ГаЛИНА ПОДОЛЬСКАЯ

Женская слабость

В Иерусалиме - все в центре: муниципалитет, банки, суды, адвокатские конторы, полицейский приемник, офисы туристических агентств, редакции газет, стоматологические кабинеты, кафе, магазинчики на любой вкус, уличные музыканты... Так что кочевать из одной очереди в другую всегда место найдется. Вот и теперь мне нужно было скоротать полтора часа до приема у стоматолога. Есть хотелось ужасно.

Неподалеку от развилки улиц Яффо и Кинг Давид располагался бар "Амстердам", известный хозяином, любителем посидеть со своими посетителями за рюмкой-другой.

В "комсомольском возрасте", он репатриировался из Ирана и сразу стал одним из самых страстных сионистов, подвизавшись работать в Сохнуте по линии молодежной алии из Ирана. Здесь ораторские способности и юношеский сионизм Моше (так звали нынешнего владельца бара) были как нельзя кстати. Но однажды он совершил роковую ошибку, решив перейти от искусства агитатора к созданию собственного "дела". Очень скоро Моше оказался "в долгах, как в шелках", в результате бизнес начинающего предпринимателя провалился в тартарары.

А тут вдруг наследство "подвалило". Не бог весть что, но… - недвижимость: бар "Амстердам". Претенциозность названия бара, прямо скажем, претендовала на европейский уровень обслуживания и голландскую стабильность. Только вот место у унаследованного заведения было не самое бойкое, но… дареному коню в зубы не смотрят! Говоря по правде, в "Амстердам" заглядывали, главным образом, друзья Моше - любители "погудеть" за счет хозяина - или посетители, умеющие поговорить и послушать владельца бара. За предоставленную им в подарок рюмку.

Так "Амстердам" стал единственным прибежищем его же владельца, страдавшего, если в баре было пусто.

Я приближалась к "Амстердаму", с трудом соображая от жары и усталости, куда точно направляюсь. Моше стоял у входа в свой бар в ожидании любого посетителя - "отдушины души". Когда мы поравнялись, я услышала обращенные ко мне по-русски слова:

- Кушать хочешь, красавица? А выпить?

Я взглянула на обратившегося ко мне владельца иранской наружности. Красное лицо и неопределенный возраст говорившего заранее освобождали меня от минимального желания кокетничать с ним. К тому же убогая мелочь в кармане напоминала о том, что не стоит заходить в бар с таким претенциозным названием, уж лучше пройти еще пару шагов и взять лепешку с фалафелем.

Он словно прочитал мои мысли:

- У меня селедка вместо фалафеля и шницель за 10 шекелей!

Честно говоря, шницель по цене дешевле 12 шекелей я "не встречала". У меня было 13! Слова о селедке в молниеносной пропорции вдруг усилили выделение поджелудочного сока. Жажда, которую я ощущала буквально две минуты назад, пропала. Слюна с "селедочным вкусом" так сильно обволокла язык, что в один момент "решила" все "за" открывающейся перспективы. Счастливый огонек в глазах выдавал мое решение.

Моше повторил:

- Будешь "селедка"?

- Почему бы и нет? Но сразу предупреждаю, что у меня только 13 шекелей!

- Не волнуйся, красавица, уложишься.

"Амстердам" оказался гораздо скромнее, чем обещала его вывеска. Зато было прохладно, а на одном из столиков лежала несвежая газета. Как раз скоротать время до приема врача. Читаю о каких-то бассейнах, за которые возмущенные жильцы высоток не хотят платить как за дополнительный сервис. Чего уж там, в элитном доме достаточно сауны и тренировочного зала. Это менее расточительно, ведь помещения занимают меньшую площадь, чем бассейн. Действительно, отжаться, напариться, а потом - в автобус и плавать в ванной, но уже в собственной квартире. На следующей странице: "Не упустите последнюю возможность купить квартиру в Тель-Авиве, начальная цена четырехкомнатной - с полутора миллионов!" Действительно, последняя возможность… А вот меню стильного итальянского ресторана. В день открытия - скидка: "Паста - всего 70 шекелей". Это что же - двадцать килограммов макарон?

Погруженная во всю эту несусветную "дребедень", но, упиваясь пониманием древнего языка, я не заметила, что селедка, шницель и вода с лимоном и льдом были уже на столе.

- Кушать подано, красавица! Будешь вино? "Водка"? Угощаю!

Последнее предложение мне совсем не понравилось, тем более что через полтора часа я должна была быть у зубного врача. Перспектива последствий после спиртного в жару в стоматологическом кресле не прельщала.

- Ни в коем случае, - категорически возразила я. - Вода с лимоном - это лучшее для меня сейчас.

- А я, пожалуй, налью себе рюмочку.

Моше очень хотелось "поболтать", и он, нимало не стесняясь (впрочем, как и все израильтяне по этому поводу), начал говорить:

- Как можно читать все эти глупости? Каждый день одно и то же. Ну, цифра может измениться. В нашей жизни лишь теракты и демонстрации меняются, а газеты нет. Каждый свою колонку заполняет и свою зарплату получает. Вот вам израильские газеты! Я теперь русское телевидение смотрю, титры читаю. Много понимаю и даже немного говорю по-русски. Вот недавно…, - он сделал многозначительную паузу, - знаешь кто такой Павлик Морозов?

- Еще бы, - откликнулась я с улыбкой.

- Так вот, не улыбайся, дорогая, не было никакого Павлика Морозова! Коммунисты придумали это! Молодежь воспитывали на свой лад, и сочинили "ужастик"! Теперь в России порядки другие, вот в передаче обо всем этом и рассказали.

- Сионисты тоже столько напридумывали, что и по сей день не отличишь правду от вымысла, - возразила я, - только просьба: говорите на иврите, а то я никогда не выучу этот язык.

- "Бесейдер", - согласился он, - чем меньше страна, тем больше историй. Но я заговорил с тобой по другой причине. Смотрю я на тебя, как ты красиво кушаешь селедку, и вспоминаю об очень дорогой мне женщине, которая вроде тебя вот только на иврите говорить хотела…

1. "Она звалась Татьяной"

Это произошло на большом концерте выходцев из Ирана "Мир и любовь". Ведущий представления, как в американском шоу, изощрялся на все лады. Поговаривали, что когда-то он снимался в Голливуде в массовках, а в Иерусалиме работал бухгалтером. Потом был прекрасный спектакль на фарси. Стелла, жена организатора - спонсора из Америки, - русская, поэтому дополнительную страницу иранской программы она с гордостью сделала на русском языке.

И вдруг я увидел женщину своей мечты… Белокожая и светловолосая, грациозно опершись на спинку стула одной рукой и с диктофоном в другой, она, видимо, брала интервью у жены спонсора-американца. Общались они по-русски.

Я не мог отвести от нее глаз. Красавица, будто сошедшая с рекламного ролика из светской жизни европейских знаменитостей. В Иерусалиме таких просто не встретишь. Само присутствие подобной женщины на собрании иранской общины казалось невообразимым. Я влюбился в нее с первого взгляда, как подросток, не решаясь даже приблизиться к столу с буклетами, которые раздавала жена спонсора, одновременно с интервью.

Потом моя красавица еще что-то записывала, разговаривая на плохом иврите с председателем иранского землячества, но в какой-то момент вдруг пропала из моего поля зрения. Я пробежал по лестницам, вышел наружу, осмотрел парк. Словно и не было. Обратился к жене американца. На что Стелла с улыбкой ответила: "Она звалась Татьяной"! Сожалею, но ни карточки, ни какой-либо другой информации о себе не оставила. Для какой газеты пишет, тоже не знаю. Разговаривали с нею, как просто русские"!

Я слышал о единственной русскоязычной газете - "Вести", поэтому отправился в Тель-Авив в редакцию "Вестей" искать русоволосую Татьяну. Бесполезно. Мне сказали, что много журналистов работает внештатно, кто-то на гонорарной основе, а кто-то - "от любви к искусству". Просто моя Татьяна, видимо, не была "звездой журналистики" Израиля, хотя и казалась мне "путеводной". Впрочем, эта сторона дела для меня ровным счетом ничего не значила. Короче, я ее не нашел.

Прошел год или полтора. Получаю от иранской общины приглашение посетить выставку выходца из Ирана всемирно известного акварелиста Моше Иегудаяна во Дворце Конгрессов. Никогда прежде я не ходил ни на каких акварелистов, а здесь говорят, что собирается весь "цвет общества", будет даже начальник Генерального штаба Израильской армии с женою. Захотелось мне вот так во Дворце Конгрессов с будущим министром обороны Израиля встретиться, просто пожать руку, так, мол, и так. Вот, мол, какие мы из Ирана вышли! Это тщеславное минутное желание и стало причиной того, почему я оказался на выставке акварелей.

И тут я увидел ее. Точнее даже, еще не увидел, но уже почувствовал всем своим существом, что женщина, о которой я мечтаю, где-то здесь рядом. Картины обступали меня со всех сторон - 60- на 70, плюс паспарту и рамы. Один вид Иерусалима был два с половиной на два метра. Все вокруг говорили о выдающемся таланте художника. И только меня они не трогали: под стеклом, холодные, заданные, правильные, ни к чему невозможно придраться, безукоризненные, словно неживые… Меня переполняло нечто совсем иное: ощущение чуда, приближение счастья, которое редкий раз выпадает человеку в жизни.

Я встал в очередь гостей поздравить гордость иранской общины. Художник пригласил всех к столу. Банкет был на уровне: хорошие закуски и напитки, высшие сорта вин "Голан", "Йорден" и, что совсем удивительно, молдавский коньяк "Белый аист". Я налил фужер белого полусухого "Голана" и взял сырных кубиков, как любят подавать в Израиле. Все выглядело очень значительным, прямо, как в Кнессете. Но начальник Генерального штаба так и не прибыл.

Тогда я принял решение: попробовать молдавский коньяк, который так хвалят все "русские", но в кругу своего общения я, скорее всего, никогда не собрался бы поставить на стол, и уже с "Белым аистом" рассмотреть картины своего выдающегося земляка. После второго выпитого фужера какие-то акварели даже начали мне нравиться, во всяком случае, Цфат, Яффо, Иерусалим я с удовольствием узнавал, не прочитывая названий картин. Они и впрямь, словно парили на крыльях "белого аиста".

Экспозиция завершалась цветами - великолепными и простыми: белые лилии, "райские птицы", ромашковое поле, яблоневые цветы… а за ними - просто цветы. На столике - букеты, подаренные художнику и горшок с розовыми фиалками. Здесь и расположилась Татьяна, словно часть этой цветочной композиции. Мелкими глотками красавица потягивала из фужера "Белый аист", а на блюдце, поставленном на краешке стола, словно по сюрреалистическому сходству - в тон фиалкам - лежала розовая селедка. Я любовался этой женщиной в зеленом облегающем костюме, казавшейся одной из царственных лилий с картины моего соотечественника - только не под стеклом оформленной акварели, а в жизни: высокая, прямая, с высокой грудью, идеальной фигурой, воплощенное желание. Вообще нет красивее русских женщин, в них есть магия и энергетика притягательности, когда просто теряешь себя.

Я видел, что многие подходили к ней и заговаривали. Она отвечала им на неважном иврите, извиняясь за допущенные ошибки. В тот момент я благословил Его Величество Случай: земляка-акварелиста, Главнокомандующего Израильской армией, чью руку так и не удалось мне пожать, "развязывающий язык" молдавский коньяк, что оказался в ее и моем фужере, наконец, несусветный иврит Татьяны. Все это вместе взятое дало мне смелость заговорить с нею...

Невероятно, но немыслимое счастье вдруг "обрушилось на меня": можно ль было представить "иранца" рядом с нею? Начался наш роман - самый красивый в моей жизни, потому что она делала все красиво, а особенно красиво - кушала!

- Что? - переспросила я.

- Кушала селедку. Наш обед и ужин всегда начинались с селедки. Татьяна была с Волги и говорила, что рыба здесь не такая, а вот селедка, хоть и не похожа была на всякие балыки да заломы, но ей очень нравилась.

Это сейчас селедкой никого не удивишь, а тогда на рынке два-три прилавка было. Но я всегда ходил к одному продавцу - тому, что торговал ею едва ли не с 1970-х. Его прилавок располагался по левую сторону, метрах в пятнадцати от главного входа. Думаю, он был самым первым в Иерусалиме "селедочником" да и мой тезка к тому же.

Всякий раз я приходил к нему и говорил:

- Выручай, Моше, нужна селедка!

И всякий раз мне казалось, что в какой-то момент ее не окажется на прилавке, и тогда что-то роковым образом изменится в моей судьбе.

За долгие годы мы с "селедочником" стали как братья. Однажды он мне и говорит:

- Тезка, столько у меня рыбы всякой, со всего мира поставляют, а ты только селедку берешь?

Отвечаю:

- Ах, тезка-тезка, не знаешь ты моего сердца.

На следующий раз прихожу к нему за селедкой, а он мне балык из лососины заворачивает. Говорит:

- "Соломон" - царская рыба, возьми, хоть попробуешь! Сколько можно одну селедку брать?

Тогда признался я тезке, как брату. Говорю: "Не мне селедка - для дамы, что для меня слаще сахара!"

- А не боишься, что на "солененькое" ее тянет?

- Не боюсь - женюсь!

С тех пор так и пошло:

- Для дамы?

- Для дамы!

Раз прихожу снова за селедкой, отвесил мне тезка рыбы, а потом положил в бумажный пакет. Улыбнулся и говорит:

- Читай, брат, специально для тебя заказал, пусть твоя дама знает, как ты ее балуешь!

Читаю: "Женская слабость". Понимал, значит, меня тезка, как никто, понимал!

Моше встал со стула, подошел к стойке бара, чтобы налить еще одну рюмку. Я подумала, что время мое исчерпано и это хороший момент для того, чтобы встать и отправиться к стоматологу. Но женская слабость, как нечто присущее лишь нашему полу, останавливала. Смущали даже не 13 шекелей в кармане, а накатывающая волна ожидания чего-то непоправимого в мире, изменить который нам не по силам. Я медлила.

Тем временем, пристально глядя на меня, владелец "Амстердама" почему-то отодвинул бутылку с "Русской водкой" и снял с полки "Белый аист"…

На рынке "Махане Иегуда"

И вдруг Моше перестал ходить в рыбную лавку. Неделю, вторую, третью, месяц, два, три. В течение пяти лет два раза в неделю они были, как братья. Теперь в пакеты с надписью "Женская слабость" он вкладывал селедку кому угодно, только не тому, для кого их заказывал когда-то. Честно говоря, и селедка уже продавалась на многих прилавках. Однако качество "товара" у продавца, пакующего селедку в пакет с надписью "Женская слабость", невольно возвращало к нему покупателей, как сентиментальных, так и ироничных. Не приходил один.

- Уж не умер ли? - однажды подумал "селедочник", - да вроде и не старый еще.

И вот однажды он увидел своего прежде постоянного клиента. Весь обросший и запущенный, Моше покупал спиртное.

- Тезка! - закричал лавочник. - Ты чего это ко мне не заходишь, забыл что ли? Или рыба моя тухлой стала? Ай-ай-ай, не стыдно селедку в другой лавке брать? Каждый день тебя, как брата, жду! Не человек ты после этого! И пусть у тебя твоя водка в горле встанет! Понял?

Гортанный крик "селедочника" вызвал несусветную суматоху на рынке, привлекая всеобщее внимание посетителей "Махане Иегуда". Моше словно очнулся. Медленно он подошел к рыбному прилавку. Тем временем сияющий "селедочник" уже заворачивал привычный "вес" в пакет "Женская слабость".

Глаза Моше остановились на розоватой селедочной спинке… и желвак заходил на шее. Комок подступил к горлу. Он задыхался. Он не мог говорить.

- Да ты ж, как смерть, тезка, - проговорил испуганный продавец. Стремительно выбежав из-за прилавка, он сбросил со стула ящик для некондиционных продуктов и усадил Моше. После стакана выпитой холодной воды Моше полегчало.

- Как же я за тебя испугался, ну, жив, тезка! Вот тебе твоя "Женская слабость" - подарок для твоей дамы! - с облегчением выдохнул "селедочник".

- Спасибо, браток, за все. Только нет у меня больше дамы!..

- Да ты ж ее, как королеву почитал, а она…

Моше не дал ему договорить:

- Умерла она… Погибла… в автобусе в террористическом акте. Ко мне ехала, и "Женская слабость" ее ждала. Знал я русское слово "селедка", а теперь знаю другое - "водка". И знаешь, тезка, никогда два этих слова я не соединяю. Была жизнь - с ощущением соли как радости жизни и пряности как жара любви. Говорят, что водка заливает горе. Попробую, но нам, тем, что из Ирана сюда приехали, видимо, это не понять.

Моше с навязчивым любопытством продолжал меня рассматривать. А потом, неожиданно взяв за руку, сказал:

- Ты так похожа на мою Татьяну. Я три года скучаю о ней. Пойдем ко мне…

Я не успела ответить от неловкости, напряжения и ощущения катастрофы не только в судьбе Моше, но и еще где-то совсем близко.

По радио передавали последние известия: "В Иерусалиме, неподалеку от заправочной станции при выезде из Мошава Германит, взорвался автобус. Количество жертв уточняется".

Спустя пятнадцать минут, я сидела в зубоврачебном кресле. Нерв был открыт.