Михаил Юдсон – Дина Рубина, Яков  Шехтер

«Русская литература представляется мне…могучим забегом лошадей»

1. Непростывшая литературная новость - выход вашего, Дина, нового романа "Синдикат" и книги Якова "Вокруг  себя  был  никто», романа тож. При всей несхожести текстов, их (по мне) нежно сближает недюжинность формального мастерства - ручной выделки словесная отточенность, плюс изощренная архитектоника. А что, уж простите за простоту, хотели вы сказать-выразить своим произведением?

Дина Рубина

- Да все то же, что всегда и все писатели хотят сказать-выразить: что жить в этом мире невыносимо, и страстно хочется жить в нем бесконечно. В сущности,  какая разница что – событийно – происходит на страницах всех наших историй? Во все времена художник всегда выражал себя, и только себя,  а уж какой - по масштабу - кусок действительности он прихватит с собою вместе,  тем самым воплотив его в Современность, это, конечно, зависит от величины таланта, помноженной на величину личности. Как писал в записных книжках персонаж одного романа, тоже писатель:– «художник, любой из нас, - статуя, которой должно вырваться наружу из материнской глыбы мрамора, с крошевом и кровью. И начать быть».

Яков  Шехтер

Дина, в  беседе  с  Александром  Мелиховым  ты   приводишь блистательный  отрывок  из  лекции  Набокова  «О хороших читателях и хороших писателях».  Давай  начнем  наш  разговор  с  этой  цитаты.

 «Литература родилась не в тот день, когда из неандертальской долины с криком "Волк, волк!" - выбежал мальчик, а следом и сам серый волк, дышащий ему в затылок; литература родилась в тот день, когда мальчик прибежал с криком: "Волк, волк!", а волка за ним и не было... Глядите: между настоящим волком и волком в небылице что-то мерцает и переливается. Этот мерцающий промежуток и есть литература».

Мне  кажется,  что литература   не  только заполняет  собой мерцающее  пространство,  разделяющее настоящего  и  придуманного   волка,  но  и   пытается перекинуть  условный   мостик  над  пропастью между  неодолимой  стеной  Высшей объективности и человеческого  представления  о ее  воплощении  в  нашу  реальность.

Где  справедливость,  и  есть  ли награда  за   праведность? Почему  преуспевают  злодеи  и отчего  страдают   достойные? Вот, что   мучит  каждого  из  нас, питая живой источник  дневных  раздумий  и  полуночных  сомнений.

 Жажда  возмездия,   на которой   основаны  все  детективы, все  трагедии и,  возможно,  немалая  часть  комедий,  на  самом  деле   есть  не что  иное, как проявление  неуемного  стремления человека  к справедливости,  желания  верить, что  в  мире  есть  порядок,  и  зло   неминуемо будет  наказано,  а  добро  восторжествует.

  Поиск порядка – это поиск  Всевышнего,  желание  видеть  мир  не  бессмысленным  хаосом, а  разумной  гармонией, управляемой Хозяином по понятным   человеку законам.

Попытка  осмыслить, как  преломляется  Высшая  справедливость  через призму  человеческого  восприятия, и  есть  тема моих  литературных  занятий.

 2. Ощущаете ли вы себя продолжателями какой-либо линии русской словесности, и если да, то какие последствия - комплексы, радости - это имеет для вас, как писателя?

Дина Рубина

-  Знаете, очень обязывающее слово – «продолжатель», есть в нем нотариальная строгость, незыблемость закона, буквы уложения,  - необратимость. А я противник любой необратимости, поскольку в любой букве прежде всего вижу переменчивость игры,  скользящую улыбку оборотня.  Да  и что такое - «линии словесности»?…Все зависит от  качества воображения каждого отдельного человека. Мне, например, русская литература представляется таким могучим…забегом лошадей, что ли, со своими фаворитами, взятыми и сбитыми барьерами, блеском развевающихся грив, потом раздувающихся боков, поверженными  всадниками…Да и, положа руку на сердце, разве не любая жизнь в искусстве – скачки? Так вот, в разное время жизни  я «ставила» на разных коней, меняла ставки, не всегда выигрывала, наконец, поняла, что главное - это суть игры,  вдохновение чистого азарта. Что включает в себя и все последствия – и комплексы, и радости.

  Если серьезно, то к нынешним своим годам я осталась с немногими, что касается русской литературы, именами: Чехов. Бунин. Гоголь. Набоков. Это то, что перечитывается постоянно. Реже – Салтыков-Щедрин. Все они чрезвычайно современны. Помните, у Гоголя: «Дом стоял на ветру, как дурак» –  разве не совершенно постмодернистская живость образа?

Яков  Шехтер

Мне  русская  литература  представляется  не   забегом  лошадей,  а  борхесовским   садом  разбегающихся (видимо,  от  этого  глагола  все-таки никуда  не  деться)  тропок.  Художественный текст о еврейской мистике на  русском  языке  –  странный  побег  в этом  ботаническом  саду.  Взращенный  несоответствием звука  и его произносящего  горла,   питаемый  конфликтом между  корнями  и почвой, он  не  должен  был  появиться  вообще,  а,  появившись, быстро  завянуть.  Под  холодным  дождем вопросов о  целесообразности возникновения, орошаемый несмолкаемым  кадишем  критиков и недоумевающим  подергиванием  бровей при  разговоре   о читательской  аудитории, способной  понять  строй  образов  и  игру  параллелей,  он,  тем  не  менее,  тихонько  цветет, являя  миру  удивительный  гибрид  русской  фонетики  с еврейскими  откровениями. 

Язык  в  литературе  – самостоятельная  субстанция,   куда  более  таинственная, чем простое  средство  передачи  информации.  Скрытый  огонь метафор  иногда  является  первопричиной  художественного  замысла. Сочетания  слов  не  только  выражают мысль,  но  и порождают  ее.   Русский  язык  отталкивает  еврейскую  мистику,   он  не приспособлен для  передачи  оттенков  эзотерических  еврейских переживаний. Писатель,  пытающийся  создать  художественный  текст  на  русском  языке в   этой  области  литературы,  пребывает  в перманентном  конфликте  между культурой  языка  и  языком  культуры. Возможно  именно  поэтому,  в  лучших своих образцах, такого  рода   произведения особенно  интересны.

Говоря  о  языке,  нельзя  не  вспомнить  набоковский постскриптум к русскому изданию «Лолиты». Вообще,  разговор  о  русской  литературе   невозможен  без  постоянного,  почти ритуального  упоминания двух  имен: Бунина и  Набокова. Я, честно говоря,   боюсь  перечитывать  их  книги. Это  опасное,  совершенно  выбивающее  из привычного литературоощущения  занятие.   От  их  влияния  приходиться   избавляться   долго  и мучительно,   прозванивая, проверяя   на  бунинскую  интонацию каждую,  вышедшую  из-под  твоего пера фразу.

    3. Что, по-вашему, включает в себя понятие "современная литература" (в частности, русская)? Просто ли это совокупность художественных текстов, созданных в "наше время", или же это - как обстоит дело в современном искусстве - особый склад эстетического мышления, в значительной степени разорвавший с традиционностью?

Дина Рубина

Ну почему же обязательно – разорвавший? Это спустя лет сто выясняется, что писатель икс и писатель зет с чем-то там разорвали. А на деле – все они вначале вливаются в некий процесс, в огромный поток, представляющий собой кромешное количество пишущих сейчас, сегодня, вчера.  Ни один писатель не возникает на ровном месте. С течением жизни, с укреплением «мышц мастерства» творец так или иначе - как слепой с палочкой – нащупывает свою тропинку, которая «где-то тут должна быть». Кстати, литератор гораздо более привязан к традиционности, чем художник, или тот, кто называется художником в современном искусстве: материя, с которой мы имеем дело – хочешь ты того или не хочешь - первоосновой имеет: буквы, слова, фразы…Те первоэлементы, от которых убежать очень трудно. Можно, конечно, попытаться, придумать что-нибудь эдакое, но за этим следует молчание – то есть, смерть писателя. А этого все писатели боятся пуще холеры, хотя  некоторые и декларируют свое равнодушие к толпе читателей. Все это вздор: страстное желание литератора, чтобы его произведения прочлo как можно большее число читателей – это и есть двигатель современной литературы, ее первопричина.

Яков  Шехтер

Дина,  если  совместить  два  твоих  предыдущих  высказывания,  получается,  что  начинающий  писатель вливается  в  огромный  поток  бегущих  лошадей. Возможно, внешне  картина  выглядит именно  таким  образом.  Но если  вступающий  на   беговую  дорожку  останется  на  ней  достаточно  длинный промежуток времени,  то  обнаружит, что  на  самом  деле он  соревнуется  с  самим  собой.  В            « Жизни Арсеньева»  Иван Алексеевич  называл  писательство  напряженной  работой души. Для  того, чтобы   написать  что-либо стоящее, нужно вырваться,  выделиться  из   несущегося  табуна,  очутиться  в пустом  пространстве,  там,  где между  тобой  и Абсолютом  нет  никого. Вот  тогда,  и  только  тогда   начинается   настоящий  разговор,  подлинное  изучение  себя,  а  значит  и всего  мира, потому, что   в человеческом сердце и памяти, прости  за  трюизм,   прячется бесконечность.

Современная  литература,  по  словам  Умберто  Эко, это  уход  в  некий  иллюзорный, или,  как модно  сейчас  выражаться, виртуальный  мир, в  котором   человек  может превратиться  в  насекомое,  а волки  заговаривают с  гуляющими  по  лесу  девочками. Читатель  знает, что  автор  рассказывает вымышленные  истории, но сие  вовсе  не  означает,  будто  автор  лжец. По словам Джона Селя, автор  делает  вид, будто  говорит  правду, а  читатель  делает вид,  будто  истории действительно  имели  место.

Но  это  не  единственное  соглашение, которое  он  принимает,  их много,  и мне  иногда  хочется  отложить в  сторону свои писания  и составить  краткий  перечень   законов  и соглашений,  определяющих  пребывание читателя в литературных  мирах. Впрочем,  вряд ли  такая  задача под силу  одному  человеку.

Главное  из этих  соглашений можно  обозначить  как « подразумеваемая  честность».   Читатель  отдает   писателю  часть  своей  жизни, расходуя  ее на  погружение  в придуманный  им  мир, писатель, в свою очередь,  обязуется  возместить  эту  утрату  занимательным  сюжетом, новым  взглядом на  известные  проблемы,  живописной  лексикой и прочими  достоинствами  художественного  текста. Открывая книгу,  читатель  подразумевает, что  соглашение   будет  выполнено, если  же  такого  не  происходит, он  чувствует  себя  обманутым  и  с  раздражением  оставляет  текст.

Отыскивать  запрятанные  намеки,  бродить  по  тайным  ходам,  прорытым  писателем, расшифровывать  аллюзии  и реминисценции читатель станет  только   после  удовлетворения  первого  голода, обусловленного  вышеуказанным  соглашением.

 4. Всякое литературное поле обычно рассматривается и дробится на наделы, покосы, школы, классы, группы, продленку, компании, множества. Насколько применимы подобного рода градации к русской литературной диаспоре и какие из них, на ваш взгляд, наиболее характерны и показательны для ее нынешнего существа? Вы лично - привлекаетесь, состоите, примыкаете?

Дина Рубина

На все вопросы Вашей анкеты хотелось бы отметить красной ручкой аккуратными «нет». Причем, это было всегда, с юности. Я и публиковалась со школьного возраста – по почте – в московских журналах. При этом, занимаясь музыкой. Затем, даже и живя в Москве, редко появлялась в литературных кругах. В ЦДЛ выпивала и закусывала, это правда. Но во времена оны там был отменный  недорогой ресторан. По поводу «состояла» - увы, состояла. В свое время была самым молодым членом Союза писателей, по недоразумению – я въехала в эту организацию на взбесившейся кобыле, на полном скаку, в двадцать с небольшим, в Узбекистане. Там с благоговейной опаской относились к моим публикациям  в Риме, то есть, в Москве. Вероятно, подозревали в связи с кем-нибудь из  высоких чиновных бонз Союза писателей.

Здесь, в Израиле, я тоже вступила. Мне предложили, я не увидела повода отказаться. Я вообще, человек коллегиально лояльный. Чтобы я совершила выпад против кого-нибудь из коллег, литераторов, нужно очень мне насолить.

Ну, вот так и состою. Но не привлекаюсь. Меня трудно привлечь – мне от любой организации ничего не нужно. Я – сам себя обслуживающий концерн.

Что касаемо того как, какими сообществами, группами  и компаниями кучковались друг с другом  и воевали друг против друга писатели, - так это все известно из истории русской литературы, даже и недавней истории – к чему повторяться? Здесь, в Израиле, нет ничего такого, что выходило бы за рамки общей схемы. Причем, вовсе не обязательно писательской, - общечеловеческой.

Яков  Шехтер

Бросая взгляд  на  дорогу, я вижу за  и  перед  собой  лишь торную белизну. Очерченное  кириллицей пространство еврейской  мистики практически  пусто. Чуть впереди  и  сбоку   можно  различить кряжистую  фигуру  иерусалимца  Эли Люксембурга, вступившего в  круг  на  десяток  лет  раньше  меня. Рядом,  но слегка  отставая – по  времени,  только  по времени! –   движется  Анна  Файн  из  Бней-Брака. В  Реховоте, через  три  улицы  от меня,  живет умница  и  эрудит  Даниэль Клугер.  

И  это все,  ни  машин,  ни  шагов.…   Нет   протоптанных  дорог,  нет  сложившихся  рецептов.  Каждую  мелочь  нужно  изобретать   самостоятельно.

    5. Кого из писателей, возникших в русской литературе в последние годы, вы сочли бы наиболее ценным ее приобретением?

Дина Рубина

Не торопитесь, вскрытие покажет. Я вообще не люблю называния имен. Ведь любая цепочка имен, любая обойма – дело вкуса. Что толку, что я обозначу трех или четырех, или даже десяток своих коллег и предреку их произведениям жизнь в веках? А тремя абзацами ниже другие писатели назовут другую обойму. Кому это нужно? Русская литература расточительна, равнодушна, и не верит ни слезам, ни крови. В ней важно другое: «пока звенит еще над миром этот странный и тоскливый крик, родовые схватки художника, - не все потеряно!»

Яков  Шехтер

Миша, ты,  наверное,  хочешь   нас  поссорить с коллегами. Писатели   очень мнительное племя, комплексующее  и  жадно прислушивающееся  к любому упоминанию  –  или  неупоминанию –  своего  имени. Как часто  повторяет  Анатолий  Георгиевич  Алексин:   « среднестатистический писатель,  это человек,  для  которого  удача  другого  писателя  – большое  личное  горе».   Так что давай лучше   без имен.

  6.У вас, Дина, ощущается хорошее знание своего, взращенного вами читателя, слоя людей, к которому обращено ваше слово - вы часто выступаете, видите их воочью, ваши книги имеют неоспоримый успех - они раскупаемы, зачитаны, что называется - любимы. От книг же Якова у меня  явное  впечатлении послания,  обращенного  к  посвященным и  его  читатель, хотя и четко определим, но в  какой-то мере, скажем  так,  крузоидален, человек-остров в литературном море. Согласны вы с такими характеристиками? Устраивает ли вас выбранная роль?

Дина Рубина

- Вопрос не в том –  кто с чем согласен-несогласен,  и что кого устраивает, или не устраивает. Никто роли в литературе не выбирает, тем паче качества, особенности  своего дарования, -повадку, «походку»,   манеру – выбирайте любое обозначение. Художник рождается со своей ролью, вследствие чего любая фраза, выведенная вашей рукой на бумаге, передает мимику вашего лица, артикуляцию губ, ритм чередования вдоха-выдоха, манеру излагать мысли.  Так что стиль автора – вы ведь имеете в виду именно стиль? - это отнюдь не то, что «выбирается» или «взращивается» - это тембр голоса, энергетика, склад мышления, цветовой спектр в глазу. Один писатель живет сорок два года и оставляет после себя 12-томное собрание сочинений. Другой писатель живет те же сорок два, и после него остается двухтомничек замечательной прозы. Что это? Трудолюбие одного и леность другого? Нет, ритмы организма. Температура крови. Скорость протекающих процессов. Судьба, – давайте произнесем, наконец, и это слово. Ну и, конечно, времена, которые не выбирают. Причем, я не имею в виду время линейное. У каждого из нас времена свои и разные – ночи и дня, разбрасывания и собирания камней, стремления к обществу и страсть к уединению…

  Причем, должна вам сказать, что читатели ведь тоже не на одной болванки шиты и не на одной колодке сбиты: настоящий Читатель, настоящий Талант, о котором все мы мечтаем, для которого пишем, - явление едва ли не более редкое, чем талантливый писатель. И вот он-то, этот вожделенный Читатель, с каждой другой книгой может быть и «крузоидален», и наоборот, обращен к мистерии толпы. Потому что Читатель более гибок,  более многолик, чем писатель. У него заведомо шире спектр предпочтений. Хотя, конечно, справедливо и утверждение, что каждый писатель существует внутри своей аудитории.

Яков  Шехтер

Я  думаю, что  Дина  своего  читателя  сама вырастила,  осторожно  прикармливая  текстом. Как  такое  происходит,    попробую  сейчас  объяснить.

Умберто Эко утверждает,  будто процесс  создания литературного  произведения можно  разделить  на  два  этапа. Первый  –  собственно  написание,  когда  автор ведет  диалог с прочитанными  кни­гами. «Каждая книга  говорит  только о  других  книгах  и  состоит  только  из  других  книг», – 

На втором  этапе  начинается  диалог между текстом   и читателем.  Глав­ный  вопрос  этого  этапа: на  какой диалог  рассчитывает автор.

Один  тип  писателей  ориентируется  на  удовлетворение  вкуса  публики,  таким как  он  есть. Другой тип   ста­рается  сформировать  нового  читателя. Когда  Набоков писал  своего «Со­глядатая», читателя,  так  подробно впивающегося  в  извивы  текста,  на  русском языке еще  не  существовало.

В  первом  случае  автор начинает  с некоего  исследования  рынка, а  затем  подстраивается под  его  законы. Такого  рода  книги могут  оказаться  удач­ными и весьма  читаемыми.

Проблема  в  таком  подлаживании  под читательский  вкус  проявляется на  второй  или  третьей  книге; шаблон,  избранный  писателем,  начинает сжи­мать  его воображение  подобно удаву.

Второй   тип  предполагаемого  диалога  менее  благодарный  для автора, но может  оказаться  куда  более  перспективным. Автор  указывает  чита­телю, чего  хотеть, кого  любить,  на что  обращать  внимание. Он формирует  новый  вкус и  нового  читателя.  Редкий  сплав интуиции, мастерства  и удачи. Удается  такое немногим,  но  если  удается  – можете  рассчитывать  на мемориальную  доску   на  доме, где  вы  родились.

Оборотная  сторона  такой  концепции  породила  широко  распространен­ное  мнение, будто  текст пользуется  успехом  у  читателей,  только  если  он  развлекает. Публика  получает  то, что  она  хочет, а  значит,  произведение ничего  нового в  себе  не  несет. Успех  превратился в  дурной  знак,  а по­пулярность в символ  недоброкачественности.

Главным показателем  ценности  работы  стал  скандал. Отсюда попытки  авторов шокировать  публику ненормативной  лексикой и эротическими  описаниями. Авторы  ищут  скандала, не понимая, что настоящий  литера­турный  скандал  приносят  структура  и философия  текста,  а  не   дурно пахнущие  подробности.

Что  же  касается  крузоидальности читателя,  к  которому  я  обращаюсь,  то  позволь, Миша, с  тобой  не согласиться.   Построенные  на  еврейской мистике книги   Башевиса-Зингера переведены  почти  на  все  существующие языки.  Закрытый мир  населенных  демонами синагогальных  чердаков,  с  большим  интересом  изучают в  Патагонии  и Туамоту.  Дело,  мне  кажется, не  тематике  и строе  образов, а   в  том,  насколько автор  способен  увлечь  читателя своим  повествованием.

7. Сохранилась ли у вас привычка к незаинтересованному эстетическому чтению, а не только к технологическому - для вящей пользы своего писательского дела?

Дина Рубина

А разве бывает незаинтересованное эстетическое чтение? По-моему, это самое заинтересованное чтение и есть. И для меня эстетическое как раз и есть - технологическое. Мне всегда очень важно – что я читаю, когда работаю. Я вообще, знаете, маньяк пожирания текстов. Что я читаю – зависит от многих причин. От настроения, от времени года, от событий последнего времени, от того – над чем я сейчас работаю. Ведь очень важно, чтобы, условно говоря, совпадали «колебания  текста»  с  «колебаниями принимающего». Если хочу совсем отдохнуть, отключиться от какой-то  угнетающей меня творческой проблемы, «отвернуть картину к стене» - как это делают художники, чтобы очистить замыленный взгляд, могу и детектив прочесть, причем, с большим моим удовольствием, как стакан семечек слузгать.

Яков  Шехтер

Да,  книга – это  переключение  на  реальность  другого  человека,  этакий  щелчок, вырывающий  тебя  из  собственной  действительности  и  переносящий  в  совсем иные  пространства. Мир  книги   краше  и уютнее окружающего  нас; литература,  в  большей своей  части – уплощение  реального мира, уменьшение   количества влияющих  факторов. Одна из целей  литературы  – сделать  действительность более  понятной, в  этом секрет  популярности мыльных  опер  и  аргентинских  телесериалов. Они  создают  мир-убежище, в  котором  зритель-читатель чувствует  себя  уверенно. Каждый  человек  периодически испытывает  потребность укрыться  от  беспощадного потока  бытия   в  этом иллюзорном   убежище,  чтобы  отдохнуть, перевести  дух.  И я  в  том  числе.

8. Какое место литература занимает в иерархии дел и обязанностей, которыми вам приходится заниматься?

Дина Рубина

Примерно то же место, что печень - в организме. Знаете, это тот случай, когда патологоанатом говорит на вскрытии: жаль, у больного было такое здоровое сердце! Мог бы жить и жить… Если б не то занятие, которое Вы обозначили в своем вопросе как «литература», я бы отлично могла жить, я была бы человеком общительным, легким, прекрасной хозяйкой, заботливой женой и матерью. Вот еще хобби хочется иметь, да поразнообразней: вязать, шить, икебана еще - очень увлекательное занятие…горные лыжи, аэробика…

Печень не позволяет.

Яков  Шехтер

Если бы  только  печень! С  печенью  еще  как-то можно  жить,  лекарствами  задабривая,  или,  не  про  нас  будет   сказано,  окончательно  усмиряя строптивый  орган с помощью  пересадки.

По-моему  писательство  – это недуг,  навязчивый, маниакальный  синдром. Нет  покоя  ни  светлым  днем,  ни  темной  ночью. Если  не напишешь  самим же  собой  уставленное  количество  ежедневных строчек,    совесть  начинает  мучить.  Впрочем, не знаю,   совесть это,  или  нечто  иное,  только  вкус к  жизни  пропадает, любое  дело   из  рук   валится,  собственные  дети  раздражают,  жена  – так просто бесит.  Дина  в последнем  романе дала  точное  определение  писателя:   мрачный,  погруженный  в  собственные   размышления  человек.  

 9. Когда вы строите на бумаге или выкладываете на экране компьютера нечто из кирпичиков кириллицы - вы действуете по собственному проекту или застывшая музыка диктуется свыше? То есть, вы - антенны или вольные  каменщики?

Дина Рубина

Но ведь это биологический процесс, - извините, что все дую в свою дуду. Процесс биологический, похожий на созревание человеческого плода, на рождение человека. В основание его положены «кирпичики» генов, но ведь душу вдыхает Б-г!

Вообще, тут существует масса особенностей; вот уж где процесс и технологический, и сакральный, и мистический, и просто - мастеровой. Сначала ты поистине каменщик (только не вольный, художник всегда повязан страшными, хотя и невидимыми цепями своей собственной личности) – в том, что касается грубой работы: закладывания фундамента фабулы, вбивания свай сюжета, возведения лесов основной и перекрестных тем… А потом, конечно,  - под возведение крыши - в гудящих руках, плечах, в звенящей голове возникают звуки, перекликаются голоса; вдруг целый диалог тебе приснится днем, когда на минутку приляжешь после семи-восьми часов работы…проснешься, одурелый, и вдруг понял – что в нем-то, в этом диалоге, и есть решение основного узла! Вдруг на остановке твоего автобуса, в объявлении, наклеенном на стенку, прочитаешь фразу, которая специально  для тебя вписана, и ты, повизгивая от холодящего восторга, включаешь ее в качестве эпиграфа к какой-нибудь Третьей части романа…Иногда натыкаешься на целую вереницу знаков, понятную только тебе, подталкивающих тебя к решению проблемы…

  (Сейчас, размышляя над этим, могу представить – насколько нормальным людям кажется безумным любой творческий человек).

Яков  Шехтер

Писатель  должен  помалкивать  с  интерпретацией  собственного  творчества,  особенно  с  объяснениями  как, почему  и  для  чего  он  написал  тот  или   иной  текст.  Ролан  Барт  обозначил  этот  феномен  как «смерть автора». Писателю  следо­вало  бы умереть,  закончив  книгу, и не мешать  читателю  своими  поясне­ниями.

« Автор, – добавляет  Умберто Эко, –  не более чем текстовая стратегия,  опреде­ляющая  семантические  корреляции».

  10. Уайльд где-то говорит, что у истинного писателя биография крайне скудна, все истово уходит в литературу (ну, уж кто бы говорил, очередной оскаров параддокс!). А вы довольны соотношением собственной биографии с личной литературой? Не желалось ли что-либо подкорректировать?

Дина  Рубина

   Еще бы не желалось! Очень даже желаю. Для начала хорошо бы родиться сиротой в концлагере (на этом можно выстроить целую литературную судьбу, причем, высокую!) отслужить в советской армии, попасть в банду, убить кого-нибудь в пьяной драке, отсидеть годков восемь (восьми достаточно); желательно, чтобы пару раз тебя расстреливали (желательно, чтобы неудачно), чтобы неожиданно выяснилось на тридцать третьем году жизни, что в Боливии у тебя случайно оказалась сестра-близнец;  бежать из тюрьмы, украсть лодку и плыть на ней через – придумайте сами какой – океан; вот еще желательно принять буддизм, уехать на Тибет, побродить там года три-четыре, переболеть чумой и спастись. Но с изуродованным лицом. Вернуться в Россию,  открыть в себе талант живописца, писать картины, стать алкоголичкой, наркоманкой (богатейшие возможности сюжетосложения!) выносить троих детей для богатых американцев японского происхождения (полезный материал для голливудского сценария)…Что бы еще эдакого пожелать? Да, ну и браков штук девять, конечно, мы не бедные (это для достоверного изображения рефлексии) Вообще, партнеров бы побольше (для изображения изощренных сексуальных сцен)…

Что я пропустила? Боюсь, что пропустила ВСЁ.  Упустила! Боюсь, что обречена на ежедневное сидение за собственным письменным столом, иначе ведь и не напишешь ничего – несмотря на богатейший биографический материал. Вот и жуешь, как можешь, свою унылую постную жизнь, прихватывая на стороне, сколько удастся.

   Яков  Шехтер

А  мне  кажется, что  я  ничего  не  упустил. Кто  счастлив?  Тот, кто  доволен  своей  долей.   Мне  в  жизни  повезло,  я   живу  в  чудесной  стране, женат  на  женщине, которую  полюбил  с первого  взгляда,  дружу  с   замечательными  людьми,  занимаюсь  тем, что  мне  нравится. Что  же  касается  коррекции…. Самое страшное  проклятие  – это  пожелать другу исполнения  его  желаний.  Как  часто,  оглядываясь  на  прошедшую  жизнь, человек вспоминает   то, чего  страстно, невозможно  хотел   и  с ужасом понимает, что получи он просимое,  оно обернулось  бы  для  него   неподъемным  несчастьем. Не надо  никаких  корректив. Пусть  все  остается так, как  получилось.

11. Ходасевич утверждал, что национальность литературы создается языком и духом, а не территорией и бытом, и называл Москву (правда, советскую) "литературным захолустьем". Как Вам нынешняя Москва, Дина, - ведь вы провели  в ней три активных года? А Вам, Яков, на взгляд издалека? По-вашему, литература там на ущербе или румяна и кругла?

Дина  Рубина

Это Ходасевичу так хотелось, чтобы он – в столице духа, а  Москва чтоб – литературным захолустьем. Его можно понять: изгнаннику, страннику, вообще – бездомному хочется, чтобы дома, без нас, все кончилось, распалось, пришло в полнейший упадок. Это не только литературы касается. Вспомните, уехав из Союза в 90-х, мы, конечно, переживали и в дни путча, и в смутные времена за родных и друзей, но в душе втайне проскальзывало чувство удовлетворения собственным поступком: я правильно сделал, что уехал – ТАМ ничего толкового, живого, человеческого быть не может. Кстати, сейчас многие из тех, кто покидая Израиль, возвращаются в Россию, тоже приводят свои аргументы: вечно воюющая страна, неразрешимость политических проблем, экономический упадок, белый человек не может жить в этом восточном эмирате…Ну, и так далее.

Человек склонен создавать свои собственные схемы своей собственной действительности. Так ему легче существовать.

  В «литературном захолустье»  России тех лет жили и работали Бабель, Платонов, Замятин, Булгаков, Зощенко, Ахматова, Мандельштам, Пастернак, Шкловский, Хлебников…ну что я буду перечислять, вы и сами все знаете. Правда, их убивали и преследовали, но это уже «другая опера». Нет, захолустьем литературная Россия никогда не была и, думаю, не будет. Перестанут печатать талантливых писателей – они будут писать «в стол». Ну, еще двадцать-тридцать лет…потомки опубликуют в конце концов все.

   Лично я всегда полагала, что земля никогда не устает рожать таланты. А национальность литературы создается и языком и бытом, и духом и территорией, –  везде, где появляется талантливый художник. И сегодняшняя Москва – отнюдь не исключение.

Яков  Шехтер

Я  не  был  в России  семнадцать  лет  и   вот  недавно  снова оказался    в Москве.  Вопросы  о состоянии  литературного процесса  я  задавал  людям, принимающим  в  нем  непосредственное  участие,  а  полученные  ответы – имена  и  названия  книг – аккуратно  записывал  в  блокнотик. Когда  странички  блокнотика   закончились  я  пошел в  «Библиоглобус»  и  «Пушкинист»  и    купил  все. Просто все, весь список.  Получилась  небольшая  библиотечка,  около  50 книг. Получая  чемодан  в   аэропорту  Бен-Гурион,  я  увидел, что  он  сломался.  Вот   вам  замечательный  образ:   багаж  израильского  писателя не  выдержал  бремени  современной  русской  литературы.

Читать все  укупленное  и  утащенное в  норку  я  буду  около  года.  Вот через год  и  приходите  за  подробным ответом. Пока  же, судя  по  первому  беглому  пролистыванию,  древо  московской  литературной  жизни пышно  зеленеет.

12. Набоков каламбурил: "Мы - слизь. Реченное есть ложь". Хорошо хоть, по нему же, писание вносит некое правдоподобие. Как реальность (люди ли,  книги), перемоловшись, преламывается в ваших текстах?

  Дина  Рубина

Это по разному бывает (а разве интересны читателям все эти внутрицеховые пасьянсы? Мне кажется – нет…) По разному. Похоже на принцип строительства мозгом наших сновидений: вы идете по какой-то  разбитой дороге с чемоданом и знаете, что должны успеть на самолет, который вылетает в Курск (почему в Курск – неважно) ночным рейсом. Вот вы уже в аэропорту, но тут вы обнаруживаете, что надели разные туфли, а паспорт остался в гостинице в городе Костроме. И вдруг видите свою однокурсницу Галю, которая училась с вами в музыкальной школе в Ташкенте, потом оказалась в кибуце в Галилее. – Галя! – кричите вы, - одолжи мне свой правый туфель, смотри, он совершенно идентичен моему левому…

  Ну, и так далее…Тут как во сне: реально существуют Курск, Кострома, аэропорт, две пары туфель, однокурсница Галя…но вся ирреальная действительность рождена вашим воображением, а  туфли, несмотря на свою вещественность - которые хоть руками потрогай, просто настоящие,  – не дают еще основания  однокурснице Гале посягать на плод вашего сна, вашего воображения, вашего пера - того, что называется иной реальностью.

Яков  Шехтер

Повторю вслед  за  Диной – автор  пишет   всегда  о себе и только  о себе. «Мадам  Бовари  – это  я»,  и как  бы сочинитель не отмежевывался  от  лирического  героя, утверждая,  будто их  разделяет дистанция  огромного  размера, каждый  вздох  и всхлип  текста   рождается  в  груди автора  и  помечен неистребимым клеймом его  личности.

Причина,  по  которой Пушкин  переделал  дона Джованни  в  дона  Хуана,  переместив  действие  из Италии  в Испанию,  мне  неизвестна, но почему  Командора,   отца донны Анны,  он  превратил  в  ее  мужа,  можно предпо­ложить. Александр Сергеевич, известный  соблазнитель  чужих  жен, куда  лучше понимал  чувства  обманутого супруга, чем  гнев  отца,  оскорблен­ного  бесчестьем  дочери.

Автор  создает  свой  мир, модель действительности,  построенную  по  собственным  законам. Они  могут  быть  бесконечно  далеки  от  законов ре­альности, в которой мы  существуем,  главное  условие, чтобы модель  дей­ствовала в соответствии с этими самыми  собственными законами,  то есть  была  внутренне  непротиворечивой. Тогда придуманный мир  укажет,  куда  должен  раз­виваться  сюжет  и  как  будут вести  себя персонажи. А  уж   с  кого автор списал  нос, осанку  или  характерные  словечки, чью  голову пересадил  на  чье  тело  известно  только   паре-тройке  близких  к  кухонному столу людей,  всем  остальным же  до  этого  нет  совершенно  никакого  дела.

13. Джойс в "Улиссе" (продолжаем тревожить могучих!) заявил, что символ ирландского искусства - треснувшее зеркало служанки. А символ здешнего, русско-израильского?

Дина  Рубина  

Боюсь показаться мрачной. Символ здешнего, да еще русско-израильского – представляется мне  взорванным объектом, неважно каким: автобусом, телефонной будкой, остановкой, дискотекой. Взорванность, расщепленность нашего сознания, расчлененность наших душ – вот пульсирующая тема в басах нашей здешней партитуры.

Яков  Шехтер

    
     Пишущие в Израиле на русском языке оказались в совершено удивительных, благодатных для литературы условиях. Все посторонние мотивы, могущие повлиять на творческий процесс, полностью устранены – писательство не приносит ни денег, ни славы, ни даже популярности. А это значит, что в литературном процессе участвуют лишь те, кому это действительно нужно, те, кто не может без него жить. Искусство ради искусства в масштабе отдельно взятой страны! Поэтому  в   качестве  символа  я  бы   выбрал  изображение    бутылки   израильской   минеральной  воды.

14. Был такой философ школы сократиков - Алексин (неанатолийский!), он учил, что "мир поэтичен и соответствует грамматике". Согласны?

Совершенно согласна, и даже полагаю это одним из своих принципов в работе. Я просто приведу слова Готье, которые когда-то выписывала для себя:

«Я писатель. Я должен знать свое ремесло. Вот передо мной бумага: я словно клоун на трамплине. А потом, я очень хорошо знаю синтаксис. Я бросаю фразы в воздух, словно кошек, я уверен, что они встанут на свои лапки. Это очень просто, нужно только знать синтаксис…который – не в содержании слов, а в интонационном рисунке, в артикуляции, расстановке, в чередовании пауз между словами. Синтаксические фигуры, суть именно фигуры, как бы под шапкой-невидимкой спрятанные в интервалах между образами вещей, фигур и действий, обозначаемых словами. И они, эти невидимые фигуры, тоже действенны, обладают смыслопорождающей энергией. Ее мощь бесконечно возрастает при перемещении из бытовой сферы в сферу художественную: здесь конструктивная роль этих «фигур» из незаметной делается заметной.»

  Да и нам ли, евреям, чья культура основана на Слове, на игре со Словом, на ночных бдениях над бесконечным Словом – отрицать божественную грамматику мира!?

 Яков  Шехтер

  Кстати  о  ночных  бдениях. Жил  в  Бней-Браке  еврейский  мудрец,  реб Гедалия  Надель.  Он  умер  несколько  месяцев  назад, я  был  на  его похоронах.  Хоронили  его  ночью,  узкие  улицы  Бней-Брака  были  переполнены   народом. Меня  поразила  тишина, висящая над  огромной толпой: люди   разговаривали  шепотом, чтобы  не   разбудить спящих в  домах.

Так вот,  реб Гедалия  любил  повторять:  «главная  проблема  нашего  времени  – это проблема  терминологии. Мы  часто  определяем одними  и  теми  же  словами  разные понятия,  а  потом успешно  запутываемся в собственных   определениях».

И  еще  он  говорил:  « поскольку  весь  мир  сплошная  единая  гармония,  то  по  любой  вещи  можно  понять  все.   Нужно только  научиться  смотреть».