В Киев я ехала инкогнито. Просто не афишировала командировку. Родственники и бывшие земляки завалили бы меня конвертами с письмами и долларами для доставки. Это называлось оказией и срабатывало, как условный рефлекс - едущий в Украину да возьмет передачу! Почта из богоспасаемой доходила за три дня, денежный перевод поступал через час, но силой инерции предпочтение отдавалось передаче из рук в руки.
    Итак, если не принимать в расчет известных всему миру деталей предстоящего мероприятия, ехала я инкогнито. Да, президент принимающей стороны и глава оппозиции, да, оскандалившийся на сексуальной почве израильский президент, главы государств, министры, дипломаты, журналисты и прочая приближенная к корыту тусовка были оповещены о месте и времени, но только не мои родственники и не родственники родственников с их трогательно-неизменным порывом взаимопомощи.
    
    Хорош, ох, как хорош осенний Киев! Как многообещающе эхо шагов по брусчатке Андреевского спуска. Томительное одиночество в толпе, бурлящая беспощадность, безысходность грусти.
     И наступил момент расплаты. Расплаты в прямом смысле слова - Славинский рассчитывался со мной за командировку. Отработали, как мне казалось, блестяще. Вдохновенно и легко преодолевали все возникающие по ходу, не предусмотренные сценарием, но неизбежные перетасовки и изменения. Но сейчас шеф был мрачен. Ну, любит, не любит он платить по счетам. И, скорее всего, его недовольство было вызвано не естественной усталостью после трех напряженных дней, а моим присутствием в его номере, любая моя реплика встречалась с нескрываемым раздражением. Славинский пересчитал долларовые купюры и протянул мне, выпустив из рук на мгновение раньше, чем я успела взять. Деньги посыпались на пол. Я сглотнула, сморгнула и начала собирать банкноты. Испытывая явную неловкость из-за досадного эпизода и оттого, раздражаясь все больше, шеф поднял с пола зеленую купюру и бросил на стол, - "Ай, да возьмите, возьмите уже", и добавил с неожиданной злостью - "Все равно ведь все пропьете, прогуляете".
    "Но... послушайте... почему...", - ошеломленно начала я, в очередной раз, поражаясь тому, насколько тяжело он расстается с деньгами. Мы сидели у журнального столика в миниатюрном, зато двухкомнатном номере гостиницы "Днипро". Славинский, жестом прервав меня на полуслове, прибавил звук телевизора. Начинался репортаж о конференции, в подготовку к которой мы вложили столько сил, нервов и времени. По следам репортажа, "5-й канал", известный своей демократичностью и либерализмом, предлагал дискуссию на тему "Можно ли национализировать трагедию?" В студии, кроме двух ведущих, присутствовали оппоненты - некий доктор исторических наук и Вадим Рабинович. Тот самый. Олигарх. Впрочем, в украинском контексте любой Рабинович, и, не будучи олигархом, всегда был "тем самым". Из всех участников передачи только г-н Рабинович говорил по-русски, "ридна мова" остальных на его фоне звучала еще ярче, еще демонстративнее, еще... независимей. Увлеченная резким, подчас провокационным обсуждением, я вслушивалась в каждую реплику, эмоционально комментировала сказанное, то есть, полноценно участвовала в дискуссии, призывая шефа, в свидетели своей правоты. Но Славинский, оставался безучастным. "Оставьте это, - устало говорил он, - мы отработали и мы уезжаем...". "Но как же? - не могла остановиться я, - да Вы только послушайте, что они говорят! Нет, ну вы слышите?"...
    В этот момент зазвонил мобильный. Я подумала, что это, скорее всего, Сашок, мой, так называемый, двоюродный брат. Хотя братом он мне не был, даже троюродным. Познакомились мы с Сашком самым популярным и все же нелепым образом - по интернету. На один из брошенных мной во всепоглощающую глотку сети запросов по банальнейшей, в общем-то, теме, с не менее банальной целью - ставкой на поле "поиск себя" во всемирной рулетке, в череде бесконечных официально-безликих ответов, я неожиданно получила странное в своей исповедальной откровенности сообщение. Сашок оказался моим духовным отражением, близнецом души. Завязалась переписка, в которой диаметральная противоположность суждений легко чередовалась с их идентичностью. Мы были ровесниками, коллегами, единомышленниками. Достаточный набор для заложения фундамента дружбы. Душевное родство с Сашком неожиданно перешло в официально зарегистрированное на приеме у украинского консула. При оформлении визы, кроме прочего, а анкете нужно было указать родственника в Украине, который при определенных, вернее, неопределенных обстоятельствах сможет оказать материальную помощь. Остались, конечно, остались в родном городе огрызки, остатки, обломки некогда большой и цельной семьи, но единственный адрес, который я знала наизусть - был адрес Сашки. Накануне я посылала ему раритетный словарь, о существовании которого знали, похоже, лишь автор, издатель и Сашок. "Двоюродный брат" - со старательностью и аккуратностью, появляющейся при заполнении официальных бумаг, вывела я, и протянула анкету в низкорасположенное окошко приема документов. Опустилась круглая печать, заверившая наше родство.
    
    "Это, наверное, мой брат", - пробормотала я, в ответ на неодобрительный взгляд шефа и поднесла мобильник к уху.
    - Алло?
    - Ты где? - раздалось в трубке. Так покровительственно, упуская приветствия, учтивые и необязательные вопросы, мог говорить со мной только один человек - Мишка Черняк. С Мишкой мы знакомы с младшей группы детского сада - итого, всю сознательную жизнь. От первого до последнего звонка - десять школьных лет - проучились в одном классе. Наши отношения всегда были в пограничном состоянии "дружбы-вражды" Время сгладило углы, но не изменило стиль общения.
    - В Киеве, - прямым ответом на прямой вопрос отозвалась я.
    В трубке сгустилась тишина. Я рассердилась на себя за досадную обмолвку.
    - Где? - тихо переспросил Мишка.
    - Ну да, да, я в Киеве, в командировке, тебе не говорила, и никому не сказала потому, что я здесь по работе и у меня нет возможности, …
    - Ты в Киеве, - медленно проговорил Мишка, - Не может быть. В Киеве.
    - Миш, послушай, я прилечу послезавтра и тебе перезвоню, ладно? Сейчас не могу говорить. Я тебе срочно нужна?
    - Срочно. У тебя деньги есть?
    - Деньги? - я усмехнулась, вспоминая разлетевшиеся по номеру доллары, - деньги есть. Только сейчас я разговаривать я не могу. Ну, давай…
    - Женька умер, - перебил мою скороговорку Мишка, - Я звоню тебе сообщить, а ты в Киеве.
    Женька, Женик, Жека, наш одноклассник, болезненный и близорукий мальчик. Очень близорукий. Жертва первой парты. После выпускного вечера мы с Жекой не виделись, только периодически, через Мишку, обменивались новостями и приветами. Миша был тем элементом, который не давал распасться нашему элитному математическому классу. Он искал и находил разбросанных по материкам и странам, ушедших в семьи и быт, одноклассников. Данные Черняка были на всех сайтах поиска людей. А Женька всегда был лучшим другом, а до Мишкиного отъезда в Израиль, и ближайшим соседом Черняка. В памяти с быстротой экранных титров всплывали основные моменты Женькиной биографии. Окончил политехнический институт. Женат. Две дочки. Живет в Киеве.
    - Мишка, так Женька в Киеве живет? - уточнила я
    - Жил. Он умер неделю назад.
    - Умер? Он погиб? Попал в аварию? Неделю? А как же…
    - Я только что узнал, - глухо отозвался Черняк, - Ромка позвонил из Америки. Чушь полная. Какие-то лошади. Аллергия на лошадей. Не спасли.
    - Ой, Миш…
    - Помолчи, - Мишкин голос окреп, - возьми ручку и бумагу. Записывай. Это телефон Жанны, Женькиной жены … вдовы. Позвонишь, узнаешь адрес и отвезешь деньги. Сколько у тебя? Этого мало. Есть кредитка? Хорошо, значит, возьмешь в банкомате. Завтра позвоню.
    Трубка онемела. Ну да, Черняк же никогда не прощается.
    - Вы закончили говорить? - окликнул меня Славинский.
    Я подняла на него глаза, медленно возвращаясь к действительности. Лошади?..
    - У меня одноклассник умер.
    - Сочувствую, - вежливо произнес шеф.
    - Здесь, в Киеве…
    - Люди умирают, - шеф пожал плечами.
    - В 33 года?
    - Идите в свой номер, - устало махнул он рукой.
    
    ***
    Вечерний Крещатик не порадовал прохладой. "Бабье лето" - услужливо подсказала память. Жар, поднимающийся над прогретым за день асфальтом, и саднящая тоска грубо отодвинули недавнее желание погрузиться в призрачные волны ностальгии и плыть, и покачиваться, и плыть…
    Теме одиночества в мегаполисе посвящено немалое количество книг и фильмов. Поэтому я сдержала порыв проанализировать свое настроение и не поддамся искушению его описания. Я просто набрала заветный номер с кодом украинской столицы.
    - Эрев тов, ахоти, - весело отозвался Сашок, - ма мацавех?
    - Хреново, братан. Ты зараз зайнятый? Можэ пидэмо кудысь, посыдымо?
    - Alt-Shift, сестра, откуда у тебя этот москальский акцент? Так по мове не ботают.
    - Себя послушай. Тебе же в Бен-Гурионе переводчик понадобится. С книжного иврита на разговорный. Ты сейчас где? Пива хочешь?
    - Я иду по Крещатику и пива не пью. Только цветочный чай.
    - Да хоть парное молоко! Я тоже на Крещатике, сейчас посмотрю номер дома…
    - Подходи к "Мандарину". Я там буду через десять минут.
    - Какой мандарин? Сашка, я же кроме Майдана ничего здесь не знаю.
    - Тогда к Дому Профсоюзов. Найдешь? Башня с часами. Помнишь, там, где тебя убивали?
    Еще бы! Кладезь талантов - мой братишка - как-то написал блиц-сценарий под названием "Чисто украинское убийство". Героиня, политически неграмотная израильтянка, в компании с гражданами из нейтральной Прибалтики наблюдала события Оранжевой революции. В финале фильма, когда циничные иностранцы для улучшения обзора забрались на крышу Дома Профсоюзов, шальная пуля сразила израильтянку. Она умерла, но осталась жива любовь, вспыхнувшая между героиней и, кажется, эстонцем. Или литовцем?
    Нет, я так и не сумела вспомнить, какой национальности был мой предсмертный возлюбленный.
    
    ***
    - Лошади? - недоуменно переспросил Сашок, - он что, попал под лошадь извозчика номер 8974 и не отделался легким испугом?.. Ой, прости, я увлекся…
    - Это тебя от зеленого чая так заносит, братан? Давай закажем еще "Черниговского".
    Мандарином оказался комплекс "Mandarin-Plaza". Стекло и бетон, бутики и кафе, фонтаны и веранды, вывески на английском языке. Все как у больших. Островок Европы на Бессарабке.
    - Ты уверена? - заколебался Саша, - редкая птица, знаешь ли, долетит до середины Днепра.… А "мне ни в чем не надо половины". И середины тоже. На Левый берег добираться, а "метро закрыто, в такси…"
    - В такси посОдют, - уверила я. С Сашком можно было часами, как мячиком в пинг-понге, перебрасываться цитатами. - О! Я поняла, почему "человек сказал Днепру - "Я стеной тебя запру". Чтобы на Левый берег ездить на такси.
    - Наверное. И все же, "чому я нэ сокил? Чому нэ литаю?"
    
    ***
    "Минирующая моль" - так называется болезнь, поразившая более половины каштановых деревьев украинской столицы. Киевский каштан - это нечто выходящее за рамки ботаники, это образ, символ, украшающий улицы города и его герб. Погибающие каштаны равносильны разве что увяданию подсолнухов Ван-Гога. Ученые предлагают выкопать больные деревья на Крещатике, заменив их саженцами "розового каштана", невосприимчивого к "минирующей моли".
    Можно ли представить себе весенний Киев без романтического буйства белых соцветий? Наверное, можно. Привык же мир к виду оголенного Манхеттена после того, как символ незыблемости Нью-Йорка подвергся жестокой коррекции действительностью …
    
    Так, в размышлениях о судьбе киевских каштанов и переключением телевизионных каналов я провела утро, собираясь с духом перед тягостным разговором с Женькиной женой ... вдовой…
    
    Телевизионные программы предлагали сериалы, ток-шоу, сериалы, новости и опять сериалы. При очередном нажатии кнопки в верхнем правом углу экрана загорелся красным логотип "Ностальгия". Буквы "с" и "т" были изображены в виде пересеченных серпа и молота. Направленность канала вытекала из названия - записи старых игр "Что? Где? Когда?", советские шлягеры, передачи "Вокруг смеха", "Песня - 81", "Песня - 82", "Песня - 83"...
    Я выключила телевизор и набрала номер телефона Жанны.
    
    Четверть часа спустя я позвонила в Израиль.
     - Она совершенно адекватна, Мишка, ты представляешь, совершенно адекватна, докладывала я Черняку, - мы договорились на вечер. Она на работе, потом везет дочек на танцы, потом что-то еще…
    - А деньги ты в банкомате взяла?
    - Ага. Слышишь, Черняк, а разве у них нет чего-то типа шивы? Какого-то отпуска на поминки?..
    - Понятия не имею. Ты какую валюту взяла?
    - Гривны, конечно. Потом обменяла на доллары.
    - Так ты отвезешь доллары?
    - Ну да…
    - И она их переведет снова в гривны? - вкрадчиво уточнил Мишка.
    - Наверное…
    - И потеряет на курсе.
    - Ну … скорее всего.
    - Так нельзя сразу дать Жанне гривны?
    - Можно… Ой, правильно. Как это я не сообразила? Но ты назвал сумму в долларах, вот я и перевела в доллары. Линейное мышление, понимаешь?
    - А ты понимаешь, что ты дура? - уже орал Мишка.
    - Сам дурак! - выкрикнула я, и нажала кнопку отбоя. И вот так всю жизнь….
    
    ***
    Дождь накрапывал, усиливался, прекращался. Поглотив крышу, тьма подбиралась к фасаду Дома Профсоюзов. Сашок опаздывал уже на пятнадцать минут. Разглядев, наконец, в толпе его долговязую фигуру, я радостно замахала руками. Кивнув, он направился ко мне.
    - Саш, а место смерти изменить нельзя? - попросила я жалобно, - я здесь совсем замерзла.
    - Нельзя, - ответил Сашок категорично, - не на крыше же "Макдоналдса" тебя убивать. Впрочем, и места встречи, как известно, изменить нельзя. Ты же кроме Майдана ничего здесь не знаешь, - насмешливо добавил он.
    - Ну почему? - возмутилась я, - "Мандарин" еще знаю.
    
    ***
    - Треть! - шепотом возопил Саша, взглянув на счет, - Треть средней месячной зарплаты по стране за один ужин! Зачем тебе опять понадобился "Мандарин"? В гости же едешь! Вот там и доставала бы всех заповедью о козленке и молоке матери его.
     - Ничего себе "гости", - опешила я, - поеду только отдать деньги, ну, может быть, еще чаю попью. Кстати, о чае - закажи себе еще этого мочегонного, а мне "Черниговского".
    Я потягивала пиво, которого мне совсем не хотелось, как не хотелось выходить из уютной полутьмы кафе в дождливую темноту и ехать в Женькин дом, где уже нет, и не будет Женьки.
    
    
    ***
    - Проходите на кухню, - пригласила Жанна, прикрывая дверь в комнату, - дети уже заснули.
    Стол был накрыт, как к празднику. Похоже, к приходу заморской гостьи были куплены самые дорогие продукты. Сыр и колбаса мирно лежали на одном блюде, бутерброды с икрой, рыба неизвестного происхождения и салаты, салаты…
    - Простите, Жанна, - смущаясь, проговорила я, - простите, я ненадолго…только из-за стола, ужинала с братом…
    - А выпить за упокой? - укоризненно спросила Жанна.
    - Да-да, конечно, - я обреченно взяла рюмку.
    - Ну, не чокаясь, - хозяйка, не морщась, опрокинула в себя мутную жидкость. Самогон, что ли?
    Задержав дыхание, глотнула и я. Так и есть! Самогон. Да еще и чесночный. На глазах выступили слезы.
    - Вот, закусите, - Жанна придвинула ко мне тарелку с мясомолочной продукцией.
    -Ой, нет, мне этого нельзя! - вскрикнула я, торопливо беря из плетеной корзинки ломоть хлеба.
    - Болеете? - участливо поинтересовалась хозяйка.
    - Что? А, да, желудок, знаете ли, - неловко забормотала я, избегая вдаваться в очередные объяснения о соблюдении традиций.
    - Понимаю. Женьке тоже многое было противопоказано. Ну, пусть земля ему будет пухом, - Жанна налила по второй. И, глядя в одну точку, начала рассказывать.
    Ровно лились ее слова, и слезы медленно катились по щекам.
    -Вот ведь как вышло, поехали на дачу к друзьям, отдыхать. Все было так здорово, лес, воздух, детям так нужен свежий воздух, особенно младшей, она такая слабенькая, вся в Женю. А там и речка есть, девочки все время купались, и малышка все-таки простудилась, всю ночь температурила, только под утро заснула. И я прикорнула рядом с ней. А Женя с друзьями и старшенькой уехали кататься на телеге, обещали показать дочке новорожденного жеребеночка. Она так радовалась, все время повторяла "мамочка, мы едем к лошадкам". К лошадкам! - Жанна зарыдала.
    - Жанночка, может не надо рассказывать дальше? - тихо спросила я.
    - Нет-нет, мне легче говорить, чем молчать, - всхлипывала она, - я не верю, не верю, что его нет, все жду, когда же он придет. А он больше не придет! Никогда!
    Жанна, не вытирая слез, монотонно продолжала свой скорбный рассказ. О том, как Женька начал задыхаться - городской мальчик, откуда он мог знать о своей аллергии на лошадей? О том, что на даче нет телефона, а мобильники оказались вне зоны покрытия сети, и к дому прискакал конюх верхом на рыжем жеребце, одном из невольных убийц ее мужа. О том, как бежала через лес, сжимая в руке ампулу с лекарством, о том, как возвращалась с полдороги потому, что забыла взять шприцы. И не успела, не успела! Если бы не оставила шприцы дома, кто знает, возможно… "Скорая" не могла проехать по лесу, и, потерявшего сознание Женьку, несли на руках к машине, разминувшись с врачом и санитаром, спешившими навстречу. О том, что, прижимаясь к ней испуганная, дрожащая дочка, твердила, как молитву: "все будет хорошо, мамочка, с папой все будет в порядке". Жанна рассказала и о том, как, отведя взгляд от терзаемого медиками бездыханного тела, попросила: "не издевайтесь над трупом".
    
    ***
    Водитель такси нетерпеливо крутил ручку радиоприемника. Наверное, искал что-то веселое. Наконец, на волнах эфира заплескался "Океан Эльзы": "Я нэ знаю куды подиты твое фото, мое пальто, налывай сама, колы тэбэ нэма…", - заорали динамики.
    - Извините, вы не могли бы сделать потише? - обратилась я к нему.
    - Нэ подобаеться? Ну, вы платытэ, вы и музыку замовляйтэ. Вважаетэ за краще по-росийськы? - таксист попался услужливый и разговорчивый.
    - Мне все равно.
    - А вы знаетэ, що вси таксисты псыхологы? Зараз я знайду писню спэциально для вас - не унимался он.
    - Ну, попробуйте, - выдавила я улыбку, сменившуюся гримасой боли при первых же словах, зазвучавшего в машине хриплого голоса:
    
    "Вдоль обрыва по-над пропастью, по самому краю
    Я коней своих нагайкою стегаю,- погоняю,-
    Что-то воздуху мне мало, ветер пью, туман глотаю,
    Чую, с гибельным восторгом, пропадаю! Пропадаю!".
    
    
    ***
    Сашок настоял на том, чтобы провожать меня в аэропорт и заблаговременно приехал в гостиницу. Очень, очень заблаговременно. Я не люблю предотъездной суеты у распахнутых чемоданов (никак не научусь ездить налегке) и долгих прощаний. Поддерживать светскую беседу с уютно устроившимся в кресле Сашкой, становилось все сложнее. Я отвечала рассеянно, односложно.
    - Слушай, может, я тебе мешаю? - заподозрил он.
    - Что ты? Конечно, нет, - старательно улыбнулась я, в очередной раз, споткнувшись о его ноги.
    - Да не суетись ты так, присядь. Ты еще не рассказала, как она приняла деньги.
    - Сказала - "спасибо".
    - Ясно.
    Сашок прочно замолчал. Молчал он громко - смотрел на часы, вздыхал. Обиделся. Как не вовремя!
    - Саша! - я с досадой запустила в него стопкой рекламных проспектов, лежавших на столе, - что происходит?!
    - Я скажу тебе, что происходит! - внятно сказал он, стряхивая с колен цветную бумагу, - Ты слишком увлеклась своими переживаниями - вот что происходит. Умер твой одноклассник, с которым вы не виделись почти двадцать лет, и не встретилась бы еще двадцать, будь он жив. Не друг, не родственник и не любовник. Да, он умер нелепо, ужасно. Но это не твоя трагедия. И, тем не менее, ты уже третий день примеряешь чужой траур. Может быть, пора вспомнить и о живых?
    - Извини. Ты прав, конечно, - я ошеломленно смотрела на Сашка, застигнутая врасплох его импульсивностью, но мысленно ему аплодируя: - "Ай да братишка, вот ведь с какой стороны ты - циник и насмешник - открылся ". - Помнишь, у Маркеса, в его виртуальном Макондо, пока все еще молоды и никто не умирал, селение их было неизвестно в стране мертвых, а первый покойник отметил его "черной точкой на пестрой карте смерти"? Женька, действительно, не был мне близким другом, но он пробил первую брешь в нашем математическом десятом "а", отметив его черной точкой …
    Меня прервал стук в дверь.
    - Ну что, летим домой? - на пороге стоял улыбающийся Славинский, - А молодой человек, надо понимать, ваш псевдобрат? - спросил он, заходя в комнату.
    - Он самый, - оттолкнувшись ладонями от подлокотников кресла, брат вытянулся перед Славинским во весь свой внушительный рост.
    - Александр. Еврей, длинный, как наше изгнание, - представила я Сашка.
    - А здесь, похоже, прощальный фейерверк? - рука шефа описала полукруг над устланным рекламными листовками полом.
    - Ну что вы? - рассмеялась я, - это, натурально, доллары, которые превратились в резаную бумагу.
    - Кстати, давно хотел спросить - почему вы все время прибегаете к цитатам? - поинтересовался босс.
    - Мой брат считает - это из-за того, что у меня нет своих мыслей.
    - Эй! - возмутился Сашок, - да когда я…
    - Не ты. Родной брат. Настоящий.
    - Не позволяйте! - вдруг горячо заговорил Славинский, - никому не позволяйте такого о себе говорить! И не оправдывайтесь, - резко добавил он, заметив, что я собралась возражать, - И не извиняйтесь! Помните, что вы всегда правы!
    В наступившей тишине я, наконец-то, вспомнила …..
    - Скоро вернусь! - крикнула, уже выходя из комнаты.
    
    Поглаживая шершавую поверхность ствола и, прижавшись щекой к теплой коре, я вдыхала забытый запах детства, волнительный аромат юности и пряный дух ускользающей молодости.
    "Все у нас будет хорошо, - шептала я каштану, - только, пожалуйста, выздоравливай. И не позволяй себя выкапывать".