***

     Нынешняя зима выдалась многоликой. Она состояла из множества разных дней: то устанавливалась ясная солнечная, совсем весенняя, погода; то заводил тоскливые песни серый дождь; то было туманно, то ветрено. Почти каждый день по утрам я отправлялась на прогулку у моря. Когда постоянно ходишь по одной и той же дорожке, начинаешь различать валуны, лежащие на берегу, улавливаешь, как изменяется оттенок песка, замечаешь даже свежую , только что пробившуюся между камней, травинку...
     И уж, конечно, запоминаешь людей. Его было просто невозможно не заметить: в тёмно-синей нейлоновой куртке, полностью седой, довольно грузный мужчина, лет за шестьдесят, он всегда сидел на крошечном низком раскладном стульчике, не слишком , на мой взгляд, для него удобном, на одном и том же месте, а перед ним стоял мольберт с натянутым холстом, на котором он создавал море. Настоящее море никогда не повторяло себя вчерашнее. У него было множество цветов и оттенков, бесчисленное количество волн, разное дыхание, запах и множество голосов. Но художник, с завидной настойчивостью, ежедневно смотрел на море, слушал его и писал. Иногда я думала, как же удастся ему передать всё это богатство, постоянное обновление, вечное движение и изменчивость? Я всегда проходила у него за спиной и слегка поворачивала голову, чтобы разглядеть хотя бы краешек картины. И в поле моего зрения неизменно попадала высокая бирюзовая волна и осколки белой, летящей, пены... Зато когда я возвращалась, мне хорошо была видна вся картина, начиная с лёгкой полоски пепельного песка и заканчивая сероватой линией горизонта, с которым сливались бесконечные непокорные волны. Но на обратном пути я чаще всего смотрела не на холст, а на самого художника. Меня удивляло выражение его лица. На лице его не было никаких эмоций: ни радости от творчества, ни тоски, ни напряжения. Разве что лёгкая отстраненность, но совсем лёгкая, незаметная почти. Лицо художника было спокойным. Человек работал. Делал своё дело. И всё.
     В один из серых , с мелким колючим дождём, дней художника на месте не оказалось. Я улыбнулась про себя и подумала, что писать картину, держа в одной руке зонт, наверное, не очень сподручно. На следующий день дождь закончился, но художник не пришёл.Не увидев его на третий день, я тоже не запаниковала. В конце концов, человек может простудиться, поехать в гости к родственникам или за покупками в супер, мало ли что... По-настоящему я испугалась только через неделю. Никакие утешительные разговоры с самой собой не помогали. Воображение рисовало жуткие картинки : крошечная светлая квартирка с опрятными занавесками и покрывалами на креслах, с запахом свежего борща, и , покрытый чёрным платком, холст у окна в гостиной, а рядом на крошечном низком стульчике - заплаканная вдова. Или наоборот - сырая неухоженная комната одинокого человека, холст, на который небрежно наброшена несвежая тряпка с цветными мазками, и под ней умирает незаконченное, недописанное, не до конца сотворенное море.Я, конечно, гнала от себя эти чёрные мысли, боясь накликать настоящую беду на ничего не подозревающего , живого и, я даже надеялась, здорового человека.
     Он появился через две недели. День был туманным, с моря поднимался влажный тёплый пар, и шёл какой-то совершенно особенный свежий морской аромат. Ещё издали я увидела синюю куртку, и сердце моё радостно дрогнуло, слава Богу! Пройдя у него за спиной, я по привычке повернула голову влево, но вместо бирюзовой волны увидела плотный туман. Мольберта не было.
     На обратном пути я подошла к нему и как-то нелепо согнувшись, потому что он сидел очень низко, на одном дыхании, без пауз, радостно выпалила :
     - Здравствуйте! Вас можно поздравить? Вы закончили картину?
     Он повернул ко мне голову, посмотрел прямо в глаза и сказал:
    
     - Простите?
     Возможно, он не расслышал. Море очень шумело. Волн не было, но от воды шёл непрекращающийся довольно сильный гул.
     Я наклонилась ещё ниже и сказала громко:
     - Я часто видела Вас здесь с мольбертом, Вы писали картину. Море. Наверное, она уже полностью готова?
     Он снова посмотрел мне в глаза, и в его взгляде мелькнуло что-то похожее на удивление, мелькнуло и тут же исчезло. Очень спокойно, отчётливо и даже немного сурово он сказал: - Вы обознались. Я никогда не был здесь прежде. И никогда не рисовал никаких картин. - Простите, - сказала я и пошла, сопровождаемая бурными аплодисментами моря и шёпотом волн, которые ещё долго коварно шуршали у меня за спиной:"Вы обознались, вы обознались, вы обознались..."