Д. Цифринович-Таксер

2. ПИРАМИДА НАВУХОДОНОСОРУ ВТОРОМУ

     Просвистели очереди над головами, вся колонна плюхнулась навзничь, как подкошенная. Ледок захрустел. Захрустел утренний ледок, крошась под ними, ледяная вода подступила к телам, угретым под бушлатами ещё барачным теплом. Ношенные переношенные валенки набрякли.
     До того колонна в тысячу душ ликовала. Путь её мимо дома управления лагерем, на крыше полощется флаг с чёрными лентами, скрипучий радиорупор выхрипывает печальное. Загнулся!
     "Загнулся", - шёпоток в колонне, шёпот тысячи ртов - гул.
     Как и вчера, как и позавчера, люди шеренгами обтекали мартовские лужи, растягивались. Те, что по бокам колонны с автоматами, тоже их обходили, но сегодня день особенный - они угрюмые. Загнулся!
     В колонне кто-то радости не выдержал, гаркнул: "Умер Максим!" Многие отклика не сдержали - знаете, какой отклик на смерть Максима.
     Угрюмые только того и ждали, забегали, защёлкали затворами. "Стой! Ложи-с-сь, где стоишь!"
     Куда денешься? Вся тысяча распласталась, кому, где досталось. Кому волглый снег, кому вода с ледком. Нашему человеку и другу его - вода. Лежат на земле бандеровцы, лесные братья прибалтийские, космополиты - контра всех мастей, послевоенный набор. А кто ещё из довоенного, тех раз-два и обчёлся. Из тех наборов мало кто остался на земле, много в ней матушке, с биркой к ноге. И нет им этой радости.
     - Пришили пахана собанднички.
     - Может- сам?
     - Не может. Не может бессмертный сам уйти посреди дела. Пахан был стар на выдумку, метода его известна, а Берия молод и хитёр. Не хочет Берия участи Ягоды с Ежовым. Слишком вовремя, чтоб сам.
     - Вовремя было бы раньше.
     - Ишь, чего захотел. Радуйся, что раньше тебя. Впрочем, возможно, радоваться рано. Вот построят ему пирамиду до небес, под пирамидой все мы, наверху он.
     Дружка, с которым рядом в луже, наш человек отличил ещё когда он прибыл с этапом. Впустили этап новеньких в ворота, сразу и отличил. Не один был иудей в этапе, набор пошёл городской, и напрасно бандеры выкрикивали родные места, с тех мест подмели уже начисто.
     Значит, наш человек отличил его сразу, подошёл без спроса кто откуда. Кто откуда дело десятое, главное - счастливчик. Возле счастливчика потереться, что-то да перепадёт.
     Какой же он счастливчик… в колонне зеков? Разве не видать? Года на три моложе, по пластунски под огнём не ползал - это раз. Но этот "раз" в лагере бесполезный, а что лицо у него без тюремной исхудалости - признак полезный. Полное лицо и в тюрьме может быть, но только от кешеров-посылочек. Значит, маменька через все заслоны пробиралась, не пустыми руками. Такая маменька прорвется и в лагерь. Пусть, лагерь особый, где одна пятьдесят восьмая статья - особо опасные против царства-государства преступники, с номерами на шапке, на груди, на спине и на ляжке. На штанах, значит. Такие лагеря Лаврентий Палыч стране в пятидесятом году подарил. Конечно, у Палыча был свой резон, шпана и урки не работяги, но и для зеков подарок: от этой же напасти избавились. За такое избавление номера носить не тяжело, и что бараки на ночь запирают списать можно. Ночью в лагере с дамами не гулять, через зону, наверно, и птицы женского пола не летают. А что только два письма в год отсюда можно отправлять - фикция. В рабочей зоне полно вольняшек, им тоже что-нибудь от зеков нужно - не откажут.
     Вот, значит, вывел его наш человек из этапной толпы - точно счастливчик, прямо сливочным маслом пахнет. Вывел и повёл к себе в барак атепе, то есть туда, где придурки. Это первое для него добро. Добро второе - разговор с нарядчиком Жопамордой.
     -С неба тебе, Морда, яичко к пасхе. Посылочник. Папа с мамой большие люди на воле. - А ведь, это, пока догадка. Курочка может вороном оказаться, тогда Морда припомнит. Однако кто не рискует - не ест хлеб с маслом.
     - Большие люди теперь в лагерях куски сшибают.
     - А у него на воле.
     Оказалось - не прогадал. Приканал он из Одесского интерклуба, мамаша актриса, папаша музыкант. - Сами, - говорит, - водиться с иностранцами направили из комсомола, сами и посадили. Ни за что.
     - Как же, друг мой, ни за что? В таком месте не стучать - сразу посадят, а ты два года с буржуазным элементом на воле был. И сколько же отстегнули?
     -Пять лет.
     - Ну, счастливчик. Да знаешь ли, что ты один на миллион? Тут четвертная срок общий, червонец малый срок, а про пятёру в Особлаге и не слыхали. Чесекаэры, и те не меньше восьми, так они в других лагерях.
     - Кто это, чесекаэры?
     - Чесекаэры - это, милый, члены наших семей, семьи контриков, значит.
     - Гебешники, кто бумаги составлял в Особое Совещание, все знакомые. И подмазали.
     - Зря растратили деньги, лучше бы - на посылки. Здесь, что четвертная, что пятёрка. Контрикам один выход, на кладбище с биркой на ноге.
     - Как, так?
     - Ладно, ладно, - стал утешать. -Я не знаю, как с пятёркой сроку при пятьдесят восьмой статье. Тебя, может, и на поселение. Во всяком случае, с Одессой распрощайся. И вот главное, стучать здесь зарекись. У бандеровцев ножи острые, они на лагпункте хозяева. Опер тебя обязательно вызовет, сразу ему заяви. Мол, посадили - хватит. На недельку в БУР пойдешь - это ничего. Не кладбище.
     Вот, счастливчик такую науку постигал бы на собственной шкуре. Разве это мало стоит? Разве мало стоит, что с этапа сразу в придурки, помощником нормировщика - наш человек процент считать учил? Но и посылки не подгадили. Бацыльные посылки приходили: сыры всякие, консервы разные. Посылки в Особлаге ограничены количеством, но вольняшки для него деньги передавали. На те деньги они же и бацылу доставляли, правда, в три дорога.
    
     Уж извините, ради Бога, за словечки из воровского лексикона, фени. Хотя в Особлаге, кроме бандер, лесных братьев и полицаев сплошь Фан Фанычи интеллигенты, из их среды почётно выделялись "старики контрики" прежних наборов, прибывшие из общих лагерей. Эти словечки их отличали, а грамотей компьютер чёркает. Написал "бацыла" через "ы" и с одним "л" по транскрипции воровского авторитета Витька - железо красным в морду. Не стану я из-за железа бездушного нашего человека заслуженного почёта лишать.
    
     Так вот, лежат они оба лицом в лужу. Лежат в ледяной воде, в звонком воздухе весеннем хрипит рупор.
     - Бах, - сказал сын музыканта, не поднимая головы.
     Наш человек молчал. У него уже было такое. Бег, стрельба и, что залегли под очередями пулемётов в снежное месиво. Бах тоже был. С Бахом всё смолкло, кроме органа. Единой ноты никто не испоганил выстрелом, знали, пока играет - не убьют. Гнали бы музыку до самого темна. Только уже игла шипит в порожнем круге, вслед гортанные призывы: "коммунистише партай… геносен…" И как с цепи сорвалось…
     Вста-а-ть! - заорали угрюмые.
    
    ***
     После похорон пошло в дугу. Про дыхание Чейн Стока слышали? Вот после него и пошло, дай Господи этому Чейну многие лета. Ещё цареубийцы лили слёзы, а врачи уже на воле. Если отпустили врачей, неслыханное при Усе дело, так, кто не спросит, только ли они страдают безвинно? Но ещё лили слёзы газетные царепритворцы: "… отец родной, встань!" (Господи, спаси и помилуй!) Ну, это понятно, призывает встать свояк Председателя похоронной комиссии, он скоро прослывёт большим демократом. А вот призыв иудейца, который ещё не знал, во что выльется смерть Всемогущего: "… и великий китайский народ! И народы Латинской Америки…" Как там дальше? В общем, весь мир, включая нас зеков, включая его с народом, рыдают по почившему. Позже он напишет большой труд "Люди, годы, жизнь", там будет обо всём, кроме этих рыданий на смерть Навуходоносора Второго.
     Многие припишут эпопею с врачами одной нелюбви этого Второго к еврейчикам. А я думаю - не только. Если бы только, мог бы начать и с инженеров, и с научных работников - начал с врачей, при том, четверо приближённых были не евреями. Очень уж уповал на врачей, надеялся, что организуют ему бессмертие. Врачи - на тебе, не только от дыхания Чейн Стока, дай ему Бог ещё раз многие лета, от простых старческих недугов излечить не умеют. Шарлатаны. Потому начал с них, дальше пошло правильно. На то он и был мудрый из мудрейших, чтоб вычислить много целей с одного удара. Тут уже вам и не любовь к этому пролазному племени, тут уже злоба к соратничкам, соратнички останутся, когда он уйдёт. Это же надо, он, величайший, он единственный уйдёт, а они, слепые котята, останутся.
     Из мудрейших, а нового способа не придумал. Скокарь Витёк и то знает, что в одно и то же окно дважды не влазь - поймают. Постарел, постарел Второй. Человеческий фактор не учёл. Палыч с Никитой - это вам не Ягода с Ежовым. Эти, если надо, кого угодно замочат, хоть и пахана.
     Отпели, отплакали пахана, и что тут пошло, в лагерях особых, вы себе не представляете. Прежде всего, приказ: всем номера снять, дыры под ними зашить. Иголки, нитки, латки в помещении УРЧа - учетно-распределительной части, значит. Ну, это не так просто. Не просто надевали номера - не просто и снимут. Многие - через кандей. Когда номера надевали, так были такие, кто нашил себе сплошь. Ходил человек сплошь в номерах. Правда, не долго ходил. В кандее камеры два на три и лужа посредине - не походишь. Так вот, снимать тоже не хотели. Смотрите, мол, на своё безобразие. И латать дыры под номерами не будем - давайте новое. Кое-кому дали, кое с кого сорвали номера, а наш человек тряпочку с номером О-210 сохранил. Похоже, что тряпочка эта может стать дорогой.
     Номера - что? Одним днём, всё лагерное начальство с красными гебевскими околышами вдруг исчезло, простые солдаты на вышках, без ритуала смены караула. А ритуал был такой: "Пост по охране изменников родины сдал", - восклицал тот, кто слез с вышки. То же самое "принял", - восклицал, кто на неё влазил. Тут - молчок. Молча слазили и влезали. Сразу разнесся по зекам слушок: в Кремле заваруха, Палыч нам раздаёт оружие - идём Москву воевать. Вы себе только представьте, что было бы, если б Палыч успел раздать оружие зекам. Миллионы обученные убийству в армиях, в лесах, в воде и в небесах, миллионы озлоблённых, кому терять нечего, пошли бы по городам и весям. В особых лагерях таких абсолютное большинство. Других, раз, два, и обчёлся. Пошли бы по городам и весям Расеи власовцы, полицаи, лесные братья и бандеровцы. Ничего живого по дороге не осталось бы. Правда, есть сомнение на счет бандеровцев. У них и в лагере была организация - дисциплина. Они, говорят, и с немцами воевали, и с Советами, в лагерях проявили себя с лучшей стороны. О том разговор сейчас не к месту. К месту сейчас сказать, что всё гебе на следующий день вернулось, только уже без Палыча в Москве. И не прошёл бесследно для них этот день, на какое-то время не знали кто же мы такие, зеки, может быть, герои страдальцы, кто завтра с них спросит. На время подобрели надзиратели. Видать, и Никита в Москве в штаны наложил. На соседнем лагерном пункте - восстание. Зеки отказались выходить на работу, требуют комиссию по освобождению. Тот лагерный пункт танки раздавили. Сколько трупов, по сию пору неведомо. Но пошли разговоры о московской комиссии. Пока же, за труд какие-то копейки стали платить, ввели зачёты рабочих дней - как в общих лагерях. Мало того, что ларёк в зоне, так в рабочую зону машина заезжала с девахой в белом переднике - пончики с повидлом пять копеек штука. И никто ту деваху не сторожит, здесь не воры с суками.
     Нет, вы это всё себе представьте из шкуры зека. Влезьте хотя бы на пару минут в ту шкуру. Представьте себе, что вас привезли из общего лесоповального лагеря, где бригады сидят в лесу хоть день и ночь, пока не дадут норму на всё количество в неё входящих, а входит в неё бригадир с помощником при дрыне, два-три неработающих вора. Всех обработай. Конвой сменят, а зеки в лесу, в сорокоградусный мороз. Представьте себе, что вы один из них, в лаптях, в онучах, на вас марлевый бушлат и шапка об одном ухе.
     Нет, это ещё не всё. Вы представьте себе, своё спальное место в жилой зоне на нарах, настил из жердей, а вместо матраца с одеялом, у вас один этот марлевый бушлат.
     И это ещё не всё. Вы представьте себе столовую, где такие же, как вы, ободранные доходяги, музыканты, наяривают "легко на сердце" в ритме черпаков разливающих "кашу" - второе с редкими горошинами в воде. При том, если вы не надёжно держите в руке пайку невесть из чего испечённого хлеба, вместе с миской баланды, ни на секунду не сомневайтесь, что какой-нибудь из шнырящих шкетов, пайку эту у вас вырвет, и всю затолкает себе в пасть, пока вы будете его бить.
     И вот вас из того ада, по велению Палыча, отберут вместе с другими Фан Фанычами, власовцами, полицаями, бандерами и лесными братьями - всю пятьдесят восьмую статью, и привезут на станцию Карабас - к названию только "Барабас" приставить. Ни воров, ни шкод, а блатных со случайной пятьдесят восьмой статьёй за побег (побег квалифицировался как саботаж) на следующий день бандеры, кого не успели зарезать, кто не сгорел в блатном бараке, который бандеры же подожгли - тех выгнали под пули охраны в запретную зону. И воцарилось на лагерной зоне тощая, но желанная справедливость под бандеровским лозунгом: "Смерть зека -радость чека". Справедливость, в которой повар, бандеровец, даже себе налить гуще баланду боялся. Голод всем поровну. Один из ихних, неся сахар на бригаду (каждому на кружку полусладкого кипятка раз в неделю) не выдержал, кусок сожрал. Так в первый нерабочий день по причине бурана, его водили по всем баракам с табличкой на груди: "я у своих товаришив вкрав цукор".
     Вот, если вы смогли себе всё это представить, так представьте себе и пончики с повидлом по пять копеек штука в рабочей зоне.
     Счастливчик году не просидел, оперился. Ещё бы. При такой опеке да в такое время. Счастливчик, он счастливчик и есть, можно сказать, жареный петух успел только ему в зад прицелиться. Дары родительские и при пончиках с повидлом большая ценность, не один Морда на крючке, даже надзиратель по кличке Лютик ("лютики-цветочки, едрёна корень") и тот редкую мазь от экземы получил. Однако что за прок от надзирателя? Ни принесёт, ни вынесет, и есть кому без него. Но Счастливчик уже оперился, не всегда слушается нашего человека. Однажды сказал:
     - Что ты всё ерничаешь? Ведь можешь говорить нормальным языком.
     Вот, даёт! Врезать, что ли? Так, можно сказать, из одной миски кушают.
     - Слушай, сын мамаши. Если бы я нормальным языком Морду за тебя просил, ты бы не сразу в придурки. Наковырялся бы в земле.
     - Упрёк?
     - Наука. Пригодится и в хорошее время.
     Ожнажды наш человек заскочил в конторку к Счастливчику и опешил. За прорабским столом сидела деваха. Сидела деваха, она да он и больше никого. Когда зашёл, деваха защёлкала костяшками счёт, а без него, видать, был у них разговор. И очень нашему человеку не хотелось уходить оттуда, где молодая сидит, вся из себя стройненькая, по лагерной оценке на пять баллов тянет, может быть, и сытым женщинами, не менее четырёх. Уходить не хочется, а третий лишний, Счастливчик отвечает нехотя, она уткнулась в бумаги. Пусть уткнулась в бумаги, взор ему ласкают две упругие груди, что распирают блузку, глазки потупленные, стан, коленки круглые под столом - всё не мужицкое. Красавица. Он уверен - красавица, даже если без лица, только от грудей и, что ниже. Это же надо, настоящая девица в зоне, в платьице сарафанчике. Не на улице, как торговка пирожками - в помещении с глазу на глаз со Счастливчиком. Но третий - лишний, лишний для друга. От кого другого, он бы не ушёл и под дулом. Сразу бы распустил павлиний хвост из словес. Умеет не только по фене. Лишний для друга, потому осторожно, можно сказать, с некоторым раздумьем прикрыл за собою дверь.
     Сказать, что в лагерях впервые увидел вольную женщину - преувеличение. Даже с этапа, из немецкого города Торгау, в Ивдельлаге встретила вольная женщина. В карантинный барак, куда затолкали зеков в исподнем, она вошла. Лихая кубанка, из-под кубанки рыжие волос, обрамляют её белое лицо с двумя синими карбункулами, если только они синими бывают. Китель с лейтенантскими погонами и сапоги, начищенные до зеркального блеска. В руках хлыст, щёлкает хлыстом по голенищам - то ли ангелица, то ли ведьма в ангельском образе.
     - Воры! - возвестила ангелица. -Воры есть?
     - Есть воры, гражданка начальница, - отозвался красный угол.
     - Слушайте, воры. Понятно, что в природе борьба за существование, но кровную не трогать. Кровная пайка священна.
     - Знаем, знаем, гражданка начальница, - отозвались воры.
     Он смотрел на неё, жалкий в своём исподнем. Господи, та же эсэсовка, что захватили под Люблином. Только снять кубанку, напялить пирожок. Но на той рота попрыгала, пока отняли - эта видать, попрыгает на нём, и никто его не отнимет.
     Были в Ивдельлаге и женщины, пока в сорок восьмом, в сорок девятом годах их не отделили на женские лагерные пункты. Первое время нашему человеку было не до женщин, ноги едва тащил. Когда выбился в нормировщики - один из всех зеков умел считать на логарифмической линейке - отьевшись малость, привел к себе на нары одну. Хлебала она плату, баланду из котелка, наш человек ждал. Потом хлеб жевать не перестала. Так и любил её под жов.
     Вот, значит, какие настали времена, вольная девица в рабочей зоне. История её простая, в связи с материальными недостатками в семье, перевелась из дневного факультета на вечерний. Прораб, что вёл строительство в зоне, он же студент того вечернего факультета, взял её на работу. Обыкновенная работа в прорабской за зоной. Обязанности свои она точно не может назвать - можно сказать, на подхвате. Бухгалтеру помогает при составлении отчётов, всякие другие бумажки перебирает. Зарплата небольшая, зато комната. Комнату прораб организовал сразу, как обещал, только в бараке, барак в посёлке со странным названием "Четвертый ВОХР". Что такое "ВОХР" она не знает, пусть ВОХР, пусть барак - дом, где жила с родителями и сёстрами тоже не дворец. Тут хоть стены на одну. И не только голые стены, прораб, Димой зовут, проявил заботу. В зоне из дюймовых труб сварили для неё кровать, сетка пружинная, так называемая, панцирная. Кровать, как кровать, а Диме не понравилась. "Что ограды для могил, что кровати, лепят в одной манере", - сказал. Это он сказал, когда после работы явился с вином справлять новоселье. Попрыгал на панцирной сетке, вроде примерился выдержит ли двоих, и то сказал, а она почувствовала: не открутиться ей после такой его доброты. Почувствовала, что не открутиться и хватанула полстакана "Рябины на коньяке" для храбрости. Она уже самостоятельная, не под родительской опекой. Зарплата, комната своя, к своей комнате невинность, как бы, не к месту. Подружки и без своих комнат давно потеряли.
     Всё же ей было не по себе, особенно, когда заставил раздеться при свете. Сказал "я люблю со светом". Потушила свет, он зажёг, потушила - зажёг. Тогда отвернулась, чтоб и себя, и его голого не видеть. Даже не то, что просто не понравилось, было больно и отвратительно. С резинкой, что он натянул, ощущала как посторонний предмет в ране. "Зачем это нужно, - думала под тяжестью чужого потного тела, - Зачем это нужно, когда можно самой получать удовольствие без боли". А он, видать, тоже не ожидал, что девушка, потом забоялся, что не открутится. Забоялся и говорит: "Знаешь, я жениться пока не собираюсь. Институт надо кончать". Она не показала виду, но запомнила. Девчонкам такие слова обидны, даже когда сами замуж не собираются.
     Утро пришло нечистоплотное. В ушах навяз скрип самодельных пружин.
     -Мне это не понравилось, - сказала ему, когда продрал глаза. - Давай больше не будем, - такая
    была дура. Расхохотался в ответ и опять пристал.
     Слава Богу, больше никогда не оставался на всю ночь. И вот какая странность - понимла, что бесполезно, а сопротивлялась ему. Эта драчка стала Диме подогревом перед началом. И тянулось бы так, и тянулось бы…
     В конце квартала затребовали её в управление для бумажной работы. Дима - на дыбы. "Невозможно, - кричал в телефонную трубку, - она всеми днями, вечерами на строительстве". Он лгал, сотруднички в его конторе ухмылялись. Боится, мол, что кто-то ещё попользуется. Наедине сказал ей: "С недельку поработаешь в зоне, а то нагрянут, неприятностей не оберёшься. Зато в зону можно приходить попозже и рано уходить". Заботой нагонял её долг перед собой, не знал, чем долг оплатит.
     А наш Счастливчик не так уж и зажёгся. С воли не очень давно, а женский пол перед ним ещё в школе стелился. Не лаптем делан. С бабьих точек зрения - красавчик. Это наш человек мужскую красоту не понимает, ему мужчины, как кони, на одно лицо, женщинам, должно быть, наоборот. В общем, когда она вошла с десятником, в сопровождении рябого надзирателя Лютика, он и ухом не повёл. Не думал, что останется надолго, тем более, без сопровождения. Лютику скоро надоело в четырёх стенах торчать, и десятник по делам унёсся. Тогда стал застенчиво посматривать. Не чурбан же. Стал он глазами синими, при брюнете - неотразимая смесь для женщин - на неё поглядывать. То ли застенчиво смотрел, то ли восхищённо - чёрт его знает, как он смотрел, только точно, как нужно. Вскоре и ответный взгляд. И без слов тот ответный взгляд говорил: "ах, какой симпатичный, при том, несчастный заключённый". Если несчастный, так это уже полдела. От женской жалости до всего остального совсем небольшой шаг, а тут, к тому же, и симпатичный.
     Пришло время говорить. - Даже, - сказал, - не верится. Вместо грубых зеков, в комнате девушка.
     Ответа не получил - это ничего. Можно паузу, в паузе думается, как отвечать, но он поможет вопросом: - Надолго ли к нам? - Опять же, в "надолго" как бы просьба, чтоб навсегда. Кто устоит? Несчастный молодой брюнет с синими глазами хочет, чтоб была рядом всегда.
     -Возможно, на неделю. А вы давно… давно… так и не нашла слово помягче тюрьмы с лагерем. "Сидите" - совсем грубо.
     Он понял. Он понял и добавил в жалость. - Больше года. Остается почти четыре, и было бы за что? Ни за что.
     Конечно, ни а что. Такой симпатичный не может быть в чём-то виноват. Только по навету, по людской нечуткости к красоте.
     Тут нашего человека принесло, но он пробыл недолго, успели ещё о всяком переговорить до прихода Димы прораба. До его прихода Счастливчик успел и книжку выпросить. Она её достала из сумки, когда сопровождающие ушли, но читать и при нём не стала. Может быть, думала, он тоже уйдёт. Всё ж таки, на работе. На просьбу ответила: "Право, не знаю. Велели ничего не брать и не приносить". Уходя, книжку, вроде, забыла на столе. В первый день всё "вроде", но вроде, хорошо.
     Другим днём уже не "вроде" оба ждали, когда останутся наедине, да не всегда масленица, у десятника конторская работа - не отлучался. В обеденный перерыв в столовую с ним ушла. Помялась, когда позвал, но ушла. У неё тоже хорошее чутьё, оставаться по своей воле подозрительно. Ничего. Когда "нельзя" - "хочу" вдвойне. Уже без слов каждый из них это "хочу" в другом чувствует.
     Впрочем, в этот день слов было навалом. Когда она ушла на обед с десятником, Счастливчик книжку возвратил на стол, в ней три исписанных листа. Писал полночи, наш человек рядом ворочался, но ничего не спросил. В лагере задавать вопросы неприлично - жди, когда расскажут. Не рассказал, значит, не его дело.
     Три тетрадных листа Счастливчик исписал - ни одной просьбы. Лишь, как приятно её видеть, как в лагере одиноко, ещё, что книжка хороша - полный литературный разбор, (читал ещё на воле) и взгляд на творчество вообще. Умное письмо, ничего не скажешь. Всё же была одна, почти просьба. Даже не просьба - вопрос. Вопрос, не скучно ли читать, и если не скучно, так может быть, ответит. Когда вернулась, увидела книжку на столе, удивилась. Неужели успел прочесть за ночь? Стала книжку в сумку заталкивать, листки разлетелись по полу. Ах, молодец девчонка, спокойно собрала, будто свои листки, и их - в сумку. Дома прочла, перечитала. Перечитала она его письмо и задумалась. Как вы думаете, почему задумалась? Точно. Задумалась в сравнении. С одной стороны: симпатичный, умный, интеллигентный. Нравится ему - вне сомнений. С другой - Дима. Дима не то, чтобы дурак, но у него всё для себя. Для других, включая её, только в оплату за то, что ему дают. Как бы вычислит до мелочи, прибыль снимет, что останется - на тебе. Что говорить? Сравнение не в пользу Диме. Так ведь и не женится на ней - предупредил. Значит, она ему тоже ничего не должна, может поступать, как хочет.
     Как она хочет? Он же заключённый. Ну и что? Не навечно. Говорят, скоро этому конец. Даже, если на высылку - куда дальше Сибири? Слава Богу, ещё дней пять можно видеться, можно письма писать. На одном взмахе накатала ответ. "Я не умею так красиво писать, как вы, но…" - и так далее. Тоже красивое письмо. Посыпались послания многостраничные, в каждом обороты фраз нежней. Книжка - почтальон со стола не убирается. А время отстукивает, что ему положено, и для них отсчитало последний её день в зоне. Хотя и выпадала решка, но на обратной стороне орёл - десятник в этот день не вышел в зону. Нет удержу, если одни в последний день, и она поднялась со своего места ему навстречу. Зарылся лицом в её волосы, как в солнечный свет, и не было слов, жгучее желание выплеснуло лишь что-то бессвязное. Однако осознал, где находятся, войти могут в любую минуту - отступил. А она не помогла - подступила. - Если войдут, ты пропала, - шептал, когда жадные руки скользили по телу в дрожи, тело изгибами помогало себя высвободить, губы тянулись к губам с ответным шёпотом.
     - Где же ещё, когда же? Тебе же отсюда не выйти.
     И обнявшись, опустились на колени.
     Когда очнулся, приподнял с пола, раскинутая, она валилась обратно. Увидел её всю, снова охватило желание. Потом суетился, непослушными руками застёгивал пуговки на блузке. И долго ещё собою подпирали дверь, чтоб снаружи никто не открыл - прощались. На вахту ему пришлось бежать, чтоб успеть к счёту, а она вышла, когда уже конвой с рабочей зоны сняли. Заключённых уводят, снимают конвой с рабочей зоны - запомните это.
     С того дня близость с Димой стала для неё невозможной. Прямо воротило от одной мысли. Но ведь, зависела от Димы. Мог уволить - прощай надежда снова увидеться. Хитрила. Месячные для него на долго затянулись, месячные не навсегда - теперь только отказывать. Что бы там ни было, чем переспать теперь с Димой, лучше удавиться.
     Не любил Счастливчик посвящать в интим третье лицо, да куда денешься? Теперь нужен наш человек, чтоб хотя бы пересылку писем организовал. У нашего человека шофер самосвала в друзьях, тот вольный шофер каждый день в зоне и за зоной. Так что на нарах вечером наш человек про всё услышал с заключением:
     -Думаю, с ней по-настоящему…
     -Ещё бы, не по-настоящему. Здесь и с козлом по-настоящему, а если уж коза…
     -Зачем ты так? Хорошая девочка.
     -Пользуйся, если хорошая. Пользуйся - не забывай. Папа, мама, институт - всё такое.
     Нехорошо стало на душе у нашего человека. Про козла с козой, явно из зависти. Ну, ещё от обиды. Молчал, молчал, когда понадобился - на тебе. Короче говоря, посыпались послания туда и оттуда, слова в них, после того, что уже было - сухие поленья в костёр души. Читала, перечитывала послания, пересказывать их не стоит. В них одних "люблю" на полстраницы, остальное - за что люблю, с перечислением от кончиков волос до пальчиков ног. Вот она читала такое послание, через несколько дней разлуки, и тут её озарило. Страшное озарило. Но - возможное.
    
    ***
     Однажды почтальон, шофер, не застал её в конторе.
     - Нету, - сказала уборщица тетя Клава. -Чтой-то ты повадился. Аль замуж берешь?
   &nb sp; - Дай адрес невесты - потом замуж.
     - Погодь, спрошу кто знает.
     - В посёлке Четвёртый ВОХР она. Восемнадцатый барак, - громко ответила плановичка Надежда Васильевна. Ответила громко, чтоб Дима слышал. Пусть не думает, будто молодая да красивая у него на одного. Дима и без этого насторожился. Что ещё за жених нашёлся? Сопоставил с отговорочками, вышел на человека того посмотреть, вроде по нужде. Посмотрел, малость успокоился. Ростом для неё не вышел, да толстоват. Однако всё равно заскребло душу. От баб всего можно ожидать. Вот он заявил, что не женится, а ему назло. Если мозгами раскинуть, выйдет за такого, ему же, Диме, лучше. Будет замужем и от него никуда не денется, вместе прятаться станут. Лучше ли, хуже ли - пока скребота на душе, и от той скреботы не усидел на работе, сослуживцам сказал "кто спросит - на объекте", сел в газик и скомандовал шофёру: "Четвёртый ВОХР". На подъезде к бараку газик разминулся с самосвалом того шофёра. "Вот и хорошо, - подумал Дима, - скандал ни к чему. Только бы вместе не уехали". Всю дорогу за то, что едет, себя ругал. Здравый смысл подсказывает: пусть идёт, как идёт. Так ведь, кроме здравого смысла в живого человека и дурь вложена. Всегда умел себя держать в руках - польза налицо. Из работяг выбился в прорабы, начальство уважает, подчинённые боятся. На работе Дмитрий Сергеевич, в институте - Дима, свой парень. Больше других в грудь не стучит, на собраниях в президиум выбирают. Самое время ему вытащить из колоды большой козырь - женитьбу, что откроет перспективы. Какие перспективы с этой? Отрицательная величина. Женитьбу на ней не простит зам секретаря горкома по промышленности, папаша рыжей шлюхи. Смирился бы зам секретаря, если бы Дима женился на дочери кого-нибудь его повыше - на этой не простит. И засохнет он в прорабах, если и из прорабов не попрут. Горкому не трудно. Эта вообще из пришлых. Дед, что ли, в коллективизацию выслан, а в тридцать седьмом подобрали напрочь.
     И то спросить, чего он присох? Не потому ли присох, что у неё первый? Так это чистая физиология. И с лица воду не пить, жена она и есть жена. Другим может быть симпатичной, а мужу всегда симпатичней чужие жёны. Пусть катится к тому шоферюге.
     С такими мыслями Дима шагал к бараку от угла, где отпустил газик. Шагов с десяток не доходя видел, как её рука высунулась в форточку, чтоб её захлопнуть. Значит, не уехала со своим шофером. Дома.
     Дома-то дома, а на стук не отзывается. Ясно уже - не хочет открывать. Тут взошло ему в голову, что все эти её дела: и что не спит с ним, и женишок этот никудышний - просто ему ловушка. Мол, хочешь со мною спать - женись. С обиды загремел кулаком по раме, стёкла задребезжали. Так можно весь барак переполошить. Пусть, он её прораб, имеет право интересоваться, почему не на работе. Ничего ей не осталось, кроме как выйти к нему. "Сейчас", - крикнула и накинула пальто, говорить будет не в доме. Нет, не дал выйти. Только откинула щеколду, грудью вдавил внутрь. Сразу же облапил, рванул пальто так, что посыпались пуговицы. Потащил на кровать, не обращая внимание, что колотила по нему руками и ногами - настоящее сопротивление. Но он решил, как сейчас будет, так и потом получится, даже если за того шофера выйдет замуж.
     Забарахтались на постели, ей с ним не сладить. Одну руку прижал боком, другую из-за спины захватил, ногой ноги держит. Свободной рукой добрался до застёжек, шуровал, пока не услышал, по-прежнему знакомое "подожди". Это значит, сама доразденется, только чтоб отвернулся, не любит когда смотрит на голую. Так-то - лучше. Мужской напор своё возьмёт. Природа!
     Отпустил её Дима, отвернулся. Скрипнули пружины - села, сейчас снимет то, что он снять не успел. Дальше, вместо обычного поскрипывания при шевелении, услышал сказанное твёрдо:
     -Если сейчас же не уйдешь - заявлю. В том виде пойду заявлять, в каком оставишь. Хоть голая. Честное комсомольское…
     Рот раскрыл от удивления. И прежнее вернулось в голову. Она ведь, может его шантажировать, не только тем, что сейчас не произошло, но и тем, что уже было у них
     - Заставишь жениться, через месяц разведусь. Кто помешает?
     Не сразу и она поняла, что за женитьба с разводом. Поняла - не рассмеялась потому, что дело серьёзное.
     - Считай, что поженились и развелись.
     С порога Дима глянул на неё - кошка с горящими глазами. Засела в памяти желанной вдвойне, вдвойне потому что нельзя. А всё равно его цель выше бабы. Баб много - он один. Пусть даже ночами снится. Мало ли, что кому снится. Нет, свои планы Дима на постельные удовольствия не сменяет. Сначала пусть свершится, тогда всё будет. В ЗАГС она его не затянет, потому что женитьба в его положении ключ к будущему. Пусть не дешёвый ключ, спать с той рыжей шлюхой, за то - перспектива. И эту он не выставит. Пока. Во первых, не нужен трёп, мол, ублажал за то, что спала с ним. Во вторых, есть ещё надежда совместить полезное с приятным. Время покажет.
    
    ***
     Дима ушёл - с глаз долой, из мыслей вон. Её мыли о другом. Этот вторгся среди мыслей о том, что её озарило. А озарило её вот что. Когда расставляют охрану рабочей зоны? Охрану расставляют, перед тем, как запустить зеков в ворота. После работы, когда они уже за воротами, охрану снимают, на проходной вольная сторожиха. Сидит себе сторожиха, носки вяжет. После съёма зеков шастают мимо неё всякие, кому ещё пропуска не выписали, у кого разовые дела на строительстве. Если раньше зеков войти в зону, спрятаться в подготовленном месте, так целый день она может пробыть с ним, и уйдет оттуда, когда их уведут. Вот какое открытие! Как это до неё никто не догадался?
     Догадались, милая, давно догадались. Бывшие зечки за деньги "пуляются" в зону. На что есть спрос, на то будет и предложение даже при лагерном социализме. Когда ещё деньги зекам не давали, так был натуральный обмен. Там тумбочку сгоношат, там оградку для могилки. Ну, а если и деньги - на деньги охотниц не мало при зарплате в семьдесят рублей. Только твой любимый не хочет тебя с ними одинаково мерить. Не хочет он тобой рисковать. У тех зечек стыда нет, и рисковать им нечем. Иногда их ловят, за зону выставляют - всё. Тебя поймают - прощай работа, комсомол и институт. И всеобщий позор
     А она уже письмо написала с предложением. Он с тем письмом к нашему человеку - советоваться. Хочется, ведь, а не честно, так вот он к другу, чтоб друг сказал: "можно раз сама написала". Но друг тоже говорит: "нехорошо". Сошлись на том, что он опишет все возможные последствия, и тогда чему быть, того, не миновать. Ответ? Сами понимаете, какой ответ. Мол, времена не те, чтоб посадили, остальное пустяки. Да она готова за день встречи чем угодно расплатиться. Слава Богу, времена не те.
     Насчёт времён, может быть, они ещё и не настолько хороши: "а" уже можно говорить, а "б" ещё нельзя. И сидят ещё все, кого Навуходоносор посадил. И танками целый лагпункт уже эти давили. Правда, комиссию обещают, вот-вот приедет.
     Короче говоря, вдвоём за пару часов из блоков сложили вторую стенку в подвале будущего заводоуправления. Счастливчик подавал, наш человек клал. Отделили той стенкой заначку такую, что в ней и вода с раковиной, и унитаз, только что кровати нет - на полу щит деревянный с кучей бушлатов, чтоб было мягко на брачном ложе. Вход с улицы через траншею для труб, их ещё не скоро положат. Сложили они ту стенку, обтёрли руки и оглянули - стенка не хуже других стен. Тут же ей письмо с планом.
     На утро Счастливчик возжёг в заначке свечу, капля пламени на ней застыла, будто рисованная. Наш человек на стрёме. Ежели влезть в траншею для труб, можно услышать воркующие голоса, женский и мужской. Можно подслушать, да не стоит - одно расстройство. На стрёме ему не подслушивать, насвистывать положено. Если кто в сторону заначки идет, "широка страна моя родная". Это, чтоб притихли. И свечи в тот первый день благополучно догорели, а если благополучно, так ещё хочется. И пошло-поехало. Скоро иссякли все оправдания не выходов на работу. Дима, сколько мог, терпел. Нагонял её долги для приятного будущего вдвоём. Только это же опять разговорчики. Кому-то часа не попустит, кому-то, недели, и ничего. Ему уже пришлось говорить, что она на стройке, а сам по утрам на пустой её стол поглядывает - ясно, что врёт. Одним днём он не выдержал, после рабочего дня опять поехал в посёлок Четвёртый ВОХР. Ждал не долго, скоро показалась. Шла так, что веяло от неё особенным покоем, таким покоем, какой может быть только у женщин, всем на свете вполне удовлетворённых. А у Димы ревность, но он твердо решил, что встреча пройдёт по-хорошему. И было бы по-хорошему, только когда пожимал руку, увидел ничем не прикрытый на шее засос. Ну представьте себе, он к ней с добром - у неё засос. Пусть без того догадывался, что идёт не с посиделок, но догадка - одно, явный знак - другое. Это что же значит? Это значит, что он покрывает её невыходы на работу для того, чтоб с кем-то спала. И прежде чем подумал, влепил ей прямо по лицу. Нет, нет, кулак не сжал. Кулак у него ещё от рабочего, крепкий кулак. Если кулаком, можно под суд угодить. А что она? Она только губы сжала, повернулась и ушла. Конечно, не стоило так. Ну и пусть. Пусть знает, что просто от своего не отказывается. За битую двух небитых дают.
    
    ***
     Закон жизни надзирателя Лукашова Ивана - не высовываться. Это он усвоил прочно, держится золотой середины. Бьют передних да задних - до середины, бабушка надвое гадала, доберутся ли. Он, Лукашов, при папашке особенно не усердствовал, и хотя по тому продвинулся по службе мало, зато в теперешнее паскудное время за себя не очень опасается. Не то, что бывший напарник Воскобойников. Воскобойников выбился в лейтенанты, но ещё не известно как ему обернутся звездочки на погонах. Не известно, не припомнят ли ему ломаные хребты зеков, которых самолично в смирительных рубашках подтягивал через блок с верёвкой под потолок. Не вязал Лукашов за спиной зеков в узел свободную часть рукавов и штанин тех смирительных рубашек для дыбы. Воскобойникову и кликуху дали зеки "Кабысдох", а он, Лукашов - "Лютик" в зоне, за зоной "Рябой". Рябой он есть, в детстве оспой болел. Ежели теперь далеко зайдёт, лагеря, как говорят, распустят, Лукашов, может и старую специальность вспомнить, был в молодости каменщиком. Не сахар специальность, так не в тюрьме, на тюрьму ему дел не наберут, как далеко бы не шарахнулись влево-вправо. Правда, Лукашов, даром что был малолеткой, успел повидать, как в семнадцатом году городовых гоняли. Тогда прихватили и их околоточного только потому, что околоточный - зла никому не причинял. Можно надеяться, до того теперь не дойдёт. Власть сменилась плавно, кое-кого пришили, кто остался - из тех же сталинских соколов. Не должно до самосуда дойти - перед судом чист. На многое закрывал глаза. Бывало, сколько перед ним шапку не сдергивали, а он вроде не видел. Взять хотя бы лагерного лепилу-врача. Когда тот залетел в карцер, Лукашов в своё дежурство разрешил печку топить. Пусть лепила ему экзему лечил - он, Лукашов, рисковал. Приказ был не топить, а если бы начальство налетело? Побег, правда, вскрыл, так куда ему было деваться? Если бы не вскрыл, уже тогда мог бы на каменщицкие работы топать. Начальник был суровый, не чета нынешнему. Сказал ему тот начальник: "Хитрозадый ты, Лукашов, но к награде представлю. Заслужил". Пусть хитрозадый - лучше чем телок. Он, Лукашов, работу свою изучил до тонкостей. К примеру, другой не обратил бы внимание на то, что один зек своему прорабу, какой день больным сказывается, а в жилой зоне не остается. Готовит побег? Так вроде ни к чему, без того ждут освобождения. Лукашов не упустит, хотя бы из чистого интереса. Интерес - игра, и в игре можно выиграть. Поиграет, хотя других забот по горло.
     Своих забот у Лукашова действительно по горло. Год этот выпал с отклонениями. Вроде ранняя весна была, а тепла и в июле нет. Беспрерывные дожди вымыли с полей, что успели посадить - жди голода. Страна, правда, необъятная, по этому куску судить не приходится, так картошка-то на своём кусочке. Картошка основной продукт, а напрасно жена с дочерьми грязь месили. Сам Лукашов по воскресеньям на огороде ползал напрасно.
     И в это воскресенье из-за дождя ему делать на огороде нечего, так что пошёл он в зону свой интерес проявлять. Он уже выследил подвал, куда надолго сигает зек, который ему мазь от экземы доставал, дружок его там же вертится. Ничего плохого он, Лукашов, тому зеку не хочет, но и впредь мазь потребуется, тот не отвертится. Так что, только этот интерес, времена не те, чтоб кому-то на ноги наступать, впору глядеть, чтоб свои не оттопали.
     Нашёл, нашёл Лукашов заначку. Другому, не такому опытному, и в голову не пришло бы. Это же надо, целую стену сложили! Щит с бушлатами, ящик из-под облицовочной плитки, на нём свечные огарки. Что тут у них - молельня? Лукашов в курсе всех лагерных дел. Бандеры, что на этом лагпункте заправляют, в свои праздники Богу молятся. Мало того, что своему Богу молятся, так организовали и для евреев, и для мусульман в их праздники. Выставляют людей на шухере, чтоб предупреждать, если надзиратели поблизости. Но какая это молельня? Сюда этот сигает не по праздникам и на целый день. Следов подкопа нет, и место для подкопа неподходящее, до запретной зоны далеко. Главное - дух, духами пахнет. Зечки, которые пуляются, духами не душатся. Может быть, какая-нибудь из поселенок, из членов семьи контриков духами душится, она в зону на заработки не пойдёт - не бытовичка освобождённая. Вот интереса ради, Лукашов не только выходного не пожалел, остался в зоне вечером, после рабочего дня. Что же он увидел из места где схоронился? Батюшки! Из заначки, как ни в чём не бывало, пошла на выход прораба Дмитрия Сергеича техник-студентка, его полюбовница по слухам. Вот тебе уголовница! Что ж ему, Лукашову, теперь делать? С одной стороны, такой скандал интересный - с другой, их не сегодня-завтра поосвобождают, зачем ему враги? И неизвестно, как на всё это Дмитрий Сергеевич посмотрит. Может быть, он в курсе, может быть, ему плевать. Закрыть глаза - только и делов. Как их закрыть, если не закрываются? Это же, как гончую остановить, когда заяц почти в зубах.
     В очередное отсутствие Счастливчика, Лукашов места себе не находил, метался по зоне. Тут и пришло решение. Пусть этот Воскобойников, лейтенант, себе врагов находит. Пошёл его искать, где ему быть? Конечно, на вахте лясы точит.
     - Товарищ лейтенант, мне в поликлинику назначено, всего два часа до съёма остаётся. Так я пойду. Вот ещё, что. Надо бы посмотреть, что зеки в подвале заводоуправления делают. В конце прохода у них заначка. Поди, от работы прячутся. Я бы сам, да опаздываю.
     Воскобойников слушал, и не слышал. Дежурный на вахте рассказывал, как его застал муж с женой того мужа в постели. Врал, конечно, но здорово. Кто был на проходной, за животы держались. Лукашов ответа не дождался, махнул рукой и вышел за зону. С десяток шагов отошёл - вернулся.
     - Я говорю, товарищ лейтенант, зеки в подвале заводоуправления гужуются. У них там заначка.
     Опять без ответа. У этого, с позволения сказать, лейтенанта, никакого интересу до работы. Лясы бы только точить. "И чего это я привязался? - подумал. - Мазь мне доставал. Ну и что - мазь? Пусть малость хлебнёт интеллигенция. И мази у них, и всё. Не сеют, не пашут, дожди им ни почём". В третий раз сказал Лукашов Воскобойникову.
     - Ладно, ладно - иди. - Это, когда Воскобойников уже отсмеялся.
     В общем, пришлось нашему человеку высвистывать тревогу. Воскобойников зажёг спичку в подвале, перед ним стена кое-как сложенная. Не одна эта стена сложена кое-как, а он Воскобойников, за качество не отвечает. Не ему дом кладут. Словом - подневольный труд по Марксу. Не падает стена, пусть себе стоит. И вышел Воскобойников с матерком, потому что спичка догорая, обожгла пальцы. Первый порыв - на вахту вернуться, но этот нормировщик, зек, с ним в подвал спускался - явно на стрёме. Так что он решил дом обойти. Вот к стенке доски прислонёны, из траншеи торчат. Ногой откинул пару досок, дух оттуда пошёл подозрительный. Теплый жилой дух, ещё с чем-то необычным для земли. И он уже в траншее.
     - А ну выходи без последнего, - заорал в дыру. Голову туда не суёт, голова у него не казённая. Кирпичом по голове, потом скажут, несчастный случай.
     - Нет там никого, гражданин начальник. Дыра для труб, а заложили досками, чтоб вода не затекала.
     - Я-те дам воду! Скачи на вахту, пусть Белибеев с Коготько сюда идут. Одна нога здесь - другая там.
     Так он ему и побежит. За углом ждёт, что будет.
     А было вот что. Счастливчик решил один выйти, с тетрадью и карандашом. Мол, обмерял сколько сделано. Могло сработать. Могло, если бы не был Воскобойников предупреждён про заначку. Теперь представьте себе, как повели его милую через всю зону на вахту под улюлюканье всех вольных, что в зоне, ещё и зеков. А она шла, волосы по плечам рассыпаны, взор не потупленный.
     Первый порыв Кабысдоха, когда её из заначки вывели, тут же звонить этому заносчивому Дмитрию Сергеевичу, чтоб своими глазами видел свои рога. Да какие рога - от зеков! Но завертелось в голове, что это, может быть, не простое пуляние. Студентка, к контрикам зекам. Возможно, листовки какие, чёрт его знает, что возможно. Пусть опер разбирается. Когда это вошло в голову, скомандовал: "Следовать за мной! Шаг вправо, шаг влево - побег…" Хотел закончить, как положено "оружие применяю без предупреждения", но не закончил. Оружия у него нет, в зоне с оружием запрещено.
     С вахты воронок её увёз в Серый дом. В каких-то городах эти дома называют иначе, в Москве-столице Лубянкой, а в этом городе дом Серый. Воскобойников тоже поехал, неужели ему кому-то лавры уступать. Против ожиданий майор там слушал вяло. После доклада задал посторонний вопрос о наружности задержанной. Потом сказал: "Ты это того… вроде грамотный, а обстановку не сечешь. Отпусти её немедленно, я сообщу фамилию по месту работы", - и подписал пропуска на выход.
     Да… видать конь, что всех их в гору вез, притомился, вот-вот падёт. А насчёт звонка по месту работы, Воскобоников ждать не будет, пока эта машина заскорузлая провернётся. Сам Дмитрию, Сергеевичу позвонит. Пусть он свою зазнобу рогами заколет. И не только Дмитрию Сергеевичу, позвонил прямо начальнику строительного управления. Тот немедленно вызвал Диму "на ковёр".
     - Ты эту проститутку на работу принимал? Ты для неё комнату выпросил? Ты и расхлёбывай. Не знаю, каким путём, комнату немедленно освободить. Уволить. Нет, не просто уволить. Через собрание. Через открытое комсомольское собрание. Решение в институт, пусть и оттуда выгонят. Мне ещё таких неприятностей не хватает. Всё!
    
    ***
     В шесть утра она уже у дороги утоптанной тысячами ног. Эта дорога огибает пустырями населённые места, так что понятно, кратчайший путь между пунктами А и Б для тех, кто гонит зеков, не главное - главное, чтоб в населённых местах глаза не мозолить. Над колоннами ветер с юга, из казахских степей. Там он обвеял колонны, что гонят в шахты. Отсюда понесется ветер к колоннам северных лесоповальных лагерей. Может быть, достигнет тундры с лагерями Воркутинскими и Норильскими. А если повернёт на восток или запад, даже ураган не достигнет предела таких же лагерей. Широка страна.
     Колонну за колонной прогоняют мимо девчонки, впереди надзиратели, по бокам конвоиры, сзади собаководы с овчарками. Все оборачиваются на неё. Зачем стоит у ненужной вольным дороги, кого высматривает? Надзиратели орут, чтоб уходила, собаководы уськают псов - она стоит, ветер волосы разметает. Собаковод колонны, где идёт он, овчарку совсем близко подпустил, вздыбилась оскалённой пастью перед лицом.
     Но и на другое утро стояла, и на следующее.
     Утренние эти представления возбудили лагерь. Неслыханные времена - только пугают, а она не боится. Стала эта девчонка у дороги символом близких перемен. Издалека высматривали, вертели головами, а вот, и нет её в одно утро. Где же?
     Конвоиры вздохнули с облегчением, должно быть, всё ж таки, упекли. А ты не стой на горе крутой. Не стой, где не положено. Власть, она власть, её долго не подразнишь.
     Надзиратель Лужков эту радость не разделил.
     - Не померла же, - сказал Воскобойникову. - Скорее, опять в зоне.
     - Для того нужно умом тронуться. В эмгебе таскали, с работы, из института выгнали. Остаётся посадить.
     - Кто нынче посадит? То-то и оно.
     Когда по концу рабочего дня зеки выстроились в колонну по пять для счёта, Лукашов подошёл к Вособойникову.
     - Слышь, лейтенант, задержись, что-то интересное покажу.
     - Завтра день будет, некогда мне.
     Но Лукашов подмигнул с кивком, и увязалось предложение задержаться с утренним разговором. Привёл его Лукашов в помещение компрессорной.
     - Ну, товарищ лейтенант, проявляй чекистскую сметку. Где заначка?
     - Ладно, не тяни. Показывай.
     Лукашов запустил руку в круглую дырку для манометра в металлической панели, и открыл её, как дверцу. Повертел дверцу для наглядности и сказал: - Это только вход, а заначка за стеной выкопана. Снаружи заначка.
     - Там она?
     - Не. Он целый день в своей бригаде.
    
    ***
     Сидел Дима в своей конторе хмурый. Сотруднички с пустяками к нему не приставали, кому охота на грубость нарываться? Лишь бесчувственный телефон названивал. Где-то раствор не подвезли, где-то кирпич. От звонков Дима отделывался односложно: "знаю", "приму меры", "утрясу". А вот звонок требовательный, настырный звонок, как будто из самого Кремля.
     - Чего тебе? У меня работы по горло, а ты со своими шуточками. - Это Воскобойникову.
     - Дмитрий Сергеевич, не шуточки. Настоящий цирк. Ты такого в жизни не видел. Жду на вахте.
     Догадался Дима, какой там цирк. Показалось, что и сослуживцы усмехнулись, вроде в руках не телефонная трубка - громкоговоритель.
     От ворот Воскобойников повёл его к компрессорной. Лукашов отстал, не доходя. Отвернул вроде по своим делам, но застыл на месте, откуда увидит, что будет.
     - Вот видишь, Дмитрий Сергеевич, чернявенький стоит? Этот на стрёме, - показал глазами Воскобойников. А в заначке с ней другой. Ты его знаешь, раньше был на сантехническом участке нормировщиком.
     - Где?
     - Что где?
     - Заначка где?
     - Так вот же, у стены. Мусором строительным присыпана. Да не смотри ты так - вспугнешь раньше времени. Где этот Лукашов? Выводить будем.
     - Погоди. Почему место до сего дня не спланировано? - заорал Дима, вроде перед ним не надзирательский начальник, а его десятник. Воскобойников широко открыл глаза.
     - Мне откуда знать? А хоть бы спланировали - они другое хитрое место найдут.
     - Где бульдозер?
     - Бульдозерист до обеда спал в кабине, теперь - слышишь? - у заводоуправления тарахтит.
     Посмотрел Воскобойников на побелевшее лицо Димы, на сжатые его губы тонкими ниточками, и понял, зачем нужен бульдозер. С ума спятил! Он такому делу не свидетель… не обязан он… он уйдёт.
     - Куда пошёл? Забери с собой чернявого.
     Забрать может. Потащил за руку.
     Дима сам привёл бульдозериста.
     - Я тебе, где велел с утра планировать, туды твою мать?
     - Не видал я вас с утра, Дмитрий Сергеевич.
     - Глаза водкой залил, потому не видел. А ещё член партии. Начнешь от стены, и чтоб выровнял как для танцев.
     - Только и знаете, гонять с места на место. Здесь ещё траншея теплоцентрали не копана. Двойная работа.
     - Много знаешь. Делай, что говорю!
     С задранным вверх ножом, на полном газу бульдозер вывернул из-за угла. Тупо ухнул нож о землю. Гусеницы крошили хлам.
    
    ***
     Когда бульдозер просел в яму, рука Лукашова потянулась перекреститься. А Дима смотрел, пока полностью завалило, проутюжило, сравняло всё у стены. "Птички в клетке", - привязалась глупая фраза. Прочь ушёл не оглядываясь.
     Позже ему пришлось писать объяснительную записку. … ранее не судим… из рабочих, член капээсэс… так далее. По делу: … лично руководил бульдозером у стены, потому что по неполной трезвости бульдозериста опасался, что он её своротит. Когда такая опасность миновала, ушёл с места происшествия.
     Через несколько дней, после происшествия, поступило распоряжение из Москвы об освобождении некоторых политзаключённых, осуждённых Особым совещанием, и всех со сроком до пяти лет. Тех, кого надлежало освободить, построили перед вахтой жилой зоны, начальник в проникновенной речи призвал не таить зла на Советскую власть. После речи стал выкликать фамилии по формулярам. Когда дошёл до буквы "я", один формуляр отложил не зачитывая.
     Говорили, что тела не было возможности разделить, потому обоих захоронили на лагерном кладбище. Ещё говорили, что родители Елены Шатиловой и Льва Янкина добивались выдачи их тел для перезахоронения, но расположения лагерных кладбищ - секрет, так что и высокое начальство затруднялось, чем-нибудь помочь.
     Опасения Воскобойникова в отношении будущего оказались напрасными, со временем всё утряслось. Если кто, не дай Бог, через пяток лет попадал в Серый дом, тот мог видеть его в погонах майора за тем же столом, перед которым он был, когда приводил туда Леночку.
     Меньше повезло Лукашову. После расформирования политических лагерей, он работал на стройке каменщиком, под началом прораба, бывшего заключённого. Лукашов не жалуется. Бывший зек зла не таил, отличал за старательность.
     Дима - позже его стало неудобно называть Димой - Дмитрий Сергеевич вторым браком удачно женился в Москву. В том браке счастлив, и достиг вершин в своём министерстве. Дмитрий Сергеевич покровительствует тем, с кем когда-то работал на стройках, многих из них перетащил в центр. Подчинённым любит приводить примеры из собственной практики строительства химкомбината.
     Однажды, на многолюдном совещании, друг убиенного видел Дмитрия Сергеевича, восходящего на трибуну. С трибуны он окинул зал взглядом, скользнул глазами и по нему, но конечно, не узнал.
     Речь была деловой.
    
     ©Все права автора