До революции в этом доме жил губернатор. Двухэтажный особняк красного кирпича, с ложными колоннами по бокам узких окон, стоял на улице Большая Дворянская. По широкой внутренней лестнице с чугунными завитушками поднимались члены семьи и гости - дамы в корсетах, их кавалеры, увешанные лентами и орденами, как новогодние елки, дети, одетые, будто маленькие взрослые. В просторном, холодном зале танцевали вальсы и мазурку. Пили пузырящееся шампанское. Дом губернатора. Высший свет. Осенним ветром семнадцатого года обитателей Дома сдуло, унесло - кого в Париж, кого в Берлин, кого в никуда. Новые хозяева растащили дорогую мебель, загадили комнаты и коридоры, а потом отдали Дом университету. Правда, университета раньше в городе не было, зато был он в Латвии. По заключении Брестского мира русские профессора, прихватив из Храма науки изрядную долю имущества, эвакуировались в Россию, оставив своих коллег-викингов под властью кайзера. Беглецам и предоставили Дом губернатора.
С годами университет разросся, обзавелся еще несколькими корпусами, а после Второй Мировой на Дом губернатора надстроили, с претензией на единство стиля, еще два этажа, отчего Дом сразу вытянулся на целую голову, как подросток. Называли его теперь -Красный корпус, и разместили в нем библиотеку. Институт физиков-ядерщиков и Военную кафедру.
Библиотека гармонично вписалась в старый особняк - бесчисленные полки с книгами и манускриптами подпирали сводчатые потолки, свет из высоких окон наполнял гулкие читальные залы, где-то в недрах хранилищ мелкий червячок бесшумно грыз пожелтевшие страницы, и серые мышки-библиотекарши в глухих платьях втягивали трепещущими ноздрями милый их сердцам запах старых книг.
Физики, занявшие целый коридор на первом этаже, отгородились неприступной дверью с кодовым замком, собрали внутри своих владений какие-то циклопические установки и гоняли их во всех режимах с видом чрезвычайно загадочным.
Оставшиеся площади достались военным.
Военная кафедра имелась далеко не в каждом из городских вузов, но если где и была, то походила на бородавку под мышкой - пользы вроде бы никакой, а выводить - себе дороже. На самом-то деле польза была, но очень уж своеобразная. "А для чего нужны стигматы святой Терезе? - спрашивал Господь незабвенного Веничку Ерофеева, - Они ведь ей тоже не нужны. Но они ей желанны". Так же и нам, студентам начала девяностых, наследникам Гаудеамуса и виновникам торжества в Татьянин день - не нужна была нам эта премудрость цвета хаки, но желанна - кафедра давала лейтенантские звездочки, отсрочку или полное освобождение от службы в подозрительно напоминающих систему ИГЛ Вооруженных Силах России.
И вот, раз в неделю, отложив в сторону свои позвякивающие пробирки, потрескивающие приборы и шелестящие книги, поднимались мы по широкой лестнице Красного корпуса, и там, на втором этаже, в аудиториях с таинственными табличками "Класс номер Г, "Класс номер 2", припадали к источнику военной науки, а преподаватели, краснорожие подполковники, старательно пытались разбудить в наших штатских душах зверя, но зверь этот. Будучи все же разбужен, чаще всего оказывался мышкой.
Руководил кафедрой полковник Родионов.
Командование он принял год назад. Поговаривали, что на прежнем месте службы Родионова поставили перед выбором: либо уйти на пенсию раньше срока, содействуя программе сокращения армии, и в качестве сладкой пилюли получить квартиру, либо остаться в рядах и возглавить кафедру, но тогда уж - без жилья. Полковник Родионов выбрал кафедру. Очевидно, его деятельная натура не могла смириться с тем, что никто при его появлении не будет вытягиваться во фрунт, не будут щелкать каблуки и звучать команды "Смир-р-рно" или "Товарищи офицеры" (и - блеск звезд на погонах, замершие груди колетом, значки на кителях), да и сам он не скомандует строю своим зычным бабьим голосом, нет, никакая квартира не стоила таких жертв.
Иногда, почему-то особенно зимой, полковник Родионов отдавал приказ об общем утреннем построении.
Оба профиля - артиллеристы и химзащита - выстраивались во дворе напротив гаражей. Хмурилось раннее утро, скрипел снег, мерзли уши и носы, метель скрадывала очертания Красного корпуса- "Померещился мне, знаете ли, гроб-". Но нет, не благородный полковник Турбин, вынесший войну с германцами, появлялся перед нами - из белесой мглы выступала рыхлая фигура в шинели и в папахе, подполковники Козодеров, Подушкин и Ковыршин козыряли истово, и полковник Родионов, отмахивая обшлагами с блестящими пуговицами, толкал речь - зачитывал черные списки кандидатов на исключение, грозил карами, обещал устроить веселую жизнь на летних сборах в войсках. Мы хорохорились, не хотели верить полковнику, острили, наш "классная дама" Ковыршин шипел: "Смехуечки в строю!!", а потом, уже на занятиях, делился с нами, желторотыми, житейским опытом:
"Смех-то смехом, а пизда - кверху мехом".
Один день в неделю. В расписании - эвфемизм: "Спецподготовка". Неестественное положение тела ("смирно", "вольно"), казарменная лексика типа "разрешите?" вместо "можно?" (а если вдруг забылся - еще один афоризм Ковыршина: "Можно Машку за ляжку и козу на возу", в конце дня - головная боль, от которой не помогает никакой анальгин-
Там, где общая территория Красного корпуса переходит в заповедник людей в зеленом, сидит вахтер. В день наших занятий это - Пал Герасимыч по кличке Красный Пашечка. Он сидит за столом с черной настольной лампой времен допросов в застенках НКВД, владеет ключами, кнопкой звонка и допотопным телефонным аппаратом. Трубка в его руке слегка дрожит - Красный Пашечка уже старенький. Под столом у него стоит электроплитка с тонкой спиралью - на ней он греет чайник или соображает в кастрюльке незатейливый суп из пакетика. Когда появляется полковник Родионов, Красный Пашечка вскакивает, приветствуя начальство, и задвигает ботинком подальше под стол злополучную плитку, не положенную по Уставу. Жидкость слегка выплескивается на спираль, и из-под стола доносится шипение, как будто Красный Пашечка наступил на хвост гадюке. Полковник Родионов знает про плитку, но делает вид, что ничего не замечает - он снисходителен к слабостям старого вояки, опытного стрелка ВОХР, которому за свою долгую жизнь, наверное, не раз приходилось стрелять на поражение при чьей-нибудь попытке к бегству.
-Когда мы вошли всей толпой, Пашечка проверил наши студенческие билеты и, сияя железными зубами, указал на доску объявлений, где был распят свежий номер "Университетского листка"
- Ну-ка, почитайте, почитайте!
До звонка оставалось еще минут пять, и мы сгрудились у доски.
Статья называлась "Грифы улетели прочь". Речь в ней шла, разумеется, не о зловонных птицах с голыми шеями, а о грифах секретности, которыми еще недавно помечалось практически все, что происходило на Военной кафедре. Упоминались и пронумерованные страницы в студенческих конспектах, и учебная техника, загоняемая в гаражи в те чаш, когда над регионом пролетал американский спутник. Теперь общество становится более открытым, и вместе с ним - его зеркало, армия, а значит - и наша кафедра в том числе. Проходят показательные занятия, вводятся новые предметы. "У Алексея Родионова нет проблем с кадрами, - изгалялся в стиле прямых переводов с английского журфаковский борзописец, - Армия сокращается, и множество квалифицированных старших офицеров готово передать свои знания" и так далее.
По коридору прошел подполковник Подушкин, довольно усмехнулся в усы - ему льстило внимание воспитанников к публикации о родной конторе.
Звонок зазвенел как всегда - неожиданно и оглушительно.
После обеда занимались в классе номер 4 - материальная часть По углам стояли минометы с пудовыми плитами, на стендах висели целые и разобранные гранатометы и ПТУРСы, а в губернаторское окно уставилась стволом зеленая пушка-сорокапятка - размеры класса позволяли ей стоять на возвышении, никого не стесняя.
На перемене Серж вынул из сумки фотоаппарат - становись, мужики! Ребята облепили пушку, принимая вальяжные позы бывалых, нюхавших пороху солдат, потом открутили от стенда гранатомет и принялись картинно целиться в проезжающие за окном троллейбусы. Щелкал затвор аппарата, в классе стояло оптимистичное ржание.
В дверном проеме материализовался полковник Родионов.
- Товарищи студенты! - гаркнул он, и стало ясно, что сейчас нам будут вставлять фитиль. За спиной полковника маячил Ковыршин, выразительно пуча глаза и крутя пальцем у виска, но по какому поводу - было пока не ясно.
- Вы что, товарищи студенты, забыли, где находитесь?! - грозно спрашивал Родионов, вздрагивая щеками, - Это что за съемки в техклассе? Вам кто разрешил секретную технику фотографировать?
Серж опустил аппарат, и палец с кнопки снял.
- Да я вас могу под трибунал отдать! - разорялся полковник, - Вы что здесь, у тещи на блинах? Здесь вам не тут!
- Товарищ полковник, - вдруг спросил Серж вкрадчиво, - а как же - Грифы улетели прочь", а?
Родионов замолчал, сделал многозначительное движение головой - а может, ему просто тер воротничок, и сказал наставительно:
- Улетели, да не все!
Порадовав молодое поколение афористичностью своего мышления и отведя душу, полковник Родионов шел по коридору, направляясь в кабинет. При известном напряжении фантазии его можно было бы принять за призрак губернатора, вернувшегося в свои покои, а почтительно привставшего Красного Пашечку - за слугу из мира теней, но к реальности возвращал голос Ковыршина, втолковывающего Сержу, что нечего задавать начальству дурацкие вопросы:
- Ты по миру ходи, - говорил Ковыршин, - а хуйню не городи!