Илан Рисс
Встреча
Сначала мы долго ехали по пустой, длинной улице, а когда приехали туда, где кончились фонари, Алик, хозяин машины начал произносить исключительно нечленораздельные звуки, в которых мы, впрочем, с легкостью угадывали привычные с детства неприличные слова и выражения. Еще через какое-то время мы приехали. Большой дом с большими воротами и в них маленькая дверь. Ворота нам сразу понравились – они чем-то напоминали молодую, красивую, сильную женщину. Такую, что коня на скаку и так далее. В доме за этими воротами жена Алика, которая окончила третий курс заочного биофака, отмечала это радостное событие небольшой пьянкой с однокурсницами. Все двери перед нами были открыты, и в воротах и на веранде и входная дверь в дом, войдя в которую мы сразу же были встречены неприветливыми взглядами нескольких явно неотесанных и физически сильных парней. Таким двери запирать не надо, синхронно подумали мы все. Все – это уже упомянутый Алик, Дима и я. Алик объяснил наш приход, и один из парней, брат хозяйки дома, разлил по стаканам мутную жидкость из большой тяжелой бутыли.
- За знакомство!
Мы выпили и познакомились. Ребята были монтажниками. Из дальнейшего объяснения мы поняли, что это какая-то строительная специальность. После этого выпили еще по одной. А после еще одной Алик сбегал в машину за бутылкой рижского бальзама, забытой как-то в багажнике. Монтажники долго смотрели на нее, а потом объяснили, что если добавлять бальзам в самогон, то вкусовые качества последнего значительно улучшаются. Мы проверили и согласились, что улучшаются. Потом Алик спросил, где его жена, и монтажники горько улыбаясь, показали на закрытую дверь, ведущую в глубь дома, и с болью на лицах и в голосах сказали, что их туда не пускают.
- Вас пустят, потому что вы не монтажники, а нас не пускают!
И один из них рассказал историю из жизни, о том, как встречаются две бабы, они поругались, и одна другой говорит:
- Ты с кобелем трахаешься!
А та ей отвечает:
- А у тебя муж - монтажник!
Мы выпили за жизнь, окончательно преодолев этим классовую рознь, по-дружески расстались с монтажниками и прошли за запертую дверь, любезно приоткрытую для нас студентками-заочницами. Там оказалась большая комната, в ней у стола сидело несколько слегка пьяных девушек, пивших, по всей видимости, шампанское, а в стенках этой большой комнаты было много дверей, ведущих неведомо куда. Нам было любопытно и весело. Нам налили шампанского, и тогда мы услышали музыку светлую, и сами сложились слова приглашения к танцу. Я не помню, что делал Алик с женой, и куда пропал Дима. Я танцевал с очень худой девушкой брюнеткой. Я прижимал ее к себе, она вежливо отбивалась и произносила какие-то слова, значение которых было или темно или ничтожно, и я, внимая им с естественным волнением, делал возложенное на меня мирозданием – пытался сократить расстояние между мной и девушкой. А она неохотно подчинясь первобытному инстинкту сопротивлялась, что-то говоря мне при этом. Я решил перехватить инициативу, и сказал ей, что слово «брюнетка» это ребус, оно состоит из «нетка» и это она, которая все время повторяет мне «нет» и из «брю». Что такое «брю» спросила она. Я подумал и ответил, что это первый слог от «брюзга», и испугался, что она обидится, решив, что я обвиняю ее в брюзжании, но она только спросила, куда делась «зга», и мы пошли ее искать за другой дверью, но там не было видно ни зги, и мы оказались на холодном, кожаном, скользком диване, и чтобы не сползать с его выпуклой середины к краям, мы должны были крепко держаться друг за друга. Правой рукой я обнял ее за плечи, а левой старался расстегнуть пуговки на груди. Худенькая брюнетка (мы уже подружились, и она стала казаться мне не худой, а худенькой) отрывала мою руку от пуговиц и повторяла одно и тоже:
- Ничего там нет, ничего там нет, куда ты лезешь?
И тогда я спросил нарочито встревоженным голосом:
- Постой, вдруг там и впрямь ничего нет, чего я тогда здесь делаю?
Она выпрямилась, замерев на полном вдохе, и молча дождалась, пока я справился со всеми пуговками, и только, когда ладонь моя наполнилась трепетом ее маленькой груди, и я сказал: - Есть там. Очень даже достаточно есть. Чего ты мне голову морочишь, - она строго сказала: - Убери руку.
Грудки у нее были маленькие и твердые, какими бывают решения маленьких начальников. Я не хотел убирать руку, но в дверь заглянул Алик:
- Мы с Саней тебя по всему дому ищем! Жена домой хочет ехать.
Мы немедленно соскочили с дивана и вышли из комнаты. Подружки, смеясь, уволокли брюнетку в угол. Она смущенно застегивала пуговицы на кофточке и искоса поглядывала на меня.
По дороге я спросил у Алика:
- Она еврейка? Похожа.
- Может, дедушка какой-то, спрошу у жены, - пообещал Алик, но не спросил. Спросить тогда его жену о чем-либо было невозможно. Жена его крепко уснула.
Потом мы все про худенькую брюнетку позабыли. Еврейские дедушки были тогда не в цене.
…………………………………
Прошло сколько-то месяцев, может быть даже лет, уже не помню, я уехал в Израиль. Здесь я устроился работать в банк. Сначала сидел у окошка, перед которым выстраивалась нескончаемая очередь, потом занимался на разных курсах, учился в университете, и постепенно стал директором отделения, и у меня появилась своя комната в углу, в большом зале. Еще у меня хорошая зарплата, хорошая семья и хорошая квартира, но я сейчас не об этом.
Как-то, в конце рабочего дня, ко мне в комнату на работе зашла стройная брюнетка и обратилась ко мне по-русски, назвав меня моим старым, из прошлой жизни, именем. Был уже почти вечер, я сидел не за рабочим столом, а на кожаном диванчике в стороне и просматривал газеты. Я удивился появлению неожиданной клиентки, попросил ее сесть, показав рукой на кресло напротив, и вежливо посмотрел на нее. Она улыбалась. Она была хороша собой, красиво одета, держалась уверенно, может быть, даже излишне уверенно. Она села на диван рядом со мной.
- Не помнишь? – спросила она.
Я отрицательно покачал головой и развел руками: - Прошу прощения.
- Я просто зашла, сказать спасибо, я Вам так обязана, - она перешла на «Вы», - я в Израиль на пару дней только. Паспорт израильский получить, - и добавила, - у меня дедушка - еврей.
- Все равно не помню, - сказал я, и добавил, что дедушку тоже не помню.
Она улыбнулась, взяла мою руку и положила к себе на грудь: - И так не помнишь? – она снова перешла на «ты».
- Не помню, - холодным тоном ответил я и убрал руку.
- Что, - улыбнулась она, посмотрев мне в глаза, - ничего там нет?
Здесь я все вспомнил. И мы в приступе ностальгии обнялись и поцеловались, как старые друзья, разлученные превратностями судьбы.
- Я тебе так обязана, я была такая худая и… плоская, я так стеснялась себя, а ты в две минуты все поменял. Я после того вечера пошла, купила себе открытое платье и… познакомилась с моим будущим мужем. Он теперь торгует с Дальним Востоком, - произнесла она с паузами, то, отводя глаза, то неуверенно поднимая взгляд на меня.
А я подумал, что уверенность в себе зависит от роли, которую мы играем в каждый отдельно взятый момент. Заходя к директору отделения банка, она была полна уверенности в себе, а говоря о прожитой жизни – совсем наоборот.
Мы поговорили про Дальний Восток, куда она как раз собиралась отправиться из Израиля, и для чего ей зачем-то нужен был израильский паспорт. Потом она ушла.
И теперь я жду. Если она обратится ко мне по делам своего мужа, то, скорее всего она наврала про то, что я ей помог, а если пропадет навсегда, то, может и, правда, действительно зашла поблагодарить, потому что для нее это было действительно важно. В последнем случае я начинаю сокрушаться из-за того, что мог бы помочь еще стольким девушкам поверить в себя и не сделал этого. А в первом, я думаю о человеческой лживости и изобретательности. Тогда сомнения одолевают меня, но каждый прошедший без нее день вселяет в меня новую надежду, укрепляет меня в моей вере, а мне так хочется верить в людей. Ведь, при моей профессии, это совсем не просто… И так каждый день. Сажусь в машину, по дороге домой, включаю музыку и предаюсь вот таким размышлениям. Приятно, знаете ли, поразмыслить, подумать о чем-нибудь отвлеченном после напряженного рабочего дня. Там, ведь, все время цифры, проценты, ценные бумаги, разные люди…
Идет бычок, качается...
В лаборатории, где работал Лев Эгель, занимались изучением грызунов-вредителей. Он, вообще-то, хотел заниматься изучением дельфинов и теорией эволюции, но не умел устроиться в жизни, или, выражаясь биологическим языком, найти свою экологическую нишу. Его нишу, то есть, его место в аспирантуре про дельфинов, занял Копыткин. Если бы тот был из русских, то легче было бы, было бы какое-то оправдание, но Копыткин был самым настоящим евреем. Правда, еще в институте он был комсоргом факультета. Потом тоже он был в комсоргах, и вхож был в любой кабинет. И женился на русской, высокопоставленной дочке. "Подонок" шептались про Копыткина в коридорах. "Сильным дается радость, слабым дана печаль..." Слова поэта стали ясны Леве. Чтобы быть сильным, нужно было быть еще и подлым. Так показывали его наблюдения за его собственным биологическим видом. И он решил провести эксперимент над самим собой, проверить, что важнее: наследственность ли воспитание. Ему всегда говорили, что у него доброе сердце. Такова была наследственность. Преодолеть ее было делом воспитания. Воспитывать в себе подлость, нужную ему для успеха в жизни, он решил под мудрым руководством Маккиавелли. По мудрой книге под названием "Государь". Книги у него не было, но про нее было написано в других книгах. Маккиавелли учил, что нужно, чтобы люди боялись, а не любили. То есть, он говорил, что лучше, конечно, чтобы и то и другое, но люди глупы, лживы и трусливы, и неспособны к длительному, серьезному чувству, поэтому пусть лучше боятся. А еще где-то Лева читал, что толпа подобна женщине.
Где легче, чем на женщине тренировать свою подлость, тем более, что такая подлость воспринимается как простительная человеческая слабость. С обеих сторон. Лева остановил свой выбор на Наташе. Наташа была худощавой, спортивной брюнеткой, лаборанткой в их лаборатории. Она кончала вечерний факультет биологии. Важным фактором в его решении был факт, что она представлялась ему животным несколько другой породы, чем он сам, менее рефлексивным, более отчаянным, и, надо полагать, именно поэтому, ему показалось, что на ней можно ставить эксперименты. Кроме того для пухлого, белого Левы, с его телячьим взглядом светлокарих глаз, в ней виделась какая-то недосягаемость, преодолеть которую можно было чем-то выходящим за пределы добра и зла, вроде эксперимента над людьми. Для начала Эгель договорился с шефом, чтобы именно Наташу оставили с ним после работы подправлять прошлогодний отчет, чтобы сдать его за этот год. Она не была очень добросовестной сотрудницей, скорее слыла легкомысленной. Во всех отношениях. Лева вынудит ее к... он не знал как назвать это, даже самому себе, но отчетливо видел, как и где это произойдет. В их лаборатории. На спальном мешке, из тех, которые брали с собой в полевые экспедиции.
Первый этап его плана прошел успешно, и они сидели после работы у стола, считывая толстый машинописный том, исправляя прошлогодние даты на новые, и вставляя нужные куски, плоды работы этого года в нужные места. До этого они мало замечали друг-друга. Правда спортивная внешность Наташи невольно останавливала его взгляд на тех частях ее тела, которые были предусмотрены для этого биологическим развитием их вида, и, которые она, Наташа, умела показать наилучшим образом. А про Леву Наташа как-то сказала Наталье Дмитриевне, начальнице из их лаборатории: "из всех, кто здесь есть, я бы за Леву вышла замуж. Он теленок такой ласковый. Хорошенький." Леве об этом ничего не было известно.
Они сидели над толстым машинописным томом, соприкасаясь то и дело, то коленями, то локтями, и чем дальше уходил вечер, тем чаще их руки и ноги порождали новые соприкосновения, неожиданные сплетения, их коих вполне могло произойти и сплетение судеб, как о том уже было верно замечено. Но вместо романтической свечи, в комнате горело несколько ламп дневного света, и их яркий свет ломался за окном тьмой декабрьской ночи. Наташа все чаще и чаще отводила глаза от потрепанных страниц, и Лева призывал ее к порядку. Отчет очень медленно летел к концу. Лева старательно выражал свое неудовольствие, стараясь подражать тону начлаба, а Наташа в ответ недоуменно кривила лицо, и снова возвращалась к чтению. Чем больше Лева старался вызвать в себе злобу по отношению к Наташе, так необходимую для выполнения его плана, тем более заполняла его сердце нежность, и он улыбался. К полуночи отчет приблизился к завершению. Наташа сладко потянулась и прикрыла лицо руками. Лева, пользуясь своим положением ответственного, поручил Наташе считать еще раз весь текст, а сам вышел в коридор. По его плану он должен был погулять минут пятнадцать, а потом зайти и строго проверить, придраться к чему-нибудь и намекнуть, что он покроет ее промахи, если она... Вот прямо тут же... Без всякой лирики... А иначе пусть вычитывает отчет хоть до утра и потом жалуется начлабу.
Лева открыл дверь. Измученная чтением Наташа залезла коленями на стул, опираясь локтями на стол, и, судя по всему, добросовестно вычитывала буквы, прыгавшие по листам прошлогодней бумаги. Ее тонкая талия пружинисто прогибалась над краем стола, под толстым свитером гипнотическим теплом лучился холмик левой груди, а правая скрывалась из вида, подобно невидимой стороне Луны. Брюки обтягивали некое совершенство плавных, округлых форм, созданных полезными генами и правильным образом жизни, и под брюками, наверху, там где встречались ноги, явственно угадывалось, нечто жгуче горячее, неумолимо манящее в какую-то безвозвратную, головокружительную бездну. У Левы подкосились ноги, "идет бычок качается, вздыхает на ходу: ой! доска кончается, сейчас я упаду!" Доски пола кончились около наташиного стула, но Лева не упал. Он схватился правой рукой за то самое горячее нечто, от которого он не мог отвести глаз, а левой для равновесия уцепился за лучащийся холмик под свитером. Наташа вскинулась, соскочила со стула и рассерженно блеснула глазами:
- Это уже слишком!
- А, что было не слишком? - удивленно спросил Лева, поскольку раньше между ними совсем ничего не было, кроме нечаянных соприкосновений конечностями. "Может, они были не совсем случайными, и это было все, что она была готова позволить мне?" От этой мысли Лев Эгель злорадно улыбнулся. Его план в очередной раз пронесся перед его мысленным взором.
- Кто определил, что "слишком" и что "не слишком"? - начал он, но пока он формулировал и задавал свой глубокомысленный вопрос, после которого он намеревался выложить свои запланированные требования, Наташа приблизилась к нему вплотную и положила руки ему на плечи. Предъявлять ей свои требования стало бессмысленным. "Сама поняла" обрадовался Лев Эгель, но по инерции добавил неуместно строгим голосом:
- Нужно проверить, что ты там сделала.
Наташа положила голову ему на плечо:
- Потом проверишь.
Часа полтора они потратили на поцелуи, воспоминания о том, как давно они смотрели один на другого, и как они оба хотели остаться работать над отчетом, чтобы у них был повод познакомиться поближе. Эгель даже увлекся настолько этим, что чуть не забыл о своей изначальной задаче - выучиться на подонка. Но вспомнил, что подонку обязательно нужно уметь врать. И он начал так стараться, что и сам поверил в то, что говорил. И не удивился, когда Наташа сказала, чтобы он потушил свет, а сама достала из шкафа экспедиционный спальный мешок, хранящий пыль и запах дальних дорог, многих любовей и бесчисленных душевных песен, и расстелила его на полу.
Утром их нашла там секретарша Маша, которой начальник велел придти как можно раньше на работу и начать перепечатывать отчет. Она с глумливой улыбкой стояла у двери, пока Лева и Наташа поспешно одевались. а потом приготовила для всех чай и поздравила Леву и Наташу с их счастьем. "Мне бы такое..." Когда же стали подходить на работу сотрудники, она всех оповещала скороговоркой, что Лева и Наташа "работали до самого утра", и, что "скоро должна быть свадьба." Она томно прикрывала глаза, и всем было ясно, что главное она расскажет потом, без Наташи и Левы. После обеденного перерыва начлаб вызвал Леву и сделал выговор за то, что отчет не был закончен. "На работе работать нужно, а не черт знает, чем заниматься". К концу дня Леву вызвал председатель месткома и прозрачно намекнул ему, что аморалки на рабочем месте их коллектив терпеть не может. Наташа сказала, что она ничего не требует, но ей кажется, что они должны проверить свои чувства. Комсорг, словно подслушав ее слова, сказал, что он очень рад, что в их институте созданы условия для возникновения прочных взаимоотношений. Наталья Дмитриевна прямо сказала, что если они поженятся в ближайшем квартале, то их можно будет поставить в очередь на кооператив. После работы Лева и Наташа пошли в театр, по билетам, полученным в месткоме по льготной цене. В обеденный перерыв Наташа, крепко держась обеими руками за его локоть, стала водить Льва Эгеля в столовую под испытующими взглядами коллег. Коллектив строго и заботливо занимался устройством счастья молодой пары. Лева знал, что чтобы стать настоящим подонком нужно было обмануть коллектив тоже. Ему это удавалось. Никто не догадывался о его истинных мотивах и намерениях. На комсомольских и производственных собраниях их сажали рядом, обеспечивали билетами на концерты, и парторг, правда, не назвав левиной национальности, упомянул их в качестве примера успешности проведения в их институте ленинской национальной политики дружбы народов. Свадьба должна была состояться по плану Натальи Дмитриевны, до конца квартала. Жилищные соображения имеют большой вес в выборе жизненного пути, и нужно было успеть записаться на очередь в кооператив. Как биолог, Лев Эгель очень хорошо понимал важность жилья. К занятию вожделенной экологической ниши это тоже имело прямое отношение. У Копыткина уже давно был кооператив. Так что Лев Эгель постепенно догонял Копыткина, но полной радости не было. Наташин папа работал токарем на заводе, а тесть Копыткина... И на подонка Лева еще не выучился. Он был невесел, но надеялся, только сделать ничего не мог, хотя и пытался. Но Лева постепенно привык к постоянному присутствию Наташи, обедать без нее, ему стало казаться странным. Его рабочий день начал превращаться в естественное продолжение ночи, заканчивающейся совместным пробуждением и совместной поездкой на работу - рано овдовевшая Наталья Дмитриевна частенько уступала им свою квартиру, исчезая из нее по ночам. Тепло Наташиного тела не покидало Леву даже на профсоюзных собраниях, и без этого тепла ему уже просто было холодно. И Наташино тепло вместе с заботой коллектива решили все за Леву, сломав все его планы.
Свадьбу справляли в ресторане. Было много гостей и музыки. Нужно было целоваться с уже слегка надоевшей Наташей. Лев целовал ее, а гости понимающе кричали "Горько!" Лева старался не показывать им, насколько они правы. Потом тоскливо заиграла гитара "ты у меня одна..." Но для полного отчаяния, сплетению судьбы как будто было мало этого, и певец, мрачно глядя на Леву, продолжил "чтобы качать всю ночь у колыбели дочь", предрекая нелегкие семейные будни. Лева подошел к нему и на правах жениха попросил спеть что-нибудь другое. Тот, из уважения к национальности брачующегося Левы, запел на идиш про балалайку и про парнишку, который ночи напролет думает, какую девушку ему выбрать... Лев Эгель выбирать уже ничего не мог, и ему было горько, оттого, что он еще ничему не научился, а уже все кончилось. Горько от осознания того, что не добился поставленной цели. На негодяя еще не выучился, а уже женат. Семью создает.
Ночью, когда они остались вдвоем, Наташа была такая теплая, ласковая, радостная и счастливая, что Лева растрогался и рассказал Наташе всю правду про свои планы выучиться на подлеца, про Маккиавелли и о том, что из этого вышло, слегка приврав, что он совсем об этом не жалеет. На самом деле он жалел, что жениться пришлось, но не очень. Жалел он больше о том, что поддался теплу и ласке и рассказал правду, которую истинный подонок должен всегда уметь скрыть, и еще жалел о том, что не сумел быть последовательным до конца, как подобает настоящему подонку, и, может быть пожалел бы еще о чем-нибудь, но...
- На государя можно выучиться, а подлецом нужно родиться, - нежно улыбнулась ему Наташа, дослушав его признание. Теоретически Лева был с ней не согласен - Наташа затронула сложный вопрос о соотношении наследственности и влияния среды обитания. Он на какое-то время задумался над другим, не менее сложным вопросом, почему то, что одним представляется незыблемой истиной, у других вызывает жгучие сомнения, заставляет в муках искать ответа, ставить рискованные эксперименты, разрабатывать теории, идти ради них на эшафот...
- Я тебя научу, что делать, и как подлецу поступать нужно, научу, не ломай себе голову, - прервала ход его мыслей Наташа. Леве показалось, что она добавила еще что-то вроде "утро вечера мудренее", но он не был в этом уверен - мозолистая рука страсти крепко взялась за их молодые тела. "Может, не стоит учиться на подонка" промелькнуло у него в голове, прежде чем они вступили на головокружительный путь, предназначение которого - привести к передаче их генов последующим поколениям.
Первый приз
Илан Рисс
Как-то так сложилось, что после школы нам с Маринкой всегда было по пути. Мы медленно шли с ней по улицам нашего города, и я рассказывал ей истории из моей жизни, истории, которых никогда не было на самом деле. О некоторых я до сих пор сожалею, что они так и остались выдуманными. Маринка слушала меня, а когда мы подходили к ее подъезду, мы подолгу стояли там, и она просила рассказать еще что-нибудь.
Трудно поверить, но, однажды, нам оказалось по дороге к зубному врачу. У нас с Маринкой, несмотря на то, что нам исполнилось по тринадцать, еще оставалось по молочному зубу, и эти качающиеся останки раннего детства доставляли нам серьезные неудобства. Обсудив это, мы решили пойти к зубному врачу, а остальное получилось само собой. Мы встретились у входа в поликлинику, и моя очередь была сразу после Маринкиной. Дальше все немного усложнилось, Маринке зуб выдрали, она выскочила от врача счастливая – совсем не больно! А когда я хотел зайти, врач, Аркадий Львович, часто бывавший у нас дома, сказал мне, что у меня не срочно, и лучше будет, если я подойду через пару часов.
- А как же уроки? – спросил я.
- Уроки? – спросил Аркадий Львович.
- Уроки, - сказал я.
- Я дам тебе справку, а ты сходи пока погуляй, - сказал Аркадий Львович.
- А что с Маринкой? – показал я на нее пальцем, на случай если Аркадий Львович не знает, кто такая Маринка.
- А что с ней? – спросил Аркадий Львович.
- У нее тоже уроки, - объяснил я.
- А-а-а, - сказал Аркадий Львович, - я ей тоже дам справку.
И мы с Маринкой вышли из поликлиники. На улице была весна, все вокруг было чисто вымыто последним снегом и первым дождем и пахло свежестью.
- Пойдем в кино? – сказала Маринка, и тогда я впервые понял, что мужчина сам по себе не способен на грехопадение. В это время я читал Библейские сказания Косидовского.
- Деньги? – неуверенно спросил я, хотя понимал, что деньги в кармане у меня есть, и что Маринка про них отлично знает. Это были деньги, собранные в классе на приобретение альбома ко дню рождения Ильича. За его день рождения отвечали мы с Маринкой. Почему я уже не помню.
- Обожмется, - сказала она модным тогда словечком, подхваченным из какого-то научно-фантастического рассказа. Больше вопросов я не задавал.
Перед сеансом мы купили по пломбиру, а когда мы вышли из кино, то молочного зуба у меня во рту уже не было.
- Сам выпал, - сказала Маринка.
- И я его проглотил, - добавил я.
- Не страшно, - успокоила меня Маринка.
- Ерунда, - согласился я.
- Значит, к врачу нам не надо… - начала Маринка.
- Ни к чему, - подтвердил я.
- Пойдем кушать пирожные, - твердым тоном сказала Маринка.
Я снова вопросительно посмотрел на нее.
- У нас хватит, - ответила она тем же твердым тоном. Потом сказала, - Семь бед, один ответ. Обожмется.
Когда мы шли домой, мы встретили Валентину, самую вреднючую девчонку в нашем классе, которая сразу же стала угрожать нам разоблачением.
- Где это вы шляетесь во время уроков?
В ответ мы показали ей справки из поликлиники, а она заорала:
- Так не бывает! Я выведу вас на чистую воду!
А мы с Маринкой и так уже брели по чистой воде весенних луж, и нам было совершенно все равно, что кричала нам вслед вреднючая Валентина. Нам было хорошо. Я рассказывал Маринке ковбойский фильм, которого я никогда не видел, и которого никто никогда не снимал. Маринка внимательно слушала.
С альбомом, как и предсказывала Маринка, все устроилась. Через несколько дней состоялась школьная математическая олимпиада. Первый приз был фотоаппарат Смена, второй – альбом, как раз такой, какой мы должны были купить, третий я не запомнил. Я специально сделал одну ошибку и уступил первый приз Алексею Твердоходову. Он стал с годами доцентом на кафедре ботаники в университете нашего города.
А меня Маринка похвалила за правильно сделанное решение, и мы с ней до поздней ночи клеили картинки из жизни Ленина в полученный мной альбом и обсуждали, честно ли мы поступаем. Деньги-то мы растратили. Обманывать одноклассников нам стыдно не было, те и сами были хороши, а, вот, обманывать Ленина… Он был чист, как светлое будущее, а мы очень хотели в светлое будущее. И мы спрашивали себя, что сделал бы Ленин на нашем месте. Я рассказал историю из жизни маленького Ленина, которой никогда с Лениным не происходило. Маринка выслушала про Ленина, и спросила, знаю ли я еще что-нибудь о Ленине. Я не знал. После чего, посовещавшись, мы пришли к выводу, что мы, конечно, нечестно поступаем. Обманываем. Однако настоящего раскаяния мы не чувствовали. Мы чувствовали совсем другое. Нам хотелось целоваться. Но вместо этого я рассказал Маринке про одну девчонку в пионерском лагере, с которой я там целовался, пока все собирали грибы в лесу. Маринка искоса смотрела на меня и как-то странно покачивала головой. Когда я замолчал, она обиженно сказала:
- Врешь.
Я расстроился до глубины души. Я был готов вместе с ней обманывать одноклассников, учителей и даже самого Ленина, но я не мог себе позволить обмануть Маринку. И вот, выяснилось, что я лгу ей, и, самое страшное, что она это понимает, и что она всегда знала, что я ей лгу. Но раньше она терпеливо выслушивала мою ложь, а теперь чаша ее терпения переполнилась. Я покраснел от стыда. Особенно стыдно мне было оттого, что я думал, что мои рассказы никак нельзя, отличить от правды, и вдруг выяснилось, что это совсем не так. Маринка отвернулась и сказала с укором в голосе:
- Я знаю, что ты все время врешь, но зачем про это?
И я крикнул сдавленным шепотом:
- Нам доводилось вместе обманывать других, но никогда друг друга! – Признаться, что я выдумал девочку в пионерлагере, я был не в силах. Вместо этого я рассказал, что эта девочка уехала далеко-далеко, и что я совсем не хочу увидеть ее когда-нибудь снова. И, глядя в сторону, сбивчиво закончил: - Потому что я хочу… дружить… только с тобой.
Тогда Маринка подняла на меня глаза и тихо сказала:
- Ну, извини. Ты не врешь. Это называется – выдумываешь. И, знаешь,.. я очень люблю тебя слушать. – Потом она еще сказала: - Если бы была олимпиада выдумщиков, я бы присудила тебе первый приз. – И Маринка поцеловала меня.
После этого мы целовались при каждом удобном случае, и мне совсем не хотелось рассказывать Маринке выдуманные истории, да и она не просила меня об этом. А вскоре, точнее, очень даже вскоре, Маринка сама, как придуманная мной девочка из пионерлагеря, уехала в какой-то далекий маленький городок, которого не было на картах, куда перевели ее отца офицера. С тех пор я всю жизнь искал девушку, с которой я мог бы так же легко принимать любые решения, и которой я также легко мог бы рассказывать, про то, чего никогда не было, но ни разу не пытался найти саму Маринку…
А Ленина теперь только ленивый не пинает.
Объявления: