Петр Литвиненко

     Периодические заседания Клуба русскоязычных литераторов Тель-Авива может посетить практически любой гражданин Страны, представляющий себе, что такое "культурный багаж" и, так или иначе, им "отягощенный". Вот и заходят в Дом на Каплан 6 все, взваливающие подобную поклажу на свои (или перекладывающие её на чужие) - плечи. Но там к этому привыкли… И потому, встречают и провожают - по уму…
     Около года тому назад из Ришон ле-Циона на вышеупомянутую улицу Тель-Авива забрела умница (и по всеобщему утверждению - красавица) Ирина Маулер. Джентльмены, рыцари и простые прихожане (не обошлось и без случайных прохожих) Клуба почти единодушно признали в ней очередного "собрата" по перу. Тем более, что с каждым годом (по тому же всеобщему утверждению) - в Клубе русскоязычных литераторов Тель-Авива всё реже наблюдаются Лица с "не общим выражением" всё того же лица.
     Мне не довелось тогда поучаствовать на всеобщем "празднике жизни". Уж не вспомню сейчас, - почему. И вот я, вполне добровольно, уже больше года пишущий "Прижизненные записки Тель-Авивского Клуба", попытался восполнить образовавшийся пробел, и проинтервьюировать Прекрасную Незнакомку. Но она оказалась (как потом выяснилось) - вполне узнаваемой в определенных кругах...
     Я не очень скоро, но узнал, что поэтесса Ирина Маулер двенадцать лет живет в Стране Обетованной. Замужем за практикующим врачом-терапевтом. У неё двое детей (девочка и мальчик). Работает… инженером-дорожником в более чем официальном учреждении.
     В свободное от работы время - руководит "амутой" художников своего города, поскольку сама не чурается живописи и периодически выставляет свои опыты на всеобщее обозрение, и не без успеха, судя по отзывам в прессе. Несколько лет тому назад попробовала себя еще в одной ипостаси, и написала свою музыку к своим же стихам… но об этом - ниже.
     В начале девяностых годов была известна в Израиле как ученица ученицы той самой Джуны… Об этом неоднократно говорилось в средствах массовой информации всё того же Израиля. Но Ирина Маулер вскоре прекратила эту деятельность, сославшись в одном из интервью на нехватку времени и сил.
     Тогда же (в начале девяностых годов двадцатого века) Ирина Маулер начала переводить Иону Волах, израильскую поэтессу, - недопонятую при жизни и прославленную после предсказанной смерти…
     Таков, выполненный несколькими "карандашными штрихами", портрет Ирины Маулер. И мне подумалось: о целителе телесных недугов, поэте, художнике, композиторе, общественном деятеле и инженере-дорожнике Ирине Маулер сказано до меня и будет после - немало. А нельзя ли попробовать поговорить с ней просто как с женщиной, одаренной всеми выше перечисленными талантами, и поговорить о её жизни, немного переставив ударение? Как бы всё о том же, и всё же - о другом.
     Ирина, не долго думая, согласилась. Но признаюсь честно, - это было чуть ли не самое сложное из всех моих интервью. При всей своей внешней открытости и настроенности на беседу, Ирина оказалась человеком тем более замедляющим свои ответы, чем скорее озвучивались мои вопросы. Она обдумывала каждое свое слово и не торопилась его произнести. Более того, с какого-то момента мне показалось, что собеседница отвечает не на мои вопросы, а продолжает когда-то начатый и до сих пор не законченный монолог о том, что волнует прежде всего её. Я сопротивлялся этому, как мог (положение обязывало), но… Впрочем, судите сами.
     Выглядело это примерно так:
    
     П. Л. Ирина, прежде чем я начну задавать традиционные вопросы, я хотел бы, чтобы Вы восстановили свои самые первые воспоминания о себе, и рассказали о них.
    
    
    
     И. М. Воспоминаний много. Вот одно из них. Наверное, самое тяжелое, затронувшее настолько сильно, что до сих пор перед глазами… Мой дедушка болен и давно не встает с постели. Меня отправляют погулять, и я вижу, как приезжает первая "неотложка", почти сразу за ней - вторая. Через какое-то время они уезжают, как-то очень быстро. Я поднимаюсь домой. Мама рыдает, папа её обнимает, пытается как-то успокоить. Мне говорят, что дедушка умер. А я не знаю, что это такое, но смутно подозреваю, что это что-то страшное, ведь мама плачет.
     Я никогда раньше не видела её такой. Я пытаюсь представить себе смерть, и не могу этого осознать… Может быть, он будет теперь жить в коробочке, которая у меня в руках?
     Воспоминание второе. Я в детском саду. Скоро Новый Год и нас готовят к утреннику. Я - снегурочка, а мальчики из нашей группы - "зайчики", которых я вывожу из "леса". Радостное, счастливое ожидание праздника и гордость - я снегурочка! Значит, главная!
     … Мне, наверное, года четыре. Мне купили комбинезон! Я его ни за что не хочу одевать, - он меня слишком сковывает. "Жмет! - кричу я отчаянно, вырываясь из его хватких объятий, - Не хочу его". Добиваюсь, того, чтобы сняли…
    
     П. Л. Ваши родители…
    
     И. М. У меня - самая красивая мама, самая умная и самая главная! Папа всегда внимательно слушает то, что она говорит, и всегда с ней советуется. После работы он никогда не ест без неё. Мы ждем маму, и все вместе ужинаем. Папа всегда рассказывает о рабочем дне, мама - тоже. Мне хорошо с ними, тепло и спокойно. Это мой мир. Я их очень люблю.
    
     П. Л. Как и когда от обыденной речи Вы перешли к "возвышенной"? Вы помните свои первые стихи? Почему, зачем и для кого они были написаны? Кому впервые прочитаны?
    
     И. М. Мне 15 лет. Я влюбилась. Взаимно. Но что-то случилось, - меня уже не любят. Почему? Мне очень больно. Неизвестно откуда появляются строчки, четверостишия, стихи. Мне всё равно, удачны ли они. Главное, - мне стало легче. Но желание писать не исчезает, и удовольствие, которое получаю от этой игры, - незаменимо и неистребимо. О своей страсти не рассказываю никому…
    
     П. Л. Вдогонку к этому - еще вопрос: помимо, как теперь модно выражаться, виртуальных учителей (если любите до сих пор, назовите их Имена, пожалуйста), кто и с какой "попытки" научил Вас пусть не "плавать", - хотя бы держаться на поверхности? Я пока всё о том же, - о поэзии любимой.
    
     И. М. Мой первый и главный учитель - светлая ему память - выпускник Литературного Института им. Горького Сергей Москвин. Ему первому - свои робкие опыты, через него - русская поэзия: Цветаева, Ахматова, Пастернак. Потрясение от: "Приедается всё, лишь тебе не дано примелькаться…" Пастернака. Отныне, моя главная любовь - поэзия.
    
     П. Л. Почему Вы не поступили в Литературный институт им. Горького в Москве? Это было Ваше первое не преодоленное препятствие, или Вам уже приходилось "обдирать локти и колени" о подводные камни и бороться со встречным течением? Проще говоря, - что было до и после этого?
    
     И. М. Я мечтала заниматься профессионально поэзией… Быть внутри. Поэтому хотела в Литинститут. Была уверена, - поступлю. Нет! Не хватило одного бала. Провал. Наверное, не судьба… Значит, - продолжаю работать инженером. Но от поэзии не откажусь. Пишу постоянно. Когда пишу, - счастлива.
    
     П. Л. Когда Вы решили, что "с Вас хватит"? Вы могли бы сейчас, столько лет спустя, не повышая голоса, объяснить свое желание "там умереть и снова здесь родиться"? Вам это удалось?
    
    
    
    
    
    
    
     И. М. Да, я хотела уехать. Уехать от беспросветности. С огромным желанием состояться творчески. Но никогда я не хотела отречься от прошлого, от прошлого не отрекаются. Прошлое всегда живет в человеке, и без него невозможно продолжение. Я родилась там. Я продолжаю себя здесь.
    
     П. Л. Тема русской алии за десять последних лет в средствах массовой информации Израиля (и не только) - "избита до потери пульса". Вряд ли мы, как бы ни старались, "оживим" процесс. Поэтому я не буду затрагивать эту тему сейчас. Насколько я знаю, здесь у Вас нет проблем (стучу по дереву!) с работой по специальности. Можно сказать, что Вы приехали вовремя, и Вам просто повезло, или Вам пришлось побороться за место под солнцем? Как вообще Вам удалось то, что удалось? Вы довольны результатом?
    
     И. М. Я считаю себя человеком состоявшимся. И не главное, что я работаю по специальности, - это моя материальная независимость. Главное, что я делаю, то, что хочу. И делаю это с удовольствием.
    
     П. Л. Давайте поговорим о родном и близком. О ностальгии, конечно. Вам удалось "соскочить с крючка"?
    
     И. М. Не совсем понимаю вопрос. А если это о ностальгии, то жила она во мне долго-долго. Я не могла расстаться с воспоминаниями о лесах, полных опавшей, многоцветной листвы. О воздухе, прозрачном воздухе осени. Мне снились длинные, широкие аллеи и вывески на русском языке. Мне очень не хватало России с её просторами… Да и сейчас, как видно, не хватает...
    
     П.Л. Ирина, практически без паузы и без подготовки, читает свои стихи:
    
     "Ты снился мне
     Простор и нежность
     Березовых аллей
     Твоих лесов листал безбрежность
     Пух тополей
     И в губы целовал шиповник
     За краем лиц
     Ты самый преданный любовник
     Моих страниц.
     Тепло и ясно за спиною
     Твоих полей
     Дрожит и бьется над Москвою
     Воздушный змей."
    
     П. Л. С Вашего позволения, сейчас я "отсылаю" Вас к Вашему другому стихотворению, которое начинается так:
     "А печаль для меня как пижама с чужого плеча… ничего, слишком длинный подол неудач перешью на карманы цветные октябрей, темно-желтых свидетелей строк из прочитанных книг о надеждах в зеленых одеждах, сбежавших в пустыню…".
     Откровенно говоря, я не понимаю, почему знаки препинания, как и рифмы, то появляются, то исчезают. Но воля Ваша и Бог с Вами в данном случае. Я - о другом. Если там всё было не так, то почему здесь - всё о том же? Сколько можно и кому это нужно?
    
     И. М. Еще раз - о том же. Внутренне не важно, в каком пространстве живет человек. Пространство, то есть, страна - это только внешнее. А с самого начала и до самого конца человек живет в себе, в своем внутреннем мире, и то что-то, что можно назвать душой, - радуется, переживает, мучается одинаково, вне зависимости от присутствия в данности. Оно сопереживает или противостоит внешнему. Оно живет.
    
    
    
    
     П. Л. Приведенный мной пример - это стихотворение из Вашей второй книги. Первая тоже вышла в Израиле, и тоже за счет автора. Я намеренно резко смещаю акценты. Объясните, пожалуйста, зачем Вам всё это нужно?
     Вы настолько обеспеченны (беспечны?), что можете себе позволить "не замечать" очевидного факта, такого как - очевидное же равнодушие русскоязычного израильского читателя к непрекращающемуся потоку самиздатской литературы.
     Не станете же Вы отрицать того факта, что для издания своей книги (стихов, прозы, да чего угодно) в Стране Обетованной необходимы зачастую только деньги? А если это так, то не обесцениваете ли Вы и Вам подобные авторы сам факт творчества?
    
     И. М. Мне, наверное, повезло. Почему-то, вокруг меня всегда находятся люди, которые любят мои стихи. Конечно, их не много. Но ведь не это главное. Главное, что есть, кому их читать. А пишу я для себя. Просто получаю удовольствие от процесса. И без этого мир для меня не полон. А то, что книги здесь можно издать за свой счет, - так это здорово! Не надо ни от кого зависеть. По-моему, издавать книги надо, хотя бы для того, чтобы каждый раз подводить какие-то итоги. Итоги прожитого, пережитого времени.
    
     П. Л. Не кажется ли Вам, что русскоязычные израильские литераторы загнали сами себя в некое гетто, и декларируемая ими (Вами) самодостаточность не что иное, как бегство от действительности, которой в свою очередь абсолютно всё равно, - существуете вы или нет. Этакий обоюдный нейтралитет, взаимный договор о ненападении по причине отсутствия… взаимного интереса?
    
     И. М. Самый главный интерес в творчестве - это интерес к созданию. Самое главное наслаждение - в нем. А дальше, - как получится. Нужны и важны те несколько, которым важно то, что делаешь. Всё внешнее, что должно придти - приходит само.
    
     П. Л. Я знаю, что Вы не только пишите оригинальные стихи, но и переводите с иврита. Кого и для кого?
    
     И. М. В последнее время я начала переводить себя на иврит, - кто, как ни сам? А по приезде в Страну я начинала с переводов израильской поэтессы Ионы Волах. Занималась этим долго. Переводы вошли в первую и вторую книги. Иона Волах очень известна в Израиле как поэт-модернист. А мне кажется, что в её поэзии всё понятно. Образы ассоциативны и точны, строй мыслей очень интересен и тонок. Я очень многому у неё научилась…
    
     П. Л. Ваши дети читают Ваши книги? На каком языке вы говорите дома?
    
     И. М. Любопытный случай произошел с моей дочкой в школе. Учительница по русскому языку задала ей выучить мое стихотворение для получения оценки 100. И она выучила. Правда, выбрала самое короткое - и на том спасибо. А дома мы говорим только по-русски. Ведь если не дома, то где же они выучат язык, как говорится, язык матери.
    
     П. Л. По мнению израильских социологов, через тридцать-пятьдесят лет все граждане Страны будут говорить на одном, максимум на двух языках, - имеется в виду, конечно, иврит и английский. Если это так, зачем Вы "мучаете" своих детей? Не думаете ли Вы, что к тому времени, когда они сами будут воспитывать своих детей, - русский язык в Израиле превратится в "латинский" и…
    
     И. М. Никогда знание языка не бывает лишним. Хотя бы просто для того, чтобы иметь возможность разговаривать с детьми моих друзей из России. Или слушать русские песни, что моя дочка и делает с большим удовольствием. И мультики для сына я беру в русской видеотеке. Согласитесь, - Буратино и Снежная Королева, не говоря уже о "Ну, погоди!" - не самый худший вариант кинематографа.
    
    
     П. Л. Ваша книга "Бег над временем" проиллюстрирована Вами же. Ирина, скажите, пожалуйста, - поэт не мешает художнику? Как вообще сочетаются эти ипостаси в одном человеке? Вы ведь еще и музыку пишите?
     Я знаю, что совсем недавно вышел в свет компакт-диск, на котором Ваши стихи превратились в песни. Как это произошло? Познакомьте нас, пожалуйста, с певцами-исполнителями Ваших стихов и с композитором.
    
     И. М. Да, я рисую. И от этого тоже получаю огромное удовлетворение. А поэт художнику не помеха. Просто творчество - в разных ипостасях. И музыка - это всё то же выражение себя. Благо, что родители дали музыкальное образование. Теперь о композиторе Хаиме Школьнике. Наверное, мои стихи ему чем-то понравились. Он написал на них чудесную, красивейшую музыку. Выпустил диск в исполнении таких прекрасных, известных здесь певцов, как Анатолий Лайн, Светлана Бабаджанова, Альбина Михайловская, Михаил Гайсиниски, Клара Вишневская, Рина Бриллиант. Всего на этом диске 17 песен. Есть даже моя собственная, то есть, и музыка - тоже моя.
     Немного о Хаиме. Приехал он в Израиль не так давно. Думаю, лет пять назад. За это время выпустил диски с симфонией, детской оперой, диск песен на идиш и иврите. Песни Хаима на мои стихи очень часто крутят на радио "Рэка"… На музыкальном израильском канале выходила его симфония для оркестра. Он очень талантлив. Плодовит и организован. Я ему очень многим обязана и благодарна…
    
     П.Л. Когда Вы умудряетесь писать стихи, картины, музыку? Воспитывать детей, хлопотать по дому, издавать книги и ходить на заседания Клуба русскоязычных писателей Тель-Авива? И при этом - работать?
    
     И. М. А просто я всё делаю в разное время. И думаю, что если ещё напрячься, то можно успеть гораздо больше.
    
     На этом наша беседа, в общем-то, была завершена. Ирина извинилась и посетовала на, - ставшею уже хронической, - нехватку… времени. И на ожидавшую её не разобранную кучу дел. И это - несмотря на то, что мы заранее договорились о встрече, и у меня в запасе был еще с десяток-другой вопросов. Ирина уходила, так и не попробовав наших домашних солений и печений, а чтобы моя супруга не очень огорчалась, - обещала непременно навестить нас просто так, и уж тогда…
     "Поэтому они - поэты" - в очередной раз вздохнула моя жена и пошла на кухню, где томилась в собственном соку рыба-фиш…
     А я снимаю с книжной полки подаренный мне сборник стихов, названный "Бег над временем", и по прочтении нескольких стихотворений обещаю себе когда-нибудь написать статью, но только - о стихах израильской поэтессы (поэта, если угодно читающей публике) Ирины Маулер.