Оказалось, что надеть на Ганса ошейник Ральфа не так просто, но я сделал из ошейника петлю, продел в нее его передние ноги и затянул. Получилось довольно прочно, и я вывел Ганса из свинарника. Когда Ральф увидел Ганса в своем ошейнике, он стал бросаться на него так, будто у него на свете не было ничего дороже этого ошейника. Я никогда не думал, что собаки так любят свои вещи, совсем как люди. Попробовал бы кто-нибудь надеть платье моей мамки, она бы ему показала! И Ральф тоже хотел показать Гансу, кто хозяин этого ошейника. Бедный Ганс ужасно испугался и хотел убежать назад в свинарник, но Ральф за ним погнался, так что мне пришлось крикнуть ему "Стоп!". Он не остановился, и я скомандовал ему "Сесть!". Он, все-таки, сел, но посмотрел на меня с ненавистью и тут же попробовал встать на ноги. Тогда я повторил "Сесть!", и мы молча застыли, глядя друг на друга.
     Я понимал, что долго так продолжаться не будет: ему скоро надоест на меня смотреть, тогда он рассердится и прыгнет. А Ральф, если сердится, он пострашней мамки! Я повторил "Сидеть!" и быстро потащил Ганса обратно в свинарник. Там я привязал его за поводок к загородке, а сам взял другой ошейник Ральфа - с медными колечками - и опять вышел во двор. Ральф стоял под дверью, ожидая меня с Гансом. Когда он увидел, что я вышел один, он так сильно разочаровался, что даже начал зевать и изображать, как он мною вовсе не интересуется.
     Я подошел к нему поближе, сделал вид, что чешу его за ухом, а сам накинул ему на горло ошейник и быстро застегнул, чтобы он не вырвался. Но он не вырывался, потому что в этом ошейнике мы с фрау Инге всегда водим его гулять в лес. И он, дурак большой, решил, что я сейчас поведу его в лес, и покорно пошел за мной, хоть я повел его не к воротам, а в новый холодильник, который как раз сегодня достроили рабочие из города.
     Ральф сообразил, что я его обманываю, только когда я привязал поводок к трубе и пошел к дверям. Ох, он и взвыл! Совсем как мамка, когда она увидела свою куртку, в которой я прополз по подземному ходу в замок. Ральф рванулся за мной изо всех сил, но было уже поздно, - я выскочил из холодильника и захлопнул за собой дверь. Во дворе я немножко постоял, прислушиваясь, - не слышно ли снаружи, как Ральф там воет. Ури говорил, что звук из холодильника не выходит, потому что там нет щелей. И точно, Ральфа не было слышно, а уж он там, конечно, лаял и рычал во всю мощь своей собачьей глотки! Мне стало его немножко жалко, но что было делать, - ведь он помешал бы мне спасти Ганса.
     Вдруг дверь Отто распахнулась, и оттуда вышел Ури с какими-то тряпками, а за ним фрау Инге с сумкой в руке. Мне повезло, что во дворе было темно, и я стоял под самой стенкой холодильника, - я быстро скользнул за угол и даже ни за что не зацепился, так что они меня не заметили. Когда они проходили мимо меня, Ури спросил, как там холодильник, - закончили или нет? Я жутко перепугался, что они сейчас зайдут внутрь и найдут там Ральфа, но они просто прошли мимо.
     Когда они вошли в кухню и зажгли там свет, я осторожно, на цыпочках прошел в свинарник и хотел вывести оттуда Ганса, но вдруг сообразил, что фрау Инге скоро должна прийти забивать свиней на завтра. Я представил, как она заходит в свинарник, ищет кабанчика з 15, - она ведь не знает, что его зовут Ганс, это наш с ним секрет, - и не может найти. Ужас, что она может тогда натворить: поедет, например, к мамке и потребует, чтобы я вернул Ганса!
     Чтобы она не заметила, что Ганса нет в свинарнике, я решил выпустить во двор всех свиней - пусть немножко погуляют. А потом, когда их загонят обратно, будет такая неразбериха, что фрау Инге может подумать, будто кабанчик з 15 заблудился где-нибудь во дворе - двор у нас огромный и весь засажен деревьями. Не станет же она среди ночи бегать по двору и звать Ганса, тем более, она даже не знает, что его зовут Ганс. Я открыл обе створки дверей, сбросил крючки со всех загородок и сказал:
     - Эй! Свинки! Идите гулять!
     Но свиньи ужасно дурные - они сбились в кучу по колено в дерьме, уставились на меня своими свиными глазками и захрюкали хором. Они были так похожи на мамку, - не когда она сердится на меня, а когда слушает песни по радио и подпевает. Я схватил метлу и начал шлепать по розовым задам тех, которые стояли впереди.
     - Дуры! - заорал я шепотом, чтобы фрау Инге не услышала. - Идите гулять, а то я запру дверь и вы останетесь тут навсегда!
     Не знаю, что подействовало на передних больше - моя угроза или моя метла, - но все они разом двинулись к открытой двери. А задние ринулись за ними, будто боялись отстать, - они перли вперед, совсем как люди, отталкивая друг друга от дверей, чтобы выскочить наружу раньше других. Чтобы вывести Ганса, мне пришлось дождаться, пока все свиньи выйдут, и я очень боялся, что фрау Инге выглянет в окно и увидит, как они толкутся по двору. Но она была, видно, чем-то занята и в окно не смотрела, так что я спокойно взял свой велосипед и вышел из замка на дорогу.
     Было совсем темно - хорошо, что у меня на руле теперь есть фонарь. Но оказалось, что по нашей крученой дороге невозможно ехать на велосипеде вниз и тащить за собой Ганса на поводке: у него ножки слишком короткие, чтобы он мог за мной успеть. Я попробовал несколько раз и так, и этак, но у меня ничего не вышло и мне пришлось пойти пешком. Это было очень трудно - одной рукой удерживать велосипед, чтобы он не скатился вниз, а другой - тащить Ганса, который вдруг струсил и начал рваться обратно во двор. Я мог бы объяснить ему, что если он вернется, то сегодня ночью его зарежут, но мне не хотелось его пугать, он и так стал слишком нервный, а я терпеть не могу нервных, я с ними сам становлюсь нервный.
     Всю дорогу я думал, как лучше - спрятать Ганса у себя дома или отвести подальше в лес. Я бы, конечно, хотел взять его к себе, но боялся, что мамка учинит скандал. И я решил завести Ганса в лес подальше от замка и оставить там на несколько дней, пока я не уговорю фрау Инге не резать его. А я ее обязательно уговорю, если даже для этого придется рассказать ей, что его зовут Ганс, - она ведь не сможет его зарезать, когда станет называть его не по номеру, а по имени!
     Мы с Гансом и с велосипедом очень долго шли по дороге, так что даже велосипед устал. Сперва мы перешли через мост и прошли мимо красивого щита, на котором, не знаю для кого, написано "Добро пожаловать в Нойбах!" - ведь наша дорога в Нойбахе кончается, и никто чужой мимо нас не ездит. Потом мы свернули на шоссе, ведущее из Нойбаха в город, и тоже шли долго, пока не дошли до тропинки на Чертов Палец. Мы свернули на эту тропинку и прошли еще немножко, хоть мне было страшно и без Ганса я бы ни за что туда не пошел - кто знает, каких ведьм и духов можно там встретить среди ночи?
     Сначала я привязал Ганса к дереву, чтобы мне было легко его завтра найти. Но потом я подумал, что будет, если вдруг кто-нибудь злой захочет его обидеть, а он не сможет убежать. Тогда я отвязал Ганса, снял с него ошейник, вскочил на велосипед и помчался обратно на шоссе. Он громко хрюкнул и во всю прыть пустился за мной, но хоть я несколько раз зацепился за ветки и чуть не упал, он не мог угнаться за мной на своих коротеньких ножках и быстро отстал. Я выехал на шоссе и, не останавливаясь, помчался в деревню, чтобы не слышать, как он визжит мне вслед, - ведь я так и не объяснил ему, почему я его бросил в лесу среди ночи. Но хоть я знал, что я его спас, мне все равно хотелось плакать, когда я представлял себе, как он бродит в темноте один-одинешенек.
    

УРИ

     Перед поворотом на Вормс Ури слегка замедлил скорость, раздумывая, - заехать туда или нет? Заезжать, собственно, было незачем: если очередное письмо от матери даже и пришло, брать его сегодня было необязательно, из почтового ящика оно никуда не денется. На душе у Ури было достаточно скверно и без упреков матери. Он проглотил крошечную каплю слюны, затаившуюся под пересохшим языком, чтобы убедиться, что тугой комок в горле слегка расслабился, - хорошо было бы выпить чашечку кофе, и, пожалуй, даже попытаться что-нибудь съесть. Он ускользнул из замка без завтрака, чтобы удрать до того, как Инге проснется, а кроме того его сильно мутило после ночных подвигов в забойной камере. В принципе он должен был быть доволен собой: ведь шутка ли, он умудрился прикончить трех свинок одну за одной без единого позыва на рвоту! Однако никто не мог бы назвать этот процесс приятным и возвышающим душу.
     Ури припарковал фургон возле придорожного кафе и вошел в полутемный, облицованный деревом зал. Бледная сонная официантка поставила перед ним на темное дерево стола белую фаянсовую чашку, белый фаянсовый кувшинчик с кофе и другой, поменьше, со сливками. Ури отхлебнул первый глоток, который горячим толчком ускорил ток его крови, вялый после слишком короткого сна. Откуда-то из-под ложечки навстречу кофе поднималась крутая волна затаившегося там с ночи рвотного спазма, но Ури сумел погасить ее вторым глотком. После третьего глотка он откинулся на спинку стула и, прикрыв глаза, представил себе предстоящий ему сегодня маршрут.
     Уезжая из замка, Ури оставил на столе в кухне короткую записку о том, что он сам забил свиней и сам отвезет их туши в ресторан и на колбасную фабрику, а потом поедет сдавать свои вещи в чистку. Он так и написал "свои вещи", - на всякий случай, если кому-нибудь вздумается потом проверять. Вещи он оставил в химчистке в Ландау, выкроив таким образом время на поездку в Гейдельберг, куда его настойчиво звал неожиданно открывшийся в нем охотничий инстинкт. Он и сам не знал, почему он утаил от Инге случайно найденный им ключик от почтового ящика Карла, но чувствовал, что будет лучше скрыть от нее пока и свою находку, и свою поездку в Гейдельберг. Сейчас, когда вторая чашка кофе окончательно прояснила ему мозги, он сообразил, что напрасно не заехал в Вормс, - письмо от матери помогло бы ему объяснить Инге, где он болтался весь день. И хоть он не мог бы сказать, что он рассчитывал обнаружить в почтовом ящике Карла, смутное предчувствие подсказывало ему, что именно там должен быть ответ на вопрос, куда девался Гюнтер фон Корф. А знать это было необходимо на случай, если кто-нибудь придет искать его по наводке Руперта, - неважно, кто это будет, "они" или полиция.
     Выводя фургон со стоянки, Ури глянул на часы - было еще достаточно рано, чтобы успеть смотаться в Гейдельберг, а на обратном пути заехать в Вормс. Погода стояла прекрасная, шоссе, не знающее ограничения скорости, мягко стелилось под колеса. Он только не учел сложного переплетения улиц в Гейдельберге, по которым ему пришлось изрядно попетлять в поисках нужного почтового отделения. Когда он преодолел и это препятствие и, зажимая в кулаке заветный ключик, подошел, наконец, к заполненной белыми дверцами стене, выходящей на устланный ковром опавших листьев бульвар Королевы Луизы, сердце его отчаянно колотилось.
     Он отыскал глазами нужный номер, но прежде, чем отпереть дверцу, опасливо оглянулся через плечо, - не следят ли за ним? И хоть он тут же обозвал себя трусом, он, все же, не решился сразу сунуть ключик в ярко чернеющую на белом фоне скважину. А вдруг все же следят?
     Сунув руку с ключиком в карман куртки, Ури прошел мимо стены с дверцами и медленно зашагал по центральной аллее бульвара, остро вглядываясь в лица прохожих. Дойдя до угла, он подошел к газетному киоску, купил "Франкфуртер Альгемайне", сунул под мышку и прогулочным шагом двинулся обратно к почте, опять регистрируя на ходу лица встречных. Нет, все были новые - никто не повернул вслед за ним, никто не ждал его возле почтового ящика, никто не сидел на скамейке напротив.
     Ури быстрым движением сунул ключик в замочную скважину и повернул, с замиранием сердца ожидая, откроется ящик или нет. Ключик не повернулся и Ури похолодел - ключик не тот? ящик не тот? город не тот? Он нажал посильней, ключик дрогнул и начал неуверенно поворачиваться в замке. Через бесконечно долгую долю секунды дверца с легким скрежетом отворилась, открывая глазам Ури продолговатое черное гнездо, а в нем толстую тетрадь в красном переплете и продолговатый белый конверт, притаившийся на тетради, как белый голубь на черепичной крыше. Затаив дыхание, Ури крепко зажал край конверта в щепотке пальцев, чуть-чуть опасаясь, что тот и впрямь, словно голубь, выпорхнет из ящика в открывшийся за дверцей простор неба. Конверт легко соскользнул с гладкого пластика тетрадной обложки и лег на ладонь Ури - он был плотный и тяжелый, имени адресата на нем не было, был только номер ящика и название города. Ури поспешно сунул конверт в карман, не разглядывая, вынул тетрадь, запер ящик и, прижимая тетрадь локтем к боку, устремился к фургону, который был припаркован на стоянке за два квартала от почты. Он шел быстро, почти бегом, все время касаясь кончиками пальцев края конверта в кармане, - ему казалось, что конверт при каждом касании обжигает ему пальцы.
     Закрыв за собой дверцу фургона, он бросил тетрадь на пассажирское сиденье и торопливо перелистал - она была исписана странными завитками и спиральками и явно не была отправлена в Гейдельберг по почте, а просто оставлена в ящике на хранение, скорее всего, самим Карлом. Решив, что тетрадью он займется позже, Ури вытащил из кармана конверт, осторожно надорвал его и встряхнул, - на колени ему выпал паспорт. Он уронил, было, конверт и потянулся раскрыть паспорт, но тут из конверта с шелестом вылетела длинненькая, тоненькая сине-желтая книжечка с надписью "Свисс-Эр". Он подхватил ее на лету и отогнул верхний лист: это был билет первого класса на самолет, летящий из Цюриха в Бейрут. Ури открыл паспорт - с первой страницы на него глядел преображенный, темноволосый, с длинными, закрывающими лоб локонами, но все же узнаваемый Гюнтер фон Корф. И паспорт, и билет были выписаны на имя Рихарда Шульца. Билет первого класса особенно поразил Ури - он никогда не встречался с людьми, которые летают первым классом. Впрочем, с людьми, которые летают в Бейрут, он не встречался тоже. Он мельком глянул на дату отлета и присвистнул - четырнадцатое января этого года! А сейчас уже ноябрь! Значит, все это богатство десять месяцев пролежало невостребованным в черном гнезде почтового ящика!
     Почему же никто за ним не пришел?
     Затягивая на плече ремень, Ури перебирал в уме возможные объяснения странного поведения Карла-Гюнтера. Он вполне мог запросить паспорт и билет у кого-то, кому он не доверял и кого боялся, чтобы этот таинственный кто-то, уверенный, что он сможет перехватить Карла-Рихарда в цюрихском аэропорту, не стал его искать до отлета и дал таким образом Карлу-Гюнтеру возможность ускользнуть от него каким-то другим путем. Этот вариант выглядел весьма убедительно - в него хорошо вписывался выпукло очерченный Инге образ коварного авантюриста, разыгрывающего свою и чужую жизнь как шахматную партию.
     А что, если Карл был вовсе не инициатором событий, а их жертвой? Бывают ведь такие игры, в которых охотник неожиданно превращается в зайчика. Можно, например, предположить, что Карл не решился взять документы из ящика, опасаясь слежки. Ури живо представил себе, как он долго бродил вокруг почты - запивал пивом жареные сосиски вон там, у киоска, а у другого киоска, на углу, покупал газету и с газетой подмышкой шел прицениваться к телевизору в магазине электротоваров на круглой площади, замыкающей бульвар, а потом сидел у приоконного столика в нарядной бонбоньерке-кондитерской на втором этаже дома напротив почты и наблюдал за потоком прохожих на бульваре. Утвердившись, в конце концов, в своем подозрении, что за зданием почты ведется постоянное наблюдение, он предпочел выскользнуть из кондитерской и уйти без документов. Куда, когда, к кому? - на эти вопросы вряд ли удастся когда-нибудь получить ответ.
     Были, впрочем, и другие варианты - да, были, были другие, и даже весьма захватывающие! Никто, может быть, за ним и не следил. Ему просто не удалось добраться до этой стены, заполненной аккуратными гнездышками почтовых ящиков, и вытащить из-за белой дверцы счастливый лотерейный билет, открывающий ему путь в Бейрут, навстречу желанной свободе. И хорошо, и отлично, - ведь если б ему это удалось, то он, пожалуй, еще мог бы столкнуться с Ури на узкой улочке палестинского тренировочного лагеря и выпустить в него очередь из своего "Калашникова". Он еще, чего доброго, и попал бы: такие, как Гюнтер фон Корф, стреляют без промаха! Однако случилось что-то, из-за чего Карл сбился с пути и не попал в Гейдельберг, оставив в темном склепе почтового ящика невостребованный паспорт и невостребованный билет первого класса на самолет из Цюриха в Бейрут.
     В голове Ури начала смутно формироваться цепочка событий, которые могли помешать Карлу добраться до заветного билета. В этой цепочке было пока слишком много прорех и запутанных узлов, чтобы Ури решился принимать свои догадки всерьез. Подтверждение или опровержение этих догадок можно было, пожалуй, найти только в Байерхофе. Если, конечно, успеть в архив Управления по охране памятников до конца рабочего дня.
     Ури глянул на часы и ужаснулся - было уже начало третьего! Бедная Инге там, наверно, сходит с ума, не понимая, куда он укатил на целый день, даже не повидавшись с ней после вчерашних драматических событий. Нужно поскорей позвонить ей и успокоить, однако еще важнее успеть в Байерхоф - вполне возможно, что архив закрывается в три.
     "Ничего не поделаешь, - сокрушенно подумал Ури, прибавляя газ и отыскивая глазами среди множества придорожных зеленых щитов тот, который обещал поворот на Байерхоф, - придется позвонить ей позже."
     КЛАУС
     Я проснулся ни свет, ни заря и помчался к Чертову Пальцу - туда, где я вчера оставил Ганса. Но его не было на том месте, где я ночью его бросил, зато там было полно людей с охотничьими ружьями, местных и городских. Они, небось, с рассвета ходили взад-вперед по лесу и громко перекрикивались, и поэтому бедный Ганс, конечно, испугался и удрал. Я даже немножко пожалел: может, все-таки, надо было его привязать? Если бы он был привязан, он, наверно, испугался бы еще больше, но зато не мог бы убежать, и я сейчас нашел бы его и увел куда-нибудь подальше от Чертова Пальца.
     Мамка права: голова у меня как дырявая корзина. Ведь я все время знал, что сегодня День Охотника! Но когда я оставлял Ганса среди ночи в лесу, я совсем забыл, что в День Охотника все охотники бродят по лесу в охотничьих ботинках и в охотничьих шляпах. Я, почему-то, привык думать, что День Охотника не для того, чтобы бродить по лесу с охотничьим ружьем. А для того, чтобы напялить шляпу и ботинки, с утра закатиться в "Губертус" и там пить пиво и орать песни вместе с другими, в таких же шляпах и ботинках.
     Я немножко походил вокруг Чертова Пальца, - а вдруг Ганс, все-таки, спрятался там где-нибудь под кустом? Но каждый охотник в шляпе с пером и с ружьем в руке, которого я встречал, смотрел на меня так, будто я был голый, как тот бывший учитель с голыми девушками из фильма Отто. Так что я, в конце концов, не выдержал, сел на велосипед и поехал домой. Я ехал очень медленно и все время ждал, что из-за деревьев навстречу мне выбежит Ганс. Но я доехал до моста, а Ганс так ко мне и не выбежал, и тогда мне стало страшно, что кто-нибудь из охотников уже застрелил его из своего вонючего охотничьего ружья - все эти их ружья ужасно воняют порохом.
     И я решил пойти в "Губертус", чтобы сразу увидеть, если кто-нибудь принесет туда Ганса. Каждый охотник, которому удалось подстрелить хоть какую-нибудь дичь, обязательно приносит ее в "Губертус", чтобы похвастаться и показать всем остальным, какой он молодец. Я и так собирался пойти сегодня поиграть на автомате - я специально весь месяц копил деньги, чтобы никто не мог меня прогнать Но только я думал пойти в "Губертус" после того, как пообедаю дома: мне жалко было тратить свои деньги на обед, а я терпеть не могу играть на голодный желудок. Но ради Ганса я готов был даже остаться без обеда, так что я прямо из лесу, не заходя домой, поехал от площади вниз к реке, поставил велосипед недалеко от дверей и поднялся по лесенке в "Губертус".
     Там было шумно и дымно. Какие-то совсем незнакомые старики в охотничьих шляпах сдвинули три стола и расселись вокруг, а ружья составили в углу за автоматом для сигарет. Они, наверно, сидели тут давным-давно, потому что все три стола были густо уставлены полными пепельницами и пустыми пивными кружками, - когда в "Губертусе" много народу, Вальтер не велит убирать кружки у тех, кто еще не расплатился, чтобы ему было легче считать, сколько кто ему должен. Пьяные охотники сильно шумели, но я, несмотря на шум, сразу услышал мамкин голос, как только вошел. Саму мамку я видеть не мог - она сидела по другую сторону игрового автомата и рассказывала кому-то свой любимый рассказ про то, как они с тетей Луизой ходят в городе в один дом, где их души общаются через тело. Я столько раз слышал этот рассказ, что мог бы повторить его слово в слово:
     "- ...когда мы поем, мы держимся за руки и раскачиваемся все вместе, а еще лучше, если кто-нибудь кладет мне руку на грудь или между колен, тогда он проникает мне прямо в душу, и меня пронзает яркий свет..."
     Как только я услышал мамкин голос, мне сразу захотелось удрать, чтобы с ней не встречаться. Я терпеть не могу, когда она заводит разговор про то, как ее пронзает яркий свет - она почему-то рассказывает про это только мужчинам, которых хочет заманить к нам в дом. А когда они приходят, они видят меня и начинают пятиться к двери, а она им говорит: "Не обращайте на него внимания, он у меня идиот и ничего не понимает".
     Я бы удрал, пока она меня не заметила, но мне важно было оглядеться вокруг, чтобы узнать, не принес ли убитого Ганса кто-то из тех охотников, что сидели на лавках вокруг трех столов. Правда, на столах стояло так много кружек, что вряд ли они вообще были сегодня в лесу, - а то когда бы они могли успеть выпить столько пива? Я решил посчитать, сколько кружек выпил каждый из них, но получалось так много, что я не мог поверить и начинал считать снова. Пока я считал их кружки, мамка в углу за автоматом все говорила и говорила своим особенным сладким голосом, совсем непохожим на тот, каким она говорит со мной:
     "...в свечном воске смешаны душистые травы, от которых голова кружится, и когда мы долго поем, мы становимся как один человек, будто все поем одним голосом. Тогда мы все падаем на пол, как попало - кто на колени, кто ничком, и начинаем кататься по полу и друг по другу... к нам приходит озарение и мы уже не знаем, где чьи руки, где чьи ноги..."
     Я тоже не знал, чьи ноги в красных гетрах поверх охотничьих ботинок торчат из-за автомата, и поэтому не мог догадаться, для кого она так старается. Я всегда слышу по ее голосу, когда она очень старается. Хоть игровой автомат закрывал ее от меня, я все равно будто бы видел, как она придвигается поближе к тому, в красных гетрах, и дышит ему в ухо, так что он прямо утыкается носом в круглый вырез ее кофты.
     Тут пьяные охотники очень громко запели - кто в лес, кто по дрова, так что даже трудно было сказать, они поют одну и ту же песню или каждый свою - и заглушили мамкин рассказ. Мне это было все равно, я этот рассказ уже тысячу раз слышал, но тут я подумал, - а что, если эти пьяницы, все-таки, были в лесу рано-рано утром и подстрелили Ганса? И я решил тихонько пройти мимо их ружей к их столам и постараться разглядеть, не бросили ли они куда-нибудь сумку с подстреленной дичью. Я осторожно прошел за спинами тех, которые сидели лицом к окну, наклонился, будто у меня развязался шнурок, и заглянул под стол - никаких сумок там не было.
     Зато, проходя мимо ружей, я быстренько глянул через плечо, чтобы узнать, с кем это моя мамка прячется за игровым автоматом. Глянул и тут же отвернулся, будто в меня выстрелили дробью из охотничьего ружья. Я бы ни за что не поверил, если бы кто-нибудь мне рассказал, но никто мне это не рассказывал, а я своими глазами увидел, что моя мамка сидит там с Дитером-фашистом!
     Моя мамка с Дитером-фашистом! Я просто не сразу его узнал, потому что уже много лет не видел его без черного кожаного костюма и черных кожаных сапог. А сегодня он напялил на себя настоящий охотничий костюм - зелено-красную клетчатую куртку, зеленые штаны до колен, красные гетры, и зеленую шляпу с красным пером, заткнутым за красную ленту. Наверно, этот костюм достался ему по наследству от его дедушки-фашиста - не того, который отец фрау Штрайх и разводит форель в Крумбахе, а того, который жил у нас в Нойбахе и умер в прошлом году.
     Хоть я боялся, что Дитер и мамка могут меня заметить, я не удержался, обернулся и еще раз глянул на Дитера. Морда у него была красная и довольная, - он, наверно, очень нравился себе в своем шикарном охотничьем костюме. И мамке он тоже нравился, - она поставила локти на стол и прямо налезала на Дитера своим белым мясом, торчащим из-под нарядной красной кофты, обшитой белыми кружевами. На столе перед ними тоже стояли пустые кружки, только было неясно, сколько из них выпил Дитер, а сколько мамка. Моя мамка может выпить очень много пива, особенно если ее кто-нибудь угощает. Во всяком случае, сегодня они оба выпили достаточно, чтобы не обращать на меня внимания, так что я мог пялиться на них сколько угодно.
     Но мне быстро надоело на них пялиться, тем более, что охотники, продолжая громко петь, вдруг все разом поднялись из-за столов и гурьбой повалили в сортир. Я быстро отступил к двери и стал следить, как каждый из них, выходя из сортира, шел к пирамиде ружей, на ходу проверяя ладонью, застегнута ли молния на штанах, потом застегивал молнию, брал из пирамиды свое ружье и, спотыкаясь, двигался к выходу. И ни у кого не было никакой сумки - ни с дичью, ни без. Значит, точно: ни один из них даже не собирался ходить сегодня в лес, они с самого утра так и сидели тут, в "Губертусе".
     Как только они вывалились из дверей к своему автобусу, припаркованному на стоянке перед входом, Эльза поднялась из-за стойки и скомандовала, не разжимая зубов, в которых торчала незажженная сигарета:
     - Хватит любезничать, Марта! Иди, собирай кружки!
     Мамка медленно вылезла из своего угла и, все еще не замечая меня, стала составлять кружки на поднос. Я попятился за бильярд, чтобы от нее спрятаться, но тут в "Губертус" ввалились другие охотники. Я засмотрелся на них и, как всегда, споткнулся о бильярд и локтем смахнул со стола несколько кружек. В одной кружке осталось немножко пива и оно выплеснулось прямо на клетчатый пиджак Дитера, который как раз вылез из-за игрового автомата и направился в сортир. Дитер начал громко чертыхаться, и тут мамка заметила меня.
     - Ты зачем сюда приперся на мою голову? - зашипела она, - Убирайся сейчас же!
     Но я и не подумал убираться, а повернулся к ней спиной и пошел к автомату. Тогда она крикнула Эльзе:
     - Ты не можешь выставить отсюда моего болвана? Он мешает мне работать!
     Но Эльза сразу поняла, что я не мешаю мамке собирать кружки, а мешаю ей заманивать Дитера своими дурацкими рас- сказами. Поэтому она не стала меня выгонять, а только спросила:
     - А деньги у тебя есть?
     Я вытащил из кармана полную пригоршню монет и показал Эльзе. Она мельком посмотрела на мои деньги и сказала, не выпуская изо рта сигарету:
     - Раз так, иди играй.
     Зато когда мамка увидела, сколько у меня денег, она позеленела от злости и двнулась прямо на меня:
     - Я запрещаю транжирить! Запрещаю! Я буду жаловаться! - орала она, - Он несовершеннолетний и неполноценный!
     Я быстро сунул монеты обратно в карман, а Эльза пожала плечами и начала накладывать на расставленные перед ней тарелки картофельный салат и горячие сосиски. Мамка говорила что-то еще, но я уже ее не слышал: я вдруг почувствовал, как страшно я проголодался. Я положил на стойку бумажку в десять марок, которую дал мне вчера Ури, и сказал, не глядя на мамку:
     - Пару сосисок с капустой. И шмальценброт.
     Эльза взяла десять марок, повернулась к мамке и сказала:
     - Можешь жаловаться, если хочешь. Каждый, кто платит, имеет право получить у меня сосиски с капустой, даже если он несовершеннолетний.
     Мамка у меня совсем не дура, она сразу поняла, что сегодня Эльза меня не выгонит, - просто назло ей. Тогда она отстала от меня, молча поджала губы и пошла составлять кружки на поднос.
     Я был очень голодный, а сосиски очень горячие и сочные, так что я не заметил, как Дитер вышел из сортира. Я только увидел, что он стоит на коленях возле моего стола и что-то ищет. Я сперва испугался, что он подстраивает мне какую-нибудь пакость, но он вытащил из-под стола птичку с красными крылышками и поднялся на ноги. В кулаке у него была зажата еще одна птичка - с зелеными крылышками. Он остановился рядом со мной и бросил красную птичку в стену за моей спиной. Я обернулся и увидел на стене большой круглый щит, на котором были нарисованы разноцветные кольца. Над щитом висел кусок белого картона, на котором было написано зеленой краской: "Домашняя охота". В верхнем углу плаката торчали красные крылышки, и только тут я понял, что это не птичка, а маленькая стрела. Пока я рассматривал щит и плакат, Дитер бросил зеленую стрелу, но не попал даже в плакат - стрела ударилась об стену и упала на пол. Мамка хихикнула, и Дитер сказал ей сердито:
     - Нечего смеяться. Просто мне надо пойти проветриться.
     Он взял ружье из пирамиды у входа и вышел. Когда дверь за ним закрылась, Эльза прошипела мамке в спину:
     - Слава Богу, ты еще не заводишь шашни с мальчишками из детского сада.
     Мамка, не оборачиваясь, грохнула стакан на поднос и прошипела в ответ:
     - Тебе просто завидно, что я нравлюсь мужчинам!
     - Нравишься? - захохотала Эльза и так широко разинула рот, что выронила свою изжеванную сигарету, - Ничего себе - нравишься! Просто каждый не прочь получить у тебя свою порцию даром!
     Мамка схватила поднос и помчалась с ним на кухню. На пороге она остановилась и объявила во весь голос:
     - Зато у тебя никто не хочет получить свою порцию даже с приплатой!
     И грохнула дверью.
     Я страшно струсил, что Эльза сейчас рассердится на мамку и выгонит меня. Но она, хоть и рассвирепела, - у нее от злости даже на шее выступили красные пятна, - но почему-то на этот раз не набросилась на меня, как обычно. А наоборот, вынула из ящика с прозрачной крышкой яблочный пирог, отрезала большой кусок, положила на тарелку, полила взбитыми сливками и поставила тарелку с пирогом на стол, где я сидел, вымазывая горбушкой подливку от капусты.
     - Вот тебе пирог, Клаус, - она протянула свою костлявую руку и потрепала меня по щеке так ласково, что у меня по спине побежали мурашки, - Угощайся по случаю праздника.
     Рука у нее была как ледышка, но зато пирог был что надо! Мамка покупала мне такой пирог когда-то давным-давно, когда я был совсем маленький и она еще верила, что меня можно вылечить. От этого пирога на душе у меня стало весело, я перестал беспокоиться из-за Ганса и вспомнил, для чего я целый месяц копил деньги. Я отодвинул стул, подошел к автомату и начал играть.
     Я не знаю, сколько времени я играл. Я вроде слышал и не слышал, как хлопала дверь, и какие-то люди входили и выходили, но мне было некогда на них смотреть, я смотрел на экран. Никто мне не мешал - мне очень повезло: никто, кроме меня, не хотел играть. Сначала я проиграл почти все свои монеты, но тут Эльза принесла сдачу с моих десяти марок - две марки тридцать пфеннигов. А у меня оставалась еще одна марка восемьдесят, то есть получилось еще целых четыре марки. Я бросил сразу три и попробовал самую опасную комбинацию - я всегда ее боялся, потому что никому не удавалось пройти ее до конца, всегда по пути что-нибудь случалось, и все монеты проваливались в брюхо автомата. Но я почему-то на этот раз решился, бросил сразу три марки и нажал красную кнопку. Синие и желтые цифры забегали по экрану, то выстраиваясь в колонки, то вытягиваясь в длинные линии. Потом заиграла музыка, и все остановилось. Я опять быстро нажал красную кнопку, а потом два раза черную - я не знаю, почему я ее выбрал: она была маленькая и почти незаметная, а большая желтая то и дело вспыхивала и гасла. Но я выбрал черную и все желтые цифры вдруг исчезли, а синие побежали наперегонки сверху вниз и снизу вверх, встретились в центре, закружились по кругу и тоже исчезли. Зазвенел громкий сигнал, на экране вспыхнул огромный красный нуль, а в нижнем углу открылось окошечко, и оттуда посыпались монеты. Целый водопад монет!
     Я было подставил руки, но откуда-то из-под автомата выдвинулась вперед большая блестящая чашка, в которую эти монеты начали звонко падать. Чашка набралась уже почти полная, а они все звенели и падали, звенели и падали. Я в жизни не видел столько денег сразу!
     И тут я испугался, что кто-нибудь заберет у меня эти деньги. Я повернулся спиной к автомату, так, чтобы заслонить собой чашку с монетами, и стал высматривать тех, которые могли бы заметить, как много денег я выиграл. Но никто, кажется, ничего не заметил. Пока я играл, за окном почти стемнело и многие охотники разошлись. Остались только три старика в шляпах с перьями и с ними кто-то городской помоложе, лысый и без шляпы, а за столиком у окна - Дитер с двумя дружками. Один был высоченный Лотар с бритой головой, центральный нападающий их команды, а другой - тоже бритоголовый, но имя его я забыл. Все трое пялились на мамку, которая составляла на поднос кружки с соседнего стола и что-то громко им рассказывала. Наверно, опять про то, как ее пронзил яркий свет. Она ставила стаканы на поднос одной рукой почти что себе за спину, а всем своим белым мясом, вылезающим из-под красной кофты, повернулась к столику Дитера, - так что ей было не до меня. Пока никто на меня не смотрел, я стал быстро ссыпать монеты к себе в карманы,- монет было так много, что в один карман они не помещались.
     И тут в "Губертус" вошел Ури.
     Я обрадовался и начал ему махать - я думал, что он пришел поиграть со мной, ведь он обещал. Но он мотнул головой - "нет, нет" - и почти бегом направился к телефону. Хоть глаза его смотрели мимо меня и мимо всех, в "Губертусе" все же ничего не зазвенело, ни бутылки с коньяком над стойкой, ни кружки на мамкином подносе. Значит сегодня он был не такой нервный, как вчера. Даже наоборот, его ботинки простучали по полу весело - цок!-цок!-цок! - совсем, как ботинки нашей футбольной команды в тот день, когда в прошлом году они выиграли у Мюнхена со счетом два-ноль.
     Сначала никто не обратил внимания на Ури, и только я услышал, как он зашептал в телефон:
     - Доротея, это я, Ури, а Вильмы нет? На лекции? И после лекции сразу домой? Ну и чудно, я позвоню через полчаса. Нет, нет, ничего особенного, просто я сделал небольшое открытие, которое может ее заинтересовать. Нет, нет, не надо - я звоню не из дому. Через полчаса я сам ей позвоню.
     Когда Ури разговаривал с Доротеей, из кухни вышел Гейнц. Морда у него была красная, как свекла, - наверно, они там с Вальтером хорошо поддали, пока Эльза обслуживала своих охотников и не могла их видеть. У Гейнца на плече висела охотничья сумка с двумя убитыми зайцами и он пришел в кабачок, чтобы похвалиться перед другими своей добычей. Он с гордостью вытащил зайцев за уши, разложил на столе и начал рассказывать небылицы про то, как он гнался за этими зайцами через весь лес до самого Крумбаха. В Крумбахе он, наверно, действительно был: там Эрвин, отец фрау Штрайх, разводит форель, и у него всегда стоит наготове открытая бутылка шнапса для своих.
     Слушая Гейнца, старики в шляпах начали что-то весело орать, а тот лысый, что с ними, без шляпы и помоложе, пошел к стойке и взял еще пару пива - одну кружку себе, одну Гейнцу. Стол перед ними уже был так тесно уставлен пустыми кружками, что пришлось чуть-чуть потеснить зайцев Гейнца, чтобы туда поместились новые. При этом один заяц упал, и Гейнц наклонился его поднять, но не удержался и тюкнулся носом об угол стола. Он громко выругался, оставил зайца на полу, поднял голову и увидел Ури, который после разговора задумался о чем-то с телефонной трубкой в руке.
     При виде Ури Гейнц почему-то ужасно обрадовался, сел за стол к охотникам в шляпах и крикнул Эльзе:
     - По кружке пива для всех! Я угощаю.
     Я очень удивился, потому что Гейнц никогда никого не угощает, а всегда ждет, что кто-нибудь угостит его. От крика Гейнца Ури, наконец, очнулся, заметил меня и вроде как удивился.
     - А, Клаус, - сказал он и прищурился, будто не верил своим глазам, - ты здесь?
     А где, интересно, он думал, я бы мог быть еще, раз у меня сегодня отгул?
     Потом он уставился на игровой автомат так странно, будто никогда до сих пор его не видел. Но тут он, наверно, услышал мамкин голос и стук кружек об стол, и взгляд его прояснился, он повернулся ко мне, улыбнулся, сунул руку в карман и вынул оттуда две марки:
     - Что, сыграем?
     Тогда я тоже сунул руку в карман, вытащил полную пригоршню монет и ответил:
     - Что ж, можем сыграть.
     - Ого! - засмеялся он, - Откуда такое богатство?
     Ури я мог сказать правду:
     - Я сорвал банк! - прошептал я, - Но я не хочу, чтобы они знали.
     Он обернулся, чтобы посмотреть, про кого я говорю, и увидел щит с кругами для бросания стрел.
     - "Домашняя охота", - прочел он надпись над щитом, подошел поближе и выдернул из щита стрелы. Их оказалось три - кроме красной и зеленой была еще синяя.
     - Побросаем? - предложил он, отошел за белую черту, проведенную на полу, и бросил красную стрелу. Она попала точно в центральную точку, в которой сходились все круги. Охотники в шляпах захлопали в ладоши, а Дитер-фашист сказал противным тонким голосом:
     - Случайно попал!
     Оказывается, они все следили за Ури, как он бросал стрелу. Ури сказал:
     - Сейчас мы это проверим.
     И бросил синюю стрелу. Она вонзилась в ту же точку, что и красная, и тогда охотники в шляпах подняли страшный шум. Они застучали кружками по столу и заорали:
     - А ну, давай еще! Давай еще!
     Ури прицелился и бросил зеленую стрелу, - она попала почти в ту же точку, что и две первые, только чуть повыше. Охотники начали петь спортивный марш, который играют в телевизоре перед началом футбольного матча, а Гейнц опять пошел к стойке и взял еще две кружки пива. Потом вернулся к столу и пригласил Ури сесть с ними, отхлебнул пиво из своей кружки, а вторую кружку придвинул Ури.
     Мне показалось, что Ури совсем не хочет сидеть за столом с охотниками и пить пиво Гейнца, и я позвал его тихо:
     - Ури, ты же обещал со мной поиграть!
     Хоть я позвал его тихо-тихо, все почему-то услышали и уставились на меня так, будто это был не я, а волосатый леший с Чертова Пальца. Один охотник в шляпе икнул и спросил, показывая на меня пальцем:
     - А это кто?
     И Гейнц ответил:
     - Это наш деревенский дурачок, не стоит обращать на него внимание.
     Мне стало очень обидно, что он назвал меня дурачком, и я, чтобы не заплакать, подошел к щиту с кругами, выдернул из него все три стрелы, зажал их в правый кулак и всадил их острые кончики в левую ладонь. Или наоборот, кулак был левый, а ладонь правая - я всегда путаю право и лево. Кончики стрел были острые, как иголки, и чем сильнее я колол, тем меньше мне хотелось плакать. Я уже почти успокоился и решил было уйти домой, но тут в животе у меня вдруг страшно закрутило, - мамка, конечно, сказала бы, что это от Эльзиного пирога.
     Не знаю, от пирога или от чего другого, но мне так приспичило в сортир, что я еле-еле туда добежал, а в сортире обнаружил, что стрелы остались у меня в кулаке. Когда я закрывал за собой дверь, я услышал, как Гейнц стукнул кружкой по столу и объявил:
     - Выпьем за немецко-еврейскую дружбу!
     Больше я ничего не слышал: в животе у меня все кишки перекрутились, и мне было не до того. Кроме того, я все время спускал воду, - мамка так ругала меня раньше за то, что я забывал спускать воду, что я теперь стал делать это каждый раз, как только бачок наполняется. Тогда мамка стала ругать меня за то, что я расходую слишком много воды, но в "Губертусе" ей это неважно, здесь не она платит за воду.
     Когда я, наконец, вышел из кабинки в умывалку, я услышал страшный шум за дверью. Там топали, орали и даже, кажется, бросали на пол столы и лавки. Звонче всех звучал мамкин голос, но я не мог разобрать, что она кричит. И вдруг я вспомнил, что забыл стрелы на крышке бачка, - наверно, они заметили, что я унес эти стрелы, и обвиняют мамку, будто я их украл. Я заскочил обратно в кабинку, схватил стрелы и зажал в кулаке, чтобы потом незаметно воткнуть их обратно в щит, когда никто не будет на меня смотреть.
     Но когда я вошел в кабачок, никто и не думал на меня смотреть. Все столпились вокруг стола, где раньше сидели Гейнц с Ури, а сейчас не сидел никто. Все повскакали со своих мест, все, кроме Дитера: он без шляпы лежал на полу носом вниз, и Ури наступал ботинком ему на затылок. При этом руки Ури были закручены назад за спину, и каждую руку держали двое: одну - футбольные дружки Дитера, другую - Гейнц с тем молодым лысым, что пил пиво со старыми охотниками. Сами старые охотники по очереди бросались на Ури, и он по очереди отбраcывал их ногой, а после каждого удара опускал ногу назад на Дитера, и еще сильней прижимал его нос к грязному полу. Наконец, Гейнц исхитрился, зажал шею Ури локтем и крикнул мамке, которая тоже наскакивала на Ури и старалась уцепиться за его пояс:
     - Ты расстегнешь ему, в конце концов, эту ширинку, Марта? Ты же у нас специалистка!
     - Да я и так знаю, что он - еврей! Без всякой ширинки! - отозвалась мамка.
     Гейнц так сильно прижал локтем шею Ури, что тот вздрогнул и отбил мамкину атаку как-то слабо. Мамка тут же сообразила, что Ури ослабел, и с визгом ухватила его, наконец, за рубаху и начала тащить ее вверх. Но тут вдруг откуда-то из-за спины рявкнул голос Вальтера:
     - Марта! Немедленно иди сюда!
     Не знаю, остановил ли бы мамку приказ Вальтера, если бы сам Вальтер не выскочил из-за стойки, сгреб мамку за шиворот, как мешок картошки, и поволок ее к кухонной двери. Там он второй рукой подхватил Эльзу, застывшую на пороге с раскрытым от ужаса ртом, и вытолкнул обеих на кухню. А потом сам выскочил вслед за ними и с грохотом захлопнул за собой дверь.
     Старички тоже заметили, что Ури ослабел, и навалились на него всем скопом. Одного он отбросил ногой, но не очень далеко, а двое других и вправду схватили его за пояс и начали расстегивать ему штаны. Я сам не знаю, что со мной вдруг случилось, - я заорал "Ури-и-и!", размахнулся и, не целясь, бросил зеленую стрелу. Никто бы не поверил, что я могу попасть стрелой так издалека, - ведь я стоял возле дверей сортира в самом дальнем углу. Но факт - хоть я не целился, я попал точно в задницу Гейнцу. Может, если бы я целился, я бы не попал. И бросил я эту стрелу очень сильно - я сам не знаю, как у меня это вышло. Гейнц взвыл, отпустил шею Ури и схватился обеими руками за свой зад. Потом вскочил, поднес одну руку к лицу, увидел на ней кровь и завопил: "Меня застрелили!", захрипел, закатил глаза и грохнулся в обморок. Как только Гейнц отпустил шею Ури, тот вырвал руку у городского охотника и в один миг отшвырнул от себя сперва Лотара, а за ним второго бритоголового футболиста. Потом сильно пнул Дитера в спину носком ботинка и швырнул на пол обоих старичков, с которых свалились шляпы. Все это произошло так быстро, что никто не обратил внимания ни на меня с моими стрелами, торчащими у меня в кулаке, ни на Гейнца с его стрелой, торчащей у него в заднице.
     Куда им было смотреть на нас с Гейнцем, когда они все уставились на Ури, - он выхватил ружье из пирамиды возле дверей и навел на них. Он прицелился в Дитера-фашиста, велел ему встать на ноги и поднять руки вверх. Пока Дитер медленно поднимался с пола, оба его дружка проскользнули мимо Ури к выходу, выбежали из "Губертуса", вскочили на свой мотоцикл, с грохотом завели его и удрали.
     Ури не стал за ними гнаться. Он обвел нацеленным ружьем всех, которые остались, и приказал:
     - Руки вверх и - на выход, гады!
     Дитер попробовал что-то возразить, но Ури опять направил ружье ему в лицо и тихо сказал:
     - А ведь я выстрелю, если не заткнешься! Особенно в тебя.
     И всем почему-то стало ясно, что он и вправду может выстрелить. Так что все они, как один, подняли руки и потянулись к выходу. И хоть они шли спотыкаясь, мне показалось, что они совершенно протрезвели. Ури вышел последним и повел их к мясному фургону, на котором он приехал. Я видел через окно, как он открыл дверцы фургона и загнал всех внутрь. Потом запер фургон снаружи, сел за руль и умчался в сторону замка, а я подумал, что я сегодня еще не мыл фургон. Я всегда мою его из шланга после того, как в нем возят свинину, потому что там на полу остаются лужи крови.
     Как только фургон Ури протарахтел по камням, Гейнц открыл глаза и спросил:
     - Что, этот псих ненормальный убрался?
     Я боялся ему отвечать, - а вдруг он вспомнит, что это я бросил в него стрелу. Или догадается по моему голосу. Поэтому я сделал вид, что ничего не слышу и не понимаю, ведь они же сами говорят, что я идиот. Но мне не пришлось долго прикидываться: дверь кухни распахнулась, и оттуда выбежала мамка. Я думал, что она бросится ко мне или к Гейнцу, но она бросилась к окну, прижалась к стеклу лицом и запричитала:
     - Куда же он их всех повез, псих окаянный?
     Вслед за ней в кабачок ворвались Вальтер с Эльзой и стали хором ругать мамку, зачем она подбивала Дитера затеять драку с парашютистом, - ведь она знает, как они дорожат добрым именем своего кабачка. Мамка, конечно, начала отругиваться, что она тут вовсе ни при чем, и они все трое столпились у окна, не обращая никакого внимания на Гейнца, который валялся на полу у их ног и тихо стонал. Гейнц полежал-полежал, ожидая, что они заметят, как ему плохо, но не дождался, - они были слишком заняты своей руганью. Тогда он поднялся на колени, выдернул стрелу из зада и громко застонал:
     - Кто же это мог сделать мне такую пакость?
     На пальцах у него были капли крови и вместе с зеленой стрелой получилось красиво, совсем как цветок. Гейнц поднес этот цветок к глазам и уставился на него так, будто тот мог ответить. Но цветок не ответил. Тогда Гейнц отшвырнул стрелу под стол и начал озираться по сторонам. Я не стал дожидаться, пока он заметит меня и сообразит, что бросить в него стрелу мог только я. Я тихонько подкрался к двери, выскользнул на улицу и припустил домой, громко позвякивая монетами в кармане. Чтобы снова и снова убедиться, что я сегодня и вправду сорвал банк. Так что пусть они не говорят, что я - идиот!
    

ИНГЕ

     Ури уехал ни свет, ни заря. Ускользнул, смылся, сбежал, пока она спала, - по его словам, будто бы не желая ее будить, а как на самом деле, узнать было невозможно. Инге чуть не сошла с ума, дожидаясь его возвращения, а его все не было и не было.
     Весь этот день тянулся для нее нескончаемым кошмаром. Она напряженно прислушивалась к каждому отдаленному рокоту мотора и, сломя голову, бежала к телефону на каждый звонок. Как назло, именно на сегодня она пообещала отгулы Клаусу и фрау Штрайх, так что ей пришлось с раннего утра в одиночестве управляться и со свиньями, и с отцом. Впрочем, свиньи вели себя вполне прилично, без эксцессов: хрюкали, ели, какали, писали, снова ели, снова какали и деловито рылись носами в собственном дерьме. Заглянув утром в свинарник, она убедилась, что Ури и впрямь забил свиней на продажу. Ей трудно было бы в это поверить, если бы не вещественное доказательство - свежая кровь в белой раковине. Инге только не поняла, зачем он добавил к отобранной ею с вечера тройке четвертую, незапланированную, самочку под номером 23, но она не стала ломать голову по этому поводу, - Ури сам ей объяснит, когда вернется. Если вернется.
     Сомнения в том, что он вернется, начали мучить ее с самого утра. А чем дольше его не было, тем яснее ей становилось, что она больше никогда его не увидит.
     Она, было, направилась в его комнату, чтобы посмотреть, какие вещи он взял с собой, но тут ее вдруг словно молнией поразило и она, как вкопанная, остановилась на бегу посреди коридора: господи, она совсем забыла про отца! Ведь его драгоценная Габриэла сегодня не придет, - а значит, надо его помыть, одеть и накормить.
     Когда она вошла к отцу, он уже не спал и слабо отстукивал голой культей по стене трогательный призыв к Габриэле. Нервы Инге были так напряжены, что она не могла заставить себя быть с ним поласковей. Она автоматически, как робот, выполнила все необходимые процедуры, отвечая однозначными междометиями на его лихорадочные расспросы о вчерашнем, которыми он засыпал ее, как только она надела ему протез и усадила в кресло. Руки ее машинально летали от предмета к предмету, в то время, как в мозгу ее тревожно пульсировал один и тот же вопрос: "Вернется или нет? Вернется или нет? Вернется или нет?"
     Чуткий Отто мгновенно уловил ее отрешенность и взбунтовался - он не желал, чтобы дочь обращалась с ним как с неодушевленным предметом! Он был больной и несчастный, он требовал ее внимания и любви. Но она, глядя в пространство сквозь него, продолжала с бездушной черствостью молча впихивать ему в рот манную кашу, ложку за ложкой, как автомат. И тогда он отказался есть. Он стал выплевывать каждую ложку каши себе на свитер с той же механической монотонностью, с какой она подносила эту ложку к его губам.
     В других обстоятельствах Инге постаралась бы его утешить, но сегодня она сама нуждалась в утешении. После пятой белой кляксы, обильно забрызгавшей синий свитер Отто белыми снежинками каши, она отшвырнула ложку и встала:
     - Мне сегодня не до твоих игр, папа, - жестко сказала она. - Не хочешь есть - не ешь.
     После чего повернулась и вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Отто секунду посидел тихо, наверняка пытаясь постигнуть тот факт, что дочь позволила ему остаться без завтрака. Однако через какое-то мгновение он оправился и принялся колотить лапой в рельс на самых высоких тонах. И колотил, не переставая, весь день, - откуда только силы брались? Из оголтелого упорства Губертусов, что ли? Но и Инге была той же породы - она тоже уперлась и не заходила к нему до самого обеда. Да и некогда было, потому что у ворот раздался звонок и, совершенно по ее душевному состоянию некстати, во двор въехала машина наладчиков холодильных устройств, о которых она начисто забыла. Делать было нечего: раз они уже приехали, пришлось ими заняться, хоть ей было почти немыслимо сосредоточиться на их дотошных вопросах и денежных претензиях.
     И тут произошло нечто абсолютно необъяснимое. Когда один из рабочих открыл герметическую дверь холодильника, оттуда с диким воем выскочил обезумевший Ральф. Боже, и о нем она забыла! Все утро она была до такой степени сама не своя, что даже не заметила отсутствия Ральфа. Инге в который раз пожалела, что верный пес не умеет говорить, - хоть он всем телом картинно выражал свою обиду, свое отчаяние и свою радость от встречи с ней, никакими силами нельзя было добиться от него ответа, кто сыграл с ним такую злую шутку. Трудно было поверить, что это Ури. А если все же Ури - то зачем? И, все-таки, вряд ли Ури, с его технической смекалкой - ведь просто счастье, что вентиляционный люк, выходящий в забойную камеру, был задраен не полностью, а не то огромному псу вряд ли хватило бы воздуха, чтоб дожить до утра. С другой стороны, именно этот, не до конца задраенный люк наводил на Ури: его техническая смекалка как раз бы и подсказала ему этот люк приотворить. Только неясно было, чем ему мог помешать Ральф?
     К обеду наладчики закончили монтаж холодильника и уехали, а Инге, заперла за ними ворота и некоторое время постояла, дожидаясь, пока внизу смолкнет, удаляясь, глухое урчание их машины. Теперь вокруг было совсем тихо, если не считать несмолкаемого колокольного перезвона Отто, плывущего над привычным протяжным шумом леса. Инге нехотя отстранилась от ворот: пора было пойти проведать отца. Войдя в его комнату она обнаружила, что старик сильно нехорош. Хоть лапа его, каждый раз с равномерностью маятника ударив по рельсу, чуть отклонялась вбок и тут же возвращалась обратно для нового удара, это механическое движение было, пожалуй, единственным проявлением жизни его вконец ослабевшего тела. Если не считать дыхания, потому что он, к счастью, все еще дышал. Глаза его были прикрыты веками, губы неестественно стиснуты, нос заострился. Если бы Инге была сейчас способна на жалость, она бы его пожалела.
     Но она к тому времени уже не была способна ни на какие чувства - ни на добрые, ни на злые. Все ее нутро выгрызла тревога, а то немногое, что осталось, выжгла нарастающая уверенность, что Ури уехал навсегда. "Навсегда, навсегда, навсегда!" - надсадно стучала кровь у нее в висках, пока она давала отцу лекарства и наскоро кормила его протертым супом из зеленого горошка, который фрау Штрайх с вечера заботливо оставила в холодильнике. Отто ел покорно, без капризов, явно опасаясь снова рассердить дочь. Она, собственно, и не думала на него сердиться, просто ей хотелось побыстрей покончить с обедом, тем более, что один только вид пищи вызвал у нее отвратительные судороги в пустом желудке, - она сегодня с утра даже чашку кофе была неспособна выпить, а уж съесть что-нибудь и подавно.
     Инге мечтала поскорей покончить с обедом и побежать к воротам, чтобы стоять там, прижавшись лицом к решетке, и прислушиваться, не поднимается ли вверх по дороге фургон. Но когда она, наконец, вырвалась из магнитного поля умоляющих глаз отца и поспешно направилась к воротам, она почувствовала вдруг такую слабость, что передумала и пошла к себе. Ноги и руки у нее были как лед, и в голове болталось какое-то вязкое месиво, похожее на похлебку, которой она кормила свиней. Она вошла в кухню, поставила на огонь чайник и подошла к шкафчику с целебными травами. Открыла дверцу и осторожно извлекла из-за шеренги граненых флаконов маленькую бутылочку с желтой жидкостью. Секунду повертела ее в пальцах и так же осторожно поставила обратно на полку - нет, нет, умирать пока рано, это она еще успеет.
     Инге бросила в высокую фаянсовую кружку щепотку сухих смородиновых листьев, залила их крутым кипятком и отставила в сторону, чтобы чай настоялся. Все это - не отрывая глаз от телефона. Не то, чтобы она рассчитывала, что телефон возьмет и зазвонит под напором ее взгляда, но какое-то подобие смутной надежды на это теплилось на задворках ее сознания. Она в тысячный раз глянула на часы и усилием воли подавила эту бессмысленную надежду - хватит обманывать себя: все разумные сроки возвращения Ури уже давно прошли и ничем нельзя объяснить его отсутствие. Ничем, кроме того, чего она так боялась.
     Инге внезапно поняла, что ей надо сделать. Надо вызвать такси и поехать на городской вокзал: она ведь сама вчера предложила Ури взять фургон, чтобы добраться до вокзала. Ей даже на миг показалось, что при виде припаркованного на вокзальной стоянке фургона она почувствует некоторое облегчение, - любой приговор лучше этой мучительной неопределенности. Она потянулась было к телефонной книге, вроде бы стремясь поскорее найти номер таксопарка, но рука ее бессильно упала, так и не дотянувшись до книги, - она потеряла всякую волю к действию.
     Инге заставила себя отхлебнуть несколько глотков душистого чая из кружки, и ей неожиданно остро захотелось чего-нибудь сладкого. Она подняла крышку сахарницы - нет, не то! При мысли о варенье ее передернуло, но ничего другого в доме, похоже, не было. И тут она вспомнила, что в одном из ящиков буфета еще с прошлого года валяется под салфетками едва початая коробка шоколадных конфет, подаренных ей когда-то Карлом. Она открыла ящик, поставила коробку на стол и принялась пожирать конфеты с непостижимой жадностью - она запихивала в рот, один за другим, коричневые шарики, наполненные загустевшим ликерным сиропом, торопливо перемалывала их зубами и с наслаждением глотала липкие комки томно млеющей на языке шоколадной мякоти. За несколько минут она почти покончила с коробкой, не пытаясь преодолеть навалившуюся не нее дурноту, с трудом доплелась до своей спальни и, не раздеваясь, рухнула в неубранную с утра постель. Тяжелое мутное забытье мгновенно поглотило ее целиком, со всеми ее надеждами, страхами и отчаянием.
     Ей долго-долго снилось, что где-то совсем близко пронзительно звонит телефон, а она знает, что это Ури, но никак не может сбросить с себя чьи-то цепкие руки, мешающие ей подняться и снять трубку. И чем громче телефон звонит, тем крепче стискивает ей грудь невидимая злая сила, прижимая ее к подушке и не пуская ее подняться с постели и ответить. Она громко заплакала во сне, мучительно медленно отодрала от своего пересохшего горла чужие настойчивые пальцы и проснулась.
     В спальне было темно и тихо. "Ури! " - привычно окликнула Инге и тут же вспомнила все: вчерашнюю безумную ночь и сегодняшнее беспросветное ожидание. Она глянула за окно - там тоже было темно и тихо. Сколько же времени она проспала? Не включая свет, она неторопливо подошла к окну и прижалась лицом к холодному стеклу - ей некуда было спешить, некого было ждать. Разве что посланцев Руперта Вендеманна.
     И тут она услышала натужный рев мотора, сопротивляющегося чрезмерной скорости, с которой его гнала в гору непреклонная рука. В этом звуке была и смутная угроза, - а вдруг это "они"?, и смутная надежда, - а вдруг это Ури? Инге, вялая после своего обморочного сна, не успела еще толком разобраться в нахлынувшей на нее неразберихе чувств, как фургон - теперь-то она уже не сомневалась, что это фургон! фургон! фургон! - вылетел на площадку перед мостом и резко остановился. Вместо того, чтобы броситься отворять ворота, она, словно зачарованная, наблюдала, как Ури выскочил из кабины, рывком распахнул ворота, вернулся обратно за руль и въехал во двор.
     "Ну вот и все, никуда он не убежал, - пронеслось у нее в голове, и она беззвучно заплакала и засмеялась одновременно. - Какая я дура: вся извелась в тревоге, а он здесь, он вернулся!" Ее начала бить сильная дрожь, - она вспомнила, что такая дрожь случилась с ней когда-то в детстве, когда она упала зимой в холодную речку, и ее чудом вытащили на берег случайные рыбаки. Дрожь тогда началась у нее не сразу, а после того, как они принесли ее в "Губертус", завернули в одеяло и дали выпить горячего вина.
     Инге хотела постучать в окно и окликнуть Ури, но не смогла, - ее сковала ужасная слабость, руки сделались как ватные и язык присох к небу. А Ури вместо того, чтобы въехать в гараж, подогнал фургон задом к новому холодильнику, выпрыгнул из кабины и устремился к лестнице, ведущей на кухню. В руке его был зажат какой-то длинный предмет, но Инге не могла рассмотреть в темноте, что это. Когда на лестнице зазвучали его поспешные шаги, она стряхнула с себя оцепенение и, смеясь и плача, бросилась ему навстречу.
     Но когда она вбежала в кухню, ожидая увидеть его в дверном проеме, снаружи раздался резкий звук поворачиваемого в замке ключа, а вслед за ним торопливый стук каблуков Ури по лестнице вниз. Не пытаясь даже осознать, зачем он ее запер и куда он так спешит, Инге щелкнула выключателем уличного света и подошла к окну, забранному витой чугунной решеткой. Из темноты кухни ей было хорошо видно, как Ури пересекал залитый светом двор, - было что-то пугающее и окрыленное в стремительности его походки. "Что еще стряслось?" - ужаснулась она обреченно, предчувствуя беду. Ури распахнул дверцы фургона и скомандовал:
     - А ну, выходите, суки! Руки за голову и вниз по одному!
     При этом он поднял к плечу продолговатый предмет, который до того держал в руке, и Инге сообразила, что это - охотничья двустволка. Из фургона одна за другой начали выпрыгивать неловкие фигуры с поднятыми вверх руками. Значит, Ури привез в фургоне людей! Кого? Откуда? Зачем? Может, Руперт уже успел вызвать сюда "их"? Пленников оказалось пятеро. Четверых Инге опознать не могла, но рассмотрела достаточно ясно, чтобы убедиться, что Руперта среди них нет. Да и вообще, вряд ли среди них был кто-нибудь из соратников Гюнтера фон Корфа - возраст не тот, слишком стары, кроме одного, пятого, которого Инге, кажется, узнала - племянника фрау Штрайх, Дитера, оболтуса и забияку. Вернее, этот испуганный парень в шутовском охотничьем костюме был бы вылитый племянник фрау Штрайх, если бы он был в своей обычной, усеянной кнопками, ублюдочной униформе из черной кожи. Пока Инге, парализованная невероятностью происходящего, по-идиотски пыталась решить, Дитер или не Дитер этот испуганный юнец в шляпе с пером, Ури открыл двери холодильника и приказал:
     - Всем раздеться! Догола!
     И, вероятно, в ответ на чей-то тихий вопрос, припечатал:
     - Догола, я сказал! Догола! Я ведь должен убедиться, что среди вас нет евреев.
     Испуганные фигуры продолжали топтаться на месте, не опуская рук. Дитер выкрикнул какой-то протест, на что Ури взвел оба курка и пригрозил:
     - Никаких споров! Даю вам полминуты, потом стреляю!
     Напряженные нотки в его негромком голосе немедленно заставили Инге поверить, что он и впрямь через полминуты может выстрелить. Его пленники очевидно тоже поверили в это: через полминуты все они, как миленькие, предстали перед Ури совершенно голые. Картина получилась довольно безобразная: их несовершенные бледные тела выглядели голубыми в свете ночных фонарей, что придавало фантастический оттенок этому и без того запредельному зрелищу.
     - А теперь марш в газовую камеру! - скомандовал Ури, ука- зывая на дверь холодильника, - Я построил ее специально для вас. Хочу посмотреть, как чувствуют себя в газовой камере настоящие арийские герои.
     "Какая еще камера? Что он мелет? Он совсем голову потерял!" - затравленно думала Инге, не в силах шелохнуться. Ей даже на миг показалось, что все происходящее во дворе - просто продолжение только что привидевшегося ей дурного сна. Но увы! - ей тут же пришлось признать, что это не дурной сон, а дурная реальность. Пленники за окном унылой процессией потянулись в холодильник, голубоватый свет фонарей сиреневыми бликами переливался на неровных полусферах их голых задниц. Инге застыла у окна в странном оцепенении, и только мысли ее метались с бесконтрольной скоростью, не находя ни выхода, ни объяснения происходящему перед ее глазами кошмару. Что-то произошло между Ури и этими насмерть перепуганными чужими людьми. Что они сделали Ури? Как умудрились довести его до такого безумия?
     Большая головастая тень метнулась Ури под ноги - Ральф! Только Ральфа тут недоставало! Тень руки Ури легла на тень собачьей головы:
     - Видите, все организовано по правилам, даже сторожевая собака есть. Как жаль, что вы уже не сумеете выразить мне свое арийское мнение о качестве проведенной мною акции, - начал было Ури почти доброжелательно, но, видно, заметив какое-то замешательство в нестройном движении обнаженных голубоватых тел, резко приподнял ружье и прикрикнул:
     - А ну, живей! Живей! Все как один - немедленно в камеру!
     Пленники испуганно ускорили шаг, и вся процессия стремительно исчезла в темном зеве холодильника. Ури крикнул им напоследок:
     - Внимание! Приготовиться! Включаю "Циклон В"! Дышите глубже!
     Он твердой рукой наложил засов на герметическую дверь холодильника, потом подошел к пульту управления на торцовой стене и включил какой-то рубильник, - Инге издали не могла рассмотреть, какой именно. Она еще секунду ошеломленно наблюдала, как Ури, прильнув к дверному глазку, любовался тем, что происходит внутри холодильника, пока не осознала с облегчением, что включить он мог только вентиляционную систему и лампочку на потолке, потому что с новенькой холодильной установки еще не были сняты пломбы.
     После первой неуверенной попытки мыслить логически Инге почувствовала, как к ней возвращается самообладание. Она стряхнула сковавшее ей руки и ноги оцепенение и неимоверным усилием воли не то что оторвала, а буквально оттащила себя от окна, - нужно было срочно прекратить безобразный спектакль во дворе и выпустить из холодильника несчастных пленников Ури, пока кто-нибудь из них не окочурился со страху. Выйти во двор можно было только через дверь покоев Отто, и Инге, почти окончательно придя в себя, со скоростью призового спринтера помчалась по подземному коридору. На площадке у дверей она с разбегу налетела на кресло отца, - напрягая последние силы, старик пытался самостоятельно выехать во двор.
     При виде отца Инге вспомнила, в каком состоянии она оставила его после обеда, и, рысцой огибая его кресло, подумала восхищенно и бессердечно, словно о чужом: "И он туда же! Откуда только силы берутся?"
     "Кто там? Что там? Возьми меня!" - лихорадочно застучал в рельс Отто вслед дочери, но ей было не до него. Она подбежала к Ури и тряхнула его за плечо:
     - Ты что, спятил? Сейчас же отопри дверь!
     Ури рывком обернулся и уставился - вроде бы на нее, но мимо: в его несфокусированных глазах не промелькнула даже искра узнавания и взгляд его проскочил сквозь нее к чему-то отдаленному, что видел только он один. По-прежнему не узнавая ее, он поднял ружье, прицелился и отрывисто произнес несколько слов на иврите. Хоть смысла его слов Инге не поняла, содержание его речи было ей очевидно: если она будет ему мешать, он выстрелит. Сомневаться в том, что он выстрелит, не приходилось - такой взгляд был у него тогда, в ванной, когда она впервые услышала о засаде в лагере беженцев и о том, как он всех без разбора скосил автоматными очередями.
     Опасаясь прикоснуться к Ури, Инге сделала несколько шагов в сторону и прошептала ласково, успокаивающе:
     - Ури, это я, Инге. Ты ведь не станешь в меня стрелять, правда?
     Он не ответил, но и не опустил ружье. Инге секунду помедлила и решилась: она, чтобы отдалиться от Ури, сперва попятилась от него мелкими шажками, а потом стремительно метнулась к свинарнику и рванула на себя тяжелую дверь. Весь тот бесконечно долгий отрезок времени, пока дверь не захлопнулась за ней, даруя прикрытие и безопасность, кровь пульсировала у нее в висках в дурацком ритме детской считалки: "Выстрелит, не выстрелит, ку-ку-ка-реку! Выстрелит, не выстрелит, ку-ку-ка-реку!". Но он, слава Богу, не выстрелил, ку-ку-ка- реку!
     Дальше все уже становилось сравнительно простым - нужно было пройти в забойную камеру и отдраить створки раздвижной автоматической двери, монтаж которой как раз сегодня завершили рабочие из города. Инге никогда еще не приходилось оперировать этой дверью, но она знала принцип ее устройства и не сомневалась, что справится. Труднее было предсказать, как ей потом удастся справиться с Ури, потому что принцип его устройства она тоже знала и ничего хорошего на этой стадии не предвидела. Но сейчас у нее не было выбора: проблемы можно было решать лишь по мере их поступления и не стоило загадывать вперед больше, чем на один шаг.
     Поспешно просматривая инструкцию, висящую возле новой двери, Инге с облегчением отметила, что к ней полностью вернулась ясность сознания и привычная практическая смекалка. Она набрала нужный код и нажала стартовую кнопку. Створки дверей дрогнули и начали медленно отделяться одна от другой, приводя при этом в движение покрытый белым пластиком помост с укрепленными на стойках крюками для подвески свиных туш. В щель, образованную расползающимися в разные стороны створками, Инге увидела пять обнаженных тел, застывших в странных позах на полу холодильника. Пока она пыталась мысленно охватить открывшуюся ей неправдоподобную картину, помост с крюками пополз из забойной камеры в холодильник, чуть слышно поскрипывая и вздыхая.
     - Поднимайтесь с пола! - скомандовала Инге, въезжая на помосте в холодильник. - Никакого газа тут нет!
     Голые фигуры вяло зашевелились, явно не веря в то, что они живы. Судя по запаху, кого-то здесь славно вырвало, возможно и не одного. "Вот черт, придется потом хорошенько вымыть пол!" - буднично подумала Инге. И тут один из голых - незнакомый, коренастый и лысый - вдруг вскочил на помост, с громким воем бросился на Инге и стал ее душить. От неожиданности она упала на пол, больно стукнувшись головой о край помоста, и тут на нее навалилось несколько голых тел - очевидно, к первому нападающему присоединились все остальные. Инге начала яростно отбиваться, пиная ногами чьи-то мягкие животы и царапая ногтями чьи-то костлявые спины, но силы были неравные - их было слишком много на нее одну.
     Однако в самый последний миг, когда Инге уже смирилась с тем, что в благодарность за спасение эти мерзкие мужики сейчас ее задушат, они внезапно все разом отвалились от нее, словно их ветром сдуло. Инге с трудом приподняла голову, - руки и ноги ее дрожали отвратной мелкой дрожью, - и увидела нависающую над ней морду Ральфа с разинутой в счастливой улыбке пастью. Голос Ури произнес где-то за кадром:
     - Ральф, сидеть!
     Голова Ральфа неуверенно качнулась из стороны в сторону.
     - Сидеть, я сказал! - повторил Ури, и морда Ральфа застыла в преданном оскале. Инге с трудом приподнялась на локте и огляделась вокруг: было очень тихо, Ури стоял в проеме распахнутых дверей холодильника, не спуская глаз с забившейся в угол горстки обнаженных тел. После короткого молчания он сказал негромко:
     - А теперь катитесь отсюда поскорей! Представление окончено.
     Пленники не заставили просить себя дважды, - голые пятки торопливо прошелестели по камням и выкатились во двор. Ральф навострил уши и припустил вслед за убегающими босыми ногами. Инге вскочила с пола и рванулась им вдогонку - ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы они прибежали из замка в деревню нагишом! Ури отошел от дверей и стоял посреди двора, опираясь на ружье, как на трость. Расслабив в каком-то смутном подобии улыбки только что круто сведенные судорогой лицевые мышцы, он не сделал даже малейшей попытки остановить стремительное бегство своих испуганных пленников. Похоже, приступ ярости у него уже прошел - внезапно, как обычно, - но обращаться к нему сейчас за помощью было бы совершенно бесполезно, особенно после такой сильной встряски. Инге обогнула его с фланга и протянула руку:
     - Ключи от фургона, живо!
     Он вынул ключи из кармана и безропотно положил их в ладонь Инге - сразу после приступа он становился кротким, как ягненок. Голая стайка тем временем добежала до ворот и заметалась там в поисках выхода. Прежде, чем они сообразили, что ворота незаперты, - Ури было не до того, когда он въехал во двор, - Инге подозвала Ральфа и приказала ему сторожить ворота, а пленникам предложила вернуться за своей одеждой и одеться. Трое пожилых немедленно вернулись и начали торопливо вылавливать из общей кучи свои сорванные впопыхах одеж- ки, а Дитер и тот лысый, который пытался задушить Инге в холодильнике, продолжали, негромко переговариваясь, топтаться у ворот, нисколько не стесняясь своей наготы.
     Кто знает, какую контратаку они там задумывали? А если даже они просто-напросто планировали, как половчей отсюда удрать, их все равно нельзя было отпустить в деревню так вот, в чем мать родила. И хоть Инге вовсе не по душе была карательная роль, навязанная ей безрассудством Ури, ей пришлось повысить голос:
     - Эй вы, там, у ворот! Немедленно идите одеваться! - воспоминание о том, как они только что злобно пинали и тузили ее, несомненно помогало ей быть суровой и непреклонной. - И учтите: чуть что, я спущу нa вас Ральфа.
     Оба, и Дитер, и лысый, неохотно побрели назад, к холодильнику, так что через пару минут Инге удалось под бдительным присмотром Ральфа загнать в фургон всех пятерых, уже одетых и обутых. Но как только она заперла дверцу и повернулась с ключами в руке, чтобы сесть в кабину, в круг света перед свинарником выкатилось кресло Отто. Что ж, отлично: похоже, можно было начинать новое представление - те же и Отто! И впрямь, едва затормозив перед самым фургоном, старик начал лихорадочно отстукивать:
     "Кто там? Куда ты? Что случилось?"
     Инге потянулась свободной рукой к отцу, чтобы приласкать и утешить, - по правде говоря, он был ей сейчас совершенно некстати, но бросить его в одиночестве посреди двора тоже было невозможно. Перебирая пальцами жидкие седые пряди отцовских волос, Инге думала только о том, как бы поскорее увезти из замка фургон с опасным грузом. Нельзя было больше медлить, надо было срочно уезжать, а для этого нужно было забрать у Ури ружье. Не слишком надеясь на разумную реакцию, Инге все же обернулась к Ури, который по-прежнему неподвижно стоял за ее спиной, опираясь на ружье, - чтобы не упасть, что ли? - и вкрадчиво сказала:
     - Может, ты отдашь мне это ружье, Ури?
     К ее удивлению при звуке ее голоса Ури встряхнулся, как собака после дождя, мгновенно вышел из оцепенения и послушно направился к ней, протягивая ей ружье. Она стиснула в ладони согретый его пальцами приклад и попросила, отлично сознавая, что Отто и Ури совершенно несовместимы:
     - Ури, сделай одолжение: пока я смотаюсь в деревню, отвези Отто к себе, помой его и покорми.
     Отто, конечно, поднял несогласный трезвон, в котором возражения против Ури перемежались вопросом "зачем ружье?". Пленники в фургоне восприняли этот трезвон как сигнал к бунту и начали колотить каблуками в стенки, громко требуя, чтобы их или выпустили или поскорей увезли. Инге поняла, что они больше не потерпят никаких проволочек, и не решилась дальше испытывать их терпение. Она быстро откатила кресло отца в сторону, вскочила в кабину и, крикнув Ури: "Скорей открой ворота!", стала выводить фургон со двора. В последнюю минуту она притормозила на мостике через ров, распахнула дверцу кабины и свистнула Ральфу, - вовремя сообразив, что надо взять пса с собой, если она не хочет, чтобы ее оскорбленные пассажиры растерзали ее в клочья, как только она выпустит их из фургона.
     Благодаря ее сообразительности операция по освобождению пленников прошла безо всяких осложнений: Инге остановила фургон возле "Губертуса", в сопровождении Ральфа вышла из кабины, открыла дверцы фургона и негромко предложила всем выходить. Они не заставили себя долго просить и начали поспешно прыгать вниз, лишь чуть-чуть замешкавшись в дверях из-за того, что каждый норовил локтями оттолкнуть остальных, чтобы поскорее выскочить из фургона. В результате два старика упали и, кажется, слегка разбили коленки, но тут же бодро поднялись на ноги и устремились в кабачок вслед за другими.
     Дождавшись, пока за последним, самым толстым и неуклюжим, закроется дверь кабачка, Инге аккуратно вытерла рукавом приклад и ствол ружья - на всякий случай, чтобы не оставлять отпечатки пальцев, - и положила его на верхнюю ступеньку лестницы. Направляясь к фургону, она заметила, что из-за неплотно задернутых штор за нею наблюдает множество глаз, - нельзя было назвать с уверенностью тех, кто стоял там, с жадным любопытством приникая к окну, но угадать можно было с большой долей вероятности.
     Перед самым въездом на мост фары фургона выхватили из тьмы печальную фигуру, примостившуюся на перилах, как птица на ветке. Инге вгляделась в смутный силуэт и узнала Клауса. Она опустила стекло и окликнула его. Клаус тут же охотно, будто только этого и ждал, соскочил с перил и заглянул в окно фургона. Даже в темноте Инге увидела, что он плачет, и плачет уже долго - все лицо его распухло от слез. Инге вспомнила сбивчивый рассказ Клауса о парашютисте, который выпрыгнул из окна самолета в ту ночь, когда она подобрала Ури, и ей вдруг показалось, что и сегодня должна быть какая-то связь между горькими слезами Клауса и безумной выходкой Ури.
     - В чем дело, Клаус? - спросила она, представляя себе разъяренного Ури с ружьем, - Тебя кто-нибудь обидел?
     - Я сегодня сорвал банк! - объявил Клаус, заливаясь слезами.
     - Какой банк? - оторопела Инге, снова, совершенно некстати, представляя себе Ури с ружьем.
     - В игровом автомате! Никто никогда еще не мог его сорвать, а я сорвал! И пусть больше не говорят, что я идиот!
     - Молодец! - с облегчением вздохнула Инге. - Из-за чего же ты плачешь?
     - Из-за мамки! Она забрала у меня все, - Клаус ловким движением вывернул оба кармана своей куртки, чтобы показать Инге, как там пусто, - Ни пфеннига мне не оставила! Чтоб я знал, как бросать стрелы!
     - Какие еще стрелы? - Инге в который раз представила себе Ури с ружьем, однако никакие стрелы в эту картину не вписывались.
     - Одна красная, другая зеленая, - пояснил Клаус, окончательно сбив ее с толку.
     - Куда же ты бросил красную стрелу? - вяло спросила Инге, теряя интерес к приключениям Клауса и готовясь нажать на газ.
     - Красную я бросить не успел, а зеленой я попал точно в задницу Гейнца, - похвастался Клаус. И заметив, что Инге собирается включить мотор, поспешно добавил. - Если бы не я, они бы точно стянули с Ури штаны.
     Рука Инге застыла на полпути к зажиганию, а мысли заметались в ужасе - неужели, все-таки, "они"? Она спросила хрипло, не узнавая собственный голос:
     - Кто такие "они"?
     - Да все эти охотники: и городские, и наши. И Дитер-фашист с ними.
     Инге вспомнила бледную голую задницу Дитера - она даже не знала, что его прозвище фашист, - нет, слава Богу, кажется, не те "они"!
     - А зачем им понадобилось снимать с Ури штаны?
     - Чтобы проверить, что он - еврей. Их Гейнц подучил. А что такое еврей? - полюбопытствовал Клаус, но не стал ждать ответа, а затарахтел, как по-писанному:
     - Я как увидел, что Гейнц душит Ури, так и всадил стрелу прямо ему в зад. Я сам не знаю, как у меня это вышло. Может, если бы я целился, я бы не попал. Ох, он завыл! Отпустил Ури, схватился обеими руками за зад и завопил: "Меня застрелили!". Ну, Ури, конечно, тут же их всех раскидал, схватил ружье и загнал их в фургон. И увез.
     - Куда?
     - Не знаю, я не стал смотреть. Я скорей побежал домой, пока Гейнц не догадался, что это я бросил в него стрелу. Но мамка дошлая, она все равно догадалась. И как вернулась из "Губертуса", сразу забрала у меня все деньги. Она меня хотела побить, но я вырвался и убежал.
     Клаус уже не плакал, так воодушевил его рассказ о собственных подвигах.
     - А теперь иди домой, не будешь ведь ты всю ночь тут сидеть, - сказала Инге ласково и потянулась потрепать его по щеке. Но влажная от слез щека радостно дрогнула у нее под пальцами и она быстро отдернула руку, вспомнив рассказ Ури про эротические сны Клауса.
     - Я туда ни за что не пойду, - упрямо покачал головой Клаус.
     - Твоей мамки нет дома, она опять вернулась в "Губертус", - сказала Инге уверенно, перебирая в памяти следившие за нею только что из-за штор кабачка любопытные глаза: одни из них точно принадлежали Марте.
     - Тем более не пойду, - окончательно уперся Клаус, - Раз она пошла в "Губертус", значит она приведет с собой домой Дитера-фашиста. А я его не переношу.
     - Откуда ты знаешь, кого она приведет? - удивилась Инге.
     - Она весь день шушукалась с ним, рассказывала, как души общаются через тело.
     - А как они общаются? - не удержалась полюбопытствовать Инге.
     Клаус глубоко вдохнул воздух и зачастил чужим голосом, напомнив Инге слова Ури про его магнитофонную память:
     - "...в свечном воске смешаны душистые травы, от которых голова кружится, и когда мы долго поем, мы становимся как один человек, будто все поем одним голосом. Тогда мы все падаем на пол, как попало - кто на колени, кто ничком, и начинаем кататься по полу и друг по другу... к нам приходит озарение и мы уже не знаем, где чьи руки, где чьи ноги..."
     Это было что-то новое, какой-то очередной, незвестный Инге, виток в жизни Марты, которая раньше делилась с Инге мельчайшими деталями своих многочисленных недолговечных приключений. Клаус выдохнул воздух и завершил свою драматическую декламацию спокойной констатацией факта:
     - Она рассказывает это всем, кого собирается привести ночью домой.
     Подумать только, кто бы мог ожидать такой проницательности от деревенского дурачка? Инге стало жаль беднягу, тем более, что сердце ее размягчилось после рассказа Клауса о схватке в кабачке.
     - Ладно, садись в кабину, - вздохнула она, предвидя очередные осложнения с ревнивой дурой Мартой, и, оттеснив плечом Ральфа, отворила дверцу пассажирского сиденья, - Будешь ночевать в замке.
     А что еще было делать - оставить доблестного спасителя Ури всю ночь сидеть на перилах? Тем более, что после сегодняшних подвигов Ури осложнений все равно было не избежать. Клаус быстренько, пока она не передумала, втиснулся в кабину рядом с Ральфом и спросил:
     - А Ури и вправду еврей?
     Инге, занятая своими мыслями, не стала ему отвечать, а наоборот, постаралась выудить из его памяти как можно больше деталей стычки между Ури и охотниками. Конечно, не следовало слишком полагаться на свидетельские показания Клауса, однако пока они доехали до замка, она все же умудрилась ухватить суть досадного происшествия в кабачке.
     Инге высадила Клауса и Ральфа у ворот, завела фургон в гараж, и, выйдя из кабины, остановилась в темноте с ключами в руке, обдумывая, как вести себя сейчас с Ури. Выходило, что ей не следовало не то что бранить, но даже упрекать его за устроенный им безрассудный спектакль. Она боялась, что любая мелочь может побудить его сорваться с места и уехать домой. Тут было отчего прийти в отчаяние - будто одного превращения Карла в Гюнтера фон Корфа было недостаточно!
     Инге больно пнула колесо фургона, повинного только в том, что он неспособен был ответить на сотый раз заданный ею простой вопрос: что побудило Ури заехать в "Губертус" в столь поздний час? Какая злая сила занесла его туда, в то время, как она с ума сходила, что его все нет и нет? Перебирая в памяти сбивчивый перечень событий сегодняшнего вечера, Инге вдруг натолкнулась там на какой-то, вскользь упомянутый Клаусом, телефонный разговор. Не для того ли Ури заскочил в кабачок, чтобы позвонить кому-то, с кем хотел поговорить по секрету от Инге? Если она угадала правильно, то кто бы это мог быть?
     Инге вздохнула и направилась к выходу - ладно, все равно, стоя тут, в гараже, она ничего не узнает, пора возвращаться в дом и посмотреть в глаза Ури. Это была непростая задача после всего, что произошло с ними и между ними, после всего того, что открылось за эти сутки ей в Ури и ему в ней. Она даже предположить не могла, в каком состоянии она найдет Ури сейчас, - в тягостном ли оцепенении, случающимся с ним иногда вслед за приступом, в холодной ли ярости, ведущей к новому приступу?
     В кухне было темно, и Инге решила сперва заглянуть к Отто, - не столько из чувства долга, сколько чтобы еще немного оттянуть встречу с Ури с глазу на глаз. В спальне Отто было тихо, на столике у кровати горел ночник, слабо освещая спокойное лицо спящего отца. Тревога слегка отпустила Инге, - значит, Ури сумел поладить с упрямым стариком и умудрился уложить его в постель, не дожидаясь ее возвращения. Немного успокоившись, она прошла по подземному проходу и направилась к себе в спальню, из-за приотворенной двери которой в коридор просачивалась узкая полоска света. Еще из рыцарского зала Инге услышала оживленный голос Ури, - он говорил по телефону. Она невольно замедлила и приглушила шаги, чтобы, не спугнув Ури, услышать, с кем он так весело болтает, но тут же устыдилась своих низменных побуждений и, шумно отворив дверь, почти ворвалась в спальню. Ури прямо в ботинках лежал на кровати, на смятом после ее дневного обморочного сна кремовом покрывале и дружески улыбался кому-то в телефонную трубку.
     - Тебе привет от Вильмы, - буднично сказал он Инге как ни в чем ни бывало. Словно между их последней дружеской беседой и этой минутой не стояло надменное лицо Гюнтера фон Корфа и не мельтешили в голубоватом свете уличных фонарей бледные зады испуганных пленников Ури.
     - Она завтра не придет обмерять нижний зал.
     С этими словами, уместными в их прошлой, "доисторической", благополучной жизни, но, казалось бы, совершенно неуместными на том драматическом перекрестке, куда занесло их за прошедший долгий день, Ури положил трубку и повернулся к Инге спокойно и открыто, будто события этих суток не легли между ними непроходимой пропастью. В посадке его головы появилась какая-то новая, неожиданная хрупкая грация, так не вяжущаяся со спортивным разворотом его крутых плеч. Инге присмотрелась к нему получше и вдруг поняла, в чем дело:
     - Ты что, подстригся? - засмеялась она и наклонилась, чтобы его поцеловать. Касаясь губами нежной, все еще юношеской ложбинки, обнаружившейся в результате стрижки у него за ухом, она не удержалась трезво отметить про себя, что стрижка - неплохой, но недостаточный предлог для слишком долгой отлучки.
     - Давно пора было, я совсем зарос.
     Инге все же не сумела удержаться от полуупрека-полу-вопроса: "Так-таки целый день проторчал в парикмахерской, бедняжка?", о котором, впрочем, тут же пожалела, потому что открытый взгляд Ури в ответ заволокся непроницаемой пленкой лжи, - ну зачем ей, дуре, понадобилось нарываться на неприятности?
     Однако надо признать, что все в поведении Ури, кроме этого лживого взгляда, казалось искренним и правдивым:
     - Ну уж и целый день! - пожал он плечами, начисто отрицая ее нелепое предположение, - Я очень много успел и кроме стрижки: сдал мясо, в два места, заметь, смотался в Ландау, сдал вещи в чистку, а потом еще заскочил на почту в Вормсе и получил письмо от своей мамочки, полное упреков и подозрений. В порыве раскаяния, я помчался в родной "Губертус" и подоспел как раз вовремя, чтобы свести, наконец, счеты с этими нацистами. Так что теперь я смогу достойно ответить на упреки моей непримиримой еврейской мамы.
     Ури произнес эту последнюю сентенцию слишком беспечно-насмешливо, из-за чего Инге не сумела подхватить его легкомысленный тон, а сказала невпопад то, о чем ни разу не подумала въявь, но что таилось, наверно, все это время у нее в подсознании:
     - Теперь они тебя убьют.
     Сказала и тут же прикусила язык, сама испугавшись своих слов, - что это еще за пророчества? Откуда она эту идею взяла - спугнуть она его хочет, что ли?
     Но один раз возникшая из ничего, неправдоподобная идея эта уже приобрела право на существование. Сердце Инге стиснулось предчувствием, хотя Ури только усмехнулся в ответ:
     - Кишка у них тонка меня убить!
     Инге не стала настаивать, тем более, что на кухне загрохотал сапогами Клаус, который уже покормил свиней и пришел спрашивать, где ему спать. Инге дала ему бутерброд и отправила спать к Отто, а потом, после некоторых колебаний, подняла трубку и набрала номер Марты - разумно было, все-таки, сообщить этой вздорной дуре, что Клаус ночует в замке, а не то, она еще вызовет полицию его искать. Телефон долго не отвечал, и Инге уже готова была дать отбой, как в трубке что-то звякнуло, и голос Марты нелюбезно спросил, какой кретин звонит приличным людям в такой поздний час. Инге тут же пожалела, что послушалась несовместимого с Мартой голоса здравого смысла,
     но отступать было поздно, - она сухо сказала свое про Клауса и хотела было положить трубку, но Марта вдруг разъярилась и осыпала ее помойной бранью с упоминанием всех ее, Инге, грехов. Тут уже досталось и ее лживой вежливости, и ее приворотным травам, и ее проклятому иностранцу, который шуток не понимает и поступает с порядочными людьми не по-людски, и даже ее старому развратнику-отцу, который не стыдится заказывать, чтобы ему доставляли на дом порнуху.
     Неизвестно, сколько времени Инге, словно завороженная, внимала бы этому потоку брани, не перебивая, если бы сердитый мужской голос не ворвался во вдохновенные тирады Марты, чтобы положить им конец. "Я иду, Дитер!" - крикнула Марта и бросила трубку. Значит, Клаус знал, что говорил, - его мать и вправду привела домой Дитера-фашиста! Недоброе предчувствие кольнуло Инге, - кто знает, что может выйти из этого союза после сегодняшних происшествий!
     Она так и стояла с замолкшей трубкой в руке, пока сзади к ней не подошел Ури. Он притянул ее к себе и прошептал куда-то за ухо, что он хоть и постригся, но не в монахи. Забыв о своих страхах, Инге прильнула к нему.
    

КЛАУС

     Вечером, как только мы с фрау Инге приехали в замок, я побежал в свинарник проверить, не вернулся ли Ганс. Потому что, если бы он вернулся, он был бы там, - они ведь с утра уже закололи каких-то других свиней. Значит, если бы фрау Инге даже захотела его заколоть, то она бы еще не успела. Но Ганса нигде не было, напрасно я надеялся, что он ночью нашел дорогу обратно в замок и теперь весело выбежит мне навстречу и станет просить, чтобы я почесал ему спину. Я покормил свиней и пошел ночевать на диван к Отто, но никак не мог заснуть и все думал, как мне найти Ганса. Думал-думал, но так ничего и не придумал, а потом мои мысли сделали круг и вернулись в "Губертус". Я стал вспоминать, как я здорово бросил стрелу в Гейнца за то, что он хотел проверить, еврей Ури или нет. И вспоминал, пока не заснул.
     Все утро, пока мы с Ури мыли свинарник, мне хотелось спросить у него, что такое еврей, но у меня никак не выходило. Каждый раз, когда мы с ним встречались возле крана, я открывал рот, чтобы задать свой вопрос, но язык у меня прилипал к зубам, и слова застревали, не знаю, почему. Я как будто боялся, что Ури рассердится на меня, как он рассердился вчера на тех охотников в "Губертусе".
     Когда мы закончили кормить свиней, Ури спросил, не хочу ли я пойти с ним осматривать старую водяную цистерну, из которой выливали воду, когда на замок нападали враги. Я хотел сказать, что хочу, но вспомнил, как мы прошлый раз спускались по темной лестнице в темный вонючий подвал, и спросил:
     - Надо будет спускаться в подвал?
     Ури засмеялся - он тоже вспомнил, как я испугался тогда в подвале.
     - Не трусь, - сказал он, - Если даже понадобится лезть в подвал, я полезу один.
     Мы взяли два фонаря и веревку и пошли через кухню к подземному коридору. Когда мы проходили мимо фрау Инге, которая жарила что-то вкусное на большой сковородке, она спросила:
     - Куда это вы с веревкой?
     - Идем в башню, делать кое-какие обмеры, - ответил Ури, остановился возле фрау Инге, протянул руку через ее плечо и приподнял сетчатый круг, которым она прикрывает сковородку, чтоб не брызгалась:
     - Что за чудо ты тут создаешь?
     Фрау Инге засмеялась и небольно хлопнула Ури по руке, чтобы он накрыл сковородку и не разбрызгивал жир:
     - Секрет! Придешь обедать - узнаешь.
     Ури опустил крышку на место и поцеловал фрау Инге за воротник, туда, где кусочек шеи выглядывает у нее из-под волос. У меня от этого поцелуя сразу пропал аппетит, и я стал думать, что если бы я мог вот так просто целовать фрау Инге в шею под волосами, я бы вообще никуда не пошел, а остался бы возле нее и целовал бы ее еще и еще. И еще, и еще! Но Ури не остался с ней и даже не поцеловал второй раз, а сказал:
     - Все-то у тебя секреты!
     Потом снял со стены связку с двенадцатью красавцами и направился к выходу, а я пошел за ним, хотя мне очень хотелось остаться.
     Может быть, если бы на этот раз Ури повел меня вниз, в тот вонючий подвал, я бы с ним не пошел, а вернулся бы на кухню и смотрел, как фрау Инге наклоняется над плитой и протягивает руки к сковородке. Я бы тихо сидел и смотрел, и никто бы не знал, о чем я думаю. А я бы мог думать, что я подхожу к фрау Инге сзади, беру ее за плечи и целую в шею под волосами. Но мы не стали спускаться вниз, а наоборот, поднялись по лестнице наверх и вышли на дорожку, идущую по стене вдоль зубцов. По этой дорожке мы дошли до маленькой башни, которую можно было увидеть только со стены, и Ури сказал:
     - Смотри. Это водяная цистерна.
     Я посмотрел, но ничего интересного не увидел - башня как башня, из красных камней, как все другие, а с одного боку под крышей полукруглая дыра, то ли дверь, то ли окно. И все. Я так и сказал Ури:
     - Ну вижу, цистерна. И что с того? Ничего интересного.
     Ури сел на дорожку, положил рядом с собой веревку и фонарь, вытащил из-за пазухи большой, много раз сложенный лист, развернул его и расстелил на камнях.
     - Сейчас мы узнаем, есть тут что-то интересное или нет, - он похлопал рукой по дорожке рядом с собой, - Садись, давай посмотрим, что тут нарисовано.
     Я сел рядом с Ури и уставился на лист, но никакой картинки там не увидел. По-моему, ничего там не было нарисовано, просто кое-как наляпаны непонятные линии и полоски. Некоторые линии даже не были проведены ровно, они часто шли снизу вверх или сверху вниз и вдруг сворачивали в сторону поперек самих себя, а полоски вообще были всякие, иногда даже кривые и косые. Среди линий и полосок были разбросаны без всякого порядка разные кружки, квадратики и треугольники. Но Ури, по-моему, так не думал: ему очень нравилось то, что он видел на этом листе.
     - Смотри! - закричал он так громко, что я даже вздрогнул, - Тут, оказывается, есть подземный ход!
     Я сделал вид, что я различаю что-то среди кривых линий и полосок, в которые упирался его палец, но на самом деле я ни черта не различал, потому что этих линий и полосок было слишком много. Мне вдруг стало очень обидно, что я такой идиот и не различаю, чего другие различают с одного взгляда. И я взял и ляпнул:
     - Подумаешь! Да я по этому подземному ходу, может, тысячу раз лазил!
     Ури уставился на меня, будто никогда до того меня не видел, и жутко обиделся:
     - Сам лазил, а мне не рассказывал? А еще друг называется!
     И мне ничего не осталось, как рассказать ему страшную тайну, про которую я поклялся Карлу на крови, что умру, а не проболтаюсь. Ури внимательно выслушал меня, но ни слова не сказал, - глаза у него сделались стеклянные, и он опять уткнулся в свой план. Мы так долго молчали, что мне даже на секунду показалось, будто я уже умер. Но тут Ури углядел на плане что-то новое, он схватил меня за рукав и стал тыкать пальцем в какую-то другую точку:
     - Ты только глянь, Клаус, что он от нас хотел скрыть!
     Тут я совсем обалдел и стал очень стараться увидеть хоть что-нибудь на этом непонятном листе, чтобы догадаться, кто хотел скрыть от нас что. Мне очень нравилось, что Ури разговаривает со мной так, будто он вовсе не считает меня идиотом.
     - Видишь? - говорил он и показывал на какие-то два квадратика, затесавшиеся между рядами косых полосок, - Видишь?
     - Вижу! - быстро ответил я, чтобы он не заметил, что я совсем запутался с его листом. Но Ури ничего не заметил, он слишком сильно радовался, что тот, не знаю - кто, не сумел нас провести за нос и скрыть от нас что-то, не знаю - что.
     - Тут была темница, куда Губертусы заточали своих врагов, а тут, совсем рядом, была их сокровищница, - говорил Ури и показывал пальцем сперва на один квадрат, а потом на другой. - Видишь, вот дверь, которая туда ведет, к ней мы с тобой не сумели подобрать ключ. А вот та дверь, которую мы открыли, чтобы спуститься сюда, в подвал.
     Я не видел ни дверей, ни темницы, ни подвала. Там были только черточки и линии, но я все равно кивал головой, - наверно, все это там было, раз Ури говорил, что оно есть.
     - Однако это вовсе не безнадежно, - Ури лег на живот и стал рассматривать какую-то точку на листе и захохотал, - Я так и думал!
     - Смотри, Клаус, - позвал он меня, - вот сюда! Похоже, что если в цистерне есть лестница, то через нее можно пробраться в сокровищницу.
     Его палец быстро заскользил от одной линии к другой и добежал до косых полосок. Не знаю, кто их нарисовал, но рисовал он даже хуже, чем я, такие эти полоски были кривые. Но Ури это было все равно, кривые они или нет. Он лег на дорожку, сунул голову в дыру под крышей и стал светить туда сперва фонариком, а потом большим фонарем. Он светил так долго, что мне даже стало скучно, но тут он задрыгал ногами и пополз в дыру не только головой, но и плечами. Он так перевесился, что я начал бояться, как бы он не свалился вниз. Но он не свалился, а вылез обратно и объявил: "Так я и думал, там есть лестница!" таким веселым голосом, будто уже нашел сокровищницу полную сокровищ. Я видел по телевизору, как три разбойника и одна красивая девушка нашли такую сокровищницу и украли все сокровища, но по дороге рассорились и убили друг друга, так что никому ничего не досталось.
     - Значит так, - Ури снял куртку и начал привязывать веревку к ржавой железной скобе, вбитой под крышей цистерны, - я сейчас полезу в цистерну, а ты будешь тут сидеть и охранять меня, как верный часовой.
     Вокруг не было ни души, и я спросил Ури, от кого надо его охранять и зачем веревка.
     - Веревка на всякий случай, - ответил он, - Я ведь не знаю, что там внизу, так что ты за ней следи: если я дерну два раза, побеги вниз, позови фрау Инге. А охранять надо от всех, мало ли кого черт сюда может принести.
     Это было так смешно, что мы оба громко засмеялись - даже самый умелый черт вроде Гейнца никого не смог бы принести сюда, на самый верх, разве что на крыльях. После того, как мы хорошо посмеялись, Ури обвязал другой конец веревки вокруг пояса, потом повесил себе на шею связку ключей и фонарь на кожаном ремешке. Потом надел новую шапку, в которую тоже был вделан фонарь, и полез в дыру, на этот раз на животе, ногами вперед.
     Нащупав ступеньку, Ури помахал мне рукой и исчез. Я попробовал сунуть голову в дыру, но побоялся перевеситься вниз - я ведь не Ури, я бы обязательно упал и разбился. В цистерне было темно и дна не было видно. Видно было только, как огоньки двух фонарей спускались вниз странными кругами, и я догадался, что лестница, как и в башне, идет винтом по стенке.
     Я немножко постоял так, вниз головой, следя за тем, как фонари Ури, медленно кружась, уползают от меня далеко-далеко. Потом мне надоело так стоять и захотелось кушать. Тогда я выбрался на дорожку, прислонился спиной к стене и стал думать о том, что фрау Инге жарила сегодня на сковородке. Наверно, это было что-то вкусное, и мне очень захотелось, чтобы она позвала меня сегодня с ними обедать, - она ведь знала, что сегодня я не ночевал дома и у меня не было с собой бутербродов. Погода была хорошая, солнце светило во всю, и было совсем не холодно, если сидеть не в тени, а на солнце. Я устроился поудобней на дорожке с солнечной стороны, размечтался о том, что будет на обед, и не заметил, как заснул.
     Мне приснилось, что я выползаю из подземного хода, совсем как тогда ночью, и слышу противный голос Дитера-фашиста:
     - Вот ты где, крошка Клаус!
     Это было так похоже на ту страшную ночь, что я даже почувствовал, как Дитер тычет мне в лицо свои противные черные сапоги с кнопками. Я поскорее открыл глаза, чтобы проснуться, но черные сапоги с кнопками не исчезли, а продолжали торчать прямо у меня перед носом. Я поднял голову и увидел над сапогами черные кожаные штаны с кнопками, а над штанами черную куртку и злобную морду Дитера. Значит, он мне совсем не приснился, а на самом деле стоял рядом со мной на стене замка, куда никто не мог так просто пробраться. Может, его и вправду принес сюда какой-нибудь черт с Чертова Пальца?
     Я открыл рот, чтобы позвать Ури, но вспомнил, как далеко он мог спуститься за то время, что я спал, и закрыл рот обратно. Но Дитер тут же понял, что я хотел позвать Ури, и ткнул меня сапогом прямо под нос:
     - Только не вздумай звать своего припадочного парашютиста! - прошипел он, - Учти, только крикнешь, я тут же сброшу тебя вниз!
     И больно пнул меня еще раз, но не в лицо, а в бок, - чтобы я ему поверил, - и вдруг заметил длинную царапину на черной коже у себя на колене. Он ткнул в царапину пальцем и кожа лопнула в одном месте, так что получилась длинная щелочка.
     - Ты что же это не предупредил меня, что твой подземный ход такой узкий, - сказал он сердито, - Из-за тебя я порвал штаны. Кто мне за них заплатит?
     Я не знал, кто должен заплатить Дитеру за порванные штаны, но зато я понял, что никакой черт его сюда не принес, - он просто пролез в замок через подземный ход. Я сам тогда ему про этот подземный ход рассказал, чтобы доказать, что я не подручный дракона. Но, конечно, я не стал ему рассказывать, что там со всех сторон торчат острые камни, он же меня не спрашивал! Он еще раз пнул меня в бок, просто так, чтобы я знал, кто он, а кто я. Но я и так знал и сидел тихо, не заедался, пока он вертел головой, будто что-то искал.
     Пока он вертел головой и не обращал на меня внимания, я стал думать, знает ли он, что его все зовут Дитер-фашист. Но тут он заметил веревку, привязанную к скобе, и снова начал приставать ко мне, чтобы я рассказал ему, для чего она тут привязана. Но я не хотел говорить, что Ури полез в цистерну, и прикинулся, будто я не понимаю, о чем он меня спрашивает. Только Дитер был не дурак, он мне не поверил и опять рассердился, ему рассердиться - раз плюнуть. Он сунул мне в лицо свой большой рыжий кулак и спросил:
     - А чего ж ты здесь сидишь, крошка Клаус, если ни хрена не понимаешь?
     Я хотел показать ему язык, но побоялся, - а вдруг он стукнет меня под подбородок, и я откушу себе кончик языка. Пока я молчал, стараясь спрятать язык поглубже в рот, Дитер заметил куртку Ури и сам сообразил, что Ури полез туда, куда идет веревка.
     - Ага, значит, парашютист полез на веревке в башню, да? Интересное кино! Что же он там ищет?
     Тут он наклонился и стал рассматривать расчерченный линиями и кружками лист, который так и лежал там, где Ури его оставил.
     - Это что, план замка? - спросил он и уставился на меня. Я не хотел его раздражать и кивнул головой, - тогда он опустился на колени рядом со мной, чтобы рассмотреть этот план получше.
     - Очень интересное кино! - повторял он каждую секунду, ползая вокруг плана.
     А я смотрел на его обтянутый черной кожей зад и думал, что будет, если я нечаянно, совсем нечаянно, подтолкну его - упадет он вниз со стены или нет? Честное слово, я бы подтолкнул его, если бы был уверен, что он упадет! Но я боялся, что он ухватится за край дорожки и удержится, а тогда он может столкнуть вниз меня, уж я-то точно ни за что не удержусь. А ему и в голову не пришло, о чем я мечтал, сидя с ним рядом, он щелкнул пальцами по плану и не то, чтобы спросил, а как бы утвердил:
     - Ясно, за сокровищем полез! Псих психом, а губа у него не дура: он для того тут и поселился, чтобы добраться до сокровища Губертусов.
     И уставился на меня:
     - Точно я говорю - он за сокровищем полез, да?
     Я вспомнил, что Ури показывал мне на плане сокровищницу Губертусов, и на всякий случай прикусил себе язык, чтобы не выдать ему наш с Ури секрет. Однако, как я ни старался, Дитер заметил мой прикушенный язык и тут же рассердился опять, он чуть что - сразу начинает сердиться. Он вскочил на ноги так быстро, что покачнулся и чуть не сверзился вниз без моей помощи, но, к сожалению, удержался на ногах - ноги у него огромные, особенно когда на них натянуты эти шикарные блестящие сапоги с блестящими кнопками. Он поднял одну огромную ногу в сапоге и больно наступил мне на руку:
     - Ты чего там спрятал во рту? А ну - покажи!
     Я сидел и молчал, хоть он очень больно прижимал мою ладонь сапогом. Я все это время не вставал на ноги, потому что Дитеру не так легко было бы столкнуть меня вниз, пока я сижу. Но зато, когда я сижу, ему, конечно, гораздо легче пинать меня куда угодно или наступать мне на руки. Он еще больше рассердился, что я молчу, и нажал сапогом сильнее, - мне показалось, что у меня хрустнули косточки на пальцах, и я громко вскрикнул. В ответ на мой крик голос фрау Инге позвал снизу:
     - Клаус! Ты меня слышишь, Клаус?
     Сапог Дитера чуть ослабил свой нажим, но с моей руки не слез. А фрау Инге опять крикнула снизу, но уже ближе:
     - Клаус, Ури, где вы? Пора обедать!
     Я бы обрадовался, что она и меня зовет обедать, но тут Дитер опять прижал мою ладонь и прошипел:
     - Ну, отвечай же, идиот, ты что, язык проглотил?
     Я ответил тихо-тихо:
     - Мы здесь, на стене!
     Но она не услышала, зато мы с Дитером ясно услышали, как она начала подниматься по лестнице.
     - Останови эту стерву, а не то я сброшу тебя вниз!
     Мне некогда было соображать, собирается ли он и вправду меня сбросить или только пугает, и я очень громко заорал:
     - Ау, фрау Инге! Мы здесь!
     Но она, хоть и услышала, и даже ответила мне: "Ау, Клаус!", но все равно продолжала подниматься вверх по лестнице. Дитер прямо озверел, наверно, от страха, что она сейчас его здесь застукает, и стал больно трясти меня за плечо:
     - Я сказал, останови ее!
     И хоть я не знал, как остановить фрау Инге, - у себя в замке она могла делать все, что хотела, - я все же напрягся и сказал как можно громче:
     - Зачем вам подниматься сюда, фрау Инге? Мы уже идем.
     Тут мне здорово повезло, потому что она меня услышала и остановилась:
     - Вот и отлично, - сказала она, - Приходите скорей, а то все остынет.
     И бегом побежала по лестнице вниз, стуча каблучками: "тук-тук-тук!". Тогда Дитер, наконец, отпустил мое плечо, сдвинул свой отвратный сапог с моей руки и заторопился удирать.
     - Запомни, - пригрозил он мне, - Если ты пикнешь, что ты меня здесь видел, убью!
     И сапоги его забухали по ступенькам, совсем не так, как каблучки фрау Инге, а противно: "плюх-плюх-плюх!". Он исчез как раз вовремя, потому что из проема в стене выглянуло лицо Ури, и он шустро выскочил из цистерны на дорожку, отряхиваясь, как Ральф после дождя. Вид у него был довольный.
     - Хорошо, что ты туда не полез, - сказал он мне, будто я собирался туда лезть и передумал, - Там такая вонища, ты бы не вынес.
     - А сокровище ты нашел? - спросил я, вспомнив слова Дитера.
     - Конечно, нашел. - засмеялся Ури и вытащил из кармана какой-то блестящий предмет, который он тут же зажал в кулаке, чтобы я не мог его рассмотреть, - Вот оно, сокровище.
     Он снял с шеи связку ключей и велел мне пересчитать их. Когда я пересчитал и сказал "Двенадцать!", Ури поднес кулак к моему носу и разжал, - на ладони у него лежал большой красивый ключ.
     - Тринадцатый красавец! - заорал я. Чтобы узнать этот ключ, мне совсем не надо было пересчитывать остальные: он был особенный, не такой, как другие, - у него голова была не человеческая, а лошадиная. Мне стало очень весело, что ключ нашелся, что Дитер-фашист убрался прочь и что мы с Ури идем обедать к фрау Инге на кухню. Вот она обрадуется, когда мы покажем ей ключ с лошадиной головой!
     - Только фрау Инге - ни-ни-ни! - ладно? Мы сделаем ей сюрприз! - объявил вдруг Ури, пряча тринадцатого красавца обратно в карман.
     Я удивился - зачем надо скрывать от фрау Инге, что он нашел ключ? Мы же сами долго морочили ей голову, чтобы она его поискала у себя, а она утверждала, что уже два года, как она в глаза его не видела? Почему же не обрадовать ее, что ключ нашелся? А вдруг Дитер прав, и Ури нашел в подвале еще какое-нибудь сокровище и хочет его тайно забрать себе? Ури как будто прочитал мои мысли, - он внимательно посмотрел мне в глаза и хитро прищурился:
     - Может, тебе следует поклясться на крови, что ты не проболтаешься, а?
    

ИНГЕ

     Инге выключила посудомоечную машину, но не стала ее разгружать, а только приоткрыла дверцу, чтобы выпустить пар. В замке было очень тихо: отца не было слышно, Ури, пристроившись у бюро в ее спальне, углубленно чертил что-то на большом розовом листе миллиметровки, принесенном недавно Вильмой. Мимо окна, небрежно приминая опавшие листья, прошла фрау Штрайх, направляясь к своему фольксвагену. Почувствовав на себе взгляд Инге, она полуобернулась и сверкнула в сторону кухонных окон то ли испуганными, то ли просто настороженными стеклами очков.
     "Это она из-за вчерашнего! - сообразила Инге. - Вся деревня, конечно, уже знет. К чему они, интересно, нас уже присудили - к смертной казни, к остракизму, или, наоборот, тихо радуются унижению Дитера-фашиста? Ведь они недаром так его прозвали..."
     Сегодня трудно было поверить в правдоподобие вчерашнего вечернего представления, так стремительно и беспощадно срежиссированного Ури. Выслушав рассказ Клауса о событиях в кабачке, Инге еще по дороге домой мудро решила не заводить разговора с Ури о его дикой выходке, если он не заговорит с ней об этом сам. А он не заговорил, и вчерашний инцидент застрял между ними необсужденным и неприрученным чудовищем.
     Обманчивый покой в замке не мешал Инге остро чувствовать всю зыбкость ее маленького мирка, готового в любую минуту рассыпаться, словно карточный домик, под натиском внешних и внутренних сил. Не говоря уже о реальной угрозе, произнесенной на прощание Рупертом Вендеманном, были и другие - менее очевидные, но не менее реальные. Инге была уверена, что Ури от нее что-то скрывает. Он так избегал смотреть ей в глаза, так неумело увиливал от прямых ответов, так многословно, почти заискивающе болтал о всякой ерунде, что у Инге не было сомнения в какой-то непонятной, идущей у нее за спиной тайной игре. Она не могла бы сказать, что это за игра, против кого ведет ее Ури и кто его союзник. Она только знала, что все пространство заполнено туго натянутыми нитями невидимых паутин, в которых очень скоро, - может быть, прямо сейчас, - кто-то, - может быть, именно она, - обречен запутаться и пропасть.
     Она не могла ни о чем спросить Ури: с той минуты, как она рассказала ему всю правду о Карле, он стал для нее непроницаем. Он и свиней умудрился забить собственной рукой, и удрал на рассвете, не дождавшись, пока она проснется, и все это только для того, чтобы тайно от нее плести свою паутину. Инге дошла уже в своих подозрениях до такого безумия, что готова была вообразить, будто вчерашний фарс с газовой камерой Ури разыграл специально для того, чтобы скрыть от нее то, чем он был занят весь вчерашний день. "Что за глупости! - мучительным усилием воли остановила она опасный разбег собственных мыслей, - как он мог бы такое спланировать? Тем более, что еще неизвестно, чем за это удовольствие придется расплачиваться."
     Словно торопясь ответить на ее вопрос, внезапно зазвонил телефон. Инге секунду помедлила, прежде, чем снять трубку, тревожно перебирая в памяти тех, чьи голоса она не хотела бы сейчас услышать - Карл, Руперт, Зильке Кранцлер, Марта, Гейнц, Дитер-фашист... Но голос в трубке не принадлежал ни одному из них - это был кабатчик Вальтер, хозяин "Губертуса". О нем она как-то не подумала, и напрасно: его звонок тоже не сулил ей ничего хорошего. Впрочем, был он крайне любезен и, если за его словами и таилась угроза, то она была хорошо упрятана за елейной мягкостью его голоса:
     - Добрый вечер, фрау Инге. Надеюсь, у вас все в порядке? - начал Вальтер издалека. - Как чувствует себя господин Губертус? Ну, слава Богу, слава Богу! - счастливо откликнулся он на сообщение, что господин Губертус чувствует себя хорошо. И уж совершенно благолепно стал благодарить Инге за внимание в ответ на ее вопрос о здоровье его и супруги. "Ну давай уже, давай, выкладывай, чего тебе надо!" - мысленно поторопила его Инге, не решаясь прервать приторный поток его вежливостей.
     - А у нас в "Губертусе" сегодня выходной! - со все возрастающим радушием сообщил Вальтер, явно приближаясь, наконец, к сути звонка. - Мы с Эльзой занялись уборкой после вчерашних безобразий.
     "Ага, это уже ближе к делу", - промелькнуло у Инге в голове после упоминания о вчерашних безобразиях.
     - У нас тут сейчас тихо, чисто, никого посторонних нет. Вот мы с Эльзой и подумали: может, вы сегодня вечером заедете к нам на полчасика?
     - Я к вам? Зачем?
     Голос Вальтера внезапно перестал источать мед, "словно туда плюхнули ложку дегтя" - отметила про себя Инге:
     - Мне кажется, нам есть что обсудить, пока не поздно. Разве не так, фрау Инге?
     Возразить на это было трудно, тем более, что сквозь статичеcкий треск на линии откуда-то издалека прорвался прокуренный голос Эльзы:
     - Она что, все еще из себя целку строит? Хватит с нею миндальничать, скажи ей все как есть.
     В ответ на эту полную доброжелательства реплику Вальтер заблеял в трубку что-то невразумительное. Инге вспомнила болтовню Клауса о том, что кабатчик всегда норовит сделать все назло своей супруге, и решила прекратить эту ненужную комедию - пожалуй, ей и впрямь, пока не поздно, следует поговорить с владельцами кабачка. Хоть она смутно представляла себе, что именно может быть "поздно", она быстро прервала блеяние Вальтера прямым вопросом:
     - Вас устроит, если я подъеду к вам через полчаса?
     Положив трубку, она окликнула Ури, который, мурлыкая что-то на иврите, сосредоточенно водил карандашом по миллиметровке.
     - Мне сейчас придется уехать на пару часов, - сказала она как можно небрежней, чтобы он не забеспокоился, что она едет улаживать последствия его проказ. Но он ничуть не обеспокоился, а даже как будто обрадовался. Или ей это просто показалось? Ее сбивало с толку, что она вдруг потеряла способность распознавать оттенки его душевных движений с той легкостью, с какой ей удавалось это раньше. Она дошла уже до того, что не поверила его несомненному удивлению по поводу ее поспешного отъезда:
     - Сейчас? Куда?
     Услышав эти вроде бы искренне недоуменные вопросы, Инге некстати вспомнила, что Ури, как оказалось, подслушал ее разговор с Рупертом Вендеманном. Можно ли поверить, что сейчас он, сидя в соседней комнате, не слышал через отворенную дверь, как она обещала Вальтеру приехать через полчаса? Зачем же он притворяется удивленным? Или она просто помешалась и подозревает его ни за что, ни про что?
     Впрочем в данную минуту было неважно - она ли помешалась, он ли притворился. Важно было, что ей все равно придется сейчас поехать к Вальтеру и, как это ей ни противно, принять тот ультиматум, который он намеревается ей предъявить. Потому что хитрюга-Вальтер уж, конечно, пригласил ее приехать в такой час не для того, чтобы распить с нею бутылочку местного вина по случаю благополучного завершения Дня Охотника. Инге невольно усмехнулась своей неожиданной фантазии назвать жестокий спектакль, разыгранный Ури во дворе замка, благополучным завершением Дня Охотника. Вошедший в этот момент в кухню виновник переполоха, заметив ее усмешку, полюбопытствовал:
     - Почему ты смеешься?
     - Чтобы не плакать! - быстро отпарировала она и попросила, - Ты тут покорми Отто ужином и уложи в постель, ладно?
     - Я уже вчера его укладывал. Не слишком ли часто? - попробовал уклониться Ури.
     Чуткое ухо Инге немедленно уловило в его возражениях какую-то фальшивую нотку, - вроде как, если бы был он рад, что она навязывает ему заботу об отце, а пытался изобразить, будто недоволен. В такой игре вовсе не было смысла - может, ей это просто почудилось? Выяснять, в чем тут собака зарыта, все равно было сейчас некстати, так что она не подала виду и только напомнила ему кротко:
     - Вчера, насколько я помню, мне пришлось уехать по твоим делам.
     - Сегодня, впрочем, тоже, - закончил он за нее и глянул, наконец, ей прямо в глаза, - Ведь правда?
     - Правда, правда! - поспешно согласилась Инге, опасаясь его неожиданных реакций, которые никогда нельзя было предусмотреть, - Так я побегу предупредить Отто.
     Однако никаких особых реакций не последовало, так что Инге схватила с вешалки свой белый плащ и благополучно выскочила из кухни, пока Ури не успел ее остановить. Теперь предстояло еще ублажить Отто, который, конечно, вовсе не жаждал, чтобы вместо любимой дочери его укладывал спать ее ненавистный хахаль. Но, к счастью, отец в этот вечер был кроток и склонен к компромиссам, - Инге даже с некоторой теплотой подумала о несомненном благотворном влиянии порно-терапии этой лицемерной ханжи, Габриэлы Штрайх. Заручившись согласием Отто не слишком брыкаться, когда Ури придет укладывать его в постель, Инге вывела фургон и с удивлением заметила, направляясь вниз, в деревню, что на душе у нее не так уж скверно. Она даже разок засмеялась вслух, представив себе руку фрау Штрайх на колене Отто в тот упоительный момент, когда голые девушки катали голого учителя по траве.
     Хорошее настроение Инге не испортилось даже, когда Вальтер приоткрыл дверь черного хода и, пугливо озираясь по сторонам, не видит ли их кто-нибудь, впустил ее внутрь, всем телом выражая осторожную осмотрительность мудрого хозяина. Всей своей повадкой он давал ей понять, как важна и секретна их встреча, окутанная покровом тайны и темноты. Окна в кабачке были глухо зашторены, парадная дверь заперта на засов. Все лампы были погашены, кроме одной, стоящей на столике, притаившемся в тени игрового автомата.
     За столиком, на котором была приготовлена открытая бутылка вина - все-таки бутылку вина он ей выставил, притом вина неплохого, старого, из семейных подвалов! - и три бокала, сидела в напряженной позе Эльза с незажженной сигаретой в углу рта. Инге давно привыкла к ее странной манере постоянно посасывать незажженную сигарету, которая во рту любой женщины, кроме Эльзы, могла бы быть воспринята как эротический сигнал. Однако жесткий корявый рот Эльзы, напоминающий рты леших, вырезанных Гейнцем из еловых корней, никаких неприличных ассоциаций ни у кого не вызывал - весьма возможно, что напрасно: недаром она всегда клокотала от переполнявшей ее злости.
     Обычно эта бессмысленно торчащая из недоброго рта незажженная сигарета не раздражала Инге, но сегодня Эльза распространяла вокруг себя такое сильное поле настороженного недоброжелательства, что Инге в первый миг стало не по себе. Однако она усилием воли подавила захлестывающую ее волну неприязни и с любезной улыбкой стала спускать с плеча свой белый плащ с явным женским рассчетом на то, что Вальтер, как хозяин, подхватит его налету. Вальтер поднял было руки, чтобы перехватить скользящий вниз плащ, но вдруг осекся под сверлящим взглядом жены и, беспомощно застыв с растопыренными в полувзлете ладонями, позволил плащу с шелестом упасть на пол. Когда Инге наклонилась поднять плащ, рука ее, однако, наткнулась на руку Вальтера, тоже поспешно наклонившегося для той же цели.
     После того, как злополучный плащ был, наконец, водворен на плечики и повешен на высунутый для этой цели деревянный язык прибитого возле дверей лешего, Инге в сопровождении Вальтера подошла к освещенному столику. Прежде, чем сесть, она на секунду приостановилась, словно ожидая, что скажет Эльза. Та махнула рукой в сторону бутылки и бокалов:
     - Садитесь, фрау Инге. Хорошо, что вы пришли.
     Не желая первой начинать неприятный разговор, Инге протянула руку к бутылке:
     - Можно? Умираю от жажды. Вы вырвали меня прямо из-за стола, я даже не успела допить свой чай.
     - Хотите еще чего-нибудь? Кофе? Пива? - рванулся к стойке Вальтер.
     - Нет, нет, спасибо. Вполне достаточно вина, - остановила его Инге и щедрой рукой плеснула в свой бокал прозрачную золотистую жидкость.
     - Отличное вино, - похвалила она после первого глотка и стала медленно цедить сквозь зубы содержимое бокала, давая хозяевам кабачка возможность перейти, наконец, к тому делу, ради которого они затребовали ее к себе.
     Вальтер бросил на Эльзу короткий вопросительный взгляд, та чуть опустила ресницы и кивнула: "Давай, начинай!". Вальтер глубоко вдохнул воздух и сказал:
     - Это правда, что вы собираетесь реставрировать замок и открыть его для туристов?
     Инге так удивилась этому вопросу, что со стуком поставила недопитый бокал на стол и недоверчиво уставилась на Эльзу, - хоть спрашивал Вальтер, ясно было, что парадом здесь командует она.
     - И из-за этого вы настаивали, чтобы я срочно приехала к вам именно сегодня?
     На этот раз Эльза ответила сама: не вынимая сигареты изо рта она припечатала ясно, без обиняков:
     - Мы пригласили вас, чтобы предупредить: вчерашние охотники собираются подавать в суд.
     На что Инге столь же ясно, без обиняков сблефовала:
     - На кого? На Гейнца?
     - Почему на Гейнца? - с притворным удивлением подняла свои жидкие брови Эльза.
     - Разве не он втравил их в этот сомнительный конфликт, бросающий тень на репутацию вашего уютного кабачка? - безоглядно продолжала блефовать Инге. Хоть роль Гейнца во вчерашней сваре была ей не вполне ясна, она достаточно хорошо его знала, чтобы предположить, что он-то и был заводилой.
     - При чем тут наша репутация? - заволновался Вальтер и, подсев к столу, стал нервной рукой наливать вино себе и Эльзе. - С нашей репутацией все в порядке: мы ничего не видели, ничего не слышали. А что видели, то можем забыть - если вы захотите, конечно... ну, и согласитесь...
     То ли от волнения, то ли от неяркого сияния затененной оранжевым абажуром лампы в его прозрачных глазах стали вспыхивать и мгновенно гаснуть спиральные радужные сполохи. Инге напряглась припомнить, на чьем лице она совсем недавно видела такие же прозрачные, почти бесцветные глаза, вдруг беспричинно вспыхивающие радужными сполохами и так же беспричинно гаснущие. На чьем-то очень знакомом и совершенно неуместном для этих глаз лице, ничем не напоминающем длинное и даже, пожалуй, красивое лицо Вальтера. Образ того, другого лица, смутно маячил перед ее глазами, то отдаляясь, то приближаясь, пока с неожиданной ясностью не завершился тонкогубым, вечно открытым слюнявым ртом в обрамлении рыхлых одутловатых щек - господи, да это же Клаус! Как она могла столько лет не замечать этой поразительной схожести глаз, замаскированной полной несхожестью остальных черт?
     Тем временем ничего не подозревающий о направлении мыслей Инге Вальтер что-то спросил и впился в нее глазами в ожидании ответа. А она - надо же! - потрясенная своим несвоевременным открытием, умудрилась его вопрос пропустить мимо ушей. Чтобы скрыть свое невнимание, Инге ответила Вальтеру бессловесным открытым взглядом в надежде, что он повторит свой вопрос. На ее счастье он принял ее молчание за попытку набить себе цену и пробормотал нечто абсолютно невразумительное:
     - Ну хорошо, пускай не ресторан, но хотя бы павильон для торговли пивом и бутербродами?
     Инге почувствовала себя актрисой-любительницей в спектакле театра абсурда, забывшей свою следующую реплику, и, не зная как быть, просто повторила за Вальтером:
     - Павильон для торговли пивом?
     Вальтер немедленно пришел в восторг и заговорил быстро и сбивчиво:
     - Да, да именно павильон! Я так и вижу его - красный камень и стекло! Проект уже почти готов! На площадке у ворот... сразу за мостом... Под угловой башней... Очень в стиле... так что нисколько не нарушит! Так и вижу - мраморные столики на витых металлических ножках! И такие же стулья... тоже проект... молодой художник, очень талантливый... Мы готовы платить вам за аренду двадцать процентов от прибыли!
     - Пятнадцать! - четко поправила его Эльза и выплюнула сигарету, - Пятнадцать процентов и никаких свидетелей не будет!
     Инге показалось, что она сходит с ума.
    

ОТТО

     В другой день Отто устроил бы дочери грандиозный скандал за то, что она уже два вечера подряд сама куда-то удирает, а к нему подсылает своего жеребца. Но сегодня он промолчал и смирился. Во-первых, его очень грела мысль, что жеребцу это нравится еще меньше, чем ему. Во-вторых, Габриэла пригасила сегодня его склонность быстро раздражаться, прокрутив ему на видео новый фильм про двух полнотелых студенток, давших объявление в газету, что у них в квартире сдается комната. Что эти девки вытворяли с предполагаемыми жильцами, что вытворяли! Отто даже пожалел, что не мог пойти по их объявлению, когда был помоложе. Но даже и в старости он умудрился получить свое от их завлекательных игр. И поэтому он не так уж рассердился, когда Инге мазнула его лысину холодными подкрашенными губами и ускакала неведомо куда в своем щеголеватом белом плаще. К тому же после всех передряг и волнений последних двух дней у него просто не было сил с ней склочничать, и он, смирившись, стал тешить себя забавной мыслишкой, что с нее вполне станется поручить старика-отца своему привычному уже жеребцу и умчаться к кому-нибудь другому, свеженькому, еще не надоевшему.
     Эта шикарная занозистая идея так пришлась ему по вкусу, что он, отринув обычную ревность, начал сочинять и смаковать детали новых похождений своей ненасытной дочки, одалживая недостающие детали из просмотренных им в обществе Габриэлы веселеньких кинокартин. Обессиленный пережитым удовольствием, Отто задремал и пропустил момент, когда многократно обманутый своей неверной подружкой парашютист, мягко ступая белыми кроссовками, подошел к его креслу с подносом в руке.
     - Пора ужинать, - кратко объявил он, повязывая под подбородком Отто жесткую крахмальную салфетку. Отто тут же замотал головой, - он терпеть не мог крахмальных салфеток и строго-настрого наказал Габриэле перейти на мягкие клетчатые кухонные полотенца. Но парашютисту было, конечно, на наказы Отто наплевать, спасибо, что он хоть бережно подносил к его губам ложку со сладким творогом, а не пихал ее в рот, как солдатский сапог. Так что Отто пришлось смириться и с жесткой салфеткой под подбородком, и с отвратными белыми кроссовками, в каких он даже Клаусу не позволял заходить в свои комнаты.
     Как только Отто смирился с присутствием парашютиста, ему сразу стало легче жить, - творог показался вкусным, булочка мягкой, чай в меру сладким и сам парашютист не таким уж несносным. Поэтому Отто после ужина пришел в благодушное настроение и даже стал баловаться новой мыслишкой, - а не предложить ли парашютисту посмотреть с ним вместе фильм о двух полнотелых студентках, давших в газету объявление о квартире? Почему бы им не повеселиться вместе, раз блядовитая Инге все равно укатила от них к другому?
     Чувствуя себя щедрым и великодушным, Отто уже занес было лапу над рельсом, чтобы отстучать свое заманчивое предложение, как парашютист сунул руку в карман, вынул оттуда какой-то блестящий предмет и положил его на стол перед Отто.
     - Узнаете? - спросил он.
     Кровь бросилась Отто в голову - или ему померещилось, или это был тот самый ключ? Но ведь этого не могло быть: тот ключ сгинул бесследно за недоступной дверью, так что вряд ли это был он. Просто проклятый еврейский нахал его провоцирует, подсовывая ему похожий ключ в надежде, что он испугается и выдаст себя. Отто захрипел и ударил лапой в рельс:
     "Конечно, узнаю: это ключ из кухонной связки."
     - Верно, - согласился парашютист, - Да не совсем: это потерянный ключ из связки, - добавил он, нажимая на слово "потерянный".
     "Может, и потерянный, - схитрил Отто, - Откуда мне знать?"
     - Да ведь Инге весь дом перерыла, чтоб его найти.
     "А ты, что ли, нашел?" - Отто, забывшись от волнения, незаметно для себя перешел на "ты".
     - А я нашел. Что же ты не спросишь, где? - парашютист тоже немедленно перешел на "ты", будто только этого и ждал.
     "А зачем мне спрашивать?" - притворно взметнулся Отто. И напрасно взметнулся - парашютист придвинул свою морду прямо к лицу Отто и согласился:
     - Незачем. Ведь ты отлично знаешь, где я мог его найти.
     Если бы Отто владел своей рукой, он бы расстегнул воротник рубахи, который вдруг начал его душить. Что известно парашю-тисту? Откуда он знает про ключ и где он его взял? Да нигде он его не взял, попытался успокоить себя старик, это совсем не тот ключ, а любой другой из связки, парень просто морочит ему голову. Он так и отстучал по рельсу - почти твердо, почти уверенно. Но хитрый парашютист только засмеялся, вытащил из кармана висящей в коридоре куртки связку с остальными красавцами и бросил на стол перед Отто:
     - Вот тебе остальная дюжина. Можешь пересчитать.
     Нисколько не обижаясь на это фамильярное тыканье, Отто придвинул лапой связку поближе к себе и внимательно пересчитал - ключей на ней было двенадцать. Впрочем, делал он это только для того, чтобы выиграть время и обдумать линию защиты, потому что, присмотревшись получше, он узнал своего тринадцатого красавца. Спутать его с другими ключами было бы невозможно - у него, в отличие от остальных, головка была выкована в виде лошадиной головы. Не оставалось никакого сомнения, что это он, - Отто хорошо помнил свое родовое имущество.
     "Действительно, тринадцатый красавец, - признал он после долгого молчания, которое парашютист не торопил нарушить. - Ну и что?"
     - А вот что, - ответил парашютист, сдвинул ключи на край стола и расстелил перед Отто хрустящий новенький план, близнец первого, того, который так мучительно трудно было порвать.
     "Что это?" - Отто бессильно, почти неслышно стукнул лапой, потому что мгновенно понял, что это такое.
     - Только не притворяйся, ты прекрасно видишь, что это.
     Отто мельком глянул на сверкающий новизной лист и сразу увидел вход в подвал и все остальное - на этот раз он точно знал, в каком углу искать. Если бы он вовремя не сдержался, он бы громко застонал при воспоминании о той ужасной ночи, когда он с невероятным усилием уничтожил этот кусок плана, - и все, как оказывается, напрасно, напрасно, напрасно! Этот наглый мальчишка, этот чужак, посмел перехитрить его! Как его зовут, Ури, что ли? - дурацкое имя, он, Отто, всегда с подозрением относился к иноземцам. Впрочем соотечественник с нормальным немецким именем Карл оказался еще хуже.
     Но откуда этот мальчишка Ури мог узнать про Карла? Ведь ни одна душа не знает! А может, Отто слишком спешит с выводами, и Карл тут вовсе ни при чем? Мальчишка тем временем разгладил опасный угол плана и ткнул пальцем в отмеченный косой штриховкой коридор, в который выходила та дверь.
     - Вот сокровищница Губертусов - я там сегодня побывал, и представь, никаких сокровищ там нет и в помине! А вот и дверь, от которой ключик! Которую ты постарался выдрать из плана, изобразивши обморок. Бедная Инге - она так перепугалась! О ней ты подумал?
     Отто не ответил - в конце концов, он не в полиции и не обязан утруждать себя ответом. А впрочем, кто знает, может, этот молокосос как раз из полиции? Или из израильской разведки? Но Ури, вроде бы, не так уж и нуждался в ответах Отто: он воображал, что ему есть что сказать, и похоже, ему нужен был слушатель, а не собеседник. Может, он, все-таки, не из полиции?
     - Любопытно узнать, зачем тебе понадобилось рвать план именно в этом месте? Вряд ли для того, чтобы отвести нас с Вильмой от пустой семейной сокровищницы. А если не для этого, так для чего? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно получить ответ на несколько других. Я вижу, ты пока не готов пойти мне навстречу, но давай продолжим наше расследование и я надеюсь, что ты передумаешь.
     Отто, насколько мог, затряс головой: "Не надейся, мол, ни черта ты от меня не получишь!". Но мальчишка только засмеялся, так он был в себе уверен:
     - Не зарекайся, Отто, не надо: ты вполне можешь передумать, когда выслушаешь меня до конца.
     Одного он, во всяком случае, добился: если разговаривать с ним Отто не пожелал, слушать его он не отказался. А ведь мог, и еще как мог! Стоило только начать корчиться, изображать рвоту и отчаянно бить лапой в рельс. Но он ничего этого не стал делать, а закрыл глаза и застыл в своем кресле, готовый к самому худшему. И самое худшее случилось, - Отто услышал стук отворяемого ящика и сквозь щелочку между веками здорового глаза украдкой глянул в сторону бюро. Так и есть - мальчишка открыл тот самый ящик, порылся там недолго и вытащил два желтых листка. Отто зажмурил глаз изо всех сил - ему не нужно было смотреть на желтые листки, чтобы понять смысл того, что сейчас произойдет.
     - Открой глаза на секунду, Отто, - голос мальчишки над его ухом прозвучал вкрадчиво, даже ласково, - Ты ведь знаешь, кто это?
     Хоть Отто отлично знал, о чем спрашивает Ури, он все же снова глянул сквозь щелочку между веками. Но напрасно он надеялся на чудо: палец мальчишки указывал на трижды проклятую рожу Гюнтера фон Корфа, а мальчишка продолжал, не дожидаясь ответа:
     - Это ведь так называемый Карл, правда? Бывший профессор каких-то гуманитарных наук, бывший друг Инге, ваш бывший подсобный работник, который год назад пропал неизвестно куда.
     "Только не трожь Инге!" - теряя голову, взметнулся Отто, внезапно ужаснувшийся мысли, что этот парень - просто полицейский агент, - Она ни при чем!
     - Как это ни при чем? Он ведь был ее друг и любовник. Ее, а не твой.
     Отто снова зажмурил глаза, напряженно стараясь придумать, как можно немедленно расправиться с мальчишкой, который, как назло, был молод, здоров и силен. Положение было отчаянное, - если бы Отто предусмотрел такой оборот, он наверняка бы нашел способ устранить настырного чужака, но он, ослепленный ревностью, думал все это время бог знает о каких глупостях и упустил такую возможность. Но может, все же упустил не окончательно и есть еще шанс как-нибудь заморочить голову еврейскому молокососу и похоронить его в недоступных подвалах замка? Ведь Отто мог с гордостью сказать, что он сумел обвести вокруг пальца самого Гюнтера фон Корфа, а уж тот был стреляный воробей международного класса, его все полиции мира уже два года ищут и не могут найти. Но для того, чтобы заманить этого молодого нахала хоть куда-нибудь, хоть в его, Отто, спальню, нужно сначала втереться к нему в доверие, а сволочной мальчишка осмотрителен и осторожен, - Отто заметил это позавчера, когда они пытались заставить Инге отпереть дверь подвала с геранями.
     Только вспомнив про подвал с геранями, Отто встревожился по-настоящему: он еще в тот вечер почувствовал беду, особенно, когда увидел Ури с охапкой пиджаков и курток Карла. Он тут же заподозрил, что Инге по какой-то причине открыла своему парашютисту истинное имя Карла, и оказался прав. Но она не могла разболтать того, чего сама не знала, что знал только он один. Он один и больше никто. Так что, нечего волноваться, постарался он успокоить себя, но тут, словно прочитав мысли Отто, мальчишка заключил свою речь, да еще таким будничным тоном, будто говорил о том, чем завтра кормить свиней:
     - Но кто бы он ни был - Карл фон Гревниц или Гюнтер фон Корф, его уже нет в живых. Его кости лежат в том вонючем подвале, в котором я нашел потерянный ключ.
     И тут Отто решил отказаться от своей первоначальной игры в молчанку - посредством молчанки ни в чье доверие не вотрешься. Но зато уж решившись, он рискнул пойти ва-банк:
     "Рад слышать, - торопливо отстучал он, - Я ведь извелся сомнением: а вдруг он все же сбежал?"
     - Ну, ты хорош! - восхитился Ури. - Так вот сразу все карты на стол! Или ты со мной так откровенно, потому что и меня на- деешься куда-нибудь замуровать?
     "Это было бы неплохо, но надежды мало. А насчет Карла, не спеши выносить приговор, - слегка уклонился Отто, - я просто рад, что он больше не вернется."
     - Не темни, Отто, - Ури протянул к старику руку, тот в ужасе отпрянул, - Чего ты всполошился? Я просто подумал, что уже поздно и тебе пора в постельку. А пока я буду мыть тебя и укладывать, я расскажу тебе сказку о том, как одному парализованному старику удалось заманить в подвал и замуровать там самого неуловимого Гюнтера фон Корфа.
     Сильные руки парашютиста подхватили Отто и вынули из кресла - сопротивляться не имело смысла, тем более, что негодяйка-дочь вовремя не поменяла ему пеленку, и кожа у него между ног воспалилась и горела. Отто закрыл глаза и отдался на волю нахального мальчишки - самое удивительное, что это было не так уж противно.
     - С чего мы начнем? - риторически спросил мальчишка, довольно умело выбирая из-под старика мокрую пеленку, - Может быть, с того, как ты узнал, что за птица ненавистный тебе Карл? Узнал ты этот ужасный секрет просто потому, что ты регулярно подслушивал под дверью в спальню Инге.
     Отто дернулся было возразить, но левая рука парашютиста - в правой он держал губку с мыльной пеной - легонько прижала его к застланной клеенкой кровати, где Ури завершал его вечерний туалет.
     - Только не трать время на спор: мы можем не успеть до возвращения Инге. Или ты хочешь продолжить нашу беседу при ней? - при упоминании имени дочери Отто сразу сник, и парашютист удовлетворенно сосредоточился на промывании его промежности. - Вот и прекрасно! Я бы тоже не хотел посвящать ее в наши тайны. Не имеет смысла отрицать, что ты регулярно подслушивал: Клаус показал мне те дырочки, которые он по твоей просьбе провертел в ее двери. Как я понимаю, ты был тогда гораздо крепче, ты обходился без фрау Штрайх и мог свободно управлять своим креслом. И тебе ничто не мешало прокрадываться ночью по подземному коридору и слушать, что происходит в спальне. Я уверен, что поначалу интерес у тебя был чисто эротический, ты и не подозревал, какой подарок приготовила тебе судьба. Однажды ты услышал странный разговор, скорей всего ссору, которая навела тебя на мысль, что с этим новым работником не все чисто, и ты удвоил свои усилия, стараясь понять, кто же он такой, ведь правда?
     Отто лежал тихо-тихо, разнеженный мягкими касаниями ловких пальцев мальчишки, он даже как бы смирился с тем, что эти пальцы касались его дочери, небось, еще более нежно - черт побери, недаром она так к нему прикипела, ее можно было понять!
     - Но они хоть и ссорились, но прямо, небось, никаких имен не называли? Как же ты, все же, догадался, кто он? - спросил Ури, надевая на Отто полотняные ночные штаны и усаживая его среди подушек.
     "Да какая разница?"
     - Разница большая. Я ведь хотел рассказать тебе сказку об отважном инвалиде, одержавшем верх над опасным вожаком террористов. А если бы ты не догадался, кто он, какая бы это была победа?
     "На слабо меня хочет взять", - подумал Отто, но все же рискнул на откровенность, потому что был польщен: он сам о себе именно так и думал, как о герое, но чтоб чужак-мальчишка так о нем сказал! Как тут было не рассказать - он похоронил свою тайну в себе, и она жгла его полной невозможностью быть когда-нибудь поведанной. Он приподнял лапу и стал отстукивать без предлогов и знаков препинания, как телеграмму:
     "они ссорились непонятно спросить не мог все ездил слушать и ничего один раз приехали из города подарок ей на день рождения покупали стали громко ссориться зачем он уставился на список террористов на дверях почты она повторяла у меня нет больше сил а он смеялся"
     - И ты понял, что надо достать этот список?
     "подозрений" - стукнул Отто.
     Он вдруг страшно заспешил, боясь, что дочь вернется и помешает. Чему именно помешает, он еще не решил - то ли все рассказать, то ли покончить с любознательным нахалом. Правда, пока никакой возможности с ним покончить он не видел, но кто знает, какой случай может представиться?
     Нахал его краткого сообщения не понял и спросил неуверенно:
     - У тебя появились подозрения?
     "глупо, - раздражился Отто, - без подозрений достать"
     - Ну да, ведь никого нельзя попросить, чтобы не вызвать подозрений! Да, задача непростая! Что же ты придумал?
     "в парикмахерскую"
     - Попросил отвезти тебя к парикмахеру? А до того тебя что, дома стригли? - догадался Ури и вспомнил: - Ну да, ведь парикмахерская напротив почты. Здорово! Ну, значит, Инге привезла тебя в парикмахерскую, а что дальше?
     "сказал ей езжай по делам я подожду мне надоело целые дни сидеть взаперти она только рада меня бросить парикмахера попросил вывезти меня на площадь и стал ездить в кресле взад-вперед"
     - Неужто сорвал полицейский лист с дверей? Протезом?
     "два с почты и с банка никто не видел перерыв"
     Ури захохотал и прищелкнул пальцами - "ну и молодец ты, Отто!" А Отто упивался своим рассказом - никогда ни перед кем до сих пор не мог он похвастаться своей изобретательностью, ни с кем не мог поделиться тем отчаянием, которое охватило его, когда он понял, в какую передрягу попала дочь. Ури вышел в столовую и вернулся с желтыми листками:
     - Действительно, ты их слегка порвал, я просто не обратил внимания. Ну хорошо, сорвал ты листки, спрятал - под свитер, что ли? А дома начал рассматривать - и как, сразу его узнал?
     "заподозрил его и еще одного во втором ряду загримировался хорошо усы сбрил волосы покрасил был блондин а тут брюнет с длинными но узнал"
     - И что?
     "стал думать"
     - И решил?
     "решил"
     - Так-таки решил его прикончить? А почему бы просто не выдать полиции?
     "а инге она прятала и знала давно"
     - Ну, а прогнать как-нибудь? Чтоб убрался отсюда и оставил ее в покое?
     На лбу Отто выступили крупные капли пота, он начал дрожать мелкой дрожью и жадно ловить ртом воздух:
     "негодяй сказал никуда от меня не уйдешь хоть в могилу требовал чтобы посылала по почте бомбы"
     Ури так и подскочил:
     - Какие бомбы?
     "говорил не могу жить тут в бездействии надо разрушить грозился делать бомбы а она чтоб возила на почту"
     - А она что?
     "у него в рабстве говорил расскажу что ты все годы знала и посылки возила у него номера полетов записаны с кем когда она встречалась"
     - И ты решил с ним покончить?
     "что я мог прикованный к креслу, одна рука"
     - Ладно, Отто, перестань прибедняться, у нас нет времени, - перебил его горькие причитания мальчишка, - сейчас мы выясним, что ты мог, и что ты смог. Теперь, когда я понял, как ты разгадал загадку Гюнтера фон Корфа, у меня осталась еще пара белых пятен...
     И Отто перестал прибедняться, - ему было очень интересно, что за него придумал хитрожопый еврейский мальчишка, угадал или не угадал? То есть, что-то наверняка угадал, раз приволок ему тринадцатого красавца с лошадиной головой.
     - Как только ты узнал, что Карла разыскивает полиция, ты понял, в чем его главная слабость. И на этой слабости ты решил сыграть.
     Услышав это, Отто удовлетворенно хрюкнул, - мальчишка соображает неплохо, любопытно, как далеко он зайдет в своих догадках. А тот увлеченно продолжал:
     - Задача была очень непростая, но ты все продумал и предусмотрел: первым делом ты спрятал куда-то план зам- ка.
     "глупости ничего я не прятал"
     - Ну да, не прятал! Инге все здесь перевернула вверх дном, но так его и не нашла. А мы с тобой знаем, какой у нее всюду порядок!
     "ну а я при чем"
     - Ты хочешь дослушать мой рассказ или нет? - наглый мальчишка сделал вид, будто он собирается уходить, и Отто испугался, а вдруг он и вправду уйдет? И поторопился отстучать, пока не поздно:
     "ну ладно ты прав я спрятал план"
     - Я так и знал! - мальчишка так и просиял, и старик заулыбался вместе с ним: все-таки, кто-то его, наконец, оценил! И тут же сам себя одернул: осторожней, старый дурак, не распускайся, а то он таким образом все у тебя выпытает! Но осторожничать было трудно, потому что Ури уже мчался дальше, закусив удила:
     - Следующий шаг был трудней, однако ты и с ним справился: ты пробрался на кухню и снял со связки тринадцатого красавца, который отпирает дверь в этот подвал.
     "откуда ты знаешь, что отпирает?" - нетерпеливо перебил Отто.
     - Я перед тем, как пришел к тебе, сходил туда и попробовал.
     "и отпер дверь?"
     - Ну да.
     "и что там?"
     - А ничего особенного. Узкий темный коридор, куда ведет, неясно.
     "так ты не вошел?"
     - Времени не было. Инге ведь просила покормить тебя и уложить в постель.
     "значит, ты дверь открыл, а дальше не пошел?"
     Вот он, вот он, случай! Сам в руки идет - неужто опять посветит ему удача? Отто даже дыхание затаил, чтобы не выдать себя неосмотрительным словом или взглядом. И, чтобы выяснить, что мальчишка действительно знает, а что производит из своей неукротимой еврейской фантазии, спросил как бы совсем невинно, безо всякого подтекста:
     "а что ты там искал?"
     - Я исходил из того, что Карл вряд ли собирался надолго оставаться во тьме подвала, и взял у тебя ключ для того, чтобы оттуда выйти. Вот я и искал ту дверь, которую Карл собирался отпереть этим ключом.
     "А почему ты так уверен, что кости в подвале принадлежат Карлу?" - Отто вдруг испугался, что все это просто фантазии и никакого трупа не было, - Карл тогда сбежал и бросил по пути ключ, а мальчишка где-то этот ключ нашел и мистифицирует его, сочиняя свой вариант событий.
     - Ну, это-то самое простое: среди костей, которые, кстати, были хорошо обглоданы крысами, валялись еще и эти ключи.
     И Ури бросил на одеяло маленькое колечко с брелоком в виде бронзовой печатки, на котором было несколько современных ключей.
     - Этот - от ворот, эти два - от фургона, этот - от кухни, этот - от свинарника - узнаешь? - спросил он участливо, будто могло статься, что Отто не узнает, - Кому еще могли принадлежать эти ключи?
     Нисколько не убежденный доводами Ури, Отто вконец расстроился:
     "Кто его знает, Карл и эти ключи мог бросить, чтобы замести следы."
     Испуг старика слегка озадачил Ури:
     - Чего ты, собственно, боишься? Что Карл жив?
     "если он жив он еще вернется он ее не отпустит"
     - Знаешь, у меня есть другие доказательства, что его нет в живых. Но я их тебе пока не открою. Я расскажу их тебе, если ты честно поможешь мне обнаружить путь Карла в сокровищницу Губертусов. Ладно?
     Отто немедленно согласился: терять ему все равно было нечего, а пока идет беседа, у него еще остаются шансы покончить с этим молодым хитрецом. Но главное, было весьма заманчиво дослушать, какую долю истины тот угадал. А еще заманчивей узнать, какие доказательства смерти Карла он умудрился раскопать, хоть Отто не мог даже представить, где ему для этого пришлось копать.
     "давай, - стукнул он, - переходи к делу времени мало"
     Мальчишка глянул на часы, сделал круглые глаза - боже, как поздно! - и заторопился:
     - Только ты теперь не перебивай, потом поправишь, если что не так.
     "Самонадеянный петушок!" - промелькнуло в голове Отто даже с какой-то примесью нежности. Он, конечно, эту ненужную эмоцию тут же подавил и стал слушать с нарастающим вниманием.
     - Значит, ключ ты спрятал у себя и начал готовиться к главному действию. Для этого надо было избавиться от Инге и Марты, но при том воскресный день исключался, потому что тебе в первую очередь необходим был Клаус. Твой замысел невозможно было осуществить без Клауса.
     "Он знает про Клауса!" - ахнул Отто. И вспомнил настойчивые жалобы Габриэлы на то, что дурачок Клаус последнее время ходит за Ури, как собачка на поводке, и смотрит ему в рот. Так вот оно что - значит, сам Клаус что-то ему рассказал! Что ж, во всем виноват он, Отто, - он совсем забросил Клауса с тех пор, как у него с Габриэлой появились свои секреты. Даже спину почесать его не просил. Но откуда Отто мог знать, о чем бедный идиот болтает с Ури? Да и вообще, как можно было предположить, что Клаус что-то заметил? Выходит, не такой уж он идиот, раз заметил и рассказал, стоило только кому-то втереться к нему в доверие.
     "твой плюс", - подумал Отто про Ури совсем не сердито, а скорей удивленно, и опять навострил уши. Ничего не скажешь - сюжет развивался увлекательно.
     - Для чего нужен был Клаус? А очень просто, - чтобы вызвать скорую помощь. Ведь точно?
     Лапа Отто дрогнула, но воздержалась как от подтверждения, так и от отрицания - мол, "посмотрим, что будет дальше".
     - Конечно, это было тонкое дело - ведь тебе нужно было провести не просто работягу Карла, а профессора фон Корфа, который и сам умудрился провести многих поумнее тебя. Или вернее, таких, которые воображали, что они умней тебя, потому что ты оказался парень не промах. В тот день тебе удалось сплавить Инге вместе с Мартой. Я не знаю точно, какой свой каприз ты вынудил их исполнить, - то ли специальный ночной горшок купить, то ли что-то еще, но факт, что они уехали вместе и надолго: ты позаботился, чтобы затребованный тобою предмет находился как можно дальше. Избавившись от обеих женщин, ты приготовил под рукой все необходимое - ключ и желтые полицейские листки - и громким звоном вызвал из свинарника Клауса. Ты выбрал для этого момент, когда Карл возился неподалеку у тебя на глазах, скорей всего выкладывал из камней стену холодильника, потому что его работа, очевидно, была неожиданно прервана. Я сегодня всю ночь рисовал себе эту сцену и вижу ее так. Ты подозвал Клауса, притворился, будто у тебя начинается приступ, и велел ему срочно вызвать скорую помощь. Теперь тебе нужно было ненадолго избавиться и от Клауса, чтобы поговорить с Карлом наедине, но при этом ты не мог вызвать Карла сам, для этого тебе тоже нужен был Клаус. Тут у меня первое белое пятно - ведь времени было в обрез, но ты не мог начать свой шантаж до того, как вдали завоет сирена скорой помощи. Но ты, однако, как-то выкрутился. Может, расcкажешь мне, как?
     Отто захлюпал и затрясся от счастливого смеха - ну как было не поддаться на такой соблазн?
     "вывезти во двор к Карлу" - отстучал он.
     - Ты попросил Клауса вывезти тебя во двор? Ты гений, Отто - такое простое решение, как я сам не догадался? А как объяснил?
     "дышать потом послал за водой"
     - ...изобразил, что тебе трудно дышать, а потом послал за водой на кухню? Здорово, просто здорово! Ну, а дальше я уже представляю. Ты сыграл на том, что вой скорой помощи трудно отличить от воя полицейской сирены, ведь да?
     Тут уже Отто забыл всякую осторожность и просто стукнул "да" - в конце концов, что ему терять? Свидетелей нет, в крайнем случае, всегда можно отпереться. Зато его унылая угасающая жизнь засверкала вдруг неожиданными красками, - кому-то он был интересен и нужен!
     - Ты отправил Клауса на кухню, как только услышал вдали вой сирены. Ты, конечно, услышал его первый, я давно заметил, что у тебя искючительно острый слух. И тут же забарабанил в рельс "Полиция!". Карл прислушался и тоже услышал сирену. Он уронил мастерок с цементом, - мне его потом чуть не зубaми пришлось отчищать, - и уставился на тебя, потому что ты продолжал повторять "Полиция! Полиция!". А у тебя уже были наготове желтые листки с его портретами. Много говорить было необязательно, достаточно было ткнуть лапой в портрет и отстучать "ты!". Ты, конечно, рисковал: такой лихач, как Гюнтер, мог бы тебя тут же пристукнуть и навострить лыжи, но спасительный вой сирены был уже недалеко, так что ты поспешно отстучал "бежим помогу спрятаться", и он предпочел тебе довериться - скажи, почему?
     Отто не стал скрывать правду - теперь ему уже нечего было терять: семь бед, один ответ!
     "объявил тебя бы сгноил но инге за нее боюсь"
     - Я что-то такое подозревал. И он тебе поверил?
     "я опять повторил что если б не инге я бы его сгноил и он поверил говорит куда"
     - И тут ты дал ему ключ. Что ты ему пообещал?
     "подземный ход"
     -Ты сказал ему, что этот ключ отопрет дверь в подземный ход? Но ведь Карл прекрасно знал про этот подземный ход. Он мог нырнуть туда без всяких проблем, почему же он выбрал твой вход, неразведанный и опасный?
     "я посоветовал не ходить без двери собаки сразу след возьмут"
     - И он на это клюнул? Ну да, он, конечно, к этому моменту уже плохо соображал, потому что был в панике. Он, хоть и был хладнокровный подлец, но тоже голову потерял, совсем как простой смертный: сирена-то выла все ближе и ближе, а ему вовсе не хотелось обратно в тюрьму! На этом ты его и подсек, честь тебе и хвала!
     Тут Отто захохотал, как ненормальный, - давно ему не было так весело!
     - Ты стукнул лапой "бежим!", тут из кухни выскочил Клаус, и вы припустили - через твой вход и вниз по подземному коридору. Карл бежал впереди, он хорошо знал дорогу, Клаус катил твое кресло, и ты без перерыва стучал в рельс "скорей! скорей! скорей!", а перед тем, как свернуть в сторону круглого зала, ты отправил Клауса отворять ворота, но Клаус был так испуган происходящим, что никак не мог понять, чего ты от него хочешь. И тогда Карл крикнул ему: "отвори ворота полиции!", и бедняга Клаус побежал назад, в меру сил удивляясь, при чем тут полиция, если он вызывал скорую помощь. Но ему так никто никогда уже на этот вопрос не ответил, потому что, когда он вернулся с санитарами, Карл исчез навсегда, а с тобой и вправду случился удар, и ты попал в больницу. Ну, как тебе мой рассказ?
     "рассказ отличный но с чего ты взял что карл погиб он удрал полиции ведь не было его искать"
     - А труп в подвале?
     "может чей-нибудь еще"
     - Ты что, еще кого-то отправлял туда?
     Отто на миг потерял голову от возмущения и хотел, было, поднять трезвон, но сообразил, что Инге нет дома и, слава Богу, что нет. Но хоть он и сдержался, Ури заметил, как он вспыхнул, и сказал успокаивающе:
     - Ладно, ладно, я пошутил. Но раз ты никого туда не отправлял, значит, это все же труп Карла.
     "ты его не знаешь он и труп мог подменить"
     - Есть другие вещи, которые трудно объяснить, если Карл жив.
     "расскажи ты обещал"
     - Но ведь ты еще не ответил на мои вопросы.
     "спроси скорей"
     - Во-первых, как ты управился с первой потайной дверью? Вот с этой? - Ури кончиком ключа указал на тонкую заштрихован-ную полоску.
     "а ты и ее нашел", - задохнулся Отто.
     - Не буду хвастаться - это Вильма нашла, а не я. Она хорошо читает чертежи.
     "вильма, - отчаянно заколотил лапой Отто, - нельзя пускать все разнюхает разболтает"
     - Я сегодня ее и не пустил, отложил на завтра.
     "а завтра?"
     - Могу еще раз отложить - на следующую неделю. Если ты объяснишь мне, как ты уговорил Карла войти в эту дверь с потайным замком. Ведь он мог отказаться, опасаясь ловушки.
     "научил открывать изнутри больше доверия"
     - Я и не знал, что ты такой великий психолог!
     Отто хрюкнул - он сам не знал, то ли он был обижен, то ли польщен.
     - Ну вот, до сих пор все сходится, или почти все, ведь правда? Но вот дальше... Не то, чтобы я совсем просчитался, ведь, исходя из своих рассчетов, я, все-таки, нашел труп Карла... и все же... как он попал в сокровищницу?
     "а ты как ты попал?"
     - Через цистерну.
     "цистерна! ты нашел дорогу через цистерну? далеко спускаться трудно"
     - Мне понадобилось больше трех часов... но теперь я лучше знаю дорогу...
     "зачем теперь у тебя есть ключ от двери"
     - Но мне неясно, куда эта дверь ведет. Не хочешь мне рассказать?
     Сердце Отто подпрыгнуло так высоко, что он чуть не задохнулся - вот он, вот он, случай! Недаром он позволил втравить себя в эту рискованную беседу! Он закашлялся - отчасти из-за сердца, но отчасти из хитрости, чтобы успеть обдумать следующий ход: одна верная фраза и ему, возможно, удастся избавиться от мальчишки вместе со всеми его опасными догадками и неосторожными признаниями самого Отто!
     "а зачем тебе туда опять?" спросил Отто, выигрывая время. Ответ обескуражил его, или, еще вернее, - обезоружил:
     - Нужно убрать останки Карла. Скоро начнутся работы по реставрации, а мы ведь не хотим, чтобы кто-нибудь затеял следствие, правда?
     "по реставрации..." - совершенно по-идиотски повторил растерянный Отто. Весь его хитроумный замысел летел к черту из-за этой дурацкой реставрации. Вряд ли Инге будет полезно, если в сокровищнице рядом со сгнившими останками Карла найдут свежие останки Ури. А тот, с завидной проницательностью проследив направление мыслей старика, только рассмеялся, окончательно зачеркивая всякую возможность ловушки.
     - Не мечтай, пожалуйста, сбросить меня в подвал вслед за Карлом, как предсказала Марта. Второй раз не выйдет. Тем более, что у меня, в отличие от Карла, есть ключ от второго входа в сокровищницу.
     "какого еще второго?"
     - Ты прекрасно знаешь, какого, - Ури придвинул план поближе к Отто. - Вот этого, который жутким зигзагом с загибами выводит в цистерну, я сегодня два раза по нему прополз - туда и обратно. Страшновато там, я тебе скажу, мне пару раз даже хотелось повернуть обратно.
     "чего ж ты не повернул?"
     - Да как-то жаль было все бросить за два шага до разгадки. И, видишь, мучился не напрасно, - Ури подбросил на ладони тринадцатого красавца, любуясь строгими контурами лошадиной головы, - Вот он тринадцатый ключик, чуть было не пропавший без вести!
     "вот и бери его отпирай дверь и иди дальше на разведку"
     - Не надейся, Отто, не пойду я туда. Лучше смирись с мыслью, что от меня ты не избавишься так просто, как от Карла. И покажи ловушку, в которую он провалился.
     "глупости какая ловушка? вот план где она"
     - Я уверен, что на плане ловушка есть, только она хитрая, зашифрованная, зачем бы ты его иначе стал рвать - ведь тебе это нелегко далось.
     "а ты вправду собираешься убрать оттуда останки Карла"
     - Разве я неясно сказал тебе, что собираюсь?
     "ты одобряешь убийство"
     - А ты?
     "я убийца с меня спрос другой"
     - Я, между прочим, тоже убийца. Только я, в отличие от тебя, - профессионал. Неужто ты это не подслушал?
     "так что у нас союз убийц?" - добирался до истины Отто.
     - Нет, у нас с тобой союз против убийц.
     "а куда ты денешь эту кучу костей?"
     - Я еще не решил: может, спрячу в нишу. Я заприметил ее сегодня над дверью, которая ведет в туннель.
     "как спрячешь?"
     - Наверно, заложу камнями, что остались от холодильника.
     "нехорошо свежая кладка"
     - Ну, а что еще можно с ними сделать? Не тащить же их наверх?
     "в тайник"
     - А где он?
     Отто ткнул лапой в план:
     "ручка двери три камня вверх два направо нажми в щель острым камень выйдет пустой внутри"
     - За тайник спасибо, а теперь покажи ловушку.
     "ладно, - решился Отто, - но сперва почему думаешь останки Карла"
     - Ну и зануда ты, Отто!
     "нет времени ошибки"
     - Ладно, бог с тобой, слушай. Вчера я поехал в Гейдельберг и нашел там почтовый ящик Карла.
     "как нашел"
     - Нет, ты просто зануда из зануд!
     "хочешь чтобы я верил"
     - Ты помнишь, позавчера я нес пиджаки Карла? Так вот, из кармана одного пиджака выпал маленький ключик.
     Отто вдруг насторожился и застыл, напрягшись всем телом:
     "инге инге!" - тихо, как будто шепотом, стукнул он.
     - Где?
     "совсем близко"
     Ури прислушался:
     - Тебе мерещится, я ничего не слышу.
     "быстрей укладывай она здесь"
     И впрямь, к тому времени, как Ури устроил голову Отто на подушках и подоткнул ему под ноги одеяло, фургон уже въехал во двор и, сверкая фарами, вырулил к подъезду.
     "не должна догадаться о чем"
     - Может, я успею пробежать через подземный коридор? - заметался Ури.
     "все равно заподозрит"
     - Что же делать?
     "вези сюда телевизор включи"
     Ури не стал спорить, а бегом пригнал из столовой передвижной столик с телевизором и видеоустановкой.
     "включай, - торопил старик, - кассета ящике ставь"
     Ури послушно выхватил из ящика кассету, сунул в гнездо и нажал на кнопку дальнего управления. Прислушиваясь к прибли- жающемуся перестуку каблучков Инге, он приготовился плюхнуться на кровать рядом с Отто, но что-то зашуршало у него под рукой.
     "план", - ужаснулся Отто. Ури схватил план, скомкал и под звук отворяемой двери спрятал его старику под одеяло. Какой-то предмет, звякнув, упал на пол, - Ури наклонился, поднял тринадцатого красавца и поспешно сунул его под подушку Отто.
     Когда Инге вошла к отцу, чтобы выяснить, почему в кухне темно, а у него так поздно горит свет, она увидела нечто совершенно неправдоподобное: сидя на кровати почти в обнимку, Отто и Ури со сладострастным интересом следили, как на мерцающем экране две голые пышнотелые девицы вытаскивали из шкафа затаившегося среди платьев немолодого бородатого мужчинку, тоже голого, если не считать черной шляпы, прикрывающей его лысину.
     - Ну, вы хороши, мужики! - восхитилась она, не веря своим глазам. - Вас нужно было только на полвечера оставить вдвоем, и вы тут же спелись!
     Оба греховодника дружно засмеялись счастливым виноватым смехом.
    

КЛАУС

     Они просто помешались на этом сокровище, особенно мамка. Она сегодня вечером опять притащилась из "Губертуса" весе-ленькая, под ручку с Дитером-фашистом. Он вынул из карманов своей хрустящей кожаной куртки две бутылки пива, со стуком поставил их на стол и расселся как у себя дома.
     - Марта, - крикнул он по-хозяйски, - неси стаканы!
     Мамка прискакала из кухни с двумя стаканами, и они стали пить пиво и приставать ко мне с сокровищем, - нашел ли его Ури, что именно нашел и вытащил ли чего-нибудь наружу.
     Мне очень не хотелось им отвечать, и я сначала сказал, что Ури ничего не нашел. Тогда Дитер показал мне из-под стола свой огромный рыжий кулак, но осторожно, сбоку, чтобы мамка не видела. Я притворился, что никакого кулака не заметил и пошел на кухню за стаканом, чтобы они и мне налили пива. Я, вообще-то, пиво терпеть не могу, но мне вдруг стало обидно, что Дитер сидит, развалясь, за нашим столом, а я должен стоять и смотреть, как он себе наливает, а мне нет. Когда я вернулся со стаканом и протянул его Дитеру, мамка хотела сказать "нет!", но Дитер подмигнул ей и налил мне из бутылки на самое донышко.
     - Правильно, крошка Клаус, - похвалил он меня таким ласковым голосом, что я вспомнил, как вчера утром в телевизоре волк притворялся козой, - пора уже тебе становиться мужчиной и пить пиво, как все.
     Я поднес стакан ко рту, но не смог отхлебнуть, - очень уж противный был запах, но Дитер тут же заметил, что я не пью, и привязался: "Пей, пей, нечего выкобениваться!". Я зажмурил глаза, одним глотком выпил все, что было в стакане, и закашлялся. Мамка вскочила со стула и замахала руками, но Дитер одной рукой усадил ее обратно на стул, а другой подлил мне еще пива:
     - Молодец! - сказал он, - За это тебе полагается еще.
     Мамка опять замахала руками и хотела вырвать у меня стакан, но Дитер ее удержал, а мне велел выпить все до дна. Я снова выпил, сперва немножко, а потом еще - во второй раз это было уже не так противно, - и тут в голове у меня все закачалось и мне стало страшно весело. Дитер тоже развеселился, и мы с ним начали болтать, сперва о футболе, а потом о сокровище. Мне было приятно, что Дитер разговаривает со мной так, будто больше не думает, что я идиот, потому что я знаю много всякого про замок, про цистерну и про сокровище, а он не знает. Мне даже показалось, что мамке это тоже приятно, и она уже больше на меня не сердится. Я сам не представлял, как много я про все знаю - и про то, когда фрау Инге завтра везет мясо на колбасную фабрику, и про то, когда Ури опять собирается лезть в цистерну за сокровищем, и про то, где Отто держит все свои ключи. Я вдруг услышал свой голос, который рассказывает вслух разные вещи, про которые я никогда не думал, и вспомнил, как Ури всегда говорил, что мне цены нет. Это было очень здорово, что теперь и мамка, и Дитер-фашист узнали, какая у меня замечательная память, - они все время громко смеялись и хвалили меня, а мамка даже два раза захлопала в ладоши.
     Тут мне захотелось рассказать им какой-нибудь секрет, например про Отто и фрау Штрайх, чтобы они опять засмеялись и еще раз похвалили меня. Я уже открыл было рот, но вспомнил, что Дитер и так все про это знает, раз он им приносит кассеты для видео.
     А Дитер перестал смеяться и похлопал мамку пониже спины:
     - Видишь Марта, твой сын уже взрослый и может даже тебя кое-чему научить. Я думаю, он заслужил, чтобы ты завтра взяла его с собой в город.
     - В город? - удивилась мамка, - Зачем?
     Пальцы Дитера собрались в щепотку, и мамка громко вскрикнула "Ой!", как будто ее кто-то ущипнул.
     - Ты возьмешь его завтра с собой в город, - повторил Дитер сквозь зубы, и я снова вспомнил, как у того волка, который притворялся козой, из-под козлиной шкуры вдруг вылезла большая волчья пасть, - Чтобы показать ему, как ваши души общаются через тело. Ведь ты хочешь приобщить его, правда?
     Вместо того, чтобы рассердиться, мамка накрыла руку Дитера ладошкой и погладила:
     - Ну конечно, хочу.
     Потом она повернулась ко мне:
     - Скажи спасибо Дитеру, Клаус, что он так о тебе заботится. Иди, достань и почисть свой приличный костюм: завтра с утра ты поедешь со мной в город.
     Я сам не знал, хочу я ехать с мамкой в город или не хочу. Когда-то раньше я очень хотел, но она так долго не брала меня с собой, что мне надоело слушать ее рассказы про общение душ и расхотелось на них смотреть. Конечно, всегда приятно прогулять работу, но мне стало жалко, что я не полезу с Ури в цистерну за сокровищем, и я попробовал поспорить:
     - Но я не могу, я ведь завтра работаю.
     - Работа не волк, в лес не убежит! - захохотал Дитер: он тоже почему-то вспомнил про волка. Я замотал головой, но мамка шлепнула меня по затылку, так что я прикусил язык, и пошла звонить фрау Инге, что я завтра не приду на работу. Фрау Инге, наверно, что-то ей возражала, потому что у мамки по щекам побежали малиновые пятна, и она крикнула в трубку высоким голосом, будто собиралась запеть:
     - Да, я забочусь о здоровье своего сына! Он мой сын, и я должна снять с него злое наваждение! У меня долг матери!
     Я не знаю, что ответила мамке фрау Инге, но, наверно, что-то такое, что ей очень не понравилось. Потому что она взвизгнула:
     - Я сама выбираю день, когда я его везу на лечение! Так что ты завтра на него не рассчитывай! - и бросила трубку с такой силой, что весь телефон свалился на пол.
     А я и не знал, что она все еще надеется меня вылечить.
    

ОТТО

     С самого утра все пошло вкривь и вкось. Отто с рассвета ждал, что Ури заскочит к нему закончить вчерашний разговор, прерванный в самом интересном месте приходом Инге. Но мальчишка заглянул к нему только около восьми, и не успели они перекинуться парой слов, как в дверях появилась Габриэла, которая как бы застигла их врасплох за дружеской беседой. Неизвестно, что она подумала, но лицо ее выразило целую гамму противоречивых чувств - изумление, недоверие, испуг и даже обиду - тем более, что она сразу заметила в гнезде видеомагнитофона позабытую ими там впопыхах кассету. Ури тут же ускользнул, пробормотав что-то невразумительное насчет Клауса, который сегодня, кажется, не придет на работу, и оставил Отто в полном душевном раздрае и в неведении - займется ли он немедленно останками Карла или нет.
     Чтобы уклониться от настойчивых расспросов Габриэлы о причинах утреннего визита ненавистного парашютиста и о появлении запретной кассеты, которую она накануне собственноручно спрятала в ящик, Отто пришлось разыграть настоящий водевиль с кашлем и закатыванием здорового глаза. Габриэла, как обычно, запаниковала и вызвала Инге, которая впорхнула в спальню как большая белая бабочка: она по пути надевала плащ и никак не могла попасть рукой в рукав. Справившись, наконец, с развевающимися полами плаща, Инге мгновенно разоблачила притворство отца: "Господи, папа, ну как тебе не надоест!" и постаралась успокоить Габриэлу, не выдавая ей при этом актерскую тайну ее подопечного - как всегда, разумеется, из чистого эгоизма, чтобы поскорей покинуть его и умчаться неведомо куда. Отто и раньше с недоверием относился к деловой стороне деятельности дочери, - все эти банки, ссуды, колбасные фабрики и рестораны казались ему просто ловкой маскировкой ее эротических похождений. А сегодня Отто к собственному удивлению обнаружил, что ему было бы неприятно узнать о том, как она наставляет рога наглому еврейскому мальчишке, - вчерашний вечер показал ему, что у него с мальчишкой может возникнуть секретная мужская солидарность, направленная на спасение их общей непутевой возлюбленной, запутавшейся в сетях своих опрометчивых страстей. Но она, конечно, не обратила никакого внимания на робкие попытки отца задержать ее хоть ненадолго и поспешно умчалась, заявив, что опаздывает на важное свидание, связанное с получением денег на реставрацию замка.
     Отто в тоске перебирал в памяти слова дочери о неотвратимости реставрации замка и, прислушиваясь к стихающему за поворотами дороги звуку мотора, пытался отключиться от раздраженного голоса Габриэлы, продолжающей допытываться, как кассета попала из ящика в гнездо видеомагнитофона. Он даже отметил про себя грешным делом, что пронзительный голос Габриэлы, когда она сердится, напоминает скрип заржавевшей двери. Эта мысль по аналогии привела за собой воспоминание о том скрипе заржавевшей двери, который врывался в его сны уже больше года, воспоминание о той двери, которую открывал тринадцатый красавец, и о том подвале, в который эта дверь заманивала. После чего его мысли вернулись к неотвратимой реставрации замка, сводя воедино все его страхи.
     Как, не вызывая подозрений, срочно добраться до мальчишки? Может, послать Габриэлу за Клаусом? Предлог он придумает, пока она будет за ним ходить. Отто хотел было отстучать свою просьбу, но в зубы ему ткнулась горячая ложка - он вздрогнул и раскрыл рот, который тут же заполнился сладкой манной кашей. Ему не оставалось другого выхода, - он послушно проглотил вязкую, ласкающую небо массу, она живительным потоком заскользила вниз по пищеводу, и он пришел в себя. Все стало на свои места и незачем было придумывать предлог для приглашения Клауса: ведь полчаса назад, стоя вон тут, на пороге, Ури поспешно пробормотал, что Клауса сегодня в замке не будет. А раз так, значит, надо послать Габриэлу за Ури - задача куда более сложная, но надо ее решить, чтобы не сойти с ума от беспокойства.
     Отто торопливо доел кашу и, совершенно отключившись от реальности, погрузился в мучительные поиски повода, ради которого стоило посылать Габриэлу за Ури. Но реальность неожиданно ворвалась в его размышления пронзительным телефонным звонком.
     - Кто бы это мог быть? - испуганно спросила Габриэла, даже не делая попытки поднять неумолчно звенящую трубку. Убедившись, что она не намерена отвечать, Отто нажал на педаль кресла и направил его к телефону, на ходу протягивая к трубке лапу. При виде его целеустремленного движения к надрывающемуся от неразделенной страсти аппарату, Габриэла осознала, что ей не удастся переждать, пока телефон замолчит по собственному побуждению, - она одним прыжком опередила старика, рванула трубку с рычажка и поднесла к уху.
     - Штрайх, - сказали автоматически ее губы, в то время, как глаза ее, стремительно округляясь, начали вылезать из орбит. Когда глазные яблоки ее достигли последней границы, за которой было только их полное отделение от глазниц и всего остального лица, побледневшие губы ее произнесли свистящим шепотом:
     - Давно? Полчаса назад? Где, в Крумбахе? А сейчас что? Скорая помощь увезла его в больницу в Лангштулле? Почему в такую даль? Слишком серьезный случай? Уже еду!
     Она ногой притянула к себе кресло и рухнула в него, как подкошенная.
     - У моего папы инфаркт, - тусклым голосом сказала она в пространство перед собой, - Я вчера с ним поссорилась и сейчас у него инфаркт. Скорая помощь увезла его в больницу. Он без сознания. Мне надо ехать.
     И, упершись ладонями в подлокотники, она с трудом поднялась с кресла, кое-как напялила шляпу, сдернула с вешалки жакет и направилась к выходу.
     "куда ехать а я?" - заколотил в рельс Отто.
     Она уже поворачивала ручку двери, и спина ее была непреклонна.
     "Габриэла, - взмолился Отто, - не оставляй меня одного клауса нет и инге нет не уходи"
     Уже переступив порог, она все же обернулась к нему, - лицо ее застыло судорожной маской.
     - Я не могу. Мне надо ехать, - произнесла она мертвым голосом, с усилием раздвигая губы. - Это я виновата, что у папы инфаркт. Я никогда не прощу себе, если он умрет, так и не простив меня.
     "а я? - забарабанил Отто, - если я умру ты себе простишь?"
     Но она его уже не услышала: ее торопливые шаги прошелестели по камням, зафыркал мотор ее "Гольфа" и, тревожно взвыв на первом крутом повороте, стал монотонно затихать от виража к виражу. Сердце Отто отчаянно колотилось, настолько потряс его внезапный отъезд преданной Габриэлы, - он привык к ее преданности и ему в голову не приходило, что она может так взволноваться из-за кого-то другого.
     Вдобавок к разочарованию из-за Габриэлы его обидно кольнуло подозрение, что Инге так не помчалась бы к нему, если бы с ним, не дай Бог, что-нибудь стряслось. Частичное осознание того, что это подозрение, скорей всего, несправедливо, не смягчило жгучей обиды, захлестнувшей его душу острой жалостью к себе и наполнившей каплями скупых слез его давно пересохшие глаза. Жалеть себя было не столько горько, сколько сладко, главное - нужно было жалеть себя щедро, с размахом, отдаваясь жалости безоглядно и несправедливо, ничего ни- кому не прощая и не делая скидок на слабости ближних.
     Когда Отто продрался через все колдобины отчаяния и, очищенный от дурных чувств, достиг противоположного берега, где можно было, наконец, отключиться и расслабиться, он вспомнил о грядущей вскорости реставрации и о необходимости срочно выяснить планы мальчишки. Пожалуй, отсутствие настырной Габриэлы могло облегчить Отто встречу с Ури, - и не стоило огорчаться, что ее отца, выпивоху и весельчака Эрвина из Крумбаха, инфаркт хватил так некстати, как раз когда ни Инге, ни Клауса нет дома. Отто начал настойчиво колотить в рельс, призывая Ури, но вредный мальчишка на его призыв не откликнулся. Он еще немного потрезвонил, хотя понимал, что его усилия напрасны: если бы Ури хотел прийти, он бы пришел сразу после отъезда фрау Штрайх. Выхода не было, нужно было ехать на розыски.
     Отто попробовал педаль ручного управления, - батарейки были в порядке, можно было попробовать съездить на кухню. Не стоило рисковать и терять драгоценные минуты на путешествие через двор к кухонному крыльцу, - ведь если Ури там нет, ему придется вернуться оттуда не солоно хлебавши. Так что Отто сразу отказался от этого заманчивого своей простотой варианта и с тяжелым сердцем решил отправиться в путь по подземному коридору. Приходилось признать, что за последнее время он изрядно сдал и уже не может, как когда-то, легко и лихо преодолеть в своем верном кресле бесчисленные препятствия и преграды, затрудняющие его передвижение по извилистой подземной тропе. Но делать было нечего, нужно было ехать.
     Отто двинулся в путь - он знал наизусть все выбоины и ступеньки подземного коридора, как-никак он сам его когда-то спланировал и построил. К сожалению, он тогда и представить себе не мог, что ему придется когда-нибудь тащиться по этому ухабистому, пробитому в скале туннелю в трудноуправляемом инвалидном кресле. Наверно, если бы такая чудовищная мысль хоть вскользь посетила его в те времена, он бы позаботился о том, чтобы сгладить кое-какие уступы и крутые виражи. Много замечательных вещей он тогда придумал и построил, некоторые из них служат в хозяйстве до сих пор, а другие, отнюдь не худшие, так и пропали без употребления, потому что ему не удалось посвятить дочь в их тайны - частично из-за ее непонятной неконтактной отрешенности, а частично из-за сложности переговоров посредством стука.
     Несмотря на неважное самочувствие, Отто добрался до покоев Инге в рекордно короткий срок и, с трудом переводя дыхание, вкатился в пустую кухню, убедившись по пути, что и в комнатах тоже пусто. Хоть тишина вокруг была явно безлюдной, он несколько раз отстучал лапой призыв к Ури - "иди сюда срочно нужно поговорить". Ури, конечно, не пришел и не отозвался, - черт его знает, где его носит! И тут Отто, начисто забыв о своих утренних подозрениях по поводу эротических намерений дочери, в противовес им живо вообразил, что Ури укатил вместе с ней, - и впрямь, почему бы им не погулять на свободе по завершении деловой части? А может, никакой деловой части и не было, и мальчишка вопреки своим вчерашним обещаниям просто пустился в загул со своей ветренной подружкой, бросив на произвол судьбы беспомощного старика наедине с его страхами!
     Патетическое сочувствие к себе, беспомощному старику, не помешало Отто обыскать кухню и спальню Ури в надежде найти какой-нибудь знак, указывающий на местопребывание мальчишки. Знаков таких нашлось немало: связка с двенадцатью красавцами не висела на крюке между окнами, полка в стенном шкафу, где Инге держала фонари, была пуста, а в спальне со спинки кресла свисал новый вельветовый пиджак с затесавшейся между рукавами голубой шелковой рубашкой, - как только Инге терпит у себя под боком этот еврейский гармидер! - но нигде не было видно ни кроссовок, ни рабочей куртки.
     Если бы Отто искал легкого утешения, он позволил бы себе поверить, что Ури и впрямь, воспользовавшись отсутствием Инге, опять полез в цистерну, чтобы пробраться в сокровищницу за останками Карла. Но он был достаточно стар и опытен, чтобы не позволять себе легких утешений, - слишком дорого приходилось потом платить за даруемое ими мимолетное облегчение страданий. И потому он отправился в кухню на поиски более веских доказательств. Он подъехал к окну и долго всматривался в закрытую дверь свинарника, возле которой суровым обиженным стражем сидел Ральф. По выражению его серебристой морды Отто мог бы почти с достоверностью предположить, что балованный пес страдает от одиночества, а, значит, Ури нет нигде в окрестностях двора, иначе Ральф, обожающий общество, не томился бы в тоске под запертой дверью. Слегка успокоенный этим наблюдением, Отто еще раз прокатился по кухне и заметил маленький листок бумаги, прикрепленный магнитной держалкой к дверце холодильника. Он подъехал почти вплотную и начал всматриваться в мелкую вязь поспешно загибающихся вниз строчек, - они не могли быть написаны дисциплинированной немецкой рукой Инге, ее с детства приучили писать ровно и равномерно на любом клочке бумаги. Страшным усилием преодолевая двойное сопротивление плохих глаз и плохого почерка, Отто, в конце концов, прочел неразборчивую скоропись: "Полез в старую башню продолжать обмеры, вернусь к обеду. У."
     Отто почувствовал, как разжалась жесткая рука тревоги, с утра стискивающая его сердце, - слава Богу, мальчишка, все-таки, сдержал свое слово и полез в подвал за останками Карла! Выходило, что не такой уж он негодяй, хотя мотивы его великодушия не были полностью ясны Отто. Но ясны ему эти мотивы или неясны, все равно, нужно было срочно убираться к себе, чтобы, не дай Бог, не столкнуться в кухне с Инге, а не то начнутся бесконечные расспросы и выяснения: чего ради он сюда притащился, чего искал?
     Окрыленный надеждой на скорое избавление от разоблачительных останков, Отто ловко вырулил в подземный коридор и довольно сноровисто проехал по самой трудной его части - почти до пересечения с наклонным туннелем, ведущим в круглый зал. В коридоре было темно, но темнота не мешала ему: он освещал себе дорогу своим замечательным фонарем, вправленным, словно фара автомобиля, в одну из ручек его кресла. Когда он подъехал совсем близко ко входу во второй туннель, ему вдруг показалось, что неясная тень пересекла наклонную площадку перекрестка, слабо освещенную боковым светом, проникающим через разбитые окна круглого зала. Свет этот был так же слаб, как и зрение Отто, но зато слух его был намного острее слуха других людей, и потому он уловил не только сомнительное движение тени, но и несомненный шорох шагов, удаляющихся вниз, по направлению к залу. Кто-то, желающий быть незамеченным, проскользнул мимо него вглубь замка.
     "кто там? - заколотил в рельс Отто, напуганный этой встречей, - кто там?"
     Но потом он подумал, а вдруг это мальчишка, и заколотил еще громче: "ури не уходи подожди меня", хотя прекрасно понимал, что Ури бы его и так дождался, вместо того, чтобы украдкой проскользнуть мимо и удрать от него по полутемному туннелю.
     На какую-то долю секунды Отто даже вообразил, что это был не человек, а призрак Карла, вызванный из небытия непредвиденным вмешательством Ури. Ясно сознавая всю фантастичность такого предположения, Отто все же не мог полностью перечеркнуть его, тем более, что больше ничем нельзя было бы объяснить величественную неподвижность верного стража Ральфа - уж кто-кто, но не Ральф мог бы позволить кому-то чужому безнаказанно проникнуть в свои владения. Мысль о бродящем по коридорам замка призраке заставила Отто поспешить в кажущуюся безопасность собственных комнат, - к счастью, обратный путь всегда давался ему легче благодаря изрядному уклону вниз. Всю эту часть дороги его не оставляла надежда, что Габриэла скоро вернется, и ему не придется надолго оставаться в пустом замке наедине с призраком. Но увы, ее не было ни в спальне, зияющей неубранной постелью, ни в столовой, обезображенной остатками неубранного завтрака. Делать было нечего, оставалось только ждать, что кто-нибудь, наконец, появится и поинтересуется, как чувствует себя брошенный всеми старый инвалид.
     А чувствовал он себя прескверно, - голова кружилась, под ложечкой саднило и даже некому было пожаловаться. Чтобы хоть как-то скрасить мучительное время ожидания, Отто решил еще раз посмотреть кассету о приключениях двух студенток. хотя для этого нужно было собственными силами справиться с видео и телевизором. Зато теперь незачем было таиться, ведь все домашние уже знали о его тайной слабости, тем более, что кассета, забытая Габриэлой при ее поспешном бегстве, так и осталась в гнезде видеомагнитофона. Оказалось, что подъехать к телевизору, тоже забытому с вечера в спальне, непросто: кресло никак не втискивалось в узкий зазор между кроватью и передвижным телевизионным столиком. Но Отто не хотел сдаваться, - он снова и снова упорно менял угол подхода к телевизору, нацеливаясь лапой на коричневое ребро торчащей из гнезда кассеты. И каждый раз промахивался.
     Неизвестно, чем бы кончилось его противоборство с упрямыми, не желающими подчиняться его воле вещами, если бы во дворе вдруг не завыл Ральф.
    

УРИ

     Ури страшно не хотелось вытаскивать из подвала обглоданные крысами останки Карла, поэтому он сразу как спустился в сокровищницу стал искать тайник Отто. В голову все время лезло подлое подозрение, что хитрый старик просто-напросто задумал заманить его в какую-то новую ловушку, и поэтому он решил действовать осторожно. Из-за этой, в конце концов оказавшейся напрасной, осторожности он потратил на поиски тайника гораздо больше времени, чем на то требовалось. Тайник оказался небольшим, но при некоторой ловкости рук в него можно было затолкать то, что осталось от тщетно разыскиваемого полицией главаря одной из самых кровожадных террористических групп послевоенной Европы. А осталось от него немного. Натянув на пальцы резиновые перчатки, в которых Инге обычно занималась уборкой, Ури тщательно подобрал это немногое с холодного каменного пола, стараясь не пропустить ни косточки, ни позвонка, и аккуратно уложил все собранное в тесном вместилище внутри полого камня. Потом он долго с отвращением уминал разнокалиберные кости рукой в перчатке, пока они все не уместились в тайнике настолько, что ему удалось вернуть камень на прежнее место. Это далось ему нелегко, потому что Отто объяснил ему, как тайник открыть, но не сказал, как его закрыть.
     Управившись с тайником, Ури замешкался, шаря фонарями по потолку в надежде обнаружить какие-нибудь признаки ловушки, но ничего не нашел. Тяжелая душная атмосфера подземелья заставила его на миг представить себе последние минуты - часы, дни, недели? - заточенного здесь Гюнтера фон Корфа. Как он, придя в себя после неожиданного краткого полета вниз, начал в кромешной тьме ощупывать влажные стены в поисках какой-нибудь щели, через которую он мог бы выбраться из этого каменного мешка. Как он понял, что коварный старый хитрец обманул его и что он ищет напрасно, - выхода отсюда нет. Он, конечно, нащупал эту надежно запертую дверь, от которой у него не было ключа, и начал с криками колотить в нее кулаками, но что толку? Кто мог его услышать? Он и это понял, хоть, может быть, не сразу, но, небось, все равно продолжал стучать в дверь, а потом биться головой о стену, пока, наконец, не затих, обессиленный жаждой, голодом и бессмысленностью всех усилий. И хотя он был самый заклятый враг всего, что было дорого Ури, на какую-то долю секунды Ури стало его жаль. Ведь он уже не был для Ури просто именем, напечатанным крупными буквами под лицом на полицейском листке, - Ури успел мимолетно познакомиться с ним, наспех перелистав красную тетрадь из почтового ящика в Гейдельберге перед тем, как спрятать ее в почтовый ящик в Вормсе.
     Чтобы подавить эту неуместную жалость, Ури опять прокрутил в памяти хорошо запомнившийся ему с юности список терактов группы фон Корфа, но, как ни странно, это не помогло: образ человека, бьющегося во тьме головой о стенку, не уходил из сознания. Тогда Ури припомнил бомбы, которые тот собирался отправлять по почте. Мысль о бомбах подействовала лучше, и рука жалости перестала стискивать сердце Ури. Он вспомнил о трудностях обратного пути и начал собирать свои разбросанные по полу вещички.
     Наклонившись, чтобы подобрать отвертку и кольцо с двенадцатью красавцами, он услышал глухой рокот и гулкий удар тяжелой массы где-то совсем близко и начал распрямляться, прислушиваясь. Но он не успел ни распрямиться, ни осознать, что произошло: мощная струя воды ворвалась в открытую дверь туннеля и, подхватив Ури, стала стремительно крутить его и швырять в своем винтообразном движении вверх. В глазах у Ури потемнело, голова закружилась, и он на миг потерял сознание. К счастью, всего лишь на миг, а не то он бы просто-напросто захлебнулся.
     Придя в себя, он попытался оценить размеры бедствия. Хотя поток стал более равномерным и уже не закручивался у входа ревущим водоворотом, вода продолжала прибывать, быстро заполняя небольшую по площади, но очень высокую сокровищницу. Ури взял себя в руки и, без особого труда овладев положением, научился довольно сносно держаться на плаву. Хотя водоворот сорвал и унес неизвестно куда висевший у него на груди фонарь, он все же, в отличие от Гюнтера фон Корфа, не погрузился с первого момента в кромешную тьму благодаря второму фонарю, вделанному в специальную водоупорную шапку. Эту забавную шапку-игрушку он купил позавчера в Вормсе, внезапно поддавшись мальчишеской любви к техническим усовершенствованиям. "Рука судьбы" - сформулировал он почему-то из лексикона матери и представил себе, что с ней будет, если он не выберется из этого подлого каменного мешка. Сердце его на мгновение задохнулось от ужаса - уже не за нее, а за себя, и он понял, что раз выхода нет, он просто обязан попытаться его найти.
     Мысленным взором Ури отыскал в памяти затонувший далеко внизу вход в туннель, а затем прикинул, как можно проникнуть в цистерну по этой узкой извилистой кишке, наперекор прущему навстречу мощному потоку воды. Выходило, что обратный путь под водой исключен, - в легких не хватит воздуха на поиски входа в туннель и на борьбу со встречным потоком, особенно, если учесть высоту водного столба в самой цистерне, который нужно будет преодолеть в самом конце пути. Значит, не имело смысла нырять, рискуя погубить под водой единственный источник света, точно так же, как не имело смысла кричать и звать на помощь: никто никогда не услышит его голос ни сквозь толщу воды, ни сквозь толщу стен. Тем не менее крик так и рвался из его легких, крик отчаяния, крик бессильного ужаса перед тем, что его ждет, нечеловеческий крик животного, попавшего в западню.
     Так и не позволив себе закричать, Ури опять подумал о Карле - раньше он только в воображении переживал его ужас и отчаяние, теперь он испытывал все эти чувства, балансируя на готовой вот-вот оборваться тонкой ниточке собственной судьбы. Неужто его тоже ждет участь Карла? Единственным утешением была мысль, что мучения его не будут длиться так долго, как длились мучения Карла - к счастью, вряд ли было возможно длительное парение в этой холодной ванне.
     И тут его вдруг осенило - Отто, ну конечно, Отто! Только Отто знал, куда, когда и зачем полез с утра Ури, а значит, нет сомнения, что этот потоп - дело его рук! Казалось бы, смешно говорить о деле рук парализованного инвалида с протезом вместо способной двигаться кисти, однако факт есть факт: коварный старик нашел способ устранить и второго своего соперника, предварительно обеспечив, что тот спрячет от посторонних глаз останки первого.
     Осознав, как ловко старик заманил его в ловушку, Ури громко захохотал: конечно, это был истерический хохот обреченного, хохот, скорее похожий на рыдания, хохот, заменивший ему тот, подавленный усилием воли, крик ужаса, который все время рвался наружу. Но в этом хохоте было все же несколько подлинных искр искреннего смеха. Ури смеялся над собой: как он попался, как попался!
     Попался, как последний дурак, поверив в дружескую солидарность старого интригана, и вот в наказание за эту наивность он сгниет теперь здесь, в вонючей воде на дне вонючего подвала со всеми своими изысканными детективными расчетами, со всеми своими блестящими логическими построениями и с не менее блестящими разгадками чужих тайн!
    

ОТТО

     Ральф выл так надрывно и истошно, как во время войны в сожженных русских деревнях выли голодные собаки. Услышав этот надсадный вой, Отто сразу понял, что случилась какая-то беда - тем более, что дурные предчувствия не оставляли его с момента встречи со смутной призрачной тенью, ускользнувшей от него вглубь замка. Он тут же оставил свои попытки включить телевизор и помчался во двор, изо всех сил нажимая дрожащей ногой на педаль максимальной скорости.
     Он стремительно выкатился из дверей и, резко затормозив, осмотрелся, пытаясь выяснить, что случилось. С виду не случилось ничего: вокруг было пусто и спокойно - никто не ломился в ворота и не лез через стену. Только Ральф застыл посреди двора в несвойственной ему позе одинокого волка, воющего на луну, и, высоко закинув голову, сотрясал пространство пронзительными горловыми трелями, напоминающими рев сирены перед воздушной тревогой.
     Отто подъехал вплотную к псу и стукнул лапой в рельс, чтобы привлечь его внимание. Пес, не поворачивая головы и ни на секунду не смолкая, вежливо взмахнул хвостом, давая понять, что он видит хозяина и уважает его, но не может прервать свою похоронную арию. Тогда Отто развернул кресло, установил его рядом с Ральфом и, страшным усилием воли вскинув ввысь непослушную голову, устремился взглядом туда, куда неотрывно, словно притянутый магнитом, был направлен взгляд больших черных глаз пса. Там не было ничего, кроме неприступной красной скалы, возносящей свою зубчатую вершину над зубчатой стеной и сторожевыми башнями замка. Красота этой взлетающей в небо каменной громады давно перестала поражать воображение Отто, и он уже готов был перевести взгляд в другую точку, как внимание его привлекла неправдоподобно длинная змея, ползущая по красному боку скалы.
     Отто закрыл глаза, проклиная свое слабеющее зрение и склонный к панике стареющий мозг. Потом открыл глаза и снова посмотрел на скалу: длинная, сверкающая блестками чешуи змея продолжала виться по камню. "Дракон!" - в ужасе подумал Отто, сам удивляясь собственной глупости. И тут он услышал знакомый шелестящий звук несущегося с большой высоты вниз потока воды.
     Надо же, какая чушь может прийти в голову от страха, - дракон! Да ведь дракон - это детская игрушка по сравнению с той бедой, которая случилась наверху: там прорвало шлюз. Никто лучше Отто не мог оценить размеры бедствия, тоннами воды обрушившегося на замок: ведь именно он через несколько лет после войны перестроил там всю систему водоснабжения, отвел в трубы воду, необходимую для жизни, для сада и для разведения свиней, а остаток направил в специально вырубленный в скале водоем, наглухо перекрытый мощным шлюзом.
     Невозможно было понять, как вода могла прорвать надежно сконструированный шлюз, подлежащий регулярной ежегодной проверке. Если только не предположить, что кто-то открыл его намеренно, неясно только - зачем? И тут Отто вспомнил промелькнувшую в полутьме подземного коридора тень и почти задохнулся, пронзенный внезапной догадкой: кто-то задумал расправиться с Ури! Но кто мог знать, что он спустился в цистерну? Кто мог это знать? Из всего этого сумбура мыслей Отто привычно выделил главную: скорей всего, Ури уже успел пробраться в сокровищницу Губертусов через узкий туннель, по которому сейчас вслед ему мощным потоком хлынула вода. Если этот поток не застиг мальчишку в пути, он вряд ли его прикончил, зато наверняка наглухо отрезал ему выход.
     Отто прикрыл глаза и, по мере сил отключившись от заунывного воя Ральфа, попытался представить себе хорошо знакомый ему когда-то путь из цистерны в сокровищницу. Все сходилось прекрасно: даже такому ловкачу, как израильский десантник, наверняка не под силу проплыть из сокровищницы обратно в цистерну через затопленный извилистый проход, по которому и посуху-то пробираться нелегко. Да, мальчишке там сейчас приходится несладко! У него еще есть шанс какое-то время побарахтаться в замкнутом пространстве, - потолок в сокровищнице высокий, так что вода вряд ли сможет заполнить ее доверху, а воздух будет поступать через ту хитрую ловушку, через которую Отто отправил туда Карла. Но долго он в холодной воде не продержится. И если он даже умудрился бы благодаря своей силе и сноровке вырваться из водного плена и угнездиться в какой-нибудь мелкой выбоине на стене, все равно он отлично понимает, что выбраться из сокровищницы невозможно. Само собой получалось, что Отто исхитрился замуровать в тех же стенах и второго своего соперника.
     Выходило, что у него были все основания торжествовать, - ведь вчера вечером он смирился было с тем, что перехитрить мальчишку ему не удастся, а вот удалось! Но голова у Отто почему-то не закружилась от торжества, и кровь не начала пульсировать быстрей от радости победы. Он точно помнил, что вчера он мечтал о гибели наглого мальчишки, посмевшего разгадать его тайну, а сегодня, когда мечта эта осуществилась не без его участия, - ведь мальчишка полез в подвал, чтобы убрать с глаз доказательства преступления Отто! - именно в этот счастливый момент в душе Отто что-то не заладилось: ему совершенно некстати захотелось поднять тревогу и вызвать спасателей. Он даже разок-другой брякнул лапой по рельсу, но тут же сам себя остановил, - звать-то все равно было некого, разве что того умельца, который открыл шлюз. А что, если это не призрак Карла, а сам Карл, который сумел тогда выбраться живым из подстроенной ему Отто ловушки и теперь явился мстить? Тогда тем более надо поторопиться и придумать, как толково поднять тревогу - ведь, как нарочно, именно сегодня в замке нет никого, ни Инге, ни Клауса, ни Габриэлы! А может, не "как нарочно", а именно нарочно: их нет, потому что кто-то позаботился, чтобы их не было? Что же тогда делать, что делать?
     Голова Отто начала раскалываться от сознания собственного бессилия и от истошного воя Ральфа, заткнуть пасть которому Отто тоже был не в силах. Что ж, значит, так тому и быть: он ничего не может сделать, он - старый беспомощный инвалид, ему эта задача не по плечу. Ему остается только собрать последние ошметки воли и покатить кресло обратно к себе. Там он сможет немного отдохнуть, а потом, если ему удастся справиться с головоломной современной техникой, побаловать себя препохабным фильмом про приключения двух студенток. Так он и поступит.
     Принявши это мудрое решение, Отто мучительно напрягся, нажал на педаль и начал разворачивать ставшее непослушным кресло, направляя его к своей двери. Когда он, наконец, усмирил неуступчивые колеса, и они неуверенно покатили отяжелевшее кресло в нужном направлении, вой за его спиной неожиданно стих. Обернуться Отто не мог, да это оказалось ненужным, - Ральф одним мощным прыжком опередил его и с громким лаем преградил дорогу его креслу. На умной морде пса можно было прочесть упрек, обиду и мольбу. "Этот дурацкий пес верит, что я могу навести порядок!" - не без некоторого восторга подумал Отто и попытался наехать на могучего серебристого зверя. Зверь, не ожидавший от хозяина такого вероломства, слегка озверел и решил не сдаваться, поскольку азбукой Морзе он не владел и хозяин не мог загипнотизировать его безотказными формулами команд. Тогда хозяин тоже озверел, и они застыли друг против друга, неспособные ни уступить, ни разойтись с миром.
     Пока пес и человек, глядя друг другу в глаза, неподвижно стояли посреди двора, Отто все время слышал непрекращающийся шорох уже слабеющего, но все еще мощного потока, срывающегося со скалы в цистерну по каменной трубе, которой завершался вырубленный в стене старинный акведук. Слушал и содрогался, представляя себе, что чувствует при виде равномерно ползущего вверх уровня воды мальчишка, запертый в вонючем подвале вместе со сгнившими останками Карла, из-за которых он в этом подвале оказался. Отто мысленным взором видел искаженное ужасом лицо мальчишки, - а кто бы в этой ситуации не ужаснулся? И одновременно он видел то же лицо, с любопытством склоненное над ним, - и это было невыносимо. Но особенно невыносимым было воспоминание о том, с какой осторожной ловкостью пальцы мальчишки касались его старого тела, когда тот менял ему пеленку. Черт побери, как-то неожиданно выходило, что он не простит себе, если допустит, чтобы мальчишка погиб - как, например, он сможет наслаждаться фильмом о приключениях двух студенток? Ведь его теперь до конца дней будет преследовать воспоминание о том, как они с Ури почти в обнимку сидели вчера на спрятанном от Инге плане замка, с притворным интересом пялясь на экран.
     И тут Отто круто переменил свое решение - он понял, что должен сделать все возможное, чтобы спасти мальчишку. Тем более, что по зрелом размышлении ему стало ясно, как именно спасение Ури, а не его гибель, может послужить его, Отто, интересам. Однако недостаточно принять решение сделать все возможное, нужно еще придумать, что возможно сделать, и возможно ли сделать хоть что-то.
     Ему доступен был только один путь - позвонить по телефону. Но кому может позвонить человек, лишенный дара речи? Только тому, кто с ним знаком и кто знает азбуку Морзе. А таких, к сожалению, осталось раз-два и обчелся. Кроме Инге, Клауса и Габриэлы оставалась, пожалуй, одна Марта. Решившись позвонить Марте, Отто перестал церемониться с Ральфом и двинул кресло прямо на него. Пес глухо зарычал, но, оценив решимость хозяина, все же посторонился и дал ему проехать. Вероятно он почуял, что Отто собирается перейти к действиям, потому что он перестал лаять и побежал рядом с креслом. На доске, прикрепленной над телефонным аппаратом, были аккуратно записаны все нужные номера, так что Отто легко нашел нужный, снял вилой протеза трубку с рычага, положил ее рядом с аппаратом и приступил к сизифову труду набора номера лапой. Когда ему, наконец, удалось достигнуть цели, его ожидало разочарование, - хотя он вытерпел бесконечную, до основания подточившую его хрупкое терпение серию долгих гудков, никто ему так и не ответил. Наверно, Марта для того и не отпустила сегодня сына в замок, чтобы укатить с ним куда-нибудь в гости, и не стоило надеяться на ее скорое возвращение.
     Что же еще оставалось? Кто мог ему помочь? Отто начал перебирать в памяти немногих посетителей замка и натолкнулся там на птичьи образы двух говорливых дамочек из Верхнего Нойбаха, повадившихся последнее время к Инге с какими-то корыстными целями. Он сам редко с ними сталкивался, - они не очень интересовались старым инвалидом, - но он наслушался разных грязных историй об их похождениях от Габриэлы, которая за что-то терпеть их не могла. Отто похождения этих дамочек были безразличны, но он враждебно относился к ним самим, независимо от их похождений, за то, что их корыстный интерес был направлен на осмотр и реставрацию замка, сама мысль о чем была ему невыносима. Но сейчас он готов был примириться с их набегами на его владения, потому что именно их интерес к замку оставался его единственной надеждой на спасение Ури.
     Но чтобы воспользоваться помощью той из них, которая, по словам Инге, даже писала ученые книги о старых замках, надо было срочно ее найти и объяснить ей, что произошло. Как можно было сделать это без ног, без голоса и без языка? В сотый раз проклиная несчастное стечение обстоятельств, именно сегодня лишившее его помощи Габриэлы, Отто сообразил, где можно постараться ее найти. Ведь на его доске с телефонными номерами был телефон ее отца, Эрвина, хоть и спившегося вконец, но все же хорошего знакомого, старого боевого дружка Отто со времен мировой войны, когда оба они мерзли и дрожали от страха на далеком Восточном фронте. Если даже поверить, что его сегодня хватил инфаркт, может Отто повезет, и он найдет у него свою предательницу, покинувшую его в такой неподходящий момент.
     Отто сцепил зубы и снова повторил мучительную операцию набора номера вилкой протеза. На этот раз его усилия были вознаграждены: после четвертого гудка кто-то снял трубку, и мужской голос, очень напоминающий голос Эрвина, хрипло сказал:
     - Штрайх.
     Отто прямо оторопел, но вовремя спохватился, что человек на том конце провода может, не услыхав ответа, просто положить трубку. Испуганный такой возможностью, он торопливо отстучал в самую трубку: "Отто Губертус на проводе", стараясь, чтобы стук прозвучал как можно ясней, и каждую секунду ожидая услышать короткие гудки отбоя. Но трубка хохотнула ему в ухо, и тот же хриплый голос заорал: "Это ты, Отто?", с такой характерной интонацией Эрвина, что уже невозможно было усомниться в том, кто это.
     "это я", - отстукал Отто прямо по трубке, полагаясь на сообразительность старого дружка, - "как сердце?"
     - Чье сердце? Мое? - удивился вопросу Эрвин, - Крепкое, как пивная бочка.
     "Габриэле сказали инфаркт помчалась больницу", - отстучал Отто, мысленно пробегая по всей цепочке событий от тени в подземелье до прорыва шлюза. По всем раскладкам неизменно выходило, что дважды два - четыре. Однако у Эрвина были другие соображения по поводу поездки Габриэлы в больницу:
     - Так ей и надо. Она вчера со мной разругалась, пускай теперь побегает. А ты что, из-за моего инфаркта звонишь?
     "не только, - приврал Отто, - у меня беда нужно срочно вызвать вильму."
     - А фамилия какая? - сразу ухватил суть просьбы Эрвин.
     Фамилии Вильмы Отто не знал, но на память ему пришло заковыристое новомодное словечко, которым Габриэла обозвала как-то порхающих за окном разбитных дамочек, зачастивших последнее время к Инге. И он неуверенно отбил это слово прямо в трубку:
     "лесбисанка из верхнего нойбаха."
     - Лесбитянка Вильма! - радостно завопил Эрвин, - Лесбитянку знаю, и вторую, забыл как звать, они часто у меня форель заказывают. Так что, прислать их к тебе?
     "срочно!"
     - Тут же звоню. А что там у тебя стряслось? - полюбопытствовал Эрвин.
     "наводнение", - кратко сообщил со своей высокой горы Отто, чем страшно развеселил живущего в вечно затопляемой низине Эрвина.
     - Ну ты шутник! - захохотал он в трубку, - Тебя, я вижу, никакая болезнь не берет!
    

УРИ

     Неясно было, на сколько времени хватит батареек в фонаре, но ясно было, что если ничего не предпринимать, то придется умирать в кромешной тьме. Может быть, в этой ситуации любые действия не имели смысла, но не в характере Ури было безвольным чучелом барахтаться в холодной ванне, покорно ожидая конца, тем более что уровень воды продолжал подниматься, правда гораздо медленней, чем сначала, но достаточно неуклонно. А это значило, что через какое-то обозримое время должен наступить момент, когда поверхность воды сомкнется с потолком, и тогда - все, кранты!
     Наблюдать за тем, как его тело сантиметр за сантиметром приближается к каменному своду над головой было невыносимо, от этого можно было сойти с ума, так что Ури оставалось или приблизить неотвратимый конец, насильственно набрав воды в легкие, или взять себя в руки и начать искать какой-нибудь выход. Вряд ли существовал выход вниз или вбок, но где-то в потолке была скрыта ловушка, значит, один из камней наверняка не был намертво вмазан в кладку и его можно было попытаться сдвинуть, - если его найти. В голову лезли разные плохие варианты: а вдруг этот камень специально закреплен так, что отвалить его можно, только наступив на него там, наверху, а снизу его не ухватить. Или что даже если повезет выбраться через ловушку, можно потом сдохнуть и сгнить в темном коридоре, дверь которого отпирает только тринадцатый красавец, впопыхах забытый вчера Ури под подушкой Отто. Вряд ли кто-нибудь догадается искать Ури за дверью, ключ от которой заведомо потерян, - можно не сомневаться, что старый хитрец постарается получше спрятать ключ, о котором никто, кроме него, не знает.
     Но все равно, надо сделать все возможное, чтобы отыскать этот секретный камень и выбраться наверх в коридор, даже если невелик был шанс выйти потом из этого опасного коридора через запертую тринадцатым красавцем дверь, - кто знает, что там еще может обнаружиться? Ведь Отто умудрился заманить Карла в ловушку рассказом про тайный выход из замка через подземный ход, и Карл, который вряд ли был легковерен, этому рассказу поверил. А уж Карл наверняка хорошо изучил все возможные входы и выходы из замка, - в его положении это было совершенно необходимо. Значит, есть надежда, что коридор и вправду выводит в подземный ход, - чем черт не шутит, даже если черта зовут Отто! А кроме того, старик мог быть прав, сомневаясь, что Карл действительно погиб. А что, если он перехитрил всех, умудрился как-то выбраться из замка и смылся, подбросив в ловушку ключи, чтобы понадежней замести свой след? В этом случае, правда, остается необъясненным полный комплект костей на одну персону, который Ури захоронил сегодня в тайнике. Но ведь никто не проверял, как давно гниют в подвале эти кости, и кого еще за долгие годы мог спустить в свою ловушку Отто. Да почему, собственно, только Отто - ведь и Карл был вполне способен избавиться от какого-нибудь слишком ретивого сообщника и сбросить его кости в недоступный подвал. Тогда ему очень кстати было, удирая, попытаться выдать эти кости за свои.
     А раз так, то ему, Ури, пора перестать следить, как медленно ползет вверх маслянисто-черная водная поверхность, и вместо того, чтобы умирать снова и снова с каждым уходящим под воду сантиметром стены, лучше занять себя поисками этой хитроумной ловушки.
    
    

ОТТО

    
     Хоть Вильма примчалась буквально через десять минут, Отто успел хорошо подготовиться к ее приезду. Главное, ему удалось удачно решить самую трудную задачу - добыть спрятанный им когда-то подробный план замка, настоящий, на котором видны были все детали, не то, что на убогом схематичном чертежике, который выдавали в Управлении по охране памятников. Проблема заключалась в том, что за год, прошедший с того дня, как Отто расправился с Карлом, его собственное здоровье сильно ухудшилось - особенно в результате инсульта, как раз и вызванного страшным напряжением душевных сил, потраченных на осуществление этой расправы. Сидя у ворот в ожидании опеля Вильмы, Отто настолько остро пережил снова отчаяние и вдохновение тех невероятных месяцев, что его на какой-то краткий миг захлестнуло сладостное чувство торжества - ведь в тот тревожный день он только успел натерпеться страху, а порадоваться не успел: удар хватил на самом пороге победы. А после удара он, распластанный на больничной койке новым параличом, долго выныривал из черной бездны полного забвения, а когда, наконец, вынырнул, то весь извелся неизвестностью, никак не находя подходящего повода мимоходом спросить у дочери о судьбе Карла. И только по возвращении домой, да притом еще не сразу, а постепенно и мучительно, он выведал, наконец, у Клауса, что Карл с того самого дня исчез и больше не появлялся.
     Сладостные воспоминания Отто были прерваны возникшим где-то вдали глухим рокотом поднимающейся в гору машины, и его охватила новая тревога: а что, если все входы в замок заперты? Он поспешно вырулил к тому месту, где сходились створки ворот, и слегка толкнул одну из них лапой. Створка медленно поползла в сторону - какое счастье: Габриэла, убегая в панике, очевидно, забыла запереть за собой ворота! Обрадованный таким оборотом дел, Отто в сопровождении неотступного Ральфа выкатился из ворот и встретил подъехавшую Вильму уже за мостом, так что она чуть не налетела на него, выскочив из-за поворота на изрядной скорости.
     Вильма резко затормозила, выпрыгнула из машины и бросилась к Отто, задавая на ходу тысячу дурацких вопросов. Как он и предполагал, она не знала азбуки Морзе, но он, предусмотрев такую возможность, заранее хорошо подготовился и, зажав карандаш вилкой протеза, умудрился написать ужасным почерком пять слов на большом белом листе: "шлюз ури цистерна срочно инге". Но прежде, чем показать Вильме слова на листе, Отто ткнул лапой вверх, в сторону скалы. Подчиняясь его гипнотическому взгляду, Вильма посмотрела туда, где вяло струился по красным камням недавний грозный поток, но ничего особенного не увидела, - хоть профиль скалы, исчерченный глубокими бороздами желобов, отлично просматривался с моста, ленивая плоская струя, в которую превратился поток, почти сливалась со скалой и стала незаметной. Вильма вопросительно глянула на Отто и он, снова указав на скалу, перенес свое и ее внимание на слово "шлюз". Прочитав это слово, Вильма еще раз глянула вверх, присмотрелась и ахнула - она поняла, что произошло там, на скале.
     Теперь ей нужно было как-то сообщить, что Ури заперт в затопленном подвале, и Отто вернулся к листу со словами. Он стукнул лапой по словам "ури" и "цистерна".
     - Ури был в цистерне? - ужаснулась Вильма, - Что он там делал?
     Господи, какая разница, что он там делал, разве в этом сейчас суть? Но Вильма, услышав про Ури, совершенно потеряла голову и вместо того, чтобы соображать, как его спасти, начала суетливо размахивать руками и хвататься за сердце. Тщетно Отто, тыкая лапой в лист, пытался объяснить этой безмозглой вертихвостке, куда Ури пролез через цистерну, - она все кудахтала и кудахтала, пока он не понял, что ему придется наладить с нею примитивную связь, а иначе помощи от нее не получить. Он изловчился и защемил вилкой трепыхающийся перед его носом рукав ее свитера. Она рванулась было прочь, но, все-таки, хоть и дура, а сообразила, что ничего ей не угрожает, и подчинилась его нажиму. Чтобы она перестала трепыхаться, Отто слегка передвинул свою клешню вбок, так что защемил не только ткань ее рукава, но и кусочек ее плоти. Теперь он мог диктовать ей свои условия - стоило ей ослушаться, он чуть сильней сжимал клешни вилки, и она тут же подчинялась.
     Не ослабляя нажима клешни, Отто притянул вертихвостку поближе к листу и крепко держал ее, пока не убедился, что взгляд ее сфокусировался на написанных им словах. Тогда он разжал клешню, отпустил свитер и прежде, чем Вильма успела отшатнуться, указал ей на слова "срочно инге". Отто сразу увидел, что на этот раз она поняла, чего он от нее хочет: она приблизила свое лицо - лицо, надо признать, было красивое, хоть на его вкус, слишком птичье, - к его старому уху и крикнула так громко, что у него голова чуть не лопнула:
     - Конечно, надо найти Инге! Я думаю, что знаю, где она сейчас, - она поехала в университет подписывать бумаги о научной ценности замка.
     И рванулась было к воротам, чтобы поскорей побежать звонить, но Отто опять перехватил ее клешней, на этот раз за кромку свитера. Она, наверно, воображала, что если он инвалид, то, значит, и глухой, и слепой, и тупой. А он был не глухой, не слепой и поумней ее. И поэтому он сразу сообразил, что Ральф не впустит ее в замок, - он остановил ее в тот момент, когда верный страж, у которого рвения было больше, чем разума, уже изготовился к прыжку. Услыхав грозный рык, вырвавшийся из разинутой пасти пса, Вильма тоже оценила грозящую ей опасность и признала, наконец, умственное превосходство старого калеки.
     - Спасибо, - прошептала она, опасаясь громким голосом вызвать новую атаку Ральфа, а также освобождая Отто от подозрения в глухоте, - Что же нам делать?
     Отто любил беспомощных женщин, - их робость повышала его уверенность в себе. Чувствуя, что Вильма уже готова подчиняться его командам, а значит, и понимать его будет лучше, он указал вилкой назад, себе за спину. Она и впрямь тут же его поняла:
     - Покатить вас в замок?
     Отто стукнул по рельсу один раз и произвел своей непослушной шеей нечто, похожее на кивок. Она и тут сразу ухватила смысл того, что он имел в виду:
     - Один удар - это "да"?
     Отто, чувствуя, что он владеет ситуацией, и уже не опасаясь осложнений, сделал попытку покачать головой и стукнул два раза.
     - А два удара - "нет", - уже не спросила, а подтвердила она, подталкивая кресло к воротам. Ральф следовал за ними, озвучивая каждый шаг недоброжелательным горловым рокотом, - он плохо переносил любое нарушение привычного порядка. Достигнув ворот, Вильма остановила кресло и сказала неуверенно:
     - Он ведь не даст мне войти в кухню?
     "да", - отстучал Отто и вырулил кресло в неширокую щель между створками, пропуская тощую вертихвостку протиснуться во двор за его спиной, но преграждая путь огромному псу. Вертихвостка проявила сообразительность, - не обращая внимания на обиженный лай Ральфа, она ужом протиснулась в щель, вихрем промчалась через двор и взлетела на крыльцо кухни с проворством, которого Отто от нее не ожидал. Пока она звонила Инге, Отто, ловко маневрируя креслом, тоже умудрился въехать во двор, все время придерживая лапой створку ворот, так что Ральф, несмотря на все свои усилия, остался снаружи. Отто прижал створки спинкой кресла и стал нетерпеливо ждать, когда Вильма выйдет на крыльцо. Наконец, она появилась в дверях кухни, и по выражению ее лица он сразу понял, что она нашла Инге. Она крикнула сверху:
     - Инге уже мчится сюда, - и поманила его рукой, призывая подъехать поближе, она расскажет подробности. Увидев, что он не двигается с места, она решила, что он ждет ее помощи, и устремилась к нему, легко отталкиваясь от камней поношенными белыми кроссовками. Подбежав поближе, она мгновенно оценила ситуацию с Ральфом и спросила:
     - Запереть ворота и оставить собаку снаружи?
     И, не дожидаясь ответа, она под зычный аккомпанемент раздраженного лая задвинула в петли засов, соединяющий створки, и взялась за спинку кресла:
     - Будем ждать ее здесь?
     "нет", - два раза стукнул Отто.
     - Поедем на кухню?
     "нет", - повторил он, восхищаясь тем, как быстро она освоилась с новой для нее системой коммуникации.
     - А куда же вы хотите? - она на секунду задумалась, - К себе?
     "да", - благодарно ответил он, и они помчались через двор, оставив позади обезумевшего от их несправедливости Ральфа.
     Пока Вильма катила Отто в сторону его комнат, он на какую-то долю секунды испугался, не слишком ли поспешно он доверился этой сомнительной незнакомке, которую, если верить Габриэле, и женщиной считать было бы не совсем правильно. Не слишком ли это рискованно - посвящать ее в секреты устройства подземных коридоров? Ведь если она проникнет в тайну его подвалов, она может проникнуть и в тайну его поступков. Но она так сноровисто управлялась с его креслом, что он усомнился в справедливости суждений Габриэлы, - эта вертихвостка в грязных кроссовках, хоть и лесбианка, но, пожалуй, совсем не такая вздорная дура, какой Габриэла ее изображала. Да и вообще, почему она должна быть дура, - Отто вполне мог понять, чем эту лесбисанку привлекает Инге. С этой утешительной мыслью он расслабился и решил положиться на судьбу.
    
    

ИНГЕ

    
     По второразрядному шоссе, ведущему из университета в Нойбах, можно было при большом шоферском искусстве домчаться до замка за четверть часа, но Инге поставила рекорд и вырулила на площадку перед мостом ровно через одиннадцать минут после того, как она после звонка Вильмы, подавив парализующий дыхание спазм ужаса, выскочила из здания архитектурного факультета и рывком распахнула дверцу фургона. У нее даже не хватило воображения удивиться, как она умудрилась не разбиться во время этой фантастической гонки, потому что она не помнила ни одной подробности промелькнувшей перед ее невидящими глазами горной дороги.
     Ворота были заперты, и она не стала тратить время на то, чтобы их отпирать, а выпрыгнула из кабины и, оттолкнув бросившегося ей на грудь взъерошенного Ральфа, отворила калитку, влетела во двор и резко остановилась у входа в свинарник, не зная, куда бежать дальше. Впрочем, долго размышлять над этим ей не пришлось, потому что из комнат отца донеслись удары лапы об рельс, и она, теряя по пути свои нарядные туфли-лодочки, надетые ею с утра с целью увеличения шансов на получение денег для реставрации замка, босиком рванулась навстречу этому призывному звону. Распахнув дверь, она увидела склоненные над столом затылки Отто и Вильмы.
     - Где Ури? - хотела крикнуть она, но голос у нее сорвался, перехваченный по выходе из горла все тем же неотступным спазмом, и вопрос ее прошелестел почти неслышно. Однако они ее услышали и расступились, давая ей место у стола, где был расстелен тот самый подробный план замка, который она тщетно искала уже несколько недель. Инге, собственно, всегда подозревала, что старый тиран зачем-то спрятал от нее план, но сейчас ей было не до выяснений, и она послушно уставилась на большой лист, испещренный разноцветными штрихами, линиями и мелкими геометрическими фигурами.
     Острие карандаша в руке Вильмы ткнулось в какой-то заштрихованный синим квадратик:
     - Он тут, в сокровищнице.
     - Тут, - тупо повторила за нею Инге, не в состоянии сообразить, где именно находится эта проклятая сокровищница, - А где вода?
     - И вода тут, - тихо ответила Вильма, жалея ее, но, не видя способа уклониться от прямого ответа. - Вода ворвалась в сокровищницу через тот же узкий туннель, по которому раньше прошел туда Ури.
     - Зачем? - не удержалась Инге, сама удивляясь визгливым нотам, неожиданно прорвавшимся сквозь заградительный барьер парализованных ужасом голосовых связок. - Зачем ему понадобилось туда пробираться?
     "какая разница", - свирепо отстучал Отто.
     - Это все твои штучки, только ты мог послать его туда! - выкрикнула Инге, чувствуя, как гнев освобождает ее голосовые связки от напряжения. Но гнев ее не произвел никакого впечатления на Отто.
     "какая разница", - настойчиво повторил он, - "если только я могу его оттуда вытащить"
     - Ты думаешь, он еще жив? - неожиданно кротко спросила Инге и обеими руками крепко ухватилась за край стола. Робкий лучик надежды обжег ее с такой силой, что ноги ее подкосились, и она чуть не рухнула на пол.
     "надеюсь жив теперь слушай вильма"
     Вильма с готовностью направила острие карандаша на синий квадратик сокровищницы. "Когда они успели так хорошо сговориться?" - мимоходом удивилась Инге, прежде чем последовать взглядом за четкими движениями карандаша. Отто начал быстро отстукивать свои указания, пропуская все лишние слова и нисколько не заботясь о грамматике:
     "вода вряд ли затопила до потолка высоко он сильный плавает в потолке выход ловушки", - тут Вильма ткнула карандашом в маленькую черную спиральку, очень похожую на микроб то ли скарлатины, то ли кори из учебника по лечению детских болезней.
     "осторожно войти коридор", - поспешно продолжал Отто, - "и железной палкой нажать на камень он перевернется под ним дыра"
     - Но туда невозможно войти, - уточнила Вильма, - Ведь ключ от этой двери потерян.
     "ключ под подушкой"
     Проигнорировав изумленный вскрик Вильмы, Инге молча ринулась в спальню и вытащила из-под подушки ключ, запеленутый в скомканный план - вне всяких сомнений это был тринадцатый красавец.
     "взять фонари веревки и бежать", - скомандовал Отто, - "первым делом найти ловушку осторожно не упасть"
     - Вильма, ради Бога, вы не можете принести из свинарника веревки и большой фонарь, пока я переведу дух? - тяжело опускаясь на стул, взмолилась Инге.
     - Я сбегаю и мигом обратно, - согласно кивнула Вильма, - Только придержите пса.
     Прижатый ладонью Инге, пес зарычал было вслед Вильме и умолк, испуганный той яростью, с какой зарычала на его любимого хозяина его любимая хозяйка:
     - Как здорово ты все придумал: сперва отправить Ури в сокровищницу, а потом открыть шлюз!
     Отто оторопел:
     "как я мог открыть"
     - Ты многое можешь! Ты ведь смог спрятать план и ключ! Чтобы потом изобразить из себя спасителя, когда спасать уже некого!
     "это не я"
     - Не ты, так твоя похабная Габриэла! Что-то я ее не вижу. Где она, все еще не спустилась со скалы?
     За окном хлопнула дверь свинарника, и послышались торопливые шаги Вильмы. Отто беспомощно сник в кресле, со свистом ловя воздух посиневшими губами, но Инге в эту минуту было не до жалости, она только понизила голос:
     - Знай, если Ури погибнет, я брошу тебя тут и уеду.
     "это не я", - слабо повторил Отто, прислушиваясь к приближающемуся шороху кроссовок Вильмы.
     - А кто же еще? - яростно сверкнула глазами Инге. - Кого-то чужого Ральф разорвал бы в клочья!
     "может карл", - почти неслышно отстучал Отто.
     На пороге появилась Вильма с фонарем в руке и с мотком толстой веревки на шее и, на бегу бросив Инге: "Пошли скорей!", устремилась к подземному коридору. Ральф опять, было, рванулся ей вслед, но Инге перехватила его и резко вытолкнула во двор, крикнув ему: "Сторожи ворота!". Потом, уже в дверях, обернулась к отцу и прошептала:
     - Откуда тут мог взяться Карл?
    
    
    

ОТТО

    
     Несправедливость обвинений дочери намертво сковала бы Отто язык, если бы он уже не был скован болезнью, так что он не сумел ничего возразить, объяснить, оправдаться. Отто понимал, что ее угроза бросить его и уехать - отнюдь не пустой звук, он всегда побаивался приступов ее гнева, которые накатывали на нее крайне редко, но уж когда накатывали, то захлестывали ее с головой.
     Сейчас, чтобы спасти себя, Отто необходимо было выяснить, кто проскользнул мимо него в темноте подземного коридора. Мог ли это и вправду быть Карл? Когда Отто высказал дочери это безумное предположение, он в первую очередь хотел отвести от себя ее гнев, но при этом все же не исключал, что он догадался правильно, - в основном из-за Ральфа, который не мог впустить в замок никого чужого. И, все-таки, более вероятно, что шлюз открыл кто-то другой, кто знал дорогу через подземный ход, - хоть трудно представить, кто бы это мог быть. Но кто бы он ни был, вряд ли он уже успел удрать - даже самый опытный акробат не сумел бы так быстро спуститься со скалы и пробраться по всем сложным переходам, ведущим со стены во двор, где, высунув от усердия язык, картинно застыл верный Ральф. А значит, сейчас у преступника есть последний шанс выбраться из замка, пока Инге не вызвала полицию с собаками, чтобы его найти, - Отто не сомневался, что стоит ей одуматься и прийти в себя, как она поймет всю нелепость своих несправедливых обвинений. Но что бы ни предприняла Инге потом, сейчас он должен занять сторожевой пост у выхода из подземного коридора, потому что, если преступник не дурак, он не рискнет выходить через кухню прямо в зубы Ральфа, а снова попытается нырнуть в подземный ход.
     Дрожащей от усталости рукой старик вырулил на площадку перед выходом из подземного коридора и застыл, - совсем как Ральф, разве что язык не высунул. Вместо этого он из последних сил стиснул зубы, чтобы не спугнуть преступника своим неровным дыханием, с хрипом рвущимся из его перетруженной за это бурное утро груди. Его чуткие уши почти одновременно уловили поспешное приближение легких шагов и отдаленный рокот тоже поспешно взбирающейся в гору машины. Сердце его радостно рванулось навстречу машине: "Габриэла!" - и тут же сникло, стиснутое ледяной рукой страха перед тем неизвестным и безжалостным, чьи быстрые шаги звучали уже совсем близко.
     Темный силуэт возник в слабо освещенном проеме подземного коридора на какую-то долю минуты раньше, чем мотор фольксвагена Габриэлы зафыркал у ворот, встреченный радостным лаем Ральфа.
     Отто весь напрягся, ожидая увидеть Карла. Однако человек, вышедший на площадку и на краткий, как дыхание, миг оцепеневший при виде старика в кресле, вряд ли был Карл, хоть ростом был не ниже и лицом знаком. Может быть, это, все-таки, он, только коротко острижен и волосы перекрашены? Думать об этом было некогда, потому что знакомый, но неопознанный человек нагло повернулся к Отто спиной и направился к лестнице, которая коротким маршем спускалась к открытому зеву подземного хода.
     Упустить его было бы для Отто самоубийственно, - как он потом убедит Инге, что кто-то сумел пробраться в замок через подземный ход, о существовании которого она даже не подозревала? Она просто засмеется и спросит, неужели он не смог сочинить что-нибудь более правдоподобное. Отто понял, что он просто обязан задержать преступника во что бы то ни стало, - холодея от страха, он поднял лапу и громко заколотил в рельс.
     Человек резко повернул назад, одним прыжком достиг кресла и затряс огромной ручищей перед лицом старика. И тут Отто его узнал. Он бесстрашно ударил по рельсу еще пару раз, пока тяжелая рука не рванула его за плечо, чтобы остановить лапу, занесенную для очередного удара по рельсу. Отто сделал отчаянную попытку вырваться из цепкой хватки и ткнул вилкой протеза во что-то мягкое. В ответ что-то хлюпнуло, и чужая грубая рука с силой опустилась на его лицо. Уже проваливаясь в черную бездонную пропасть, Отто услышал, как по камням двора звонко зацокали торопливые шаги Габриэлы.
    
    

УРИ

    
     Что пугало Ури больше всего? Как ни странно, не сам факт неумолимого приближения смерти, а мысль о том, что батареек в фонаре хватит ненадолго. Умирать было невыносимо и страшно, но еще страшней и невыносимей было представлять, что последние минуты перед смертью он проведет в густой, кромешной, чернильной тьме. "Точно как Карл", - гнусно хихикнул внутри черепа ехидный голосок, и Ури понял, что он начинает терять разум.
     Тогда он решил контролировать себя хоть в эти последние минуты: он будет экономить батарейки, попеременно гася и зажигая фонарь, чтобы тот еще светил, когда потолок приблизится настолько, что появится смысл поискать там камень, закрывающий ловушку. Ведь должен же он как-то отличаться от остальных камней!
     Ури погасил свет и закрыл глаза, чтобы уберечь себя от зрелища абсолютной темноты, если можно назвать зрелищем нечто принципиально невидимое. Но он обнаружил, что тишина вокруг тоже абсолютная, и испугался, что даже с закрытыми глазами не сможет перенести абсолютную тишину в абсолютной темноте. И тогда, словно для того, чтобы умножить его тоску, на внутреннем экране его глаз появилось лицо Инге. Ури, стиснув зубы, отключил внутренний экран и, подавляя страстное желание немедленно зажечь свет, попытался придумать какой-нибудь не слишком мучительный способ умереть поскорей. Но он никак не мог на этом сосредоточиться: мысли его делали круг и возвращались к Инге - почему-то особенно ясно ему вспоминалось ее лицо, склоненное над ним в ту первую ночь, когда он потерял сознание, держась за дверцу ее фургона. Тщетно он с помощью разных уловок старался прогнать этот образ, как бы вобравший в себя всю земную радость, которой он с минуты на минуту должен был навек лишиться, - лицо Инге неотступно возникало, озаряя кромешную тьму вспышками бессмысленной надежды, пока он, наконец, не догадался, что она посылает ему свой колдовской сигнал.
     "Не умирай, подожди! Не спеши умирать!"
     И он послушался, хоть понимал все безумие этой удлиняющей пытку отсрочки, - он включил фонарь и снова начал скользить лучом по заметно придвинувшемуся потолку.
     Прошло какое-то, неподдающееся оценке время, и силы Ури начали иссякать, ему даже показалось, что круг света, отбрасываемый фонарем, затуманился и поблек. Мысль о том, что фонарь скоро погаснет, бросила его в дрожь, и он уже приготовился, было, нажать на кнопку выключателя, как взгляд его остановился на странно выпуклом камне, который так сильно выпятился вниз, замыкая один из углов, словно собирался вот-вот упасть. Конечно, это просто мог быть не слишком тщательно обработанный угол, но сердце Ури закатилось куда-то вбок, и он подплыл под самый камень - возможно, у него начались галлюцинации, но он увидел, как камень начал медленно выворачиваться из своего паза, будто он и впрямь намеревался упасть.
     И тут на него навалилась темнота, густая и вязкая, как чернила, она окружила его со всех сторон, проникла в легкие и начала душить. Он не сразу осознал, что это батарейки сели окончательно, и фонарь погас. А когда осознал, закрыл глаза и приготовился к смерти: жадно вдохнул пахнущий гнилью воздух и прошептал: "Шма Исраэль...", хоть никогда не верил в Бога и не соблюдал никаких религиозных правил, - назло матери, которая сохраняла вежливый нейтралитет с небесными силами и, боясь их оскорбить, формально выполняла все, что от нее требовалось. Воспоминание о матери сбило его с толку, - даже в эти последние минуты она пыталась противопоставить свою волю его воле, и из-за нее он не смог вот так просто решиться и умереть. Чтобы преодолеть ее сопротивление, Ури нужно было избавиться от ее молящего взгляда, притаившегося у него под веками, и пришлось открыть глаза. И тут он неожиданно обнаружил, что тьма вокруг уже не была такой кромешной: смутный силуэт камня над его головой был очерчен тонкой, но явственной полоской света. Пока Ури пытался понять, реальность это или бред, полоска начала быстро шириться с одной стороны, превращаясь в прекрасную, ослепительно яркую щель. Он попытался крикнуть, позвать, но голосовые связки онемели от холода, и он продолжал молча парить на поверхности воды почти под самым потолком, любуясь немыслимой красотой этой игры света и теней. Такой красивой, такой сверкающей и полной красок полоски света Ури не видел никогда в жизни.
    
    
    

ИНГЕ

    
     Благодаря обширным познаниям Вильмы во всех областях старинного коварства они без особого труда обнаружили камень, запирающий ловушку. Открыть ее оказалось тоже не так уж трудно, - она, как и положено ловушке, мгновенно реагировала на легкий нажим руки, вооруженной железным ломом, и камень легко поворачивался в своем гнезде, увлекая за собой тело, которому эта рука принадлежит. Но именно эта мгновенная реакция и создавала главную проблему: нужно было сообразить, как удержать это тело от стремительного полета вниз в разверзающуюся под камнем дыру. Выхода не было, и Инге решительно привязала себя к ручке двери, отмахнувшись от протестов Вильмы, что ручка, дескать, проржавела и ненадежна, - все равно, в узком горлышке коридора больше не на чем было укрепить веревку, - и, цепляясь пальцами босых ног за неровности вырубленного в скале пола, начала нажимать ломом на прикрывающий ловушку камень. Она не ощущала холода под ногами и не помнила, как еще во дворе сбросила на бегу туфли и прошла по всем коридорам в одних чулках, она вообще ничего сейчас не чувствовала - ни страха, ни гнева, ни надежды - ничего, кроме вращательного сопротивления камня, уходящего вниз под давлением ее рук. Все ее чувства сосредоточились в той точке, в которой тяжелый лом упирался в камень, поворачивая его вокруг невидимой оси.
     Под камнем открылась бездонная непроглядная тьма и больше ничего - ни вздоха, ни шороха, ни всплеска.
     - Ури! - не узнавая собственного голоса, выдохнула Инге в беззвучную черноту и всем телом устремилась туда, вслед за камнем, до отказа напрягая удерживающую ее веревку. Где-то очень далеко, в другом мире, за гранью ее меркнущего сознания, заскрипела и ударилась о стену тяжелая дверь, и чья-то рука рванула ее прочь от дыры. Инге пошатнулась и, не удержавшись на ногах, шлепнулась на край холодной мокрой ямы, упрямо продолжая задерживать ломом рвущийся обратно камень.
     - Не двигайтесь! - скомандовал голос Вильмы. Тонкая рука с фонарем протянулась через ее плечо и направила вниз, в черную дыру острый желтоватый луч, который внезапно выхватил из темноты мертвенно-бледное запрокинутое лицо Ури на фоне поблескивающей в свете фонаря водной поверхности. Неподвижные глаза его были широко раскрыты.
     - Умер... - едва шевеля непослушными губами, почти беззвучно прошептала Инге.
     Ресницы Ури дрогнули, и вынырнувшая из-под воды ладонь сделала тщетную попытку прикрыть глаза.
     - Глупости! Он жив! - жестко отрезала Вильма. - Где вторая веревка?
     Инге была в таком трансе, что потом она ни за что не могла вспомнить, как они с Вильмой сложно и муторно заводили веревки Ури под руки и с мучительным напряжением тщились вытащить его безвольное тело через узкий зев ловушки, пока он не пришел в себя и не начал сам выбираться из черной ямы. Когда он, наконец, оказался в коридоре, он поднялся на четвереньки и стал, как собака, отряхивать с себя воду, - на плиты пола под ним быстро натекла большая круглая лужа.
     - Ты жив, - не веря себе самой, сказала Инге, коснулась ладонью его мокрой щеки и заплакала.
     Ури огляделся по сторонам и увидел открытую дверь, к которой все еще была привязана обмотанная вокруг пояса Инге веревка. Пока Инге отвязывала веревку, Ури нетвердым шагом подошел к двери и пробежал пальцами по головке большого ключа, торчащего из замка.
     - Откуда ты взяла этот ключ? - хрипло спросил он.
     - Нам дал его Отто, - ответила Вильма, заметив, что к Инге все еще толком не вернулся дар речи. - Оказалось, что он все это время прятал его у себя под подушкой.
     Ури прислонился спиной к стене, чтобы не упасть, и уставился на Вильму:
     - Он его не прятал. Это я вчера нашел этот ключ и положил ему под подушку.
     - Ты положил ключ ему под подушку? - вскинулась Инге, будто ее ударили. - Зачем?
     - Чтобы он хранил его на всякий случай.
     - Почему же он его отдал? Разве он не хотел тебя прикончить?
     - Не знаю, - пожал плечами Ури. - Может, и хотел.
     - Вы оба сошли с ума! - вскипела Вильма. - Вы не представляете себе, сколько сил стоило Отто вызвонить меня, чтобы я нашла Инге!
     - Может, это его очередная хитрость... - начал было Ури, но Вильма не дала ему договорить:
     - Интересно, где бы вы сейчас были, если бы не он? - вспыхнула она.
     Потом всмотрелась в лицо Ури, маячащее перед нею в полутьме, и прикрикнула:
     - Чего вы тут стоите? Ури весь мокрый и дрожит, его нужно срочно сунуть в горячую ванну.
     Инге подхватила Ури под локоть и поволокла за собой к выходу, - он неожиданно сник и повис на ее руке, не в силах идти, не то, что бежать.
     - А вы, Вильма, разве не идете с нами? - обернулась Инге уже на пороге второй, секретной, двери.
     - Я еще немножко тут поколдую, раз уж я сюда попала. Я попробую найти то хитрое устройство, с помощью которого ваши предки спускали воду из цистерны.
     - Как вы можете его найти?
     - Отто показал мне на плане колодец в конце коридора. Я думаю, что пусковой механизм спрятан там.
     Услышав в голосе Вильмы острые нотки профессиональной одержимости, Инге махнула на нее рукой и сосредоточилась на Ури, который настолько ослабел, что она почти на руках дотащила его до входа в рыцарский зал. Там она выкатила из кладовой старое кресло Отто и, усадив в него Ури, помчала его в ванную. Открыв кран с горячей водой, она начала сдирать с Ури мокрую одежду, вздрагивая каждый раз, когда ее пальцы касались его ледяного тела. Она пощупала его пульс, - сердце его билось медленно и вяло, просто чудо, что он так долго оставался жив, барахтаясь в холодной родниковой воде. Теперь нужно было согревать его медленно и осторожно, оберегая его сердце. Инге помогла ему встать во весь рост в ванне и, не разрешая ему плюхнуться в горячую воду, начала равномерно поливать его слабой струей из душа. Когда глаза Ури слегка прояснились, и пульс чуть ускорился, она разрешила ему сесть в ванну, а сама поспешила на кухню, чтобы приготовить ему живительный напиток, предупреждающий воспаление легких.
     Когда она отсчитывала капли целительной настойки в бокал с нагретым красным вином, за окном кто-то закричал, пронзительно и страшно. Нельзя было понять, кто кричит - мужчина или женщина, крики были скорее птичьи, для человеческого уха бесполые и оттого особенно тревожные. Инге все же быстро докапала нужное количество капель, бегом отнесла напиток в ванную, сунула бокал в руку Ури и скомандовала: "Пей!", все время прислушиваясь к воплям за окном, к которым в трагическом регистре присоединился Ральф. Убедившись, что Ури послушно поднес бокал к губам, Инге бросилась обратно в кухню и распахнула дверь: повалившись ничком на ступени крыльца, у ее ног билась в истерике Габриэла Штрайх, вокруг нее с громким лаем метался Ральф.
     Инге сбежала вниз и тряхнула фрау Штрайх за плечо:
     - Что случилось?
     Та несколько раз ударилась головой о перила лестницы, и изо рта ее опять вырвался короткий птичий крик. На этот раз Инге поняла, что она все время повторяет одно и то же слово: "Отто! Отто! Отто!"
     - Что случилось с Отто? - повторила Инге, чувствуя, что запас ее сил на этот день исчерпан до дна.
     Фрау Штрайх, не отвечая на вопрос Инге, продолжала выкрикивать: "Отто! Отто! Отто!", а Ральф сорвался с места и побежал к дверям Отто. Увидев, что от фрау Штрайх все равно ничего добиться не удастся, Инге поспешила вслед за псом. День уже начал склоняться к вечеру, и Инге внезапно ощутила босыми ступнями осенний холод камней. По пути ей попались ее туфли-лодочки и она, не останавливаясь, сунула в них ноги, не в силах вспомнить, когда она их сбросила, - из ее сознания полностью улетучилась память о том, как она, гонимая страхом за жизнь Ури, совсем недавно бежала через двор, роняя по дороге туфли, сумку и ключи от машины. Она оставила сумку и ключи валяться на красных плитах двора и торопливо толкнула дверь отцовской квартиры.
     Его не было нигде - ни в столовой, ни в спальне, ни в кухне. "Может, он поехал по подземному коридору ко мне?" - подумала Инге, уже зная, что это неправда: такая поездка вряд ли вызвала бы столь бурную истерику фрау Штрайх. Но куда бы отец ни исчез, надо было его найти. Когда Инге вышла на площадку, ведущую в подземный коридор, ее удивила темнота: погасли все лампы, обычно горевшие там круглосуточно. Она повернула выключатель, отчего зажглась одна лампочка над дверью и выхватила из тьмы кресло Отто, застрявшее почему-то у входа в подземный коридор. Раз лампочку можно было включить, значит, кто-то ее выключил.
     - Что ты здесь делаешь в темноте, папа? - с надеждой бросилась Инге к отцу, отвергая неумолимое ощущение, что окружающая кресло абсолютная тишина не содержит в себе ни малейшего признака жизни: ни биения пульса, ни колебания воздуха, ни дрожи дыхания. Голова Отто была как-то странно, наискосок откинута назад, криво ощеренный рот под невидящими глазами подчеркивал их неподвижность, уравнявшую, наконец, парализованный глаз со здоровым.
     И хоть не приходилось сомневаться, что Отто умер не минуту и не две назад, Инге тут же приступила к реанимации: она несколько раз с силой ударила его под ложечку основанием ладони и прильнула ртом к его холодным губам, надеясь вдохнуть в него жизнь. Пока губы Инге пытались вдохнуть воздух в неподвижные легкие Отто, душу ее испепеляли запоздалые угрызения совести - да, да, она виновата, она порой мечтала о смерти отца, которая освободит ее из этого постылого плена в лесной глухомани. Конечно, ее невольные мечты не могли быть причиной его смерти, но ей от этого утешения не становилось легче. И она, чтобы заглушить невыносимое чувство вины, продолжала настойчиво перекачивать отцу в рот воздух из своих легких, ясно понимая при этом, что время вернуть его к жизни давно прошло.
     Неизвестно, сколько еще времени она успокаивала бы свою нечистую совесть этими бесполезными дыхательными упражнениями, если бы на плечо ее не опустилась рука Ури.
     - Хватит, Инге, - сказал он твердо и силой отклонил ее голову, так что губы ее оторвались от мертвого рта Отто. - Тебе уже не удастся его воскресить.
     За спиной ее снова прозвучал птичий крик фрау Штрайх, которая, качаясь, как пьяная, пробралась на площадку вслед за Ури, рухнула на колени перед креслом Отто и начала зачем-то прикрывать его ноги пледом. Она повторила пару раз: "Отто! Отто! Отто!", а затем выдохнула из себя не вполне разборчивый град торопливых слов:
     - Я вошла, а его нет... Но я слышала, как он звонил и перестал... это я во всем виновата, если бы я не уехала, он был бы жив... я еще от ворот услышала - он звонит... я машину бросила и побежала, а он перестал, и нигде его нет... я выбежала на площадку, а там темно... но я сразу увидела кресло, хоть и темно... почему-то свет погас... я потрогала руку, рука упала, я глянула в глаза... а глаза...
     Тут она снова издала свой птичий призыв: "Отто! Отто! Отто!", зарыдала и повторила сквозь слезы: "Если бы я не уехала, он был бы жив..."
     Инге на секунду задело, что Габриэла убивается из-за смерти Отто больше, чем она, но перед ее глазами на мгновение мелькнуло видение: две головы на фоне телевизионного экрана, и рука фрау Штрайх мягко ложится на колено Отто. Она поспешно отогнала это видение и осторожно спросила:
     - А почему вы уехали, фрау Штрайх?
     Вопрос ее слегка отрезвил Габриэлу:
     - Кто-то подшутил надо мной... позвонил и сказал, что у моего папы инфаркт. Я помчалась в больницу, а его там нет. Я совсем голову потеряла и поехала в Крумбах, а он идет мне навстречу пьяный и хохочет... здоровый, как бык... А Отто умер... если бы я была с ним, он был бы сейчас жив... - зарыдала она.
     - Ничего себе шутка, - сказал Ури и включил рубильник в коридоре. Ровный свет дневных ламп залил все вокруг. Только сейчас Инге заметила, что на Ури черный махровый халат, а ноги босые - похоже, что он выскочил из ванны, когда услышал вопли фрау Штрайх. Ури направился, было, к креслу Отто, чтобы вкатить его в комнату, но вдруг наклонился и, чуть отодвинув коленопреклоненную фрау Штрайх, потрогал пальцем одну из каменных плит пола по дороге к лестнице. Потрогал, чуть поцарапал ногтем, поднес к носу и понюхал.
     - Кровь, что ли? - неуверенно сказал он и подозвал Инге. - Иди сюда, посмотри.
     Инге подошла и опустилась на корточки, чтобы лучше видеть: и впрямь, на красном камне можно было рассмотреть довольно большое пятно, почти невидное на красном, более темное и тоже красное. Ури поднял висящую плетью руку старика и стал разглядывать протез. Сомнений не было: на блестящей стальной вилке запеклась кровь.
     - Отто ткнул кого-то протезом, - предположил Ури, - Того, кто открыл шлюз. Ткнул и начал звонить.
     - А потом что? - выдохнула Инге.
     - А потом перестал.
     - Ты хочешь сказать, что этот человек убил отца? - не поверила Инге, - Господи, зачем?
     - Похоже, Отто подстерег его здесь. И узнал. Ну, тот его и устранил.
     - Карл! - прошептала Инге и прижала ладонь к губам, - Значит, он где-то здесь!
     Из коридора, неслышная на резиновых подошвах, сияя восторгом, выпорхнула Вильма. Не замечая ни искаженного смертью лица Отто, ни простертой у его ног фрау Штрайх, она выкрикнула счастливым голосом:
     - Вы ничего не слышали? Ни шума вод, ни рева стихий? А ведь я нашла это гениальное устройство и выпустила воду из цистерны!
     - На дорогу? - ахнула Инге.
     - На дорогу не удалось. Вода рванула куда-то под землю, - но как рванула! Восторг!
    
    

КЛАУС

    
     Оказывается, не все души могут общаться через тело. Моя, например, не может.
     Сперва я поверил, что мамка хочет меня вылечить. Даже когда она притащила меня в тот странный дом, куда она каждую неделю ходит общаться через тело, я еще верил, что меня там вылечат, хотя мне не понравилось, как там пахнет. Было очень душно: в комнате столпилось много народу, и что-то тошное дымилось в маленьких прозрачных чашечках, развешанных вдоль стен на железных крючках. Все окна были не только наглухо закрыты, но еще и занавешены тяжелыми шторами.
     Но я решил, что запах - это неважно, если я перестану быть идиотом, и когда все запели хором, я стал петь вместе со всеми. Хоть я сначала не знал слов, я быстро их запомнил, а мелодия была красивая. Никто в этой комнате не пел так хорошо, как я, - я очень старался и мой голос звучал громче всех остальных голосов. И, в конце концов, все замолчали и стали слушать, как я пою. Я пел так хорошо, как не пою даже на праздник в церкви, потому что там была одна девушка в короткой юбке и с волосами, как у фрау Инге, и мне очень хотелось, чтобы ей понравилось, как я пою.
     И вдруг тот главный, с бородой, который всем там командовал, перебил меня и заорал. Я сперва подумал, что он хочет похвалить меня, как я замечательно пою, но он, наоборот, совсем запретил мне петь, раз я не могу петь скромно, - так он сказал, - потому что я отвлекаю других и не даю им сресоточиться. Нет, сосредочиться. Вообщем неважно, сресоточиться или сосре-дочиться, главное, что мешаю. Мне стало очень обидно, что никто не похвалил меня за то, как я красиво пел, они там все вообще петь не умеют, но я не заплакал, а сдержался, и они запели без меня, - кто в лес, кто по дрова. Но я терпел их ужасное пение - я тогда еще верил, что этот бородатый, который запретил мне петь, поможет мне общаться с другими душами через тело.
     Только когда они кончили петь, погасили свет, и все повалились на пол, я заметил, что с моей душой никто не хочет общаться. Хоть они и погасили свет, но огоньки в прозрачных чашечках освещали всю комнату разными цветами, и мне было хорошо видно, как они катаются по полу и друг по другу, а иногда сцепляются по двое и по трое и катаются вместе. Мамка сцепилась с какими-то двумя противными дядьками, которых я никогда раньше не видел, и только со мной никто не хотел сцепляться.
     Я нашел девушку с волосами, как у фрау Инге, и покатился по полу к ней. Это было совсем непросто, потому что она оказалась в противоположном углу, и я все время натыкался на разных других, которые были так заняты общением душ, что не замечали, как я переползал через их тела. Когда я, наконец, добрался до этой девушки, которая мне так понравилась, она как раз кончила с кем-то общаться, я не рассмотрел, с кем, и лежала на полу одна, положив голову на руки. Я обрадовался, что она одна и подкатился к ней. Она подняла голову, посмотрела на меня, вскрикнула и откатилась от меня к стенке. Но я еще не понял, что она не хочет со мной общаться, и покатился за ней, радуясь, какая она красивая. Когда я оказался совсем рядом с ней, она оттолкнула меня так сильно, что я ударился головой обо что-то твердое, но, все-таки, подкатился к ней опять, и тогда она села, прислонилась спиной к стене и начала отталкивать меня ногами. Я попробовал схватить ее за ногу, но она закричала на меня так сердито, что я испугался, как бы на меня снова не набросился тот бородатый, который запретил мне петь вместе с другими. Но он, наверно, тоже общался с чьей-то душой, и ничего не заметил.
     Пока я волновался, что бородатый на меня набросится, девушка поднялась, одернула свою короткую юбку и ушла, а я остался валяться на полу один-одинешенек.
     Хоть ничего особенного не произошло, - ведь со мной почти никто не хотел общаться, - но, все-таки, я чуть не заплакал. Я постарался удержаться, но ничего не вышло: из глаз у меня потекли слезы, я зажмурился, чтобы они не вытекли из глаз на щеки, тогда они стали меня душить, и я начал громко кашлять. Я кашлял и кашлял, пока кто-то на меня не шикнул, и мне вдруг страшно захотелось поскорей убежать из этой душной комнаты и от всех этих людей, которым не было до меня дела.
     Я быстро поднялся с пола, прокрался к двери, потихоньку открыл ее, выскользнул в прихожую и снял с вешалки свою куртку. Я уже хотел было отпереть замок входной двери, но вспомнил, что у меня нет денег на автобус. Рядом с моей курткой висело мамкино вишневое пальто. Я сунул руку ей в карман и нащупал там кошелек, в котором она держала мелочь. Я вытащил кошелек и открыл: там было несколько монет по одной марке и две монеты по пять, а мне нужно было всего четыре марки двадцать пфеннигов. Я бы не решился взять у мамки деньги на автобус, если бы не вспомнил, сколько разных монет - по одной марке, по две и по пять - она забрала у меня в День Охотника. Тогда я схватил свои пять марок и помчался на автобусную станцию.
     Когда я приехал в Нойбах, мне стало легче дышать - воздух был чистый, и все было знакомое, не то, что в городе. Дома я сварил себе две сосиски, съел их и включил телевизор, но мне почему-то было неинтересно все, что они показывали. Тогда я сварил еще две сосиски, но они уже не были такие вкусные, как те первые. Я одну съел, а вторую положил обратно в холодильник и стал думать, как было бы хорошо, если бы вместо того, чтобы ездить в город общаться через тело, я полез бы на башню с Ури и сторожил бы его там наверху, пока он спускается в цистерну. Я все думал и думал о том, как бы было здорово сидеть на стене и ждать Ури, и сам не заметил, как вышел из дому, взял в сарае велосипед и поехал в сторону замка.
     Не успел я переехать через мост, как сверху из-за поворота на огромной скорости вылетел синий фольксваген гольф и чуть меня не сбил. Тормоза гольфа завизжали громче, чем все наши свиньи вместе, и из окна выглянуло чье-то красное распухшее лицо и сказало голосом фрау Штрайх: "Иди сюда, Клаус". Я бы ни за что ее не узнал, а если бы узнал, то не поверил бы, что это она ехала вниз на такой ужасной скорости, но когда она меня окликнула, я понял, что это именно она. Я подъехал к ней поближе, удивляясь, почему она уезжает из замка так рано, и увидел, что она плачет - наверно, поэтому лицо ее так страшно распухло. Она начала что-то быстро говорить, но ее трудно было понять из-за того, что она все время громко рыдала. Я только разобрал, что в замке было наводнение, и что Отто умер. Когда она произнесла, что Отто умер, она зарыдала еще громче, ни с того, ни с сего нажала на газ посреди фразы и рванула с места, но не через мост в Нойбах, а влево, по дороге, ведущей в соседнюю деревню. Мне показалось, что она сама не знает, куда едет, но она умчалась так стремительно, что я не смог ее остановить. Мне стало ее жалко, и я вдруг вспомнил, что ее зовут Габриэла.
     Я поехал вверх по дороге, стараясь понять, какое там наверху может быть наводнение. Понять это было трудно, но еще трудней было представить, что Отто умер. Я уже привык, что он всегда сидит в своем кресле и сердито стучит лапой в рельс. Я так сильно задумался о том, как будет в замке без Отто, что незаметно для себя доехал до самого карьера. Я бы, наверно, доехал как во сне и до самого замка, но меня разбудил знакомый визг: где-то внизу, совсем близко, отчаянно визжал Ганс. Я соскочил с велосипеда и побежал по тропинке, ведущей в карьер. Я завернул за большой камень, скрывающий начало подземного хода, и чуть не свалился в огромную лужу, которая начиналась прямо у моих ног. Возле дальнего края лужи на вершине торчащей из воды красной скалы стоял и жалобно визжал мой друг Ганс, испуганный и худой, но живой! Вода уже покрыла его коротенькие ножки и дошла до самого живота.
     Я не стал гадать, откуда в карьер могло натечь столько воды - целое озеро! Мне было не до того, потому что Ганс увидел меня и завизжал еще громче, но уже от радости. Я осторожно нащупал ногой дно и вошел в лужу: оказалось, что мне вода доходит только до пояса. Я начал медленно двигаться к Гансу, стараясь не попасть в какую-нибудь глубокую яму, вырубленную в карьере при добыче камня. Когда я подошел к тому месту, где в скале начинался подземный ход, мне показалось, что из-под воды торчит чья-то рука в черном рукаве. Мне было очень страшно, но, все-таки, я решился подойти поближе, чтобы проверить, ошибся я или там кто-то есть.
     Я не ошибся: под водой плавало что-то черное. То есть, оно не плавало, а колыхалось на одном месте возле выхода из подземного хода, откуда потихоньку продолжала вытекать вода. Боясь оступиться и попасть в яму, я, все-таки, подошел совсем близко и наклонился, чтобы лучше рассмотреть, что это. Я наклонился, глянул вниз и заорал еще громче, чем Ганс: из-под воды на меня смотрели широко открытые глаза Дитера-фашиста! Рот его тоже был широко открыт, но он уже не дышал, а просто качался всем телом взад-вперед вместе с водой: наверно, зацепился ногой за камень и застрял в узкой дыре подземного хода.
     Когда я понял, что Дитер-фашист мертвый, я перестал его бояться и даже подумал, что теперь я бы тоже мог начать пинать его ногами в лицо, как он пинал меня тогда ночью, когда я вылезал из подземного хода. Но я не стал его пинать, не потому, что мне было его жалко, а потому, что вокруг подземного хода было слишком глубоко и не во что было упереться второй ногой. А кроме того, мой бедный Ганс совсем разволновался, - пока я ходил туда-сюда, вода успела подняться почти до его морды. Так что я оставил Дитера качаться под водой и побрел выручать Ганса.
    
    

УРИ

    
     - Это ужасно, что я никогда не смогу попросить у него прощения за то, что была к нему несправедлива, - сказала Инге, когда они, наконец, распрощались с Вильмой и, завершив все неприятные формальности, связанные со смертью Отто, выпроводили из замка рыдающую фрау Штрайх. Тогда они заперли ворота и калитку и остались одни.
     Ури обнял Инге за плечи и молча повел в дом. Они вошли в кухню и, не зажигая свет, остановились у окна, опустошенно следя, как в небе над замком быстро угасает день, уступая пространство тоскливым осенним сумеркам. Ури вдруг почувствовал, как усталость окутывает его тяжелой пеленой и буквально валит с ног. Он понимал, что и Инге сейчас не легче, - им обоим хорошо досталось за этот бесконечный день.
     Инге с усилием отодвинулась от него и покачнулась, словно без его поддержки у нее не было сил стоять на ногах. Он подхватил ее под локоть, но она отвела его руку, и устало сказала:
     - Надо как-то дожить этот день до конца. Давай выпьем чего-нибудь и ляжем спать.
     Инге зажгла маленькую лампочку над плитой и, открыв дверцы буфета, стала искать что-то на верхних полках, а Ури продолжал стоять у окна, даже не пытаясь охватить разумом все пережитое и предстоящее. И вдруг в полной тишине звякнул колокольчик отворяемой калитки, ясно-ясно слышный и неопровержимый, - а ведь он десять минут назад собственноручно запер эту калитку!
     - О Господи! - испуганно выдохнула Инге и выронила из рук снятую ею с полки бутылку вина. Осколки со звоном разлетелись по полу, расцвечивая радужными блестками темно-красную винную лужу. - Кто там еще?
     Ури всмотрелся в сгущающуюся полутьму за окном:
     - Черт его знает. Кто-то с собакой... Или нет - со свиньей.
     Инге так стиснула кулак с подобранными с пола осколками, что в сгибе ладони появились красные капли, то ли крови, то ли вина:
     - И Ральф молчит?
     Кухонная дверь распахнулась, и в дверном проеме на фоне пепельного неба возник знакомый силуэт Клауса, которого ни с кем нельзя было спутать. Ури подошел к порогу, уперся рукой в дверную раму, перевел взгляд вниз, где что-то цокало и шуршало, и увидел большого коричневого поросенка, который преданно, как собака, прижимался к ноге Клауса.
     - Что-то случилось? - спросил Ури, не впуская Клауса в кухню.
     - Я привел домой Ганса, - в голосе Клауса звенели слезы. - Я его спас и привел обратно. Но если вы не пообещаете, что вы больше его не зарежете, я его уведу назад в лес и сам с ним уйду.
     - С Гансом? - озадаченно повторил Ури и всмотрелся в поросенка: уж не кабанчик ли это з 15?
     - Да, уйду, и буду жить с ним в лесу! - с вызовом выкрикнул Клаус, утирая нос рукавом.
     - Не плачь, я поговорю с фрау Инге, и все будет в порядке, - пообещал ему Ури, - А сейчас отведи своего Ганса в свинарник и не волнуйся.
     Клаус хлюпнул носом и начал спускаться с крыльца, Ганс проворно побежал за ним. Ури секунду посмотрел вслед этой странной паре, запер дверь и, привалившись к ней спиной, негромко засмеялся, внезапно ощущая, осознавая, переживая, постигая каждой клеточкой своего существа чудо того, что он остался жив, остался жив, остался жив!
     - Чему ты смеешься? - удивилась Инге.
     Голос ее звучал так напряженно, что он подошел к ней и всмотрелся в ее лицо.
     - Слушай, ты вся дрожишь. Чего ты так испугалась?
     - Я подумала, что это - Карл.
     "Ну конечно, - мелькнуло в голове Ури, - Она ведь ничего еще не знает".
     Он прижал ее к себе и сказал, стараясь унять ее дрожь:
     - Не бойся. Карл больше не придет.