1. О золоте молчания
    
    Я уже не столь неприлично молод и безрассудно смел, чтобы, ступив на поприще литературной критики, заранее не обзавестись надежной, научно обоснованной индульгенцией. Прежде чем предъявить оную читателю, сообщу о себе нечто чрезвычайно интимное по части своих философских воззрений, а именно: безусловно веря в существование смысла всего чего угодно, я пока еще остаюсь при убеждении, что его даже можно найти. Подробнее об этом обязательно выскажусь в четвертой главе данных заметок, а пока предъявлю обещанную надежную индульгенцию, родом из тех счастливых для художественных образов времен, когда они безраздельно господствовали в эстетике, как некогда ящеры в живой природе. Индульгенция эта суть старинный русский анекдот, он же сущая быль о том, как поэт Константин Батюшков благополучно сочинил очередное стихотворение, назвав его "Мой Гений", и оно счастливо обрело по крайней мере одного пристально внимательного, в высшей степени квалифицированного, да еще и весьма дружески расположенного к автору читателя. В сложившейся ситуации Батюшков, казалось бы, вполне мог рассчитывать на то, что плоды его вдохновения будут адекватно восприняты и по достоинству оценены по крайней мере этим самым одним. Читатель и впрямь во многом оправдал возложенные на него надежды. Во всяком случае, на полях, прямо напротив текста стихотворения "Мой Гений", он недрогнувшей рукой написал следующую, можно сказать, вполне положительную рецензию:"Прелесть, кроме первых 4". Читателя звали Александр Пушкин, первые 4 начинались словами "О, память сердца! Ты сильней\ Рассудка памяти печальной…". Какова же мораль сей были? А никакой. Придется вместо морали довольствоваться общеизвестным литературно-историческим фактом: именно строки, в которых читатель Пушкин не обнаружил ничего замечательного, дружески намекнув на то, что их настоящее место - корзина, стали и культовыми, и сакральными во всех пределах русской языковой культуры. Самое же любопытное заключается в том, что случившееся ни в малейшей степени не опровергает верности рекомендации Пушкина. Ведь и впрямь ошеломляющий успех упомянутых строк ничуть не доказывает, что поэтический вкус социума вернее, чем вкус отдельного его представителя, в нашем случае - А.С.Пушкина.
    Морали нет, а вывод напрашивается: достоверной экспертизы в таком деле, как оценка стихов заведомо нет и быть не может. Меня лично это безупречно объективное обстоятельство вполне устраивает, тем более, что каждый читатель безусловно выступает именно в качестве эксперта, иначе для чего он вообще читает? И добро бы тихо мирно себе читал, мол, вам нравится одно, а мне другое - разойдемся красиво. Но не то что красиво, но хотя бы как-нибудь разойтись не очень-то получается, потому что от начала времен и по сей день прямо таки бушует, ни на секунду не стихая, сущая война экспертиз. Хорошо ведется она порой в формах цивилизованных, то есть, не везде и не всегда носителей дурного вкуса на почве чисто эстетических разногласий вполне физически истребляют. Представители идей толерантности справедливо считают такие методы варварски наивными и совершенно непродуктивными. Действительно, отправив носителя тех или иных ущербных с вашей точки зрения эстетических концепций на убой или, на худой конец, ограничившись погромной рецензией, вы любым из этих актов официально признаете факт существования того, с чем столь благоразумно собирались раз и навсегда покончить. Так стоило ли напрягаться, чтобы добиться результата прямо противоположного поставленной перед собой благородной цели? Я тебя убил, я тебя и рожу? Нет, этого вы не хотели. Поэтому о том, что сильно не любите, сами не говорите и другим не давайте. А проклинайте или восхваляйте исключительно то, чему так или иначе симпатизируете - хотя бы так, как Пушкин поэтическому творчеству Батюшкова.
    
    2. Зачем говорят стихами
    
    Вообще-то, чем хуже стихи, тем более их авторы склонны утверждать, что они от Бога. И вы знаете, я склонен доверять этой версии, хотя понятия не имею, для чего понадобилось Господу Богу заполнять этот мир таким гигантским количеством плохих стихов. Но если всякая власть от Бога, то всякие стихи - тем паче, ибо стихи все-таки никогда не бывают так плохи, как власть, а власть никогда не бывает так хороша, как стихи. И пусть мои ученые оппоненты не слишком за меня переживают: с доктринами о смерти Бога и смерти автора я, разумеется, в той или иной степени знаком. Однако, не ставя под сомнение значение достижений научного мистицизма, я иногда просто по-человечески задаюсь чисто земным вопросом: а зачем все-таки говорят стихами? И уже на этом уровне познания истины думаю, что делают это исключительно для того, чтобы привлечь внимание к персоне говорящего, причем не на минуту-другую, а на вечные времена, даже если язык, на котором стихи возникли, уже превратился в мертвый, а род человеческий в целом все еще практически здоров. Подразумевается, что говорящая персона пережила эмоцию такого накала, познала нечто такое глубинно сущностное, что оставаться с этим внутри себя просто не в состоянии. Причем ему (говорящему) не только жизненно необходимо транслировать ЭТО состояние во вне, но еще и зафиксировать ЕГО (состояние) в словесно экстремальных формах. Далее начинается конкуренция на рынке экстремальных словесных форм и тут уж стратегий столько, сколько поэтов - борьба вкусов за существование - эстетический дарвинизм во всей своей красе. Какие монстры и гады, какие безобидные твари, какие гении чистой красоты, наделенные, однако, когтями, клыками, копытами и рогами от этого получаются, мы можем наблюдать в равной степени, как в мире плоти и крови, так и в сферах духовных. И с этим очевидным фактом ничего не могут поделать даже очень сильные сомнения в истинности учения Дарвина.
    Что же мы выяснили? А пока всего лишь то, что младенец кричит и плачет, потому что не располагает никакими иными средствами привлечь внимание мира к своим переживаниям. И очень мало вероятно, чтобы хоть что-то в этом мире представлялось младенцу более важным, чем его собственные переживания. И что особенно любопытно, люди, даже самые серьезные и занятые из них, обычно склонны разделять его позицию. Во всяком случае, заслышав крик младенца, они зачастую бросают свои самые неотложные дела, чтобы немедленно послужить ему верой и правдой. Вот и получается, что при полной своей беспомощности младенец обладает реальной властью, и социальный статус его крика, пожалуй, повыше царских указов котируется, не в обиду нашим гражданским чувствам будь сказано. Не слишком ли, однако, неуместным покажется сравнение поэзии с воплями младенца? Полагаю не слишком, а посему продолжу сопоставление. В конце концов, не сразу, а с течением некоторого времени младенец вполне может докричаться до того, что к его крику начнут относиться гораздо проще, а то и попросту станут принципиально игнорировать. Что же произошло? А младенец уже успел обзавестись жизненным опытом, познал силу своей власти, а, значит, обрел навык мало по малу ею злоупотреблять. А, собственно, чего еще вы от него ждали: он, как ни как, дитя человеческое и ничто родительское ему, стало быть, не чуждо. Вот он и надрывается, вроде бы натурально, а в действительности только голову вам морочит. И по совести говоря, разве этот крик, назовем его криком второй природы, в меньшей степени искусство, чем крик природы изначальной? Иначе говоря, разве притворство не искусство, а стеб не творчество? Если да, то с необходимостью придется признать, что они искусство и творчество более высокого порядка, чем непосредственный вопль души. Но вернемся к младенцу и заметим, что и родители его за время общения с ним кое-чему успели научиться и уже знают, что не всякий физический крик это и впрямь такой уж душевный вопль. Девальвация крика на лицо. Девальвация поэзии тоже. Процесс вечный и бесконечный. Парад вынужденных метаморфоз. Поддельный крик уже не отличишь от настоящего. И тогда настоящий крик нарочито прикидывается поддельным, ибо других способов доказать свою подлинность у него уже нет. Вы меня понимаете? Я себя пока еще да. Что, впрочем, ничуть не мешает и мне принимать порой подделку за настоящее, а настоящее за подделку.
    
    3. О чем говорят стихами
    
    Нам весьма трудно, если вообще возможно, безошибочно точно сформулировать, что есть интеллект, хотя это обстоятельство ничуть не мешает нам пребывать в полной уверенности, что кто-то все-таки умнее кого-то. Пусть мы беззастенчиво субъективны, но кошки и мышки видятся нами существами более интеллектуальными, чем, скажем, черепахи. Правда, сопоставляя достоинства умов кошек и мышек, мы уже не столь уверены в своих оценках. На этом уровне уже возможны непримиримые споры научных партий, школ и направлений, отстаивающих умственное превосходство кошек над мышками и наоборот. В общем, мы знаем, что такое ум, когда кто-то кого-то явно умнее, и совершенно перестаем понимать, что же это такое, когда исследуемые объекты примерно одинаково неглупы. И опять: не так ли обстоят дела и с оценкой достоинств текстов стихов? Полагаю, что именно так. Авторы поэтических текстов об этом прекрасно осведомлены и поэтому обильно снабжают свои произведения очевидными для всякого исследователя признаками интеллектуальной насыщенности и художественной полноценности, или, по более внятной терминологии - понтами и крутизной. Далеко не всякий читатель при этом решится заявить, что признаки интеллекта в тексте есть, а самого интеллекта в нем нет или, что признаков интеллекта в тексте очень много, а самого интеллекта при этом совсем мало. Я же, как читатель, и вовсе убежден: признаки чего-то еще не есть это что-то. К тому же, пожалуй, нет ничего проще, чем благополучно обзавестись всеми мыслимыми признаками гениальности на поприще поэзии. Именно на этом поприще я в своей жизни стольких людей безупречно демонстрирующих повадки гениев повстречал, что если бы даже каждый десятый из них и впрямь гением оказался, то можно было бы смело утверждать, что все гении человечества почему-то именно в поэзию подались. А хоть бы и так. Мне-то как раз не жалко.
    
    4. Эффект узнавания
    
    Если искусство зеркало, то зачем нужны критики? Чтобы объяснить вам, кого вы, глядя на себя в зеркало, увидали? Так бы мы спокойно и выслушивали эти объяснения, да и кто бы вообще осмелился в критики податься! Однако некоторые подаются, а мы их иногда внимательно выслушиваем. Значит, понимаем, что искусство никакое не зеркало. Но все равно хотим лицезреть в нем, если не себя, то ближнего своего. И по мере сил лицезрим. И стараемся разглядеть в произведении искусства хоть что-то сопоставимое хоть с чем-то так или иначе по жизни знакомым.
    Можно, конечно, бесконечно говорить ни о чем, но это все равно о чем-то. Таково свойство речи, что какой бы бессмысленной она ни была, а смысл в ней все равно есть. Люди, сочиняющие стихи, этим обстоятельством научились пользоваться, как никакие другие. Поэтому я и считаю, что не все поэзия, что стихи. Богатый опыт чтения стихов довел меня до того, что я выработал два постулата. Впервые решаюсь выставить их на всеобщее обозрение: 1.Каждое стихотворение наделено смыслом. 2.Я наделен способностью этот смысл понять.
    Причем, если первый из этих постулатов не испортил моих добрых отношений ни с одним из представителей цеха поэтов, то о втором так не скажешь. Не буду объяснять почему. Зато признаюсь, наконец, что на сочинение данных заметок меня вдохновило поэтическое творчество Марины Кравиц. Уже первая книжка ее стихов "Марина фатальный экзерсис " меня удивила, огорчила и порадовала. Удивила необычностью, огорчила обилием очень плохих стихов и порадовала ПРИЗНАКАМИ очевидной талантливости даже самых плохих из них. Конечно же, мне захотелось разобраться в том, и впрямь ли стихи талантливы, а путь для этого один - попытаться понять смысл этих стихов, ибо все возможные поэтические приемы, красоты и новации - все, по идее, ради выражения некоего смысла иными средствами не выразимого. О результатах тех моих расследований я докладывать не буду, но косвенно о них говорит то, что каждая новая подборка стихов Марины Кравиц вызывает мой к ним (ее стихам) читательский интерес. Очередная такая подборка и ныне передо мной. Вот я и не побоюсь сказать, что смысл большинства из представленных в ней стихов для меня по первом прочтении вполне темен. Лишь одно стихотворение выделяется кристальной ясностью уже своего первого плана. Приведу это стихотворение целиком:
    "О ты загадочный футур
    ты перевидел стольких дур
    и я увы не исключенье
    какое дивное прельщенье
    тобою избранною быть
    и тихо плыть".
    Я считаю эти стихи хорошими, правда, оттого, что в их графическом изображении напрочь отсутствуют знаки препинания, они мне лучше не кажутся. Однако, не будем зацикливаться на графике, тем более, что буквами русского алфавита автор пока еще пользуется совершенно традиционно и даже оставляет пробелы между словами, демонстрируя в этом деле прямо образцовый академизм. Заметно, что поэтическими тропами эти стихи не усыпаны, но образность возникает отменная. Собственно, почему "но"? Возникает и возникает. Удачный неологизм "футур" сам по себе очень много говорит о мужском персонаже данного произведения и отношении к нему персонажа женского. В целом, на крошечном пространстве текста обитает полноценная история любви со всеми ее драмами и трагедиями, откровениями и разочарованиями, печалями и радостями, заметим, духовными и телесными в том числе. Нет, это не сугубо мои читательские фантазии - все это объективно присутствует в тексте - перечитайте - убедитесь. Особенно меня радует то обстоятельство, что стихи хороши при полном отсутствии в них новаций, зато наличии формальных недостатков в количестве едва ли не рекордном на единицу текста. Среди последних отметим и образцово показательную безыскусность в области рифмообразования: "исключенье-прельщенье, быть-плыть", и дважды, без видимой эстетической (и смысловой) необходимости употребленное местоимение "ты" в первых же двух строчках. За счет чего же возникают и многомерный смысл и общее впечатление того, что стихи состоялись? Не будучи гуру по части структурализма, с удовольствием отнесу свое положительное отношение к этим стихам на счет пока еще не раскрытых сокровенных тайн поэзии. А с тайнами у поэзии дела обстоят очень даже просто: как только одну раскроешь, так на ее месте возникает другая, еще более загадочная. От комментариев на тему, насколько этот процесс вечен и бесконечен - уклонюсь. Хотя и догадываюсь, что если запас тайн у поэзии ограничен, то день, когда последняя из них будет раскрыта, станет и последним днем поэзии. Именно поэтому исследователи, которые полагают, что вырвали, наконец, у поэзии последнюю ее тайну, время от времени и выступают с заявлениями о смерти поэзии. Исследователи эти, как правило, не ошибаются ни в чем, кроме одного: тайна оказывается не последней. Представляю, как им должно быть досадно всякий раз убеждаться в том, что поэзия опять жива, несмотря на их научную добросовестность.
    
    5. Зачем смыслу быть темным
    
    Однако приведенные стихи явное исключение в эстетических предпочтениях Марины Кравиц. Не сомневаюсь, она прекрасно осведомлена о том, что многое из того, что сегодня считается эстетически продвинутым и крутым, завтра будет выглядеть совершенно беспомощным, и, наоборот, то, что сегодня кажется эстетически наивным завтра и уже навсегда обернется по-настоящему крутым. Данная теория, судя по всему, мало ее смущает, и лавры сиюминутной крутизны не дают ей покоя. Ничего предосудительного в этой стратегии креативной репрезентации риторического конструкта (а вы знаете, как ЭТО еще можно назвать?) я лично не нахожу. Поэтому с легким сердцем принимаюсь за чтение очередного риторического конструкта (вообще-то, стихотворения на самом деле - мы же не дети все-таки - и что-то себе в деструктивном анализе пониманием) в исполнении Марины Кравиц.
    "у нее слишком много лиц и всего
    поэтому полюбить ее увы…
    и это тайна слабого места во мне - ОНА
    когда его вскроют Deus sive nature
    прочти
    ______________
    
    Разрыв в памяти равен тебе
    Армия спасения доигрывает оккупационный марш
    Мне безразличен он кто с тобой на ты
    Цветом амбиций выкрашен мой флаг" - и что же мы поняли? Признаюсь, возможно, очень огорчив этой откровенностью автора, что первые две и последние две строки представленного фрагмента, я понял, особо не напрягаясь. Просто само по себе на душу легло:"
    у нее слишком много лиц и всего
    поэтому полюбить ее увы…
    Мне безразличен он кто с тобой на ты
    Цветом амбиций выкрашен мой флаг".
    Все же, что находится между этими строками, дает мне такую свободу интерпретаций, что любая из них делается практически бессмысленной, как раз потому, что любая из них на абсолютно равных основаниях может быть признана либо верной, либо ошибочной. Неопровержимых улик, позволяющих отдать предпочтение одной версии возможного толкования перед другой, текст заведомо не дает. Иначе говоря: сказать почти все почти обо всем - это то же, что не сказать почти ничего почти ни о чем. Тем не менее, что-то все же сказано, и даже, с моей точки зрения, сказано не так уж плохо. Причем сказано именно для того, чтобы чего-то (или вообще ничего) не сказать. Я это понимаю так, что автору необходимо скрыть некое сообщение, но при этом непременно указать на то, что некое сообщение, причем особой важности, у него несомненно есть. Чем-то такая структура текста напоминает мне модель вселенной, как я ее себе представляю в свете наличия в ней черных дыр и темного вещества. И таких фокусов в стихах Марины Кравиц просто пруд пруди. Какова истинная цель существования черных дыр во вселенной и темных фрагментов в стихах Марины Кравиц я судить не берусь. Может быть, это (и то и другое) просто для того, чтобы нам скучно не было. Но я так не считаю. Во всяком случае, творец поэтических текстов прилагает заметные душевные усилия, придавая темному смыслу яркую эмоциональную окраску - чем темнее, тем ярче. Например:" Дышит в затылок мне одинокий зверь \
    Плавит зрачок его вектор судьбы" - что за зверь такой, почему он так одинок, плавит ли он своим зрачком вектор Бог весть, кстати, чьей судьбы или, наоборот, это вектор плавит зрачок одинокого зверя? Будьте уверены, этого никто и никогда доподлинно не узнает. Зато любой читатель, представив себя на месте персонажа стихотворения, без труда ощутит, что тут уж никак не расслабишься, когда такой зверь почему-либо застрянет у тебя в голове. И мы искренне сопереживаем субъекту поэтического текста, тем более, что он такими вот словами пытается передать и объяснить нам свои не какие-нибудь, а любовные переживания. Любопытный он, все-таки, человек этот персонаж, и возникшее впечатление о нем не оставляет читателя, даже несмотря на то, что он по мере познания текста начинает подозревать, что упомянутый зверь это, скорее всего персонификация обычной, как ее называют в народе, похоти, а в науке сексологии величают чем-нибудь вроде "похоти обыкновенной". Впрочем, возможно, подозрения читателя совершенно не обоснованны. Герой же отнюдь не склонен облегчать ему задачу понимания, продолжая говорить загадками, и читатель незаметно для себя самого включается в эту любимую игру сфинкса против всех. Включается, разумеется, в качестве всех. Вот и я, как все. То есть, добросовестно пытаюсь угадать:"Я себя заказал-наказал до золотых середин" - герой сетует на то, что превратился во что-то не то? "Сними же мне голову на пару минут любви" - ну, это как раз более или менее понятно. "От горячих тел мумий освободи" - случайные партнерши? "Посмотри на меня с другой стороны Луны" - гм…
    
    6. Гм…
    
    Тут я должен признаться, что сознательно позволил себе одну литературно-критическую вольность. Признался бы и в допущенных бессознательно, но не умею отличить, что в моем научно-исследовательском подсознании вольно, а что не очень. Помните, я разбирал стихотворение "О ты загадочный футур"? Так вот, такого стихотворения в природе не существует, хотя написаны эти строки от начала и до конца Мариной Кравиц. Просто они завершают весьма пространное стихотворение "К тебе" в качестве послесловия к нему, то есть, пока что, формально лишены самостоятельного бытия. Не подумайте плохого, вовсе не корпоративная этика или лично присущая мне научная добросовестность побудили меня сделать это признание. Но уж больно соблазнительную возможность для сопоставления и демонстрации способов прочтения двух принципиально разных эстетик предоставляет мне сравнительный разбор текстов стихотворения "К тебе" и послесловия к нему. Жаль упускать. И так, "К тебе". Начинаются стихи следующими строками:
    
    "Как в многом пошло и смешно
    Проснуться здесь с тобою вдруг
    Где Солнца слеповатый круг
    Еще не вытеснен Луною"
    
    Нет, я, конечно, ограничиваю свою задачу исключительно поиском смысла сказанного, но даже при этом условии не могу обойти невозмутимым молчанием совершенно чудовищной звукописи "КаКВМНом". Хорошо, будем считать, данное созвучие плодом высокого мастерства художника и намеренным, воплощенным в конкретную звукопись, стремлением на чем-то задержать внимание читателя. Задержались и пойдем дальше. Пока что это совсем легко: смысл первого четверостишия вполне прозрачен. Лирический субъект стихотворения, которого осмелимся называть "Она", сообщает персонажу, которого условимся называть "Он", что почему-то считает пошлым и смешным проснуться с Ним здесь и сейчас. Кстати, сейчас - это когда? Солнце еще не вытеснено луною - выходит, проснулись где-то поближе к вечеру. Что ж, вполне интригующая завязка лирической исповеди, от которой ждем - а чего, собственно, ждем? И тут надо сделать комплимент автору. Ведь когда с первых строчек стихотворения читатель знает, чего от него ждет, тогда плохо и для стихов, и для читателя. Но у нас, к счастью, явно не тот случай. Убедитесь сами:
    "Еще не вытеснен собой никто земным пренебрегая
    Обыкновения чуть-чуть в распев у тела вымогая" - все, ясность исчезла из текста и, похоже, что уже навсегда. Кто он, этот Никто? Возможно, все человечество, возможно, только эти два его представителя, с которыми мы успели познакомиться, возможно, некто третий. Доподлинно известно лишь то, что этот Никто еще не вытеснен собой и при этом в распев вымогает у тела - чьего? своего? чужого? - некоего обыкновения. И что же вы поняли? Ну, хотя бы, о каком именно обыкновении тела идет речь, объяснить можете? Ведь у более или менее нормально функционирующего тела обычно столько всяких обыкновений! Я же более или менее внятно догадываюсь только об одном: слово "Еще" обозначает, что все зыбко, и что в Ее душе созрел некий поворот. Читаем дальше
    "Как невесом и невысок он оказался здесь напротив
    И что-то важное шепнул влетевший голос подворотен
    Мне"
    Черт его знает - во всяком случае, есть некоторые подозрения на то, что Никто известен только Ей. Сам же Он, возможно, о существовании какого-то там Никто вовсе и не догадывается. Тем временем, голос подворотен шепнул что-то важное действительно только Ей. Результат оказался ошеломляющим:
    "И дрессированная мысль распадежеванная речью
    Скользнула в серенькую мышь
    Пророчеством к тебя невстречью…" -
    Голос подворотен окончательно пробудил в Ней некие силы под(над) сознания, отчего она тотчас прозрела до степени пророчества. И подобно многим другим пророкам, Она наотрез отказывается складно поведать миру о том, что же, собственно, в нем прозрела. То ли это тот самый Никто, который, между прочим, все еще здесь напротив, все так же невесом и невысок? Или это, все-таки, Он, с кем вместе проснулись? А, может быть, это одно лицо в двух измерениях: реальном и то ли астральном, то ли сакральном, то ли эфирном - о каких автор и мы в свете достижений теософии еще слышали? Я, как читатель, почему-то склонен остановиться на последней гипотезе. Утомился варианты подсчитывать? Тут прямо как у людей-шахматистов, которые только потому все еще продолжают порой одолевать в этой игре своих электронных оппонентов, что в какой-то момент благоразумно говорят себе: всего не пересчитаешь - и полагаются на милость своей интуиции, которая, конечно же, имеет свойство и подводить. Но лучшего союзника в ситуации, в которую угодил знаменитый Буриданов осел у нас все равно нет. Как мыслитель, осел этот был безусловно на высоте, но безупречная интеллектуальная честность только погубила его. И я говорю себе: не будь ослом - не стоит тщиться так уж дотошно понимать стихию лирической исповеди. Смирись, и довольствуйся тем, что бросается в глаза. И, может быть, тогда увидишь больше. А в глаза бросается неординарный словесный поток, порождающий диковинные образы персонифицированных женских тайн и рефлексий по поводу их наличия - надо сказать совершенно фантастический мир в исполнении Марины Кравиц при ее целенаправленной творческой изобретательности - умри, читатель! А что? Ведь мэйнстрим в унисон с андерграундом последовательно доносили до наших ушей сенсационные извещения о: 1. Смерти Бога, 2. Смерти героя, 3. Смерти автора. Разве трудно догадаться, кто следующий? И только моя картезианская наивность позволяет мне с некоторым оптимизмом взглянуть на свое сиюминутное настоящее: я мыслю, следовательно, текст, который я анализирую, и его автор так (в реальности) или иначе (ну, мало ли - только в моих галлюцинациях) существуют. А текст подсказывает, что Она (лирический субъект, если вы не забыли) обращаясь к одному полюсу, все-таки, разрывается между двумя. Во-первых, прямо говорится о треугольнике, но главное - противостояние луны и солнца - которым начинается и заканчивается стихотворение - одно еще не вытеснено другим - одно идет на смену другому. Солнце - слеповато - то есть, чего-то не замечает. И оно неизбежно будет вытеснено луною. Но, как однажды заметил великий Фирдоуси:" Как ярко ни светит на небе луна, но солнце взойдет - и погаснет она". Честно признаюсь, что слов " еще не вытеснен тобою Никто" - я не понимаю. А вот, скажем: " Ты еще не вытеснен никем" я бы, наверное, понял. Но для поэзии, конечно, лучше так, как сказал поэт.
    
    7. Итак
    
    Итак, кажется понятным, что к кристальной ясности поэтика Марины Кравиц ни в коем случае не тяготеет. За исключением тех случаев, когда таки тяготеет. Поэт может, но не хочет быть ясно понятым. Хочет ли он быть понятым вообще? А вы думали! Тут другой вопрос: чем готов пожертвовать язык поэта ради точности? Марина Кравиц больших жертв от своего поэтического языка в этом направлении принципиально не требует. Напротив, она, похоже, сознательно поощряет его не корчить из себя английского парка, но быть диким, как какой-нибудь зеленый массив, куда не ступала нога англичанина. А если не ступала нога, то откуда же взяться и руке, руке мастера - садовника, парикмахера, художника - который делает нам красиво и вразумительно? Главное - будем откровенны - вразумительно. Потому что красиво бывает и без руки мастера - как Бог положил. А красота такого рода в стихах Марины Кравиц безусловно присутствует.