Григорий Марговский
Но светятся руки твои. Ниточка тянется к свету, с нежным упорством струи, тихо впадающей в Лету.Настойчиво развивая удачную ассоциацию, поэт в финале загоняет Прекрасную Даму на галеру: «…и возвращайся на весла,/ коль скоро вязанье река». Гарантом матримониальной верности автора в известной мере служит рефлексия - обращенная к посторонней музицирующей особе:
Я бы поддался сполна злому мужскому наитью, будь ты и вправду сильна женскою зверскою прытью.В стихотворении «Струна» стержневой образ не менее целен: «Я над тобой натянут, как струна» – вступление, «…я – голос твой единственный отныне» – концовка. Напоминает триолет. Или трельяж. Уже и не помню: под этим солнцем не канешь в Лету - так впадешь в маразм!.. Работая с метафорой добротно: «…потряхивая алым кошельком» (о петухе), «Кавказа зевающий профиль», - Гойхман иногда, впрочем, грешит подсознательными реминисценциями: «И встанет на площади ядерный гриб,/ как памятник Герострату» – было бы идеально тонко, не приди на ум стих из «Урании», где Бродский сравнивает прибрежную пальму со взрывом, сразившим загорающих пляжников; или: «…и веселые люди, как ружья, стоят/ у ларьков в пирамидах по трое» Ну чем не «Прямые лысые мужья/ Сидят, как выстрел из ружья» - из «Свадьбы» Заболоцкого?.. Язык поэта – заплетаясь время от времени: «пусть от страстей душа свободна», «выходя по нужде из морей», «посыплется в стену горохом» – все же нередко являет нам чудо свежести, за счет своеобразной точности словоупотребления:
Но мимолетна усталость – через секунду-другую с новой нечаянной силой крылья недужные бьют.Теперь о тоне и теме. Прописной дидактизм стихотворения «Юность»: «Нельзя разрушать изваянья и храмы/ за то, что в богах разуверились мы» – навязан уже самим некрасовским амфибрахием. Подчеркнуто частые отсылки к Ван Гогу и к его фантомному уху не тянут на безукоризненное знание истории искусства. А в строчках: «Лишь бы ты бредила мной – / Сладкое Солнышко, Бэби!» - чудится странная смесь северянинской фальши с медоточивостью Дольского… Зато в цикле «Из детства» есть по крайней мере две блестящих вещи - «Петух» и «Страх темноты». Уж, казалось бы, столько раз в литературе эксплуатировали интонационную имитацию – а как не восхититься проникновенностью строфы:
Я, наверное, сойду с ума, если кто-то прячется за шторой, за тяжелой шторой, у которой, кажется, трепещет бахрома.Увы! Жизнь показала, что опасаться следовало иного. Не доучась на отделении поэтического перевода в семинаре Льва Озерова, Феликс с супругой, поэтессой Сусанной Гойхман, репатриировался десять лет назад. Годы, взыскующее честолюбие и добротность накопленного материала обусловили потребность выпустить наконец книгу. Получив соответствующее одноразовое вспомоществование от Министерства абсорбции, автор прибег к услугам издательства при так называемом Союзе Творческих Деятелей… Фирма эта выполнила заказ из рук вон плохо: тексты и страницы вдрабадан переврала, обложку испакостила. Обращение в суд ни к чему не привело: поэт, по известным причинам, даже и не мечтавший о сборнике ни в Москве, ни в Одессе, был оскорблен и на родине предков - он проиграл процесс крючкотворам. Г-ну Ронкину, присылавшему, кстати, и мне рекламку (он смекалисто оседлал справочник Союза писателей Израиля) – персональный привет и предложение восполнить прочерк в его титуле теми буквами, которых заслуживает.
Но отзывчивей горних созвучий и доходчивей дольних музык настигал черноземный, дремучий, проливной, человечий язык…