Анна-Луиза вернулась домой как раз в тот момент, когда на улицах зажглись фонари. Она могла бы вернуться и раньше, но утром, заглянув в холодильник, вынуждена была согласиться с пробежкой по продуктовым магазинам.
        Входная дверь поддавалась туго, и Анне Луизе пришлось опустить тяжелые пакеты на пол. Она с трудом провернула сопротивляющийся ключ и с силой толкнула тяжелое чудо, "лучшую защиту от воров", как гласила реклама. Недобрым словом помянув рекламу, производителя и собственную глупость, уставшая дама прошествовала в прохладный полумрак квартиры. Довольно большая комната служила гостиной, спальней и столовой одновременно. Оставив пакеты на обеденном столе, Анна-Луиза привычным жестом прицелилась пультом в телевизор - громкие голоса ток-шоу заполнили комнату. Вокруг царили чистота и порядок - столь близкие ее сердцу. Оставалось только удовлетворенно вздохнуть и отправиться на кухню выгружать покупки.
        Оставим же ее пока за этим захватывающим занятием, и я расскажу вам на ушко о нашей героине все, что удалось мне узнать. Только не спрашивайте - откуда я это знаю. Я не выдаю профессиональных секретов. Анна-Луиза - дама не первой молодости, жила совершенно одна и дома почти не бывала, вынужденно радуясь любой возможности задержаться на работе. "Никому не нужная старая дева" - с этой мыслью она засыпала, с этой же и просыпалась. Обычно ее видели одетой в серую юбку самого невыразительного фасона и неопределенной длины, которая подчеркивала бутылочную форму икр и в белую блузку, с болтающейся на воротнике маленькой золоченой брошью в форме лиры, призванной, очевидно, намекнуть на некую принадлежность к искусству. Хотя к искусству Анна-Луиза имела весьма отдаленное отношение. Свои бесцветные и не очень густые волосы она закалывала узлом на затылке, что тоже не придавало оригинальности ее заурядной физиономии.
        Такую персону вряд ли заметишь в толпе, ее трудно заметить, если даже она в одиночестве стоит возле абсолютно белой стены. Ну, а уж если она кому и попадалась на глаза, так через пять минут, человек начинал испытывать такую неосознанную тоску, что торопился быстрее распрощаться и бежать, куда глаза глядят.
        Словом Анна-Луиза была человеком, весь облик которого навевал нестерпимую скуку. Исключение составляло, пожалуй, лишь ее имя - оно всегда вызывало мимолетный интерес у случайных знакомых.
        Дело в том, что ее родители провели совместную жизнь в непрекращающемся противостоянии, и даже рождение дочери не сломило их упорство. Мать хотела назвать ее в честь бабушки Анной, Нюрой. Но вот отец зациклился на экзотической Луизе, причем исключительно из вредности, поскольку никаких Луиз никогда в его окружении не наблюдалось. Не иначе, как он позаимствовал это имя из одной-двух прочитанных им когда-то книг, названия которых давно стерлись из памяти, а вот пресловутая Луиза засела крепко. Супруги никак не хотели уступить друг другу, скандал продолжался и у стола регистрации новорожденных. Выведенная из себя многочасовыми криками работница ЗАГСа, предложила компромис, записать оба имени. Вот так - через черточку. Испанистое сочетание неожиданно понравилось обоим родителям, и на свет появилась гражданка Анна-Луиза Николаевна Пупырева. Упорная в своей необразованности мать продолжала кликать ее Нюркой, но отец до самой своей смерти величал торжественно Анной-Луизой, вкладывая в произнесение имени назидательность, предназначенную для непокорной супруги.
        Понятно, что такая обстановка не способствовала душевному равновесию девочки. И даже теперь, много лет спустя после смерти родителей, Анна-Луиза продолжала ощущать себя двумя разными особами - деревенской дурочкой Нюркой и интеллигенткой Луизой, закончившей институт и умеющей красиво высказаться. Беда только в том, что дурочка вылезала всегда не вовремя и немало напортила в профессиональной карьере Анны-Луизы, оставив несчастную рядовым библиотекарем в некоем техническом собрании книг при сельскохозяйственном институте.
        Что же было странного в том, что никто не знал, какие мысли бродили за узким лбом этого обыкновеннейшего по своей сути существа. Никто и не пытался рассмотреть нежную душу за нелепой фигурой и веснушчатым лицом, немного напоминающим в профиль истукана с острова Пасхи. И постепенно Луиза уходила все глубже и глубже внутрь, выпуская наружу запуганную и придурковатую Нюрку. Сама же Луиза появлялась теперь лишь во время просмотра бесконечных бразильских телесериалов, в одинокой тишине пустой квартиры. Когда серая библиотекарша облачалась в роскошный домашний халат, украшенный огромным количеством оборочек и бантиков, и в изящной позе присаживалась перед телевизором с тарелкой дежурных пельменей.
        Однако вернемся к нашей героине. Прошествовав по узенькому и короткому коридору в кухню, скудно освещенную тусклой лампочкой под самым потолком, Анна-Луиза принялась перекладывать в холодильник продукты. Пельмени, снова пельмени и еще раз пельмени. Сыр, колбаса и баночка джема. Другой пакет был набит макаронами, замороженными чипсами и какой-то сухой дрянью, которая хорошо поглощается под бормотание телевизора, но имеет обыкновение откладываться в виде жировых пластов на самых неподходящих местах. Бедра и живот пожирательницы пельменей оставляли желать лучшего, но на такие мелочи она давно уже не обращала внимания.
        Развалившись в любимом кресле, Анна-Луиза трепетно внимала истинам, льющимся с экрана, и томно покачивала ногой, обутой в розовую домашнюю туфельку. Если она и не была счастлива, то, во всяком случае, наслаждалась покоем и комфортом, что тоже немало. И этого у нее никто не смог бы отнять. Впрочем, никто и не пытался. До настоящего времени. Потому что, именно в эту минуту раздался шорох. Все еще пребывая под наркотическим действием мелодрамы, Анна-Луиза поначалу не обратила на это внимания. Но шорох повторился, явственно обозначив перед ее внутренним взором образ мыши. За бархатным диваном, предметом ее гордости, кто-то настойчиво скребся и шелестел. Первым побуждением одинокой дамы было завизжать и взобраться с ногами на диван. Но поскольку звуки раздавались именно из-под него, а визжать вроде бы было не для кого, Анна-Луиза решила, что швабра будет в этой случае более эффективной. Поэтому она стрелой метнулась в кухню за означенным оружием и принялась тыкать ручкой в мышиное гнездо, которое в ее воображении становилось все больше и больше. Работала она увлеченно и даже вспотела - сивые пряди прилипли к мокрому лбу, но, увы, ни одна мышь не выбежала и даже не пискнула в ответ. Тяжело дыша, Анна-Луиза прекратила, наконец, столь неблагодарный труд и присела прямо на ковер. Тут в наступившей тишине раздался треск рвущихся обоев (новых обоев - лиловых в голубенький цветочек), потом еще какой-то гул, и вдруг взорвался телевизор, осыпав комнату дождем из ярких искр. Абсолютная тишина напугала хозяйку дома не меньше, чем взрыв. А надо сказать, что физического увечья Анна-Луиза боялась больше всего на свете, и теперь, чувствуя себя оглохшей, едва не лишилась от горя рассудка. Благо, что за окном бибикнул автомобиль. Вовремя бибикнул. Престарелая девица ощутила новый прилив сил и рванула на себя диван. Ее горестному взору явилась огромная дыра в стене, словно вырванная каким -то снарядом. Это была не просто дыра, но вход в какой-то черный-пречерный тоннель. Но не могло быть здесь никаких тоннелей, потому что и сбоку и снизу жили соседи, и вообще это была девятиэтажка, напоминающая улей, а не человеческое жилье. Анну-Луизу дыра возмутила до крайности. Кляня соседей, которые по ее разумению и были виновниками трагедии, она, вся кипя от негодования, заглянула в провал. И лучше бы этого не делала. Две невидимые руки ухватили ее за уши и, потеряв равновесие, Анна-Луиза с ужасающим воплем полетела вниз.
        Ай-ай, извечная женская самонадеянность! Все-все, от самых хорошеньких и юных до самых уродливых и старых, сгорая от любопытства, готовы сунуть куда угодно свой нос, приговаривая : "Ну, уж со мной-то ничего ужасного не случится, я ведь не такая как все. Я - особенная...". Есть и другие виды заклинаний, вроде: "Мне все простится" или "Мне и так весь мир должен". Варианты зависят от темперамента. Лозунгом Анны-Луизы, как мы говорили выше, был текст такого содержания: " Я никому не позволю нарушать мой покой, потому, что это единственное, что у меня есть." Как будто кто-то спрашивает в таких случаях позволения. Вследствие этого, неутомимая воительница за тишину и комфорт, летела теперь неизвестно куда вниз головой, неизящно раскинув ноги в розовых туфельках.
        Дабы избежать ненужных литературных ассоциаций, спешу добавить, что полет продолжался до обидного недолго и закончился благополучно. Анну-Луизу ласково приняла в свои объятия никелированная кровать с шишечками, поприветствовав звоном растянутых пружин. "Наверное, здесь живут алкоголики", - обреченно продумала страдалица, стараясь принять вертикальное положение. - "Так я и знала." Еще бы, влететь таким образом к незнакомым людям в дом, по меньшей мере, неприлично. Чтобы не представляли из себя эти незнакомые люди. Нельзя ронять себя ни в какой ситуации - это Анна-Луиза знала твердо. Можно сказать, что эта истина и составляла осносной костяк ее существования. Поэтому она одернула халатик, поправила разметавшиеся пряди и только после этого обвела взглядом комнату.
        В комнате находились трое. Три дамы сидели за сучковатым, выкрашенным голубой масляной краской (какая гадость!), столом. И, подумать только, на окнах не было занавесок, а на полу - ковра! Что же касается лиц присутствующих..., то это были те еще лица. Та, что сидела ближе к двери - серая каракатица с провалившимся беззубым ртом, не иначе как самая старшая и, наверное, мать этого семейства. Анна-Луиза воспринимала жизнь только в виде строго порядка - если есть семейство, то обязательно должна быть мать. Только так! Другая помоложе с мертвыми черными глазами на длинном лице, была похожа на монахиню, ее остроконечная голова была повязана серо-голубым платком в цвет стола, а морщинистые руки безостановочно шевелили спицами. Третья же, наверняка, самая юная ( ей никак нельзя было дать больше шестидесяти лет), имела сожженные химией волосы морковного цвета. Если бы Анна-Луиза обладала поэтическим даром, то она сказала бы "волосы, ломкие как осенние листья", но поскольку никаких словотворческих талантов у нее не было, то она просто подумала: "Боже мой, можно ли так себя уродовать?". В правой руке молодайка держала блестящие маникюрные ножнички и рассеянно ими пощелкивала. Все три красавицы загадочно молчали. Молчала и Анна-Луиза, переводя свирепый взгляд с одного лица на другое, Она чувствовала, что сейчас ее просто разорвет от злости, но никак не могда решить на кого же излить свое негодование.
        Первой проявилась вязальшица:
        - Это она? - Вопрос был обращен к беззубой.
        - Конечно, она. Кто еще мог бы быть?
        - Хороша, ничего не скажешь.
        - Ну, дак, сколько присматривали.
        И обе с восхищением воззрились на Анну-Луизу.
        - А кожа-то, кожа - белая. И руки - одинаковые. Не то, что у этих.
        "Сумасшедшие" - сразу поняла Анна-Луиза. Еще бы, ей ли этого не понять. Разве она не рассматривала себя каждое утро в зеркале, бессознательно надеясь, что хоть немножечко похорошела за ночь под воздействием неведомых потусторонних сил. А эти трое нахваливали ее словно какой-то посторонний объект, да еще и губами причмокивали от восхищения. Не иначе, как пытаются лестью снискать ее благоволение. А когда телевизор ломали - то о чем думали? А когда обои новые в цветочек изорвали в клочья?
        Она так прямо им и сказала:
        - Хватит ерунду молоть, тетки! А лучше вы мне скажите, кто мне заплатит за сгоревший телевизор, испорченный ковер и развороченную стену? - Это в ней практичная Нюрка заговорила. А Луиза добавила. - Да еще немедленно попросите прощения за вторжение в частную квартиру без моего на тот счет согласия.
        - Вам все возместят, - ответила рыжая холодно. Ей как видно не понравилось восхищение, с каким ее родственницы говорили об этой незнакомке. Наверное, до луизиного вторжения она считалась здесь самой-самой раскрасавицей. А старуха продолжала ворковать:
        - И голосок-то какой зычный. Ну, прямо лебедица непорочная. Истино говорю, сдохнет он от неземной такой красоты.
        - Бросьте, бабуля. Хватит тут уже дифирамбы петь. На кой черт вам ее голосок, если ей, все-равно, молчать придется. Он-то, небось, не говорит по-человечески.
        - Не груби, Клотильда, бабушке! Бабушка дольше жила, лучше знает, - заныла старуха.
        - Вы, маменька, не правы, - вмешалась вязальщица, - все мы живем достаточно долго, чтобы понять что к чему.
        - И ты, Ллхаса, грубая непочтительная дочь.
        - Ну, завелась.
        Обстановка накалялась. Старуха замахнулась на дочь, невесть отеуда взявшимся веретеном. Клотильда, воспользовавшись моментом, щелкнула ножницами и перерезала нитку материного вязания. Громкие крики перешли в визг, но тут не выдержала Анна-Луиза:
        - Я вам тут что, вечно сидеть нанялась? А-ну, быстро решайте, что делать, и я домой пойду.
        Вопли мгновенно стихли. Ллхаса двумя пальчиками взяла обрезанную нитку:
        - Надо же, и кого это мы сейчас угробили? Клотильда, чего это ты без разрешения режешь все, что ни попадя. Вот иди теперь, догадывайся, кого ты, нерадивая, раньше времени на тот свет спровадила.
        - Раньше времени не бывает. Стало быть кому-то срок пришел и загинаться пора, - парировала непочтительная Клотильда. - Сейчас скажу кто это. - Она полистала амбарную книгу. - Вот. Ф.М.Сусел. Все в порядке. Суселу вечная память.
        - Что ж, так тому и быть, - подвела итог старуха и обратилась к Анне-Луизе. - Меня, деточка, зовут бабушка Атропина. Сейчас ты нам небольшую службу сослужишь, и мы в долгу не останемся.
        - Ничего я служить вам не буду, а пойду домой, но завтра же подам на вас в суд за порчу имущества и моральный ущерб. Как отсюда выйти?
        - А никак, - ласково ответила старуха. - Ты ж не у себя, а у нас. И выхода у тебя отсюда нет, пока мы тебя не отпустим.
        - Да, кто вы такие, чтобы меня не пустить? - Взревела Анна-Луиза.
        - Ай, ну и голосок, - умилилась бабушка Атропина. - Нешто не знаешь, кто мы? Мы ж - параллельные.
        В голове Анны-Луизы натужно проскрипело: "Две параллельные прямые пересекаются в бесконечности...".
        - Совершенно верно, - кивнула в ответ на невысказанную мысль Ллхаса. - Вот помрешь и отправишься в вечность, в бесконечность. А тут уже и мы ждем. Стало быть - пересеклись.
        - Это что же получается? - Возмутилась Анна-Луиза. - Я уже мертвая?
        - Зачем же, - успокоила бабушка Атропина. - Зачем же мертвая. Ты нам живая нужна, а мертвых у нас там целая толпа. Проку-то от них никакого. Одни претензии.
        Клотильда насмешливо глядела на них обеих, но не удержалась и вставила свои пять копеек:
        - Я думаю, что тебе стоит посмотреть свое будущее место жительства. С твоим характером ты только сюда и попадешь - здесь все безмужние и скандальные. Специальное такое отделение.
        - Отделение чего, - не поняла Анна-Луиза.
        - Вы это адом называете. Рай мы не курируем, что там происходит не ведаем. Наше дело срок жизни отмерить, отрезать. А распределением занимаются другие, они же и за остальными отделениями присматривают. А у нас - только безмужние и скандальные.
        - А если я замуж выйду?
        - Выйдешь, а как же.
        - Ты тут, Клотильдочка, предсказаниями не занимайся. - Оборвала ее Ллхаса. - Ежели сейчас она все как надо сделает, так может и получит что-нибудь в подарок. Что захочет - то и получит. Захочет мужа - вот ей муж. Главное, чтобы все прошло гладко, а за нами не заржавеет.
        - Вот и ладненько, - пропела Бабушка Атропина, и обернулась к помертвевшей Анне-Луизе. - Ты, деточка, платьишко-то скинь. Он на твои бантики безвкусные и смотреть не захочет. Сымай-сымай. Вот тебе для представительства.
        С этими словами она протянула Анне-Луизе одеяние прозрачное, сверкающее, словом, абсолютно бесстыдное. Тут все трое в шесть рук, содрали и халатик, и розовые туфельки, и импортные трусы, которые назвали странным словом "исподнее". Несчастная жертва успевала только ойкать, а чтобы ответить что-то грубое - так на это уже не доставало ее моральных сил. И, наконец, ее подвели к зеркалу.
        Среди мутных зеленоватых пятен, вконец изгадивших древнее как вечность стекло, Анна-Луиза с трудом разглядела нечто, облаченное в полупрозрачное облако, обсыпанное сверкающими звездами. Обнаружила, что волосы ее распущены, вымыты и завиты мелкими кудельками, словно у ангелочка (когда только успели?). Это было безобразно, но не лишено какого-то извращенного шарма.
        Бабушка Атропина взяла ее за руку и вывела в длинный коридор. По одну сторону коридора располагалось множество дверей, причем некоторые были открыты. Другую стену украшали только малюсенькие окошечки, пробитые под самым потолком. Коридор был настолько длинным, что было непонятно, чем он заканчивается - тупиком или поворотом в другую такую же кишку. В самом конце маячил тоноконогий столик, на котором горкой лежали какие-то блестящие предметы. Анна-Луиза почему-то решила, что это орудия пыток, и вся просто сжалась от страха, давая себе слово ни в чем не перечить этим ненормальным. "Только бы мне отсюда выбраться, - как заклинание твердила она, - уж тогда вы все попляшете." Она чувствовала себя голой, беззащитной Нюркой, которую прямо в ночной рубашке в глухую предутреннюю пору отправили за чем-то в темный коровник. Ей даже показалось, что так когда-то и было, что воспоминание о коровнике действительно существует в ее усталой голове, хотя здравый смысл в лице Луизы подсказывал, что из города она никогда не выезжала, и никаких коровников в глаза не видела.
        Любопытная Нюрка не выдержала и заглянула в шелку приоткрытой двери. И тут же с визгом отлетела прямо в объятия бабушки Атропины. Нам не стоит обвинять слабую женщину в подобной реакции, потому что зрелище, открывшееся ей было бы пределом и для более крепких нервов. Анна-Луиза на минуточку лишилась дара речи, что случалось нечасто, поэтому все трудности описания этого эпизода я возьму на себя. А если вас не устроит такая подмена, то обязуюсь написать под данным отрывком иезуитские слова - "Примечание автора".
        За дверью располагалась большая белая комната, уставленная кроватями. Вы представляете себе палату в очень плохой провинциальной больнице? Да-да, здесь присутствовали все атрибуты - и никелированные кровати с шишечками, и серые байковые одеяла, и колченогие тумбочки с выломанными дверцами, на которых виднелись там и сям граненые стаканы. Но совсем не это привычное зрелище исторгло вопль из обширной груди Анны-Луизы, а, собственно, содержимое этих кроватей. На кроватях располагались такие красотки, каких никто из нас никогда не видывал. Возможно, что когда-то они и были женщинами, но теперь чья-то злая воля превратила их в кошмарных чудовищ. Взять хотя бы эту, ближайшую к двери, вместо рта - огромная черная дыра, а язык свешивается чуть не на полметра. Но она еще хороша, по сравнению с той, что ползет по полу, перебирая огромными ручищами, компенсирующими, как видно, отсутствие ног. А вот, глядите, у этой-то всего один глаз в середине лба, и тот в форме замочной скважины. Что там говорилось про "безмужних и скандальных"? Так вот это они и есть, наши милые дамы, наказанные за излишнюю болтливость, жадность, любопытство и многое другое. Гм... Однако, я, кажется, увлекся. (Прим.авт.).
        Тем временем, бабушка Атропина подвела нашу пленницу к деревянному табурету, выкрашенному той же серо-голубой масляной краской (надеюсь, что мои читатели получат стойкое отвращение к этому цвету).
        - Стань-ка на табуретку, деточка, - пропела бабушка Атропина. - Становись - становись, не бойсь. Никто тебя не тронет. Вот я их, - и она погрозила корявым пальцем закрытой двери, расположившейся как раз напротив табуреточного пьедестала. Анна-Луиза содрогнулась, вспомнив, кто находится за этой дверью , но на табурет послушно взгромоздилась.
        - И что я должна делать? - Спросила она дрожащим голосом.
        - А ничего. Ты себе стой и стой. А все само сделается. - Бросила на ходу бабушка Атропина, и торопливо засеменила восвояси.
        Анна-Луиза осталась стоять одна на табурете посреди нескончаемого коридора. Никто ее не охранял, никто не привязывал, но слезть она не могла, помятуя об опасности, затаившейся за дверями, и о столике, на котором посверкивали подозрительные орудия. Вот так страх дисциплинирует самых неуправляемых и несносных.
        Стоять было скучно. И Анна-Луиза принялась придумывать, чтобы такое спросить за свои услуги с трех ненормальных.
        - Попрошу красоты и молодости, - решила Луиза, живо представив себя в облегающем красном платье на бретельках. В "соблазнительно облегающем красном платье", в том самом, о каком не раз читывала в своих любимых романах. Ее грудь, "никогда не знавшая бюстгальтера", мощно выпирала над глубоким декольте, образуя два мягких полушария в области шеи. М-да-а... А еще у нее был совершенно плоский живот с двумя сексуальными косточками по низу, длинные стройные ноги... И, конечно же, она оказывалась голубоглазой блондинкой. Тут вдруг Луиза вспомнила, что блондинки рано стареют. Ну, хорошо, она оказывалась крашенной блондинкой. Разве это так сложно, подкрашивать регулярно корни волос, чтобы никто ни о чем не догадался?
        - Правильно, правильно, - поддакивала Нюрка, - Это и попросим.
        - А еще попрошу денег, - продолжала мечтать Луиза. - И куплю виллу на берегу моря и большую красную машину.
        - Какого еще моря? - Удивлялась Нюрка. - У нас же никакого моря и нет. Ты и море новое закажешь?
        - Мало ли в мире морей, - снисходительно отвечала Луиза. - Куда-нибудь подадимся.
        - И мужа попроси. Как женщине-то без мужа?
        - Мужа сама найду. По своему вкусу. А-то мало ли, что эти предложить могут.
        - И-то верно, - соглашалась Нюрка, и тут же подсказывала, - А ума просить не будем. Сами умные.
        - Конечно. К чему просить то, что и так есть.
        В тот момент, когда Анна-Луиза подставляла для поцелуя свои пунцовые губы какому-то молодому проходимцу восточного типа, в ее мечты грубо ворвалась реальность. Если, конечно, происходящее можно было назвать реальностью.Помеха была представлена в виде металлического скрежета, раздававшегося со стороны пресловутого столика. Значит там был не тупик, а продолжение коридора. Скрежет, поначалу отдаленный, понемногу приближался. Это был равномерный шум, пресекаемый паузами, словно кто-то шел, скованный цепями, и эти самый цепи звенели в такт медлительным шагам. Анна-Луиза затаилась на своем постаменте, не решаясь,однако, спуститься на пол. Она представила себе призрак в окровавленной одежде, за которым волочились цепи с силой вырванные из стен подземелья, где он томился долгие годы. Душераздирающая картина, призванная исторгать слезы из глаз нежных дев, нисколько не успокаивала. Анна-Луиза ощутила такой ужас, что чуть не скончалась прямо на месте. Но тут из-за поворота показалась кожистая голова с двумя круглыми глазами, и версия призрака увяла.
        Анна-Луиза увидела большую пузатую ящерицу с синей чешуей. Разглядела два небольших рожка над глазами, мощные лапы с железными когтями и два полупрозрачных крыла, которые волочились по полу, с бумажным шелестом.
        - А ведь это - дракон, - вдруг поняла образованная Луиза, и тут же вообразила себя Андромедой, принесенной в жертву морскому чудовищу. ( Не очень-то я понимаю, как можно спутать морское чудовище с воздухоплавающим драконом. Прим.авт.)
        - Свят-свят! - Завопила несчастная Нюрка. - Зверь числом 666 на наши головы! Отче наш, иже...
        - Заткнись! - Цыкнула Луиза. - Кажется, рептилии не видят неподвижные объекты. - И она вытянулась в струнку и замерла.
        Дракон продолжал ползти в сторону Анны-Луизы, понуро глядя себе под ноги. Тот звук, который она приняла за звон цепей, на самом деле издавали его когти, соприкасаясь с каменными плитами пола. Теперь Анна-Луиза могла рассмотреть дракона во всех деталях, и было что рассматривать. Чешуя, покрывавшая его неповоротливое тело, состояла из плотно пригнанных сапфиров и сверкала в свете ламп как снежная дорога под луной. При виде такого богатства, Анна-Луиза и думать позабыла о своих страхах, и,вся разрумянившись, любовалась игрой света на отшлифованных гранях.
        Он остановился шагах в десяти от табурета и поднял голову. Его близорукие глаза узрели небесное создание, превосходящее по красоте всех, до сих пор встречавшихся на его пути. Создание обладало белокурыми локонами, имело симметричные руки и было закутано в необычайный наряд, напомнивший дракону об облаках и восходящем солнце. В круглых глазах его мелькнуло удивление, сменившееся немым восхищением, и он тихонько замычал, вложив в этот звук всю страсть своей души. Он мычал и мычал, покачивая плоской головой. И нимзкие звуки сливались постепенно в неповторимую мелодию любви.
        Анна-Луиза замерла, вся отдаваясь очарованию музыки. Она удивлялась необычности своих ощущений. Никогда-никогда в жизни ей не приходилось так осознавать свою ценность и неповторимость, свою красоту и изящество.
        - Вот оно, - твердила Анна-Луиза. - Наконец-то.
        Дракон закончил петь, с минуту постоял неподвижно, затем раскланялся с галантностью. Помолчал еще немного. И вдруг взревел с такой страстью, что Анна-Луиза отшатнулась. Огненное облако вылетело из его пасти, и рептилия, не выдержав накала, рухнула под тяжестью собственных чувств и издохла.
        Тут же распахнулись все двери, и, населяющие эту адскую больницу колченогие красотки окружили недвижное тело, еще пышущее жаром первобытного огня. Скрюченными пальцами они принялись отковыривать сапфировую чешую. Прикладывали камни к своим ушам, нанизывали вокруг дряблых шей, и эти странные ожерелья не рассыпались, словно связанные неведомым клеем.
        Не выдержав отвратительного зрелища, Анна-Луиза спрыгнула с табуретки и кинулась бежать. И остановилась только тогда, когда влетела в комнату с голубым столом, за которым восседали бабушка Атропина, Ллхаса и Клотильда. Однако, они не обратили на нее никакого внимания. Почтенные леди были заняты делом - посреди стола громоздились кучи сапфиров. Бабушка их пересчитывала, а остальные записывали результаты в амбарные книги.
        - Стало быть, пять и пять, - бормотала Атропина.
        - Двадцать пять, - отвечала Клотильда.
        - Что ты такое понаписала, дочь моя? Пять и пять - это будет десять, а совсем не двадцать пять. В прошлом году и так был перерасход. А все потому, что ты там что-то насчитала, а мы и не проверили.
        -Что же, я по- твоему считать не умею? - Завопила Клотильда. - Вот тебе за это, вот, вот!!! - И она в нескольких местах перерезала нить материного вязания, валявшегося на краю стола.
        - Это черт знает что, - взревела Ллхаса. - Она опять хулиганит. Мы тут - мучайся с бюджетом, а она - хулиганит! Кого пригробила, неполноценная?
        - Ничего особенного, - начала оправдываться Клотильда. - Вот. Всего-навсего дорожно-транспортное происшествие. Пять человек ушло. Только все не наши, так что имен перечислять не буду. Одни мужики пьяные. Вечная им память!
        Анна-Луиза, чтобы привлечь внимание, тихонько кашлянула. Бабушка Атропина встрепенулась:
        - А это ты, - проворчала она. - Давай, скидавай казенное платье, не тобой за него плачено. Ллхаса, выдай ейное мирское и поощрение.
        Анне-Луизе что-то быстро сунули в руки, и вытолкнули ее в темную дыру в стене, где ее тут же подхватил мощный воздушный поток и унес куда-то ввысь.
        Когда Анна-Луиза открыла глаза - она была уже в своей комнате. В одной руке она держала свой халатик, в который были завернуты розовые туфельки и "исподнее". В другой были зажаты три странных предмета. Маленькие, вырезанные из цветного плексиглаза игрушки - малиновый ромб, желтый круг и третья, оранжевая, в форме человеческой ступни, Точнее, босого следа.
        Анна-Луиза тупо посмотрела на "пощрение". Оглядела комнату и увидела разбитый телевизор, сожженный ковер и дыру в обоях, оголившую серую цементную стену. Тоннель исчез.В ней заклокотала дикая безумная ярость.
        - Обманули, сволочи! - Заголосила она. - Жулики! Всем расскажу, какие вы жулики!
        Она швырнула "честно заработанное" в глубокий ящик письменного стола, и заметалась по комнате. Подумать только, дать так себя обмануть. Ах, если бы она сообразила прихватить горсть этих чудесных сапфиров, разве это не было бы достойной платой за все то, что ей пришлось перенести. А теперь, что же теперь? Как дотянуться до этих троих? Неужто умереть и только потом, там отравить им существование? Анна-Луиза застучала кулаками по бетонной стене:
        - Откройте! Обманщики! Хоть бы новые обои наклеили, паразиты!
        Пусть же она продолжает бушевать и взывать к справедливости. И не знает, что была вознаграждена истинно по-королевски. Три маленьких предмета, похороненных в ящике стола, были порталами. С их помощью наша героиня могла бы получить и молодость, и красоту, и богатство. Только и нужно было повертеть их в руках, рассмотреть как следует и понять суть. Анна-Луиза и повертела их, и рассмотрела. Что же касается последнего... А, именно, сути... Умница Луиза была слишком оскорблена, чтобы еще раздумывать наж чем-то. Она поклялась никогда не прикасаться к этому безобразию и слово свое сдержала. Нюрка же, может быть и распознала бы что-то на своем бытовом уровне, но к письменному столу она обычно не приближалась - это была не ее территория.
        Так и будут валяться эти предметы в ящике письменного стола до тех пор пока не попадут в руки кого-нибудь другого. И этот другой, разгадав назначение каждой игрушки, будет ломать голову - каким же образом такие вещи попадают в наш мир?