Когда я слышу это имя, то в памяти моей первым делом возникает задница, а уже потом - лицо.
Амалия.
-Кто она?
-Отличная барышня, можешь подойти.
-Замужем?
-В нашем случае это не имеет значения.
Никогда мы с нею не были близки, для этого, все же, нужно что-то еще - какие нибудь общие интересы...
-Как же так, Стасик, вы не знаете про музыку Третьего направления?
Я рядовой любитель классического джаза - именно поэтому и оказался в данном зале а затем в театральном буфете.
Мне стыдно. Существует целая музыка третьего направления, то есть до нее и было-то их всего лишь два, а я даже слыхом не слыхивал.
-Это авторская песня!
Вот оно что - так оно еще и музыка, не говоря уже об направлении...
-Знаете, - говорю довольно грубо, - а по-моему все они обыкновенная самодеятельность: лучше, хуже, но все-таки...
-Время нас рассудит, - предрекает она.
Амалия.
Кто ты? Говоришь, что литературный критик. Мне говоришь - автору четырех романов, члену Пен-клуба и двух редколлегий? Ладно, критикуй. Я вытерплю - от тебя.
-А вы, Стасик, вроде бы что-то пишете?
-Извини, но я спешу на именины к Амалии, - сообщает приятель при встрече.
В памяти возникает задница, а потом - лицо.
-К той самой Амалии?
-К другой.
Нет, я не знаю других женщин с таким именем. И с такой задницей других женщин не знаю. Дело, собственно, не в размерах... Хотя и в них тоже...
Чуть ли не впервые в жизни я сочинил стихи:
"Благоухая не шутя
Парижем местного разлива,
Идешь, прелестное дитя,
Тяжеловесна и смазлива.
Как рыба тянется к блесне,
Прельстившись отраженным светом -
Спешу я за тобою следом,
Но, к сожалению, во сне".
Шутка, конечно - все-таки, профессиональный литератор, это вам не полный идиот, но факт - стишок написан.
-Слышал, что Амалия уезжает?
В памяти возникает задница...
-Какая Амалия?
-Та самая. Пойдешь на проводы.?
-Вообще-то меня не звали, да и бывал-то я у нее всего раз или два - мы не сошлись во мнениях по поводу авторской песни.
-Во-первых, никого не звали, а во-вторых - она о тебе вспоминала, когда твои рассказы в журнале напечатали.
-Ругала рассказы?
-Не хвалила и не ругала, просто спрашивала, куда, мол, ты запропастился...
Вечеринка задалась, с точки зрения большинства из присутствующих. Бывшие Амалины мужья пришли с новыми женами. Муж нынешний, от которого Амалия теперь уезжала, прилюдно страдал. Немолодые и, как правило, толстые подруги рыдали и пили водку. Авторы песен выли хором и в розницу. Закуска, как всегда, была дрянная. Амалия поднимала стаканы за глобальные изменения в наших жизнях. Я тихо сидел в углу и любовался на нее сзади.
Где ты теперь? Говорят, что в Швеции или в Шотландии - что-то там на "ш". Вот уже полгода нет никаких новостей. Как там местные барды? Дудят в свои дудки-волынки? А может быть, ты в Шанхае, или залетела в Шереметьево? Или страдающий муж твой - единственное связующее звено - попросту шепелявит?
А ты жила в Швейцарии и посещала клинику доктора Шарма, но теперь вернулась домой.
-Она приехала.
-Кто?
-Амалия.
Задница...
-Какая Амалия?
-Та самая. Пойдешь на новоселье?
-Но мы же едва знакомы, и меня никто не приглашал...
-Никого не приглашали, но все идут сегодня к Амалии. В новую ее квартиру, а старую - она оставила мужу, к которому не вернулась...
Новая квартира, новые авторы самодеятельных песен, новые подруги. Гульба столбом, но бывших мужей почему-то не видно. Не видно и самой хозяйки.
-Да вот же она.
-Где?
-Да вот же...
-Кто это?
-Амалия.
Нет, это не то, это совсем другое. Что же сотворил с тобою доктор Шарм? Дурак он, а не доктор. Диетолог хренов, пластический коновал.
А ведь было, было... И не при чем тут общие интересы, Третье направление, античеловеческая специальность...
Господи, какая потеря, какая потеря...
-Видишь старого кота на подоконнике? Это литературный кот. Мы зовем его Арсением, - сообщил немолодой член клуба молодому.
-А откуда вы знаете, что кот старый?
-Вот уже десять лет он присутствует на всех наших заседаниях, а кроме того, он же совсем седой, - объяснил немолодой член клуба.
-Но разве коты седеют?
В маленьком зале было жарко. Полтора десятка завсегдатаев и десяток приглашенных гостей изнывали от духоты. Кондиционер не помогал, потому что не работал.
-В клетке не поможет даже кондиционер, - сказал поэт поэту, и тот его понял, так как имел техническое образование.
Уважаемый некоторыми прозаик рассказывал о ненаписанном еще произведении:
-Представьте себе: пара сотрудников, возможно, научных - он и она; взаимная симпатия, легкий флирт, встреча на нейтральной территории, прогулка, кофе в кафе, разговор; осознание того, что будущего нет и решение - больше не встречаться и отношений не затевать. Другой бы выжал из этого трилогию, а я - вообще ничего писать не буду.
-А ведь он прав, - сказал один поэт другому прозаику, - нужно делать что-то неосязаемое... Как иллюзионист, который выдувает изо рта маленькою огненную обнаженную женскую фигурку, и - более того - никто не должен видеть эту фигурку кроме самого иллюзиониста.
-Я подарю тебе книгу, но без подписи, - прошептал литератор среднего возраста молодой своей музе. - Афишировать нельзя, сама понимаешь: вокруг завистники - не поймут, то есть, наоборот - поймут...
Муза приоткрыла книгу на первой странице и под скромным типографским курсивом "Посвящается жене", приписала "...а на самом деле - мне" - большими макияжными буквами.
-Пожалуйста, - попросил молодой член клуба немолодого, - послушайте, это из моего триллера:
"Их надо судить, - сказал майор Браунов и передернул затвор"
-А вы послушайте из моего, - предложил молодому немолодой:
"- Ты же убил человека!
- Да, я не святой".
В очередь свою читал прозаик-концептуалист:
"Посадила бабка дерево-авокадо на два года за сексуальное домогательство на нервной почве суглинистой. Вышло авокадо хорошее досрочно по амнистии чтобы мстить. Получила бабка по старости пенсию инфаркт и музыкальную почту как на дерибасовской угол решельевской это я по тебе скучаю. Прошли годы..."
-Кто этот Маяковский? - спросила симпатичная гостья своего кавалера.
-Ты его не трогай, - посоветовал кавалер, - вон его подруга сидит.
-Кто эта подруга? - поинтересовалась гостья.
-Больше кто, чем кое-кто, - сообщил веселый кавалер, - знаменитость, ее фамилия в титрах вторая; кроме того, она считает, что Адама сотворили из Евиного ребра, или бедра, а еще у нее черный пояс по карате... или белый, точно я не знаю - она их постоянно меняет.
-Думаю, ваш кот питается не только литературой, - сказал молодой член клуба немолодому, - больно уж он толстый.
-Идея! - воскликнул тихо немолодой, - напишу-ка я рассказ для толстых.
"...Ночь была сонливая - снилось много снов.", - декламировала поэтесса красивым истеричным голосом.
-Может быть, теперь вы почитаете? - спросил председатель другую поэтессу.
-Почему всегда трогают одних и тех же женщин? - запротестовала третья.
-В самом деле, как-то не справедливо, - сжалилась первая, - пусть читает.
-Хорошо, - согласился председатель.
-Это будет частушка, - предупредила третья поэтесса.
-Хорошо, - согласился председатель.
-Не совсем приличная.
-Ну, читайте же.
-Хорошо, прочту, - согласилась поэтесса:
"Я в Киркорова влюбилась -
Дура, деревенщина...
Ничего не получилось,
Ведь Киркоров - женщина".
"Дэвушка блэдный со взором гарачым", - процитировал кавказец с правильной ориентацией.
А не кавказец с неправильной, не согласился:
-Все неверно, все наоборот...
-Объявляется перерыв, - сказал председатель, - то есть перекур, минут этак... чтобы пива выпить.
На улице было жарко. Члены клуба и приглашенные изнывали от духоты. Кто-то пошел пить пиво, а кто-то остался.
-Нужно чаще видеться, общаться...
-Правильно, и Альберта позовем.
-А не унизим ли мы себя таким образом? Не опустимся ли мы до его уровня?
-Ни в коем случае: пригласив Альберта, мы сделаем доброе дело, а добро не может унизить.
Из пустого зальчика потянуло свежестью, вряд ли заработал кондиционер, просто все вышли. Кот Арсений пошевелился на подоконнике и перевалился на другой бок, чтобы наблюдать теперь за присутствующими на улице.
-Я сочинил стриптих, - сказал поэт прозаику, - то есть триптих о стриптизе.
-Грандиозно, - согласился прозаик. - Но лично мне по вкусу "Гроп-диетический": полстакана водки, средний грейпфрут и две таблетки сукразита - мертвому поднимет, персональный рецепт...
-Я не алкоголик, - обиделся поэт и прикурил авторучку. - Алкоголик хочет пить и пьет, а я - хочу, но не пью.
По улице шли взрослые дети, красивые и нарядные - было время выпускных вечеров.
-Они такие молодые, что я им завидую, но скоро у них начнется такое, что я им не завидую, - прошептал литератор среднего возраста симпатичной гостье.
-А вы кто? - спросила гостья.
-Лирик-прагматик, но афишировать не надо, сама понимаешь.
-Посмотри на эту симпатичную, - сказал прозаик поэту, - такая стакан водки не подаст.
-Подарить ему мою книгу? - спросил поэта поэт.
-Не надо - он огорчится.
-А я обрадовался, когда у него вышла книга.
-Ты создан для того, чтобы огорчать, а он - для того, чтобы радовать.
-Нужно принимать всех желающих - из тех, разумеется, кого публикуют в периодической печати, - доказывал немолодой член клуба председателю. - Мы кто? Объединение профессиональных литераторов, то есть - профсоюз. Друзья, прекрасен профсоюз!
-А вы читали книжку "Аутист Данилов"?
-Нельзя претендовать на звание гения не претендуя на звание трупа.
-Живых классиков больше, чем мертвых.
-Можно слыть оригиналом и при этом ногти стричь.
-Стреляться, девушка, стреляться...
-А вместо закладок, он использует куски туалетной бумаги. Вы понимаете, где читаются все эти книги?
... и не смотря на то, что согласно ортодоксальной науке кот Арсений не мог мыслить абстрактно, он был философом и поэтом. Вот как, примерно, звучали бы в переводе с кошачьего языка на русский стихи сочиненные им в этот вечер:
"А у нас, котов - своё,
а у вас, скотов - своё..."
-Все же ты нахалка, дорогая Мали. В Праге мы, конечно, не учились, но умывальник от биде отличаем с тех пор, как эти невиданные штуковины завезли по ошибке на склад нашего предприятия вместо импортных унитазов. - Лир (сокращенное - от школьной клички Лирик) скороговоркой продолжил рассказ: - просто раньше там жили какие-то лилипуты и поэтому все выключатели, розетки и раковины расположены очень низко, впрочем, для тебя - в самый раз.
Мали (сокращение от школьного - Малютка) разозлилась именно так, как нравилось ему: серые большие глаза стали синими и пустыми - зрачки сузились словно исчезли совсем, а маленький рот округлился и задрожал.
-Перестань издеваться, олух.
Разозлиться основания были, тем более, что со школьных времен она подросла основательно и рост имела идеальный - 164 см (как у Венеры Милосской), если надевала туфли на одиннадцатисантиметровых каблуках.
-Лис идет, - сказала Мали, - он тоже бестолочь, но хоть разговаривает по-человечески.
-Почему я вожусь с тобою с восьмого класса? - спросил Лир. - Почему не женился, не завел детей? Почему, наконец, моя мама ...
Тут подошел Лис (школьное прозвище - из-за рыжих волос) и присел на скамейку, по левую от Мали руку.
-Где ты пропадала две недели, блудная дочь? - спросил он. - Что на сей раз поразило твое воображение - фортепьянное трио из начальной школы?
-Радуйтесь, - отвечала она, - ошиблась девушка. Но хоть кто-нибудь может поговорить со мной по-людски? И почему вы никогда не дарите мне цветов?
- Ты и без того разоряешь наше гнездо - скоро мы все разлетимся в разные стороны.
-Ладно, проскочили, - попыталась унять его Мали.
-Я проповедую всепрощение, - не успокоился Лис, - и он всего лишь Лир, а не Иван Грозный, но, по старинному обряду, тебя следует посадить на кол.
-Насиделась, спасибо. И вообще, надо будет - сама удавлюсь.
Она перешла в наступление:
-Лир нашел квартиру, там все низенькое, даже унитаз. Если будешь писать мимо, оскоплю.
-И ни с чем останешься, - заметил Лис. - Кстати, скопцы тоже писают.
-Ну, "ни с чем" - это тихо сказано, - возмутился молчавший недолго Лир. - А Лису, собственно, все равно, не в смысле кастрации, а в смысле нашего унитаза. Он влюбился и скоро уйдет из семьи.
-Но, почему? Почему я вожусь с вами с восьмого класса? - спросила Мали. - Ведь моя мама...
-Это не окончательно, - перебил ее Лис, - это временно. Через месяц меня бросят и я вернусь. Так что треть за квартиру можете получить сейчас и комнату мою прошу не занимать.
-Знаем, - хором сказали Мали и Лир.
-Ну, конечно, - заканючил Лис, - рыжих никто не любит. "Ты, - говорят, - врун, неряха и нытик, или проваливай, или женись."
-А ты женись, - сказали Лир и Мали.
-И почему я вожусь с вами с восьмого класса? - спросил Лис. - Говорила же моя мама, что добром это не кончится.
-Это ничем не кончится, - заметила Мали, - и никогда.
-Тоже мне - ворон, - сказал Лир. - А тебе, нытик, и уходить не стоит. Нужно обустроить жилье: подкрасить там и т. д., может быть, унитаз поменять. Что же нам одним корячиться? А через месяц ты придешь на все готовое с бутылкой водки для меня и с шоколадкой для Мали...
-Обещаю торт и коньяк, - сказал Лис. - А не уйти нельзя. Сам же познакомил меня с этой поэтессой, а я всего-то и сказал, что она гений - легче легкого, - на секунду он задумался. - Нет, никак нельзя упустить. И красавица к тому же...
-Правильно, - согласился Лир, - чем красивее поэтесса, тем лучше ее стихи. Эта же - внешне потянет на способную, но с гениальностью - ты перегнул.
-Важен результат, - сказал Лис.
-Что хорошего можно сказать о мужчинах вообще, если самые умные из них рядом сидят? - спросила Мали.
Первый этаж.
Квартира №1. На кого-то кричит женщина. Есть на кого. Двое детей и муж. Он по утрам долго заводит машину. Что-то с аккумулятором, или с карбюратором. Мы в этом не разбираемся. Женщина кричит часто, у нее нервы.
Квартира №2. Пахнет жареным - в прямом смысле. Дочь у них в армии. Возвращается голодная...
Квартира №3. Лает собака. Стоит кому-либо пройти мимо двери и собака заливается. Хозяйка собаки и квартиры недовольна, если кто-то поздно возвращается домой, то есть проходят мимо двери и тем самым вынуждает лаять собаку. Спать не дают.
Квартира №4. Ремонт - ломают все. Потом начнут строить заново. Знакомая система. Сюда вселятся новые жильцы. Серьезные люди, судя по глобальности затеи.
Второй этаж.
Квартира №5. Громкая музыка. Живущий здесь подросток иногда выставляет в окно динамики. Ему кажется, что нет ничего прекрасней именно этой музыки и он спешит поделиться ею со всеми проживающими в округе.
Квартира №6. Плачет ребенок. Неизвестно который. Детки-погодки. Мать разрывается между двумя. Одного берет - другой плачет, Берет другого и так далее...
Квартира №7. Гудит пылесос. Вариант не худший. Чаще, дверь открыта настежь и хозяйка убирает палубным способом. Воду гонит на лестничную клетку.
Квартира №8. Забивают гвозди. Тут всегда что-нибудь чинят, мастерят... Кульки с продуктами все тащат по лестнице, а у этих подъемник прямо из окна, скорее из принципа чем по необходимости: 2-й этаж - не так уж высоко.
Третий этаж.
Квартира №9. Запах. Травят насекомых. Вся гадость вылезет на лестницу подыхать. Нужно смотреть под ноги.
Квартира №10. Старики живут. Глуховаты. Телевизор на полную мощность. Запах лекарств.
Квартира №11. Любопытное место: ни звука, ни света ни запаха. Либо очень уж тайный притон, либо там вообще никто не живет.
Квартира №12. На кого-то кричит мужчина (в отличии от квартиры №1). Потом он уйдет и вернется ночью. Будет звонить и стучать в дверь. Не сразу, но его впустят.
Четвертый (и последний) этаж.
Квартира №13. Снова запах, теперь - нитрокраска. Не умолкая, звонит телефон. Что-то покрасили и ушли.
Квартира №14. Здесь живет вдова - не старая и не молодая... У нее сын лет семнадцати-двадцати. К ней приходят двое мужчин (в разное время). Сын ежедневно приводит новую девушку. С лестницы ничего не слышно, но имея капельку воображения можно представить, что там творится.
Квартира №15. Тут все ясно: кого-то изнасиловали и задушили, потом напечатали фальшивых купюр на полмиллиона, а сейчас играют в покер по крупному.
Квартира №16. Отпираем дверь.
Дед печатал мемуары на трофейном "Ундервуде" - пачка листов сантиметров пять толщиной. Где они? "Ундервуд" достался мне. Долго стоял в кладовке, в нем поселились жуки. Их вытряхнули в ванну вместе с кареткой, которая рассыпалась на сотню маленьких деталей. Нашелся мастер - собрал. Что еще?
Подумалось: "Пиши повесть, если есть тема для романа; пиши рассказ, если есть тема для повести; пиши стихотворение, если есть тема для рассказа; пиши роман, если есть тема для стихотворения"
Дача, зеленая поляна, старая перевернутая лодка, сидим под лодкой - свечку жжем.
Мужичок лет шести:
-Давай ты мне поцелуешь, а я тебе...
Пожимаю плечами. Чего ради я должен это целовать?
Помню, папа сделал стойку на руках на самом краю обрыва. Помню, долго ищу возле дачного домика камень, чтобы бросить в старшую сестру, как ни странно - ничего подходящего.
Бегу по двору за взрослым соседским парнем, кричу ему: "Толик-нолик". Не понимаю почему он так зло на меня смотрит. За что меня не любить? Но это потом - мне уже пять лет.
Залезли в подвал под домом. Мальчишки и одна девчонка. Долго шли с фонариком вдоль обмотанных стекловатой труб. Остановились.
-Раздевайся.
Она руки к шароварам прижала. Постояли так недолго и обратно пошли.
Врать можно по-разному. Не чувствуешь вины - без подготовки. Когда виноват, но не стыдно - нужно, разве что, сориентироваться. Если стыдно и виноват - то готовься заранее и все равно - трудно будет. Лучше всего выдать версию, а потом ждать вопросов. Вопрос - ответ, вопрос - ответ...
Можно предупредить разговор: "Не хочешь дурацких ответов - не задавай дурацких вопросов".
Можно отшутиться: "Здрасте. У тебя рот в зубной пасте...".
Можно рассказать историю. Например: "Захожу сегодня в банк, а за мной старичок.
-Там еще деньги остались? - шутит.
-Ваши, может быть и остались, а моих больше нет, - шучу, хотя какие уж тут шутки"
Или другую: "Помнишь Арлекинера? Рыжий как я, но с улыбкой до ушей и вечно в клетчатом пиджаке... Бросил работу, жену, детей, престарелых родителей, собаку, канарейку, подводное плаванье и уехал в Канаду. О чем люди думают? Что они о себе воображают?"
Можно спровоцировать маленький скандал, во избежание большого:
-Лучше и не говори.
-Я и не говорю.
-Нет, ты говоришь.
-Нет, не говорю.
-Ты только говоришь, что не говоришь, а сама говоришь.
-Я не говорю, что не говорю - я не говорю.
-Ну и не говори...
Можно молча войти, сесть, съесть то что есть, и - спать... Но это мечты - ничего не выйдет.
Меня украли - все засуетились. Бегали по столице будто перцу им насыпали. Я их видела дважды: из автомобиля, и в ресторане - когда они в окна заглядывали, а меня не заметили. То-то теперь хренов Лис никуда не опаздывает, а тогда опоздал. Я ждала в купе - "скорый" тронулся, так и поехала в столицу, барахло для свадьбы закупать, без жениха и без денег. А в купе пацан-малолетка, весь в джинсе, жалуется, что СВ не достал, а в столице ему билеты на дом приносят. Разговорились - я в смятении - рассказала про свадьбу через две недели, про жениха, на поезд не пришедшего.
Как только доехали, вещи мои схватил: "Пошли, - говорит, - у мамаши денег возьмем - я-то поистратился - билет обратный купим, а должок, как вернешься, переводом вышлешь". Ночь была. Поймали такси. В квартирку привез теплую, благоустроенную. "Тут, - говорит, - поживешь, еда в холодильнике". Сумку забрал с документами и растворился - я рта раскрыть не успела. Дверь двойная - заперта, на окнах решетки, телефона нет. Вспомнила Людмилу: "... подумала и стала кушать...". А он вернулся - с цветами, разделся догола без разговоров, красивый сопляк - сплошные мышцы, кофту на мне порвал, я подергалась как могла и сдалась. Он приходил (всегда с букетом) каждый вечер - один, честное слово, - когда темнело и почти не разговаривал. Я привыкла, даже ждала: ни одной книги в квартире, ни телевизора, ни радио, ни магнитофона - вообще никакой музыки. Потом мы одевались и выходили из дому. Возле подъезда стояла машина, в ней еще двое. Ехали в ресторан: ужинали, танцевали... Я там напилась несколько раз - от безысходности, и до беспамятства... Они предупредили, чтоб не рыпалась. Я и сама понимала - любой бы понял. Через две недели отвезли меня на вокзал, посадили в "скорый", за секунду до отправления. Вагон СВ, в купе полно цветов и коробка со свадебным платьем - американским.
...Города не видно. Туман как будто разевает пасть и сипит: "Всех съем". В голову приходит мысль: "Выпить водки и заснуть". Но сперва нужно добраться...
"Кто страдает непривычкой просыпаться с первой птичкой?". Я страдаю лет этак тридцать, а, возможно, и больше, потому, что помню себя с трехлетнего, приблизительно, возраста.
В тумане образовалась - чернокожая... В зябком варианте: голые ноги, живот - а ведь холодно. Чаще, они как швабры, но эта плотная. Возмудился, то есть возбудился. Это для адреналина... Даже простенький триппер может разрушить семью.
Вжжжик! Тормоза...
Что же он не смотрит, при такой погоде? Ну конечно, по телефону разговаривает, будто у него у одного телефон.
Рядом сидит девушка - испугалась. Чуть не доездились... На что ей такое чучело? Синица в небе - хрен в руках?
Вдули бы гаденышу крупный штраф в мелкое его самолюбие.
Сколько еще светофоров? Три. Поворотов? Два.
...дура на "Субару"...
Почему им можно, а мне нельзя? Или мне тоже можно? Happy end - это когда все умерли, а главный герой остался жив.
Приехали...
-Будь ты мышкой, я бы знал, где поставить мышеловку.
-Где?
Мали сидела на кухне ноги положив на плиту. Дверца духовки была приоткрыта, электрическая спираль накалена.
-Скучаешь? - спросил Лир.
-А что, мастурбировать?
-В самом деле холодно, - сказал Лир, - надо бы купить обогреватель.
-Ты когда чихаешь, закрываешь глаза? - спросила Мали.
-Закрываю, - ответил он.
-А когда за рулем?
-Все равно, закрываю.
-Но это же опасно?
-Все закрывают, - сказал Лир, - они ведь сами закрываются.
-Где-то Лис шастает, - вслух подумала Мали, - мерзнет, наверное. А мы тут с тобою вдвоем...
-Мало тебе?
-Отстань, достаточно.
-Вдвоем, и никаких очередей! - произнес Лир. - А за него не волнуйся, он в хороших руках: в мягких и нежных... И кондиционер там мощностью в сотни три баб работает на отопление.
-Тоже там побывал? Ведь побывал, верно?
-Проездом, видит Бог, проездом.
-Кое-кто везде проездом, - сказала Мали.
-Сами так решили... - Он обиделся, как всегда. - Я ведь даже не знал. Вы с мамашею твоей концы нашли, и расплатились. Другие мужики хоть расходы несут, а некоторые женятся - сам таких видел. Я ведь знаю, как оно делается: раскрывают это чем-то вроде вытянутых щипцов, всовывают что-то вроде заточенной ложки и скребут на слух, до прекращения характерного звука.
-Ты-то откуда знаешь?
-В книжке прочитал у знакомого гинеколога.
-Столько времени прошло, - говорит она, как всегда. - Да и какой бы был из тебя муж в семнадцать-то лет?
-Да не хуже, чем из рыжего в восемнадцать.
Они ходили напуганные: вторая сессия - готовность аховая, а тут еще у нее проблема. Вскоре Лир говорит: "Обошлось, это бывает", - он мне кое-что тогда рассказывал.
Потом бросились меня спасать. Я как чувствовал: надо когти рвать - очередь подходит, а девчонка моя тронулась: таблетки проглотила, на подоконник вылезла... Я ее держу, Мали успокаивает, Лир за неотложкой побежал. Через два недели вернулась - даже не здоровается, на руках синяки от уколов.
Мы за это время сессию сдали, практику проходим на природе.
Вижу - и у них не все в порядке. Она в унынии, он - вроде обижен, а сам чуть не скачет от радости. Там и раньше-то друг от друга больше было секретов, чем от меня. Я же палочка-выручалочка, иногда в прямом смысле. Это Лир гордый - потому и зубы вставные. Я с восьмого класса ее люблю. А Лир - он, конечно, друг, но мышей не ловит. Это мыши его ловят. Из-за стихов, наверное. А мои стихи покруче, только я их никуда не сую. Говорили ему: "осторожней с юмором и сатирой", - он тогда нагрузку получил - председатель школьной редколлегии - худенький долговязый восьмиклассник. Выпустил первый номер, а на утро в школу не пришел. Дня через два появляется - вместо зубов одни корешки торчат. Всем смотреть страшно - глаза отводят, только она подошла, взяла за руку. Так они стояли: он, бледный, глаза пустые, щеки как у старика запавшие и Малютка рядом. Кто-то и говорит: "Король Лир".
Я, когда ее рядом с ним увидел, тоже подошел. А то, что "Лир" - от слова "лирик", сам же Лир потом и придумал.
Деньги у него всегда водились: и от родителей и так знал, где достать. А Лир уехал на два месяца - подзаработать - мужчина.
Это, как хотите: тоска, депрессия, меланхолия, хандра..., только Лис говорит: "Поехали в столицу, там выставки, спектакли, магазины. Тетка на курорте, квартира пустует зря. Мы же друзья, правда? Столько лет "не разлей вода"...". С ним всегда хорошо - никаких проблем до поры до времени. Девки его любят, отпускать не хотят, травятся даже. Но как удержишь Лиса? Правда места он занимает много и не чистюля: нестиранное тряпье, использованные бритвы, немытая посуда - все за ним нужно подбирать.
Провели мы там неделю. Он меня прямо загнал - ни минуты свободной - все пересмотрели, везде побывали. Ночью возвращаемся - спим раздельно. Я выключаюсь сразу, а он не спит - я-то знаю - он меня с восьмого класса любит.
А вернулись, говорит: "Давай поженимся. В сентябре, когда все съедутся, закатим свадьбу". Мама - мне: "Так оно и должно было случиться. Он тебе нравится?".
Лир приехал - я ему: "Все. Да и раньше было ясно". А он: "Знай, что у меня никогда никого больше не будет".
Я уже у Лиса жила - там квартира огромная, да и чего тянуть, только за две недели до свадьбы ушла - чтобы замуж из дому, что ли... Мы как раз опять в столицу собрались, за приданным. А он на поезд опоздал.
Я, как только вернулась, с вокзала ему позвонила и почти все рассказала. Он приехал за мной - без цветов. Свадьбу уже отменили: думали - вовремя не появлюсь. "Ладно, - говорит, - еще отпразднуем, а пока поживем, как жили. Ведь, не к спеху? ". Чувствую - что-то не так: "Нет уж, я домой пойду".
Мама говорит: "Этот клин нужно вышибить - срочно". И пошла хлопотать, связи у нее еще с институтских времен, и в октябре я уехала в Прагу, по обмену студентами. Даже язык не учила толком - так все похоже - курсы без отрыва от основных занятий. А вернулась через три года. То есть, приезжала на каникулы, но ни с кем не виделась, и маму просила никому не говорить.
Не потому он "Лис", что рыжий (ведь рыжих так и называют - "Рыжий"), а потому - что хитрый. Исчезновения эти и появления, вопли о помощи - все напоказ. Я ухожу тихо и прихожу тихо, а пропаду совсем - никто не заметит.
Когда она приезжала домой на каникулы - мы встречались, и от Лиса прятались.
Мали мне рассказала про юного мафиози, но это смахивало на легенду, в которую поверил сам резидент. Слишком искренне, слишком подробно... Как все произошло, и сколько их там было? Она умеет соглашаться сама с собой.
Лис потом покрутился на кафедре, лично откопал и протащил какой-то проект, чтобы в Прагу съездить в составе группы преподавателей и студентов. Это было незадолго перед окончательным возвращением Мали. И вернулась она - не ко мне, не к нему - к нам обоим.
Люди мы самостоятельные, с образованием, ежедневно ходим на службу, а в свободные часы реализуем, по возможности, творческие свои амбиции. Время сторожей, истопников, дворников и богемы вообще - прошло, можно одеваться и питаться нормально и творить при этом успешно. Также и прощать можно друг другу многое, тем более, что столько пережито за пятнадцать лет совместной нашей жизни.
-Она извращенка! Непрерывно ест яблоки. Все мои пепельницы забиты яблочной кожурой.
-Это еще ничего, - успокоил Лира Лис, - знал бы ты что вытворяла моя поэтесса, когда я сказал, что формально женат, и жена не дает развода.
-А-то я не знаю? - риторически спросил Лир.
-Сами вы извращенцы, и лгуны к тому же, - сказала Мали.
-Это верно, - согласились Лис и Лир.
-Как вам нравится квартира? - спросил Лис.
-Очень удобно. Можно мыть посуду сидя и выключать свет ногой, - сообщила Мали. - Кстати, и я могу выйти замуж, и не только формально.
-А на ком ты будешь оттачивать свое остроумие?
-Есть хотите? - спросила Мали.
-Нет, - ответили Лир и Лис.
-Если не вы, то кто же? - спросила Мали.
Лис, как фокусник, вытащил ниоткуда бутылку водки и шоколадку. Он опасливо посмотрел по сторонам, но про обещанные торт и коньяк никто не вспомнил.
-Где мой стограммовый стаканчик? - спросил Лир.
-В нем луковица прорастает - это ботанический опыт.
-Дожили! Водки для здоровья выпить и не из чего.
После ужина слушали музыку в исполнении фортепьянного трио, а затем поиграли в двустишья:
-В государстве Атлантида...
-Люди вымерли от СПИДа.
-Почему еврей курнос?...
-Потому, что он Христос.
-Потому что - альбинос, - выдал Лир свою строчку, но согласился, что у Лиса лучше.
-Закусывайте антифриз..., - предложил Лис.
-Ирисками "Кис-кис", - предположила Мали.
-Цветы для женщины..., - коснулась она больной темы.
-Что сено для коровы, - прозвучал вариант.
-Не люблю верлибры, - сказала Мали.
2000
Запах жареного исходил от газетных киосков. Все газеты, от самой большой и до самой маленькой, пестрели объявлениями: покупаем... продаем... учим... хотим познакомиться... лечим... и так далее...
Покупать Коляну было не на что, продавать - нечего, научить кой чему здешнюю публику он бы мог, но для этого время еще не настало, познакомиться очень хотелось, но денег на представительство не было. А вот медицина... Идея исцеления и диагностики страждущих по фотографиям его впечатлила.
Колян caiye койку в ночлежке и взялся за Дело. Псевдоним придумал хороший - из расчета, что клюнувший на подобное имя удовлетворится и Коляновым лечением, приписал еще - "международный целитель и диагност". Указал почтовый номер. Сумму гонорара предложил скромную, но удобную: две сиреневые купюры (в местной валюте) или одна желтая, равная по значению двум предыдущим. Кроме денег и фотографий (размером не более чем 9на12 см, чтобы умещались в стандартном письме), настоятельно попросил высылать пустой конверт с маркой и надписанным адресом отправителя для незамедлительного ответа. Успех полнейшего исцеления определил в 99,8%, верный же диагноз гарантировал стопроцентно.
Потратиться довелось основательно: почтовая ячейка, объявления в городских и центральных газетах, небольшая с виду, но вместительная дерматиновая сумка с несколькими отделениями для получаемых и ответных писем, наконец, отпечатанное и размноженное на ксероксе ответное письмо, полное медицинских терминов, астрологического бреда и пространных советов, ради чего Коляну пришлось несколько раз побывать в библиотеке.
Не сразу, но Дело пошло. Корреспонденцию он изымал по ночам и тормошил в кабинке общественного туалета. Там же вкладывал в пустые конверты ответные письма (задаром, как человек честный, гонорар он получать не хотел), которые отсылал не сразу, а выждав некоторое время.
Кроме денег оставлял себе редкие фотографии красивых девушек и женщин. Все прочее выносил и выбрасывал в разные мусорные баки и контейнеры.
Через какое-то время дураки кончились. Письма стали приходить реже, но с угрозами и без денег. Подходить к почте стало опасно - вычислить Коляна было трудно, но вполне возможно.
Увеличив все-таки и немало свой начальный капитал, Колян сменил имидж и поприще. Снял однокомнатную квартирку в частном секторе, у профессионального клошара, который появлялся дома раз в три дня, чтобы помыться в душе, сменить грязные лохмотья на чистые и получить плату за жилье - пять бутылок джина и бутылку тоника. Основательно выспался. Прикупил кое-что к гардеробу. Коротко постригся. Отрастил усы и бородку типа Арамис. Приобрел на рынке очки "хамелеон" со стеклами без коррекции, но в тонкой оправе.
Пришлось обратиться к медицине. Проблема состояла в том, что если наколка на плече и сошла бы за прихоть ученого-востоковеда, то наколка на руке явно говорила о вещах романтических, но к нынешнему имиджу не подходящих. А главное, была еще одна, та, что могла подвести Коляна в самые ответственные моменты планируемой деятельности, так как находилась не там и выражала не то (то есть находилась именно там и выражала именно то). Операция неприятная и дорогостоящая, но Колян вытравил даже японского дракона на плече - работа предстояла интеллигентная, и особые приметы были ни к чему.
Теперь, когда настало время знакомиться, он обратился к тем же газетам. Клиентура подбиралась тщательно: отношения только серьезные (других Колян не признавал), возраст - от ... и до ..., можно с ребенком, районы проживания - чтобы не пересекались.
На свидания он приходил вовремя, на кофе, кино и другие мелкие увеселения тратился охотно. Был обаятелен, внимателен, нежен, неутомим. О себе говорил по-разному: имен и профессий много. Достаток свой обозначал, как скромный, но неуклонно стремящийся к среднему.
Все моральные обязательства имеют материальный эквивалент, в чем скоро убеждались подруги Коляна. Мало ли на что можно дать денег близкому человеку, почти нынешнему уже спутнику жизни. На билет, разумеется, только на свой, в Париж; на первый взнос за машину, которую они же вместе и выбирали; на покрытие части расходов по устройству свадебного банкета...
Через какое-то время с Делом пришлось завязать. Страна маленькая и выгуливать клиенток стало опасно. Кроме того, Колян устал. Не резиновый же он, в конце концов.
Начальный его капитал мог уже считаться первичным. Он спрятал очки, сбрил усы и бороду, выходную, но засвеченную одежду отдал хозяину квартиры, который на период дождей вернулся домой.
Затем Колян уехал на юг - в недорогой отель с пятиразовым питанием.
Он появился другим человеком (в прямом, а не в переносном смысле слова). То есть поправился на восемь килограммов, перекрасил волосы и цвет глаз изменил с помощью контактных линз, приобрел у спецов новое удостоверение личности, согласно которому, временно конечно, из Коляна превратился в Толяна.
Потом уже Толян снял приличную квартиру в приличном районе, подписав документы у маклера на полгода с предварительной оплатой. Получив ключи и копию сего документа, начал действовать.
Через несколько месяцев, проведя тщательную подготовку, он заключил в течение одной недели восемь предварительных договоров о продаже злосчастной квартиры под именем уже настоящего хозяина, все данные которого были благополучно указаны в документе о съеме. С каждого покупателя Колян-Толян, он же домовладелец, содрал авансом от пяти до десяти процентов стоимости покупки.
Разумеется, он исчез, а через какое-то время появился опять в своем почти натуральном виде, только теперь это был хорошо одетый гражданин, с чековой книжкой и даже с постоянным местом работы. По документам он являлся работником крупной охранной компании, что практически означало пребывание ночным сторожем на стройке.
Дежурить по ночам, Колян уговорил все того же своего знакомого клошара, которому было, собственно, безразлично, лишь бы хватало до утра джину с тоником, тем более что тоник он употреблял скорее из принципа, чем по любви.
В его же квартирке Колян поселился снова, но уже официально, сделав там, в меру теперешней своей брезгливости, косметический ремонт.
Нормальный статус был Коляну необходим - он начал хлопотать об иммиграции в США, Канаду, Германию, Новую Зеландию и Австралию одновременно.
Мариша оказалось полностью на мели. Во-первых, начался отлив, а заходить дальше в море она боялась, так как плавать совсем не умела. Во-вторых деньги кончились. И вообще, ничего в этой жизни не складывалось, хоть в самом деле топись, несмотря на неумение плавать.
Вполне солидный с виду человек заморочил ей голову и все остальное, но оказался женатым, причем дважды. Подружка, еще со школьной скамьи, у которой Мариша жила уже около года, забеременела и стала коситься на нее и на своего мужа, и совершенно зря. Мариша трижды отшивала настырного придурка - на кой черт ей сдался этот полунищий женатик?
Свою карьеру на новом месте она начала с просмотра объявлений в газетах. И сама дала объявление - хочу мол, с серьезными намерениями... Но попадались исключительно маньяки или полные кретины, а если и случался человек приличный, то на второе свидание не приходил, как будто что-то чувствовал.
Были и такие, что сами последний сыр без соли доедали, а туда же - подавай им спутницу.
Чего-чего, а дешевой романтики в ее жизни хватало. Мариша желала стабильности на какое-то время, а там - уж если замутить чего-нибудь, то по крупному.
Как-то раз на встречу прибыл симпатичный абонент. Они весело провели вечер, но когда дошло до главного и выяснилось, что к ней нельзя, кавалер быстренько попрощался и ушел, не уточнив даты следующего свидания. А ей этот тип понравился - проскользнуло между ними что-то почти душевное.
Было и так, что в состоянии близком к депрессивному, она отправила письмо одному целителю по объявлению в газете и, хотя заочное лечение не оплатила, получила ответ, где кроме рецепта для полоскания подмышек, ей была обещана удача в середине следующего июня. Про удачу Мариша поверила, а подмышки полоскать не стала. Но скоро и лето назначенное подойдет к концу, а предсказание еще не сбылось.
Хуже всего, что денег не просто не было, а существовал огромный долг банку, из-за которого ей перекрыли возможность выехать из страны - ее имя фигурировало в компьютерах на всех таможнях. И случилось это по исключительной глупости. Вовсе не на тряпки потратила Мариша несусветные тысячи. Она их даже не видела.
Дело в том, что Мариша затеяла Дело. То есть Службу Знакомств. Она добывала девушек и парней, готовых на серьезные отношения здесь и за рубежом, а ее компаньон взял на себя остальные, в том числе и финансовые заботы. Но, когда все относительно наладилось и Мариша стала подумывать, как избавиться от компаньона, тот, не соблюдая очереди, избавился от Мариши, а точнее, как в воду канул, прихватив настоящую и будущую прибыли, но оставив неоплаченные ссуды на ее счету.
Сама же Мариша, тоже будучи готова на серьезные отношения заграницей, даже не успела подобрать для себя достойный вариант. А теперь поезд ушел, самолет улетел, и теплоход, соответственно, уплыл.
Если тебя собираются посадить в долговую яму, а верный твой почитатель оказался дважды женат, и лучшая подруга, у которой ты бесплатно и давно проживаешь, уже не намекает, а прямо говорит, что пора выметаться вон, нужно что-то предпринимать.
Некоторые возможные, на первый взгляд, варианты последующего существования были неприемлемы по различным причинам:
1. безусловная зависимость от одного или нескольких негодяев;
2. жесткая конкуренция;
3. определенный риск для здоровья (могут просто заразить, а могут и поломать ребра);
4. физический износ;
5. скучающие (и пьющие по меньшей мере) товарки, без которых нигде не обходится;
6. недремлющее око полиции; и наконец, моральные принципы, главный из которых - лучше продавать чужое, чем свое.
Варианты последующего несуществования тоже отпадали: Мариша как-то наглоталась дряни по несчастной любви, а скорее из юношеского идеабилизма, и ей не понравилось.
Необходимо было найти компромисс, то есть нового спонсора с квартирой и без семьи.
Перед тем, как пойти на охоту, охотник решает простые вопросы: на кого, где и когда охотиться и какое применить оружие?
На кого? - не до жиру..., как говорится.
Где? - на маленьких вернисажах, в камерных концертах и в других культурных местах.
Когда? - немедленно!
Мариша пошла на охоту отнюдь не с рогатиной: оделась скромно, но не дешево, заметно, но не вызывающе: умеренная косметика, повседневно выходная прическа, французские духи...
Мелькнула также мысль потолкаться в некоторых посольствах и консульствах, а так же в iотариальных конторах, занимающихся оформлением документов на выезд.
Симa и Сема ладили, в общем, не плохо. Одна беда - это было давно.
Сегодня, на чужой территории, все пошло кувырком. Сима не пожелала делить тяготы семейной жизни с Семой, а нашла себе садовника-подрядчика, несмотря на восемь лет совместной жизни и грудного ребенка.
Ребенку специалист-садовник обещал дать высшее образование, а Симу - обеспечить по гроб жизни свежими цветами и, возможно, помидорами.
А вот именно жениться на Симе специалист не обещал, то есть обещал, но когда-нибудь потом. Поэтому она оставила и его чтобы вернуться к Семе (на новом месте статус замужней дамы ценился не меньше денег, ведь незамужних здешние мужчины хватают за все места без предупреждения).
Сема ничего не простил, но временно затаился, а Сима прикинула, что поживем, мол, а там увидим...
Еще до Симиного ухода и возвращения, они решили купить квартиру, в надежде таким образом укрепить расшатавшийся брак, но напоролись на жулика. Хорошо еще, что потери выразились в тысячах, а не в десятках тысяч, и ссуд брать не пришлось, но ушли почти все деньги, вырученные от продажи недвижимого и другого имущества на предыдущей родине.
В то время, когда Сима еще не вернулась, Сема попытался устроить свою дальнейшую личную жизнь, в связи с чем обратился в популярную Службу Знакомств. Но процветающая с виду фирма разорилась в одночасье (или с самого начала идея запланированной любви была обречена на провал), и роскошный офис на центральной улице долго стоял закрытым, а затем там обосновалась какая-то нотариальная контора - было бы что оформлять.
И с работой не заладилось, несмотря на оба высших образования. Нужно было заканчивать какие-то курсы, рассылать автобиографии и вообще суетиться. Они же упустили время, пока разбирались со своими семейными неурядицами. И пошло мытье полов, бензоколонки, мрачные душные мастерские - и это за копейки, честное слово.
Кроме всего нехорошего, Сема влюбился. Это случилось тогда, когда он пытался наладить свое будущее и настоящее посредством Службы Знакомств. Предметом страсти оказалась барышня распорядительница из вышеназванной конторы, настолько вежливая и внимательная (от чего Сема давно отвык), что деловую предупредительность с ее стороны он принял за нечто личное. Состоялась даже встреча под луной с продолжением в Семином, тогда холостяцком, жилище. И хотя он прогусарил полумесячный доход и в ночи не оплошал, барышня пропала безадресно и безтелефонно вместе с этой самой Службой.
О потраченных деньгах Сема не жалел, но столь резко оборвавшаяся любовь не давала ему покоя. Он не верил, что все кончилось, оглядывался на улицах... Сердце екало при каждой очередной ошибке, но надежды на встречу Сема не терял.
Дома он раздражался по пустякам, да и непустяков хватало. Сима тоже не упускала возможности затеять скандал - обстановка была еще та...
В редкие минуты семейного мира они пытались поговорить и во всем разобраться. Все беды сводились к стране проживания.
На очередной семейной сходке было решено эмигрировать и попытаться начать все заново. В данном направлении и прилагались с тех пор их индивидуальные и совместные усилия.
Не без щемящего сердце ощущения вошла Мариша в свой бывший офис.
Интерьер почти не изменился - та же приемная, только вместо свадебных фотографий обретших (или как бы обретших) семейное счастье Маришиных подопечных повсюду висели репродукции невнятных картин и копии с различных дипломов и удостоверений. Нетронутой оказалась карта на стене с отмеченными цветными флажками самыми престижными городами Мира. И сейчас, как при Марише, здесь торговали надеждой.
Она присела на полумягкий диван и оглядела ожидающих приема людей.
Клюнули сазу двое: сероглазый шатен лет тридцати, одетый в хороший светлый костюм, да еще один примерно того же возраста, полноватый, в очках, который был явно при ненатуральной блондинке с нахальным макияжем и умудрялся одним глазом смотреть на нее, а другим - на Маришу.
Шатена Мариша где-то видела, но где и когда вспомнить не сумела, а вот второго - узнала моментально. Она встала и спокойно вышла на улицу, встреча с бывшими клиентами в ее планы не входила.
Первым очнулся Сема. Объявив жене, что ему необходимо купить сигареты, он выскочил вслед за Маришей.
Колян, признаться, опешил. Он не очень-то верил в судьбу, но верил в случай, а эта красотка не впервые появилась на его пути. Ее фотография занимала почетное место в коллекции собранной во времена "целительства и диагностики", а еще - он встречался с Маришей, играя роль идеального спутника жизни. Тогда Колян почти увлекся и только высочайшая идея спасла его, в последний момент.
Кстати о случае: напротив на диване устроилась парочка, которой Колян в свое время удачно продал три страницы отпечатанного текста за неполный десяток тысяч долларов.
Он мысленно сплюнул три раза и, выразив шепотом самому себе благодарность за идеальное умение перевоплощаться, направился к выходу. Там он столкнулся с Семой и пропустил его вперед, хриплым голосом сказав: "Пардон".
Сима же, витая в облаках австралийского неба, даже не обратила внимание на возникшее в комнате минутное оживление.
После некоторых размышлений Сима и Сема решили податься в Австралию.
"Послушайте новости, - говорил Сема, - обо всем передают, а об Австралии - ни звука, значит туда и нужно ехать".
Примерно так же рассуждала и Сима: " В США бандитизм и напряженный жизненный ритм; в Канаде холодно; в Германию - не поеду из принципа; Новая Зеландия - это уже чересчур: о ней вообще никто ничего не знает; а в Австралии - скука и кенгуру. Если самой выбирать себе проблемы, я предпочитаю скуку и кенгуру".
Симин же и Семин грудной ребенок правом голоса еще не обладал, но влиял положительно на общий возрастной ценз, установленный австралийскими законами для иммигрантских семей.
Колян же выбрал Канаду. Туда было легче пробиться, чем в другие oлебные места. Там был климат, позволяющий носить костюмы... Еще он хотел говорить по-французски и даже начал изучать язык по самоучителю, а кое-где в Канаде говорили именно по-французски.
Почти сразу он увидел Маришу. Она разговаривала с Семой, и Колян решил переждать. Говорил, собственно, Сема, а Мариша что-то отвечала лениво и не заинтересованно. Сема посмотрел на часы, написал что-то на каком-то обрывке, отдал его Марише и отошел. "Если вдруг, когда-нибудь...", - расслышал Колян его бормотание и пошел за Маришей.
-Пардон, - сказал Колян, тронув Маришу за рукав. - Еще недавно я носил бородку и очки, а теперь побрился и подлечил зрение. Мы встретились с Вами единожды, а затем я уехал в срочную командировку на юг. Меня зовут...
"Тогда его звали иначе, - подумала Мариша, но решила не вдаваться, - а вдруг это шанс?".
У них заладилось. Вскоре Колян знал о Марише все, что ей было нужно, и она о нем знала все, что ей было нужно. Колян ей очень сочувствовал: "Бывают же такие подонки", - говорил он о Маришином компаньоне.
Колян совершил поступок: он оплатил Маришины долги и занялся оформлением их совместного отъезда.
Против Канады Мариша не возражала, не нравилось ей только, что на счету у Коляна денег оставалось минимум. Поэтому она опять втихую начала выходить на охоту.
За несколько дней до отъезда Мариша позвонила Семе, и этот счастливчик, в тайне от жены, спрятал ее в приличной гостинице, которую сам же и оплатил.
До последнего момента Колян искал Маришу. Хотел даже обратиться в полицию, но побоялся. Так и улетел без Мариши и почти без денег.
Через несколько дней улетал и Сема - он рыдал.
С Семой, разумеется, улетели Сима и грудной ребенок, решительно настроенный на получение в Австралии высшего образования.
А у Мариши, наконец, человек случился - некий садовник-подрядчик, который вскоре женился на ней и, должно быть, мало ему не показалось.
Колян, по слухам, погорел в Квебеке на чем-то серьезном из-за плохого знания языка и живет теперь в тюрьме, где познакомился с бывшим Маришиным компаньоном. У Коляна началась ностальгия, в связи с чем он попросил местного художника наколоть ему на лопатке японского дракона.
Сима в Сиднее, что называется, сделала карьеру и работает директором филиала солидной американской фирмы. Она окончательно ушла от Семы и наняла десяток репетиторов своему уже не грудному ребенку.
Сема в том же Сиднее работает начальником смены на крупном заводе. Раз в два года он берет двухмесячный отпуск и ездит по городам и странам в надежде отыскать родственную душу. Пару раз его уже надували, то есть обманывали, но не так сильно.
Кстати, бывший знакомый Коляна - профессиональный клошар долго еще работал ночным сторожем на стройке. Он совсем бросил пить тоник, а на сэкономленные деньги заполнил как-то карточку государственной лотереи. Разыгрывались семь миллионов долларов. Половину из них он и выиграл, а вторую половину выиграла школьная подруга Мариши, которая (после того, как родила тройню) заполняла карточки лотереи еженедельно.
Маришина подруга купила виллу на берегу моря, и клошар тоже купил виллу. Теперь он уже не стирает свои лохмотья, а раз в три дня покупает новые.
Виллу у него a?aiaoao миллионер из Новой Зеландии, о котором известно, что раньше он жил здесь, затем уехал, разбогател и опять вернулся, еще говорят, что у него две жены.
Клошар теперь ходит мыться в сауну при Кантри-Клубе, а пьет исключительно виски с содовой, но содовую доливает в стакан символически.
Иногда он навещает мужа Маришиной подруги, с которым познакомился и подружился при торжественном получении выигрыша.
Они сидят на веранде, выпивают, смотрят на море и говорят о том, что неплохо было бы куда-нибудь уехать, тем более, деньги есть.
-Радость моя, - сказала Мира, - мне пора ехать домой, родители, наверно, с ума сходят.
-Конечно, - сказал Рыжий.
Он попытался понять, почему его так тянуло к ней, еще недавно - во время летних каникул.
Отчуждение ощущалось вполне. Внутренне он находился уже не здесь, хотя еще не в далеком городе, куда нужно было добираться через столицу, сначала самолетом, потом поездом.
-Позвони мне как только доедешь, - попросила Мира.
Переступая через тюки, чемоданы и спящих людей, они вышли из здания аэропорта.
Остановили такси.
"Словно вырвалась на свободу, - подумал Рыжий, вытирая с губ остаток Мириной помады. - Духота, запах пота - не ее стиль. Одна блузка на ней дороже всех моих тряпок".
Он разговорился со старичком, провожавшим длинноногую, желтоволосую девчонку, которая сидела на полу, облокотившись на неподъемный с виду рюкзак.
-Не могу ждать, - жаловался старичок. - Как я доберусь, если не успею на автобус?
-Поезжайте, - сказал Рыжий, - я ей помогу.
-Танечка, - позвал старичок, - молодой человек за тобой присмотрит.
-Не надо за мной смотреть, уезжайте и все, - сказала Танечка.
-Племянница. На даче у меня гостила, - шепотом сообщил старичок, - как я с ней намучался.
Рейс опять отложили, теперь - до утра.
-Пойдем в зал для иностранцев, - предложила Таня, - там удобнее.
Рыжему подобная мысль и в голову прийти не могла.
-Нас не пустят.
-Скажу что-нибудь по-французски, я на инязе учусь.
Никто у них ничего не спросил. Таня вошла нахально, будто так и надо, Рыжий постарался не отставать.
В зале для иностранцев было чисто, свободно и пахло не потом, а мятой и карамелью.
Устроились в мягких креслах.
-Девочка тебя провожала, красивая, как Юдифь, - сказала Таня.
-Да, - согласился Рыжий.
-Твоя девочка?
-Теперь не знаю, меня целый семестр не будет.
-Где ты учишься?
-В медицинском.
-А французский я знаю с детства, - сказала Таня, - бабушка научила.
-Трудно поступить на иняз? - спросил Рыжий.
-Не очень.
-Кто твои родители?
-Папа - большой начальник, проектирует самолеты, но это секрет.
В зал вошла девушка в униформе и предложила пройти на регистрацию пассажирам нескольких отложенных рейсов - то есть улететь вне очереди на единственном сегодня самолете.
-А, если у нас другой рейс, но мы очень спешим? - спросила Таня по-английски.
-Идите, - согласилась девушка.
Регистрация происходила без суеты и давки: чернокожие, арабы, полдюжины болгар, пожилая пара восточноевропейцев...
Кроме одежды, свои от чужих отличались выражением глаз. Но Таня - столичная штучка - взгляд имела нездешний, а Рыжий нацепил темные очки-капли, купленные у моряка дальнего плаванья. Что же касается одежды, то во-первых, город портовый - все от фирмачей, а во-вторых, даже иностранная публика пообмялась и поблекла за долгие часы ожидания.
Очередь продвинулась. Вместе с билетами предъявляли паспорта.
-Вы же наши, - удивилась женщина за стойкой, - вам сюда нельзя.
-Ну, пожалуйста, - потянули хором Таня и Рыжий, - мы в институт опаздываем...
В очереди засуетились - спор приобрел международный характер. Оказалось, что иностранцы вполне понимают по-русски.
-Можно всем, - сказали чернокожие.
-Можно, у них ведь билеты, - сказали арабы.
-А почему нельзя? - заинтересовалась пара пожилых восточноевропейцев.
Болгары промолчали.
-Проходите, - решила, наконец женщина за стойкой.
Прошли во внутренний зал.
-Ничего себе интерьерчик, - заметил Рыжий, - и бар, как в американском фильме. Жаль, что ночью не работает...
Подъехали к трапу.
-Группу пропустите. Раз, два, три, четыре ... двадцать четыре - все.
Они оказались в самолете.
-Спать пора, спать..., - сказала Таня.
Рыжий попытался опустить спинку сидения - ничего не вышло.
-Кончилась заграница, - сказал он.
-Ты сядешь в нормальное кресло, а я в поломанное, - распорядилась Таня, - теперь откинь спинку и подлокотник.
Она свернулась, поджав ноги на своем сидении, а голову положила Рыжему на колени.
-Укрой меня кофтой, - попросила Таня.
Рыжий не удержался и поцеловал ее в губы и в закрытые глаза.
-Из аэропорта поедем к моей сестре, - сказала Таня, - это недалеко. Она уйдет на работу, а мы поедим и отдохнем. Успеешь на свой вокзал.
В столице, за поездку на такси "недалеко", Рыжий заплатил треть всех денег, выданных ему родителями на первое время, но посмотрел на Таню и подумал: "Оно того стоит".
А сестра оставить их одних в квартире не решилась и на работу не ушла.
-Пойду я, - сказал Рыжий.
-И я, - сказала Таня.
Дошли до автобусной остановки.
-Будешь в городе, позвони.
Любка оказалась на чердаке, оборудованном под квартиру, где в двух комнатках со скошенными потолками жили студенты медики, а остальная -
центральная часть служила кухней, прихожей, столовой и гостиной одновременно. Там же, из важного, находилась уборная за фанерной перегородкой.
Семнадцатилетняя Любка могла выпить сколько угодно, не отказывалась от иглы и колес, когда угощали, и спала со всеми, кроме Бенчика.
Сегодня не шумели. Катя-медсестра, приходящая жена Левы, варила макароны. Рядом, на плите, в металлической коробочке кипятился шприц.
-У нас где-то было яйцо, - вспомнил Рыжий. - Кто его съел?
Посмотрели на Бенчика.
-Это он, - догадался Лева, - когда мы уходили сдавать бутылки.
-Да, я сделал себе яичницу, - живот Бенчика колыхнулся между спортивными рейтузами и короткой футболкой. - Я раб своего желудка.
-Нехорошо, - сказал врач-интерн Сеня, хотя ему-то до яйца не было никакого дела, он жил не здесь и питался прилично, - оно же общее.
Бенчик понял, что над ним издеваются.
-Тебе и Любка не дает из-за твоего антиобщественного поведения, - сказал Зорик.
Любка заерзала у него на коленях. Она была в вечернем платье, в котором неделю тому назад не вернулась домой с гулянки.
-Сходила бы белье сменить, родителей успокоить..., - предложил Рыжий.
-А пошли они...
-У нас разный социальный статус, - заявил Бенчик. - Она блядь, а я интеллигент во втором поколении.
Любка заплакала и ушла в спальню.
-У нее папа генерал-майор, о каком статусе ты говоришь? - Лева прихватил шприц и пошел за Любкой.
-Она же себе стирает, - сказала Катя, - вон, висит на батарее.
-Я знаю наизусть триста стихотворений Пастернака, - настаивал Бенчик.
-Почитай, - попросила Катя.
Он ломаться не стал:
"Не как люди, не еженедельно,
Не всегда, в столетье раза два
Я молил тебя членораздельно..."
Появился Лева.
-Все, - ответил он на вопрошающие взгляды, - у меня ничего не осталось.
-Бенчик, - позвала Любка, - иди ко мне.
-Иди, - сказал Зорик, - пора с этим кончать, с девственностью твоей, я имею ввиду.
-Не пойду, я ей не верю...
-Иди, - сказал врач-интерн, - если что - вылечу.
-Гнали б вы ее, - посоветовал он, глядя во след Бенчику. - Надоело вас лечить.
-Рыжий ее привел, пусть и уводит, - предложил Лева.
-Не хочу я грубить женщине, с которой живу, - сказал Рыжий, - но иначе она не уйдет.
-А папа-генерал подал в розыск, - сообщила Катя.
Из спальни выскочила Любка.
-Ой, не могу я с этой жирной свиньей..., - и засмеялась.
Вышел Бенчик, взлохмаченный, раскрасневшийся...
-Пусть убирается, она здесь не живет.
После ужина Катя забрала коробочку со шприцем и ушла домой. Лева проводил ее и вернулся - Катины родители его и на порог не пускали. А поздно вечером все, кроме Любки, отправились на переговорный пункт. Сеня принес телефонистке шоколадку. Он первым получил разговор и минут через двадцать, ушел.
-Мама, - кричал Бенчик в телефонную трубку, - пришли мне другие трусы, мои совсем порвались.
К часу ночи - переговорили.
Возле дома стояла милицейская машина.
-За Любкой приехали, - предположил Рыжий.
-У меня все равно ничего не осталось, - сказал Лева.
-Повезло, - отозвался Зорик.
-Зайдем или нет? - спросил Бенчик. - Не ночевать же на улице в тридцатиградусный мороз...
Сеня, врач-интерн, будущий специалист по кожно-венерическим заболеваниям, снимал шестиметровую комнату в старом деревянном доме.
Раньше он проживал по соседству, на чердаке разгороженном фанерой на несколько комнатушек, с компанией приятелей студентов.
Студенту Сене это подходило, врачу-интерну - не годилось. Совместное недоедание, недосыпание, попойки не вязались с напряженным рабочим днем и периодическими ночными дежурствами.
Домом владела моложавая разведенка, у нее были две дочки-погодки четырех и пяти лет, старая мать, всегда сидящая на табурете, возле газовой плиты, и почти английский дог - сука по имени Альма.
Несколько лет тому назад разведенка выгнала мужа за пьянство и тогда же взяла щенка - дом охранять.
Со временем обида на вообще мужчин притупилась, и она решила: "Пусть будет жилец - тем более, доктор".
Комнатка оказалась теплой и светлой. В ней помещались кровать, книжная этажерка, небольшой стол и старое, с большим зеркалом, трюмо. В качестве шкафа Сеня привык использовать свои чемоданы.
Единственным недостатком было то, что на притолоке, вместо двери, висела занавеска.
В первое же воскресенье, Сеня решил постирать. Он наполнил ведра из колонки которая находилась на улице, согрел воду на плите и одолжил у хозяйки небольшое корыто. Не прошло и часа, как первая рубаха была выстирана.
-Ладно, - сказала хозяйка, - если наносишь воды я и твое постираю. Чуть больше белья, чуть меньше - какая разница.
Вечером Сеня лег пораньше, чтобы полистать в кровати медицинский атлас дореволюционного издания доставшийся ему по случаю и не дорого.
В комнату вошла разведенка-хозяйка. Поскольку не было двери, то и стучаться было незачем.
-Что-то ты рано лег, - констатировала она факт и присела на край кровати.
На ней была байковая ночная рубашка до пят с застегнутым под самое горло на мелкие пуговички воротником. Несмотря на рубашку, она казалась
вполне голой. Байка напряглась на больших и явно твердых сосках, обтянула бедро...
Кровать под весом ее заскрипела, женщина была ничего себе - из крупных.
-Что там у тебя? - она взяла в руки атлас, - бабы голые и мужики...
Он объяснил.
-Мне утром на смену, - сказал он.
-Всем на смену, - сказала разведенка.
-Ко мне невеста приедет через неделю, дня на три. Ты не против? - спросил Сеня.
-Пускай, - согласилась хозяйка и махнула рукой, - какая разница...
Ночью Сеня проснулся - кто-то шумно дышал ему в ухо, а по щеке будто елозили мокрой тряпкой. В сантиметрах от своего лица он увидел два налитых кровью глаза.
-Пошла вон, - сказал Сеня.
Сука Альма тяжело вздохнула и отступила.
Сеня дотянулся до трюмо и взял первое, что попалось в руку - большой флакон с одеколоном "Лаванда" для бритья.
Собака отступила еще немного.
Сеня пшикнул в нее из пульверизатора.
Альма выскочила вон.
Утром он проснулся от невыносимого запаха лаванды. Возле трюмо стояли хозяйские дочки, старшая поливала младшую Сениным одеколоном.
-Я парикмахер, - сообщила она.
В комнату вошла бабушка, а за ней - хозяйка.
-Мама, ты опять заблудилась. Девочки, а вы что здесь делаете?
-Слушай, нельзя ли как нибудь дверь поставить? - спросил Сеня.
-А где ее взять?
В тот же день, после работы, Сеня зашел на стройплощадку.
-Продайте дверь, мужики.
-Новых нету, но можно снять с нашего вагончика.
-Сколько?
-Трояк, вместе с замком.
-И с ключом, - уточнил Сеня.
Лектор-любитель, пытаясь объять недозволенное, вяло критиковал Сальвадора Дали. Он демонстрировал дилетантские слайды и альбом, бережно обернутый в целлофан.
Молодые интеллектуалы, не оценив просветительской миссии, свистели, что-то выкрикивали и топали ногами.
Двухметровый детина лет восемнадцати-двадцати (косая сажень, кровь с молоком и так далее), с места произнес речь в защиту сюрреализма вообще и Дали в частности - говорил о бесконтрольном воспроизведении подсознания, о сочетании реальных и нереальных предметов, о виртуозной технике...
-Кто это? - спросил Бенчик, очарованно глядя на великана.
-Мясник с рынка, - ответил Сеня.
-Этот гад украл наш магнитофон, - сообщил Бенчик.
Вчера вечером, вернувшись домой, на чердак (переоборудованный в подобие квартиры), который он снимал вместе с несколькими однокурсниками, Бенчик нашел его незапертым. А минут за пять до этого он встретил на улице вышеуказанного мясника-искусствоведа, тащившего подмышкой магнитофон, очень похожий на тот, что должен был бы стоять, но уже не стоял на деревянном табурете.
-Я могу с ним объясниться, - сказал Сеня, бывший чемпион небольшой области по дзюдо среди юниоров, а теперь врач-интерн - без пяти минут специалист по кожно-венерическим заболеваниям, - но эта горилла дружит с Рыжим - пусть сами разбираются.
Спор о сюрреализме достиг температуры кипения и начал испаряться. Вышли на улицу.
-Здесь минус двенадцать, - объявил Бенчик, - а у нас еще лето. Я до ноября в море купался.
-Ты-то не мерзнешь, с такой жировой прослойкой, - сказал Сеня.
Рыжий пил воду из-под крана, не отрываясь, большими глотками.
Зорик сидел за столом, обложенный тетрадями и атласами, и вид имел несчастный.
-Катя ширь принесла, а у меня курсовой, - пожаловался он.
-Брось учиться, - посоветовал Сеня, - чтобы найти вену, не обязательно быть врачом.
В одной из комнатушек шумно возились Катя и Лева. Их совместная жизнь заканчивалась вечером, после чего Катя возвращалась к родителям, которые Леву не признавали, несмотря на официальное свидетельство о браке, выданное молодой семье районным загсом.
-Он - не мясник, а ученик мясника, - зачем-то объяснил Рыжий, выслушав доклад Бенчика об очередном заседании молодежного интеллектуального клуба. - Я из него магнитофон с потрохами выбью.
Через день Рыжий вернулся с магнитофоном.
-Он говорит, что просто взял послушать. Пришел ко мне, а я спал, и дверь была не заперта. Вы же сами не велели закрываться, когда я сплю.
-Тебя не добудишься, - подтвердил Лева.
Рыжий сунул руку за пазуху и достал бутылку вермута.
-Кстати, магнитофон не работает, а это я взял в качестве компенсации.
-Ты бы лучше кусок мяса принес, - сказал Бенчик, - или, в самом деле, каких-нибудь порошков.
На столе лежали: огурец-переросток, десяток средней величины помидоров, пучок укропа, два пучка крупной редиски и связка молодого лука. Кроме того, в полулитровой банке белела неровной поверхностью деревенская сметана, купленная хотя не на рынке, но в кооперативном магазине под названием "Дары природы" - дар, который обошелся недешево.
-Сметану можно было не брать, - заявил Рыжий, - я предпочитаю с маслом.
-Хозяин-барин, - объяснил Сеня, - а хозяин здесь я.
Сеня, совершенно один, снимал шестиметровую комнату в частном деревянном доме. Рыжий, он же студент мединститута, посетил своего земляка и приятеля солнечным весенним утром в воскресенье.
-Жрать хочется, - сообщил он с порога.
Врач-интерн Сеня еще вчера получил зарплату в кожно-венерическом диспансере, но потратиться по-человечески не успел, так как сразу же вышел "в ночь" - на дежурство.
-Весной нужно есть витамины, - сказал он, - но в это время года их можно достать только на рынке.
На всякий случай заглянули в овощной магазин, где увидели чудо: на прилавке лежали свежие огурцы.
-Парниковые, - разочаровался было Рыжий, - но пахнут...
Каждый огурец был размером с хорошую скалку.
-Возьми для своей малолетки, - предложил Сеня, - пусть попользуется.
-Пусть пользуется тем, что есть, - сказал Рыжий.
Купили самый большой.
Зашли в "Дары природы".
-Нам бы сметану, - попросил Сеня, - густую, чтоб ложка стояла.
-От этой все что угодно встанет, - пообещала продавщица, - подфартило вам, мальчики.
Показали продавщице эротический огурец.
Конской колбасы и косульего мяса решили не брать.
Следующим и последним был рынок.
-Тут прилавков больше, чем продавцов, - сказал Сеня.
Пошли вдоль рядов, ориентируясь на самую большую кепку. Где-то там должны были находиться помидоры...
-Как ты теперь доживешь до аванса? - спросил Рыжий.
-Не хлебом едимым..., - отвечал врач-интерн.
Овощи Сеня мыл и нарезал сам. Рыжему доверилось принести тазик с хозяйской кухни.
-Перчику не забудь, - говорил Рыжий.
Как всегда, подготовка к процессу еды, оказалась интереснее и острее самого процесса. Ели ложками. Объелись за несколько минут, не проглотив и половины. Потом сидели отстранено, думали - каждый о своем.
Кто-то давно уже скребся и поскуливал за дверью, запертой предусмотрительно на ключ изнутри. Открыли. В комнату ввалился среднего роста толстяк.
-Здравствуй, Бенчик, - сказал Сеня.
-Что это у вас? - простонал Бенчик, инстинктивно хватаясь за ложку.
Из-за нелетной погоды он опоздал на неделю.
-Группа в колхозе, а ты поработаешь в общежитии, пока иностранные студенты не съехались, - распорядились в деканате.
-А нельзя ли там место получить, - закинул Бенчик, - а то я уж который год квартиру снимаю?
-Не мы решаем, кого можно поселять с иностранцами, а кого нельзя, - ответили в деканате.
Ему пришлось обосноваться в столетнем деревянном доме на чердаке, разгороженном на комнатушки деловитым хозяином.
В общежитии Бенчик разыскал коменданта и получил наряд на работу в библиотеку. Перезрелая девушка (библиотечный стандарт) в немодных очках, рутинного цвета костюме и с клубком волос на затылке поручила ему сортировку книг по алфавиту.
В перерыве он пошел в столовую. Очередь состояла из иностранных студентов. Один из них разволновался, глядя на тефтели.
-Положите мне только гарнир, - попросил он по-французски.
Раздатчица не поняла. Бенчик понял и объяснил.
-Тут все свежее, - сказала она, - плохого у нас не бывает.
-Этот парень, наверное, мусульманин, - предположил Бенчик, - ему свинину
нельзя.
-Бедненький, - посочувствовала раздатчица. - Что же это их присылают, а денег на еду не дают? - и обильно полила мясной подливкой картофельное пюре.
Мусульманин обалдело уставился на тарелку.
После обеда Бенчик вернулся в библиотеку. Среди учебников и пособий он отыскал несколько сборников поэзии "серебряного века" для англо-говорящих изучающих русский язык. К каждому стихотворению прилагался английский перевод. Авторы были такие, что Бенчик сразу бросился в атаку.
-Я хотел бы взять эту книжку, у вас там еще есть.
-Насовсем дать не могу, - сказала библиотекарь, - возьмите, конечно, но верните когда-нибудь.
Она сняла очки и распустила волосы.
"Юная совсем, - удивился Бенчик, - красивая, как Афродита..."
-Я знаю наизусть триста стихотворений Пастернака, - похвалился он.
-Почитаешь мне после работы? - спросила Афродита.
В дверях замельтешил комендант, пропуская кого-то ответственного.
-Вы с ума сошли, - прошипел ответственный, - иностранца заставляете работать.
Загоревший за лето, отрастивший длинные кудри и одетый по южной моде в кирпичного цвета штаны, Бенчик, в самом деле, выглядел не по-местному.
-Больше не приходи, - шепнул ему комендант.
-А справка для деканата?
-Я подпишу.
Бенчик проводил Афродиту.
"...Тупик, спускаясь, вел к реке..."
-Холодно, - сказала она. - Зайдешь? Чай? Кофе? Бутерброд с колбасой или с сыром?
"...Ты с ногами сидишь на тахте..."
Бенчик задержался на некоторое время.
"...Спи, царица Спарты,
Рано еще, сыро еще..."
-Что же им во мне не нравится?
-То, что мне в тебе нравится.
-Например?
-Например, нос.
-Чем больше у мужчины нос, тем больше у него...
-Что-то я не замечала.
-Где это ты не замечала?
-Вот дурак, я же все таки медсестра.
-Нужно снять квартиру, - настаивал Лева. - Зорик все вечера в прихожей сидит, ты ему ширь таскаешь. Нарвешься...
-Не поймают, - отвечала Катя, - я не наглею.
-У меня денег нет передачи тебе носить.
-А говоришь - квартиру снимем. Выпил бы с моим папашей пару раз в какой-нибудь забегаловке, так ведь ты не пьешь.
-Я не пью? - удивился Лева.
-Ты как-то не так пьешь.
-В самом деле, пьем мы с ним по-разному, - согласился Лева.
-Что же делать?
-Уговори родителей позволить мне пожить у вас.
-Я их обязательно уговорю, - неуверенно пообещала Катя. - Временно и без прописки. А как только ты закончишь институт и получишь распределение - мы уедем.
-Им объясни, я-то сам все понимаю.
-Наверно, тебе нравится на чердаке, - сказала Катя. - Шлюшки всякие приходят, и генерал-майорская дочь...
-Клянусь, я чист, как Бенчик, - поклялся Лева. - Просто жалко ее, совсем еще девчонка.
-Мне ее тоже жалко, но и себя жалко.
-А Бенчик то хамит, как в трамвае, то стихи ей читает. Кому он нужен, этот Пастернак...
-Узнаю - убью, - предупредила Катя, - умрешь во сне от передозировки.
-Купи ребятам вермута, - попросил Лева, - вечером Сеня приведет свою невесту показывать.
-Почему мы должны всех поить? Я не так уж много зарабатываю.
-А почему они должны слушать, как ты стонешь по вечерам за фанерой?
-Тебе не нравятся, мои стоны?
-Нравятся, но могла бы и потише.
-Потише не получается, - сказала Катя.
В раннем детстве Зорик любил все фильмы подряд, но со временем понял, что хорошим является только цветное кино .
А сейчас его забирали в армию.
Вообще-то в армию его забирали уже два года, с тех пор, как турнули из института, а заодно - из комсомола, по причине, о которой сам Зорик вспоминать не желал.
В комсомол он вступил снова, на предприятии, где временно работал и постоянно, то есть ежедневно, а иногда и по несколько раз в день, раскладывал на тюках с новой спецодеждой неосвобожденного комсорга - кладовщицу Надю.
-Завтра веду "баранов" в райком комсомола, - сообщила как-то раз Надя, сползая с горы из ватников, - и тебя возьму заодно.
-Мне же скоро двадцать, - засомневался Зорик, - спрашивать начнут: "Где раньше был? Что делал?"
-Все схвачено, - успокоила Надя, - везде свои ребята.
Вскоре комсомолец Зорик восстановился в мединституте за две тысячи километров от родного дома.
Тут и началось: в текстильном городишке ощущался недобор в призывниках - "подметали" всех.
Оказалось, что отсрочка от армии сохраняется лишь за теми, кто перевелся и как бы не прерывал учебы, а он восстановился, то есть учебу прервал.
В первый призыв Зорика не заметили, второй - стоил нервов и денег, а к третьему - пришла в институт папка с его личным делом. В одном из отделов открыли ее, а там справка об отчислении из комсомола. Теперь-то Зорик безоговорочно подлежал призыву.
На занятия он уже не ходил - срочно сдавал "хвосты" за прошлый семестр - где коньяк подсовывал, где на жалость давил: забирают, мол, помогите завершить высшее незаконченное образование. А в свободное время ходил в кино. Смотрел все фильмы подряд - они отвлекали: полтора-два часа хорошей или плохой - главное, другой жизни. Но даже самые цветные фильмы выглядели черно-белыми.
Наступил день призыва. Последнюю неделю Зорик бурно отгулял; заодно, со всеми попрощался и почти примирился с неизбежным.
-С медицинским образованием пристроюсь где-нибудь в санчасти, - храбрился он.
-Армии не знаешь, - предупреждала Любка, дочь генерал-майора авиации, - солдатики все несчастные, а в санчасти ты скурвишься...
Она брала его руку и засовывала к себе под юбку.
-Как ты там без этого?
Письмо пришло через три месяца: "... служу в санчасти, - сообщал Зорик, - к спирту пока еще не подпускают, но конопля растет за окном..."
Больше письма не приходили.
-... или в психушку, или замуж, - рассказывала Катя. - Уговорили политрука-майора. Вдовец - одну уморил, но специально искали, чтобы умел гайки закручивать. Он согласился, потому что в Германию без жены нельзя, а главное - тесть генерал.
-Это из анекдота, - вспомнил Лева, - лучшие мужья - майоры: у них еще эрекция, но уже зарплата.
-Расписались и сразу на самолет, - продолжала Катя. - А в Германии им банкет устроили по поводу прибытия и свадьбы. Там уж Любка и отвязалась. Майор, с согласия папаши, быстро оформил бумаги, и теперь она в нашей больнице: уколы, таблетки - все как положено. Я заходила - говорит, что в психушке лучше, чем с офицерьем.
-Сумасшедшая, - сказал Бенчик. - Хорошо, что у меня с ней ничего не было.
-Это у нее с тобой ничего не было, - уточнил Рыжий.
-Скоро женюсь, - сообщил Сеня, он работал врачом в каком-то райцентре, но иногда приезжал к приятелям на выходные. - Она сейчас учится на четвертом курсе - может быть, сумею получить открепление.
-А если не сумеешь, к себе возьмешь? - спросил Лева. - Это же не семья - ты там, а жена за две тысячи километров...
-Кончились декабристы. У нее квартира в центре, мама, папа, университет... Здесь одно из двух: или я, или не я...
- Муж неожиданно возвращается из командировки, - сострил Рыжий.
-Буду у Кати жить, - сообщил Лева, - она с родителями договорилась. Теща сказала: "Пусть живет, но чтоб я его не видела". Стану человеком-невидимкой. Кстати, хозяин велел передать: либо новых жильцов ищите, либо платите за всю квартиру.
-Это не квартира, а чердак, - возмутился Бенчик.
-Обязательно найдем, - сказал Рыжий, - пусть успокоится.
-У меня шесть, - сказал Рыжий. - Нужно минимум двенадцать.
Лева, совершенно случайно зашедший в гости, вздохнул и дал рубль. Бенчик ненадолго скрылся в комнате и вынес трешку.
-Итак, - подбил Рыжий, - четыре на билет, потом автобус, метро... Остальное на представительство. Должен же я хоть раз расплатиться в кафе?
-А назад как же? - спросил Лева.
-Мира организует, - похвалился Рыжий.
-А ночевать?
-У нее, если не застукают. Знаешь, где она живет? В "Интуристе".
-Столько мороки ради двух дней, - прикинул Бенчик, - причем на содержании у девушки. Не пойму, гусар ты, или альфонс?
-Это серьезно, - сказал Рыжий, - уже полтора года.
-С перерывами, - подсказал Лева.
Позавчера Рыжий получил телеграмму: Мира в столице, дальше адрес и
телефон. Ехать он не мог, но сразу понял, что поедет, а сегодня, в восемь часов утра уже стоял в телефонной будке возле гостиницы.
Номер не отвечал.
"Спит, наверное, - решил Рыжий, - позвоню через час".
Было холодно. Он позвонил через час.
Потом еще раз - через полчаса...
В полдень Рыжий, полистал телефонную книжку и позвонил одной местной девочке, с которой когда-то познакомился в аэропорту в родном городе. Тогда погода была нелетной, но они совершенно случайно сумели прорваться на единственный улетевший тот день самолет.
-Таня на занятиях, - ответил женский голос, - будет не раньше семи. А кто ее спрашивает?
Рыжий объяснил.
-... еще у меня ее кофта осталась. Случайно.
-Кофту я помню, - сказала женщина, - позвоните вечером.
"Ну, девочки, кто раньше?", - подумал Рыжий.
Никакой кофты у него с собой не было, он даже не помнил, куда ее задевал, но это могло послужить опознавательным знаком для Тани, все-таки больше года прошло.
Часа через два, околачиваясь возле входа в гостиницу, Рыжий наконец увидел Миру. Она тащила переполненную сумку.
-Тебе помочь? - спросил он.
-Я ездила в пригород, - объяснила Мира, - там хорошие магазины, многое удалось купить. Ты ешь, а то совсем худой...Собственно, все это можно достать и у нас, но хотелось вырваться, тебя повидать.
Они сидели в гостиничном ресторане.
-А если бы я не приехал? - спросил Рыжий.
-Я бы сама к тебе приехала. Хотя, не знаю... Родители волнуются, каждый вечер звонят...
-Здорово, - сказал Рыжий утром. - Ты, я, "Интурист"...
-А я замуж выхожу, - сказала Мира, - так уж получилось. У тебя учеба, потом интернатура, распределение... Ты появляешься раз в четыре месяца, а я же не могу одна в театр, например, или в кино...
-Не провожай, - сказал Рыжий, - поезд только вечером, а у меня сессия начинается. И, вообще, приличные студенты путешествуют автостопом.
Бенчик, Лева и Рыжий - студенты медицинского института, решили навестить своего приятеля Сеню, получившего диплом врача по кожно-венерическим заболеваниям и работающего теперь по распределению в районном центре - в километрах ста двадцати от города.
Собирались долго: дожидались денежного перевода от чьих-либо родителей, праздников, сухой погоды, подходящего настроения...
И вдруг все сошлось.
Бенчик получил стипендию, а из дому - посылку с орехами, шоколадом и консервированной ветчиной иностранного производства.
Рыжий, отработав несколько вечеров и ночей на мясокомбинате, закупил местного "Советского Шампанского" - вполне приличного в полусладком варианте.
Леве жена его Катя посоветовала убраться в праздничные дни куда-нибудь из города, а не шататься с утра до вечера по квартире, нервируя и без того нервных Катиных родителей, на что выделила несколько рублей, полулитровую бутылку лечебной настойки и трехлитровую бутыль маринованных огурцов.
Деньги и, главное, продукты временно заперли в чемодане, чтобы не провоцировать Бенчика.
-Лучший способ похудания - полное отсутствие жратвы, - сказал Рыжий, отъевшийся на мясокомбинате.
Бенчик протестовал до самого отъезда:
-Консервы испортятся, конфеты засохнут...
Бенчик протестовал в электричке:
-Не знаю как вы, а я сегодня почти не завтракал.
Но в электричке выпили настойку и закусили бутербродами с жаренной колбасой, выданными на дорогу прозорливой Катей в последний момент.
В напитке оказалось градусов шестьдесят, поэтому все три часа в поезде пролетели как один.
Потом ехали автобусом. Спали урывками - сильно трясло. Проснулись на
конечной от того, что трясти перестало. Рыжего, перетрудившегося на мясокомбинате, пришлось расталкивать.
Конечная остановка - нужный районный центр - широкая, кое-как заасфальтированная площадь. Справа - двухэтажное здание, на первом этаже все закрыто, на втором - столовая-ресторан. Напротив - тоже двухэтажное здание с обязательным бетонным бюстом у входа, один этаж каменный, другой деревянный. Остальное - по периметру - избы с вывесками: "Хлеб", "Почтамт", "Продукты", "Книги", "Галантерея"...
Отыскали больницу - два домика и несколько длинных бараков, окруженных забором.
-Доктор тут живет, вон его машина, - показал старичок, встреченный у ворот.
Обошли "пятерку" цвета "коррида", поднялись на крыльцо, постучали.
-Открыто, - услышали, наконец, Сенин голос.
-Тратить не на что и негде, а я еще гинеколог на полставки, и на четверть ставки глазной, - говорил Сеня. - Тут их "четверка" интересует - деревенский вездеход, или "Нива", а выделили "пятерку", на ней по этим дорогам не раскатаешься. Теперь вернусь домой на "Жигулях". Родители, конечно, помогли...
В двадцатиметровой комнате, кроме металлической кровати, табурета и большого деревянного стола мебели не было. Были Сенины чемоданы, один открытый - вместо шкафа, другой - со времени приезда он и не открывал. Три года нужно отработать по распределению и год уже прошел.
Выяснилось, что нет хлеба и еще чего-то недоставало. Пошли в магазин.
-Хлеб только для здешних, - сказала продавщица и тут же смутилась, даже испугалась. - Ой! Извините, доктор, я вас не узнала.
-Я чаще в больнице ем - сюда не хожу, - объяснил Сеня испуг продавщицы, - это она ко мне придет еще со своей эрозией...
-Но почему же хлеб только местным, - спросил Бенчик, - а если я проездом и проголодался?
-Ездят тут всякие, скупают хлеб свиней кормить, извини за каламбур, - ответил Сеня.
-Но если я хочу кушать? - недоумевал Бенчик.
-Иди в ресторан.
В ресторане купили пива и водки. Буфетчица хотела обслужить доктора без очереди, и присутствующие не возражали, но Сеня отказался.
-Сейчас они трезвые, а вообще-то, лучше не связываться, - объяснил он позднее.
Пили, ели, говорили:
-Мы тут, сельская интеллигенция, на охоту ездим: я с главврачом, милиционер, пожарник..., то на "скорой", то на "милицейской", то на "пожарной"... - рассказывал Сеня. - А вообще-то, я всегда дежурю или подменяю кого-нибудь. У них семьи, огороды - а мне нужны отгулы. Два раза домой ездил. Может быть, через год получу открепление, главное - связи...
-Родичи у нее совсем взбесились, - жаловался Лева, - я там ничего не ем и даже на кухне не показываюсь, занимаюсь в библиотеке, поздно прихожу, Катя открывает - я к ней в комнату, а утром выхожу, когда их уже нет...
Бенчик цитировал:
"Я живу с твоей карточкой, с той, что хохочет,
У которой суставы в запястьях хрустят,
Той, что пальцы ломает и бросить не хочет,
У которой гостят и гостят и грустят..."
-Это я - поэт, - говорил Рыжий, - мною сочинено шесть тысяч четыреста восемьдесят семь стихотворных строк. Хватило бы на два тома, но второй нужно сжечь. Господи, помоги издать два тома моих стихов. Если позвонят из Нобелевского Комитета - я в сортире.
-Не позвонят.
-Почему?
-Здесь нет телефона.
-А как же ты звонишь домой?
-С "Почтамта".
Отправились звонить домой.
-Люсенька, это для нашего доктора, - упрашивала трубку телефонистка.
-Нет связи, - отвечала трубка.
-Ну постарайся, для доктора и для меня...
Переговорили.
-Я каждую ночь жене звоню, - сказал Сеня.
-Понятно, - понял Лева.
И Рыжий понял, и Бенчик тоже...
Утром Сеня повез их на станцию.
-Ездить некогда и некуда, - жаловался он. - Скоро жена будет рожать, тогда и поеду, заодно машину обкатаю. Две тысячи километров - то, что доктор прописал.
Она стреляла в него во сне, но оказалось - что наяву. Слава Богу, пистолет был газовый. Остаток ночи, ушел на оказание помощи. Под утро ушел и он, но перед тем наговорил немало...
А сон получился четкий и цветной - как фильм. Ей нравились фильмы, где храбрые героини могут за себя постоять. Ночь. Мужчина, с простреленным лбом, падает на ковер. Молодая блондинка вытаскивает на улицу труп и заталкивает его в багажник явно чужого автомобиля. Отвозит и оставляет мертвеца (брр - дошло наконец-то) на каком-то пустыре, машину бросает и возвращается домой одна, пешком по ночному городу. Все просчитано наперед. А что делать с ковром? Наверняка на нем осталась кровь. Но ведь ковра-то в квартире никогда и не было...
И в том же сне, но почему-то позже, хотя логичней было бы наоборот: она лежит на кровати и слышит, что кто-то идет по гостиной, дверь в спальню открывается...
Она достает пистолет - настоящий (одинокой женщине необходим пистолет, днем его прячут в сумочке, а ночью - держат под подушкой), и - БАХ!
Но "бах", наяву не получился, а сработал аэрозоль - три метра гарантия.
Тут все и началось: слезы, кашель, глаза - водой нельзя ни в коем случае, и кожа на лице покраснела.
Она вскочила, как спала, с кровати - сразу к нему и так далее...
Эту цацку бросила в угол...
Он задержался на работе. До встречи с однокашниками оставалось несколько часов. Домой не пошел. Это его ночь. Раз в году, в ночном баре, приятели отмечали школьный выпуск.
Слоняясь по этажу без цели, и заглядывая в пустые комнаты, заглянул и к ней, как бы случайно. На столе лежали ключи - знакомый брелок-сердечко. Неужели, еще не ушла? Давно они не виделись наедине.
Кроме уборщиц, в конторе никого не было.
Она уже дома, если сумела попасть в квартиру.
Сегодня, наконец, он позвонит.
-Алло, это я. Ты забыла ключи на работе.
-Спасибо, у меня есть...
-Ничего у тебя нет. Ты влезла в окно, ты никогда не запираешь окно.
-Оставь, пожалуйста, мои ключи на моем столе, я заберу их после...
-Но я сразу уйду. Ты не должна сидеть взаперти. А захочешь - мы поговорим. Просто поговорим...
-У меня есть ключи, и я ухожу, - сказала она. - И вернусь поздно. В двенадцать, нет - в час ночи. Ты уже будешь спать и твоя жена, и твои дети тоже...
-Но я могу прийти. Сегодня я могу! - он почти что кричал, но ответа не было.
Когда-то, он не вернул ей ключ, а со злостью выбросил его, в канаву.
Целый год она отвыкала. Пила таблетки. С трудом пришла в себя, и теперь ей никто не нужен. А первый этаж - не проблема. Сильные ноги, крепкие руки - залезла на ящик, толкнула раму (оконный шпингалет давно сломался). А завтра, можно и замок сменить. Бред какой-то, дверную цепочку он тоже сорвал в тот вечер. Хорошо им все ломать. А кто починит?
Он не придет, у него и раньше был ключ, но такие как он спят дома.
Вдруг она испугалась: не квартира, а ловушка какая-то. На днях обокрали соседей. Нужно было сразу вызвать слесаря, а не лезть в окно.
Она открыла шкаф и достала коробочку - газовый пистолет, купленный не так давно по каталогу - и принялась изучать инструкцию.
Он подумал, что главное не напиться. Посидеть немного с ребятами и уйти. Она ведь назначила время - в час ночи. Все сошлось: свобода, ключи... И сон, как говорится, в руку.
Смотришь телевизор, а видишь те дни, но фильм, как будто, крутится назад. Она успела накинуть дверную цепочку. Были уговоры, крики, выглядывали соседи... Он ушел, ему-то было, что терять. А цепочка с выбитыми из косяка шурупами, так и осталась висеть на двери.
Но еще раньше, она поняла, что именно с ним так не сможет. Смогла бы готовить еду, стирать, терпеть ночной храп и курение в комнате, но не эти свидания, в случайно выпавшие из его семейной жизни часы и вечера...
А еще раньше, она встретила его...
Впервые, он увидел ее в лифте, и не смог оторвать взгляда, пока лифт, медленно, останавливаясь, чтобы, в основном, выпускать пассажиров, поднимался на последний этаж. В конце концов, они остались вдвоем. Она улыбнулась и чем-то стала похожа на куклу. Не на знаменитую Барби, а на розовую в сарафане, которая закрывает глаза и говорит "мама".
Они познакомились ближе на праздничном банкете, устроенном фирмой для своих служащих. Собрались из всех филиалов, по принципу "мы одна большая семья".
Он высматривал знакомых в толпе, и вдруг почувствовал прикосновение. "Хорошо, что вы здесь, - сказала она, - а то я больше никого не знаю...".
И понеслось... Ради нее он был готов на многое, но не на все, и, при случае, объяснил, что семья - это семья и так далее... В тот же вечер произошел разрыв.
Часто, с тех пор, ему снилось, что они едут по плохой дороге, в старом автомобиле. Он ведет машину и говорит, что придется все начинать заново, но это будет не трудно, поскольку он сильный и она совсем еще молодая... Она же, тем временем, достает из сумочки и затем протягивает ему какие-то таблетки... "Прими, - говорит, - станет легче".
Он почти не пил. А когда собрался уходить, друзья шутили: куда, мол, на ночь глядя. Он знал куда и зачем...
Ключ повернулся, дверь поддалась...
Двое уже немолодых молодых людей, благополучно пройдя регистрацию и положенные проверки, оказались, наконец, в салоне самолета, вылетающего в Париж. Они расположились поудобнее и завели, либо продолжили начатый разговор:
-Инстинкт - безотчетное чувство, самое верное из всех чувств, - сказал один из них, тот, которого звали Алекс. - Можно не расслышать, не разглядеть, перепутать запахи, очень холодное принять за очень горячее, съесть соевый заменитель мяса и обмануться... Не подводит, или выручает, только шестое чувство - инстинкт.
-Но ребенок, - перебил второй, которого тоже кстати (или не кстати) звали Алекс, - не знает никаких философий. И, если хочет спрятаться, закрывает глаза, то есть: я не вижу, и меня не видят. Не подтверждает ли это теорию, что Мир не существует вне наших ощущений?
-Эта теория основана на повышенном самолюбии, - возмутился Алекс. - Значит, если ты кого-нибудь облапошил, то благородно справился с поставленной задачей. Ведь они не люди, а какая-то нереальная сволочь.
-Наверное, ты прав, - согласился Алекс. Но в чем именно прав был его собеседник - не уточнил.
Самолет набрал высоту. Красивая стюардесса* предложила пледы, от которых наши друзья отказались, о чем впоследствии пожалели.
-"А имел ли ты в виду захватить с собой дуду?", - процитировал Алекс, похоже, известные им обоим стихи.
-Если под словом "дуда" подразумевается "еда", то ее уже разносят, - ответил Алекс.
Еду развозили, тяжело протискивая между рядами специальную металлическую тележку.
После завтрака Алексы смотрели в иллюминатор. Так как один из них сидел возле иллюминатора, то другой заглядывал через его плечо.
Внизу открывалось нечто необыкновенное.
-Это горы, - сказал Алекс.
-Это тучи, - сказал Алекс.
После обеда раздавали напитки и Алексы взяли... Оба, конечно же, обратили внимание на красивую стюардессу.
-Вот я, - начал один из них, - старше тебя. Но мы - одно поколение. Мы дружим, у нас общие интересы. Мы пьем одинаковые напитки, читаем те же книги, слушаем ту же музыку. Дело не во вкусах, просто мы принадлежим одному поколению. Несчастному поколению, потому что счастливых поколений не бывает. То есть детям своим я говорю, что мы счастливы, но перед тобой нет смысла рисоваться. Одно поколение включает в себя пятнадцать лет. Значит, я принадлежу и поколению твоего отца. Мы пьем, читаем, слушаем... Два несчастных поколения. И ничего не меняется. Посмотри на эту стюардессу. Я мог бы ее полюбить, но не имею права - она так молода.
-Право на любовь, - продолжил другой, - легче признать, чем право на нелюбовь. Например, люди, любящие кошек, гораздо агрессивнее относятся к тем, кто кошек не любит, чем наоборот. А любовь к стюардессе тебе простят. Гораздо сложнее простить человеку ненависть к стюардессам, особенно, если он совершает в связи с этим какие-либо проступки. Можешь влюбиться, тем более что я тебя понимаю...
-Жена не поймет, - сказал Алексу Алекс.
-Ты больше зарабатываешь, - сказал Алексу Алекс. - У тебя солидный жизненный опыт. Устроенный быт. Жизнь размеренная, но не без приключений, и ты можешь себе их позволить при твоих доходах. А я зарабатываю в два раза меньше.
-Больше, чем в два раза меньше, - уточнил Алекс, но получилось не точно, так как имелось в виду, что Алекс зарабатывает меньше, чем в два раза меньше, чем зарабатывает Алекс.
Самолет направился на посадку. Приблизительно через час обремененные небольшим (или не обремененные большим) багажом, оба Алекса оказались в Париже.
Доехав до гостиницы и оформив номер на двоих, они распаковали сумки, нетерпеливо погладывая на окно.
-Так что бы мы ответили десять лет тому назад на вопрос: а увидишь ли ты, Алекс, когда-нибудь Париж? - спросил Алекса Алекс.
-Ответили бы, что, наверное, да, - сказал Алекс.
-Ответили бы, что, наверное, нет, - сказал Алекс.
-Художники и писатели ходили по этим улицам. То есть они ходили по всем улицам и не существует такой, по которой не прошелся бы какой-нибудь художник или писатель, а в худшем случае - музыкант, - витийствовал Алекс, поглядывая направо и налево, прямо и назад. - Но здесь ходили знаменитые художники и писатели и, в большинстве своем, знаменитые сейчас, а не тогда. Но почему? Парижский воздух приятен музам? Архитектура способствует? Сколько есть центров Мира? Нью-Йорк? Париж? Иерусалим? Быть может, дело в том, что французы пьют хорошее вино, а не самогон из картошки? Но мясо они готовить не умеют и, например, вчерашний стейк не имел ни вкуса, ни стыда, ни совести...
-Да, - соглашался Алекс. - Пора обедать.
Алекс прибыл в Париж в поощрительную командировку, что означало немного дел и много свободного времени. Алекс же поехал заодно с приятелем, чтобы провести отпуск и выполнить обязательную туристическую программу.
Посетив основные музеи, в том числе Лувр и Версаль (ветхий какой-то), Алексы решили посвятить оставшиеся дни прогулкам по городу. Они заходили в маленькие кафе, и пили красное, понижающее холестерин вино и однажды забрели в ночной бар, где перепробовали все виды пива, предлагаемые в Париже.
-Не знал, что бывает вишневое пиво, - сказал Алекс, допивая шестой бокальчик и безнадежно трезвея. - Я ощущаю необыкновенную легкость и готов на подвиги.
Больше в этом баре делать было нечего.
-Хорошо, что мы не в Баварии, - сказал Алекс.
-Что же способствует творчеству, - вопрошал Алекс, - любовь, измена, перемена климата, голод или хорошая еда, личные неприятности, мировые катаклизмы, благополучие? Икс не может рисовать без несчастной любви. Игрек раз в году вскрывает себе вены, предварительно обзвонив друзей и знакомых, после чего испытывает очередной творческий подъем. Зет женится, находит работу, строит дом, под окном сажает пальму, перестает сочинять и ни о чем не жалеет...
-Что же способствует творчеству, - вопрошал Алекс, - праздность, физический труд, воздержание, алкоголизм, патриотизм, идиотизм, иммиграция? Икс получает наследство, много пишет, издает книги одну за другой. Игрек счастливо женат, растит детей, преподает, устраивает выставки и вечеринки. Зет всегда был отлично устроен, а стал и вовсе знаменит после того, как утонул в позапрошлом году...
В один из лунных вечеров с помощью фуникулера друзья взобрались на гору Монмартр и познакомились с двумя вполне симпатичными туристками. Пары выпали так, что дама помоложе прильнула к одному из Алексов, а барышня постарше, наоборот - к другому. Поскольку был важен сам факт, удачливые Алексы пригласили подружек в кафе, где заказали бутылку вина и тарелочку разнообразных сыров. От серьезного ужина диетически настроенные женщины отказались наотрез.
В отличие от начала ХХ-го века, в его же конце - художниками на Монмартре работали, в основном, представители Дальнего Востока. Расставив повсюду переносные стульчики и мольберты, они рисовали портреты, удовлетворяя быстро и уверенно спрос на искусство. Каждый портрет чем-то напоминал Будду: Будда в очках, Будда с косичками, Будда в ковбойской шляпе... Среди гуляющих по Монмартру почти не наблюдалось французов, а парижан - так, похоже, не было вовсе.
Парижанина от прочих можно отличить по одежде: пиджак, рубашка с галстуком, строгие брюки, туфли. Женщины - в элегантных костюмах, часто - в деловых.
Шорты, джинсы, кроссовки и футболки с надписями и картинками обозначают туриста.
В Париже Алекс носил пиджак по долгу службы. Но и Алекс носил пиджак - из принципа. "Человеку свойственно одеваться", - решили они, тем более что, было прохладно, несмотря на июль.
Романтический вечер на Монмартре чуть было не закончился скандалом, так как барышня постарше не сошлась с Алексом во взглядах на искусство, науку, технику, мировую политику и еврейский вопрос.
-"Эта старая карга наживет себе врага", - процитировал Алекс известные всем четверым стихи, но процитировал их не вслух, а про себя.
Впрочем, дама помоложе подругу не поддержала. Да и Алексу было все равно. Спор, в конце концов, сошел на нет, и все расслабились, когда Алекс купил две розы у пробегавшего мимо индуса. И Алекс купил две розы.
Романтический вечер плавно перешел в романтическую ночь.
Женщины уезжали на следующий день.
-Моя жизнь - это призрачная паутина, - говорил Алекс, - а я сам - паук. Вокруг меня остатки желаний и амбиций, чувств и надежд. Все то, из чего я давно уже высосал соки. Лишь иногда, изредка, залетит этакая цокотуха, и Мир обретает новый смысл. Правда, с возрастом мне все менее ясно: кто же из кого пьет кровь?
-Моя жизнь - это вчерашний день, - говорил Алекс. - Вчера я был влюблен, сочинил роман и похудел на двадцать килограммов. Сегодня у меня похмелье, расстройство желудка и полное безразличие ко всему происходящему. Мне даже не хочется смотреть телевизор. Разве это жизнь?
-Когда я родился, - вспоминал Алекс, гуляя по Люксембургскому саду - у меня были очень большие уши, и все решили, что у ребенка с такими ушами должен быть абсолютный слух. Потом я вырос, а мои уши - не очень. Теперь у меня вполне нормальные уши. Но абсолютного слуха нет. Я пел в школьном хоре и потом бренчал на гитаре. Но в мире музыки - не живу. Как я завидую тем, кто живет в мире музыки. Где все говорят на одном международном языке и понимают друг друга с полузвука. Если бы кто-то спросил, чего мне не хватает, я бы ответил - музыки. Верните музыку! Избавьте меня от комплекса немузыкальности! Но это лишь теоретический комплекс. Мне на музыку наплевать - вот что обидно.
-В свое время я не поступил в Мореходное Училище, - говорил Алекс, глядя на зеленоватую колонну-обелиск, расположенную на площади недалеко от здания суда, - и не стал капитаном дальнего плаванья. Но за границу, наверное, меня бы не выпустили. Из той страны, где я родился и вырос, не выпускали. В другие страны иногда не впускают. Представь себе, что преступника держат в тюрьме, чтобы перевоспитать и выпустить. А так как он не поддается перевоспитанию или опять нарушает закон, то его не выпускают или сажают снова. Если с точки зрения государства я был хорошим, меня выпускали, а если был плохим - оставляли там. Значит, я родился и вырос в тюрьме.
-Я родился и вырос у самого моря, - говорил Алекс, стоя на палубе маленького речного парохода, проплывавшего в данный момент под мостом Александра III-го, царственного тезки Алексов, - но море не люблю. При этом мне необходимо знать, что оно рядом, и в любое время можно к нему подойти. Я переехал в другой город, в другую страну и опять живу возле моря. Думаешь - мне это нужно? Правильно - мне это необходимо.
-Еще в школе я понял, что не хочу учиться тому, что неинтересно, - вспоминал Алекс, прохаживаясь по тротуарам вдоль стен университета Сорбонна. - А ничего интересного для меня в школьной программе не было. И пришлось учить то, что нужно: математику, физику... Пришлось поступить в нужный институт. Хотелось поступить в интересный... Но уж это было точно никому не нужно. Теперь я хороший специалист. А для самообразования - посещаю библиотеку.
Во дворике Национальной Французской библиотеки Алексы отдыхали на скамейке.
-Проза "молодеет", - объяснял Алексу Алекс, - а поэзия - нет. Возьмем, к примеру: "Я помню чудное мгновенье..." и "Капитанскую дочку". Не для детей среднего школьного возраста сочинял наш великий тезка эту, тогда уже историческую повесть. Даже "Отверженные" Гюго, - стали детской литературой, чего не скажешь о его поэзии. Ты же не читаешь сегодня "Айвенго" Вальтера Скотта?
-Конечно, нет, - отвечал Алекс. - Я читаю "Малыш и Карлсон, который живет на крыше".
Приятели гуляли по Парижу, фотографировались на фоне, покупали открытки. А на Эйфелеву башню не поднялись - осточертела толкотня. Зато купили бутылку дорогого шампанского и распили из пластмассовых стаканов под платанами на Елисейских Полях. Не будучи уверенными в законности этого мероприятия, распивали в сумерках и несколько в стороне. Шампанское оказалось тепловатым, кисловатым и слишком пенистым. Но, опять-таки, был важен факт. Заходили в дорогие магазины. Алекс купил неплохой свитер по уценке, но Алекс купил дорогой галстук и без всяких уценок. Выбирали сувениры, чтобы недорого и сердито. Говорили о вещах важнейших и о всяческой ерунде.
Через несколько дней Алексы возвращались домой. Страна встречала всех сорокаградусной жарой. А если учесть и повышенную влажность - обстановка, можно сказать, была накалена. Два автобуса, поскольку Алексы жили в разных городах, развезли их по домам. Расстояние между этими городами составляло километров сто.
Обычно приятели общались по телефону. Иногда наезжали друг к другу семьями. Но общение получалось вялым: много сил уделялось застолью. Часто встречались на нейтральной территории, тогда и удавалось поговорить.
Встреча состоялась в небольшом приморском городе, куда Алексов занесло по делам службы. Быстро разобравшись с делами, они сошлись запланировано: недалеко от набережной в небольшом ресторане. Тягучая мелодия из динамика доносилась тихо и потому ненавязчиво. Громко здесь бывало по вечерам, а пока что, в три часа дня, посетителей не хватало. Гулко гудел кондиционер, и в центре зальца действовал небольшой фонтан, где три бетонных карапуза декоративно мочились в разные стороны с прямым попаданием в три бетонные ракушки.
Первая кружка развязывает язык, вторая - раскрывает глаза.
-Мне не интересно, - жаловался Алекс. - Наверное, это депрессия. В нашу фирму приходят молодые люди, совсем еще дети, готовые трудиться по двадцать четыре часа. Для них работа - игра, а мне надоело... Сколько лет я работаю? Чуть меньше, чем живу? Но если раньше я мечтал о свободе, то теперь болею по выходным. Слабость, апатия... Жена зовет на природу, дети требуют внимания, а мне надоело даже читать. Зачем свобода? Вот если бы лет десять тому назад... Только на работе я в седле. Столько лет ездить верхом - ходить поневоле разучишься. Если бы сочинять или рисовать... Но не хобби, а так, чтобы стало жизнью. Как говорит один художник: "Мне жалко тех, кто не умеет рисовать".
-Я на грани катастрофы, - жаловался Алекс. - Сказать точнее: на грани катастроф. Финансовой, семейной... Не лезь в карман, не в этом дело. Это - перманентное состояние. Ведь так было всегда - не хватало. Чего? Всего. А сейчас - особенно. Потому что уходят годы. Я не люблю работу, бросил спорт... Куда идти? К Богу? Наверно, Он существует. Особенно, здесь. Кого не спросишь, все верят. А я не верю - я надеюсь. Но не только я на грани катастрофы. Весь Мир на грани катастрофы. Биржа, например, падает... Хотя это уже другой разговор.
-"Когда слагались эти строфы, был Мир на грани катастрофы", - процитировали Алекс хорошо им обоим известные стихи.
В принципе, все складывалось нормально. Алекс, работающий в государственном секторе, получил небольшую прибавку к зарплате, после изнурительно долгой профсоюзной забастовки, надоевшей бастовавшим работникам больше, чем нанимателям. Алекс же, работающий в частной фирме, на бестактный вопрос: "Сколько ты получаешь?", всегда отвечал тактично: "Мне хватает". Никаких особых неприятностей в последнее время также не наблюдалось.
-Как-то раз в армии солдаты из моего взвода поймали лису, - рассказывал Алекс. - Это, был еще лисенок - щенок. Его пытались приласкать... Но перепуганный звереныш укусил кого-то. Тогда ребята встали в круг и забили животное ногами. Как в футбол играли. И подобных случаев я видел немало. То прямо гринпис какой-то, и вдруг - бесконечная ненависть.
-В наш класс пришла новая девочка, - рассказывал Алекс. - Ее посадили за последний стол. Еще заранее кто-то сообщил, что если ей сказать: "Покажи..." - она покажет. Она сидела и улыбалась. Мы, мальчики, по очереди наклонялись под стол и смотрели. Нужно было только поймать момент, когда отвернется учитель.
-Мама где-то училась, папа что-то внедрял... А я приходил домой по деревьям. То есть шел от одного знакомого дерева к другому, чтобы не упасть и не заблудиться. Так как я напивался в четырнадцать лет, я больше никогда не напивался. Дома бабушка встречала криком. А я шел спать. В школу не ходил. Моя подружка от имени мамы писала записки в школу, что я заболел или уехал куда-то с родителями. Сама же эти записки и относила, - вспоминал Алекс.
-В отрочестве мы с приятелем придумали такую штуку: будто у каждого в голове есть полый шарик, вроде мячика для пинг-понга. В этом шарике скапливается вся дрянь, достающаяся человеку в течение жизни. Дрянь скапливается в виде черной грязи. И когда шарик заполняется - человек умирает, - рассказывал Алекс.
-Ночью, в детстве, я просыпался от страха. Я не хотел умирать и плакал. Дедушка мой - коммунист и атеист - обещал, что пока я вырасту, изобретут лекарство от смерти. Можно было бы поверить в загробную жизнь, но об этом со мною не говорили. А в лекарство я верил. Как-то раз я проснулся и попросил красный мячик. Я его кому-то обещал, потом забыл и вдруг вспомнил. Ночью мячик достать было негде. То есть положение становилось безвыходным. Значит, если положение действительно безвыходное - не помогут никакие таблетки, - говорил Алекс.
-Я помню первый луна-парк в нашем городе, - вспоминал Алекс. - Его привезли то ли чехи, то ли венгры. Американские горки, электрические автомобильчики... Деньги, на которые семья могла бы жить несколько дней, в луна-парке тратились за несколько часов. Взрослые заинтересовались аттракционами не меньше, чем дети. Многие впервые в жизни садились за руль как бы автомобиля. В наши детские обменные фонды, кроме марок и обычных значков, поступила всякая разноцветная дребедень. Мы еще не поняли, но почувствовали, что в мире существует валюта. Если раньше трудно было представить себе, что такое рай, то теперь некоторое представление о нем появилось. Ежедневный праздник - больший, чем первомайская демонстрация. Всегда, когда захочешь или когда сможешь.
Жара на улицах начинала спадать, поскольку кончался сентябрь, а с ним и самое жаркое лето (и начало осени) за последние сто лет. Кстати, позапрошлое лето было самым жарким за последние двадцать лет, а прошлое - за последние пятьдесят.
-Если так будет продолжаться, - говорил Алекс, - придется эмигрировать на Аляску.
-Меня утешает лишь то, что сто лет тому назад было еще жарче, - говорил Алекс.
Они гуляли по набережной. Потом присели на парапете. День в преддверии выходного дня переходил в предвыходной вечер. Людей снаружи появилось много. Школьницы стайками проплывали по мощеному тротуару, на их налитые фигурки было тревожно смотреть. Старцы выходили на вечернюю прохладу и рассаживались по скамейкам. Целые семейства прорастали на газонах, раскрывали шезлонги и складные столики. Дети катались на велосипедах и на роликах... Прогуливались молодые парочки и немолодые пары...
-Меня зацепила советская власть, а тебя - не успела, - говорил Алекс. - Ты не был настоящим комсомольцем, не читал передовиц, не принимал участие в общественной жизни школы или института, а если собирался вступить в партию коммунистов, то из конъюнктурных соображений. Из всех возможных догматов ты воспринял лишь тот, что Маяковский - великий поэт: "Почему же уголь, черный-черный, должен делать белый человек?". Ты ведь умел уже, так или иначе, эту власть не замечать. Ну, конечно же, ты пострадал. Тебе не дали уехать, унижали на собраниях, вынудили на время бросить институт, забрали в армию за двадцать тысяч километров от дома... Ты бедствовал вместе со всеми и не имел нормального жилья... Власть внедрилась в кровь твою и в жилы, но не смогла влезть в твой мозг, то есть в душу. А я читал газеты, активно участвовал в общественной жизни на местах, пытался бороться с видимой несправедливостью... И понял, что к чему, лишь тогда, когда меня потащили в Контору. А самоочищение души - это изнурительный и долгий процесс. Вся разница между нами в какие-то несколько лет, и вот - тебя уже не успели отравить.
-Мой отец сирота и многое понял с детства: "Он там трубку курит, а мы окурки собираем", - возмущались счастливые сироты в детском доме. И родись я чуть раньше, ничего бы не изменилось. Обо всем и всегда, со мной говорили открыто, но предупреждали: на улицах не болтать. Я таился и дважды потому терпел. Боялся тюрьмы и армии и образумившей тебя Конторы. Кстати, русский язык любил, так как других не знал. А свой город любил, потому что другие, мною виденные, были хуже. И вовремя не уехал - все сомневался. Я понимал - что происходит здесь (то есть - там), и не знал - что происходит там (то есть - здесь). И поверил в перемены, а потом очнулся, как от столбняка. Я моложе, но если завтра нам всем хана, ты - ни с того, ни с сего проживешь больше, в пересчете на общие годы наших жизней. Это шутка, но, между прочим, правда, - говорил Алекс.
Надо было разъезжаться.
В машине Алекс включил радио. Передавали новости. На границе ранили солдата. Приняли новый закон. Кто-то приехал. Кого-то назначили. Средняя заработная плата выросла на ноль целых и сколько-то там десятых процента в местных деньгах. Вырос и доллар, чего следовало ожидать.
В машине Алекс включил магнитофон. Песни давности-незрелости. Все, как вчера. Сколько лет прошло? Наверное, сто. "Как молоды мы были...". Ну, были. И будем еще... Ему звонили, писали... Где-то он был нужен - просто необходим...
Алексы встретились снова в дикорастущем, но искусственно посаженном лесу на пикнике в последний день очередного праздника. Утолив первые голод и жажду, ублажив семейства свои индюшачьими шашлыками, они сидели под деревьями на хвойном покрове со стаканами в правых и тарелками в левых руках. Поскольку рук больше не было, обходились без вилок.
Наблюдая за беседующими мирно женами и за веселящимися в меру детьми, Алексы говорили.
-Смею надеяться, что в литературе я кое-что понимаю, - говорил Алекс. - Мы все читали понемногу, а кто-то и помногу. В то время я одолел родительскую библиотеку и библиотеки моих бабушек и дедушек с обеих сторон. Периодика за мной не поспевала. Не было еще общества любителей книги и книжных базаров... Что-то можно было купить в букинистических магазинах и на птичьих рынках. Книги не применялись для украшения интерьеров. Эта мода пришла потом. Но ни тогда, ни потом - во время книжного бума, я лично не был знаком ни с одним писателем. Писатели проживали на небесах, кто в прямом, кто в переносном смыслах. Сегодня, здесь я знаком со столькими писателями, что создается впечатление, будто пишет каждый второй. Все выпускают книги. И публикуют все, что в голову взбредет. Спрашивается: "А сам-то ты иногда думаешь или только с Богом разговариваешь?" Но когда Бог молчит, устает, наверное, от постоянных разговоров, делают еще проще. Открывают Ветхий Завет, и пошло-поехало своими словами. В стихах, или в прозе...
-Это нормально, - подхватил Алекс любопытную тему. - Работа с первоисточниками. Другие пишут понаслышке и начинают с фразы: "Научно доказано, что...".
-Эти уже не беллетристы, - согласился Алекс. - Эти - философы. Сочинит один такой книгу, а у кого-то нервы не выдерживают. И начинает этот кто-то да кому-то объяснять, что подтасовка спорных тезисов и перифраз известных фраз - еще не философия и, тем более, не открытие. Но тут же получает сильнейший отпор: "Как вы смеете покушаться на великого философа, первооткрывателя и моего лучшего друга, тогда как все его открытия уже сто лет, как научно доказаны".
-Предлагаю написать большой роман и назвать его "Кирпич", - сказал Алекс, - издать в твердом переплете размерами 6 на 12 на 24 сантиметра. Это будет единственная в мире книга, соответствующая строительным стандартам. Не говоря об изначальной формальной оригинальности данного литературного произведения и учитывая дороговизну стройматериалов, его можно использовать при строительстве некоторых зданий. Кстати, таким образом решается вопрос быстрой реализации всего тиража.
-Кстати, если в процессе реализации книжек не хватит, - поддержал Алекса Алекс, - их можно заменить обычными кирпичами, что экономически тоже выгодно, при теперешних ценах на печатную продукцию.
-Знал я одного поэта, - вспоминал Алекс. - Ему очень нравилось, что я читаю и хвалю его стихи. Он был, что называлось, молодой писатель, то есть мужик лет тридцати, женатый, и в обычной жизни - инженер. Таких редко хвалят, а еще реже их произведения читают. В перестроечные годы его стихи немного публиковали. Даже в Москве... В Москву поэт ездил каждый год, поздней осенью, когда писательско-издательская братия возвращалась из отпусков. Однажды его познакомили с живым классиком. Классик выпустил к тому времени сборник рассказов и был знаменит в самых узких литературных кругах. Пили они в ресторане ЦДЛ коньяк вперемешку с портвейном. А когда понадобилось выйти, пошли в направлении туалета, через фойе, где как раз была выставка неизвестных итальянских художников восемнадцатого века. На стендах висело десятка полтора картин. Классик курил сигарету и в порыве умиления начал тыкать ею в нарисованную гондолу, приговаривая: "Подумать только, это же восемнадцатый век". Подскочила женщина-охранник, та, что стерегла вход в ресторанные залы, а заодно и выставку невеликих итальянцев. "Что Вы делаете, - закричала она на классика, - это же восемнадцатый век!". "А я что говорю?", - удивился он.
-В другой раз, - продолжал Алекс, - моему приятелю удалось встретиться с пожилым, а теперь уже умершим, известным детским поэтом. Важный литературный босс, по слухам, иногда помогал "молодым". Ему позвонили нужные люди: приятели приятелей моего приятеля, и попросили проявить участие. Он согласился и назначил встречу в том же ЦДЛ, но через несколько дней. Обещал оставить на входе пропуск. Мой приятель явился заранее - минут за двадцать, чтобы сдать пальто в гардероб и морально подготовиться к встрече. Пропуска на входе не оказалось, а известный поэт еще не пришел. Он появился через час, был обаятелен, извинился за опоздание, сказал, что очень устал, так как только что прилетел из Торонто. Встреча заняла две минуты: "Вон, видите, стоит молодой человек, подойдите к нему, он сделает все, что нужно". Мой друг подошел к молодому человеку, представился. Тот, казалось, был в курсе дела. Дал номер телефона. Велел позвонить "обязательно завтра". Но ни завтра, ни послезавтра этот номер не отвечал. Похоже он вообще не был подключен. А через какое-то время, известный детский поэт говорил с приятелями приятелей моего приятеля. "Странного парня вы прислали, - сказал он. Все суют мне свои рукописи, а он не дал".
-Посмотри на этот лес, - сказал Алекс, - ему лет тридцать. Я старше этого леса. Тут была пустыня. Кто-то работал - и получилось. Если ты художник - рисуй, если писатель - пиши. Не пройдет и ста лет, как все станет ясно.
-"Частицу своего труда и я вложил туда..., сюда...", - процитировал Алекс известные им обоим стихи.
Времени было много, продуктов - в достатке. Дети, поставленные перед фактом, что отдыхать придется здесь и с родителями, а не перед телевизорами и не в компании своих друзей-разбойников, продолжали всякие безобразия. Жены о чем-то щебетали между собой по-женски и без видимого раздражения. Алексы, в стороне от всех, перестали иронизировать, но продолжали разговаривать в установленном беспорядке. Рассказ предыдущий рождал рассказ последующий, а благодать лесочка настраивала на лирику.
-Однажды, - рассказывал Алекс, - случилась в моей жизни несчастливая любовь. Я ходил в поликлинику на лечебные процедуры. Приходить полагалось два раза в неделю, в одни и те же часы. Любая униформа, в том числе и медицинская, скрывает индивидуальность. Сначала я не обратил внимания на эту женщину, хотя постоянно попадал в ее смену, в конце рабочего дня. Ну, кто я для нее? Очередной клиент-хроник? Она сама меня заметила. Как-то раз мы разговорились, и я почувствовал вызов. В словах и во взгляде... Явно нервничая, она попросила проводить ее домой. Мы оказались в темном дворе. "А где шампанское?", - спросила она, как бы в шутку. Шампанского я, понятно, с собой не носил. Я взял ее руку в свою. Наши руки дрожали. Мы целовались. "Хватит, - сказала она, - ничего не случилось. Просто мы познакомились". Я пытался ее удержать, но она заспешила. Мы встретились через несколько дней. Мне пришлось ее уговаривать, долго - часа полтора. Сначала она сообщила, что любит мужа, и боится романов, и не хочет, чтобы эта встреча была последней. Она как будто договаривалась сама с собой. Еще сказала, что предохраняться придется мне, так как у нее с этим какие-то проблемы. Я был перевозбужден, озадачен и, честно говоря, раздражен. Времени у нас оставалось мало, ведь исходя из всего предыдущего, я рассчитывал на мгновенное согласие. "Ты влюбишься, и начнется кошмар", - заявила она к тому же. Как говорил один мой знакомый майор: получилось скомкано. "А у меня все прошло", - сказала она после... Мне тогда показалось, что и у меня все прошло. Я ошибся. Это было похоже на ломку у наркомана. Я думал только о ней, спотыкался на ходу, ни на кого не мог смотреть. По ночам руки мои и ноги сводило в судорогах. Она соглашалась встречаться на людях, как бы случайно, например, в кафе во время обеденного перерыва. Я дарил ей цветы, небольшие подарки, говорил, что люблю. Похоже, ей это нравилось. Но пойти со мною еще раз она не соглашалась. И не отказывалась окончательно. Говорила: "Может быть, потом, когда-нибудь...". Но скоро - начала избегать встреч. "Произойдет трагедия", - сказала она. Я знакомился с другими женщинами. Но терапия не помогала. Если это была болезнь, то требовалось хирургическое вмешательство. И я себя заставил. Вынудил. Обломал. Больше мы не виделись. Затем я уехал. Говорят, что отрезанный палец чувствуешь, как живой. Я долго ждал чего-то, надеялся на чудо. Потом все прошло. Или почти прошло. В моей жизни бывало всякое, но лишь тогда я понял, что любовь - это болезнь. И, знаешь, я рад, что болел этой болезнью.
-Если существует несчастная любовь, - говорил Алекс, - то существует и счастливая нелюбовь. Нам было по семнадцать. Несколько лет к тому времени мы встречались в одной из компаний, куда, независимо друг от друга, приходили в гости. Потом подружились. Я знакомил ее со своими девчонками, она меня - со своими парнями. Иногда мы ходили в кино или просто гуляли по улицам. Однажды она призналась, что была влюблена в меня два года тому назад и тогда "на все была согласна". Мне захотелось рискнуть. Она была согласна и сейчас. Официально - у нее был парень, а я встречался с другой девушкой. Про наши возникшие вдруг отношения никто ничего не знал. Я звонил по телефону и, если заставал ее дома одну, приходил. Я был первым ее любовником и долгое время - единственным. Нам было хорошо и легко. Потом начались экзамены в институте. Это был полный и закономерный провал: поскольку вместо того, чтобы ходить на занятия, я по утрам приходил к ней. Нужно было пересдавать - исчезнуть на целый месяц... А когда я вернулся - узнал, что она сделала аборт. Мне стало обидно: почему, мол, не сказала. Тут она и сказала: "Ну, какой из тебя муж...". Отношения еще продолжались. Вскоре она влюбилась взаимно. Мы разошлись без обид и не прервали знакомство. Я был свидетелем на их свадьбе. Она живет здесь - недалеко. Но время все изменило. Недавно мы встретились и не знали о чем говорить. Как живешь? Как семья? Как работа?
-А как ты женился? - Спросил Алекса Алекс.
-Встретил женщину и понял, что не смогу без нее жить, - сказал Алекс.
-Встретил женщину и понял, что смогу с нею жить, - сказал Алекс.
-Ничего не забывается, - сказал Алекс, - даже так называемые случайные связи, не имевшие продолжения и, казалось бы, не сыгравшие в твоей жизни особенной роли. Будучи студентами, шатались мы как-то с приятелем по родному городу. Полные сил и желания, но разумеется без копейки денег в карманах. Наши однокурсники уехали в колхоз принудительно помогать сельскому хозяйству. Мы же оба каким-то образом от колхоза освободились и отбывали трудовую повинность в институтских лабораториях с девяти утра до четырех-пяти вечера ежедневно. На пляж, основное место знакомства со скучающими курортницами, мы не успевали физически, а по родному городу бродили вечерами. Почему-то ничего у нас не складывалось. Знакомые девчонки поразъехались кто куда, а те, что остались в городе, были заняты. Однажды, гуляя по набережной, мы повстречались с компанией знакомых ребят, среди которых я увидел бывшего своего одноклассника. Он учился в мореходке, а практику проходил на шикарном океанском лайнере, стоявшем уже несколько дней в городском порту. Товарищ согласился провести нас на судно при условии, что мы раздобудем денег. На судах этого класса были отличные бары. Заняв у ребят рублей пять, мы вскоре оказались на месте. Деньги закончились моментально, но мы успели познакомиться и потанцевать с двумя девушками из корабельной обслуги, которые в свободное от вахты время отмечали какой-то свой праздник. В каюту к девушкам я попал вместе с институтским приятелем, а школьному товарищу не повезло, пятый - лишний. Это были очень красивые девушки, других - на советских океанских лайнерах, наверно, не держали. Они были не местные, поэтому ночевали на корабле. Две их соседки по каюте должны были прибыть на судно рано утром. Рано утром мы расстались, договорившись встретиться, когда корабль в следующий раз придет в порт. Мы с приятелем возвращались домой пешком по утреннему городу, так как троллейбусы и автобусы еще не ходили. Мы были довольны и делились впечатлениями. Но океанский лайнер в наш порт больше не пришел. Он затонул, а из команды спаслись единицы.
-Говорят, что люди не помнят плохого или предпочитают вспоминать о хорошем, - сказал Алекс. - Но твои истории трагедийны. Расскажи о чем-нибудь веселом. Расскажи о счастливой любви. Неужели все счастливые истории скучны и не интересны. Почему нужно бросаться под поезд, топиться, например, в пруду, драться на дуэли, вешаться, стреляться, страдать, ломать себя и других. Ведь бывают романы со счастливым концом. И в жизни, и в литературе... Почитай у тезки Грина: "...Они жили долго и счастливо и умерли в один день".
-Все-таки, умерли, - сказал Алекс.
Не договорили о любви, не договорили о литературе... Не договорили о многом другом.
Например, Алекс регулярно посещал военные сборы, то есть тратил на этот, необходимый, к сожалению, бред не менее месяца жизни в каждом календарном году. Армию он ненавидел в любых проявлениях и начинал стонать уже за неделю до получения очередной повестки. Получение повестки предощущалось интуитивно. Когда никакие ухищрения не помогали, и Алекс, в очередной раз попадал на сборы, он немного успокаивался. Там встречались постоянно одни и те же люди, а некоторые сдружились настолько, что общались и в обычной жизни. Сам факт ежегодного принуждения к несвободе Алекс считал одной из самых серьезных неприятностей в нынешней своей жизни. Этим, кстати, он не сильно отличался от большей части подлежащего военным сборам населения. Хотя многие, уставшие от работы и семьи, с удовольствием отрывались от повседневности на месяц-полтора в году.
Алекс же по безалаберности какого-то компьютера на военные сборы не ходил, но помогал родной полиции, то есть не больше двух часов в месяц ездил по городу на джипе с удостоверением гражданского полицейского в кармане, с карабином сорокалетней давности в руках и в компании нескольких таких же добровольцев, а изредка и одного настоящего полицейского. Задачей было успокоить хулиганов, предотвратить, по возможности, кражу, например, автомобиля со стоянки, да и вообще, глядеть по сторонам, не происходит ли чего подозрительно-незаконного, а в случае такого происходящего, сообщить куда следует по рации. Выезды эти Алекс не любил, но считал, что так надо, и потому от дежурств отлынивал редко, только если уж совсем не было никакого настроения...
В машине Алекс включил магнитофон. Жена тихонько подпевала. Дети на заднем сидении, занимались каратэ. Побаливала голова. На природе он перепил немного, а теперь хмель вышел. Не помог даже черный кофе из термоса. Жена перестала петь, и дети неожиданно успокоились. Праздники кончились.
В машине Алекс включил радио. Опять граница. Биржа. Террористы. Тяжелая автомобильная авария по дороге на юг. Остановка в мирном процессе. Праздник кончился. Завтра на службу. Жена приуныла. Дети уснули на заднем сидении. Инфляция. Горячая точка. Заграничный приятель не приехал в гости. Ему турагент не советует... А может быть, мы к вам? Рабочая виза. Другие заработки. Без войн. Будем платить взносы в поддержку исторической родины. И списывать их с налогов.
Самая популярная в стране игра: "Подготовка к отъезду за границу навсегда, или на неопределенно продолжительное время"
А л е к с, мужчина в возрасте от... до... лет, одет в спортивный костюм и кроссовки; между действиями, переодевается в домашние брюки, светлую рубашку и домашнюю куртку или безрукавку, меняет кроссовки на теплые тапочки, импозантен, выглядит молодо для своих лет, с начала второго действия и до второй-третьей рюмки все время зябнет.
А л е к с, тоже мужчина, но в возрасте от... до... лет, одет в фирменные джинсы и свободный джемпер, обут в кожаные, не слишком дорогие туфли, невысок, выглядит моложе своих лет, в соответствии с поговоркой: "Маленькая собачка - всегда щенок", много курит, изрядно нервничает во время разговора.
Все происходит в квартире Алекса, непосредственно в гостиной (то есть в первой и главной комнате). Видна входная дверь, проем внутреннего выхода из гостиной и какое-нибудь окно. Из мебели - обязательно кресло, трехместный диван, журнальный столик среднего размера и небольшая горка или сервант, откуда в любой момент можно достать посуду. На журнальном столике телефон и приставка автоответчика. На стене, возможно, несколько репродукций известных импрессионистов, но никакого оружия. Вся обстановка очень приличная.
(Продукты и напитки должны быть не бутафорскими, а настоящими, иначе разговор не получится).
Явление 1
(явление голосов)
Свет
Телефон звонит четыре раза, потом включается автоответчик:
Голос Алекса
Здравствуйте, сейчас мы не можем подойти к телефону, оставьте, пожалуйста, сообщение, и Вам перезвонят, спасибо, до свидания.
Недолгий гудок
Голос Алекса
Привет. Хотелось бы увидеться в связи с хорошей погодой и выходным днем. Пожалуйста, отзовись.
Явление 2
Открывается входная дверь. Входит Алекс. Он явно совершал утреннюю пробежку. Включает автоответчик и выходит из комнаты.
Явление 3
(явление голоса)
Голос Алекса
Привет. Хотелось бы увидеться в связи с хорошей погодой и выходным днем. Пожалуйста, отзовись.
Явление 4
Входит Алекс с полотенцем в руках. Вытирает лицо и шею. Набирает телефонный номер. Говорит с паузами.
Алекс
Алло, Алекс? Приезжай ... Семья у тещи ... Этого нет... Возьми маслины, что-нибудь еще ... Это есть ... Хватит... Полный литр и упаковка пива... В крайнем случае, заночуешь... Мои там до завтра ... Жду.
Свет гаснет
Явление 1
Свет
Алекс в домашней одежде сервирует журнальный столик: водка и пиво уже на столе, тарелки, вилки, стаканы, рюмки и ножи - достает из серванта, что-то насвистывает, или напевает - знакомая, ностальгическая мелодия, вероятно: "Там вдали, за рекой...".
Звонок: два коротких, один длинный.
Алекс открывает входную дверь.
Явление 2
Входит Алекс, в руках пакеты.
Направляется к столику и выкладывает продукты.
Алекс
Все закрыто. Ездил к арабам. Маслины - в маринаде, копченых не нашел. Еще кое-что... Ассортимент невелик, но в количестве...
Алекс
Начнем. А то что-то зябко.
Разливают по рюмкам. Выпивают. Садятся за столик. Разливают, едят. Секунд через десять выпивают снова, и так далее. Разговаривают в процессе застолья.
Алекс
Дело в том, что у меня есть рабочая виза. Я переслал документы одному парню за океан. Мы вместе росли. И даже выросли вместе - на какое-то время. Он стоит прочно - контора по найму. А тут еще воспоминания о детстве. Я нашел его по интернету. Фирма "Никико". Коля и компания. Короче, помог товарищ. Что теперь делать? Ума не приложу. Я весь извелся.
Алекс
Дело в том, что меня ждут в родном городе. Предлагают возглавить одно предприятие. Серьезнейшие люди прелагают. Ты же знаешь... С моим опытом... С моими связями... Годы прошли, а связи остались. Им нужно имя, а деньги у них есть. Это не совсем коммерческое предприятие, благотворительное в своем роде. Кое-кто так объелся, что созрел до меценатства. Но кому угодно денег не дадут. А мне - дают.
Алекс
Жена никуда не хочет, дети тут подросли... Уговорю или нет? А почему - нет? Другие деньги. Другие нервы. Рассчитаться со всеми ссудами. Не принимать участия в мирном процессе. Я же не обрубаю концы. Здесь родня, квартира... Я привык и буду скучать. Приеду в отпуск. Это - прекрасное место для отдыха, только цены завышены.
Алекс
Я говорю жене, что надо бы съездить, посмотреть... Она говорит, что меня там убьют, и ее убьют и детей... Разве там никто не живет? Кто я здесь? Наемный работник с приличной зарплатой. А творчество где? На кой им всем сдалось мое творчество?
Алекс
Хочется спокойной жизни. Хочется думать о себе, о семье. Мне надоели социализмы: и со звериной мордой, и с человечьим лицом. И с человеческой мордой социализм - тоже надоел. Не могу жить без движения. Или я двину туда, или я двинусь совсем.
Алекс
Мне дают машину с шофером и сто человек в подчинение. Я ведь не люблю водить машину. Как давно у меня не было шофера. Как давно у меня не было в подчинении ста человек. А ведь когда-то бывали и тысячи... В конце концов, кто-то же должен помочь родному городу.
Во время последних реплик медленно гаснет свет.
Явление единственное
Медленно загорается полусвет.
Алекс спит лежа на диване, и Алекс спит сидя в кресле.
В окне виднеется полная луна.
Свет гаснет.
Все дорожные сборы происходят, как во сне. На автопилоте. И, если процитировать известные стихи: "Когда ни мысли, ни чело не выражают ничего". Они не выражают, они отражают... Смотришь на холодильник - нужно продать, и телевизор нужно продать, и стиральную машину... Смотришь на сборник любимых стихов - нужно упаковать, взять с собой. Встречаешь товарища - спрашиваешь, а нет ли у него кого-нибудь, кто хотел бы снять квартиру на два года и желательно - с мебелью. Автомобиль - оставить родичам (плюс доверенность), вдруг сумеют продать. Компьютер - отдать приятелю, а если он не возьмет, то другому приятелю, а если и он не возьмет, то другому приятелю... Собаку подарить - поручить это дело детям. Рыбок выпустить в море. Все старое выбросить. Все нестарое не выбрасывать. Устроить отвальную в ресторане "Байкал", или в ресторане "Гудзон". Только для своих. А может быть, ничего не устраивать. Но с лучшим другом - выпить. И с не лучшим - выпить. И не с другом - выпить.
Алексы встретились в порту, в рыбном, на этот раз, ресторане. Под потолком на цепях и цепочках висели различные морские чудовища: чучела и макеты.
-Такого монстра только во сне увидишь, - сказал Алекс, - указывая на трехметровую акулу с открытой пастью.
-В страшном, - согласился Алекс.
Алекс предложил форель. Алекс предпочел кефаль. Оба решили выпить сухого вина.
Поскольку непрерывно шли дожди, гуляющих в порту не наблюдалось, а в ресторане клиентов было раз-два и обчелся. Но официантка - смуглая девица** лет двадцати, суетилась медленно.
-Я мог бы влюбиться в эту девочку, - сказал Алекс, - несмотря на то, что она так молода.
-Стареешь, - сказал Алекс, - потому тебя и тянет на молодых.
-Мне и в детстве нравились двадцатилетние, - возразил Алексу Алекс, - и в юности, и в университетах, нравятся и сейчас.
Подошла официантка. Алекс "пустился вскачь" - минут на пять залез в безнадежный разговор. Неожиданно девушка начертала номер своего телефона - на бумажной салфетке.
-Она получит чаевые, - сказал Алекс.
-Как во сне, - сказал Алекс, но не уточнил о чьем же сне идет речь.
-Как дела? - спросил Алекс.
-Как во сне, - сказал Алекс. - Но мы прорвемся.
Перед тем, как распрощаться, Алекс прочел Алексу стихотворение:
Ни русскому, ни турку, ни китайцу -
куда деваться вечному скитальцу?
Америка, Америка-страна -
далекая, родная сторона.
Сто поцелуев статуе Свободы,
встречающей у входа пароходы,
которые в Америку идут,
где братья томагавк нам отдадут.
И Алекс прочел Алексу стихотворение:
Не поддамся ностальгии.
У меня дела другие -
я там больше не живу.
И пока еще не сбрендил,
помню, как свободой бредил
и во сне, и наяву.
Чтоб уже не возвращаться:
получилось распрощаться,
отъезжая за моря...
Город в некотором царстве
в мыслях ближе, чем в пространстве,
о душе не говоря.
То ли Алексы не уехали. То ли они вернулись. Может быть, уехал один из них, но потом вернулся - все равно (хозяин-барин, а мне за ними бегать недосуг и накладно: мы уже были в Париже). А пока что, игра закончилась, по крайней мере, до следующего тура (хватит дорогостоящих путевых заметок, погуляем поблизости, тут есть, воистину, чудеса света).
* Красивая стюардесса - стюардесса доставляющая наслаждение взору приятным внешним видом, гармоничностью, стройностью; рослая блондинка двадцати - двадцати двух лет, с правильными чертами лица, не слишком худая и на высоких каблуках.
** Смуглая девица - девица с кожей темноватой окраски, явно восточного - йеменского или индийского происхождения.
Утром Саша Исин прибил комара альбиноса. Может быть, второго такого в целом мире нету - надо ж смотреть...
Настроение ухудшилось и он решил не сдаваться: "Черт с ним с комаром, я же не энтомолог...". Но разумная мысль сменилась дурацкой: "Если я хороший, кто же тогда плохой?". А дальше - еще хуже: "Если не любить меня сильно, то жить со мною нельзя". И опять поворот: "Хорошо, что этого почти никто не знает".
По радио, передавали рекламу: "Каким ты был, таким ты и остался - кефир "Паталогический".
"Завтра праздник, - вспомнил вдруг Исин, - но успеть нужно сегодня: мать, жена, Елена, дочка - три букета и шоколадка. Тестя тоже надо поздравить".
Тестю он всегда дарил большую чашку, которая обязательно разбивалась до следующего праздника.
К вечеру должна была вернуться жена, и хотя ее не было больше недели, Исину казалась, что она уехала лишь вчера, а день отъезда и день приезда, в данном случае, вообще за дни не считаются...
-Спасибо, - сказала Елена. - За гвоздики спасибо...
-Все наладиться, - сказал Исин. - Я начну работать, это будет хорошая работа: приличный заработок, много свободного времени... Я ведь понимаю, что существуют вещи и помимо цветов - всякие там украшения, одежда, мебель...
-Мне ничего не нужно. Мне не понятно, почему у тебя нет свободного времени даже когда ты не работаешь?
"Трудно объяснить", - подумал он"
-К тестю нужно заскочить и к маме, и жена приезжает.
-Скачи.
-Завтра я уезжаю, - с порога сообщил Исин, - в командировку.
-Посмотри на рисунок, Яныч, ручная работа. Такой красоты у тебя отродясь не было.
-Разве сейчас чашки... - пожаловался Яныч, - в руках рассыпаются.
-Не одолжишь...? - спросил Саша. - Завтра я уезжаю - по делам...
"Приятно тратиться не тратясь, - подумал он, - но Яныча на долго не хватит, совсем старик".
У мамы Саша не задержался. Выложил продукты на стол, букет нарциссов поставил в вазочку.
-Завтра уезжаю, - сообщил он. - Это связанно с новой работой.
-Ты же потратился, Сашенька, - сказала мама, - возьми, тут немного...
-Не стоит.
-Возьми, тебе же надо. И мне приятно, что я могу еще что-то дать.
-Хорошо, - не стал спорить Исин, - спасибо.
"Если разбрасывать камни и сразу же их собирать, - подумал он, - может получиться неплохой навар".
-Шоколад мне вреден, - заявила Анюта, разрывая обертку, - я от него полнею.
-Все равно, с наступающим, - сказал Исин. - Как дела в школе?
-Как всегда.
Дверца холодильника хлопнула, затем еще раз...
-Нету ничего, - раздалось из кухни.
-Полный холодильник, - не согласился Саша, - нужно разогреть.
-Я всего этого не ем, - сообщила дочь, появившись в комнате снова.
-Ну а что же ты ешь? Чего бы тебе хотелось?
-Мне необходимо специальное питание, у меня переходной возраст. Видишь, прыщ на подбородке?
"В самом деле - толстеет", - подумал он.
-Папа, а что такое вагинальный секс?
-Что? - не пожелал расслышать Саша.
-Ну, что такое оральный и анальный - понятно. А что такое - вагинальный?
-Если это анекдот, - сказал Исин, - то теперь я его знаю.
На вокзал он пришел вовремя и тюльпаны купил заранее, номер перрона выяснил, номер вагона знал.
Поезд прибыл, начали выходить пассажиры.
"Катя... - подумал Исин. - Нет не Катя. А вот и Катя... Опять - нет".
"Что же это? Что со мною твориться?" - он испугался и, вдруг успокоился: "Ну не Катя, так почти Катя".
Исину стало смешно. Когда появилась, наконец, жена, он улыбался.
-Не могу я уезжать надолго, - сказала Катя, - всю неделю скучала, была сама не своя. Я должна видеть тебя ежедневно.
"Почему, ежедневно? - подумал Исин. - Как же так получилось, что я стал ее, и ее, и ее..? Почему стал вещью - собственностью?"
-А работа как же? - спросил он. - Жить-то на что?
-Без командировок будет хуже, - согласилась она. - Но ты же собирался начать. Значит, я смогу чаще бывать дома.
"Собирался, но не для того...", - подумал Исин и сказал:
-Да, конечно...
-Спасибо за цветы, - сказала Катя, - люблю тюльпаны.
Вечером Анюта попросила денег:
-Папа, нужно подписаться на журнал. Если подпишутся десять человек, то классу подарят мяч.
-Денег нет, - сказал Исин.
-Из-за тебя я подведу весь класс.
Анюта заплакала.
-Дать бы тебе по заднице, чтобы не зря плакала, - разозлился он. -Иди к себе там и реви.
Она ушла к себе.
-Но почему должна подписываться именно ты, если в классе сорок человек? - крикнул во след Саша.
Ответа не было.
-Сколько?
Анюта вернулась в гостиную.
-Спасибо, папочка.
-Завтра я уезжаю, - сообщил он жене и дочке, - в командировку.
-Ну-ну, - сказала Анюта.
-Так ведь праздник, - сказала Катя - Кто работает в праздник?
-Ты же сама хотела чаще бывать дома? А жрать что? Я мужчина - должен зарабатывать.
- Ну и ну, - сказала Анюта.
-В принципе, нам хватало... - сказала Катя.
-Ясно, - возмутился Исин. - Ты теперь на все готова, лишь бы меня из дому не выпустить.
"Вот что значит нетипичное самоубийство, - размышлял не впервые Саша. - Уехать далеко, документы уничтожить, забраться в какую-нибудь глушь, куда годами никто не суется, и разгрызть свою ампулу. Никаких записок - уехал и пропал, как многие пропадают, и нету у родных и близких самоубийцы, а есть несчастье и сочувствие, и никаких кривотолков... Известно, что уехал, а на сколько - никто не знает: не надолго, на неделю, на пару дней... Куда? В командировку. А где он работал? То-то и оно - никаких концов. А уезжать надо в праздничный день, чтобы хоть дату запомнили...".
Саша думал, поезд шел...
Через день, в чужом городе, Исин постучал в незнакомую дверь.
-Почему мы не видимся? - спросил Гриша Запеканский, - Что с нами произошло?
-Всего лишь вся жизнь, - ответил Исин.
-Значит, помочь решил армейскому другу? - спросил Гриша. - Получил письмо и сразу приехал? Что там у тебя: семья, работа?
-В основном, семья...
-Мне твоя помощь позарез нужна, - сказал Запеканский, - я-то совсем один: родителей уже нет, а жены и детей никогда не было.
-Знаю, - сказал Исин, - читал и перечитывал: здесь тебя ничего не держит и поэтому ты едешь за границу. И, как я теперь понимаю, ты именно сваливаешь - то есть насовсем...
-Надеюсь, что так, - заключил Гриша и пожелал, - ну, будем здоровы!
-План у нас такой, - объяснял он, - ты возьмешь мои вещички, и сегодня же поедешь в столицу. Сдашь их в камеру хранения в аэропорту, купишь палатку, продукты - и на озера. Разобьешь лагерь - место я отмечу на карте - и жди меня в гости. Мы отдохнем несколько дней на природе, а затем - на электричку и в аэропорт, ты получишь крупную сумму в конверте - семье подспорье - и уедешь домой, а я полечу туда, где меня всю жизнь будет мучить ностальгия.
-У меня, в самом деле, семья - согласился Саша, - и приехал я, конечно, чтобы подзаработать. Но тебе зачем вся эта конспирация?
-Имеешь право знать, в общих чертах, - сказал Гриша. - Я тут дельце замутил, чтобы голым не ехать, а если кое-кто поймет, что я сматываюсь, то все сорвется. Мне даже с маленьким чемоданчиком нельзя на улице показываться - городок-то крохотный... Так что - покручусь, сколько нервы выдержат, а потом пойду за хлебушком и... прощай. Не появись ты сегодня - я бы сам справился: оставил бы все, и залег в столице до отлета. Но совсем без багажа лететь - привлекать внимание. Кроме того, есть кое-какие реликвии - бросить жалко.
-А искать не будут? - поинтересовался Саша. - Могут ведь и за бугром найти?
-Шушера, шпана, мелочевка - то есть хулиганье... - успокоил скорее себя, чем Исина Запеканский. - У них извилины под линейку: шаг в сторону - побег. Все разработки мои... Им в голову не придет, что я за границей...
-Что же ты от всех скрываешь, а мне доверил? А если я уже не тот Саша Исин?
-Все мы не те, - сказал Запеканский. - А ты издалека, тебя не знают и ты никого не знаешь - приехал-уехал, вместе нас никто не видел и не увидят. Это же нормальная сделка - платная дружеская услуга. Если бы я не делился, как бы все оформил? Так что ты не один в курсе.
-За удачу! - предложил Исин. - Все гораздо проще, чем я думал.
Они сидели у костра, на берегу озера.
-Обидно даже. Где еще такая красота?
-А давай поменяемся, - предложил Саша, - я вместо тебя за рубеж, а ты к моим... Там полный набор - будут тебя и любить, и лелеять. Они даже разницы не заметят - было бы кого пасти.
-Смешно, - сказал Запеканский. - А ведь мы похожи: подстричь тебя и очки надеть - вылитый я.
-Последняя, - сказал Исин, откупоривая бутылку, - давай стакан.
-За то, чтоб встретиться с Ренатой, - предложил Гриша.
-Красивая девушка?
-Понятия не имею, - сказал Запеканский Гриша, - но она, это следующий этап.
-Ты выпил без меня, - сострил Исин.
Гриша не ответил.
-Таких как ты навалом, - сказал Исин, - больше, чем комаров.
Ответа не последовало.
-Странно, - удивился Саша, - я тебе хамлю, а ты молчишь.
Тишина в ответ.
-Вот такой у нас план, - сказал Саша, - ты тут полежи, а я соберусь пока. Мне, понимаешь ли, на электричку пора, а затем в аэропорт - самолет ждать не будет.
За дальнейшими своими действиями и поступками, он наблюдал отстранено: то есть физический Саша Исин едет в город, стрижется коротко в парикмахерской, потом - в аэропорт, проходит таможню, паспортный контроль (в чужих очках и с чужим паспортом), всходит в самолет по трапу, а сознание его витает рядом и с интересом смотрит этот приключенческий фильм.
Нечто подобное уже случалось с ним в армии, в самом начале, когда сержанты в учебной части после отбоя избивали ногами молодых солдат по своему выбору за какие-то невнятные провинности. И тогда Сашино тело лежало в умывальне на цементном полу, практически не ощущая боли и, скорее из принципа, прикрывало руками живот, почки, еще кое-что; а сознание наблюдало за процессом со стороны, интеллигентно возмущаясь этим варварским зрелищем.
Первая отчетливая мысль пришла Саше в голову, когда он был уже в самолете:
"Вот те на, мимолетная шутка-экспромт, возникшая у костра, когда я предложил Грише поменяться жизнями, реализовалась практически. И ни сомнений никаких, ни страха, что разоблачат не возникло. Собственно, и сейчас страха нет: куда там иностранным пограничникам до наших дотошных.
А может быть, дело в том, что не Запеканский, а Саша Исин лежит возле озера - погиб при попытке к бегству от собственной судьбы?"
Самолет, тем временем, выруливал на взлетную полосу.
"Нет, - решил Саша, - я это я, но в роли Запеканского. Хорошо, что мы, в самом деле, похожи, тем более - в очках, которые совершенно мне не идут и ему никогда не шли".
Самолет набирал высоту.
"Хорошо, - размышлял Исин, - когда жертва охотно идет навстречу и даже планирует преступление - никто не в обиде. Хорошо, что не пришлось подкрадываться с дубинкой в руке. Это только в кино бывает: бац по голове тяжелым предметом и клиент мертв, или жив - по выбору бьющего. Хорошо, что ампула не подвела, хотя были сомнения - а так, вроде и причастности никакой...".
Самолет летел на положенной высоте и с положенной скоростью.
"Жаль, что я этих денег не нашел. Кроме, документов, билетов, и моего гонорара в конверте, ничего существенного у него не было. И в чемодане ерунда: альбомы с семейными фотографиями, одежда... Но, никто и не рассчитывал на большие деньги, а минимум валюты для начала необходим. Тем более, что гонорар свой я отработал, разве что не доставил Гришу в аэропорт. Будем считать, что оставшаяся часть ушла на приобретение ампулы, то есть на того же Гришу".
Полет продолжался...
"Значит, как обещал Запеканский, грядет ностальгия - размышлял Саша. - Что ж, нормальное чувство, вроде неразделенной любви. Кстати, до этого дело дойдет не скоро - как всякого нелегала, меня ожидают проблемы посущественней, чем тоска по родине".
Самолет заходил на посадку.
Паспортный контроль, получение багажа, таможня... Все прошло без приключений, а таможни Исин не заметил: миновал вслед за другими какое-то помещение, где несколько человек в форме без интереса посматривали на проходящих.
"Надо будет чемодан проверить, - решил Исин, - на предмет существования двойного дна или какой другой хитрости... Где-то же должны быть эти деньги..."
В зале для встречающих было многолюдно, некоторые - держали в руках плакаты. Один из них - с надписью: "Григорий Запеканский" моментально привлек внимание Исина. Он обошел девушку державшую плакат и застыл в стороне, наблюдая... Симпатичная, лет двадцати пяти, дамская сумочка висит на плече, а в руке еще одна сумка. За те полчаса, что Исин следил за девушкой, к ней никто не обращался, она же внимательно наблюдала за прибывающими.
"Если это неизвестная Грише Рената, за встречу с которой он осушил свой последний стакан, то вот они - деньги".
Не было бы у нее второй сумки, он ни на что не решился бы, но сейчас - надел очки, которые спрятал после прохождения паспортного контроля, и подошел.
-Здравствуйте, - рискнул он. - Вы Рената?
-Да, - ответила девушка.
-Вы, наверно, меня ждете? - осторожно спросил Исин.
-Если вы Запеканский...
-Разумеется...
-Средний рост, худой, в очках, волосы светлые коротко подстриженные, возраст: тридцать - тридцать пять, - перечислила приметы она, - все сходится. А теперь, покажите паспорт.
Исин, как в омут нырнул.
-Смотрите.
Девушка, безразличным взглядом скользнула по фотографии и прочитала фамилию вслух:
-Запеканский.
-Все в порядке? - спросил Исин.
-Да, вот ваши деньги.
Он взял сумку.
-Папа передал, что с вами было приятно работать...
-А где папа? - поинтересовался Исин.
Она посмотрела удивленно...
-То есть, я хотел сказать: передайте папе, что если что-нибудь подвернется, ему сообщат.
-А куда теперь? - спросил Саша. - Где тут лучшая гостиница?
-А вы уверены, что вам нужна лучшая?
-Ну не худшая же...
-Я подвезу, - предложила Рената.
Всю дорогу Исин, пытался смотреть поверх ненавистных очков - он впервые был за границей и не мог сдержать любопытства.
Прибыли в центр.
-"Хилтон" устроит?
-Где тут самый дорогой ресторан? - спросил он.
-Здесь они все дорогие.
-Рената, - попросил Исин, - пообедайте со мной, расскажите про местные нравы... Я совсем ничего не знаю. По сторонам гляжу - глаза разбегаются.
-Ваши очки ни на что не годятся, - сказала Рената, - вы то щуритесь, то поверх глядите. Может быть вам для начала очки сменить?
-Верно, - сказал Исин. - Откуда там у нас хорошие очки. Я их лучше вообще сниму. А потом, может быть, приобрету контактные линзы.
-Ладно, - сказала Рената, - я с вами пообедаю, но лишь потому, что папе это не понравилось бы.
-Почему бы не понравилось? - спросил Исин.
-Вы когда уезжаете? Чем вы занимаетесь там у себя, кроме продажи по случаю антиквариата? Где вы взяли эти вещи? Папа говорит, что это не наше дело, но мне интересно. Вы женаты?
-Можно по порядку? - попросил Саша. - Средства, как вы знаете, у меня есть, так что я тут поживу какое-то время. Там у себя я в данный момент ничем не занимаюсь, поскольку нахожусь здесь. И ничего я не крал, и даю вам честное слово, что ни к какому криминальному бизнесу отношения не имею. Что же касается последнего вопроса, то заявляю: Григорий Запеканский не женат и никогда женат не был.
-Деньги ваши когда-нибудь кончатся, но если найти дешевое жилье и не есть в ресторанах, то их может хватить надолго. Лично я снимаю маленькую комнатку и готовлю себе сама.
-А папа ничего не дает?
-Он платит мне за то, что я работаю в его магазине. Но спрос на антиквариат упал, и магазин наш не на лучшей улице...
-Если вопросы кончились, - сказал Исин, - то пойдемте обедать.
-Вопросы не кончились, но поговорим в ресторане.
-Мне только кофе без кофеина, - сказала она, - я на диете.
Исин, который всегда чувствовал себя в ресторанах неуютно, здесь почему-то расслабился - заказал всякой всячины и ел с удовольствием. Ему нравились еда, обстановка, девушка, и несколько пачек денежных купюр, которые он, вернув Ренате сумку, переложил в карман.
-Знаете, - заявила она, - а ведь я ношу контактные линзы.
-Они вас совершенно не портят, - заверил ее Саша.
-А раньше, я носила очки.
-И очки вам наверняка шли, не то что мне...
-Но на переносице у меня всегда были пятнышки, а когда я перестала носить очки, пятнышки эти сошли не сразу, я бы даже сказала, что много времени прошло, пока они исчезли.
-Короче, Рената, - спросил догадливый Исин, несмотря на то, что догадываться не хотелось, - к чему этот разговор?
-К тому, что вы не очень похожи на фотографию в паспорте, а без очков, в которых ничего не видите, - тем боле...
-Господи, - сказал Исин, - я пресек две границы, и никому подобное в голову не пришло. А что до носа, то у кого-то есть пятна, а у кого-то нет. У меня, например, хорошая кожа, жена завидует...
-Вот и жена появилась, - сказала Рената. - Я не пограничник, которого устраивает формальное, причем довольно-таки приблизительное сходство. И папа мой вам для чего-то понадобился, а ведь был уговор, что сделка разовая, и больше вы друг друга не увидите.
-Почему же вы отдали деньги. Почему подвезли меня? Почему сидите со мной и разговариваете, а не позвали до сих пор полицейского?
-А что бы вы сделали, если бы не получили денег? Кроме того, должна же я понять, кто приехал по папину душу?
-И, кроме того, - опять догадался Исин, - вам не хочется объяснять полиции за что мне заплатил ваш уважаемый папа.
-Я, вообще, коллекционеров не люблю - все они чокнутые, - сказала Рената. - А папа старый уже, у него чашки из рук валятся, он поехал к вам туда, в какую-то глушь, связался с бандитами, давал взятки кому-то, и вернулся совершенно счастливый, потому, что привез эти вещи. Но он мой папа, и поэтому, мы договоримся без полиции.
-Вы смелая, - сказал Исин, - но и расчетливая: тут людно, да и в случае чего, я теряю больше чем ваш папа, его-то, наверное, даже в тюрьму не посадят. Но прежде, чем согласиться на что либо, я расскажу вам о Запеканском.
-Вся история началась лет пятнадцать тому назад, когда меня призвали в армию, и попал я на Дальнем Восток в учебную часть.
Курсантов с Запада, там было не много, поэтому мы с Гришей считались земляками, хотя между нашими городами не менее тысячи километров.
Примерно через месяц, когда я почти привык к армейскому быту, то есть к холоду по ночам в казарме, к жалкой пище, ко сну через сутки по четыре часа за ночь, к бегу по пять километров каждое утро, к обращениям вроде: "Воин, скотина, сволочь, ублюдок...", и так далее - по нисходящей, со мною произошло несчастье. Я по ошибке надел утром чужие сапоги и во время зарядки до крови стер ноги.
Раны там заживали плохо - только через полтора-два месяца, они перестали гноиться - а лекарств почти не было...
Я стал чужаком - перешел в категорию ублюдков в квадрате потому что отстал от стаи. Я плелся за строем, не ходил в караулы, но меня и мне подобных вовсю использовали на работах, где не нужно быстро передвигаться.
Как-то раз, ночью, когда рота была в наряде, мне, Запеканскому и еще нескольким курсантам поручили чистить картошку. Потом всех, кроме нас с Гришей, забрали куда-то - и мы остались вдвоем, а картошку нужно почистить на шестьсот человек...
Запеканский сразу же начал ныть: он стонал, говорил, что болен и не может работать, что ему нужно отлежаться. Мне показалось, что он не врет, и я оттащил его за большой горячий котел - он даже идти не мог, так ему было плохо.
Гриша спал, а я работал один - старался сделать побольше, хотя и сам ужасно хотел спать. Потом пришел дежурный по кухне - сержант. Картошки было недостаточно. Он спросил: "А где второй?". Я начал юлить - выгораживать Запеканского. Если бы его нашли за котлом, да еще спящим, его бы прибили. Разумеется, я схлопотал несколько зуботычин за халатное отношение к работе, но, в общем, пронесло - зуботычины в учебной части дело ежедневное и привычное.
Гриша, когда выспался, меня благодарил - клялся, что теперь я ему как брат. Судя по всему, у него уже ничего не болело. Для меня же, гонимого инвалида, любая дружба была за счастье. Но назавтра, вместе с десятком других курсантов - объединившихся по законам стаи - начал меня травить и это продолжалось до тех пор пока я не выздоровел, да и потом не закончилось...
Затем мы стали сержантами и разъехались по объектам. Я служил в отдельном взводе - всего тринадцать человек. Все, кроме офицера, были нацменами, многие вообще не понимали по-русски, но я прожил там полтора года безвыездно, только офицеры менялись и вместо демобилизованных солдат приходили новые. Разумеется, жизнь как-то наладилась, а за месяц до конца службы, в наш взвод попал Запеканский. Стаи для него тут не было и он, сразу решил, что мы большие друзья - потому что земляки и учились вместе на сержантов. Я его не отталкивал, так как мыслями был уже дома и не хотел эксцессов, да и противно было уподобляться... А вскоре, служба кончилась.
Про Запеканского я и думать забыл, а недавно, спустя столько лет, получил письмо на мамин адрес: Гриша снова взывает о помощи. Кроме того, он предложил за услугу деньги. А положение у меня аховое: работы нет и не предвидится, всем должен, включая родную мать и тестя-старика. Даже любовнице, которую шесть лет уже никак оставить не могу - и той должен... У дочери переходной возраст - покупок требует, обижается... Живем на зарплату жены. То есть, состояние нервозное - пограничное. А тут еще Запеканский: "Помоги, друг!"
И я поехал - не заработать, а себе доказать, что способен на поступок.
А там, когда мы оказались вдвоем и вдалеке от цивилизации, я подсунул ему снотворное, сильное - 24 часа гарантии - и уложил спать в палатке: пусть проспит что-нибудь важное.
Но мысль прилететь сюда возникла, когда я шарил в его карманах, деньги искал - у меня даже на обратный проезд не было. И гонорар за услугу невыполненную хотел забрать - не скрою. А когда нашел паспорт и билеты, то как под гипнозом...
Кстати, Запеканский до сих пор спит - времени-то меньше суток прошло.
-История дурацкая, - сказала Рената, - и потому вполне вероятная. Тем более, что она меня устраивает. Боюсь, что с вашим Запеканским было бы сложнее найти общий язык. А вы, в самом деле собираетесь остаться?
-Нет, конечно, - сказал Исин. - Фантазировал себе что-то в самолете и потом... Но еще когда билеты и паспорт у Гриши тащил - понимал, что ничего не выйдет. Не смогу я прятаться, жить нелегально, да еще под чужой фамилией. И Запеканским быть гадко, хотя и Сашей Исином быть - маленькое удовольствие.
-Вот и познакомились, - сказала Рената.
-Что вам от меня нужно? - спросил он. - Только учтите, что через неделю я улетаю.
-Отдайте мне деньги, а Запеканскому верните товар. Мы вас, конечно, отблагодарим...
-А как же папина мания?
-Папина мания - это я. А я не желаю, чтобы он водился с бандитами, контрабандистами и еще черт знает с кем. И не можем мы позволить себе такие покупки. Если папа не вернет эти деньги, ему придется продать половину коллекции.
-Попытаюсь, - согласился Исин. - И, скорее всего, меня арестуют на таможне, не на вашей, к сожалению...
-А гостиницу я оплачу, но не "Хилтон", разумеется, - предложила Рената, - и через неделю отвезу вас в аэропорт.
"Если бы кто-то сочинял эту историю, - думал Исин, - то закрутил бы все иначе:
Саша соблазняет внешне деловую, но по сути неискушенную Ренату, готовую поверить малоубедительному рассказу явного проходимца. Он женится на ней, и тем самым легализуется, оставаясь для всех Григорием Запеканским, а затем, войдя в бизнес ее отца, налаживает контрабандную поставку дорогого антиквариата.
А отравленный, по мнению Исина, Гриша вдруг приходит в себя - кто знает, что подсунули недобросовестные продавцы вместо заказанной ампулы? - и едет в Сашин город, в надежде там его отыскать. В дальнейшем, для того чтобы быть в курсе дела, Запеканский знакомится с Сашиной семьей, с его родственниками и друзьями. Потом он женится на бывшей теперь уже жене пропавшего без вести Саши (даже берет ее фамилию - Исин), удочеряет его дочь, сочувствует матери Исина и становится для нее родным, дарит по праздникам подарки тестю, и, возможно, заводит роман с бывшей Сашиной любовницей - вот конец всей истории.
А в действительности, я прокололся сразу же, хорошо, хоть в полицию не загремел, и теперь, когда меня на таможне поймают с этими цацками...".
На дальнейшее фантазии не хватило, только в голове замелькало слово "адвокат" и возникла мысль: "Как доказать, что ты не верблюд, если ты верблюд?".
Самолет заходил на посадку.
"Кончилась командировка, - думал Саша. - Всем подарки везу - никого не забыл. Ну, а чашки такой у Яныча никогда не было: огромная, разноцветная, а главное - небьющаяся".
Исин прошел паспортный контроль, оставалась таможня...
-За мной, с вещами, - приказал таможенник.
-Зачем? - спросил Исин.
-Там объяснят.
Они шли по длинному коридору, затем - по другому... Таможенник достал связку ключей и открыл дверь.
-Вот он, твой дружок, принимай.
-Предлагали ребята семью твою навестить, - сказал Гриша, - но я тебя знаю - раз билет на сегодня, то сегодня и прибудешь. Ты же отстающий. Это, как у птиц: одна еще мух ловит, а другие уже на юг улетели.
-Я-то как раз улетел, - сказал Исин.
-Бывает, - согласился Запеканский. - Другой, действовал бы наверняка: топором по башке, камень на шею, и в озеро... А ты подсыпал какой-то дряни, лишь бы руки не пачкать... Я, как видишь, очухался, что говорит о твоем непрофессионализме, правда сутки пролежал в полном отрубе, и голова до сих пор гудит, но мы же люди свои - сочтемся... Вещи, деньги, документы, очки. Быстро!
-Здесь не мусорить, - предупредил таможенник. - Все на выход, вон в ту дверь.
-Выйдешь первым, - сказал Гриша, - и пойдешь по направлению к розовым "Жигулям". Мы с ребятами будем сзади, а у них разговор короткий: шаг в сторону - побег. Вещички я сам донесу.
"Не понадобился адвокат, - подумал Исин, - да и денег на него теперь нет".
Исин шел по направлению к розовым "Жигулям", когда услышал топот и крики. Он обернулся. Сзади, шагах в тридцати, на Гришу и его ребят навалились добры молодцы - по двое на каждого.
В тот же миг розовые "Жигули" сорвались с места и помчались прочь, а за ними понеслась бежевая "Волга".
"Погоня, - подумал Исин. - Хорошо, что я в ней не участвую".
Знаете ли вы фамилию Толстоевский? Ею, как псевдонимом, пользовались некоторые патриархи южнорусской литературной школы.
А ведь человек с такой фамилией существует, даже сочиняет по-русски, разве что живет теперь не в России и не в ближнем к ней зарубежье.
Фамилия претерпела, конечно, некоторые изменения и все называют его Толстоефски (Tolstoefski - так даже в паспорте записано); и жена его - Толстоефски; и дети - Толстоефски.
Сочинять-то на русском он сочиняет, но еще недавно не писал почти, разве что письма. Он и речи своей русской стесняется - подзабыл, но думать до сих пор предпочитает по-русски.
Многие в дальнем зарубежье где-то слышали такую фамилию.
-А не родственник ли вы...? - спрашивают у Толстоефски довольно часто.
-Родственник, - отвечает он, подразумевая, что является сыном своего отца и внуком своего деда.
Те, кто поначитанней говорят ему:
-"Анна Карамазоф" - есть величайшее произведение вашей русской литературы.
А неначитанные говорят:
-Пей до дна, пей до дна...
А сочиняет Толстоефски с детства и на разные темы: как сдачу потерял; почему в школу не пошел; что хочет быть инженером; что любит только ее; что согласен с политической системой; что пьет лишь по праздникам; что не согласен с политической системой; что никогда не изменяет жене; что всегда изменяет жене; что может бросить курить когда захочет и многое другое.
Толстоефски дома бука, а в компании душка. Там, где можно побывать, он уже побывал, или поедет еще, а туда, куда нельзя - соответственно и не поедет. Он не левый и не правый - у него своя точка зрения, но ее не выразить словами. Он весьма остроумен, быт его зарубежный налажен и потому, наверное, ему скучно.
Если бы Толстоефски обожал свою работу - было бы ему повеселее, но он ее не обожает, а так... работает, потому что платят неплохо и место не пыльное.
А теперь - откровенно! Что должно произойти с человеком, если у него такая фамилия? Правильно! Не избежать ему литературного процесса. Сам не захочет - будут приглашать. Будут спрашивать: "А вы что-нибудь пишите?"
Можно, разумеется, спиться - тогда отстанут, но хотя Толстоефски, на самом-то деле, пьет не только по праздникам - спиваться не собирается. "Нет аппетита - выпей водки" - этого традиционного рецепта из нетрадиционной медицины он придерживается неукоснительно, но, дело в том, что аппетит у него, как правило, есть.
То есть, начал Толстоефски сочинять литературно. А почему бы и нет? Образование, как у всех, техническое, книжек он еще в России много прочитал: там же ни дансингов, ни кемпингов, ни шопингов, ни денег приличных не было, а книги были, особенно для книголюбов - общество такое, вроде сицилийской мафии. Если ты книголюб - можно было и прикупить и обменяться, но и не книголюбы читали: брали у друзей, журналы выписывали, когда получалось...
Первый опыт сочинительства состоялся, когда Толстоефски, сидя на веранде своего дома расположенного возле моря, наблюдал попеременно то за серфингистами, то за молодой еще соседкой подравнивавшей газон - получилось следующее:
"Когда, к примеру, видишь на волне
завзятого пловца воображайку
во время слишком сильного прибоя,
то хочется воскликнуть: "Не блажи!".
Но ты в себе уверена вполне.
Ты хорошо стрижешь свою лужайку
при помощи специального прибора
(недорого совсем - на платежи)".
Скажете, неплохо, для первого раза. Неправда - для первого раза очень даже неплохо.
Следующий стишок был навеян пролетающей мимо Земли очередной кометой, о чем и без Толстоефски много писали в местной, центральной и зарубежной прессах. Он же отреагировал на диковину таким образом:
"Сюда летит треххвостая комета
с ужасною зубастой головой.
И это нехорошая примета,
особенно на грани вековой".
Как-то раз Толстоефски подвез девушку путешествующую автостопом, а потом начал писать пьесу, но не дописал: то ли решил что хлопотно, то ли была еще какая причина. А начиналась пьеса так:
"Она: Ты, наверное, гонщик?
Он: Нет.
Она: А почему сидишь далеко от руля?
Он: Потому, что у меня ноги длинные.
Она: А какие у меня-то ноги длинные...".
Многие прозаики в юношестве сочиняли стихи, а лишь потом становились прозаиками. Толстоефски начал поздно и опять-таки со стихов, но зацикливаться не стал - решил вскоре перейти на прозу. Какая лирика в сорок лет? А в пятьдесят? А после? Чудных мгновений с каждым годом все меньше. Можно, разумеется, вспомнить все былое, но верней всего сделать это в прозе - не так уж много в жизни поэтических воспоминаний.
Мемуары, к сожалению, исключались: во-первых, Толстоефски еще не стар; во-вторых, перед женой неудобно и еще перед кое-кем; в-третьих - с людьми известными, а тем более, знаменитыми он вообще никогда не встречался, а что это за мемуары, если пишешь о тех кого никто знать не знает... Да и жизнь сложилась обыкновенно - даже ни одного развода.
Был, конечно, неоднозначный период при переезде из одной страны в другую и тяжелое становление на новом месте, но и тут ничего необычного - имя нам не миллион, а миллионы, если не считать иммигрантов, репатриантов и нелегалов, что по-русски не разговаривают и к произведениям Толстоефски - до того как их переведут на все языки - ни малейшего отношения иметь не могут.
С пьесами, как известно, у него не заладилось, оставались рассказы, повести, романы, эссе, путевые заметки и так далее.
Тут мы подошли к самому главному. Раньше как было? Написал человек полное собрание произведений, а потом всякие веды создают ему биографию, и доносят до потребителя. А сейчас? Можно целый чемодан с рукописями таскать - так и умрешь бесславно. Разве что сопрут чемодан по ошибке, но и это не посодействует, тем более в стране где далеко не каждый десятый умеет читать по-русски - выбросят в ближайший мусорный бак.
Значит, биографию следует делать самому еще до полных собраний. В крайнем случае - параллельно...
Идти дорогою проторенной: из дому уходить, в тюрьму садиться - этого Толстоефски не хотел, но и непроторенной тропой идти не хотелось.
Путь нашелся - и не новый, и другой... Нужно было влиться в коллектив людей достойных, понимающих, в меру способных - чтобы выделяться все же на фоне, чтобы все горою друг за друга и за Толстоефски...
Оказалось, что таких компаний много, и хотя он зарабатывал прилично (мог купить и водку, и закуску), его не жаловали - искусство не продается. Тем более, что он все-таки что-то уже умел, а гении везде свои - устоявшиеся - и помирают редко, а даже если помирают, то на каждое место очередь.
То есть, деньги есть, но нужно еще и совести не иметь, а создавать свою личную литературную группировку, выискивать недорогостоящих люмпенов, кормить их, поить, расхваливать, в надежде, что когда-нибудь отзовется... Но и этого мало, нужно посещать все сборища - своих и чужих, скандалить, сплетничать, заниматься саморекламой и писать чем бредовее, тем лучше, иначе не поймут. А если и творить - то в тишине, то в тайне...
И решил Толстоефски не быть знаменитым, да и вообще ничего больше на бумаге не сочинять. И, конечно же, не прогадал, потому что - как эпические поэмы Гомера принадлежат Гомеру, псалмы Давида - Давиду, а права на издания этих поэм и псалмов - кому угодно, так же лет через тысячу все величайшие творения на русском языке написанные до сих пор плюс... будут принадлежать Толстоевскому.