Л И Л И Т
(лирический цикл)ЛИЛИТ
А что я видел, кроме рая, среди стрижей, форелей, ланей, где не живя, не умирая, без памяти и без желаний бродил - один на целом свете по утверждённой свыше смете, пока Он соблаговолит..? А, значит, - кто же ты, Лилит? Богиня! Обнимаю ноги, глотаю острый запах влаги со сладким привкусом тревоги, как медицинский спирт из фляги... Мои же руки, словно мыши, шныряют ниже или выше, лаская бёдер монолит... Скажи, откуда ты, Лилит? Она ответила на ласки, сочась лавандой и сандалом... Поскольку не было огласки, альянс не кончился скандалом. Потом исчезла по-английски: ни "до свиданья", ни записки... Обидно, скучно, всё болит... Кто знает, где же ты, Лилит? Живу в краю неиспоконном, и, выходя порою в люди, ищу, как будто силиконом твои наполненные груди и волосы верблюжьей пряжи, и что-то обретаю даже... А встреча много не сулит. Но почему же так, Лилит? Зачем, возникшая фантомом, и мне воздав неполной мерой, ты увлеклась семьёй и домом, друзьями, спортом и карьерой, где женщина, а не богиня свершает действия благие. Но всё равно, ведь ты - реликт, я отыщу тебя, Лилит. 1997 *** Хорошая баба и с виду не стерва, такая поймёт и поверит в кредит... Но словно касается голого нерва: лишь только коснется, - и нерв загудит. Раскрою метафору, чем не нарушу какой-нибудь важный секрет цеховой: она потрясла мою спящую душу и что-то случилось с моей головой. Ищу некий образ - целебное средство пока я один, и когда не один... Как тот сумасшедший - ты помнишь, из детства - который по улице нашей ходил. 1997 *** Скажи: "Уйди!", - и я уйду уже без оговорок. Пойми, в двухтысячном году мне будет ровно сорок. Я сам в себе - в тылу врага, где суета и смута. Не то, чтоб жизнь мне дорога, а каждая минута. Ну пофартит весенним днём - так он за горизонтом. И дело не во мне одном, и ты сегодня в жёлтом... А жёлтый цвет - разлуки цвет, да что там мелочиться, ты будешь в жёлтом или нет - она и так случится. 1997 *** Не одурманенный сполна амурным ядом, я ощущаю, что она почти что рядом. Всё подбирается верней к моим мыслишкам... Ты часто думаешь о ней? И я - не слишком. Мелькнёт девчонкой малых лет, бегущей в классы, возникнет, чуть ли не скелет, у пыльной трассы... Хоть никогда не тормози у тех обочин... Ты узнаёшь её вблизи? И я - не очень. Но задушевною вполне, да и наружно, она бывает и по мне такой, как нужно. С такими трепетно живут на чистом ложе. Ты знаешь, как её зовут? Скажи мне тоже. 1997 *** Наверно, недолго мне быть одному в преддверьи весенних дурманов, когда ты уйдёшь, а уйдёшь потому, что тут не бывает романов. Твою нелюбовь уступаю врагу - преемнику, пренебрегая тем, что представить себе не могу, что рядом со мною другая. Дорога сердечная не далека - попутчица явно зевает... Смотри, кучевые плывут облака, а перистых тут не бывает. Когда бы я мог, я тебя бы украл - унес потихоньку под мышкой, ты славно смотрелась бы в свете зеркал в компании с плюшевым мишкой. 1997 *** Сознаю, что теперь ничего не исправить. Это можно стерпеть - на память оставить. Это проще стереть, чем на пёрышко дунуть для того, чтобы впредь о подобном не думать. Свой рассудок губя, понимаю, к примеру, что люблю не тебя, а ночную химеру. Но появишься днём, и твоё отраженье обретает объём через воображенье. Мне теперь всё равно: я почти не болею. Отрекусь, как давно привелось Галилею, хоть Она для него, несомненно, вертелась, а тебе ничего затевать не хотелось... От похожих невзгод и таких околесиц я болею раз в год приблизительно месяц. Больше тратить нельзя на невнятное что-то - существуют друзья, ожидает работа... Не планирую акт рокового ухода, объявляю антракт до ближайшего года, в коем с горних высот ты покажешься снова, - тысяча девятьсот девяносто восьмого. 1997 *** Увы, влюблённость, а не шашни вдали от Эйфелевой башни - здесь Эрос погрузился в быт и позабыт. Не приведёт, конечно, к счастью всё то, что выглядело страстью, ну, разве, только эпизод - как повезёт... Того, что хочешь - не случится, как будто свёрнута ключица, как будто нечего курить... Что говорить... И всё же безнадежно бредишь о том, что, даст Господь, поедешь с любимой женщиной в Париж и воспаришь. 1997 *** ... и уже не пасторально, но морально аморально подготовиться к гульбе и не думать о тебе. Отказаться от ненужных: мужних, даже тех замужних, кто на это дело слаб. Без того хватает баб. А в дальнейшем нет закона - встреча, номер телефона, поиск в будничной толпе, вечеринки и т. п. И само, по сути, средство - может быть, подруга детства, доброхотка, просто блядь... О тебе не вспоминать. Оказаться с нею вместе в нужный час в надёжном месте, где бы всё шептало: за... Наконец, закрыть глаза - не заботясь, не любя - и представить... не тебя. 1998 *** Мы поговорим о том, об этом, если повезёт, то очень скоро. Обо всём, что может быть предметом хоть пустячного, но разговора. Скроется моя натура волчья, овеном представится наружно. Говори - я буду слушать молча. Промолчишь - скажу лишь то, что нужно. Раз нельзя твоей напиться крови, твоего хочу напиться млека... Наши встречи держатся на слове. Буду кротким - слово человека. Натиску притворщика, паяца - понимаю, ты не покоришься. Так не бойся, нечего бояться... Ты боишься? Правильно боишься. 1998 *** Любимая, как ты меня напугала, когда насмотревшись картинок Шагала, одна на исходе вечерней зари летала над городом, чёрт побери. Тебе же известно, что мне указали хорошее место, но в зрительном зале. Преследую взглядом, тоскую вослед... Ты вроде бы рядом, а вроде бы - нет. Увы, это так: я достоин печали - чтоб жалостью мне на любовь отвечали. Ведь сам понимаю, что зря хлопочу и правды не знаю, и знать не хочу. 1998 *** Не в больного и врача мы сыграли сгоряча. Ни к чему теперь ловчить - не тебе меня лечить. Говоришь: "Пристало нам разойтись по сторонам". Рассчитались: нечет-чёт. Ты - не ангел, я - не чёрт, не потребую души - не звони и не пиши. 1998 *** И вот опять наклонная стезя ведёт к моей единственной подружке. Всё так, как ты хотела, мы друзья: песочница и общие игрушки. И уговор - своих не обижать. Мы столь же жалостливы, сколь ранимы. И как бы записались в херувимы, но от самих себя не убежать. Благоуханный, словно карамель, возникнет март, а может быть, апрель... Не выдержишь и будешь строить глазки. И позовёшь движением бедра, хотя добра не ищут от добра, и крайне сложно избежать огласки. 1998 *** У меня наихудшее лето за последнюю тысячу лет. Я любителем стал бы балета, если б ты танцевала балет. Я взобрался бы даже на крышу ради нашей любви неземной. Но приходится слышать и слышу, что тебе хорошо не со мной. Замираю от сказок и басен про любовь лебедей и китов и на всё, что угодно, согласен, но, конечно, на всё не готов. Понимаю, тебе не годится жить во лжи, ты не хочешь - во лжи, и права, можешь этим гордиться. Что неправому делать? Скажи... 1998 *** В соответствии с аксиомой невещественности химер появляешься невесомой в этом мире весов и мер: в сновидениях, если ночью, и в видениях, если днём, обладая лишь тою мощью, чтоб настаивать на своём. Перед образом не пасую, потому что я сам творю: это я, как хочу, рисую, конструирую, мастерю... То есть это моя затея обретает глаза и рот... Никакая не Галатея, а, скорее, наоборот. Мне, конечно же, интересно, понимаешь ли ты сама, что твоё и отныне место быть игрушкою для ума, заполняя неясный абрис, вдалеке от себя живой. То же имя, и тот же адрес... И характер несносный - твой. 1998 *** Я привыкаю думать о тебе - оно теперь обычная рутина. Как, например, двухдневная щетина, курение и мат не по злобе, немытая посуда на столе, косые занавески из сатина, жилец напротив, та ещё скотина, орёт, ведь что ни день - навеселе. Я, например, почти что бросил пить, непотопляем, словно Буратино, установил период карантина: решил, а значит - так тому и быть. Но для любви - плохие времена и, в общем, неприглядная картина. Поверишь ли? Её зовут Жюстина - у них теперь такие имена. Я привыкаю думать о тебе. А что привычка? Это как зараза - помажь бальзамом три-четыре раза, и нету лихорадки на губе. Смотрел как самолёт проходит смог, и прошибало потом рубашонку, сжимало разом сердце и мошонку. Я тоже полетел бы, если б мог, чтоб наконец закончить монолог, ответ услышать и закрыть кавычки. Туда, где ты живёшь, летают птички. Я тоже полетел бы, если б мог. Я привыкаю думать о тебе. Чтобы привычку вырвать, как занозу, подвергнусь, в крайнем случае, гипнозу или другой какой-то ворожбе. Могло быть по другому, но не тут: бетонный город, преферанс на спички, подруги - пожилые истерички, нашёлся друг - и тот, пожалуй, Брут. Бессмысленно в борьбе или в мольбе уходит время - целая эпоха... Хотел забыться - получилось плохо. Я привыкаю думать о тебе. 1999
Объявления: