Павел Лукаш

ЧТО СЛУЧИТСЯ С TOLSTOEFSKI

    

Сборник рассказов

    
     ЧТО СЛУЧИТСЯ С TOLSTOEFSKI
     Знаете ли вы фамилию Толстоевский? Ею как псевдонимом пользовались некоторые патриархи южнорусской литературной школы.
     А ведь человек с такой фамилией существует, даже сочиняет по-русски, разве что живет теперь не в России и не в ближнем к ней зарубежье.
     Фамилия претерпела, конечно, некоторые изменения, и все называют его Толстоефски (Tolstoefski — так даже в паспорте записано); и жена его — Толстоефски, и дети — Толстоефски.
     Сочинять-то на русском он сочиняет, но еще недавно не писал почти, разве что письма. Он и речи своей русской стесняется — подзабыл, но думать до сих пор предпочитает по-русски.
     Многие в дальнем зарубежье где-то слышали такую фамилию.
     — А не родственник ли вы?.. — спрашивают у Толстоефски довольно часто.
     — Родственник, — отвечает он, подразумевая, что является сыном своего отца и внуком своего деда.
     Те, кто поначитанней, говорят ему:
     — «Анна Карамазофф» есть величайшее произведение вашей русской литературы.
     А неначитанные говорят:
     — Пей до дна, пей до дна!..
     А сочиняет Толстоефски с детства и на разные темы: как сдачу потерял; почему в школу не пошел; что хочет быть инженером; что любит только ее; что согласен с политической системой; что пьет лишь по праздникам; что не согласен с политической системой; что никогда не изменяет жене; что всегда изменяет жене; что может бросить курить, когда захочет, и многое другое.
     Толстоефски дома бука, а в компании душка. Там, где можно побывать, он уже побывал или поедет еще, а туда, куда нельзя — соответственно и не поедет. Он не левый и не правый — у него своя точка зрения, но ее не выразить словами. Он весьма остроумен, быт его зарубежный налажен, и потому, наверно, ему скучно.
     Если бы Толстоефски обожал свою работу — было бы ему повеселее, но он ее не обожает, а так... работает, потому что платят неплохо и место не пыльное.
     А теперь — откровенно: что должно произойти с человеком, если у него такая фамилия? Правильно! Не избежать ему литературного процесса.
     Сам не захочет — будут приглашать. Будут спрашивать: «А вы что-нибудь пишете?»
     Можно, разумеется, спиться — тогда отстанут, но хотя Толстоефски на самом-то деле пьет не только по праздникам, спиваться он не собирается. «Нет аппетита — выпей водки» — этого традиционного рецепта нетрадиционной медицины он придерживается неукоснительно, но дело в том, что аппетит у него, как правило, есть.
     Ну вот и начал Толстоефски сочинять литературно. А почему бы и нет? Образование, как у всех, техническое, книжек он еще в России много прочитал: там же ни дансингов, ни кемпингов, ни шопингов, ни денег приличных не было, а книги были, особенно для книголюбов (общество такое, вроде сицилийской мафии). Если ты книголюб — можно было и прикупить, и обменяться, но и не книголюбы читали: брали у друзей, журналы выписывали, когда получалось...
     Первый опыт сочинительства состоялся, когда Толстоефски, сидя на веранде своего дома у моря, наблюдал попеременно то за серфингистами, то за молодой еще соседкой, подравнивавшей газон. Получилось следующее:
     Когда, к примеру, видишь на волне завзятого пловца-воображайку во время слишком сильного прибоя, то хочется воскликнуть: «Не блажи!». Но ты в себе уверена вполне. Ты хорошо стрижешь свою лужайку при помощи специального прибора (недорого совсем — на платежи).
     Скажете, неплохо для первого раза. Неправда — для первого раза очень даже неплохо.
     Следующий стишок был навеян пролетающей мимо Земли очередной кометой, о чем и без Толстоефски много писали в местной, центральной и зарубежной прессе. Он же отреагировал на диковину таким образом:
     Сюда летит треххвостая комета с ужасною зубастой головой. И это нехорошая примета, особенно на грани вековой.
     Как-то раз Толстоефски подвез девушку, путешествующую автостопом, а потом начал писать пьесу, но не дописал: то ли решил, что хлопотно, то ли была еще какая причина. А начиналась пьеса так:
     Она. Ты, наверное, гонщик?
     Он. Нет.
     Она. А почему сидишь далеко от руля?
     Он. Потому что у меня ноги длинные.
     Она. А какие у меня-то ноги длинные...
     Многие прозаики в юношестве сочиняли стихи и лишь потом становились прозаиками. Толстоефски начал поздно и опять-таки со стихов, но зацикливаться не стал — решил вскоре перейти на прозу. Какая лирика в сорок лет? А в пятьдесят? А после? Чудных мгновений с каждым годом все меньше. Можно, разумеется, вспомнить все былое, но верней всего сделать это в прозе — не так уж много в жизни поэтических воспоминаний.
     Мемуары, к сожалению, исключались: во-первых, Толстоефски еще не стар; во-вторых, перед женой неудобно и перед кое-кем еще; в-третьих, с людьми известными, а тем более знаменитыми он вообще никогда не встречался, а что это за мемуары, если пишешь о тех, кого никто знать не знает... Да и жизнь сложилась обыкновенно — даже ни одного развода.
     Был, конечно, неоднозначный период при переезде из одной страны в другую и тяжелое становление на новом месте, но и тут ничего необычного: имя нам не миллион, а миллионы, если не считать иммигрантов, репатриантов и нелегалов, что по-русски не разговаривают и к произведениям Толстоефски — до того как их переведут на все языки — ни малейшего отношения иметь не могут.
     С пьесами, как известно, у него не заладилось, оставались рассказы, повести, романы, эссе, путевые заметки и так далее.
     Тут мы подошли к самому главному. Раньше как было? Написал человек полное собрание сочинений, а потом всякие -веды создают ему биографию и доносят до потребителя. А сейчас? Можно целый чемодан с рукописями таскать — так и умрешь бесславно. Разве что стащат чемодан по ошибке, но и это не посодействует, тем более в стране, где далеко не каждый десятый умеет читать по-русски, — выбросят в ближайший мусорный бак.
     Значит, биографию следует делать самому еще до полного собрания. В крайнем случае — параллельно...
     Следовать дорогою проторенной — из дому уходить, в тюрьму садиться — этого Толстоефски не хотел, но и непроторенной тропой идти не хотелось.
     Путь нашелся — и не новый, и другой. Нужно было влиться в коллектив людей достойных, понимающих, в меру способных — чтобы выделяться все же на фоне, чтобы все горою друг за друга и за Толстоефски...
     Оказалось, что таких компаний много, и хотя он зарабатывал прилично (мог купить и водку, и закуску), его не жаловали: искусство не продается. Что-то он все-таки уже умел, а гении везде свои — устоявшиеся — и помирают редко, а даже если помирают, то на каждое место очередь.
     То есть деньги есть, но нужно еще и совести не иметь, а создавать свою личную литературную группировку, выискивать недорогостоящих люмпенов, кормить их, поить, расхваливать — в надежде, что когда-нибудь отзовется... Но и этого мало: нужно посещать все сборища — своих и чужих, скандалить, сплетничать, заниматься саморекламой и писать чем бредовее, тем лучше, иначе не поймут. А если и творить — то в тишине, то в тайне...
     И решил Толстоефски не быть знаменитым, да и вообще ничего больше не сочинять. И, конечно же, не прогадал: ведь как эпические поэмы Гомера принадлежат Гомеру, псалмы Давида — Давиду, а права на издание этих поэм и псалмов — кому угодно, так же лет через тысячу все величайшие творения на русском языке, написанные до сих пор плюс... будут принадлежать Толстоевскому.
     2000
    
    

НОВАЯ ИСТОРИЯ ОДНОГО ШЕДЕВРА

     Когда я слышу это имя, то в памяти моей первым делом возникает задница, а уже потом — лицо.
     Амалия.
    
     — Кто она?
     — Отличная барышня, можешь подойти.
     — Замужем?
     — В нашем случае это не имеет значения.
    
     Никогда мы с нею не были близки, для этого все же нужно что-то еще — какие-нибудь общие интересы...
     — Как же так, Стасик, вы не знаете про музыку третьего направления?
     Я, рядовой любитель классического джаза, именно поэтому и оказался в данном зале, а затем в театральном буфете.
     Мне стыдно. Существует целая музыка третьего направления, значит, до нее и было-то их всего лишь два, а я даже слыхом не слыхивал.
     — Это авторская песня!
     Вот как — так оно еще и музыка, не говоря уже о направлении...
     — Знаете, — говорю довольно грубо, — а по-моему, все они — обыкновенная самодеятельность: лучше, хуже, но все-таки...
     — Время нас рассудит, — предрекает она.
     Амалия.
    
     Кто ты? Говоришь, что литературный критик. Мне говоришь — автору четырех романов, члену Пен-клуба и двух редколлегий? Ладно, критикуй. Я вытерплю — от тебя.
     — А вы, Стасик, вроде бы что-то пишете?
    
     — Извини, но я спешу на именины к Амалии, — сообщает приятель при встрече.
     В памяти возникает задница, а потом — лицо.
     — К той самой Амалии?
     — К другой.
     Нет, я не знаю других женщин с таким именем. И с такой задницей других женщин не знаю. Дело, собственно, не в размерах... Хотя и в них тоже...
    
     Чуть ли не впервые в жизни я сочинил стихи:
     Благоухая не шутя

Парижем местного разлива,
Идешь, прелестное дитя, 
Тяжеловесна и смазлива.
Как рыба тянется к блесне,
Прельстившись отраженным светом, — 
Спешу я за тобою следом,

Но, к сожалению, во сне.
     Шутка, конечно: все-таки профессиональный литератор — это вам не полный идиот, но факт — стишок написан.
    
     — Слышал, что Амалия уезжает?
     В памяти возникает задница...
     — Какая Амалия?
     — Та самая. Пойдешь на проводы?
     — Вообще-то меня не звали, да и бывал-то я у нее всего раз или два — мы не сошлись во мнениях по поводу авторской песни.
     — Во-первых, никого не звали, а во-вторых, она о тебе вспоминала, когда твои рассказы в журнале напечатали.
     — Ругала рассказы?
     — Не хвалила и не ругала, просто спрашивала, куда, мол, ты запропастился...
     Вечеринка задалась, с точки зрения большинства присутствующих. Бывшие Амалиины мужья пришли с новыми женами. Муж нынешний, от которого Амалия теперь уезжала, прилюдно страдал. Немолодые и, как правило, толстые подруги рыдали и пили водку. Авторы песен выли хором и в розницу. Закуска, как всегда, была дрянная. Амалия поднимала стаканы за глобальные изменения в наших жизнях. Я тихо сидел в углу и любовался ею сзади.
    
     Где ты теперь? Говорят, что в Швеции или в Шотландии — что-то там на «ш». Вот уже полгода нет никаких новостей. Как там местные барды? Дудят в свои дудки-волынки? А может быть, ты в Шанхае или залетела в Шереметьево? Или страдающий муж твой — единственное связующее звено — попросту шепелявит?
    
     А ты жила в Швейцарии и посещала клинику доктора Шарма, но теперь вернулась домой.
    
     — Она приехала.
     — Кто?
     — Амалия.
     Задница...
     — Какая Амалия?
     — Та самая. Пойдешь на новоселье?
     — Но мы же едва знакомы, и меня никто не приглашал...
     — Никого не приглашали, но все идут сегодня к Амалии. В новую ее квартиру, а старую она оставила мужу, к которому не вернулась...
    
     Новая квартира, новые авторы самодеятельных песен, новые подруги. Гульба столбом, но бывших мужей почему-то не видно. Не видно и самой хозяйки.
     — Да вот же она.
     — Где?
     — Да вот же...
     — Кто это?
     — Амалия.
    
     Нет, это не то, это совсем другое. Что же сотворил с тобою доктор Шарм? Дурак он, а не доктор. Диетолог хренов, пластический коновал.
     А ведь было, было... И ни при чем тут общие интересы, Третье направление, античеловеческая специальность...
    
     Господи, какая потеря, какая потеря...
     2000
    
    

ТРИО В СОСЕДНЕЙ КВАРТИРЕ

     * * *
     — Все же ты нахалка, дорогая Мали. В Праге мы, конечно, не учились, но умывальник от биде отличаем с тех пор, как эти невиданные штуковины завезли по ошибке на склад нашего предприятия вместо импортных унитазов… — Лир (сокращенное — от школьной клички Лирик) скороговоркой продолжил рассказ: — Просто раньше там жили какие-то лилипуты, и поэтому все выключатели, розетки и раковины расположены очень низко. Впрочем, для тебя в самый раз.
     Мали (сокращение от школьного — Малютка) разозлилась именно так, как нравилось ему: серые большие глаза стали синими и пустыми — зрачки сузились, словно исчезли совсем, а маленький рот округлился и задрожал.
     — Перестань издеваться, олух.
     Разозлиться основания были, тем более что со школьных времен она подросла основательно и рост имела идеальный — 164 сантиметра (как у Венеры Милосской), если надевала туфли на одиннадцатисантиметровых каблуках.
     — Лис идет, — сказала Мали. — Он тоже бестолочь, но хоть разговаривает по-человечески.
     — Почему я вожусь с тобою с восьмого класса? — спросил Лир. — Почему не женился, не завел детей? Почему, наконец, моя мама...
     Тут подошел Лис (школьное прозвище — из-за рыжих волос) и присел на скамейку, по левую от Мали руку.
     — Где ты пропадала две недели, блудная дочь? — спросил он. — Что на сей раз поразило твое воображение — фортепьянное трио из начальной школы?
     — Радуйтесь, — отвечала она, — ошиблась девушка. Но хоть кто-нибудь может поговорить со мной по-людски? И почему вы никогда не дарите мне цветов?
     — Ты и без того разоряешь наше гнездо — скоро мы все разлетимся в разные стороны.
     — Ладно, проскочили, — попыталась унять его Мали.
     — Я проповедую всепрощение, — не успокоился Лис, — и он всего лишь Лир, а не Иван Грозный, но по старинному обряду тебя следует посадить на кол.
     — Насиделась, спасибо. И вообще, надо будет — сама удавлюсь.
     Она перешла в наступление:
     — Лир нашел квартиру, там все низенькое, даже унитаз. Если будешь писать мимо, оскоплю.
     — И ни с чем останешься, — заметил Лис. — Кстати, скопцы тоже писают.
     — Ну, «ни с чем» — это тихо сказано, — возмутился молчавший недолго Лир. — А Лису, собственно, все равно, не в смысле кастрации, а в смысле нашего унитаза. Он влюбился и скоро уйдет из семьи.
     — Но почему? Почему я вожусь с вами с восьмого класса? — спросила Мали. — Ведь моя мама...
     — Это не окончательно, — перебил ее Лис, — это временно. Через месяц меня бросят, и я вернусь. Так что треть за квартиру можете получить сейчас, и комнату мою прошу не занимать.
     — Знаем, — хором сказали Мали и Лир.
     — Ну конечно, — заканючил Лис, — рыжих никто не любит. «Ты, — говорят, — врун, неряха и нытик, или проваливай, или женись».
     — А ты женись, — сказали Лир и Мали.
     — И почему я вожусь с вами с восьмого класса? — спросил Лис. — Говорила же моя мама, что добром это не кончится.
     — Это ничем не кончится, — заметила Мали, — и никогда.
     — Тоже мне — ворон, — сказал Лир. — А тебе, нытик, и уходить не стоит. Нужно обустроить жилье: подкрасить, там, и тэ дэ, может быть, унитаз поменять. Что же нам, одним корячиться? А через месяц ты придешь на все готовое с бутылкой водки для меня и с шоколадкой для Мали...
     — Обещаю торт и коньяк, — сказал Лис. — А не уйти нельзя. Сам же познакомил меня с этой поэтессой, а я всего-то и сказал, что она гений, — легче легкого, — на секунду он задумался. — Нет, никак нельзя упустить. И красавица к тому же...
     — Правильно, — согласился Лир, — чем красивее поэтесса, тем лучше ее стихи. Эта же внешне потянет на способную, но с гениальностью ты перегнул.
     — Важен результат, — сказал Лис.
     — Что хорошего можно сказать о мужчинах вообще, если самые умные из них рядом сидят? — спросила Мали.
    
     ЧЕТЫРЕХЭТАЖНЫЙ ДОМ БЕЗ ЛИФТА НА ШЕСТНАДЦАТЬ КВАРТИР
     Первый этаж.
     Квартира № 1. На кого-то кричит женщина. Есть на кого. Двое детей и муж. Он по утрам долго заводит машину. Что-то с аккумулятором. Или с карбюратором. Мы в этом не разбираемся. Женщина кричит часто, у нее нервы.
     Квартира № 2. Пахнет жареным — в прямом смысле. Дочь у них в армии. Возвращается голодная...
     Квартира № 3. Лает собака. Стоит кому-либо пройти мимо двери — и собака заливается. Хозяйка собаки и квартиры недовольна, если кто-то поздно возвращается домой, то есть проходит мимо двери и тем самым вынуждает лаять собаку. Спать не дают.
     Квартира № 4. Ремонт — ломают все. Потом начнут строить заново. Знакомая система. Сюда вселятся новые жильцы. Серьезные люди, судя по глобальности затеи.
     Второй этаж.
     Квартира № 5. Громкая музыка. Живущий здесь подросток иногда выставляет в окно динамики. Ему кажется, что нет ничего прекрасней именно этой музыки, и он спешит поделиться ею со всеми проживающими в округе.
     Квартира № 6. Плачет ребенок. Неизвестно который. Детки-погодки. Мать разрывается между двумя. Одного берет — другой плачет. Берет другого... и так далее.
     Квартира № 7. Гудит пылесос. Вариант не худший. Чаще дверь открыта настежь, и хозяйка убирает палубным способом. Воду гонит на лестничную клетку.
     Квартира № 8. Забивают гвозди. Тут всегда что-нибудь чинят, мастерят... Кульки с продуктами все тащат по лестнице, а у этих подъемник прямо из окна, скорее из принципа, чем по необходимости: второй этаж — не так уж высоко.
     Третий этаж.
     Квартира № 9. Запах. Травят насекомых. Вся гадость вылезет на лестницу подыхать. Нужно смотреть под ноги.
     Квартира № 10. Старики живут. Глуховаты. Телевизор на полную мощность. Запах лекарств.
     Квартира № 11. Любопытное место: ни звука, ни света, ни запаха. Либо очень уж тайный притон, либо там вообще никто не живет.
     Квартира № 12. На кого-то кричит мужчина (в отличие от квартиры № 1). Потом он уйдет и вернется ночью. Будет звонить и стучать в дверь. Не сразу, но его впустят.
     Четвертый (и последний) этаж.
     Квартира № 13. Снова запах, теперь — нитрокраска. Не умолкая, звонит телефон. Что-то покрасили и ушли.
     Квартира № 14. Здесь живет вдова — не старая и не молодая. У нее сын лет семнадцати — двадцати. К ней приходят двое мужчин (в разное время). Сын ежедневно приводит новую девушку. С лестницы ничего не слышно, но, имея капельку воображения, можно представить, что там творится.
     Квартира № 15. Тут все ясно: кого-то изнасиловали и задушили, потом напечатали фальшивых купюр на полмиллиона, а сейчас играют в покер по-крупному.
     Квартира № 16. Отпираем дверь.
    
     ЛИР
     Дед печатал мемуары на трофейном «Ундервуде» — пачка листов сантиметров пять толщиной. Где они? «Ундервуд» достался мне. Долго стоял в кладовке, в нем поселились жуки. Их вытряхнули в ванну вместе с кареткой, которая рассыпалась на сотню маленьких деталей. Нашелся мастер — собрал. Что еще?
     Подумалось: пиши повесть, если есть тема для романа; пиши рассказ, если есть тема для повести; пиши стихотворение, если есть тема для рассказа; пиши роман, если есть тема для стихотворения.
     Дача, зеленая поляна, старая перевернутая лодка, сидим под лодкой — свечку жжем.
     Мужичок лет шести:
     — Давай ты мне поцелуешь, а я тебе...
     Пожимаю плечами. Чего ради я должен это целовать?
     Помню, папа сделал стойку на руках на самом краю обрыва. Помню, долго ищу возле дачного домика камень, чтобы бросить в старшую сестру. Как ни странно, ничего подходящего.
     Бегу по двору за взрослым соседским парнем, кричу ему: «Толик-нолик!». Не понимаю, почему он так зло на меня смотрит. За что меня не любить? Но это потом — мне уже пять лет.
     Залезли в подвал под домом. Мальчишки и одна девчонка. Долго шли с фонариком вдоль обмотанных стекловатой труб. Остановились.
     — Раздевайся.
     Она руки к шароварам прижала. Постояли так недолго — и обратно пошли.
    
     ЛИС
     Врать можно по-разному. Не чувствуешь вины — без подготовки. Когда виноват, но не стыдно — нужно разве что сориентироваться. Если стыдно и виноват, то готовься заранее, и все равно трудно будет. Лучше всего выдать версию, а потом ждать вопросов. Вопрос — ответ, вопрос — ответ...
     Можно предупредить разговор:
     — Не хочешь дурацких ответов — не задавай дурацких вопросов.
     Можно отшутиться:
     — Здрасте. У тебя рот в зубной пасте...
     Можно рассказать историю. Например:
     — Захожу сегодня в банк, а за мной старичок. «Там еще деньги остались?» — шутит. «Ваши, может быть, и остались, а моих больше нет», — шучу, хотя какие уж тут шутки…
     Или другую:
     — Помнишь Арлекинера? Рыжий, как я, но с улыбкой до ушей и вечно в клетчатом пиджаке... Бросил работу, жену, детей, престарелых родителей, собаку, канарейку, подводное плаванье — и уехал в Канаду. О чем люди думают? Что они о себе воображают?
     Можно спровоцировать маленький скандал, во избежание большого:
     — Лучше и не говори.
     — Я и не говорю.
     — Нет, ты говоришь.
     — Нет, не говорю.
     — Ты только говоришь, что не говоришь, а сама говоришь.
     — Я не говорю, что не говорю, — я не говорю.
     — Ну и не говори...
     Можно молча войти, сесть, съесть то, что есть, и — спать... Но это мечты — ничего не выйдет.
    
     МАЛИ
     Меня украли — все засуетились. Бегали по столице, будто перцу им насыпали. Я их видела дважды: из автомобиля и в ресторане — когда они в окна заглядывали, а меня не заметили.
     То-то теперь хренов Лис никуда не опаздывает, а тогда опоздал. Я ждала в купе — скорый тронулся, так и поехала в столицу, барахло для свадьбы закупать, без жениха и без денег. А в купе пацан-малолетка, весь в джинсе, жалуется, что СВ не достал, а в столице ему билеты на дом приносят. Разговорились: я в смятении — рассказала про свадьбу через две недели, про жениха, к поезду не пришедшего.
     Как только доехали, вещи мои схватил: «Пошли, — говорит, — у мамаши денег возьмем — я-то поистратился, билет обратный купим, а должок, как вернешься, переводом вышлешь». Ночь была. Поймали такси. В квартирку привез теплую, благоустроенную. «Тут, — говорит, — поживешь, еда в холодильнике». Сумку забрал с документами и растворился — я рта раскрыть не успела. Дверь двойная — заперта, на окнах решетки, телефона нет. Вспомнила Людмилу: «...подумала и стала кушать...». А он вернулся — с цветами, разделся догола без разговоров, красивый сопляк — сплошные мышцы, кофту на мне порвал, я подергалась, как могла, и сдалась.
     Он приходил (всегда с букетом) каждый вечер — один, честное слово, — когда темнело, и почти не разговаривал. Я привыкла, даже ждала: ни одной книги в квартире, ни телевизора, ни радио, ни магнитофона — вообще никакой музыки. Потом мы одевались и выходили из дому. Возле подъезда стояла машина, в ней еще двое. Ехали в ресторан: ужинали, танцевали... Я там напилась несколько раз от безысходности — до беспамятства...
     Они предупредили, чтоб не рыпалась. Я и сама понимала — любой бы понял.
     Через две недели отвезли меня на вокзал, посадили в скорый, за секунду до отправления. Вагон СВ, в купе полно цветов и коробка со свадебным платьем — американским.
    
     ВЕЧЕР
     ...Города не видно. Туман как будто разевает пасть и сипит: «Всех съем». В голову приходит мысль: выпить водки и заснуть. Но сначала нужно добраться...
     «Кто страдает непривычкой просыпаться с первой птичкой?» Я страдаю лет этак тридцать, а возможно, и больше, потому что помню себя с трехлетнего приблизительно возраста.
     В тумане образовалась — чернокожая... В зябком варианте: голые ноги, живот — а ведь холодно. Чаще они как швабры, но эта плотная. Возмудился, то есть возбудился. Это для адреналина... Даже простенький триппер может разрушить семью.
     Вжжжик! Тормоза...
     Что же он не смотрит, при такой погоде? Ну конечно, по телефону разговаривает, будто у него у одного телефон.
     Рядом сидит девушка — испугалась. Чуть не доездились... На что ей такое чучело? Синица в небе — хрен в руках?
     Вдули бы гаденышу крупный штраф в мелкое его самолюбие.
     Сколько еще светофоров? Три. Поворотов? Два.
     ...дура на «Субару»...
     Почему им можно, а мне нельзя? Или мне тоже можно? Happy end — это когда все умерли, а главный герой остался жив.
     Приехали...
    
     * * *
     — Будь ты мышкой, я бы знал, где поставить мышеловку.
     — Где?
     Мали сидела на кухне, ноги положив на плиту. Дверца духовки была приоткрыта, электрическая спираль накалена.
     — Скучаешь? — спросил Лир.
     — А что, мастурбировать?
     — В самом деле холодно, — сказал Лир, — надо бы купить обогреватель.
     — Ты когда чихаешь, закрываешь глаза? — спросила Мали.
     — Закрываю.
     — А когда за рулем?
     — Все равно закрываю.
     — Но это же опасно?
     — Все закрывают, — сказал Лир. — Они ведь сами закрываются.
     — Где-то Лис шастает, — вслух подумала Мали, — мерзнет, наверное. А мы тут с тобою вдвоем...
     — Мало тебе?
     — Отстань, достаточно.
     — Вдвоем, и никаких очередей! — произнес Лир. — А за него не волнуйся, он в хороших руках: в мягких и нежных. И кондиционер там мощностью в сотни три баб работает на отопление.
     — Тоже там побывал? Ведь побывал, верно?
     — Проездом, видит Бог, проездом.
     — Кое-кто везде проездом, — сказала Мали.
     — Сами так решили... — Он обиделся, как всегда. — Я ведь даже не знал. Вы с мамашею твоей концы нашли и расплатились. Другие мужики хоть расходы несут, а некоторые женятся — сам таких видел. Я ведь знаю, как оно делается: раскрывают это чем-то вроде вытянутых щипцов, всовывают что-то вроде заточенной ложки и скребут на слух, до прекращения характерного звука.
     — Ты-то откуда знаешь?
     — В книжке прочитал у знакомого гинеколога.
     — Столько времени прошло, — говорит она, как всегда. — Да и какой бы был из тебя муж в семнадцать-то лет?
     — Да не хуже, чем из рыжего в восемнадцать.
    
     ЛИС И ЛИР
     Они ходили напуганные: вторая сессия — готовность аховая, а тут еще у нее проблема. Вскоре Лир говорит: «Обошлось, это бывает», — он мне кое-что тогда рассказывал.
     Потом бросились меня спасать. Я как чувствовал: надо когти рвать — очередь подходит, а девчонка моя тронулась: таблетки проглотила, на подоконник вылезла... Я ее держу, Мали успокаивает, Лир за неотложкой побежал. Через две недели вернулась — даже не здоровается, на руках синяки от уколов.
     Мы за это время сессию сдали, практику проходим на природе.
     Вижу — и у них не все в порядке. Она в унынии, он вроде обижен, а сам чуть не скачет от радости. Там и раньше-то друг от друга больше было секретов, чем от меня. Я же палочка-выручалочка, иногда в прямом смысле. Это Лир гордый — потому и зубы вставные. Я с восьмого класса ее люблю. А Лир — он, конечно, друг, но мышей не ловит. Это мыши его ловят. Из-за стихов, наверное. А мои стихи покруче, только я их никуда не сую. Говорили ему: осторожней с юмором и сатирой! Он тогда нагрузку получил — председатель школьной редколлегии, — худенький долговязый восьмиклассник. Выпустил первый номер, а наутро в школу не пришел. Дня через два появляется — вместо зубов одни корешки торчат. Всем смотреть страшно — глаза отводят, только она подошла, взяла за руку. Так они стояли: он, бледный, глаза пустые, щеки как у старика запавшие, и Малютка рядом. Кто-то и говорит: «Король Лир».
     Я, когда ее рядом с ним увидел, тоже подошел. А то, что Лир — от слова «лирик», сам же Лир потом и придумал.
    
     МАЛИ
     Деньги у него всегда водились: и от родителей, и так знал, где достать. А Лир уехал на два месяца — подзаработать: мужчина.
     Это как хотите — тоска, депрессия, меланхолия, хандра, — только Лис говорит: «Поехали в столицу, там выставки, спектакли, магазины. Тетка на курорте, квартира пустует зря. Мы же друзья, правда? Столько лет неразлейвода...». С ним всегда хорошо — никаких проблем до поры до времени. Девки его любят, отпускать не хотят, травятся даже. Но как удержишь Лиса? Правда, места он занимает много и не чистюля: нестираное тряпье, использованные бритвы, немытая посуда — все за ним нужно подбирать.
     Провели мы там неделю. Он меня прямо загнал: ни минуты свободной — все пересмотрели, везде побывали. Ночью возвращаемся — спим раздельно. Я выключаюсь сразу, а он не спит; я-то знаю — он меня с восьмого класса любит.
     А вернулись — говорит: «Давай поженимся. В сентябре, когда все съедутся, закатим свадьбу». Мама — мне: «Так оно и должно было случиться. Он тебе нравится?».
     Лир приехал — я ему: «Все. Да и раньше было ясно». А он: «Знай, что у меня никогда никого больше не будет».
     Я уже у Лиса жила — там квартира огромная, да и чего тянуть, только за две недели до свадьбы ушла — чтобы замуж из дому, что ли... Мы как раз опять в столицу собрались, за приданым. А он на поезд опоздал.
     Я, как только вернулась, с вокзала ему позвонила и почти все рассказала. Он приехал за мной — без цветов. Свадьбу уже отменили: думали, вовремя не появлюсь. «Ладно, — говорит, — еще отпразднуем, а пока поживем как жили. Ведь не к спеху?» Чувствую, что-то не так: «Нет уж, я домой пойду».
     Мама говорит: «Этот клин нужно вышибить — срочно». И пошла хлопотать, связи у нее еще с институтских времен, и в октябре я уехала в Прагу, по обмену студентами. Даже язык не учила толком, так все похоже, — курсы без отрыва от основных занятий. А вернулась через три года. То есть приезжала на каникулы, но ни с кем не виделась, и маму просила никому не говорить.
    
     ЛИР И ЛИС
     Не потому он Лис, что рыжий (ведь рыжих так и называют — Рыжий), а потому что хитрый. Исчезновения эти и появления, вопли о помощи — все напоказ. Я ухожу тихо и прихожу тихо, а пропаду совсем — никто не заметит.
     Когда она приезжала домой на каникулы, мы встречались — и от Лиса прятались.
     Мали мне рассказала про юного мафиози, но это смахивало на легенду, в которую поверил сам резидент. Слишком искренне, слишком подробно... Как все произошло и сколько их там было? Она умеет соглашаться сама с собой.
     Лис потом покрутился на кафедре, лично откопал и протащил какой-то проект, чтобы в Прагу съездить в составе группы преподавателей и студентов. Это было незадолго до окончательного возвращения Мали. И вернулась она не ко мне, не к нему — к нам обоим.
     Люди мы самостоятельные, с образованием, ежедневно ходим на службу, а в свободные часы реализуем, по возможности, творческие свои амбиции. Время сторожей, истопников, дворников и вообще богемы прошло, можно одеваться и питаться нормально и творить при этом успешно. Да и прощать можно друг другу многое, тем более что столько пережито за пятнадцать лет совместной нашей жизни.
    
     * * *
     — Она извращенка! Непрерывно ест яблоки. Все мои пепельницы забиты яблочной кожурой.
     — Это еще ничего, — успокоил Лира Лис. — Знал бы ты, что вытворяла моя поэтесса, когда я сказал, что формально женат и жена не дает развода.
     — А то я не знаю? — риторически спросил Лир.
     — Сами вы извращенцы, и лгуны к тому же, — сказала Мали.
     — Это верно, — согласились Лис и Лир.
     — Как вам нравится квартира? — спросил Лис.
     — Очень удобно. Можно мыть посуду сидя и выключать свет ногой, — сообщила Мали. — Кстати, и я могу выйти замуж, и не только формально.
     — А на ком ты будешь оттачивать свое остроумие?
     — Есть хотите? — спросила Мали.
     — Нет, — ответили Лир и Лис.
     — Если не вы, то кто же? — спросила Мали.
     Лис, как фокусник, вытащил ниоткуда бутылку водки и шоколадку. Он опасливо посмотрел по сторонам, но про обещанные торт и коньяк никто не вспомнил.
     — Где мой стограммовый стаканчик? — спросил Лир.
     — В нем луковица прорастает — это ботанический опыт.
     — Дожили! Водки для здоровья выпить не из чего.
     После ужина слушали музыку в исполнении фортепьянного трио, а затем поиграли в двустишья:
     — В государстве Атлантида...
     — Люди вымерли от СПИДа.
     — Почему еврей курнос?..
     — Потому что он Христос.
     — Потому что альбинос, — выдал Лир свою строчку, но согласился, что у Лиса лучше.
     — Закусывайте антифриз... — предложил Лис.
     — Ирисками «Кис-кис», — предположила Мали.
     — Цветы для женщины... — коснулась она больной темы.
     — Что сено для коровы, — прозвучал вариант.
     — Не люблю верлибры, — сказала Мали.
     2000
    
    

НА СТЕНУ ПОВЕСИЛИ НОВЫЙ ТЕРМОТРУП

    
     На стену повесили новый термотруп.
     Теперь, потрогав его, можно было определить холодно в помещении или тепло. Кроме того он объявлял сегодняшнюю дату ежечасно и точное время раз в семь-восемь минут.
     Новый термотруп отличался приятным тембром голоса и ненавязчивым ароматом, а когда выбрасывали прежний - окончательно испортившийся - никому в голову не пришло, что пропарив его хорошенько, можно было слепить полтора десятка кривок и позволить им взрыхлить огород.
     В принципе, кривок и так хватало, но обнаглевшие в пятом-шестом поколении они не желали работать, а питались преимущественно мелкой фауной, что с другой стороны позволило старому термотрупу просуществовать гораздо дольше положенного.
     Больше всего Чирика возмущала история с огородом. Почему именно он должен возиться? Да, была у него практика по садоводству еще в землетной школе, так ведь таких много: Самогон, например... Все дело в протекции, Чирик был уверен. Но, вместе с тем, и он понимал, что в наше время - любое место за счастье...
     Из-за огорода на шее у него розовел непроходящий прыщ. Чирик даже кривку прикладывал - отловил в кармане у старого еще термотрупа - не помогло. Самогон, утверждал, что прыщ этот костяного происхождения и лечить его нужно панцирным маслом. Запаха же панцирного масла Чирик терпеть не мог.
     Самогон, закончивший когда-то мореконное училище, служил аптекарем, потому что, как положено морекону, умел добывать йод. Собственно йод умели добывать все, но у него-то это было записано в дипломе.
     «Почему, - возмущался Чирик, - я - земолет, должен возиться с огородом, а морекон сидит себе в чистом халате и с перегноем знается лишь поскольку прячет в нем бидоны с йодом для прогрева. А куда потом девается вся бородиловка? Неужели, Арбуз принимает бородиловые ванны?».
     Но вопрос: куда девается вся бородиловка? - волновал и Арбуза. Потому что когда ему изредка удавалось ею обтереться, кожа его приобретала нежно-салатовый цвет, в отличии от густо-зеленого, который все, кроме Арбуза, теперь считали нормальным, возможно из-за того, что он ухаживал за термотрупом. Разумеется, Арбуз пытался лечиться йодом, но облившись с головы до ног становился густо-коричневым, и это не приносило утешения.
     А еще, он злился на Чирика за то, что тот стащил кривку, чем временно нарушил биоценоз, и Арбузу пришлось зашивать вспоротый карман термотрупа своими собственными нитками.
     И все-таки, для недоучки, он выполнял очень ответственную работу и считал это целиком своей заслугой, хотя местечко-то ему устроил Самогон.
     -Ты обязательно хочешь знать, куда девается бородиловка? - спросил однажды Самогон у нежно-салатового тогда еще Арбуза.
     -Хочу, - подтвердил Арбуз. - Куда?
     -Зачем тебе? - спросил Самогон.
     -Хотелось бы знать, - ответил Арбуз.
     -Ладно, - согласился Самогон, - с завтрашнего дня будешь ухаживать за термотрупом. Я составлю тебе протекцию.
     -Но ведь у меня нет законченного образования, - удивился и вместе с тем обрадовался Арбуз.
     -То-то и оно, - сказал Самогон.
     -Так где же она? - спросил Арбуз.
     -Вот, - сказал Самогон и протянул десятимиллиграммовый пузырек, - понадобится пипетка, заходи.
     Только сейчас об этом диалоге Чирику сообщила Брысь.
     -Все меня посылают или в упор не замечают, козлы, - пожаловалась она. - Но это даже удобно, можно услышать то, что не предназначено для чужих ушей.
     -Верно, - согласился Чирик. - Теперь катись отсюда, дай подумать.
     -Что дать? - переспросила Брысь.
     -Убирайся! - заорал Чирик. - Проваливай! Не путайся под ногами! Пошла вон!
     Сегодня он потрогал термотруп - тот был нормальный. Почему же помидоры в огородной заледенели? Чирик постоял еще минут семь-восемь и узнал точное время.
     Собственно, он был прав. Кое-кто принимал бородиловые ванны, а точнее - мог бы при желании их принимать. Это была Травести.
     Как только она стала экполитом, к ней пришел Самогон.
     -Я умею производить йод, - сообщил он.
     -Все умеют. Но бесконтрольное изготовление йода подрывает экономическую политику, - предупредила Травести.
     -А у меня официальный диплом. Кроме того, я хочу изготавливать йод подконтрольно, чтобы все излишки, избытки и остатки пошли на бородиловку.
     -Куда денется бородиловка? - спросила Травести.
     -Мы протянем трубопровод, а вот здесь - над ванной, врежем кран. Как только ты его откроешь, бородиловка сразу же потечет, - предложил свой план Самогон.
     -Хорошо, - согласилась Травести, - с завтрашнего дня будешь аптекарем.
     -Как ты получила свою должность? - поинтересовался Самогон.
     -Во-вторых - образование, - объяснила Травести. - А во-первых - я могу удовлетворять некоторые тайные желания не выходя за рамки видимых приличий.
     С тех пор, Самогон понятия не имел куда девается бородиловка, по крайней мере 99 ее процентов.
     -Не может быть, - не поверил Арбуз. - Я полагал, что вся она уходит наверх.
     -Вот и нет, - снова попыталась убедить его Брысь, - не наверх, а вниз.
     -Не верю, - опять не поверил он. - Это противоречит законам логики.
     -Но не противоречит законам физики... Если из ванны выдернуть пробку, вниз потечет или вверх?
     -Вниз, - согласился Арбуз.
     -Именно это она и делает. То есть Травести это делает - как только наполняется ванна, подходит и выдергивает пробку, - радостно пропела Брысь.
     -Почему бы Чирику не отлавливать их в огороде? - еще поинтересовался Арбуз.
     -Потому, что там они все на диете, - пояснила Брысь.
     -Шла бы ты, - попросил ее Арбуз. - Мне тут надо кое о чем подумать.
     -Пойду я, пожалуй, - объявила она, - некогда мне с неучами болтать.
     -Лучше бы за кривками следила, - Арбуз обиделся, - это ведь твоя обязанность. И карманы теплотрупу вовремя зашивай - у меня-то нитки не казенные...
     Подопечные Брыси кривки, в самом деле вели себя очень странно. Прежде, они убегали лишь по пятым и двадцатым числам, но в последнее время система нарушилась и никто не знал с точностью на месте они или нет. Даже Чирик, на огород к которому собственно и прибегали кривки, чтобы временно поклевать зелень, не мог сказать какое сегодня число: пятое, двадцатое или совсем другое. Он, разумеется, пропарил огородную - помидорам было уже не помочь, но хрены еще оставались...
     -Ты-то неуч, а Брысь твоя бездарь, хотя где-то училась. Помпа у них стоит, - поучал Чирик Арбуза.
     -С помпой работают, шикарно работают - не придерешься, - согласилась возникшая ниоткуда Брысь. - У меня, между прочим, техреническое образование, так что в хренах и помидорах я больше вашего соображаю.
     -Отвали-ка по-хорошему, - предложил ей Арбуз.
     -У Травести неприятности - вся бородиловка в ванне застыла, -продолжала Брысь, не обратив никакого внимания на Арбуза. - Но везде пропаривать, это же экполита обязанность. Она в котельную никого не пускает. Кнопку, говорит, пережмете, а потом отвечай...
     -В огородной автономный котел, - успокоил себя Чирик, - так что я тут не причем.
     -И я не причем, - заявил Арбуз, - термотруп-то теплый.
     -То-то и оно, - подытожила Брысь. - Вас, козлов, много, а отвечать некому.
     -Все-таки, какая же сегодня дата? - поинтересовался Чирик. - И точное время надо бы узнать...
     Все направились к термотрупу. Возле него озадачено стояли Травести и Самогон.
     -Почему не поступает бородиловка? - спрашивала Травести.
     -Потому что труба промерзла, - отвечал Самогон.
     -А эта, что тут делает? - удивилась Травести, увидев Брысь. - Кривки-то разбежались...
     Но ответа не получила.
     «Нужно восстанавливать авторитет», - решила Травести:
     -Термотруп теплый, - объявила она. - Теперь подождем сколько положено и выясним точное время и сегодняшнюю дату.
     -Точное время. - сообщил через некоторое время термотруп.
     И потом сообщил:
     -Сегодняшняя дата.
     -Слышите, все в порядке! - весело воскликнул Арбуз. - У меня как в аптеке.
     -Аптека тут не причем, - возмутился Самогон. - Я же тебе йод вовремя выдаю термотруп обтирать, и бородилавку выдаю в положенных количествах. Интересно, куда ты ее деваешь?
     -Может быть ты и мне панцирное масло вовремя выдаешь? - поинтересовался Чирик.
     -Панцирное масло это миф, - объяснил Самогон, - психотерапия. Где ты здесь видел панцири?
     -Чем же я лечился? - спросил Чирик.
     -Не скажу, - сказал Самогон, - тебя стошнит.
     -Какая дата была вчера? - спросила Брысь.
     -Сегодняшняя, - заверили все, - то есть, теперь уже вчерашняя.
     -Ясно, что вчерашняя, но пятое это было или двадцатое, или совсем другое?
     Все промолчали, даже Чирик не смог ответить - кривки-то не прибегали...
     -Но время? Время же точное! Каждые семь-восемь минут..., - заметил Арбуз.
     -А не каждые десять-двенадцать...? - усомнилась Брысь. - Лично я уже ничему не верю. Все потеряло смысл!
     -Я уже никому не верю! - заявила Травести. - Обо всем доложу, во избежание катастрофы... И козла, который халатно отнесся к своим обязанностям, тоже найдем.
     -Или козу, какую-нибудь найдем..., - прошептал Самогон.
     В скором времени одно из мест освободилась, и хотя претендентов хватало - без протекции тут было не обойтись...
    
     На стену повесили новый термотруп.
     Голос он имел не аховый и приятным запахом не отличался, зато внушал доверие и вызывал симпатию знакомыми очертаниями, а главное, в отличие от прежнего, был совершенно исправен. Прежний же - бракованный изначально, собирались пустить на кривок, но передумали - неизвестно еще, что получится из бракованного термотрупа.
     2000
    
    
    
    

КЛУБ ПО ИНТЕРЕСАМ

     — Видишь старого кота на подоконнике? Это литературный кот. Мы зовем его Арсением, — сообщил немолодой член клуба молодому.
     — А откуда вы знаете, что кот старый?
     — Вот уже десять лет он присутствует на всех наших заседаниях, а кроме того, он же совсем седой, — объяснил немолодой член клуба.
     — Но разве коты седеют?
    
     В маленьком зале было жарко. Полтора десятка завсегдатаев и десяток приглашенных гостей изнывали от духоты. Кондиционер не помогал, потому что не работал.
     — В клетке не поможет даже кондиционер, — сказал поэт поэту, и тот его понял, так как имел техническое образование.
    
     Уважаемый некоторыми прозаик рассказывал о не написанном еще произведении:
     — Представьте себе: пара сотрудников, возможно, научных — он и она; взаимная симпатия, легкий флирт, встреча на нейтральной территории, прогулка, кофе в кафе, разговор; осознание того, что будущего нет, и решение — больше не встречаться и отношений не затевать. Другой бы выжал из этого трилогию, а я — вообще ничего писать не буду.
     — А ведь он прав, — сказал один поэт другому прозаику, — нужно делать что-то неосязаемое... Как иллюзионист, который выдувает изо рта маленькую огненную обнаженную женскую фигурку. И более того — никто не должен видеть эту фигурку, кроме самого иллюзиониста.
    
     — Я подарю тебе книгу, но без подписи, — прошептал литератор среднего возраста молодой своей музе. — Афишировать нельзя, сама понимаешь: вокруг завистники — не поймут, то есть наоборот — поймут...
     Муза приоткрыла книгу на первой странице и под скромным типографским курсивом «Посвящается жене» приписала: «...а на самом деле — мне» — большими макияжными буквами.
    
     — Пожалуйста, — попросил молодой член клуба немолодого, — послушайте, это из моего триллера: «Их надо судить, — сказал майор Браунов и передернул затвор».
     — А вы послушайте из моего, — предложил молодому немолодой: — «Ты же убил человека! — Да, я не святой».
    
     В очередь свою читал прозаик-концептуалист:
     «Посадила бабка дерево-авокадо на два года за сексуальное домогательство на нервной почве суглинистой. Вышло авокадо хорошее досрочно по амнистии чтобы мстить. Получила бабка по старости пенсию инфаркт и музыкальную почту как на дерибасовской угол ришельевской это я по тебе скучаю. Прошли годы...»
    
     — Кто этот Маяковский? — спросила симпатичная гостья своего кавалера.
     — Ты его не трогай, — посоветовал кавалер, — вон его подруга сидит.
     — Кто эта подруга? — поинтересовалась гостья.
     — Больше кто, чем кое-кто, — сообщил веселый кавалер, — знаменитость, ее фамилия в титрах вторая; кроме того, она считает, что Адама сотворили из Евиного ребра, или бедра, а еще у нее черный пояс по карате... или белый, точно я не знаю — она их постоянно меняет.
    
     — Думаю, ваш кот питается не только литературой, — сказал молодой член клуба немолодому, — больно уж он толстый.
     — Идея! — воскликнул тихо немолодой. — Напишу-ка я рассказ для толстых.
    
     «Ночь была сонливая — снилось много снов», — декламировала поэтесса красивым истеричным голосом.
     — Может быть, теперь вы почитаете? — спросил председатель другую поэтессу.
     — Почему всегда трогают одних и тех же женщин? — запротестовала третья.
     — В самом деле, как-то несправедливо, — сжалилась первая, — пусть читает.
     — Хорошо, — согласился председатель.
     — Это будет частушка, — предупредила третья поэтесса.
     — Хорошо, — согласился председатель.
     — Не совсем приличная.
     — Ну читайте же.
     — Хорошо, прочту, — согласилась поэтесса:
    

Я в Киркорова влюбилась — 
Дура, деревенщина!
Ничего не получилось,
Ведь Киркоров — женщина.

     — Дэвушка блэдный со взором гарачым, — восхитился кавказец с правильной ориентацией.
     А некавказец с неправильной — не согласился:
     — Все неверно, все наоборот...
    
     — Объявляется перерыв, — сказал председатель, — то есть перекур, минут этак... чтобы пива выпить.
    
     На улице было жарко. Члены клуба и приглашенные изнывали от духоты. Кто-то пошел пить пиво, а кто-то остался.
    
     — Нужно чаще видеться, общаться...
     — Правильно, и Альберта позовем.
     — А не унизим ли мы себя таким образом? Не опустимся ли мы до его уровня?
     — Ни в коем случае: пригласив Альберта, мы сделаем доброе дело, а добро не может унизить.
    
     Из пустого зальчика потянуло свежестью. Вряд ли заработал кондиционер, просто все вышли. Кот Арсений пошевелился на подоконнике и перевалился на другой бок, чтобы наблюдать теперь за присутствующими на улице.
    
     — Я сочинил стриптих, — сказал поэт прозаику, — то есть триптих о стриптизе.
     — Грандиозно, — согласился прозаик. — Но лично мне по вкусу «Гроп диетический»: полстакана водки, средний грейпфрут и две таблетки сукразита — мертвому поднимет, персональный рецепт...
     — Я не алкоголик, — обиделся поэт и прикурил авторучку. — Алкоголик хочет пить и пьет, а я хочу, но не пью.
    
     По улице шли взрослые дети, красивые и нарядные, — было время выпускных вечеров.
     — Они такие молодые, что я им завидую, но скоро у них начнется такое, что я им не завидую, — прошептал литератор среднего возраста симпатичной гостье.
     — А вы кто? — спросила гостья.
     — Лирик-прагматик, но афишировать не надо, сама понимаешь.
    
     — Посмотри на эту симпатичную, — сказал прозаик поэту, — такая стакан водки не подаст.
    
     — Подарить ему мою книгу? — спросил поэта поэт.
     — Не надо — он огорчится.
     — А я обрадовался, когда у него вышла книга.
     — Ты создан для того, чтобы огорчать, а он — для того, чтобы радовать.
    
     — Нужно принимать всех желающих — из тех, разумеется, кого публикуют в периодической печати, — доказывал немолодой член клуба председателю. — Мы кто? Объединение профессиональных литераторов, то есть профсоюз. Друзья, прекрасен профсоюз!
    
     — …А вы читали книжку «Аутист Данилов»?
     — …Нельзя претендовать на звание гения, не претендуя на звание трупа.
     — …Живых классиков больше, чем мертвых.
     — …Можно слыть оригиналом и при этом ногти стричь.
     — …Стреляться, девушка, стреляться...
     — …А вместо закладок он использует куски туалетной бумаги. Вы понимаете, где читаются все эти книги?
    
     ...И несмотря на то, что согласно ортодоксальной науке кот Арсений не мог мыслить абстрактно, он был философом и поэтом. Вот как примерно звучали бы в переводе с кошачьего языка на русский стихи, сочиненные им в этот вечер:
    

А у нас, котов — свое,
А у вас, скотов — свое...

     2000
    
    

НАБРОСКИ ДЛЯ РАССКАЗА О ПИСАТЕЛЕ Т.

    
     В очередной поэме он исказил мою фамилию, полезные привычки заменил вредными и выбрал сюжет, не имевший места в действительности.
     -Я тебя увековечил, - говорит писатель Т., - теперь напиши обо мне. Не теряй времени, а то пожалеешь, потому как один критик сравнил меня с Пушкиным.
     -Сравни его с Белинским, а мне в этом симбиозе места нет.
    
     Но, поразмыслив, я согласился с Т. Во-первых, написать не трудно - я присутствовал при начале его творческой карьеры, нахожусь при ее продолжении, и если что-то сам не вспомню, могу спросить - герой рядом. Во-вторых, по моему убеждению, любые мемуары увековечивают в первую очередь пишущего, а не того, о ком пишут. К тому же Т. еще не знаменит, несмотря на то, что его поэмы и романы публикуют с продолжением в местном журнале. Спрос на литературу резко снизился - ушел читатель в интернет, в кабельное телевиденье, в уикенды на островах... Литературу потребляют сами писатели и критики-энтузиасты.
     Наброски для рассказа о писателе Т. я подготовил на случай, если кончится электричество и самолетный керосин, а интерес к литературе, соответственно, возрастет*.
     Писатель Т. вполне потянет на небольшой рассказ.
    
    
     Начало:
    
     В комнате пахнуло зоопарком.
     Лев стоял на задних лапах в дверном проеме.
     -Разрешите войти?
     Сверкнули рыжие кудри, зачесанные назад. Сверкнули челюсти. Золотые очки сверкнули. На волосатом запястье сверкнули часы «Ролекс».
     -Разрешите представиться: Т.
     -Что? - не поняла она с первого раза.
     -Зовите меня просто - Лева. Это я вам звонил вчера вечером.
     Он рычал. Дорогое животное. Мечта вдовы средних лет.
     -Проходите...
     -Хорошие у вас духи, - заметил Лев, - черной икрой пахнут. И дом приличный. Хотя для вдовы классика...
     Вскоре они поженились.
    
    
     Послесловие:
    
     -Господи, - спрашивает писатель, - неужели все дешевка: и моя трилогия, и поэма о любви...?
     -А ты не знал?
     -Я надеялся...
    
     Он просыпается в холодном поту, что есть объективная реальность, а не какой-то переносный смысл. Рядом жена, на двух третях кровати.
     Они слишком разные. У него теряются зажигалки, у нее ломаются зонтики. Его волнует, что приятель издал книжку дешевле, чем три зуба вставить, ее - что подруга похудела на одиннадцать килограммов... Теперь тираж этой книги составляет половину личной библиотеки того самого приятеля; а упомянутая подруга после похудания все равно весит центнер, но принципиально другое - продвинулись люди.
     А здесь - сплошной регресс. Например, пять лет тому назад у него была новая машина, а сейчас - пятилетней давности... И главное - он давно не влюблялся!
     -В чем проблема? - спрашивают друзья. - Посмотри, сколько вокруг...
     -Только не из тех, что вокруг - смотреть не на что.
     -А на стороне ты никого не приметил?
     -Никого.
     Без любви нет поэм о любви, нет романов-трилогий.
     -Почему, Господи?
     И ответа нет наяву, но с другими же Он разговаривает!
     -Я ничего не сочиняю, - утверждает другой, - мне в ухо шепчут, а я записываю.
     Кто ему в ухо шепчет? Судя по художественным результатам, та самая деревяшка, что висит над письменным столом - самодельный идол из найденного в парке сучка. Но по итогам материальным: этот сучок - Буратино, подаривший папе золотой ключик.
    
    
     Предыстория:
    
     В середине ноября я зашел в редакцию еженедельника «Цветы для женщины», где вполне безоговорочно и почти безгонорарно публиковались мои постмодернистские рассказы, и сразу направился в кабинет замредактора.
     -Здравствуй, Левка, - сказал я негодяю, с которым тридцать лет тому назад трудился в первом классе незабвенной, как наше детство, начальной школы. - Журнал мне должен за два разворота, но ради искусства...
     Тут я выложил на стол нетолстую рукопись:
     -Это то, что ты просил.
     -Во-первых - я ничего не просил, а во-вторых - за деньгами зайдешь через месяц, - нагло заявил он.
     -Через месяц я буду на юге, - в теплом городе. Отпуск у меня, и повесть нужно дописать, совмещая приятное с полезным. То есть, деньги плати сейчас. Думаешь, если я не кормлюсь писаниной, а получаю зарплату на производстве, то меня можно грабить? Мы так не договаривались, - причитал я быстро, чтоб не дать ему сосредоточиться...
     -Мы никак не договаривались. У тебя тут эпиграф из Мэтра, - заметил он, приоткрыв рукопись. - Уважаешь покойника?
     -Уважаю и считаю великим поэтом. Сейчас общественность засуетилась: «Сто романов, сто романов...», а я еще в детстве читал его стихи. Вашей бредколлегии на всех плевать, а я, возможно, тоже стану великим.
     -Обязательно, - согласился Лева, - если займешься делом на юге.
     -Не понял? У меня отпуск...
     -У тебя задание от редакции, - заявил замредактора, - взять у вдовы интервью - женскую какую-нибудь историю. Скоро, в предвестии очередного юбилея, к ней будет не пробиться. Шутка ли - сто романов за пять лет.
     Он задумался.
     Во всяком случае, со мною расплатились за прошлое и выдали аванс.
    
    
     История:
    
     Мэтр умер за два дня до своего юбилея. Это событие прошло незамеченным на фоне бурной действительности. Спохватились через год, сначала в маленьком городе, где поэт родился, рос и доживал, а потом в столице, где он также прожил лет сорок.
     Что-то перепало и вдове. В течение многих месяцев статьи о ней мелькали там и тут. Ее навещали в курортном городе - вернуться в столицу навсегда или на время она не захотела. «Здесь его могила, - объявила тридцатилетняя вдова на весь мир, - здесь и меня похоронят».
     Но с тех пор интерес к покойному поугас и я подумал, что она охотно встретится с внештатным корреспондентом маленького еженедельника для женщин.
    
    
     Пулеметчик:
    
     Она приехала на юг, сняла комнату возле моря у пожилого холостяка и задержалась...
     Девяносто четыре романа создал Мэтр за пять лет семейной жизни. Пьес, рассказов, повестей, статей и заметок он не писал; раньше сочинял стихи, по десятку в год, а потом как прорвало - до тридцати страниц ежедневно скорописью и без правок - чистая проза. Жена прозвала его пулеметчиком.
    
    
     Продолжение:
    
     Интервью не состоялось, так как я оказался на юге позже, чем полагал изначально.
     Китайский «Ролекс», дедушкины очки, краска «Колестон» для волос и старые керамические челюсти, отбеленные зубной пастой «Колгейт» сделали свое дело - Лева Т. увез в столицу бывшую вдову.
     Через несколько лет какой-то критик называл его современным Толстым и живым классиком. До женитьбы Лев сочинял поэмы, а теперь пишет прозу - ни дня без романа...
    
    
     Окончание:
    
     Как современник и очевидец заявляю: не существует писателя Т.
     Это имя является псевдонимом одной субтильной дамы - вдовы малоизвестного скульптора, сочиняющей охотничьи рассказы в свободное от основного хобби время. Основное хобби ее заключается в следующем: раз в неделю она отправляется в городской парк на автомобиле пятилетней давности, там собирает замысловатые корни и сухие ветки и мастерит из них всяких чертей. В последнем номере еженедельника «Цветы для женщины» ее сравнили с Генри Муром.
     2001
    
     * На тот же случай я до сих пор не выбросил механическую пишущую машинку.
    

ПУТЕШЕСТВЕННИК

    
     -Что делать, - спрашивает себя Федор Маркович, - квартиру сменить?
     -Не могу, - отвечает, - дорого.
     -Машину купить?
     -Тоже дорого.
     -Жену поменять?
     -Еще дороже. Лучше имя смени.
     -Сегодня же сменю. Только решу на какое...
     Он задумался о другом: «Куда ушла жена без «до свиданья» лет восемь тому назад...».
    
     Федор Маркович Турбин-Штейн. Именно так! Турбин - черточка - Штейн. Потомок старинного рода. Видите, стоит у дверей? Сейчас перекрестится, поцелует мезузу и подойдет к нам. Он обязательно что-то скажет.
    
     -Блядь!
     И не потому что вспомнилось мерзкое, или кто-то..., но потому что муторно, несмотря на некоторую устойчивость и совместимость, несмотря на законы и правила - что, например, шестью восемь - пятьдесят четыре*.
     Просто сидел человек на диване, ноги положив на журнальный столик, глядя на выключенный телевизор, и думал ни о чем. А потом - посидел еще немного и стараясь думать ни о чем, отправился в общество.
    
     -Обозначено - шестьдесят. Ну, поезжай, как люди, восемьдесят. Так нет - едут сто, - возмущается Турбин-Штейн. - Все пальто обляпали!
     Но потом, оглядевшись:
     -Прямо психоногия какая-то - сколько их тут собралось...
     Он берет два пива у стойки и залпом выпивает первое.
     -Как усвояется? - слышен шепот знакомого.
     -Волнительно.
     Тут женщина. Он заказывает ей «Маргариту» (в Одессе подобные напитки называют «отверткой», барышни любят и выпивают много, а потом: бац! - веселись, Федор Маркович).
     -Как тебя зовут? - интересуется он в угаре.
     -Татьяна.
     -Все женщины по имени Татьяна... - говорит он и замолкает значительно.
     Затем продолжает:
     -Прославлены!
     -Это как же? - не понимает она.
     -Не как же, а кем же...
     Он допивает четвертое пиво. Его рука скользит целенаправленно.
     -Ах, оставьте, - говорит она, передумав.
     -Я не могу тебя оставить, поскольку я тебя не брал.
    
     -Зачем я здесь? - спрашивает Турбин-Штейн. - Ни пришей, ни в Советскую Армию...
     -Черный день? - интересуется знакомый.
     -Черный день, черный год и так далее...
     -А где ваша дама?
     -На ней хрен клином не сошелся, - говорит Федор Маркович.
     -Послушайте, - предлагает знакомый, - натуральный сюрреализм: как я сам себя послал по автоответчику. У меня там для смеха: «Шел бы ты...» и так далее. Я звоню домой, а жены нету. Говорю: «Алло» - а там: «Шел бы ты...» моим голосом.
     -На каком языке? - интересуется Федор Маркович.
     -Что на каком?
     -На каком языке говорите «алло»?
     -По-русски...
     -Возмутительно, даже «алло» они говорят по-русски.
     Он допивает четвертое пиво.
    
     Турбин-Штейн снимает дешевую комнату, а живет на пособие и случайные заработки. В детстве он мечтал стать путешественником - берешь рюкзак на плечи и бредешь куда хочешь - потом учился, в армии служил, работал... И наконец, стал путешественником, в смысле: что пожелаю - сделаю, куда захочу - пойду... Что-то там он делает. Достойные видели и говорят: «Ого!». Другие хотят посмотреть - не показывает. То есть, Турбин-Штейн человек известный и авторитетный.
    
     -«Как, милая, тебе спалось в ночи? Не снились ли кошмары: то, как тебя насилуют клошары, по-русски говоря, бичи?»
     Это не просто знакомый, а знакомый литератор незаметно подкрался - шестое пиво чуть из рук не выпало. С ним почитательница. Она немного почитала, но не дочитала.
     -Стихи? - спрашивает Турбин-Штейн.
     -Другим нравится, - отвечает литератор.
     -То, что нравится зеленым мухам - не искусство, - говорит Федор Маркович. - Мухи могут возражать.
     -Мудак мудака видит издалека, - встревает знакомый.
     Он не бесталанен и обижен за то, что на него не обращают внимания.
     -Что-то еще? - спрашивает Турбин-Штейн литератора.
     -Поэма: «Когда я встретился с вдовой - за чашкой кофе с ломтем кекса - уже тогда передовой она слыла по части секса» - это начало, а конец: «Уйду на воздух, на траву, в лесок, не пахнущий духами, и там природой и стихами великолепно проживу».
     -Что-то еще?
     -Памфлет в стихах: «Посмотри на фокстерьера: он похож на экс-премьера - натуральный экс-премьер, коль судить об экс-премьере по картинкам в интерьере агитпункта, например».
     -Главное - наука, - сообщает знакомый. - Я - физик.
     На него обращают внимание.
     -Я лирик, - сообщает знакомый, - Вот, например: «Ах ты сволочь отмороженная! Что ж ты съела все мороженое?»
     -Почему все физики - лирики, но не все лирики - физики?
     -Потому что маятник Фуко это искусство.
     -«Маятник Фуко» - это Умберто Эко!
     -Искусство - это маятник!
     -Маятник - это маматник. Маматник - это маятник на маминых часах.
     -Наука ищет истину, а искусство истину создает!
     -Еще пива!
     -Хватит, - говорит бармен.
     В зале Всемирного Культурного Центра Ф. М. Турбин-Штейн читал лекцию. Народу собралась уйма и несмотря (то есть, смотря) на эту уйму, он заметил в первом ряду пропавшую восемь лет назад свою собственную жену. То что она существует и вполне здорова, Федор Маркович знал по нечасто доходившим слухам, но увидеть ее когда-нибудь - разве что надеялся.
     Теперь они встретились.
     -Из грязи в князи? - спросила жена, имея в виду также вышеуказанную лекцию.
     -Из бляди в леди? - спросил Федор Маркович, имея в виду много чего, в том числе строгий костюм ее от «VERSACE».
     -Мне необходимо стать вдовой, - сообщила она.
     -Не надо! - испугался он.
     -Ты тут почти не причем. Дай побыстрее развод, чтобы я успела выйти замуж за одного порядочного человека, который находится при смерти в нашем шикарном доме в одной из европейских столиц.
     -Надо еще подумать: давать тебе развод или не давать, - расхрабрился Турбин-Штейн.
     -Я в любом случае стану вдовой, - пообещала она. - Вот только прикину, чьей вдовой стать дешевле.
    
     -Хватит, - говорит поклонница и обнимает Федора Марковича, - больше не пей.
     -Фу! - говорит Турбин-Штейн. - Как ты себя ведешь...
     -Лучше, чем хочу и даже лучше, чем могу.
     Она остроумная.
     -Когда я вошла, все подумали, что это моя сестра, но оказалось, что это я, - сообщает она.
     Федор Маркович понимает:
     -Сколько лет сестре?
     -Восемнадцать.
     -Мне нравятся женщины постарше...
     -Мне женщины не нравятся, - говорит поклонница.
     -Поплачь у меня на плече, посетуй на жизнь, расскажи о сокровенном, - советует он. - Считай меня своей ближайшей подругой...
    
     -Что вы пишете? - спрашивает просто знакомый знакомого литератора.
     -Два романа. Первый начинается словами: «Как черт он явился...» и называется «Гость», а второй называется «Когда наступило вчера» - роман-ретро.
     -Как собираетесь издавать?
     -С помощью Бога и Банка.
    
     -Ладно, - согласилась будущая вдова после недолгой торговли. - Просто один порядочный человек не переживет, если я окажусь на мели после его скорой смерти.
    
     -Что делать, - спрашивает себя Федор Маркович, подъезжая в новом кабриолете к новой квартире, где поджидает его новая жена, - машину купил, поменял жену и квартиру, имя что ли сменить?
     И отвечает себе, поразмыслив:
     -Все, что не делается - к лучшему, а все, что делается - к худшему.
     2001
     * Просьба к редактору – не исправлять. У автора тоже высшее образование.
    
    

УСЛОВИЯ ИГРЫ

    
     В карты я не играю. Остальные режутся в дурака на вылет - в самого обычного, хотя Каракумов предпочитает домино.
     «Не ходите в казино, а играйте в домино!». Так говорит Каракумов.
     Дело в том, что в домино он проиграл ползарплаты, а в казино - целую...
     «Это антиреклама, - говорит Каракумов, - ей можно доверять, а рекламе - нельзя».
     Как-то раз, польстившись, он купил двуспальную кровать по цене полуторной, но оказалось, что она ни к черту, да и не годилась ему двуспальная. Широченное ложе захватило почти половину каракумовой спальни - она же кабинет, гостиная и столовая невнятно переходящая в кухню. Все «гнездышко» - вместе с, пардон, санузлом - составляло, согласно муниципальному документу, двадцать с половиной метров, включая стены и часть лестничной клетки.
     История с казино случилась на морском берегу в пяти-звездочной гостинице - в одной из стран так называемого «третьего мира».
     Было дешево. В первый же вечер он, материально и теоретически подготовленный, дал официанту в гостиничном ресторане плевые чаевые, и с тех пор, в течение всего отдыха, его обслуживали бережно и почтительно.
     Отношение персонала к Каракумову произвело впечатление на барышню-землячку, и он пригласил ее в казино, где проигрался в рулетку.
     С землячкой вышел бурный роман, и воспоминания о широком гостиничном ложе долго не оставляли Каракумова, оно представлялось ему залогом эротического успеха.
     В последующей, некурортной жизни, та же барышня оказалась занудой, а приобретенная по уценке кровать - скрипучей и жесткой. Он вернул ее (кровать, а не барышню) в магазин и там же, доплатив, приобрел раскладной диван.
     Воспоминания о проигрыше в домино тоже не оставляют Каракумова, но об этом шепотом...
    
     На гостиничной веранде с видом на прибой, мы проводим предобеденное время. Воздух вполне лечебный - остальные процедуры позади.
     С Каракумовым играют Скотский, Лазаревич и Абракадабр, а Нирванский сидит в стороне - у него густые, но тоскливые усы и что-то вроде депрессии.
     Он преподаватель иностранных языков. На вопрос: «Каких именно?», отвечает: «Всяких».
     Больше всего на свете Нирванский ненавидит вазы, и последняя - та, что ему подарили студенты в честь окончания годичных курсов - оправдывает нелюбовь: предмет, похожий на урну для праха после кремация, разве что без крышки. Видимо курсы ассоциировались с чем-то замогильным: и в прошлом году ему подарили подобную вазу, и в позапрошлом... Дома стоят они на верхней кухонной полке, грозя когда-нибудь ее обвалить - чуть ли не цементное литье серого оттенка, даже не керамика...
     Происхождение несуразных ваз Нирванский объясняет просто.
     Сторож из колледжа, зять которого работает в крематории, приносит их по несколько штук в конце каждого учебного года и настойчиво рекомендует студентам в качестве подарков учителям.
     Предмет стоит дешево и выглядит солидно, к тому же сам зять выполняет на нем подарочную надпись золотом без дополнительной оплаты.
    
     Абракадабр (сценический псевдоним) - джазовый музыкант. Он жалуется на жизнь:
     «В нашем трио - контрабас, ударные и фортепьяно - только пианист может выпивать во время концерта. Как правило, на фортепьяно стоит бокал, из которого он периодически отхлебывает. Не о филармонии речь, а о выступлениях в кафе, клубах и ресторанах.
     Ударник же и контрабасист остаются ни с чем: на ударные бокал не поставишь, а на контрабас - тем более...»
     Если кто-то решил, что Абракадабр ударник или контрабасист, так это заблуждение - он-то как раз пианист.
    
     Лазаревич - тайный агент Небесной Канцелярии - перенес клиническую смерть. Пьет только водку. О впечатлениях рассказывает охотно. Его повествование о загробном мире - смесь любовного романа с производственным, там же детектив, и фэнтази... Вкратце, это слышится так:
     «Назначили меня начальником отдела «Жалоб и пожеланий», потому как стаж в этой области имею немалый - тридцать лет с хвостиком, и пояснили, что инспекторы, проверяющие на местах пожелания и жалобы, отыскали, видимо, способ материализации. То есть, прибывая на место, преобразуются и фланируют втихаря телесными живыми существами, а не духами, как положено. Всерьез заинтригованное начальство поручило разобраться и доложить. Надо признать, что вопрос этот волновал и меня лично, так как влюбился я там в свою секретаршу не без взаимности. Но что с духа возьмешь в таком деле? Кроме бестелесности, все у них нормально - бардак бардаком, как в любой конторе: сплетни, кляузы; любовь на канцелярских столах - к сожалению, без характерных ощущений и так далее. Задание выполнить не удалось - реанимировали. Здесь у меня - пенсионера - никакой секретарши нету, но теперь я ко всем внимательно присматриваюсь: вдруг - дух! Правда, есть одна теория: думаю, что материализация происходит через водку. Может быть, и через коньяк - но откуда у духа деньги на коньяк?».
    
     Скотский о нынешних своих занятиях не распространяется, зато вспоминает, как отбывал сержантом срочную службу. О себе повествует исключительно в третьем лице:
     «Получил взвод пополнение. Все молодые-зеленые - прямо с гражданки. Каждый бахвалится - до начала процесса. А процесс в армии следующий: из личности в дерьмо, из дерьма в солдаты. Один из новичков попал к сержанту Скотскому в отделение - крутой парень, в «малолетке» побывал и женатый уже...
     -Я когда из «малолетки» пришел, сразу женился, - объяснил он, - солидным хотел стать, чтобы в армию взяли. После армии «малолетку» списывают, будто и не было. Тем более, моя уже ребенка родила к тому времени - узаконил.
     -А сидел за что?
     -Мужика убил.
     -Ничего себе...
     -Я не специально. Пошел в лес на охоту, а там дядька пьяный выскочил с лопатой - и на меня. Я же маленький - испугался и выстрелил.
     -Что ж ты - маленький, один в лесу и с ружьем?
     -А у нас все так ходят.
     -Ты просто бог: захотел - убил, захотел - родил.
     Гонял его сержант, как собаку, - продолжал Скотский, - и сделал из него отличника всех подготовок, в том числе – стрелковой».
    
     И, наконец, она! В ожидании близкого счастья и места за карточным столиком, делится со мной своими и чужими тайнами. Полный пансион не прошел бесследно: она пытается похудеть, но говорит, что проще забеременеть.
    
     Собрались мы, в основном, по двум признакам: все бессемейные (семейные, те сами по себе) и по этническому - заграница. Чужими языками лишь Нирванский владеет, да и тот тянется к землякам. Срок у каждого от недели до двух. Я, хотя свои процедуры закончил, задерживаюсь по некоторым причинам. Только чувствую, что уедет она с Каракумовым или с Абракадабром. Скотский и Нирванский тоже стараются. Даже Лазаревича нельзя недооценивать.
     «Я - персональный пенсионер, - объяснил ей Лазаревич под луной, - жилплощадью обеспечен и в прежние времена кое-что скопил. Меня система любила, а я тебя полюблю. Кроме того, ты удивительно похожа на одну девушку из отдела «Жалоб и пожеланий», в начальниках которого я состоял до реанимации. Я бы даже решил, что ты - это она и есть, не будь у тебя такая теплая кожа... И такая гладкая... И такая сладкая...»
     -Лазаревич сумасшедший старик, но недооценивать его нельзя, - рассуждает она. - Подобные старики помогают иногда целеустремленным молодым особам без городской прописки. Посоветуй, а то отпуск кончается. Ты же единственный мой друг - здесь на чужбине.
     -Может быть, Абракадабр? Лабухи прекрасно зашибают. И молодой еще...
     -Молодой, но закодированный, а по трезвому - импотент, даже ванны не помогают. Правда, мне на секс наплевать - был бы человек хороший. Значит, может быть и Абракадабр. Тем более - творческих личностей я обожаю, только алкашей не терплю. Хотя, боюсь, он сорвется, чтобы свою состоятельность доказать.
     -А Каракумов? - спрашиваю. - Мебель для семейной жизни имеет и какое никакое жилье. С виду симпатичный: балагур и здоровяк - непонятно от чего лечится...
     -Думаешь, мы с ним по ночам любезничаем? - продает она и Каракумова. - В казино ходим в рулетку играть. «Каждый тратит на свое», - говорит Каракумов. Он от кредиторов прячется и без чемодана денег домой не поедет, так как в домино далеко не ползарплаты просадил... А будет чемодан денег - то почему бы не Каракумов? Если только для него наши отношения не очередной курортный роман.
     -Там, - предлагаю, - Нирванский в шезлонге сидит - игру игнорирует. Правда, вид у него замогильный, так, наверно, от интеллекта. Он, конечно, почасовик, но хватает же на курорты ездить...
     -Этот, вроде бы ничего, - соглашается. - Только напуган слишком. Тени собственной пугается, и здоровье ни к черту... То грома боится, то шороха - сразу сердечный приступ... Пьет лекарства и до загса может не дотянуть. Хотя, в любви мужчина резвый - больное сердце ему не помеха. То есть, и Нирванский может сгодиться.
     -Даже в дурака, - отмечаю радостно, - продулся твой Каракумов - хорошо, хоть не на деньги играете. Иди - твоя очередь.
     -Зато в рулетку ему очень везет, - сообщает она.
    
     О Скотском известно достаточно. Раскололся крутой парень, как яичная скорлупа. Наутро, за завтраком, она мне все доложила.
     Список его болезней мог бы стать поэмой, не будь он пародией на медицинский справочник. С такими-то мускулами! Сразу видно: человек по делу, и ничто нечеловеческое ему не чуждо.
     Мне ясно, что два персонажа из армейских рассказов поменялись ролями. После службы не вернулся стрелок-отличник в родные края - остался стрелком. Для конспирации - от алиментов скрываясь и профессии ради - позаимствовал фамилию у любимого сержанта. На сегодняшний день он удачно выполнил несколько заданий и здесь кого-то разыскивает или отдыхает от работы, ожидая новых заказов. Выводы, исходя из поступившей информации, пришлось делать самому. Для нее-то наш Скотский - этакий Робин Гуд на службе у государства. При нем всегда мобильный телефон, по которому он не разговаривает - если раздается звонок, слушает и молчит.
     «Дело, - говорит она, - у него прибыльное. К тому же - романтика. Люди новые, города... Стоит подумать...»
     Номер мобильника тоже известен: «Если что, звони, - предложил ей Скотский. - Там автоответчик, но, если услышу пароль - сразу перезвоню».
     -А пароль – смешнее не придумаешь.
     Она шепчет мне на ухо.
    
     Я не представляю интереса, так как женат. И хотя уехала Карина, претендую лишь на роль доброго приятеля и советчика, мужа курортной наперсницы (успели бабы спеться за неделю), с которым - ни-ни.
     Она же слишком приличная: не для того одалживала и собирала, чтобы лечить на водах мифическое недомогание или заводить бесполезный роман, а для того, чтобы найти вариант солидный. И ведь как повезло - столько холостых и серьезных собралось в одном месте.
    
     -Как нервишки? – интересуется, чтобы завязать разговор, выбывший из игры Каракумов. - Ванны помогают? Я, например, разрешил здесь массу проблем - собственно, курорты и существуют для их разрешения. Дела такие - хоть женись. Кстати, как она тебе нравится? Простовата? Ты на формы смотри - не увидишь подобных в столице... Там все женщины диетические.
    
     -Может быть, по стопочке? - предложил сменивший Каракумова Лазаревич. - Это не беда, что до обеда. Я, когда еще там работал (он тычет пальцем приблизительно в направлении верхнего гостиничного этажа), с утра начинал. Мой зам без бутылки спирта на планерке не появлялся, знал - уволю за несоответствие. А там (тычет он все тем же пальцем, но теперь уже в небо) я ее вместо чая, кофе и супа... Говорю секретарше: принеси кофе - она и несет в хрустальном графине. Правда, водка там никакая: пьешь и не хмелеешь - бестелесная, не та, что здесь... Здесь, как выпьешь - сразу прилив энергии. Члены, извините, силой наливаются - отвердение, так сказать, на лицо и на прочие органы...
     -Почему же водка больше, чем коньяк способствует материализации духов? - интересуюсь я. - Чем коньяк хуже?
     -Элементарно хуже, - отвечает старик, - мне от него дурно. Статус мой вполне коньячный, но мозги не принимают, словно зомби становлюсь - бери за руку и веди куда хочешь. То есть, не материализации он способствует, а наоборот... И стоит дорого. Я персональный, а все же пенсионер - пью, бывает, и коньяк, но когда угощают. Экономлю, так как личная жизнь у меня еще впереди, и на этом свете, и, надеюсь, на том, если справлюсь, разумеется, со своей миссией.
     -Если так, - размышляю вслух, - то, материализовавшись, нужно с водкой завязать, чтобы не стать абсолютно твердым предметом и своевременно вернуться в состояние полной духовности посредством коньяка.
     Лазаревич согласен - это предположение не противоречит его теории.
    
     Потом Абракадабр освободился и поведал под настроение - почему он представляется не своей фамилией, а сценическим псевдонимом, который сам по себе звучит довольно странно.
     -Фамилию мою вслух произносить неприлично, особенно при дамах. Наградил папаша и на смертном одре повелел не менять - для ее же продолжения. Дважды я чуть было не женился - как услышит невеста эту фамилию - облом. Была и третья любовь, что не из-за фамилии прервалась, а из-за моего пьянства. Почему - Абракадабр? Вроде как бессмыслица - абракадабра. У покойного папаши никаких претензий быть не может. Главное, для джаза подходяще... Теперь я пить бросил, а фамилию сменю хитрым образом - чтобы предки не обижались и девицы не конфузились. Мне идею Нирванский подкинул - перевел это слово на четыре языка - очень даже благозвучно, выбирай любое. А в оригинале...
     Он шепчет мне на ухо.
     В самом деле, вслух повторить не удобно.
    
     Вот и время подошло поболтать с Нирванским - все же мы компания, а мужик усы развесил, заскучал...
     -Женщины, - говорит Нирванский, - смотрят на мужчин снизу вверх, из-за разницы в росте, и видят их лица в искаженном варианте. Поэтому они считают нас свиньями - из-за двух зияющих ноздрей. Мужчина с усами - герой. Усы - вызов, приглашение на турнир. Усач подвергает себя постоянной опасности ради женщины. Дон Кихот был с усами, и она, неискушенная девочка, об этом знает - в кино видела.
    
     Затем Скотский выбыл из игры и захотел пообщаться.
     -Ехал поездом сержант в длительную армейскую командировку, мечтал о море и на каждой станции покупал пиво. Оказалось - существуют места, где о пиве не имеют представления. Возьмем районный в глухомани центр. Единственный пивной ларек находится возле вокзала. Вокруг него полсотни мужиков с личной тарой. Хватает сержант трехлитровую банку и бежит к ларьку, так как стоянка - пять минут. Мужики пропускают без очереди. Успевает он заскочить в поезд в момент отправления, начинает пить и чувствует - это не пиво, даже не прокисший квас - такая бурда. На другой станции пиво напоминает ситро без газа. Но ведь люди там рождаются, живут и умирают, оставаясь в неведении. И решил сержант поселиться когда-нибудь не в подобном месте, а там, где есть море и пиво, с любимой, а не случайной женщиной, которая будет честно ждать его из длительных командировок и не родит ублюдка - по расчетам неизвестно от кого. И еще он решил, что не хочет быть чьим-то другом, потому что это себя не оправдывает.
    
     Она, похоже, предпочла Абракадабра.
     -В семейной жизни секс не главное, - говорит, - главное, чтоб не пил. Со временем и секс образуется. Я-то помогу, так как имею способности.
    
     После обеда наливаю Лазаревичу.
     Его тревожит, что Абракадабр непьющий, и псевдоним, обозначающий бессмыслицу, тоже настораживает.
     -«Абракадабра» - это древнелатинское заклинание, - говорит натасканный в магических вопросах старик, - я в словаре смотрел. И на девочку мою он пялится неспроста. Она в отделе «Жалоб и пожеланий» всем по вкусу. Как тут действовать?
     -С помощью коньяка, - подыгрываю старику, - и посредством серьезного мужского разговора. Если Абракадабр из вашего ведомства - можно договориться. Пусть одухотворяется и валит с глаз долой, а ты взамен его от начальства отмажешь.
     -Это же коньяк покупать… - сомневается Лазаревич. - Вдруг я потрачусь, а он пить не станет? Слишком большой риск.
     -Ради истины, - говорю, - забирай бутылку.
    
     -В больнице Абракадабр, - сообщаю ей через час. - Одухотворился коньяком. Много принял. Только и сказал на прощание: «Лазаревич - вы идиот». Так что свидание отменяется. Кстати, настоящая его фамилия...
     Я шепчу ей на ухо.
     -Фи, - говорит она, - но теперь, это не важно. С кем пойти? Отпуск-то кончается. Может быть со Скотским или с Нирванским?
     -Лучше с Каракумовым сходи в казино. Помоги наполнить чемоданчик - для тебя человек старается.
    
     Утром увезли Нирванского - сердце подвело. Неизвестно, выдюжит ли парень. Если помрет - его кремируют вместе с усами и похоронят в здешнем колумбарии. Как выяснилось, его страховка не предусматривает доставку тела на родину. Впрочем, медицина тут на высоте - наверно, выкрутится.
     Вчера на автоответчике, после фразы: «Сообщите номер телефона, вам перезвонят», было оставлено сообщение. Перезвонили. Абонент разговаривал с женщиной. Задача - срочно кое-кого припугнуть. Ездить никуда не надо, клиент рядом. Предоплата наличными. Деньги в чемоданчике, под кроватью у Каракумова. Взять их нужно ночью, когда сам Каракумов будет находиться в казино.
     Чего так боялся Нирванский - осталось загадкой. Но не может быть праведным человек, знающий столько иностранных языков!
    
     Скотского арестовали за завтраком. Повезло службам: искали давно, а тут подвалило даром. Похоже, он вернется туда, где гулял в малолетстве с ружьем и где пиво хуже прокисшего кваса. Даже такое пиво Скотский увидит не скоро.
    
     Звонила Карина. Она прекрасно справилась с ролью заказчицы, а так же навела в столице справки о Каракумове. Теперь кредиторы знают, где его искать. Впрочем, он уезжает сегодня вечером. Его обворовали, и в рулетку уже не везет - сорвался фарт. У Каракумова два варианта - опять в бега, или вернуться, продать квартиру с мебелью и рассчитаться с долгами.
    
     Лазаревичу отказала любимая девушка.
     -Старый жмот и пьянь..., - сказала она.
     Чтобы его успокоить, я прикупил коньяку.
     -Заждались меня в Небесной Канцелярии, - говорит Лазаревич, пора возвращаться. Задание я выполнил...
     Дед очень сдал за последние сутки, ему от коньяка, в самом деле, нехорошо. И выглядит нехорошо, как зомби - хоть за руку бери и веди куда хочешь.
    
     У нее отпуск кончился. Еще недавно, она мне нравилась, а теперь смотрю - дура дурой.
     Мне тоже пора уезжать.
    
     Я не играю в карты, но и в моей игре кое-что зависит от везения, разумеется, от чужого, потому что я не сдаю вслепую.
     2001
    
    

ОТ НАС ТУТ МНОГО НЕ ЗАВИСЕЛО

    
     – Вы, случайно, не из Калуги?
     – Нет, случайно. Я из Гомеля, и не учился в Саратовской консерватории и не заканчивал средней школы в Новосибирске.
     Да, легко обмануться, если лет 15-25 не встречал человека. То есть, не человека вообще, как в «Робинзоне Крузо», а этого конкретного из Калуги.
     Но Зой – она и в Африке Зой, и в Америке, и в Европе, и в Азии…
    
     Заграница.
     Первая магнитная карточка:
     – Ты хочешь сказать, что твои деньги хранятся посреди улицы в этом металлическом ящике? Почему же ты не стоишь тут днем и ночью, не охраняешь? Вон – подходят всякие и берут…
     Первый утиль на колесах, и обманули всего в два раза, хорошо, что не «Мерседес» покупал.
     Первый бордель. Но об этом много сказано – читай у классиков.
     Первая, наконец, служба на несносном языке.
    
     Почему не Зоя, а Зой? Так уж начиналось:
     – Зой, а Зой, дай от бутерброда откусить, дай списать по биологии (до сих пор не понятно, что и как там у них доминирует) – и так далее…
     Они же 10 лет учились вместе, а разглядел он ее на выпускном. Зой была из мелких. Тех, что покрупнее, стали замечать в шестом классе, их зажимали в углах и на вечеринках, с ними встречались – ходили, как называлось тогда. Тани наши, Иры, Лены… А на выпускном:
     – Только погляди!
     Но и об этом много сказано – Андерсеном, например.
    
     Служба – тоже везде служба. Просыпаешься, бред знает как рано, затем – хап-ляп. Многие бреются уже в машине. И, если ты не последний водитель, можешь расслабиться в пределах автомобильной страховки, то есть, закурить, включить радио, бросить взгляд на пешеходную девушку, пока ждешь зеленого светофора. А захочешь размышлять с утра о судьбах Мира – размышляй, потом, как правило, не до того. Но когда на улице морось, дождь или проливной ливень, испытай чувство некоторого, или глубокого, что от характера зависит, удовлетворения: ты со всех сторон прикрыт, музыка работает и обогреватель, едешь на непыльную, по эмигрантским понятиям, и нормально – по ним же – оплачиваемую работу. И до всего сам – не то, что некоторые, с тугим мешком под завязку…
    
     И вот здесь на сцене возникает Зой. То есть не на сцене, а на «зебре». То есть не на полосатой дикой лошади, а на пешеходном переходе (что-то неожиданно щелкает в голове и не только мысли, которые по праву должны возникать раньше слов, но и слова, которые чаще возникают раньше мыслей без всякого на то права, путаются). Она спеша переходит дорогу, и уже зеленый, а сзади гудят в клаксоны, в гудки, в балалайки, в литавры, в кузнечные молоты, в царь-пушки и колокола.
    
     Тем летом, после окончания школы, одни готовились к поступлению в институт, другие ни к чему не готовились.
     В будни он приходил к ней с утра, но когда родители уходили уже на работу. Она давала расстегнуть халат, садилась к нему на колени (трусики с картинкой: что сегодня нарисовано – ананасик?) кусала его рот, царапала кожу.
     – Зой, может быть, перейдем на диван – неудобно в кресле.
     – Нет, не перейдем.
     Перетащил на диван. Долой ананасик…
     – Все! Перестань! Не надо!
     И руками в сторону… Все – так все, ему уже тоже не надо.
     – Ну и гадость. – Смотрит на это Зой. И с пафосом: – Нас нельзя оставлять вдвоем.
    
     Надо бы о службе думать, но думалось о другом, о том, что в подробностях можно разглядеть, купив, за неимением лучшего, недорогой журнал, завернутый в полиэтилен. Раньше каждый мог надеяться, в основном, на подружек.
     Для начала, он решил вернуться, хоть не в служебную, но в реальность. Что там было? Справа – промзона, слева – пустырь и автобусная остановка. Значит, из автобуса – на работу. Из пункта «А»… Имя, фамилия, город – в справочную позвонить. Но фамилия? Прежняя вспомнилась – а потом? То ли в Калугу, то ли в Гомель…
    
     – Мне пора на урок.
     – Не уходи.
     – Зой, я ж не медалист какой-нибудь, чтоб без экзаменов… Не поступлю – попаду в армию, а там не моя стихия, у меня по НВП тройка.
     – Ну, еще немного…
     – Зой, каждый урок – пять рублей. Опоздаю, папа-мама башку свернут.
     Пять рублей за урок – это она понимает.
     Но в выходные, когда все дома:
     – Может быть, сходим куда-нибудь?
     – А куда?
     – В одну мастерскую. Там знакомый художник картины выставил.
     – Что он там выставил? Хи-хи.
     – Хочешь в кино?
     – Зачем? Мы пойдем в парк.
     Губы опухли, исцарапаны руки и плечи…
    
     Здорово всех раскидало, но неподалеку Сашка Ортопедов. С Сашкой он просидел за одной партой два года: за первой партой в первом классе и за последней – в последнем.
     – Представляешь, я сегодня видел Зой. Совсем недавно прибывшую Зой, судя по туфлям и зонтику, судя по тому как пешком на работу от остановки междугороднего автобуса, судя по тоскливому выражению глаз – насколько их возможно разглядеть под зонтиком во время ливня. Собственно, разглядеть их было нельзя, но, представь себе, какое может быть выражение глаз у Зой, спешащей на работу пешком под проливным дождем, не говоря уже о зонтике и туфлях. Представляешь, я увидел Зой, а справочная не выдает номер телефона. Так как, наверняка, Зой меняла фамилию, и, возможно, неоднократно.
     – То, что дважды выходила замуж Зой, это факт, – подтвердил Ортопедов, – раз в Саратов, раз в Новосибирск. И фамилия ее теперешняя неуловима. Все твои возможности – смотреть на переходящих дорогу женщин, не создавая при этом аварийной ситуации. Ведь любой счастливый случай ходит парами. Читай пособие для обучающихся игре в преферанс.
    
     Он тогда поступил, вместе с Ортопедовым, а Зой никуда и не поступала – в тех кругах котировались другие профессии: парикмахеры, официанты … А ведь была она лучшей в классе по той, например, биологии, где серые мышки и чернокожие папы, как правило доминировали (за точность этих утверждений он бы не поручился, так как в учебник по биологии за десятый класс даже в десятом классе редко заглядывал).
     Любопытно было, как сдавал экзамены Сашка – очень дальний племянник среднего секретаря горкома.
     – Не понимаю, – удивлялся он после очередной пятерки, – первый вопрос я почти не знал, и на второй не ответил, а задачу вообще не успел решить.
     И нечего заглядывать в уголовный кодекс, нет криминала в безвозмездной помощи дальним родственникам.
    
     Оставалось верить в парность счастливого случая, и месяца через два он увидел Зой, когда стоял на светофоре у той же промзоны. Зой мелькнула в окне свернувшего слева такси. Но взвопил зеленый и проследить за удаляющейся машиной не представилось возможности.
     – Судя по всему, она приезжает из пункта «А», где скромная моя фирма строила торговый центр. В этом центре и покрутись вечерком – за покупками все ходят, – посоветовал Сашка.
    
     Перед началом занятий родители одарили его поездкой в столицу.
     Он забежал вечером прощаться с Зой. Все были дома. Вышли на лестницу, там удалось расстегнуть халатик. Психоанализ тропический! На трусиках, в этот раз, апельсин…
     – Уходи, – прошептала Зой. – Я тоже скоро поеду, поживу там у тети.
     Там он позвонил.
     – Нет ее. Будет поздно, – отвечала тетя.
     Позвонил поздно.
     – Нет ее. Еще не пришла.
     – Где это Зой шляется по ночам? – сорвалось у него.
     И, разумеется:
     – Не хамите.
     Вдруг, в многомиллионном городе, спускаясь на бесконечном эскалаторе в метро, он увидел ее. Зой поднималась навстречу – заметила и отвернулась. Были у нее другие интересы, по крайней мере, в столице.
    
     Несколько вечерних бдений в торговом центре ничего не дали – людей в районе проживало не менее пяти тысяч.
     – Зачем она тебе? – вдруг поинтересовался Ортопедов. – Что за озабоченность? Мало их, что ли?
     – Не знаю, зачем, – не соврал он, – и сколько их, не знаю. Пять лет, как работа-работа. С местными не ладится, а с нашими: пойдем туда, пойдем сюда, а у меня с дорогой десятичасовый рабочий день и несчастных полтора выходных, я на серьезное не способен. Лучший вариант – бордель. Но как Зой увидел – что-то произошло. А что именно? Читай литературу всех времен и народов.
     – Найди квартиру ближе к службе, – посоветовал Сашка, - будет время на погулять.
     – Я же с родителями, а у них социальное жилье. Съехать не дают, скандалы закатывают. Если женюсь – другое дело. Мама мечтает о внуках.
     – Зой, наверно, замужем, и дети у нее, – констатировал Сашка. – Будем разрушать семью?
     – Во-первых, не первый раз замужем, во-вторых – знаем мы эти семьи. А тут я, почти в смокинге и с постоянным окладом. Года через два будет поздно: или кто другой уведет, или муж начнет зарабатывать.
    
     «В игры играл, – думал он. – Пожалел. Иначе бы она за мной побегала».
     Тани, Иры, Лены при встрече:
     – Зашел бы к Зой. Она дома сидит, скучает.
     – Зайду.
     Но начался первый в жизни семестр, появились люди. Сашка Ортопедов бросил вдруг институт, чтобы вскорости отбыть заграницу напостоянно.
     – Зачем поступал?
     – Чтоб в армейку не загреметь, но теперь все схвачено.
     Вскоре, проходя по центральной улице города, он увидел Зой и сквозь витрину женской парикмахерской наблюдал, как, сидя на маленьком табурете, она делала педикюр грузной, с распухшими ступнями тетке. Зная о темпераменте Зой, он подумал: «Порежет». Но обошлось, Зой приняла чаевые, сунула в карман голубого фартука и посмотрела на него сквозь стекло.
    
     Если бы она улыбнулась…
    
     Поездка в столицу или парикмахерская – школа жизни или то и другое вместе? Вдруг не стало запретов. Зой работала во вторую смену, он пропускал занятия. Это было…
     Но родителям Зой не годился нынешний студент, то есть, будущий инженер, и его родителей не грела мысль о педикюрше-невестке.
     Потом он завалил сессию, был призван в СА, а когда вернулся, узнал, что папе Зой впаяли крупный срок за мелкие хищения, а сама Зой куда-то уехала и там, по слухам, вышла замуж.
    
     Она не улыбнулась, а посмотрела так же как тогда, на эскалаторе, в метро, в столице… У нее и здесь были другие интересы.
    
     Он прилично сдал сессию, продолжил учебу, а на втором курсе женился, и когда развелся на четвертом, узнал, что папе Зой впаяли крупный срок за мелкие хищения, а сама Зой куда-то уехала и там, по слухам, вышла замуж.
     Он защитил диплом, работал и через несколько лет в той же парикмахерской увидел Зой, и она его заметила и улыбнулась.
     Они пообедали в одной из кооперативных пиццерий, каких открылось много в последнее время, где было не уютней, чем в обычной столовой и отвратительно дорого.
     – Из нашей парикмахерской все сюда ходят, – похвалилась Зой и сообщила, что развелась.
     Тогда он соврал:
     – Я про тебя все знаю.
     – И я про тебя все знаю, – сказала она.
     – Я лелею крупскую одежду, что сегодня вечером, – начал, было, он, имея ввиду, что лелеет хрупкую надежду, что сегодня вечером…
     Она рассмеялась.
     – Кого лелеешь?
     И сказала:
     – Ничего не надо, я опять выхожу замуж и уезжаю из города.
     – Но зачем же ты здесь, со мной…?
     – Школьный друг, обеденный перерыв, кроме того, я тебя любила в шестом классе.
     – А потом?
     – Потом обеденный перерыв кончился, и все разошлись по своим делам.
     – Помнишь, как мы встретились в метро? – спросил он.
     – В каком метро? Трамваи здесь – и те редко ходят.
     И пока он ждал трамвая, в голове крутилось: «Одежда крепкая – надежда крупская…».
    
     – В фирму я тебя не возьму, – сказал Ортопедов. – Сам пойми, своего гонять нельзя, обиды начинаются, и т. д. Но на работу помогу устроиться. Хочешь – в частный сектор, хочешь – в государственный.
     – А что лучше?
     – Будь тебе двадцать или двадцать пять, я сказал бы – в частный, будь сорок – в государственный. Думай сам, осваивайся, учи язык. Запиши номер моего домашнего телефона, и рабочего, и переносного, и в машине, вот еще один, по которому меня можно найти – этот только для своих. Видишь, как я тебе доверяю? Не пропадай. Звони. Увидимся.
    
     С тех пор они виделись дважды. Через год Сашка лично представил его будущему начальнику и спустя еще несколько лет, пригласил на свадьбу дочери, где показал со стороны вальяжного деда, легендарного родственника – бывшего среднего секретаря. Так как дочерей у Ортопедова хватало, можно было рассчитывать еще на несколько встреч.
     «Так уж здесь дружат, – размышлял он, – делом помогают, без трепотни». Но было обидно, хотя, по телефону иногда разговаривали, например, по поводу неожиданно возникшей Зой.
     И вдруг Сашка позвонил – позвал в загородный кабак. Там, приняв на душу по триста, разговорились. Он не так уж и захмелел под закуску, но Ортопедова, у которого явно не было аппетита, развело. Тоска вырвалась на свободу.
     Пока пили, расспрашивал Сашка, а он, удивляясь и радуясь вниманию, рассказывал:
     – Приходится по роду службы доставлять неприятности. Но я лишь болтик, то есть, винтик в машине. Недавно один говорит, как бы шутит, а глаза добрые: «Не знай я, что это твоя работа, я бы тебя урыл, есть у меня такая возможность», – намекает, понимаешь ли, на связь с местным криминалом. А я ему: «И у меня возможности имеются, только обойдется это дешевле», – то есть, намекаю на связь с этнической мафией. Представляешь, подействовало – его лицо мгновенно приобрело нормальный зверский вид. Вот так зарплату отрабатываю.
     – Берешь? – спросил Сашка.
     – Не-а.
     – Почему?
     – Стыдно брать сколько предлагают. А серьезно – не потому, что принципиально против, а потому, что принципиально хочу спокойно спать.
     – А с кем?
     – Да так, ничего особенного.
     – Мы найдем тебе конфетку с приданным, – пообещал Ортопедов.
     И о своем:
     – Хрен-то старый, ни рожна не понимает, а лезет во все. Сиди себе – получай дивиденды. Нет – заявился, требует…
     – Кто-что требует?
     – Дядька мой дальний. Фактически, это его фирма. Надо же мне было с чего-то начать. И продолжить… Сейчас-то я справляюсь, но все завязано, и эти ребята не шутят.
     Сашка долго ныл, вспоминая дочерей и называя их сиротками – достал окончательно, так ничего толком не объяснив.
     Он не выдержал и спросил сам:
     – Я могу помочь?
     – Возможно. – Ортопедов почти протрезвел. – Станешь хозяином фирмы на пару недель. Я тебе доверяю.
     – Значит, нужно уволиться, потерять стаж и пенсию, потому что ты мне доверяешь? – спросил он.
     – За деньги, – сказал Сашка.
     – Подсчитаем, – предложил он. – Тут все долгожители, и я надеюсь… Возьмем зарплату за оставшиеся годы и пенсионный фонд – ого! Да здесь приличной суммой пахнет, плюс адвокату столько же, чтобы выкрутиться. А хочешь, я тебе денег дам? Кое-что накопилось.
     – Какие твои деньги…
     Разошлись, не сговорившись.
     Если совесть мучила, то слабо. Ну, помог Ортопедов, так ведь было кому – он справляется с работой, а здешние с образованием на такие места не рвутся. В конце концов, своя рубашка с летней распродажи ближе к телу, чем Сашкин пиджак от «ARMANI».
    
     – Женщина тебе звонила, – сообщила мама, – не назвалась, но обещала перезвонить.
     «Зой, – решил он. – Номер телефона в справочнике. Все знакомые, клиенты и сослуживцы звонят, в основном, на мобильный, но и логика здесь не причем».
     Вспомнилось, в детстве он иногда знал заранее, что найдет деньги, но годам к двенадцати, эта способность исчезла. Как-то раз, повинуясь внятному чувству, он брел, глядя под ноги, вдоль трамвайных путей и подобрал десятку. Для сравнения, мать давала на карманные расходы два рубля в месяц. В дальнейшем, просто так, без прозрения, он, как все или многие, находил на улице мелочь. Но сейчас, в том, что звонила именно Зой, возникла уверенность. И возник вопрос: «При чем тут деньги?».
    
     Встреча состоялась в пункте «А» – в торговом центре, где он провел несколько безуспешных вечеров, высматривая Зой.
     – Я здесь бываю, – сообщила она, – захожу иногда в пиццерию, но фигуру надо беречь.
     – Мы с тобой обедали в пиццерии, – вспомнил он.
     – Разве? – переспросила Зой. – Мы никуда не ходили, только в парк.
     – Ты еще в парикмахерской работала. – Он не сдавался…
     – В парикмахерской я больше не работаю и в пекарне не работаю, и в пошивочной мастерской, и на шинном заводе, и на бензоколонке, и посудомойкой, и в овощном отделе, и по уходу за стариками, и по очистке, и по уборке – хватит. Мы сейчас поднимемся наверх. Он хочет с тобой посоветоваться…
     – Кто?
     – Увидишь. Это в наших интересах.
     Недоумение длилось, пока поднимались в скоростном лифте, пока шли через большую приемную, где вместо секретарши находился бугай охранник, но когда вошли в огромный вовсе кабинет, оно сменилось полным недоумением: дальний Ортопедова дядя сидел за столом.
     – Вот и все, что недоносок Сашка посчитал возможным мне отстегнуть – вонючий офис в полгектара, – сообщил дядя. – Он думает, что рассчитался. Но я - не строительная шарашка. Я торгую этим – как там его? Она тебе объяснит… А ты станешь президентом Сашкиной фирмы.
     – В наших с тобой интересах, - сказала Зой.
    
     – Я про тебя все знаю, – сказала она. – Я тебя люблю с шестого класса. Только ты за акселератками бегал – меня не замечал.
     – А после выпускного?
     – Что? – переспросила Зой.
    
     «В чем заключаются перемены? – думал он. – Джинсы за триста, а не за пятьдесят. Автомобиль не за двадцать тысяч, а за сто. И тысяч этих для полного счастья нужны уже не десятки, а сотни…».
     Дома он прочитал в словаре, что скука – есть тягостное душевное состояние, а так же томление от отсутствия дела или интереса к окружающему. И когда в тот же вечер включил телевизор, то увидел надпись на весь экран: «Да пошли вы все в задницу», а приглядевшись, разобрал: «Для звонка за границу, – и далее, – набери 013». Он не стал набирать, так как знал уже, что нет другой жизни.
     2001