Зачем, Хапун? Что, Хапун? Эка, невидаль, Хапун? Посмотрите, и швырнул в свет какой-то недоучка! Будто мало народу всякого звания и сброду вымарало пальцы в чернилах! Дёрнула же охота и великовозрастного больничного неучтивого клерка тащиться вслед за другими! Нет, право, печатной бумаги развелось столько, что не придумаешь скоро, чтобы такое завернуть в неё. И всё-таки, мои любезные читатели, может и не осмелился бы я, право недостойный, взяться за перо, но история эта во-первых чистая правда, что могут подтвердить многие почтенные люди, например, дядя Костя, целыми днями грузно сидящий на лавочке и замечающий своими маленькими острыми глазами всё вокруг, а во-вторых... Что во-вторых? Честно говоря, больно уж невтерпёж в себе держать. Ведь как говаривала одна достойная женщина:
    - Если я кому-нибудь что-нибудь не расскажу, то просто лопну....
    Итак, стояла Осень. Но что значит - стояла? Ещё важно ложились лопухи возле дороги, и подсолнух гнулся под солнцем, полный чёрных созревших семечек, и простодушные ромашки любопытно выглядывали в траве, а рядом рос сочный иван-чай, и загоревшие за лето мальчишки бесстрашно ныряли со старого моста на кто лучше, а потом ловили упрямых щипающихся раков, также жглась крапива, и коровы медленно мычали своё вечное му-у-у, и звякали колокольчиками, а за ними ходил с хворостиной какой-нибудь парубок с непослушными русыми волосами, и с независимым видом вертел соломинку в губах. Но уже всё чаще дул холодный ветер, от которого рябило траву, и появились первые ещё робкие жёлтые листочки в роскошном зелёном убранстве деревьев, и белые тягучие облака затягивали небо, хотя солнце, рассердясь, рассталкивало их и посылало волны тепла, в котором купались стрекозы, а занятые спешащие пчёлы, басовито гудя, деловито сновали от цветка к цветку.
    Так вот, сидел дядя Костя на скамеечке, низко вкопанной в землю и, опёршись широкой мягкой спиной на старательно вырезанное, но уже потемневшее от времени "Оля плюс Вася = любовь", разговаривал с тётей Настей, быстрой, ловкой, вышедшей на минутку от шумного выводка своих детей, и готовой ежеминутно вскочить и ринуться обратно на помощь и спасение.
    - Вот, Настюха, - говорил дядя Костя, блаженно вытянув больные ноги в валенках, - а знаешь ли ты, что скоро у наших соседей-евреев Судный день?
    - Кто ж не знает, - отвечала Настюха и кидала беспокойный взгляд на дверь подъезда, - кажись завтра.
    Тут надо отметить что скамеечка, на которой и проходил этот очень заурядный на самом деле разговор, стояла во дворе трёхэтажного кирпичного дома прямо напротив магазина "Свитанок", а кто ж в Коростыне не знает "Свитанок"? Сам двор был заполнен детьми, уже не одно поколение которых неспешно вытягивалось под ласковым солнышком и придирчивым взглядом дяди Кости.
    - Да, так вот, - продолжал дядя Костя, - а знаешь ли ты, что в каждый Судный день чёрт крадёт одного еврея и кидает в болото.
    - Ой, - испугалась Настя, - перекрестилась и закрыла рот платочком.
    - А в какое? - полюбопытствовала, на мгновение забыв о детях.
    - В Полежаевское, недалеко, там ещё, помнишь, трактор утонул.
    Настя в сомнении покачала головой:
    - Как же он туда их доставляет?
    - По воздуху, точно по воздуху. Черти ведь летучие. В прошлом году Фомич, ты Фомича знаешь? Едет на своей подводе по Лесе Украинке и видит: чёрт еврея несёт.
    - А как он выглядит? - не утерпела Настя.
    - Кто, еврей?
    - Нет, чёрт! Скажешь тоже! - хихикнула.
    - Ну как, с рогами, хвостом, юркий. Фомич как закричит: Стой! Отпусти! Чёрт испугался, да еврея и выронил.
    - Он жив остался?
    - Кто, чёрт?
    - Еврей!
    - Жив. Отряхнулся и побежал. Чёрт ведь низко летел, ну метра два от земли, не больше. Они вообще невысоко летают.
    - А куда побежал?
    - А я откуда знаю. И Фомич не знает. Ему даже спасибо не сказали. Он потом от обиды неделю пил.
    - Жаль, - вздохнула Настя и поднялась, - если бы он в нашем доме жил...
    - Кто, чёрт?
    - Тьфу на тебя! Еврей, конечно. Я б его спросила. А вообще, - упёрлась руками в бока и подозрительно посмотрела, - твоему Фомичу верить... Балабол он. И пьяница, каких поискать.
    - Да я и сам видел не раз, - возмутился дядя Костя, - берёт и тащит! Истинный крест, тащит! Вот давай завтра вместе посмотрим, сама и увидишь!
    - Нужно очень, - фыркнула Настя, - будто у меня своих дел мало, - и убежала в дом.
    Дядя Костя только сожалеючи вслед посмотрел. И тут же переключился на другого, чернявого и небольшого роста, как раз из народа, представителей которого бросают в Полежаевское болото.
    - Здравствуйте, Яша!
    Но серьёзный Яша с чубом был нерасположен к разговорам и, видимо, не подозревал о возможной своей участи - а ведь кто знает, крикнет ли такой легко обижающийся дядя Костя в ответственный момент. Яша вообще не верил в предрассудки, был человек военный, нездешний, и приехавший с женой в свой законный отпуск к её старикам. Еле кивнув, мол заметил, он прошёл дальше, твёрдо ступая босыми ногами. Надо тут сказать, что Яша по Коростыню ходил босиком принципиально, а на уговоры жены, что люди засмеют, внимания не обращал. Вот и сейчас, сказав весомо:
    - Тоже мне, Коростень, я в Саратове учился!
    Он вышел наружу и, миновав дядю Костю, направился на рекогносцировку к кинотеатру "Жовтень".
    - Чтоб тебя черти завтра взяли! - пожелал ему всё знающий дядя Костя. - Ишь, город наш ему не подходит.
    Но Яша, конечно, не услышал. Почти строевым шагом он быстро удалялся, напевая про себя одесскую блатную песенку:
    - Мне каждая собака здесь знакома, когда по Дерибассовской идёшь...
    На самом деле Яша в Одессе никогда не бывал, но песенка ему очень нравилась. Заливисто свистнув, он спугнул бродячего пса и свернул, что б было ближе, через парк, где плакучие ивы грустно опустили плакучие ветви долу, скрывая от нескромных взглядов занятые скамейки. Яша только грустно вздохнул - сам он женился ещё в училище и сейчас сыну было шесть лет. В прошлом году он его чуть не потерял в лесу, задумался, а когда обернулся, было поздно. Пришлось поднимать роту - пропажа нашлась быстро, но жена устроила такое... В общем, рано женился. На Красноармейскую Яша пролез через дырку в заборе и разочарованно вздохнул: во весь фасад кинотеатра колыхалась от ветра ткань гигантской рекламы нового фильма "Наш дорогой Никита Сергеевич". Чуть ниже виднелась гордая надпись: "Принимаются только коллективные заявки"
     А тем временем из подъезда вышел ещё персонаж: низенький старичок с живыми голубыми глазами. Одной рукой он тянул за собой упирающегося внука:
    - Не хочу, деда... - плаксиво тянул внук.
    В другой руке в крепко завязанной сверху кошёлке смирно сидела курица.
    - К резнику, Моисей Абрамович? - проявляя осведомлённость, утвердительно поинтересовался дядя Костя.
    - Да. Вот, неслух! - Внук вырвался, набрал скорость, и исчез за углом.
    - Вы завтра поосторожнее, - предупредил дядя Костя.
    - Почему? - забеспокоился старичок. - Ожидается что-то? Костантин Иванович, вы скажите, вы что-то знаете?
    - Погода плохая, ураган, - нашёлся дядя Костя.
    - Ураган? - пробормотал старичок. Вздохнул и пошёл со своей курицей.
    Внук настороженно поглядывал за ним со стороны детской площадки, укрывшись по всем правилам военного искусства зелёных - недавно созданной организации. Они даже побили одного мальчика, за то, что сломал ветку. Но дед исчез с поля зрения и внук облегчённо поднялся. Он никак не понимал, почему курицу надо покупать не в магазине, а на базаре, держать её в ванной, что б она там ходила и кричала, а потом нести её к этому противному резнику в клеёнчатом блестящем фартуке на край города. Хотя именно на базар ходить было интересно, один раз он даже видел там цыган - большой бородач шёл в толпе цветасто одетых женщин, молча и важно указывал толстым пальцем на ряд, немедленно начинался визг, крик, потом становилась видна ошарашенная крестьянка бессмысленно переводящая взгляд с мелочи в руке на остатки своего товара. Дед тоже смешно покупал. Курицу долго ощупывал, а потом зачем-то дул ей в хвост. Для сметаны подставлял поросшую редкими волосиками тыльную часть руки и продавщица ложкой роняла на неё тягучие крупные капли. Дедуля пробовал, причмокивал и начинал дознание с хитрым блеском в глазах:
    - Вершковая или сепараторная?
    И часто, не дождавшись ответа, уличал:
    - Сепараторная!
    - Зато из какого молока! - отбивалась крестьянка.
    Много было ягод - подарок лета. Ягоды зачёрпывались из лотка гранёнными стаканчиками с верхом, верх - это натруженная жёсткая ладонь, бережно придерживающая не вместившееся в стакан. Для дочки с зятем дед покупал побольше, и потом на кухне, в эмалированном тазу лопалось пузырьками приготавливаемое варенье, летала, угрожающе гудя, пробившаяся сквозь занавески, пчела, садилась на край эмали, и бабушка отгоняла её полотенцем.
    - Что же ты, Борисик! - крикнул дядя Костя вернувшемуся мальчику. - Деда обижаешь?
    - Я не обижаю.
    - А кто это, интересно, только сейчас ему сказал "Хочу на танцы", и потом удрал?
    Мальчик терпеливо рассматривал свои сандалии.
    - Смотри, черт заберёт!
    - Чертей не бывает, - проглатывая букву "р", сказал мальчик.
    - Ишь, какой умник! - возмутился дядя Костя. - Ну иди, ладно...
    Ближе к ночи опустел двор, и задул ветер, заметался по Красноармейской, цеплял пригоршнями песок с песочницы и рассыпал вокруг, застучался в окна, зашелестел ослабевшими листьями, качая податливые гибкие ветви деревьев, пел на разные голоса, задувал в подъезд, натыкаясь на припрятанный Сашкин, тёти Насти сына велосипед, а сверху уже бежали тучи - над "Светанком, да над базаром, над мостом с рекой, да над домом офицеров, где обычно играет музыка, а сегодня тихо - что-то мешало, что-то не получалось, что-то было невмоготу. Прорезал небо всполох молнии, прогремел гром, но не было дождя. Ещё молния, ещё гром, и опять осечка, только метут воздух, как в забвении, длинными ветвями плакучие ивы, обнажая в своей заполошности спрятанные скамейки, хотят заплакать и тоже не могут. А во дворе возникла и мается узкоплечая чёрная фигура - не сосед, не дворник, не милиционер. Встаёт на цыпочки, заглядывает в окна, что-то высматривает, что-то подсчитывает, загибает пальцы, шепчет, плюётся, чешется.
    - Свят, свят, свят, - видя такое томление природы, - крестится старый бобыль дядя Костя. Закрывает плотно окно.
    Идёт к телефону и проверяет номер участкового, написанный ручкой на обоях - в такую ночь всё возможно.
    По соседству мальчик Боря крепко спит. Он сегодня хорошо напугался: под вечер они всей компанией сели в кружок у старой липы и рассказывали страшные истории.
    - В чёрном чёрном доме за чёрной чёрной дверью есть чёрная чёрная комната. В чёрной чёрной комнате есть чёрный пречёрный шкаф. В чёрном пречёрном шкафу живёт чёрная пречёрная рука. - Тут рассказчик драматически сделал паузу, и неожиданно заголосил. - Хвать тебя за волосы!
    Бабушка тоже спит, а дедушка на кухне крутит настройку старенького радио, ловит "Голос Израиля". Обычно у него ничего не выходит, но иногда сквозь многочисленные помехи пробиваются позывные печальной и такой знакомой мелодии. Дед припадает ухом к динамику, скрывающемуся за аккуратно вырезанными в пластике дырочками, прикрывает глаза и вслушивается. Открывается дверь - родители с гостей пришли. Оп-па - вешалку уронили! В тишине с трудом сдерживаемый женский смех и вторящая ему густая басистость.
    - Тише, тише!
    Замолчали и вдруг возглас:
    - Нинка, а я в зеркале не отражаюсь!
    - Как это?
    - Да нет, показалось. Тьфу, глупость какая.
    - А ты пей больше...
    Утро. Неизменный дядя Костя на скамейке. Рядом тётя Настя.
    - А дождя, смотрите, так и не было.
    - Так тож воробьиная ночь, - объяснил всезнающий дядя Костя, - она завсегда сухая.
    - А вот вчера... - Настя запнулась.
    - Да-да...
    - А зачем чорт их крадёт?
    - Длинная история, - дядя Костя уселся поудобнее, - когда ходили они по пустыне...
    - А зачем?
    Дядя Костя озадаченно почесал голову:
    - Зачем? Так воду искали! Без воды как выжить? И был у них начальник Моисей.
    - Смотри-ка, - Настя фыркнула, - имечко в точности как у соседа.
    - Да. Так вот, ходили, ходили, и потерялись. Разбрелись кто куда. Моисей придумал обратиться к чёрту. Мол, спаси, а я тебе обещаю давать одного еврея каждый год. Чёрт согласился, затрубил в большой рог, евреи и собрались.
    Настя, наморщив лоб, задумалась, и вдруг безопялиционно выпалила:
    - Наврал он всё!
    Дядя Костя поперхнулся:
    - Кто, Моисей?
    - Нет, чёрт!
    - Как это?
    - Ну... Посмотри сам: евреи и у нас в Коростыне живут, и в Новограде, и в Житомире, куда не кинь - по всем углам. Не собрал он их, а раз так, и требовать нечего. Интересно, евреи то сами знают, что чёрт их может украсть?
    - Конечно, - не подвёл дядя Костя, - есть у них такая примета: если в зеркале не отразился, всё, жди!
    Настя осуждающе покачала головой, поднялась:
    - Пойду-ка я, старшенький со школы явится, блинчики просил.
    И ахнула:
    - Постой, постой, а христиан он не трогает?
    - Не-а, - протянул дядя Костя, - живи спокойно.
    Тут порыв ветра неожиданно сыпанул пылью, запорошил глаза.
    - Ах, ах! - застонал дядя Костя.
    Кряхтя встал: сверху небо быстро заполнялось угрожающего вида тучами. Ещё порыв ветра, ещё, какой-то злой присвист, и вокруг потемнело. Тётя Настя, охнув, бросилась в школу. Дядя Костя торопясь, взобрался на порожек, и перед тем, как скрыться в подъезде, оглянулся: ветра больше нет, кругом безлюдность, тишина, только где-то на самой границе слышимости раздаётся чей-то тоненький прерывающийся смех.
    - Чур меня,чур меня! - перекрестился. - Хапун наступает!
    Опять родился ветер. Тронул листья, пробежался вихорьками по потрескавшемуся асфальту, закручивая оброненное людьми - сигаретные упаковки, горелые спички, взлетел и ухнул вместо мяча в волейбойное кольцо.
    - Баба, а баба? - Борисик сидит за обеденным столом и держит в руке хлеб с маслом. - А ты почему не ешь?
    - Мне нельзя.
    - Ты больная?
    Бабушка улыбнулась:
    - Нет. Понимаешь, сегодня у нас, у евреев, важный день. Так я и дед постимся.
    - Почему тогда мама и папа едят?
    Бабушка в затруднении пожевала губами:
    - Им ещё рано.
    - А почему этот день важный?
    - Время...
    - Мама, хватит, - Нина вошла, поморщилась, - что ты ребёнку голову дуришь! Ух! - повернулась к окну. - Какие тучи! Точно дождь будет.
    В ответ на слова без малейшей задержки закапали первые капли, чаще, чаще, и полился мерный сильный дождь. Пахнув холодом и свежестью, дождь занесло и бросило в открытое окно, сбило газ на плите, намочило бабушкин халат.
    - Окно! Окно!
    Ворвался с улицы намокший Яша, схватил полотенце, снял рубашку, запрыгал по комнате, растираясь. Остановился напротив зеркала чуб расчесать, и замер: в глубине зеркала родилось движение. Ещё неясное, оно приближалось к поверхности. Яша вгляделся: тёмная точка быстро увеличивалась в размерах, и от неё распространялась рябь. Ближе, ближе, зеркальная гладь заволновалась и лопнула, оттуда внезапно вынырнула рука, поросшая чёрными волосами. Яша отпрянул, пятерня, промахнувшись, вцепилась в полотенце, вслед за рукой вывалился из зеркала узкоплечий, обдал смрадным дыханием и, с неожиданной силой схватив Яшу поперёк голого торса, поволок к окну.
    - Нинка! - крикнул Яша и, взмахнув руками, уронил торшер.
    Вбежала жена:
    - Ой, родненький!
     Храбро вцепилась в Яшину ногу.
    - Мама, папа!
    Захватчик тянул с упорством танка, но ему противостояли не один, а четыре человека, плюс Борисик раздражал своим плачем. Тут Яша извернулся и ткнул противнику пальцем в глаз - обиженный вопль потряс квартиру. Хватка разжалась, все кубарем повалились с ног. Захватчик встряхнулся и вдруг превратился в крепкого лысого дядьку с вислыми усами. На поясе у него болталась кривая сабля.
    - Я тебя породил, - загремел дядька и попытался вытащить саблю.
    - Врёшь! - азартно выкрикнул Яша и ударил противника по челюсти. - Знай комвзвода девяносто шестого пехотного!
    Черты дядьки смазались.
    - Мать твою! - перед Яшей стоял жирный, ненавидимый всеми в части, политрук Голопупенко.
    - Лейтенант, - пискляво сказал Голопупенко. - почему одеты не по уставу? Я вас научу Родину любить! - его рука начала удлиняться, удлиняться, тянуться к Яшиному горлу. Но напротив ожидания, Яша не испугался.
    - Наконец-то, - радостно сказал, и двинулся вперёд, - ох и давно я мечтал тебе рожу расквасить.
    Голопупенко отпрянул и, на мгновение потеряв очертания, трансформировался в другого лысого, почему-то сжимающего в руке ботинок и до ужаса напоминающего… напоминающего…
    - Было бы ошибкой думать, что дальнейший подъём сельского хозяйства, - произнёс лысый скучным голосом, - пойдёт самотёком. Все ли вы коммунисты? - строго осведомился.
    И без промедления запустил ботинком в полуголого оторопевшего комзвода. Попал.
    - Ах, ты сука! - взбесился Яша, - да я тебя, да я тебе…
    - Барух, Ата Адонай, - задыхаясь, начал дед.
    Обманщика закрутило волчком.
    - … Элогейну а-олам…
    И крикнул что есть силы:
     - Избавь нас, детей твоих, от нечисти!
    Пришелец взвыл, окутался дымом и, тяжело подпрыгнув и невообразимо вытянувшись, вылетел через форточку. Увидя по пути испуганную физиономию дяди Кости в окне, он со всего маху заехал ему в стекло появившейся в руке палкой и, забористо ругаясь, исчез.
    - Что это за мерзость! - в оглушающей тишине, прерываемой всхлипываниями ребёнка на руках у Нины, передёрнувшись, крикнул Яша. - Мне объяснит кто-нибудь?!
    - Хапун. - коротко сказала бабушка. - Ворует. Не наше поверье, а вот, прицепился, как и любой другой навет.
    - Он не вернётся? - дрогнувшим голосом спросила Нина. - Ну всё маленький, не плачь, всё…
    - Нет. - дед с трудом встал. - Он вообще больше никогда ни к кому не придёт. Кончилось.
    - Почему?
    - Наступает время Мессии.
    - Но я, при чём тут я? - тихо спросил Яша.
    А через два дня качаются в окне бескрайние славянские леса, поля, а с ними качается и, позванивая ложечкой, опасно едет к краю столика чай. Жена задумалась, чему-то улыбается, ребёнок заснул, от соседа запах перегара. Яша молча перебирает струны:
    - Возьму шинель, вещмешок и каску, в защитную окрашенные краску, ударю шаг по улочкам горбатым, как славно быть солдатом, солдатом...
    Итак, стояла Осень... Остались в прошлом старый мост, магазин "Светанок", кинотеатр "Жовтень" - там уже новые фильмы. Сломалась и безжалостно выброшена скамейка с заветными словами про любовь, другие люди живут в доме, другие дети играют во дворе. Но всё так же бежит речка Случ, возвращаются вечерами, неспешно заполняя дорогу, коровы с пастбища, метут воздух плакучие ивы, целуются пары, задувает ветер, и каждое утро кто-то сверху, высоко-высоко в небе, аккуратной кисточкой рисует облака и солнце.
    
    Леонид Левинзон ©
    г. Иерусалим
    28.02.04