СКАЗАНИЕ О СПЯЩЕМ ГОЛЕМЕ

Раз в году он проснется в траншее, почуявши близкую
зиму нашей тревоги и осень тревоги своей
По реестру потерь ветер сказку заводит ревизскую
и бормочет ее в бесприютности русских полей.

Ветер азимут спутал ижалобу сеет озимую.
Не указчик он звездам. Да что там -- он попросту пьян!
И встает из траншеи громадиной и образиною
повелитель округи, обходчик оврагов и ям.

Он обходит их честно, стоит возле каждой и мается, 
потомучто убитые шепчут ему: отомсти!
Он не может сказать, он шатается и наклоняется,
гладит землю могильную и растирает в горсти.

Дождевой застилает глаза пеленой-пелериною.
Отомсти -- но кому? Но ему не ответчики мы.
И тогда он ложится опять и пластается глиною,
намокает дождем, накрывается снегом зимы.


РУТА (ПЕСНЬ ИСХОДА)
              Р.
            Се, оставляется вам ваш дом пуст

Лишь бы Бог нашел минуту!
Он простит нам ради руты,
Глянет Бог и скажет так: Ну и дела!       
Эта рута -- вот так рута! --
Красотою взыщет круто:
Рута розою галута расцвела.

Будет день и эту руту
по воздушному маршруту
вдаль проводят облака и бирюза.
И прочтут четыре рощи
самолетный белый росчерк
и, вздохнув под ветром, отведут глаза.

Взыщет Бог за наши вины
бирюзовой мостовиной,
и -- лети напропалую в чудный край!
Ах, Россия, ах, Расея,
наш исход -- без Моисея.
Оставляется вм дом ваш юденфрай.
   
ПОЕЗД

Когда вам приспичит солью посыпать раны --
вот, возьмите сюжет железнодорожный:
нет решеток на окнах и нет охраны,
и колесит по Европе поезд странно-тревожный.

пусто в вагонах и нет никого в вокзале.
Безнадежной штриховкой шпал покрыта Европа.
Раньше его хоть прожектора встречали,
цепкими взглядами прожектора-циклопы.

Время играть на жалейке и под сурдинку
и высматривать издали поезд членисто-гибкий.
Он потерял и найти не может Треблинку;
длится вина, искупление и ошибка.

Длится вина -- и цветут в Молдавии вишни.
Длится вина -- а в Салониках ветер с моря.
Вот почему этот поезд в Европе лишний --
поезд, по рельсам кочующий с грузом горя.

* * *

Бог с моим народом
заключил завет.
Заключил с народом,
а со мною -- нет.

Даже хлынут воды --
не возьмет в ковчег
своего народа
боковой побег.

Пусто в нищей кружке;
видно за версту:
ушки на макушке,
брань на вороту.

Без вины обижен,
сник и промолчал.
Что же: Им не избран,
но Его избрал.

А на грудь надета
желтая звезда,
пробный шар завета
и моя беда.


* * *

Антеннова пляска Виттова,
судорога стенная --
так до меня забытого
весть донеслась с Синая.

Удар звуковой распахивает
внутрь мое оконце,
чтоб передать Евстахиевой 
привет от Иерихонской.


* * *

В облак играет ветер,
в небе лепит письмена.
Белым шрифтом пишет ветер
дорогие имена.

Он сложил о них легенду
и твердил ее везде:
в волосах играя лентой,
в камышах и на воде.

Он занес ее в подворье,
бормотал ее в углу,
а наутро с плоскогорья
сдул в долину как золу.

Чтоб она веселой шуткой
понеслась с материка,
чтоб ныряла дикой уткой
в кучевые облака,

чтоб застряла в гриве львиной,
чтоб упала в ковыли,
чтобы лапкой голубиной
отпечаталась в пыли,

чтоб, рассказанная в лицах
парусами кораблей,
стала притчей во языцех
и загадкой для детей.


* * *

Успеть бы сжаться в гранулу,
в крупицу купоросную,
когда эпоха грянула,
сыскная и допросная.

Не пятнышком обшлаговым 
прожить свое столетие,
и шествий многофлаговых
не присягать соцветию.


* * *

Давайте все же выпьем 
за подлцов:
они в эпоху вбиты
заподлицо.

Какими нас иными 
ни сотвори,
тельцами кровяными
они внутри.


ЛИЦО ГЕНЕРАЛА
        Сперва перед ними проплыло лицо генерала
                                    Г.Белль

Сперва перед ними проплыло лицо генерала.
-- А где ж твоя свита, лицо?-- Я без свиты плыву.
И взгляды шеренги лицо генерала вбирало.
Вбирало, чтоб жить? -- Нет, вбирать, оседая в траву.

-- Куда же плывешь ты, лицо? -- Я --  к ружейному залпу.
Отечество бредит повзводно, к нему я плыву.
Все в корчах оно, вот его еще только и жалко,
и алый знак доблести держит еще на плаву.

К чему эти люди с их аурой незаурялной?
Железной метлою в ошметки нас всех замели.
Сыграйте побудку моим мертвецам ненаглядным,
чтоб вышли они вереницей из этой земли.

И сразу сыграйте вторую, чтоб строились  в    пары.
И пусть зашагают, -- вот только не знаю, куда.
И пусть приникают и стелются низом пожары,
и мимоидущим пусть честь отдают города.


* * *

Шел по морю как посуху,
сшибал барашки посохом,
конец шарфа тащился по воде.
И светлячок с подветренной садился на берет ему,
светил на шаг -- и далее везде.

А звезды удивленные,
плакучие, соленые,
созвездья бросив, сбились в караван;
и словесча искомые,
над брызгами рекомые,
ловил во глубине Левиафан.


* * *

Этот неслух мамы родной
знай ходил за путеводной,
на ходу суя в карманы
ветошь рваного тумана.

Этот путевой обходчик,
серый на белесом фоне,
пробирался с молоточком,
чтоб сыграть на ксилофоне.

И подрагивали пейсы,
и, покуда город спал,
всласть играл обходчик рельсов
нам на ксилофоне шпал.


* * *

Бойтесь, други, суеты 
больше тлена;
бойтесь, други, темноты,
где сирены.

Вы ушной заткните ствол
ватой волглой,
вы пишите, други, в стол
в ящик долгий.

Стиховая кутерьма
есть не просит;
долгий ящик -- не тюрьма,
только проседь. 


* * *

Книг соавтор амбарных
и по милости тут
вседержитель фонарных
или вольтовых дуг.

День прошел не во благо,
ночь берется внаймы.
На подходе ватага
челобитчиков тьмы.

Льется тьма в котлованы,
как вино в пиалы,
и подъемные краны
занимают тылы.

Под вечерние вздохи,
под цикадный трезвон --
чередою пророков,
не вошедших в Канон.

Город вздрогнул спросонок,
сел на все тормоза
и замазкой оконной
протирает глаза.


* * *

Облака разбрелись по углам своего правожительства,
и луна утвердила вверху циклопический глаз.
И что ищется, то и обря... отчего же дрожите вы?
Оттого, что не город, а высится странный каркас.

Это кто же тебя напридумал, кикимора
ядовитую лунную жуть расплескала с небес?
Кто тебя надоумил, исчадие, призрак и выморок --
наборматывать бред кирпича и фанеры в развес?

Вот в таком-то и жить и глотать эти лунные ампулы,
этот оползень света атлантом держать на плече
и по крыше крутой восходить восхищенным сомнамбулой --
вот такому-то я присягнул бы на лунном луче.


* * *

Память города хранится
на семи его холмах,
в книгах мертвого провидца,
да еще приходит в снах.

Город поднял разводные
плавники своих мостов,
скалит зубы коренные
и уже отплыть готов.

Плавниковый поднят веер,
площадной забил фонтан.
Город -- выдумка евреев:
рыба-кит Левиафан.

Опустело свято место
и сиротствуют холмы.
ород -- он того же теста,
что Давидовы псалмы.


* * *

               Как бы дым твоих ни горек
               труб, глотать его -- все нега.
                                   М.Цветаева

Он заколдован. Акогда-то был моложе,
помазан охрой, в города рукоположен.

Теперь он в трещинах, заборах и подтеках.
бровями водит чердаков. зрачками стекол

по городской черте, по линии обрыва,
что горло городу петлей стянула криво.

Ушного звона звонари, где ваше эхо?
Пошли враскачку фонари в порыве смеха.

Трахома окон, нищета его окраин --
ведь он окраинами мечен, словно Каин.

Он тянет руки мостовых и руки речек,
бормочет, выжил из ума, чудное речет.

Что кто-то в пригороде выйдет на пригорок
и громко скажет: --как бы дым твоих ни горек, --

он  ждет отчаянно, он ждет напропалую,
и на отлете держит шашку дымовую.


* * *

 
             В 18** году
              В городе N

Две звездочки, две, два таких симпатичных бельма,
о нет, две пушинки на стебле, подуй -- облетели.
Глазницами маски пустотная щурится тьма,
а две, что остались -- нет смысла в них в самом-то деле.

Как глупо сидеть в карантине и ждать перемен.
Объехать его на кривой или взять на арапа!
Скажи, имярек, проживающий в городе N...
-- Для крепа и крапа, учитель, для крепа и крапа.

Но если и впрямь проживаешь ты в городе N,
чего ты там ждешь, почитаемый за мизантропа?
И сколь же причудлив (а может быть, обыкновен)...
-- Я глухо задраил ковчег моего хронотопа.