Диалог по случаю

    
     - Дурак ты! Я тебе говорю - дурак! Просто полный идиот. Ну скажи, это чтение тебе нужно было?
     - Ну, понимаешь...
     - Нет, серьезно. Оно тебе надо? Работы у тебя мало? На кой черт тебе такие удовольствия на старости лет?..
     - Вот и старость. Слушай-ка, может еще не старость?
     - А что же? Если хочешь, могу назвать этот процесс как-нибудь иначе. Красивее. Например: период между зрелостью и смертью. Но только от этого ничего не изменится. Всё, приехали, слезай. Пора бы уже оставить надежды о выдающейся будущности. Будущность твоя уже наступила, она и есть твое настоящее. Найди себе незамысловатые развлечения или хобби приобрети. Например, можно модели самолетов строить, вышивать крестиком...
     - Магендовидом...
     - Юморист хренов. Да хоть задницей своей тисненые узоры делай!.. Но ты же на подвиги подвизаешься. Искренне считаешь себя литератором, думая при этом, будто такое звание солидно, достойно, полезно. А оно постыдно. Я тебе это докажу обязательно, неопровержимо докажу. Вместо того, чтобы сказать: братцы, люди добрые, не в состоянии я ни одной строчки путной написать, если предварительно за это не заплачено. Нечем мне вас развлекать и незачем. Стыдно заполнять ваше время провозглашением корявых слов. Ступайте домой и займитесь добрыми делами. Хоть с детьми своими поиграйте, что ли.
     - Ну, вот это ты глупости говоришь. Почему мне должно быть стыднее, чем остальным, которые на этом месте сидели? Почему они корявые слова, свои собственными руками придуманные, выдавали за предмет, достойный общего интереса? Наверное, прославиться хотели. Выделиться среди людей. Приобрести единомышленников. К кормушке подобраться. Самовыразиться. А может, двигали ими все эти причины сразу или другие, пока не названные. Помнишь, приходили - одна толстая, лицо на лапоть похожее, рассказ сочинила, а другая при ней, корявая, как плохо опиленный пенек, в качестве подруги. Но ни слова не рассказали они о своей жизни, которая могла бы вызвать у меня интерес. Ты тогдашний текст запомнил?
     - Не очень... Нет, пожалуй.
     - Вот! А лица запомнил. И как толстая сказала: я намерена продолжать - тоже запомнил. Или дяденька, который стихи сочиняет, а при нем старообразная такая, в шапочке, со странным лицом. Это его жена оказалась. Ведь с таким лицом в Голливуде она могла бы один раз в жизни тысяч тридцать долларов урвать только за эпизодическую роль без слов. Если бы этот, который стихи, ее лицо описал или рассказал, как она такой стала из маленькой девочки - я бы, пожалуй, и похвалил. А то ведь - стихи... И возглашает их голосом громким, горлом отверстым. Ну-ка, процитируй по памяти хоть один.
     - Иди ты...
     - Ах, так! Ладно. (Слышен шелест бумаги.) Тогда я этим делом займусь. Ах, наши шикарные авторы... С кого прикажешь начать: с мужчины или с женщины?
     - Прекрати.
     - Я намерена продолжать, - так сказала женщина, лишенная природой слуха к точному слову, но наделенная амбициями, внушившими ей необходимость бесплатного труда с этим словом. И я за нею скажу так же. Почитаем: "Благосклонная к своей общине русскоязычная пресса пестрит уголовной хроникой с легко узнаваемыми фамилиями: хулиганство, наркомания, насилие в семье, грабежи, убийства. Наши же вожди и лидеры заняты делами более важными: торг за министерские портфели, поливание грязью конкурентов, разработка сияющих перспектив на будущее". (конец цитаты) Нет в Израиле газеты на русском языке, в которой бы не печаталась фамилия этого автора. Он высокий, шумный, бесцеремонный, с громким голосом. В Хайфе живет. Да ты его знаешь. Или вот еще: "Сухая жаркая погода переносится легче, чем выпить рюмку свежего сока сельдерея утром и столько же днем, перед принятием пищи".
     - Чистая правда!
     - Ага. "Он встретил семидесятилетие в кругу жены". Это член союза писателей сообщил о немецком федеральном канцлере. А вот другой бессменный автор:
     "С сегодняшнего дня парковка автомобиля на тротуаре в Тель-Авиве вновь карается тремястами шестьюдесятью шекелями" (снова конец цитаты). Его папа - член союза косноязычных писателей, и сын тоже зарабатывает на жизнь пером. Ты его знаешь лично. Вот третий автор: "Из полиции сообщают, что два года назад покойная подала жалобу в отделение, расположенное в Кфар-Сабе". Таких сочинителей множество, множество.
     "Мы встречаем у пациентов такие болезни, которые вообще неизвестно как попадают в те места, которые больные нам демонстрируют, - говорит доктор. В общем, с какой стороны не подойди, время оказывается темным лесом и белым пятном.
     И с мужиками беда, как не красавец, так подлец.
     В полдень четверга, 19 октября, примерно в тринадцать тридцать...
     Говорят, молодые светловолосые девушки любят брюнетов со сросшимися бровями. Не знаю, правда ли это. Но одно очевидно: это вызывает беспокойство у проктологов.
     Не напирайте на меня спорами - я сам способен возразить докладчику по любым параметрам и фактам!
     Еврей, хотя бы по ошибке оказавшийся в городе, населенном арабами, рискует своей жизнью и нередко теряет ее.
     Подчас стремление авторов статей к образному, метафоричному языку оборачивается боком".
     - Хватит, хватит. Перерывчик сделай. Что ты хочешь этим доказать?
     - Не доказать, а показать: точность сочетания слов не имеет непосредственного отношения к литераторской успешности в нашей среде.
     - То есть, что среда дрянная?
     - Ты сам это сказал.
     - Неправда! Мы с тобой - частицы этой среды, и у нас нету другой. Мы не золото, случайно сунутое в дерьмо, а интегральная часть окружающего мира. Не нравится тебе мир - изменяй его. Да, многие люди косноязычны, но это норма. И нет в том ничего сверхъестественного, что при косноязычии своем они прекрасно объясняются со своими родственниками, воспитывают детей и получают приличные доходы.
     - Ну, их доходы в основном обеспечиваются связями с людьми, говорящими на иврите.
     - Завидуешь?
     - Возможно. В этом ощущении я пока не разобрался. Всякие чувства, связанные с обеспечением жизни, сложнее таких же чувств, не связанных с доходами. Ценность переживаний повышается. По счастью, не все наши знакомые зарабатывают благодаря мастерскому владению русским языком. Но те, кто зарабатывает, - как только промелькнет доход на горизонте, так они срама не опасаются. Так и чешут, руками машут, булькают, слюной брызжут. Ряды синонимов и риторические вопросы сыплются из текстов, как хлопья сухого теста со слоеного пирожка. А основные слова, сообщающие миру самое главное: "как известно" и "как я уже говорил".
     - Во второй раз мы с тобой вспоминаем о стыде. По этому проводу я расскажу тебе историю. А вернее - три истории, способные сложиться в одну, но никак не складывающиеся. Это истории о самарском филологе, о женской груди из Нижнего Тагила и о бабушке Кости Кеворкяна.
     - Три истории - это больше, чем одна. Валяй.
     - Подожди, я придумаю, чем бы объединить эти повествования. Ага, вот оно: все эти ситуации имеют отношение к созданию литературно-художественных средств массовой информации. История первая произошла, когда за отличные успехи в науке жизни я был счастливым молодым обладателем комнаты в Москве. Советская власть тогда как раз кончилась, но отрыжка ее наполняла воздух. Существовала богатая и щедрая организация: союз писателей СССР. Она распоряжалась довольно крупными средствами - гораздо большими, чем нынешние российские союзы...
     - Это история о груди?
     - Нет, о бабушке. Короче говоря, вместе со мною в литературном институте учился парень из Харькова. Волосья длинные у него были - покороче, чем у меня сейчас, правда, мысли легкие, талант, насколько я помню, умеренный, как у всех знакомых. Тем не менее в Харькове он в какой-то успешной местной газете трудился. Тогда как раз волю газетам объявили, предварительную цензуру сняли, вот покупатели и радовали Костино начальство. Несмотря на армянскую фамилию Кеворкян, Костя выглядел совершенно русским. Перед студентами была поставлена задача - изредка приносить художественные произведения и обсуждать их в так называемых семинарах. Сидело нас в аудитории двадцать гавриков, надеющихся составить себе литературные имена, - ну, как мы на улице Каплана. Только при этом находился еще и маститый дяденька, признанный мастером и имевший поручение ректората вывести питомцев в люди. И Костя, которому обсуждаться было назначено, принес рассказ о том, как он приходит домой и встречает свою бабушку.
     - В смысле: она умерла, а он приходит домой и встречает ее, будто живую?
     - Нет, ничего подобного. Не умирала бабушка. Просто он два дня дома не был, а потом вернулся - и встречает...
     - И она начинает его ругать?
     - Нет же! Она, кажется, вообще ничего не говорит. А он радуется и объясняет ей: "Да это же я, бабуля! Я, буля, я!". В смысле: вот он я в родной дом вернулся; радостно-то как.
     - Она что, слепая была?
     - Нет вроде. Нет, обычная, зрячая. Подслеповатая, наверное.
     - И что же она?
     - Да все. Она - больше ничего не делает.
     - А рассказ тогда о чем?
     - Не помню. Вот только бабушку эту запомнил. Мы сидим - двадцать безвестных литературных имен и одно известное - а он эту бабушку нажаривает. Так от этой бабушки мне грустно, будто он не о бабушке читает, а приговор произносит. Ведь обсуждать нужно, мнение какое-то говорить. А что тут скажешь, кроме матерщины? Не имеет бабушка Кости Кеворкяна отношения к художественной литературе.
     - Ты ему об этом сказал?
     - Я старался быть осторожным. Но он все-таки обиделся. Это жанр такой - рассказ по случаю. Автору нужна комната в Москве, работа в Харькове, деньги, статус престижный. Но искусство слова складывать ему не нужно. И мне не нужно. А те, кому это насущно нужно, находят для себя оплачиваемые случаи. Так получилось: в стране русского языка сотни лет не было свободного рынка печатной продукции, да еще администрация убила тех, кто мог слова художественным образом сочетать, получая за это деньги по ставкам рынка. Вот и пришлось стимулировать формирование таких сочетателей из народной среды. Под эту раздачу и Костя попал, и я. Поживились немного. Черт угадал позаимствовать язык России. Стыдиться должна была бабушка Кости Кеворкяна, да она уж померла, наверное. Во всяком случае, ни фамилии Костиной, ни рассказа этого я впредь в жизни не встречал, и полагаю, что уже никогда не встречу.
     - В газете, где служил, Костя этого рассказа не поместил, конечно?
     - Ясное дело - не поместил. Он его для семинара писал. Не мог же он статьи или заметки о городских происшествиях в художественный семинар представить. Хотя как жанр я ценю такие заметки не ниже, чем рассказы по случаю.
     - Дай-ка сообразить... По-твоему, значит, выходит, что любая заметка или статья - это литературное произведение? Художественное творчество?
     - Пока не знаю. Произведение - пожалуй, да. Творчество - пожалуй, нет. Дай-ка бумаги эти. (Слышен шелест бумаги.) Вот, посмотри:
     "Татьяна Барабанова в искусстве - живописец, аквалерист, график, но прежде
     всего четко выраженная творческая личность, неповторимая индивидуальность, и эта ее сущность определила особенности и достоинства творчества художницы". Будучи напечатанной, такая фраза стоит около пятидесяти агорот. Во всяком случае, автор при удачном для него раскладе получит примерно шестьдесят шекелей за текст, в котором сто двадцать подобных фраз. А что сказано? Ничего: стандартный набор слов с опечатками. Позволь, я еще наслажусь художественным свистом. (Шуршит бумага.)

     "Это случилось в Тель-Авиве, на центральной автобусной станции, известной в просторечии как тахана мерказит.
     И чувство обиды все глубже проедало ее нежелание видеть реальность.
     Он очень обрадовался, что защитил честь жены. Но в ту секунду, когда он защищал честь жены, с другой стороны у него вытащили из кармана бумажник со ста двадцатью долларами, к счастью, документов там не было. Вот как бывает.
     Ранее подобные курсы ежегодно проводил для парламентариев государственный институт движения, под руководством которого депутаты и нарушали правила дорожного движения в массовом порядке.
     Знающие историю не нуждаются в нижеследующем пояснении, но далеко не все являются таковыми.
     Человек, вступающий на тернистый путь служения искусству, должен, по крайней мере, владеть азами профессиональной грамоты, начатками культуры
     живописи, рисунка, пластики, композиции. В противном случае его ждет трясина дилетантизма, ставшая тяжким недугом современного искусства. Эту
     нелегкую ношу взвалила на свои плечи детская художественная студия в Реховоте.
     Во многих частях эпической поэмы автор достиг крупных творческих успехов".

     - Ну, хватит. Все это создали, разумеется, почтенные авторы?
     - Конечно. Весьма почтенные и солидные. Представляешь, как они обидятся, если о себе прочитают. Вот, к примеру, что написала женщина с забавной фамилией в газете той страны, где мы с тобой живем. Заметь - это не перевод, это как написано на родном языке, так и опубликовано. "Ну вот, мы наблюдаем. И видим, скажем, что муж все время рыгает - прямо в лицо жены. Это ужасно раздражает. И что он так выражает? - Что побуждает его так делать? Это выражение пренебрежения. Подавленная агрессия. Или может быть, он унижен и не может выразить свое отношение к этому. А так он может все показать: "На тебе!" И к такой форме придраться нельзя. Это физиологическая форма выражения чувств. Когда нас тошнит? Когда организм не согласен данный продукт переваривать нормально. Проявляется рефлекс очистки. Тошнота, рвота. Так вот, непереваривание, несварение, отрыжка - демонстрация неуважения. "Достала ты меня, дорогая! Ты меня не успокаиваешь, не делаешь лучше!"" (Все, конец цитаты).
     - Что это было?
     - Это фрагмент интервью с неким врачом. Врач не обязан говорить складно, признаю. Но описатель...
     - Тоже не обязан. И вообще обрати внимание: люди не обязаны делать для тебя что-либо, а тем более, делать это хорошо. Ты их ничем не обязал и принудить не можешь ни силой, ни деньгами. Сам же ты рассказ по случаю принес, а других стыдишь...
     - Точно. Значит, мы с тобой заслужили свой русский язык, корявый, свилеватый, задрипанный, беспомощный и неприменимый. Он связывает каждого выучившего, даже если этот человек семи прядей во лбу. Только на нем едульки уплетают и уписывают, шаровики оплетают и описывают, качки погрязают в разврате, сабрята в трусятах гоцают по танцулям, фоткая друг дружку, а класнухи носят ночнушки и запрещают губнушки. Скинешь трулики - заработаешь на брюлики. Интересно, а экономические неприятности связаны с языком, на котором говоришь?
     - Любопытная гипотеза. Ты полагаешь, что филиппинцы, работающие в Израиле, должны быть обижены на свой филиппинский язык.
     - Отрицать не могу. Используется же в компьютерах исключительно английский. Возьми-ка русифицированные программы: почти наверняка перевод вызовет саркастическую улыбку. Кстати, о русифицированной жизни и будет следующая история.
     - Про грудь?
     - Нет, о самарском филологе. Это женщина родом из Самары. В домашнем халате, в трениках с лампасом, в тапочках с помпонами. Попал я к ней так. Позвонил знакомый и говорит: в Ашдоде один местный маклер собирается издавать местную газету на русском языке. Маклер по-русски ни слова не понимает. У него брат есть - тоже по-русски не понимает, и тоже маклер. А им нужна была газета для объявлений. И к ней требовался человек, который бы понимал, как на русском языке изготовить такую газету - с городскими новостями и объявлениями. Взялась вроде какая-то тетка, но неудачно. Им газета, а мне заработок нужен. Позвонил я тому маклеру. Действительно, говорит на иврите. Дал мне адрес тетки, которая газетой занимается. Больше ничего дать не мог. Компьютер, говорит, у нее, а точнее объясниться иврит мешает. Ну, позвонил я и поехал в Ашдод. Бешеному кобелю семь верст не околица. А при перспективе легкого заработка и ты бы взбесился. Приезжаю: квартира съемная, на шкафу уже пять лет ящики нераспакованные лежат, тетка лет сорока, без работы и с амбицией. Я, мол, филолог, весь русский язык мне доступен во всей полноте и скверне. "И что, - говорю, - вы для созидания нового печального издания делаете?" "Как же! - говорит она, - я собрала четырнадцать человек, которые согласились мне помогать. Пока бесплатно, но деньги скоро будут". "А эти люди, - они каких профессий? - осторожно спрашиваю. - Они программы компьютерные изучили, чтобы полиграфическую продукцию выпускать? Или, может, они агенты по сбору объявлений?" "Да что вы?! - осердилась она. - Они все - литераторы. Они для этой газеты писать будут. Все профессионалы, все в Ашдоде живут. Мы рубрики распределили. Материалов должно хватить". И уже остро почувствовал я, что мимо денег, но из интереса спросил, на какой технической базе мифическую газету готовить собираются. Выяснилось, что в компьютерах самарский филолог вовсе не разбирается, а компьютер - вот он - и ведет меня к столику, а на нем, тряпочкой завешенный, "Макинтош" одной из первых моделей, с маленьким экранчиком, встроенным прямо в башню, и что самое приятное, без малейших признаков клавиатуры или мыши. "Вы включайте, - говорит она, - я сама в нем ничего не понимаю, но он совсем работает, только клавиатуру хозяин увез вчера". Весь этот рассказ обошелся не дороже билета до Ашдода.
     - В обе стороны.
     - Да. Но о новой газете я слышал с тех пор не больше, чем о бабушке Кости Кеворкяна. Зато как представлю себе этих литераторов, собравшихся у самарского филолога в предвкушении гонораров... (Журчит смех, несколько скрипучий, но не лишенный приятности.) Они, видишь ли, из страны языка бежали в страну еды, но переучиться жизни не смогли и продолжают числить себя умельцами слова. На фоне повального косноязычия они еще, глядишь, краснобаями прослывут.
     - По-моему, ты злобствуешь.
     - Ты полагаешь? Что ж, возможно. Не стоило изучать язык до самых глубин влагалища, чтобы влачить пристойную бедность.
     - Ха!
     - Это не цитата из неизвестного автора. Это я так сказал.
     - Не вижу разницы.
     - Правда? Что ж, значит, и меня запомнят так же, как этот инфернальный легион. Вот посмотри, что пишут бессмертные. Многие из них нашли места в партиях, другие так - по крошечке при прессе клюют. (Слышно шуршание бумаги.)
     "И наконец, раннее наступление темноты приведет к увеличению расходов на электроэнергию. Любого из этих аргументов, по мнению Щаранского, вполне достаточно, чтобы не сокращать количество светлых дней в Израиле.
     Положение обезьян в Африке очень тяжелое. Их отстреливают на ; деликатес. Мы самим израильтянам говорим: "Проснитесь!"
     Одному или даже нескольким людям трудно справиться с жизнью такого живого и разбросанного организма, как землячество.
     Губная гармошка - неотделимая часть Эхуда Баная.
     Профессор Кейдар всегда приезжал в Израиль в судьбоносные для страны годы, особенно тогда, когда народ поднимался на защиту от внешних врагов. В 1990-ом профессор Кейдар посчитал судьбоносным прибытие репатриантов из стран СНГ.
     В случае особо жестоких террористических актов, направленных против детей, стариков и министров - наказание должно удваиваться.
     Накануне на пленарном заседании кнессета депутат Юрий Штерн сказал: "Наверное, многим из нас знакомы ощущения человека, бьющегося головой о глухую стену".
     Баки, доходящие до мочек ушей, шли вразрез с его худощавой фигурой.
     Но если у нас с Россией нет общих врагов - исламских фундаменталистов, то что же у нас общего? Непонимание Америки? Да, американцы русских не понимают. Я русских тоже плохо понимаю. Нормальному человеку вообще трудно понять логику кровожадных маньяков.
     Ужесточить въездное законодательство для лиц с недоказанной еврейской национальностью".
     - Шикарная новая национальность. И это все придумали уважающие себя авторы?
     - Да. Именно уважающие себя. Посмотри, там их имена записаны. Уверен, эти фамилии тебе известны. Причем большинство из их даже получает деньги за подобные опусы. Это ведь только прозаики. Стихотворцы бывают еще круче. Вот, к примеру, письмо, пришедшее в газету по электронной почте:
     "Главному редактору. Срочно.
     В отправленном Вам стихотворении прошу заменить строчки
     "Репатриант сошел с лица,
     Он по ночам не спит"
     на
     "Как спал репатриант с лица,
     Как горько он скорбит!"
     Жду ответ. С уважением - Вейхман." Увы, это письмо опубликовано не было.
     - Почему увы?
     - Смеявшихся стало бы больше.
     - Все-таки ты зря злобствуешь. В любой книжке глупость может встретиться, так что же теперь - уверять, будто литература из глупостей состоит? Вот посмотри: "Под предлогом соблюдения социалистической законности ни черта не делалось!" - это из сборника "Детектив и политика", издание покойного Юлиана Семенова. У нас же на шкафу книжка лежит.
     - Конечно, вали все на покойника... Хотя каждый покойник когда-то был живым и при жизни выкомаривал такие штуки, что никакой смертью не отмоешь.
     - Смерть искупает все.
     - Ничего подобного! Разве можно простить все, что угодно, только потому что бессмертных людей нет?
     - Но мы же боремся только с живыми и за живых.
     - И при этом ты не всегда знаешь, жив ли тот человек, с которым борешься. Вот посмотри: и опричники, и разбойники, и большевики, и фашисты, и писатели прошлого уже скончались - в основном они умирали в своей постели как почтенные люди. Но построенное ими используется до сих пор.
     - Спорить противно, потому что бессмысленно. Никакой спор ничего не доказывает. Расскажи лучше...
     - Да, о Нижнем Тагиле. Непременно. Ну, опять журнал затеялся. Неизвестный мне спонсор якобы погрозился деньгами. Меня пригласили как человека понимающего. Лестно. Прихожу. Собрание - как у самарского филолога. Отношение к реальной деятельности - как у бабушки Кости Кеворкяна к литературе. Собрание происходило в довольно пышной квартире, так что на спонсора все-таки можно было отдаленно надеяться. Рядом со мной в кресле оказалась девица лет двадцати пяти, довольно свежая, в совсем прозрачной блузочке, под которой соски лежали в кружевных пиалках лифчика, как изюминки на булочках. У молоденьких, не кормивших грудью, есть некоторая прелесть свежести. В Израиле эта женщина года три всего. И вот она кричит: "Обязательно в журнале нужен поэтический отдел". Я бы даже сказал - раздел поэтический, но каламбур не лучшего свойства. "Обязательно стихи, - восклицает молодка. - Не менее двадцати страниц. Я весь Нижний Тагил на стихи подсадила, в местной газете стихотворную колонку вела, знакомых авторов печатала". "В местной - это еще ничего, - говорю ей, - люди издание покупали, чтобы свою или просто знакомую фамилию над рифмами прочитать. Но неужели вы полагаете, что в Израиле - если какой-либо журнал все-таки состоится, - нужен рифмованный раздел на двадцать страниц? Интерес-то в нем сомнителен. Вы, - говорю, - позвольте полюбопытствовать, на иврите в совершенстве изъясняетесь или со спонсором спите?" Она вскипела - да броситься не может: понимающих не бьют. Так и снесла. Даже мирно разговорились, и выяснилось - есть у нас общий знакомый. Через четыре дня мы с этим знакомым встретились, я рассказал ему о той беседе. Он мне и говорит: "Да какие там стихи, какая там грудь? Я ее трахал, так сиськи без лифчика совсем другой вид имеют, складываются и висят, как две лепешки. А стихи еще хуже". Так и не получила она по итогам того собрания ни работы, ни дохода. (Звучит скрипучий смех, на этот раз кажущийся менее приятным, с дребезжанием.) Так и осталась в уверенности, что поэтическая рубрика необходима всякому солидному изданию. Мало ей несчастья от русского языка, так она еще рифмами изъясняется. Отсюда и неизбежная бедность. Как ты думаешь, какая судьба ожидает ее?
     - Надеюсь, что хорошая. Впрочем... Романтичная натура, жизненный опыт, наивность и обидчивость...
     - Меркурий в четвертом доме, разлитое масло...
     - Уймись, гад. Конечно, мать-одиночку всякий норовит обидеть. Может, она научится водку пить, подарки принимать, языки освоит - и горе ее смягчится... (В голосе постепенно поднимается раздражение.) Но ты от этого не поумнеешь, не забогатеешь. (Слышно шуршание складываемой бумаги.) Стыдишься, что своими словами не поверг население в прах, не заставил его рыдать? А предтеча твой на чтениях, учитель словесности отсталых детей - он поверг? А другой кто - поверг? Молчи, развлекатель!
     - Неудачливый развлекатель. Но вот подожди, получу заказ на какую-нибудь новую халтуру...
     - Да, и сделаешь ее с никому не нужным лоском. Иди-иди, возьми на полке что-нибудь классическое, утешься.
     (Шуршание снимаемых с полки книг, шлепанье корешков. Потом торжествующий голос.)
     - Ну вот тебе цитатка, как раз о предмете беседы. Федор Достоевский, "Бесы". "О, как вы меня мучаете! Я бы желала, чтоб эти люди чувствовали к вам уважение, потому что они пальца вашего, вашего мизинца не стоят, а вы как себя держите? Что они увидят? Что я им покажу? Вместо того, чтобы благородно стоять свидетельством, продолжать собою пример, вы окружаете себя какою-то сволочью, вы приобрели какие-то невозможные привычки, вы одряхлели, вы не можете обойтись без вина и карт, вы читаете одного только Поль де Кока и ничего не пишете, тогда как все они там пишут; всё ваше время уходит на болтовню..."
     - Уморил, задница! Ну куда ты книгу кладешь, крокодил, там же масло лежало...