Анна Мисюк

"Пушкин - наше все”

     Дело было так. Летом литературный музей получал заказы на лекции в санаторных клубах. “Пушкинская” тема пользовалась спросом, но в особом курортном варианте. Дабы не мучить публику, разомлевшую от моря и солнца, академизмом, я изобрела лекцию под названием “Лирические героини одесского года”. Амалия Ризнич, Каролина Собаньская, графиня Воронцова, посвященные им стихи, легкие исторические анекдоты из истории одесского общества пушкинской эпохи - все вместе сплеталось, как мне казалось, в непринужденную болтовню о несомненной классике, благосклонно выслушивалось публикой в самую ужасную жару, и я радостно проводила эти часы в курортной зоне от Аркадии до Золотого Берега вместо того, чтобы изнывать в духоте центра. И вдруг...
    Завершив свои речи под заслуженные аплодисменты, я спросила, есть ли вопросы и замечания - ну зачем это мне понадобилось? Наверное, неохота было нырять в жару из прохладного затененного до сумеречности зала. И он встал в третьем ряду (всего-то было заполнено рядов пять), светловолосый, худощавый человек с суровым лицом, но что была суровость этого лица по сравнению с разгневанным голосом, который обрушил на меня вопрос: “Как вы могли сказать о Пушкине такое?!” Не побоюсь банальности - я похолодела, я не могла вообразить, что ТАКОЕ? Рука заведующей клубом, которая уже уверенно выводила на моей путевке привычное “лекция прочитана на высоком...” замерла... Публика, уже направившаяся к столовой, замерла тоже и уставилась с крайней заинтересованностью.
    “Это же сам Пушкин! А вы такое о нем!” Он кипятился не на шутку, и не помню уже, как через этот каскад возмущения пробился мой вопрос о причине. “В чем дело? Ради бога, что не так?”
    “Как это что?! Вы сказали, что за целый год у Пушкина было всего три женщины! Три! За год! У Пушкина! Да у меня насколько больше бывает! За год-то! А это ведь Пушкин! Наша слава! Классик...”
    “Вы понимаете, я ведь не говорила о любовных связях, их было больше, намного, но - знаете - на лекции... я только о тех, кто вдохновил на стихи, а так, конечно, больше, гораздо больше, тем более Одесса, вы же понимаете...”
    Народу вокруг, кажется, толпилось куда больше чем сидело на лекции, внимание, молчание...
    Мой оппонент кивнул, согласился как-то неожиданно сразу:
    “Да, которые вдохновляют - этих меньше, да, у меня тоже, намного меньше, а это тем более Пушкин. Благодарю”.
    Народ разочарованно потянулся к выходу вслед за мятежником, кто-то ему в спину сказал уважительно: “Инженер... из Харькова...”. Заведующая клубом зачеркнула начатую строчку и написала: “Лекция вызвала повышенный интерес аудитории”. А я с тех пор твердо помню, что “Пушкин” - это действительно наше “все”.
    “Вся правда”
    
     Одесский литературный музей находится в старинном здании трудной судьбы. Сейчас речь пойдет не о полуторавековой истории дома Гагариных, а просто о том, что одной реставрацией проблема перекрытий решена не была, и вскоре после открытия музея, когда по этим перекрытиям протопали первые пара-тройка тысяч ног, они затрещали. Пришлось принимать меры. Так был закрыт для группового посещения Пушкинский зал. Понимаете, когда пол под ногами начинает вибрировать и раскачиваться, туристы могут и не заметить, если вдохновенно слушают, но экскурсовод точно нервничает, как бы вдохновенно ни говорил, тем более если этак каждый день, а то и по два-три раза ежедневно. Значит, решили так, что пока на первом этаже устанавливают под Пушкинским колонны-опоры, в зал пускать только одиночек, а группы - в обход. Так и пошло. Но однажды сижу я в воскресенье ответственным дежурным, и прибегает моя коллега, совершенно расстроенная, и говорит: моя московская группа устроила бунт, рвутся в Пушкинский зал, попробуй разберись с ними...
    Иду. Стоит группа, милейшие интеллигентные люди, действительно чрезвычайно возбужденные и требуют осуществления своих прав на посещение именно этого зала. “Но почему? - спрашиваю, - вам так это важно? Вы же не из Благовещенска, а из Москвы приехали, там великолепные пушкинские экспозиции есть, да и в Ленинграде вы наверняка бывали и в Михайловском...” Они кивают, соглашаются, что везде бывали и видели. Я продолжаю: “Понятно, что вы возмущались бы, если бы в Одессе вас не допускали к уникальным экспозициям Бабеля или Ильфа и Петрова, но зачем москвичам, рискуя своей жизнью и нашими перекрытиями, рваться именно в этот зал? А они отвечают: “Мы хотим, наконец, узнать всю правду об отношениях Пушкина и графини Воронцовой!” Честно говоря, мой опыт 20-летней музейной работы не помогает воображению, что же именно они предполагали увидеть? И что, черт побери, показывали им в Михайловском в экспозиции как “всю правду” об отношениях Пушкина и Анны Керн?
    Пушкин - это не только “наше” все.
    Опять лето. Опять воскресенье. Опять дежурю. Время перестроечное. Границы СССР уже приоткрылись и для наших эмигрантов из Америки, и литературный музей с благодарностью принял в свои фонды их дары: книгу “Пушкин в Одессе” М. Мейчика, статьи о пушкинской Одессе Беллы Езерской, чудесный альбом графики Ильи Шенкера “Итак, я жил тогда в Одессе”. Границы СССР открылись и для посетителей из ранее совершенно запретных пропащих стран, таких как Израиль и Южная Корея (мы, кажется, даже не знали, что она называется Республика Корея). Литературный музей уже начинали слегка беспокоить немногочисленные пока гости из Израиля по поводу почти полного отсутствия в экспозиции известной им (но не нам) одесской плеяды еврейских писателей, а от Республики Корея никто ничего такого не ожидал и напрасно...
     Итак, лето, воскресенье, открывается дверь, и входят два элегантных господина дальневосточной наружности. “Я, - начинает младший, лет тридцати, - наш кореец, живу в Москве, я переводчик сего весьма состоятельного бизнесмена из Республики Корея, который является первым представителем деловых кругов Страны Утренней Свежести, прибывшим для наведения мостов...”. Ну и так далее... Ясно, что я не представитель никаких деловых кругов и могу навести только на экспозицию литературного музея. Туда и повела. В Пушкинском зале наш бизнесмен начинает волноваться и произносит прочувствованный монолог на чистом корейском языке, переводчик, вздыхая, говорит: “Мой патрон говорит, что осуществил многолетнюю мечту своей жизни, увидел город, где встретились и любили друг друга Александр Пушкин и Елизавета Воронцова. Здесь в этом зале, увидев рядом их портреты, он ощутил, что находится именно там, куда столько лет стремился”. Я покину прямую речь и перескажу эту непостижимую историю своими словами, так как в конце концов ее поняла и усвоила.
    Лет сорок назад молодой кореец завершал свое бизнес-образование в Великобритании. Учился он хорошо, но английский язык не давался в достаточном совершенстве, и вдруг в одном из многочисленных Textbooks встретил потрясшую его воображение новеллу о любовном свидании аристократки и поэта в гроте на берегу Черного моря... Дальше, как я поняла, во-первых, исчезли все проблемы с английским языком, во-вторых, он прочел все, что напечатано по-английски о Пушкине в Одессе, в-третьих открыл, что такое любовь по-европейски, и это невероятно помогло ему постичь также закономерности ведения бизнеса по-европейски и способствовало достижению жизненного успеха, в-четвертых, он финансировал издание переводов Пушкина на корейский язык, в-пятых перестройку нашу он воспринял как специальное благоволение небес, чтобы он мог, наконец, увидеть город своей мечты, а главное - тот самый грот...
    “ Да нету никакого грота, - шептала я переводчику, - да и насчет свидания сомнительно, да и представьте сами, что произошло с береговой линией...”. “Наш” кореец мрачно настаивал: “Нужен грот”. “Да что вам графиня Воронцова горничная, что ли какая, по гротам бегать?” - уже кипятилась я. “Мой принципал без грота не уедет, а у нас переговоры в Москве...”. Дело затягивалось, и я пошла на подлог: есть гроты, есть. В Отраде и на 16-й Фонтана, как увидите покрасивее и поромантичнее, то говорите, что тот самый и с твердой уверенностью. Ссылайтесь на меня, что, в конце концов, моя репутация по сравнению с воронцовской! Попрощалась я с ними как с привидениями, твердое медальное лицо принципала осветилось почти улыбкой. Переводчик позвонил через два дня и благодарил от души, они сфотографировали и засняли видеокамерой чудный грот, тот самый, все окрестные прохожие, отдыхающие и купающиеся это подтвердили. А потом они были на киностудии и заказали фильм на ту самую тему из английского учебника... Все.
     Фильм мне неизвестен, кто из тоскующих одесских эмигрантов первой волны подрабатывал учебниками английского языка мне также неизвестно, но зато я знаю, кто умолил небеса о перестройке в СССР.