Аркадий Хаенко
"Что я снимаю, подлец! - подумал Гриша, с гадливостью чувствуя все признаки сильнейшего возбуждения.
- Ведь эта маленькая стервочка от силы года на два старше моей Нинки..."
А в зеркальной спальне действие принимало самый возмутительный оборот. Солидный господин внезапно стащил со своей благообразной физиономии очки, рухнул на колени и принялся зубами стаскивать трусики с хохочущей беленькой нимфы. Предприятие это после нескольких яростных рывков ему удалось вполне, и вскоре она уже пританцовывала, повторяясь в зеркалах точеными белыми ягодицами.
Все, что происходило дальше, очень сильно напоминало много раз виденные видеокассеты, которыми так увлекались в первые перестроечные годы, когда советские людишки наконец-то были допущены до видеоиндустрии.
Сначала торопливо разоблачившийся мужчина вылизывал свою юную подругу с ног до головы, живо напомнив при этом Грише старого щетинистого кабана, роющегося в грязи. Потом она ползала по его раскинувшейся навзничь туше, ублажая острым розовым язычком его напряженные бычьи гениталии. Потом они впились друг в друга одновременно, перекатываясь по необъятной постели и так сплетая тела, что уже трудно было отличить, где кончается одна потная косматая плоть и начинается другая - нежная, загорелая и бархатистая.
Гриша, затаив дыхание, снимал весь этот срам, делая время от времени крупные наезды на самые откровенные и влажные участки их тел, и чувствовал, что сам уже находится на крайнем пределе невольного похотливого желания.
Пикантная прелюдия продолжалась необыкновенно долго и, судя по жестам и гримасам девчонки, она уже пару раз испытывала приливы полного удовлетворения. Но старый мерзкий свин ухитрялся, как ни странно, мастерски сдерживаться.
Но вот, после очередного ее кошачьего вопля, обозначившего взрыв наслаждения, он оторвал мокрую физиономию от расверстого лона и, приблизив губы к ее уху, принялся что-то нашептывать.
Девочка согласно кивнула и, перевернувшись, стала на колени, упираясь руками в темное покрывало измятого ложа.
- Ну слава Богу! - прошипел Гриша, моргая натруженным правым глазом. - Трахай ее побыстрей, скотина, и я отвалю из вашего вонючего борделя!
Но, как видно, муж Гришиной заказчицы был, и точно, прирожденным массовиком-затейником. Вместо того, чтобы банально наброситься сзади на порочное юное создание и вспахать-таки нежную почву, этот извращенец поднял с ковра свой галстук и набросил его на шею стоящей в соблазнительной позе подруге. Затем начались уже совершенно непостижимые для Гришиного разума вещи. Мужчина подхватил с пола черные трусики, которые некоторое время назад так ловко стащил зубами, и, прижав их к лицу, принялся взмахивать головой, словно эфироман, вдыхающий пахучую дурь.
Странная процедура видимо предельно раззадорила его. Через несколько мгновений, не отрывая лица от диковинного стимулятора, он рванулся к девочке и, схватившись за галстук, укрепленный на ее шее, с рычанием овладел ею сзади.
Конский напор его был страшен. Девчонка выгнулась дугой и беззвучно оскалила рот, с одной стороны потрясенная диким вторжением его на зависть массивного полового агрегата, а с другой - сдавливаемая петлей натянутого галстука, конец которого мужчина продолжал сжимать в руке.
Как видно, для такого хрупкого тела описанный способ наслаждения оказался чересчур мучительным. Гриша увидел, что лицо ее исказилось и резко покраснело, а руки попытались оттолкнуть грузное тело, накатывающееся на нее сзади, словно механический неумолимый поршень.
"Ну и бугай! - думал Гриша, чувствуя, как пот струится у него по лбу и по спине.
- Он же ей так все внутренности разворотит..."
Через несколько мгновений неутомимый сладострастник вскрикнул и, отбросив от лица трусики, резко повалился на бок. Девчонка тоже рухнула на постель ничком, видимо, начисто опустошенная страшной скачкой.
Гриша выключил камеру, вытер потное лицо и, отдуваясь, посмотрел на часы. Со времени начала съемки прошло больше сорока минут. Нужно было срочно упаковывать камеру и сматываться подобру-поздорову. Кадры должны были выйти потрясающими, и заказчица, надо думать, останется довольна.
Гриша еще раз посмотрел из своего зеленого укрытия на стихшее поле сексуальной баталии и взрогнул от увиденного. На растерзанной постели, где только что сплетались потные тела, стоял на карачках потерявший всю свою респектабельность голый джентльмен и лихорадочно пытался привести в чувство безжизненое тело своей малолетней любовницы.
Негодяй делал ей искусственное дыхание, вдувая воздух через рот, и остервенело хлестал по побелевшему искаженному личику с остекленевшими глазами.
Как в полусне, Гриша водрузил камеру на плечо и нажал красную кнопку. А события в зеркальной спальне приобретали все более жуткий характер. Мужчина торопливо стащил с девчоночьей шеи галстук, и Гриша отчетливо увидел отвратительный красный рубец, пересекавший тонкое белое горло.
- Мать честная! - прошептал он.
- Ты же задушил ее, тварюга. Убил ребенка...
В голове у литературного шабашника мелькнула мысль о возможном вмешательстве, но он резко ее отбросил. Зачем ему влазить в это поганое дело? Как потом объяснить свое присутствие на веранде и эту пакостную съемку?
В каком-то полуобморочном состоянии Гриша снимал продолжающиеся реанимационные усилия голого убийцы, потом непонятно откуда появившийся громадный зеленый целлофановый мешок, куда мерзавец запихнул тело и забросил ее вещи вместе с нарядным розовым ранцем, который оператор раньше не замечал на фоне красного ковра...
Пару минут спустя он уже снимал с веранды, как наспех одетый хозяин дачи, трусливо оглядываясь, погрузил в багажник страшный зеленый пакет и, нырнув на сиденье "лады", резко рванул с места.
...В киностудию Гриша попал только к вечеру, часам к девяти. Пошатываясь, он вошел в свой кабинет, запер в сейф камеру и, слабо соображая, что творит, направился в монтажную.
Через час копия злополучной съемки без финального конца была переписана на новую кассету, но он продолжал сидеть за монтажным пультом, глядя на свое отражение в темном экране монитора.
- Триста зелененьких, - прошептал Гриша и впился в лицо ногтями .
- Что же я наделал, паскуда!
Глава 3.
Рыжая гостья
- Ты представляешь, - с преувеличенным пылом возмущалась Галочка,
- наши придурки решили, что я должна вести репортаж прямо с пляжа! Чтобы эти картежники и проститутки, балдеющие на лежаках, тоже чувствовали себя включенными в наш говенный марафон!
Она патетически вскинула худые длинные руки с погремушками серебряных браслетов и стремительно закинула ногу за ногу. Да так ловко, что на виду оказались буквально все ее затянутые в дымчатые колготки продолговатые сокровища.
Гриша даже подивился, что в результате столь хитрого маневра свету божьему не явились трусики. "Э, да ведь колготки натягиваются поверх!", - вспомнил он и мысленно плюнул.
- Я говорю этому дурачку Митину: "Если уж решили работать на пляже, то давайте все доведем до логического конца. Долой все наряды! Я буду в своем бесподобном французском купальнике ходить с микрофоном в руке, переступая через тучные бронзовые тела, и призывать отдыхающих жертвовать иностранную и отечественную валюту бедным сироткам и трехногим жертвам Чернобыля..."
- И Митин, небось, стал тебе с постной рожей объяснять, почему это невозможно.
- Да! Он прочел целую лекцию об этике работника Гостелерадио и проквакал, что именно на пляже журналист обязан выглядеть предельно строго и официально...
- Старый мерин!
- хмыкнул Гриша, путешествуя глазами по Галочкиным гладким конечностям.
- А ты бы, наверное, классно смотрелась в купальнике на фоне набегающей волны и волосатых грузинов...
- Что ты!
- редакторша возбужденно подскочила и прошлась перед Гришей походкой ушлой манекенщицы.
- Ты бы видел мой новый купальник! Там, сзади, только полоска. Впереди
- тоже чисто символично. А вверху... Нет, это нужно видеть!
- Даст Бог - увидим, - мечтательно сказал Гриша, щелкая зажигалкой.
- У меня все-таки теплится надежда, что к финишу этого сумасшедшего дня нам удастся доползти до моря.
- Мечтать не вредно, - вздохнула Галочка, снова усаживаясь в кресло.
- Но лично у меня есть подозрение, что Уткин со своей бандой так нас затрахает за девять часов прямого эфира, что даже просто искупаться сил не хватит...
Единственно из-за необходимости убить время Гриша вел светский треп с этой кокетливой долгоногой дурочкой, которую год назад по великому блату воткнули в редакцию детских программ. Он приехал переговорить с главным редактором без предварительного звонка, и теперь был вынужден слоняться по кабинетам, курить и развлекать народ в ожидании, пока этот столп местной тележурналистики запишет авторскую публицистическую программу. Одну из тех, которых в смутные перестроечные годы расплодилось устрашающее количество.
Впрочем, в случае с Галочкой разговор был небесполезен. Ее внезапно ввели в число ведущих марафона, и ему как автору было все-таки любопытно, как она собирается воплощать его дерзновенные идеи. Правда, в его сценарии репортаж с купального лежбища запланирован не был. По его замыслу репортерский пункт должен был располагаться в кафе на набережной. Но великий экспериментатор Миша Уткин, видимо, решил эксплуатировать возможности нового либерального времени до упора и ввести смазливую журналистку в самую гущу голых тел.
- Когда заканчивается митинский публицистический стриптиз? - спросил Гриша, длинно потягиваясь в старом продавленном кресле.
Галочка повернула маленькую, стриженную под мальчишку головку и посмотрела на круглые настенные часы в металлической никелированной оправе.
- Сейчас половина четвертого. В четыре начинается запись моей муры... Значит, осталось минут пятнадцать.
- Ладно, пойду туда, - произнес Гриша, с трудом выбираясь из колючих и скрипучих объятий кресла.
- А то его потом перехватят в кулуарах
- и гуд бай, май лав, гуд бай!..
Он сунул окурок в большой пыльный горшок с высохшим еще до перестройки цветком и вышел в пустой и гулкий студийный коридор.
Случайный человек, впервые оказавшийся здесь, ни за что, наверное, не предположил бы, что находится в творческой организации. Такие длинные, пустые переходы бывают обычно в недрах заводоуправлений, в закоулках унылых НИИ. Гриша шел, глядя себе под ноги, и с непонятным дурацким удовольствием наступал на большие пузыри, повздувавшиеся на неаккуратно постеленном линолеуме. Внезапно перед ним резко распахнулась дверь, едва не раскроив его потупленное чело.
- Полегче, господа! - вскричал он, делая запоздалый шаг назад.
- У вас тут и голову можно сложить. Во цвете лет...
- Тоже мне, цветочек аленький! - насмешливо фыркнула Курочка, показываяь из-за двери.
- Ах, ты еще и глумишься! Чуть не отправила человека к праотцам, и не следа искреннего раскаянья. Вот укокошила бы сейчас... Кто тогда кормил бы моих сирот?
- Сиротку, - уточнила всезнающая Курочка.
- А нехрен шляться под чужими дверьми!
- Ты чего-то сердита сегодня, мать моя, - удивился Гриша и ласково прихватил дикторшу за талию.
- Кто тебя обидел? Покажи эту тварь, и я навеки прерву ее смрадное дыхание...
- Жизнь, жизнь заколебала! Работа эта хренова за гроши!
- Ничего, завтра поедем с тобой на побережье, выпьем винца, окунем розовые попки в море...
- Ага! Но пока только мордой в дерьмо окунаться приходится. Ты только послушай, какие тексты для новостей я сейчас начитывала!
- Курочка сердито встряхнула перед Гришиным носом пачкой машинописных листков.
- Шесть сгоревших коровников, кража икон в Святоекатерининском соборе, поножовщина на рынке между армянскими и азербайджанскими торговцами, порка казаками сельского учителя, школьница пропала... И все за одни паршивые сутки! Когда такое было?
- Всегда! - сумрачно ответил Гриша, томимый мерзким предчувствием.
- Только сообщать об этих вещах не полагалось. Что там за школьница, в бега ударилась?
- Ой, девчонка
- прелесть! Тринадцать лет, такая блондиночка сладенькая. Вот фотография...
Гриша взял снимок. Да, это была она. Беленькая нимфеточка, задушенная под прицелом его подлой камеры.
- Симпатичная девчушка, - с трудом выдавил он, поспешно возвращая карточку.
- Ничего, вернется. Погуляет и прибежит...
- Как же, прибежит! - все так же злилась Курочка.
- Уж я знаю, сколько за неделю к нам таких объявлений из милиции доставляют. И хрен кого находят. Они же дурные в этом возрасте. Заманит какой-нибудь черножопый в машину, а там еще трое таких же зверьков... Увезут за город, и объявляй потом хоть три года по телевидению!
- Не волнуйся, все будет отлично! - забормотал Гриша, стараясь замять неприятную тему.
- Ты куда сейчас, к себе? А я в большую студию. До встречи на пляже!
В предбаннике большого павильона было, как всегда, темновато. В углу за большим концертным роялем сидел некто в благородных сединах и одним пальцем наигрывал "Лунную сонату", а рядом двое нарядных отроков заламывали руки третьему. Это были явно Галочкины клиенты, дожидающиеся записи. Она вечно делала передачи о каких-нибудь одаренных садистах из музыкальных или театральных самодеятельных кружков.
Гриша прошел дальше, в распахнутые стеклянные двери большой студии, над которыми полыхало огненное предупреждение: "Тихо! Идет запись!" Мягко ступая по ворсистому покрытию, он обошел железную винтовую лестницу, ведущую наверх, в аппаратную, и подошел к маленькому столику, где, согнувшись над бумагами, сидел ассистент режиссера с наушниками на потной шее.
- Вова, вы когда-нибудь закончите или нет? - шепнул он запаренному страдальцу.
- Все, финишируем! - ответил Вова, не поднимая головы. - Сейчас этого мэровского холуя стошнит до конца, и Митин перейдет на коду...
Гриша сделал несколько шагов вперед и, облокотившись на какой-то электронный гроб, оглядел участников передачи. На фоне бело-синего задника с большим красным вопросительным знаком по центру стояли три столика, за которыми помещались мужчины в строгих костюмах и галстуках, на первый взгляд неотличимые, как однояйцевые близнецы. Один из них в данный момент держал речь, а слева, в глубине, у самого задника, притаился с микрофоном в руке седой и взъерошенный Митин, готовый всякую минуту вмешаться в разговор, если подшефный запнется или начнет, как говорят на телевидении, "гнать дуру".
Но оратор говорил весьма гладко.
- В конце своего выступления я хотел бы еще раз подчеркнуть, - донеслось до Гриши,
- что, не будучи человеком, отягощенным шовинистическими предрассудками, все же считаю индивидуальную экономическую деятельность в нашем регионе лиц кавказского происхождения, мягко говоря, не способствующей нынешним реформам...
- Что же касается антисемитизма... - попытался вклиниться Митин.
- Что же касается нелепых обвинений в том, что я настроен антисемитски, - спокойно перебил его выступающий,
- на которые горазды некоторые газетчики, их я отметаю с негодованием и не намерен более на эту тему распространяться.
"Смотри ты,
- поразился Гриша.
- Это что еще за говорящая падаль?"
Он всмотрелся повнимательней в ярко освещенное софитами лицо выступающего и внезапно ощутил слабость в коленях. В памяти мгновенно всплыло это плебейское, но холеное лицо, упакованное в броскую полуседину и дорогие очки. Оно было запечатлено на той жуткой кассете, которая хранилась сейчас в студийной кладовой, спрятанная за баррикадой железных коробок с кинопленкой и память о которой Гриша старался загнать на самое дно своего подсознания.
"Это он,
- шепнул ему откуда-то изнутри гадкий глумливый голосок,
- человек, на твоих глазах совершивший убийство ребенка, которое ты МОГ предотвратить. Мог, но ПОБОЯЛСЯ!"
Гриша быстро вернулся к столу ассистента и спросил, стараясь говорить равнодушно:
- Это что за гусь лапчатый?
- Впечатляет? - с усмешкой откликнулся тот.
- Это новый заместитель мэра по коммерческой деятельности. Занятный господинчик...
- Очень занятный,
- прошептал Гриша едва слышно и быстрыми шагами направился вон из павильона.
Бутылку водки он приобрел в коммерческом ларьке в двух кварталах от телецентра. Теперь, слава Богу, с этим делом было просто. Не то что год назад, когда за жалкой "поллитрой" приходилось часами выстаивать в матюкающейся километровой очереди, а потом еще и рисковать ребрами при штурме дверей в сам магазин. А ныне заплатил сто двадцать рублей и пошел дальше. Да, веселый стоял на дворе год
- от рождества Христова тысяча девятьсот девяносто второй...
"Хоть бы Пан был дома,
- с тоской думал Гриша, взбираясь по крутым ступеням на последний, пятый этаж.
- Хоть бы черт его никуда не унес!"
Тяжело дыша, он надавил на кнопку звонка и через пару секунд с облегчением услышал за дверью тяжелые шаги и знакомое сопение в бороду.
- Заходи! - обрадованно закричал Пан и слизнул зависшую на усах каплю сметаны.
- Милка невероятные блины соорудила. С грибами!
- Я водочки взял. Ничего?
- Что ты говоришь!? И у меня еще две имеются. Мало, конечно, но как-нибудь перебьемся...
Бородач гулко захохотал и поволок Гришу вглубь своей уютной норы.
Вторую бутылку они начали часа через полтора.
Темно-красное закатное солнце зависло над ржавой крышей соседнего дома, словно помидор, насаженный на вилку телеантенны. Жаркий воздух лился через распахнутую балконную дверь, с трудом справляясь с густой табачной завесой, окутавшей комнату.
- Ну как, откроем новую страницу жизни?
- Пан, кряхтя, потянулся к только что вынутой из холодильника запотевшей бутылке и ловко свернул ей золотую головку.
- Что-то вы разошлись, мальчики. Пореже бы метали в такую духоту!
- посоветовала Милочка.
Она расчесывала свои великолепные, черные с проседью, волосы возле старинного резного трюмо, не забывая при этом контролировать ход дружеского возлияния.
- Не стоит за нас тревожиться, тетя!
- Пан быстро разлил по маленьким пузатым рюмочкам и подцепил на вилку длинный соленый огурец.
- Лучше поддержите компанию. Водка нынче очень хорошая уродилась, жирная!
- Выпью, не беспокойся. Сейчас Светлана придет, с ней и выпью...
- А что, Светка должна прийти?
- воодушивился Пан и, проглотив стопку, сочно вкусился в огурец.
- Это хорошо! Светка
- баба компанейская.
Захмелевший Гриша почти не прислушивался к пикировке супругов. Он машинально опрокинул рюмку в рот и сквозь колышащуюся прозрачную гардину засмотрелся на тяжелый красный шар, уже зацепившийся за краешек крыши.
Эта тесная двухкомнатная хрущевка, набитая книгами и эскизами театральных костюмов в изящных самодельных рамках, осталась почти единственным местом в городе, где Гриша чувствовал покой и уют. Здесь его понимали с полуслова, не проедали плешь за цыганский образ жизни и всегда готовы были оставить на ночь, в каком бы диком виде он ни заявился.
Сразу после прихода, хватанув водки и рассказав Пану о речах героя телепередачи, он чуть было не выложил под пьяную руку всю историю с гнусной видеосъемкой. Но вовремя попридержал язык. Нет, впутывать старшего товарища по литературно-шабашному цеху в дурнопахнущую уголовщину он не имел никакого права. Тем более, что сегодняшнее впечатление от коммерческого мэровского заместителя было более чем зловещим.
- Что меня во всей этой истории по-настоящему удивляет, Гришуня,
- продолжил прежний прерванный разговор Пан,
- так это твое телячье изумление по поводу высказываний господина из мэрии. Ты же, слава Богу, взрослый мужик, достаточно поживший при этих коммунистических тварях. Неужели у тебя еще оставались сомнения в том, что они всегда были фашистами по определению? Вспомни эти подлые разнарядки по приему евреев в институты, на службу, в партию их вонючую... Но это на поверхности. А на самом деле они же совместно с КГБ все последние годы потихоньку молодых штурмовиков в подполье выращивали. Знали, что, в случае чего, те
- их единственная надежда. Вот они сейчас, когда их ЦК и райкомы поразогнали, своих выкормышей по телевизору и выкликают. Вылезайте, мол, ребята. Настало время хлебнуть кровушки!
- Ну тебя к черту!
- скривился Гриша.
- Накаркаешь еще второй путч...
- А тут и каркать не нужно. Через годик кое-кто свистнет, и будет нам всем большой трандец!
- Так что же делать?
- Тебе-то ясно, что делать. Свалишь в свои Палестины. А нам, грешным, еще на колу придется подрыгаться!
- Перестань сейчас же!
- напустилась на мужа обычно сдержанная Милочка.
- Натрескается водки и черт знает что несет! Не слушай его, Гришечка. Все будет нормально, и никуда тебе ехать не придется. Ты же у нас умненький, талантливый. Мы тебя все...
Договорить она не успела из-за оглушительной трели зуммера собственной Пановской конструкции, который напугал не одного посетителя этого гостеприимного жилища.
- Это Светланка! Чтобы при ней вы этих паршивых разговоров не вели. Не пугайте мне девчонку.
Милочка запахнула халат и вышла в прихожую.
- Как же, испугаешь ее!
- крикнул вслед жене красномордый грубиян.
- Она сама кого угодно испугает...
- Заткнись и проверь, застегнута ли у тебя ширинка!
- ответила ехидная Милочка и щелкнула замком.
- Давай еще по одной, пока не началось!
- шепнул бородач, разливая водку.
- За то, чтобы все эти коричневые гады быстрей передохли...
- Будь здоров! А что это за Светлана?
- Отличная баба. Книжный график, разведена... Настоятельно рекомендую!
- Ну, поехали...
Грише всю жизнь нравились рыжие девушки. Но, несмотря на его длинный и неряшливый донжуанский список, как раз-таки ни одной рыжей в нем не значилось. И когда Милочка ввела в комнату высокую девушку в коротком джинсовом сарафанчике, он первым делом подумал: "Интересно, крашеная она или нет?"
Короткие волосы у вошедшей были не медными и не желтоватыми, а натурального жгуче-апельсинового цвета.
- Привет, Лиса Патрикеевна!
- сразу зашумел хмельной Пан.
- Иди, я тебя познакомлю с самым злым бабником в местном литературном болоте.
- Меня зовут Светлана,
- спокойно произнесла гостья, усаживаясь в свободное кресло возле низенького столика с закуской.
"Хорошая улыбка,
- отметил Гриша, называя свое имя,
- и зубы приличные. Ножки вроде бы тоже весьма качественные..."
- Вы действительно писатель?
- спросила она, оглядывая Гришу, как ему показалось, с непочтительной иронией.
- Не похож?
- Нет,
- она рассмеялась и, вынув из сумки пачку "Мальборо", закурила длинную сигарету.
- Писатель должен быть солидным человеком с бородкой, в пенсне...
- Ездить на извозчике, болеть чахоткой...
- Нет!
- заорал Пан, вновь хватаясь за бутылку.
- Писатель должен ходить босиком, брюхатить каждый год супругу и жрать котлеты из морковки!
- Ничего вы, дураки, не понимаете!
- заявила Милочка, появляясь в дверях с полным подносом новой партии блинов.
- Писатель обязан десять часов в день сидеть за компьютером, выдавать в год два-три романа, иметь виллу, яхту в Мексиканском заливе и счет в банке миллионов на тридцать... Но самое главное
- писатель никогда не должен сидеть за одним столом с такими козлами, как вы, Гришенька и Сашенька. Потому что через полчаса общения с вами он почувствует, как у него начинают расти рожки на голове!
- Так выпьем, так выпьем за рожки и ножки!
- фальшиво пропел Пан и сделал вид, что хочет укусить гостью за узкое круглое колено.
- Панову больше не наливаем!
- смеясь, сказала Светлана, отпихивая от себя бородатую харю.
- А мне позволите?
- спросил Гриша, поднимая рюмку.
- Смотря что,
- молвила рыжая ведьмочка, принимая от Милочки тарелку с блинами.
- Выпить водочки. О кусании ваших колен я не смею даже помыслить...
- Ради Бога!
- Большое спасибо.
- Не стоит благодарности...
- О, так я прекрасно знаю этот дом!
- воскликнул Гриша, когда они подошли к четырехэтажному старому зданию, обнесенному мощной каменной оградой с металлическими заостренными прутьями.
- Тут еще магазинчик в полуподвале был охотничий... А на втором этаже когда-то жила одна девушка с очень красивым овалом лица.
- И что же произошло с этой девушкой?
- насмешливо поинтересовалась Светлана.
- Подозреваю, что, не добившись от вас ответной страсти, она выбросилась из окна и повредила себе овал лица...
- А вы, я смотрю, довольно язвительная особа!
- томным пьяненьким голосом произнес Гриша и чуть было ни икнул.
"Черт,
- подумал он,
- нажрался, как свинья! Жаль, если упущу эту рыженькую..."
Они поднялись по ступенькам на крыльцо и остановились у высоких массивных дверей.
- Я все никак не могу разобрать: естественная у вас рыжина или синтетическая?
- сказал Гриша и тихонько провел рукой по ее короткой стрижке.
- Ну, и как, по-вашему?
- Думаю, естественная,
- он опустил ладонь ниже и коснулся рукой ее шеи.
- М-да, и кожа отличной выделки! Так и хочется лизнуть.
- Какие неаппетитные у вас желания. Лизнуть шею женщины, которая летним днем уже часов пять не была под душем...
- А я бы все-таки рискнул,
- пробормотал он и качнулся к ее лицу.
- Не стоит,
- рассмеялась она, ловко уворачиваясь.
- Тем более, что и вы, мой друг, в настоящее время не особо стерильны!
Она взялась за ручку двери и потянула ее на себя.
- Э, так не пойдет!
- Гриша шагнул вперед и, обхватив девушку за талию, прижал к себе.
- Я просто не прощу себе, если сегодня не почувствую вкуса вашей бархатной кожицы...
- А вкуса моей шершавой трудовой ладошки на своей небритой физиономии вы не желаете ощутить?
- Фу, как грубо!
- возмутился он, отступая.
- Никак не ожидал услышать подобную лексику от столь возвышенного создания...
- Что делать, физически не переношу самоуверенных пьяных бабников.
- А кто пьян-то?
- благородно возмутился Гриша и внезапно позорнейшим образом икнул.
- Что и требовалось доказать!
- со смехом сказала она, распахивая дверь.
- Прощайте, сочинитель. Желаю вам добраться до дома в целости и сохранности.
Она скрылась в подъезде, откуда еще несколько секунд слышался стук каблучков. Потом последовали щелчок замка, легкий хлопок двери и тишина.
- Идиот!
- прошипел Гриша, легонько ударяя себя кулаком по носу.
- Сценарист хренов...
Он опять, уже не сдерживаясь, громко икнул и, нетвердо ступая, стал спускаться по ступенькам.
Глава 4. Следы от утюжка
В шумном и грязном буфете аэропорта Гриша неожиданно напоролся на Пана. Тот стоял, навалившись на высокий круглый металлический столик, обезображенный неаппетитными остатками пищи, и меланхолически чистил огромную жирную тарань. Перед ним стояла пустая бутылка от жигулевского пива и две полных, неоткупоренных.
- О, тебя-то мне здесь и не хватало!
- воскликнул старый баламут, радостно растопырив замасленные рыбой лапы.
- Сейчас возьмем еще бутылочек пять и славно здесь отдохнем...
- Я пас!
- строго сказал Гриша, уклоняясь от липких дружеских объятий.
- Через два часа я должен быть на приморском телецентре, а через три часа начнется прямой эфир девятичасового телемарафона... Ты, кстати, что тут в такую рань делаешь? Сейчас только половина шестого!
- Не только, а уже! Я ошиваюсь тут со вчерашнего вечера, с восьми часов. Представляешь, поехали провожать Вальку Шарова в Питер. Ну, ты его знаешь, завлит оперетты! Рейс в десять ноль-ноль. Зашли в бар, взяли по сто пятьдесят коньячку, сидим, отдыхаем. Вдруг объявляют: рейс переносится на двенадцать из-за неприбытия. Что делать? Идем, естественно, в кабак, берем водки, салатов, и
- вперед... Потом вылет, конечно же, сдвигают на два. Тут все, как крысы, бросаются на последний автобус, и мы с Валькой остаемся вдвоем. Покупаем еще бытылочку, то-се... Короче, в половине пятого он улетел. А я подумал: "Почему бы не выпить пивца в этом милом буфете?" К тому же у меня в портфеле такая чудесная тарань имелась... Ведь правильно я рассудил? Тем более, что автобусы еще все равно не ходят...
- Все с вами ясно, Александр Павлович,
- усмехнулся Гриша, посматривая на часы.
- Милочке ты, надеюсь, позвонил?
- Обижаешь! Я ей телефонирую через каждый час и докладываю о своем самочувствии...
- Молодец! Сам, значит, куролесишь и жене спать не даешь...
- Молчи, сухая иудейская душа! Что ты понимаешь в истинной любви? Разве может любящая славянка уснуть, когда ее избранник бдит в ночи?!
- Бдит, говоришь? Отлично сказано! Ладно, Пан, мне пора на регистрацию. Пока, привет Милочке!
- Подожди, я тебе позвоню после марафона. Поздравлю с викторией! Какой там у тебя телефон?
- Слушай, не морочь мне голову! Откуда я могу знать телефон гостиничного номера, в который я еще не вселился? Позвонишь администратору гостиницы "Ленинград" и спросишь...
Гриша поспешно пожал нестерильную руку хмельного друга и быстро зашагал в тамбур выхода на посадку, где, судя по времени, уже заканчивалась регистрация рейса на Приморск.
К пяти часам все угорели окончательно. Когда Гриша взял в буфете бутылку холодного пива и вышел на залитое солнцем крылечко запасного выхода, то увидел совершенно ошалевшего Кирилла, выглядывающего из открытой дверцы раскаленной солнцем фуры ПТВС.
- Здорово, служивый!
- крикнул Гриша, потрясая бутылкой.
- Не желаешь глоток освежающего напитка?
- Чтоб ты сдох вместе со своим дружком Уткиным и вашим долбаным марафоном!
- хрипло ответил измученный звукорежиссер.
- Разве можно в такую жару устраивать девятичасовой прямой эфир? А тому идиоту, который распорядился поставить ПТВС в этом пекле, я бы собственными руками оторвал семенники и заставил их съесть сырыми!..
- Не гони волну, комиссар!
- примирительно сказал Гриша, подходя к ярко раскрашенному нашпигованному аппаратурой автобусу.
- Утром ваша колымага стояла в тени вон того платана, а сейчас солнце переместилась. Земля, она ведь вращается!
- Это башка у меня вращается от ваших бракованных фонограмм, плясунов, которые цепляют сапогами микрофоны, и ведущих, осипших ко второму часу эфира!..
- Кто осип? Из наших ко второму часу все были, как огурчики! Разве что Курочка дала петуха, когда коньяка хватанула за кулисами, и ей не в то горло попало...
- А эта московская примадонна?
- Тома?
- Гриша поперхнулся пивом и гулко расхохотался.
- Да, это сильная дамочка! Но, говорят, они вчера с Уткиным так преуспели в кабаке, что утром ее из постели подъемным краном вынимали... И потом, что ты хочешь? Она уже пятый год на ЦТ только с Хрюшей и Степашкой партнерничает. Форма уже не та. На большую шабашку не тянет!
- Но лично ты мне сегодня, отец Григорий, понравился!
- улыбнулся наконец Кирилл.
- Как только включали твой "маяк", ты тут же дерзновенно врал, что за прошедшие полчаса нам пожертвовали еще три миллиона...
- А что делать? Ты-то знаешь, что вся компьютерная дребедень у меня за спиной
- чистая липа! Я все время спрашиваю у этой бывшей партийной овчарки, замглавы администрации: "Какие цифры гнать в эфир?" А она, не сморгнув глазом: "Накидывайте, Григорий Борисович, каждый раз по два-три миллиончика... Потом разберемся!"
Гриша посмотрел на часы и, поспешно допив пиво, поставил бутылку на асфальт.
- Все, Кирюша, через десять минут приступаем к плавной посадке! Пока все: тьфу, тьфу, тьфу... Еще немного потной работенки, и можно спокойно пить водку и тараканить девушек!
Он махнул рукой распаренному мученику звука и поспешно взбежал по ступенькам. В кулуарах гигантского концертного зала, выстроенного в лучшие брежневские времена на самом берегу моря, творилось обычное безумие торжественного завершения большого дела. Метались ошалевшие ассистенты, курили и беспрерывно поправляли трусики девки из кордебалета, ругались хриплым матом осветители, громыхали своими дудками пьяненькие разбойники из джаз-бенда, а у большого зеркала, под присмотром Миши Уткина, критически оглядывала свой третий за день наряд приезжая знаменитость, московская дикторша Тамара Квартальная.
- Григорий, мать твою так!
- заорал, ворочая воспаленными красными глазками великий постановщик Уткин.
- Ты почему не на месте? Через три минуты финиш, а ты бродишь, девок нюхаешь...
- Не волнуйтесь, Михаил Натанович,
- бросил Гриша на бегу.
- В такую жару это крайне вредно. Правда, Томочка?
- Гриша, вы единственный нормальный человек в этом сумасшедшем доме!
- томно протянула старая столичная лахудра.
- Мы должны непременно выпить с вами вечером на брудершафт...
Гриша послал похмельной знаменитости воздушный поцелуй и потрусил к своему столику, за которым высился цветной задник с надписью "Информационный маяк" и светились экраны трех камуфляжных компьютеров, будто бы выдающих оперативную информацию о средствах, поступающих на счет марафона.
Тем временем на основной сценической площадке заканчивалось выступление популярнейшей группы "Ку-Ку", появление которой должно было стать по мысли постановщиков сокрушительным ударом по скаредности населения, еще не перечислившего последние гроши на содержание сирот и лечение жертв атомного свинства.
Четверо известных всей стране накрашенных педерастов затейливо дергались под фонограмму, изображая бешеную страсть к некой Генриетте.
- Генри-е-е-етта!
- вопили они скопческими голосами и одновременно оглаживали руками с наманикюренными ногтями обтянутые чресла.
- Ты в наготу оде-е-е-та!
Зал неистовствовал, а на толпу несовершеннолетних пэтэушниц, танцующих перед сценой, похоже, уже накатывал третий оргазм.
- Всем приготовиться!
- захрипел в наушниках голос Уткина.
- Сразу после "Ку-Ку" начинаем ставить точку!
Гриша сдернул наушники, пригладил волосы и поправил микрофон. Тем временем на сцену, затопленную мощным потоком света, поощрительно аплодируя потным кланяющимся "Кукуйцам", вальяжно выходила телезвезда Квартальная.
- Дорогие друзья!
- патетически вскинув голову, произнесла Тома, дождавшись когда стихнет визг несовершеннолетних поклонниц поп-музыки.
- Вот и завершился наш девятичасовой благотворительный телемарафон. От имени участников и постановщиков этого благородного, но очень нелегкого мероприятия я хочу поблагодарить всех тех, кто не пожалел своих честно заработанных средств для оказания помощи крохотным несчастным сироткам и невинным жертвам атомной катастрофы! Но прежде, чем назвать всех, кто подготовил и провел нашу девятичасовую передачу, я в последний раз предоставляю слово ведущему "Информационного маяка" с тем, чтобы он назвал окончательную сумму, поступившую на счет телемарафона. Слово Григорию Рывкину!
- Друзья мои,
- начал Гриша, приторно щурясь в полифемов глаз "ТЖК", поднесенный почти к самому его носу вспотевшим оператором с малиновым от натуги лицом,
- позвольте познакомить вас с окончательным итогом нашего...
- Я так и знала, что до пляжа мы сегодня не доползем, и в конце концов все закончится пьянкой в ресторане!
Курочка возлежала на маленьком диванчике в Гришином номере, закинув загорелые гладкие ноги на диванную спинку и отхлебывая шампанское из большого тонкостенного стакана. Сам Гриша сидел без рубашки на кровати и, привалившись потной спиной к стене, блаженствовал под воздушной струей мощного напольного вентилятора. Сквозь открытую балконную дверь виднелась голая спина Галочки, хорошо смотревшаяся на фоне закатного моря с двумя белыми парусами спортивных яхт.
- Я только удивляюсь, как эта старая дура Квартальная не упала под конец мордой в салат!
- продолжала злопыхать Курочка.
- Пить два дня, как лошадь, отработать девять часов в эфире и снова лакать коньяк стаканами! Вот это школа. Таких людей скоро уже не будет...
- Кончай тошнить, Курица,
- ухмыльнулся Гриша.
- Это в тебе мелкие провинциальные пузыри булькают. Как же, пригласили столичную матрону, которая вас, мокрохвостых, затмила!
- Галка, давай изнасилуем этого жалкого писаку!
- крикнула Курочка, снова наливая себе полстакана шампанского.
- Завяжем ему яйца шнурком от ботинка и будем трахать, пока не образумится.
- Зачем?
- лениво откликнулась Галочка.
- Он и без шнурка отдастся. Давайте лучше еще примем коньячка и учиним полюбовную групповуху. Обнажим юные тела и сольемся в упоительном экстазе...
- А что, это идея!
- заржала Курочка.
- Ты как, Гришечка, согласен поупражняться втроем? Или слабо?
- Пьяные дуры,
- хмыкнул Гриша, не разлепляя глаз под дуновением вентилятора.
- Я-то, могу! Но вы же сами завтра утром проспитесь и будете за мной бегать по всему городу с ящиком водки, чтобы я никому ничего не разболтал...
- Ой, Григорий, я вижу, ты нас недооцениваешь,
- Галочка оторвалась от балконных перил и нетвердыми шагами направилась в комнату.
- А может, мы с Курочкой старые сообщницы, и ты не первый жук-пердунец, попадающий в наши сексуальные сети?
Купальник у нее действительно был первоклассный. Черный, с редкими оранжевыми вкраплениями, он замечательно гармонировал с ее лениво-гибким незагорелым телом. А узкие удлиненные ступни редакторши с кроваво-красными ноготками на пальчиках смотрелись настолько сексуально, что Гриша, к собственному неудовольствию, почувствовал немедленное острое возбуждение.
"Хватануть, что ли, еще сто граммов и, натурально, затащить этих двух похотливых мартышек в постель?"
- подумал было он, но почему-то эта идея показалась ему необыкновенно противной.
Он вдруг поймал себя на том, что после той проклятущей съемки на даче всякая мысль о половом акте вызывала у него тошнотворную реакцию.
"Разве что та рыженькая..."
- пронеслось в голове, но он поморщился и сосредоточился на происходящем в гостиничном номере.
А происходили там вещи, достойные всяческого порицания. Пьяненькая Галочка приземлилась на колени к не менее хмельной Курочке и с развратной улыбкой, пуговка за пуговкой, расстегивала ей блузку.
- Курочка, любовь моя,
- с нарочитой страстностью шептала она пухлыми накрашенными губами.
- Зачем нам этот грубый, вонючий козел? Давай предадимся чистой лесбийской неге, а его выгоним под зад ногой...
- Зачем выгонять!
- отозвалась Курочка и спустила с Галочкиного плеча бретельку купальника.
- Пусть дурачок смотрит и завидует.
Они обе захохотали хриплыми русалочьими голосами, хитренько поблескивая глазами в сторону Гриши.
- А что,
- он отодвинул ногой вентилятор и сунул в рот сигарету.
- Я бы с удовольствием посмотрел на лесбийский сеанс. На кассетах это меня жутко возбуждает. Но в натуре-то, наверно, еще занимательней. Давайте, девки, по граммульке
- и в койку! Вы будете лизаться, а я
- балдеть...
- Вот скотина!
- возмутилась Курочка.
- Хочет, значит, ничего не делать и получать удовольствие... А может, у тебя, Гришка, уже не маячит? Ты сознайся. Мы никому не скажем...
- Вы начинайте, девушки!
- начальственно распорядился Гриша, плеснув себе в стакан водочки.
- А там разберемся, что у кого маячит...
- А вот и начнем!
- решительно заявила Курочка, допила залпом свой стакан до дна и одним махом стянула с Галочки черно-оранжевую полоску бюстгальтера.
Груди у дурочки оказались просто божественными. Белые, высокие, с яркими твердыми напряженными сосками. Гриша даже скрипнул зубами, когда Курочка, потянувшись, высунула розовый влажный язычок и медленно облизала одно из этих сладких украшений.
- О,
- фальшиво простонала Галочка голосом актрисы из немецкого порнофильма,
- какой балдеж!
Однако Курочка, видимо, распалилась не на шутку. Она припала к полураздетой подружке и, шумно дыша, принялась целовать бархатистую кожу ее живота, опускаясь все ниже и ниже. Когда же она начала потихоньку стягивать с Галочки чисто символические трусики, та попыталась слабо сопротивляться.
- Перестань, дурочка,
- шептала дикторша.
- Он никому не скажет. А когда кто-то смотрит, даже приятней...
Галочка прерывисто вздохнула, искоса глянула на застывшего на кровати сценариста и сама в два движения скинула кусочек французской синтетики.
- Слушай, она потрясающе пахнет!
- воскликнула дрожащая Курочка, зарываясь носом в шелковистые волосики Галочкиного лобка.
- Иди, Гришка, сюда! Вылижем ее вдвоем с ног до головы.
Гриша почуствовал, что больше не может сопротивляться собственной похоти. "Эх, завтра самому же стыдно будет вспоминать!"
- подумал он и принялся неверными пальцами расстегивать молнию на джинсах.
И в это время нежно замурлыкал телефон.
- Слушаю!
- сказал Гриша, держа трубку одной рукой, а другой продолжая расстегивать брюки.
- Старик, это я!
- Загудел в трубке голос Пана.
- Ну, брат, я потрясен. Такую вы залепуху отгрохали в эфире... Даже моя Милочка сказала: "Да когда же закончится эта фигня?" Шучу, старик! Шучу. Я, собственно, вот по какому поводу звоню. Помнишь, мы говорили о новом заместителе мэра? Ну, о том полуфашисте, который так разозлил тебя на телевидении! Так представляешь, у него вчера жена погибла в автомобильной катастрофе. Разбилась на трассе под Студеным Ключом. Но самое интересное дальше. Мне всю эту историю рассказал мой добрый приятель, который занимает очень серьезный пост в областном управлении внутренних дел. Оказывается, на теле у этой дамы (кстати, совершенно изуродованном теле!) эксперты обнаружили весьма любопытные следы.
- Какие следы?
- неверным голосом спросил Гриша, чувствуя мерзкое головокружение.
- Следы от утюжка! Представляешь, ее пытали горячим утюгом. Жену заместителя мэра! Только имей в виду: эти сведения строго конфиденциальны. Я тебе только, как старому...
- Извини, Пан,
- глухо проговорил Гриша.
- У меня сейчас гости. Поговорим позднее.
Он положил трубку и быстро вышел на балкон, не обращая внимания на стонущих лесбиянок. Там он постоял минуты полторы, уставясь невидящими глазами в огни проходящего на горизонте корабля и до боли кусая нижнюю губу. Потом вытер рукой взмокшее лицо и грубо проговорил через плечо:
- А ну, выметайтесь отсюда к чертовой матери! Через десять минут я выезжаю из номера.
Глава 5. Тристан и Изольда
Дождь лупил сплошным косым потоком, вспенивая лужи, на которых вспухали тысячи прозрачных пузырей, напоминающих лечебные банки на теле простуженного человека. Поеживаясь в насквозь промокшей джинсовой куртке, Гриша сидел за столиком летнего кафе-мороженого на крыше громадного центрального книжного магазина и мутными, воспаленными глазами глядел на зеленую листву сквера, как бы размытую сплошной шумящей стеной ливня.
После вчерашних алкогольных безумств в Приморске и долгой ночной гонки на такси по горным серпантинам голова у него была наполнена ноющей болью, в сухом горле першило, а желудок то и дело сводило мучительными спазмами. Нужно было в срочном порядке, строго по-воландовскому рецепту, вылечить "подобное подобным".
Гриша оторвал взгляд от дождевой пелены, кряхтя, встал и, пересекая совершенно пустое кафе, медленно подошел к стойке, где с наушниками от плейера на голове скучал юный красавец с идеальным набриолиненным ежиком.
- Будьте любезны, две бутылочки холодного пивца,
- попросил Гриша, облизывая пересохшие губы.
- Пива у нас не бывает,
- равнодушнейшим образом ответил красавчик, глядя сквозь клиента серыми рыбьими глазами.
- Друг, поищи, пожалуйста!
- жалобно-заговорщическим тоном забормотал Гриша.
- Сил нет до коммерческого ларька тащиться. Да и дождь, сам видишь, какой. А я натурально погибаю! Трубы горят по-черному...
Молодой негодяй выдержал пятисекундную паузу и, не меняя выражения лица, равнодушно бросил:
- Если холодное, с вас тридцать рублей. За две бутылки
- шестьдесят.
Он лениво отвалился от стойки,и с грацией человека, страдающего болезнью Паркинсона, раскрыв дверцу громадного холодильника, извлек оттуда две зеленые, восхитительно запотевшие бутылки.
При виде сосудов со спасительной влагой глотка несчастного страдальца превратилась в рулон наждачной бумаги, а от виска до виска полыхнул зигзагообразный болевой разряд.
Он, суетясь, отыскал в карманах два мятых четвертака и червонец и обменял их на пару обжигающе холодных бутылок.
- Огромное вам спасибо!
Молодой человек не отреагировал. Он вставил новую кассету в плейер и принялся постукивать указательными пальцами по стойке в такт неслышной музыке.
"Капитализм!
- сквозь головную боль размышлял Гриша, неся драгоценный скользкий груз к столику у парапета.
- Никакой капитализм не превратит этого пидараса в человека..."
Первую бутылку он выпил залпом, чувствуя, как пересохшее нутро шипит и булькает, словно бочка с карбидом, в которую плеснули ведро воды. Потом блаженно закурил и, уже не спеша, принялся за вторую ледяную порцию.
Ливень все не унимался, и по превратившейся в канал проезжей части улицы изредко проползали автомобили, волоча за собой глиссерные водяные крылья и хвосты. На тротуарах вообще не было ни души. Лишь пробежала великолепная босая блондинка с красным зонтиком в одной и с туфельками
- в другой незагорелой руке да промчался на велосипеде очумевший мокрющий мальчишка, получающий, как видно, от подобной езды невероятное наслаждение.
В голове у Гриши прояснилось, и он мог наконец связно проанализировать сложившуюся ситуацию.
Итак, женщина, вовлекшая его в безумное предприятие с видеосъемкой, не вписалась в крутой поворот на трассе под Студеным Ключом и обнаружена внутри искореженной машины, лежащей вверх колесами в глубоком, заросшем ежевикой овраге. И, если Пан чего-нибудь спьяну не напутал, на теле покойной милиция обнаружила следы пыток.
Стало быть, эта ревнивая изобретательная дура предъявила своему муженьку-маньяку кассету с изображением его очередных противоправных любовных утех с малолеткой, желая что-то выцыганить путем банального шантажа. Но она, естественно, не предполагала, бедолага, что на сей раз акт растления несовершеннолетней закончился столь чудовищно. Окончания-то видеосъемки она не получила! Гриша предусмотрительно оборвал перезапись на заключительной постельной сцене...
"Но если этот подонок решился на пытки и убийство собственной жены,
- размышлял оживающий сценарист,
- значит, его ничто не остановит в желании найти оператора, делавшего съемку, и кассету-матрицу, запечатлевшую его преступление... Но почему, в таком случае, помощничек мэра до сих пор до меня не добрался? Потому что я отсутствовал в городе? Но моя рожа девять часов подряд маячила на телеэкране, и в случае, если покойница раскололась, меня, по идее, давно уже не должно быть на свете! Судя по всему, возможности у этого подлеца громадные, а моральные тормоза отсутствуют напрочь... И, ежели я до сих пор дышу и дрыгаю ногами, сие должно означать следующее: либо ревнивица ничего не сказала, либо... нужно ждать ножа под ребро в любую секунду..."
Гриша поежился и нервно оглянулся по сторонам.
Продуваемая ветром кафешка по-прежнему была пуста, а смазливый юнец за стойкой, похоже, заснул стоя, убаюканный своим поганым рэпом в наушниках.
Стихия, между тем, начала постепенно стихать. Сначала ослабела яростная дробь по зеленой полупрозрачной пластмассовой крыше кафе, потом косая занавеска дождя сделалась редкой и сквозной, и, наконец, в серо-черных тучах блеснул, на глазах расширяясь, лоскуток ослепительно голубого неба.
Гриша высосал последние капли пива, вытер мокрый, небритый подбородок и посмотрел на часы. Без четверти десять. Через пятнадцать минут должна была открыться касса бухгалтерии управления культуры, где ему сегодня обещали вернуть старый должок
- гонорар за сценарий юбилейного чествования одной местной знаменитости, 80-летнего ископаемого композитора, в 60-е годы наводнявшего всю страну липучими псевдонародными шлягерами, а теперь пившего водку на заслуженном покое. Деньги причитались не Бог весть какие, но человеку, живущему на вольных литературных хлебах, не мешала никакая копейка.
Гриша тяжело поднялся и, стягивая на ходу задубевшую куртку, направился к выходу. Когда он спустился по винтовой бетонной лестнице и ступил на мокрые плиты тротуара, от дождя остались одни воспоминания, а голубая полынья в тучах превратилась в полноводное озеро, в котором плавало жаркое рыжее солнце, разом раскрасившее еще недавно серую и блеклую улицу.
Благотворное воздействие пива начало сказываться. Ноющая боль в висках рассосалась, конвульсии в желудке улеглись, и лишь тяжелая свинцовая усталость во всех членах напоминала о вчерашней вакханалии и бессонной ночи. Выздоравливающий медленно шел мимо огромных стеклянных витрин центрального книжного магазина, за которыми, словно живность в аквариуме, сновали сотни людей, набившиеся внутрь по случаю дождя и теперь устремлявшиеся к выходу. Гришин путь лежал к желтевшим на следующем квартале ложноклассическим портикам здания областной филармонии, на четвертом этаже которого располагалась централизованная бухгалтерия, где бил один из денежных ключей, уже пятнадцатый год исправно его подпитывающий.
Восхождение по крутой лестнице в душном подъезде далось ему нелегко. Сердце гулко билось о ребра, пот заливал глаза и, когда он, тяжело отдуваясь, толкнул белую хлипкую дверцу и ввалился в коридор бухгалтерии, ему снова пригрезилось студеное лекарство в зеленой запотевшей бутылке.
У зарешеченного окошка кассы в темном конце коридора уже виднелся хвост очереди человек в десять. Обнаружив это прискорбное явление, Гриша недовольно засопел и потянул на себя обитую драным дерматином дверь с табличкой "Главный бухгалтер".
- А, господин Рывкин пожаловал!
- с ехидной улыбочкой вскричала Эмма Лазаревна, завидев его.
- Имела вчера счастье наблюдать по телевизору. Телезвезда! Просто телезвезда...
- Я рад, что вам пришлась по душе наша передача,
- с трудом изобразив лучезарную улыбку, промолвил Гриша и тяжело опустился на стул.
- Для меня ваше просвещенное мнение, Эмма Лазаревна, значит чрезвычайно много...
- Какой слог, Гришенька! Не иначе имеются проблемы по финансовой части...
- Что вы, Эмма Лазаревна! Вы для меня самый авторитетный критик в этой задристанной местности. А деньги, они
- тьфу!
- Ладно заливать,
- со смехом сказала польщенная толстуха и, расписавшись, протянула ведомость.
- Берите и ступайте поправлять здоровье. На вас прямо лица нет!
- Да, что-то нездоровится,
- пробормотал он, цапнув бумажку,
- видно вчера простыл где-то...
- То-то я и вижу, что простыли... Небось, спортивный режим нарушали после марафона?
- От вас, Эмма Лазаревна, не скроешься!
- сокрушенно развел руками Гриша и, картинно раскланявшись, скрылся за дверью.
Очередь у окошка кассы выглядела весьма неприветливо и, как назло, в ней не обнаружилось ни одного знакомого. "Придется погибать в духоте",
- обреченно подумал он и осторожно дотронулся до плеча стоящей последней в очереди девушки с короткой красноватой шевелюрой.
- Извините, вы последняя?
- Наверное,
- ответила та, чуть поворачивая длинную шею.
- Стоял тут кто-то, но, по всей видимости...
И тут Гриша с удивлением опознал в собеседнице ту самую рыженькую особу, которую столь неудачно проводил домой после ужина у Пана.
- Светлана,
- шепнул он ей прямо в розовое ушко.
- Я удивляюсь, что у кого-то не хватило терпения постоять подле вас. Я согласен это делать 24 часа в сутки!
- А, господин сочинитель!
- сказала она, усмехаясь.
- Сочинитель, соблазнитель и вольный сын телеэфира...
- Последний каламбур просто великолепен. Он изобличает в вас те интеллектуальные качества, которые я не заметил в прошлый раз...
- Ну, это не удивительно,
- усмехнулась она, иронически рассматривая его помятую и небритую харю.
- В прошлый раз вы были слегка... утомлены.
- Да уж,
- смущенно отозвался Гриша.
- Вы уж простите эту пошлую икоту!
- Ничего. Наверное, кто-то вас вспоминал.
- Вероятно,
- поежился он.
- И теперь я даже догадываюсь, кто именно... Вы, кстати, по какому поводу в наших закромах?
- Случайно. Краеведческий музей заказал мне новый фирменный стиль. Я сделала его еще четыре месяца назад, и вот только теперь музейные крысы соизволили выплатить гонорар.
Игривая пикировка продолжалась в том же духе минут пятнадцать, и Гриша даже удивился, когда обнаружил, что они со Светланой стоят непосредственно перед окошком кассы, а позади слышится возмущенный рокот граждан, жаждущих отовариться денежными знаками.
- Света,
- шепнул он художнице,
- скорей получаем бабки и бежим отсюда со всех ног. Иначе культработники начнут нас бить. А это племя, не знающее жалости и снисхождения!
Когда они вышли на крыльцо служебного филармонического подъезда, с небес снова хлестал сумасшедший ливень.
- Мать честная!
- воскликнул Гриша, накрываясь так и не просохшей курткой.
- Что за погода нынешним летом: то жара аравийская, то библейский потоп...
- Ничего, у меня зонтик имеется,
- беспечно отозвалась девушка.
- Тогда давайте его мне. А сами берите меня под руку, и мы пойдем, тесно прижавшись, как Изольда с Тристаном.
- И столь же невинно?
- Света, вы в очередной раз потрясаете меня своей эрудицией!
- Наверное, вам в жизни не везло и вы имели дело исключительно с выпускницами ПТУ,
- вздохнула она.
- Так куда мы направимся, мой нежный Тристан?
- Как куда? Естественно
- кутить! Ведь мы одновременно вырвали гонорары из жадной пасти местной культуры. Преступно не выпить коньячку по этому поводу.
- Тем более, что, судя по вашему лицу, вам это жизненно необходимо...
- Грешно смеяться над больным человеком.
- Короче, куда вы меня ведете? Если в кабак
- я пас. Не переношу эти усатые кавказские хари...
- Обижаете, леди Изольда! Приглашаю вас непосредственно в полуподвальный притон, находящийся отсюда в четырех кварталах.
- Что еще за притон?
- Там располагается недурная опиумная курильня, но иногда еще и снимается кино.
- А, ваша киностудия! Мне Панов много о ней расказывал...
- Ну, так что?
- Можно рискнуть. Но, надеюсь, вы не будете выходить за рамки роли благородного кельтского рыцаря?
- Обещаю быть скромнее парализованного евнуха!
- Это уж, пожалуй, чересчур,
- мягко сказала она и взяла Гришу под руку.
- Боже мой! Да тут целый Голливуд,
- сказала Света, усаживаясь после экскурсии по студии на скрипучий диван в Гришином кабинете.
- И, как я понимаю, вся эта роскошь принадлежит вашей гоп-компании. Как же вы ухитрились завладеть этим Клондайком?
- Длинная история,
- ответил Гриша, сервируя прожженный в нескольких местах стол на колесиках, на котором Андрюша обычно занимался паяльными работами.
- Существовала долгие годы развесистая профсоюзная липа под названием "Клуб-лаборатория кинолюбителей". Номинально эта контора должна была заниматься организацией смотров-конкурсов любительских фильмов и методическим обслуживанием психов, в свободное от работы время снимающих на плохую пленку сопливых чад и любимую тещу...
- А на самом деле?
- спросила Светлана, с интересом рассматривая бесстыжий плакат на стене.
- На самом деле работники этой богадельни занимались самой беззастенчивой шабашкой, снимая жуткие часовые фильмы для председателей колхозов и честолюбивых директоров крупных предприятий, и неплохо с этого кормились. Разумеется, по меркам тех вегетарианских времен.
- А потом?
- А потом началась дядимишина перестройка, и умные профсоюзные жулики поняли, что советской эпохе наступает, мягко говоря, конец. Вот тогда они и предложили нам, тогдашним работникам клуба-лаборатории, образовать региональную общественную организацию кинолюбителей, а при ней
- хозрасчетную киновидеостудию, которая будет ее кормить. Студия снимает заказные фильмы, а заработанные средства идут на финансирование деятельности общественной организации, плюс на оплату штатных сотрудников. Чувствуете, что получается в результате?
- Совершенно бесконтрольная легальная шабашка?
- Поразительно умная вы женщина! К тому же шабашка, практически не облагаемая налогами. Общественная организация... Тыры-пыры...
- Хорошо, но какая выгода профсоюзникам?
- Объясняю популярно. Они безвозмездно передают нам помещение и часть аппаратуры, а мы регулярно включаем их в ведомости по оплате в качестве консультантов заказных фильмов. А так как заказы они добывали, в основном, сами, то подобный альянс был выгоден обеим сторонам. Теперь понятно?
- Все с вами ясно, господин сценарист!
- протянула она.
- Стало быть, я попала в гнусное разбойничье гнездо. Но это
- полбеды. Главное, что меня обещали здесь кормить и поить, а пока лишь развлекают криминальными россказнями...
- Все готово!
- воскликнул Гриша, подкатывая столик к дивану.
Такой завтрак не снился даже супруге монакского принца.
На столе, застеленном рекламным плакатом киновидеостудии "Фокус", стояла пузатая бутылка французского коньяка польского разлива, тарелка с аппетитной домашней колбасой с острым чесночным запахом, миска с крупнонарезанными помидорами , блюдце с лимонными дольками и огромный пучок зеленого лучка.
- Да, набор еще тот!
- с сомненьем произнесла девушка, критически оглядывая Гришину работу.
- Не хватает еще портвейна, сала, хрена и соленых огурцов...
- А по-моему
- замечательно,
- сказал Гриша, тайно сглатывая слюну.
- Давайте, Светочка, выпьем и закусим. А то я только сейчас вспомнил, что сегодня почему-то не завтракал.
Он налил себе и гостье по полной пятидесятиграммовой рюмке и приподнял свой сосуд.
- Давайте, Света, выпьем за удачу. Не знаю, как вам, а мне она сейчас нужна, как никогда!
- Я не против.
- Поехали!
Они чокнулись, выпили и с большим энтузиазмом закусили. Потом запоздало выпили за знакомство, потом за процветание литературы, кинематографа, книжной графики и телевидения. И в уже совершенно замечательном расположении духа Гриша в очередной раз плеснул по рюмкам и вдохновенно произнес:
- По-моему, в самый раз выпить на "ты"! Мы уже знакомы четвертый день, а до сих пор продолжаем столь чопорное общение.
- Если вы, сэр Тристан, намекаете на то, что хотите меня поцеловать, то придумали для этого не самый оригинальный повод,
- блеснула сахарными зубами рыжеволосая язва.
- Не отрицаю, что непрочь попробовать вкус ваших губ, дорогая леди,
- промурлыкал Гриша, пересаживаясь на диван и приближая свою рюмку к ее незагорелой узкой руке,
- но, согласитесь, что далее выкать тоже смешно...
Она рассмеялась, обвила его руку своей и одним глотком выпила коричневую пьянящую жидкость.
"Черт возьми,
- несколько минут спустя думал Гриша, целуя ее розовый крупный сосок, пахнущий хорошим дезодорантом.
- Ведь я мог не пойти в это дождливое утро за гонораром! Нет, теперь я не дамся никакому ножу..."
Глава 6. Свадьба в Малиновке
- А знаешь, в прошлый раз ты мне показался заурядным, самоуверенным кретином, помешанным на бабах...
Света стояла перед круглым настенным зеркалом, рамой которому служила резиновая мотоциклетная покрышка, и легкими взмахами щетки придавала надлежащую форму своим густым оранжевым волосам. За окном, задрапированным тяжелыми коричневыми шторами, снова шумел ливень, и маленькая, обклеенная плакатами комната в освещении настольной лампы на суставчатой лапе казалась необыкновенно уютной.
- Ага, тогда я показался тебе "кретином заурядным". А теперь каким?
- спросил с ухмылкой Гриша, двигая на столике посуду в поисках сигарет.
- Теперь, естественно, незаурядным!
Она произнесла эту реплику в той же манере иронического трепа, которой они, не сговариваясь, придерживались с первой минуты знакомства. Но, подняв голову и заглянув в зеркальный иллюминатор, Гриша внезапно уловил настороженность в движении ее глаз. Как бы скрытое опасение в уместности последней реплики в подобных обстоятельствах.
Он, наконец, обнаружил зажигалку, прикурил и подошел к девушке.
- Слушай, я, правда, произвожу дурацкое впечатление?
- он обнял ее за плечи, потерся носом об ухо и нежную кожу длинной шеи.
- Мне в последнее время самому кажется, что прохожие на улице крутят у меня за спиной пальцами у виска!
- Что ты, дурачок! Я пошутила,
- она прижалась к нему спиной и, откинув голову, влажно и медленно трижды поцеловала худую щетинистую щеку.
- Почему ты не побрился?
- Не было настроения.
- Почему?
- Так... Мутило с утра.
- Похмелье? Отмечали завершение марафона?
- Похмелье, но моральное.
На Гришу разом накатила тоска в связи с гнусностями уже произошедшими и теми, которые неизбежно предстоят. Он погладил Свету по голове, отошел к окну и приоткрыл штору. По ту сторону слегка запотевшего стекла виднелись мокрые темно-зеленые кусты сирени и толстый ствол грецкого ореха, похожий на одинокую слоновью ногу.
- А это что такое?
- послышался за его спиной голос Светы.
Он обернулся и увидел, что она сидит за письменным столом и с удивлением листает самоучитель иврита.
- Это тебе не интересно,
- ответил он с каким-то сложным чувством, которое вряд ли сам смог бы точно сформулировать.
- Изучаю потихоньку язык ископаемых предков...
- Батюшки, да ты никак еврей?
- Да, сударыня! Если это, конечно, не оскорбляет ваши национальные чувства...
- Вот дубина!
- в свете лампы блеснули ее ровные зубы.
- Я ведь и сама того же роду-племени. Так ты, барбос, значит, собираешься в дальний путь?
- Не то чтобы собираюсь, но подумываю. Впрочем, вру! За последние несколько дней у меня созрело вполне отчетливое желание
- не только дунуть из России-матушки, но и проделать это как можно быстрей.
- Можно уехать по турпутевке и не вернуться...
- Знаю. Мне родственники писали, что очень многие так и делают. Чтобы не мучаться здесь с формальностями.
- Мне тоже тетя писала...
- Так, оказывается, мы с тобой, Светка, просто две жидовские морды,
- Гриша присел на стул с другой стороны письменного стола и заглянул в ее глаза, отдающие коричневатой зеленью в свете лампы.
- Я
- небритая жидовская морда...
- А я?
- А ты
- рыжая! Расскажи мне о себе, рыжая морда. А то встречаешь девушку, влюбляешься, кувыркаешься с ней в постели и только после этого начинаешь о ней что-то узнавать...
- Правильно, нужно сначала предъявить друг другу краткие автобиографии и справки с места работы! Ты всегда допрашиваешь женщин после полного удовлетворения половых потребностей?
- Нет. Сегодня в первый раз.
- С чего бы это?
- Сам удивляюсь.
- Ну, что тебе о себе рассказать?
- она закинула тонкие руки за голову и сладко потянулась.
- Двадцать восемь лет, из служащих, образование высшее, разведена, детей нет... Четыре года работала художественным редактором в торгово-промышленной палате. Сейчас
- на вольных хлебах. Чего еще тебе, балбесу, нужно? Не привлекалась, срок не отбывала, из окружения не выходила ...
- Отчего разошлась с мужем? Изменял с посторонними женщинами?
- Ага, изменял. Только с посторонними мужчинами.
- Не понял! Он гомик у тебя, что ли, был?
- Что-то вроде,
- с легкой гримасой ответила она.
- Только это, к сожалению, не сразу выяснилось. Он у меня танцором был. В опереточном кордебалете...
- А! Ну, эту братию я хорошо знаю. У них там через одного
- "голубоватые". Специфика такая: грим, подбривания, пластика... К тому же, и традиции много значат. Если вокруг все в попку шпилятся, неудобно как-то откалываться от коллектива! Но они, насколько мне известно, жен особо не практикуют...
- А мой вот взял и женился. Правда, поначалу ничего такого я за ним не замечала. Наоборот
- влюблена была по уши. Представь: рост, фигура, как у Аполлона, синие глаза, русые локоны...
- Хватит, хватит! А то у меня уже начинается эрекция...
- Ну тебя к черту! Не буду я тебя ничего рассказывать.
- Молчу, молчу! Рассказывай, пожалуйста. Мне эта история как инженеру человеческих душ крайне интересна. И поучительна...
- Ладно. Прожила я с ним четыре года и стала постепенно ощущать в нем какие-то странные перемены. Ну, то, что он детей не хотел, это отчасти объяснимо. "Хочу карьеру сделать", то да се... Но, когда муж по два месяца не притрагивается к жене в постели, у той, сам понимаешь, неизбежно портится настроение. Ой, не хочу я тебе всю эту мутоту пересказывать! Короче, после полугода более чем странных отношений вернулась я раньше времени из командировки и застала его с другим кудрявым аполлончиком из их кордебалета...
- Это изумительно!
- захохотал Гриша.
- Старый добрый анекдот с поправкой на конец двадцатого века. Жена возвращается из командировки, а муж в это время трахается с товарищем по работе.
- Напрасно я начала рассказывать.
- Нет, не напрасно. Что потом было? Ты его турнула?
- Да, сказала, чтобы он выметался немедленно. Иначе завтра полгорода будет знать про его педерастические наклонности.
- И он ушел?
- Смылся, как миленький. А я с тех пор полгода живу, словно пришибленная. Все мне кажется, что меня вываляли в зловонной жиже, и теперь люди воротят от меня носы. Даже мужчины, по-моему, внимания не обращают...
- А я что, не в счет?
- обидчиво возмутился Гриша.
- Ну, разве что такой урод, как ты!
- Значит, я урод?
- Конечно, урод. Моральный...
- А ну, иди сюда, рыжая бестия!
- Ты, правда, меня хочешь?
- Со страшной силой.
- Предъявите доказательста!
- Сейчас предъявлю. Иди ко мне...
Субботнее утро сияло, как фальшивый бриллиант. За сутки дождь промыл город до последней веточки, и он слегка курился под еще не жаркими лучами заспанного светила.
Гриша проснулся от противных цокающих звуков и булькающего горлового урчания. На металлическом карнизе распахнутого окна раздувшийся от похоти жирный голубь склонял к сожительству худенькую и с виду невинную самочку. Он выставлял вперед распушенный зоб, неловко кланялся, вертелся и вообще сильно смахивал на комедийного гусара из какого-нибудь дешевого фильма, снятого на Одессой киностудии.
- Пошел вон, сволочь!
- буркнул Гриша пернатому развратнику, но тот лишь на мгновение остановился, блеснул бусинкой бессмысленного глаза и продолжил ритуал обольщения.
Гриша потянулся, треща нетренированными суставами, и спустил вниз худые мохнатые конечности. Некоторое время он тупо изучал свои ступни, из которых особо отвратительной ему показалась левая, а потом с кряхтеньем поднялся и, вспугнув голубей, выглянул из окна.
Двор еще не пробудился от сладкой субботней спячки, и внизу виднелась лишь неугомонная старуха по кличке Карповна, которая вперевалку несла к провисшей веревке громадный таз со свежепостиранным бельем. С клумбы за перемещением старухи следил, мерцая наглыми глазами цвета крыжовника, ничейный полосатый кот. Усы у кота были толстыми, пышными и сияли на солнце, словно алюминиевые. Из древней неисправной колонки струилась тонкая ниточка воды, на асфальте шевелилась дырявая тень от листвы старой катальпы, а из соседнего двора доносились резиновые звуки ударов по мячу и крики: "На! На! На!"
Все эти жанровые картинки Гриша наблюдал уже около двух лет, с тех пор, как выменял себе паршивую однокомнатную квартирку в старом фонде после склочного развода с Тамарой. Он зевнул, еще раз с хрустом потянулся и потащился под душ.
Поскуливая под холодными струями, он окончательно просыпался и старался настроить себя на бодрый лад. Для этого следовало вообразить нечто приятное и бодрящее. Сначала он вспомнил, что его не сегодня-завтра может настигнуть облеченный властью маньяк. "Нет, не то!
- подумал он и отчаянно замотал головой.
- Случилось же недавно что-то хорошее и радостное... Е-мое, Светка! Теперь у него есть Светка!"
Он сразу вспомнил все подробности вчерашнего дождливого дня, и мышцы мгновенно переполнились звенящей молодой радостью. Он выключил воду и, схватив колючее полотенце, принялся зверски растирать тело.
- Не надо печалиться! Вся жизнь впереди,
- фальшиво пропел он строчку из шлягера пятнадцатилетней давности и, вставив вилку в розетку, начал ежеутреннюю схватку с окаянной щетиной.
Рыжую голову Светы он заметил еще из окна троллейбуса. Девушка сидела на каменном парапете маленького фонтанчика в глубине сквера и тревожно поглядывала в сторону остановки. На часах было без пяти десять, но она, судя по всему, пришла заранее и теперь ждала его с явным нетерпением.
- Привет, рыжая!
- Здравствуй, худой!
- Не-ет, такой эпитет мне не нравится.
- Но ты же действительно худой!
- Но это же не главный мой показатель. Ты бы могла сказать: "Здравствуй, худой и красивый!" Или: "Приветствую тебя, худой и гениальный!"
- Приятно видеть человека, который так замечательно к себе относится,
- насмешливо прищурилась Света.
- А что это у тебя за акушерский саквояж?
- Видеокамера "Панасоник М-5",
- ответил он, похлопывая по твердому боку чемоданчика.
- Хочу запечатлеть наши юные и прекрасные тела на пляже.
- Это еще зачем?
- Знаешь, начал потихоньку снимать друзей и пейзажи. На всякий случай...
- На случай чего?
- На случай отъезда.
Девушка едва заметно сдвинула тонкие рыжеватые брови.
- Значит, я тоже имею шанс попасть в число покинутых, но милых вещей ?
- С вами, гражданка, сложней.
- А именно?
- Но ты же, если я правильно понял, тоже подумываешь об Израиле...
- Но это еще... В общем, хватит об этом! Мы идем на пляж или нет?
Гриша заметил, что у нее внезапно улучшилось настроение. Они свернули на улицу, которую при Горбачеве превратили в пешеходную аллею, закрыв движение и замостив серой продолговатой плиткой. Улица имела крутой наклон к реке, и спускаться по ней в густой тени растущих по обе стороны столетних платанов было необыкновенно приятно.
- Когда я был совсем маленьким, мы с отцом часто ходили по этой дороге купаться.Тогда здесь тоже не было асфальта.
- А что было?
- Булыжная мостовая, и по ней часто проезжали подводы.
- Это что, до революции еще было? Я даже не предполагала, что связалась с такой ископаемой личностью!
- А что ты думаешь. Я ведь старше тебя на десять лет!
- Я и говорю, что люди столько не живут...
- Молчи, нечестивица!
- он в шутку обхватил ее за шею, притянул к себе и вдруг, впервые за многие месяцы, почувствовал себя сильным, молодым и способным на веселые глупости.
Весь примерно трехкилометровый аппендицит затона был усыпан по берегам отдыхающими, словно конфета
- муравьями.
- Нет, здесь купаться невозможно!
- сказал Гриша, недовольно оглядывая месиво из голых спин, волосатых животов, полотенец, газет и бликующих на солнце защитных очков.
- Лично мне этот пейзаж сильно напоминает мясной ряд на рынке. Даже запах какой-то похожий...
- Да, народу многовато,
- согласилась Света.
- Может, пойдем на текучку?
Этим термином в их городе традиционно именовалось основное русло реки, в отличие от многочисленных затончиков, ответвлений и остававшихся после весеннего половодья маленьких озер, где, в, основном, и купались страдающие от зноя горожане.
Утопая в песке, Гриша со Светой миновали пляжные каракумы и вступили в тень старых тополей парка, тянувшегося от затона до берега реки. Парк располагался как бы на полуострове и когда-то был обычной диковатой рощицей, посещаемой лишь рыбаками днем и жаждущими уединения парочками ночью. Но лет десять назад тогдашнему градоначальнику после очередного прилива мочи к головному мозгу вздумалось разбить на этом месте парк, посвященный годовщине Победы. Рощу моментально разворотили, расчленили асфальтовыми дорожками и через каждые сто метров водрузили посреди газонов танки, самоходки, гаубицы и тому подобные устройства для истребления рода человеческого. В одном месте, на мелководье затона, даже утопили небольшую подводную лодку. Ее ржавая рубка и краешек корпуса торчали из зеленоватой воды, как плавник спилберговской механической акулы, и редкий хулиган мог отказать себе в удовольствии запустить в эту реликвию пустой бутылкой из-под только что выпитого портвейна.
Кроме механических орудий убийства в парке соорудили еще одну достопримечательность. А именно: колоссальную железобетонную трибуну, изукрашенную звездами, знаменами, серпами, молотами и колосьями до такой степени, что сравнительно небольшие барельефы трех канонических вождей выглядывали из их чащи с робкой надеждой, словно туристы, наконец-то выбравшиеся на шоссе после многих часов блуждания по болотам. По замыслу архитекторов, с этой циклопической трибуны седовласые ветераны должны были в юбилейные дни вещать о былых сраженьях многотысячным толпам молодежи, для коих на месте вырубленных деревьев вымостили огромную площадь. Но эта похвальная традиция, увы, не привилась, и громадную заасфальтированную площадку пристрастились использовать начинающие автоводители, выписывая на ней неуверенные восьмерки, овладевая навыками торможения, переключения передач и парковки.
Гриша и его спутница сейчас как раз и приближались к этому "ходынскому полю", когда с удивлением услышали за деревьями мощный гул голосов, похожий на ропот футбольных болельщиков перед началом матча.
- Слушай, да здесь никак очередной митинг!
- присвистнул Гриша, вглядываясь в мелькавшую между стволами тополей пеструю толпу на площади.
- Интересно, кому это не лень заниматься политикой в этаком пекле? Не иначе, коммуняки! Вот неугомонное племя...
- Это казачки,
- сказала Света, когда они приблизились к толпе еще на несколько шагов, и стали отчетливо видны сверкающие газыри и курчавые папахи людей, стоящих на трибуне.
- Впрочем, нет. И коммуняки тоже...
Теперь, когда они вышли на саму площадь, обнаружилось, что она на четверть запружена гомонящими людьми, очень похожими на киномассовку. Причем возникало ощущение, что снимаются сразу два фильма. Один
- на революционную тему, а другой
- на этнографическо-комедийную. Основную часть героической массовки составляли пожилые суровые люди, у многих из которых блеск наградных колодок рифмовался со стальным сиянием металлических зубов. Некоторые торжественно сжимали в руках древки алых знамен, а два кряжистых старикана каменно застыли, поддерживая провисший транспарант с надписью: "А паразиты
- никогда!".
Другая часть митингующих была гораздо моложе, пьянее, и их разномастная казачья сбруя, перемешанная с мундирами неведомого воинства, с покушением на форму то ли врангелевской, то ли деникинской армии, сразу вызывала в памяти развеселые мюзиклы типа "Свадьбы в Малиновке" и "Неуловимых мстителей".
Между этими двумя определяющими массами виднелась не сразу заметная, но весьма активная группа совсем молодых парней в черных рубахах с черными же стягами, на которых неясно белели непонятные значки.
- Э, да тут весь зверинец!
- невесело протянул Гриша, с неудовольствием чувствуя, что ладонь, сжимавшая ручку чемоданчика, внезапно сделалась влажной.
- Никак не могу привыкнуть к этим сборищам,
- тихо проговорила Света, беря его под руку.
- Все время кажется, что сейчас они либо рассмеются и сбросят свое тряпье, либо пойдут кого-то убивать...
- Второе, к сожалению, более вероятно. Давай подойдем поближе. Я хочу запечатлеть эти рожи для истории.
- Не надо! Это опасно. Ты же видел по телевизору, как на таких митингах относятся к телерепортерам!
- Не бойся,
- усмехнулся Гриша.
- Если что
- мы с тобой снимаем фильм о возрождении доблестного казачества. У нас, кстати, есть в плане заявка на такой шедевр от Общества охраны памятников...
Они подошли к самой трибуне, и Гриша, расчехлив камеру, принялся оглядывать лица окружающих. Внезапно он прыснул, а потом отвернулся и мелко затрясся, с трудом сдерживая смех.
- Что с тобой?
- Света потянула его за рубашку и попыталась заглянуть в лицо.
- Подожди! Ой, я сейчас умру,
- с натугой проговорил он, давясь от смеха.
- Видишь вон того сопляка в черной гимнастерке с шевроном? А рядом старого казачину в белой папахе? Да, этого. С бородой!
- Ну, вижу.
- Так вот, один из них работает в кафе барменом и вчера продал мне из-под полы две бутылки пива на опохмелку, а второй
- в конце семидесятых был вторым секретарем обкома партии! Ай, красавцы! Соратнички... Дай-ка я их сниму для потехи.
Гриша поставил камеру на плечо и медленно повел стволом объектива по окружающей их толпе. Внимания на него пока никто не обращал, и он, пользуясь этим, начал медленно двигаться среди участников митинга, запечатлевая десятки физиономий. Света медленно шла за ним следом. В ее руке болтался пустой чемоданчик от камеры, и ей больше всего на свете хотелось поскорей выбраться из этого дикого сборища ряженых идиотов, добраться до пляжа, раздеться и броситься в освежающую прохладу реки.
Таким манером они пересекли толпу поперек и теперь оказались с левой стороны трибуны.
- Достаточно,
- сказал он, выключая камеру.
- Ты заметила надпись на майке у одного урода?
- Нет.
- Да ты что! Поэтический шедевр. "Жид вонючий, я с тобой выхожу на смертный бой!" Я снял. Потом, дома, продемонстрирую...
Митинг, между тем, все еще не начинался. Было заметно, что обстоятельство сие не способствует дисциплине собравшихся. Над толпой летал уже отчетливый матерок, и время от времени слышались крики: "Пора начинать!" и "Какого хрена стоим без толку?"
Рядом с Гришей, в тени трибуны, остановились двое мужчин распорядительного вида в костюмах и при галстуках.
- Может быть, еще раз позвонить в приемную?
- спросил один, нервно щелкая зажигалкой.
- Сколько можно!
- вскинулся второй, выкатывая голубые бешеные глаза.
- Я три раза звонил, и эта секретутка каждый раз говорит одно и то же: "Помощник мэра отсутствует. Поехал в аэропорт встречать делегацию голландских бизнесменов".
- Не прилетают сегодня никакие голландцы!
- зашипел первый.
- Я проверял по своим каналам. Крутит что-то Андрющенко. Крутит, падла! Хрен с ним. Нужно начинать митинг...
У Гриши уже второй раз за этот день позорно вспотели ладони и неприятно задергалось веко. Эти люди говорили о человеке, которого он в даный момент меньше всего хотел бы видеть на одном квадратном километре с собой. Похоже, что именно из-за него задерживается этот костюмированный шабаш.
"А любопытно, почему эта тварь не приехала на митинг?
- подумал внезапно он.
- Не из-за того ли, что не знает, в какой момент и где выплывет страшная видеозапись? Затаился, сволочь. И политика уже ему не в радость..."
Один из мужчин, беседовавших о помощнике мэра, задрал в это время голову и принялся подавать начальственные знаки стоящим на трибуне соратникам. Гриша рефлекторно вскинул камеру и нажал на кнопку, фиксируя его деятельность.
- Россияне! Православные братья!
- взревел над головами усиленный мощными динамиками голос.
- По поручению казачьей рады и других патриотических организаций города разрешите открыть наш митинг!
Гриша плавно перевел камеру на говорившего и с изумлением увидел в кадре старого своего знакомого, бородатого доцента с кафедры фольклора местного университета, наряженного в курчавую генеральскую папаху.
- Патриоты! Кругом сплошные патриоты, мать их за ноги!
- со смехом сказал он Свете, не отрывая глаза от видикона и совсем позабыв, что они окружены людьми.
- Что ты сказал, паскуда?
- услышал он внезапно за спиной хриплый хмельной голос и тут же почувствовал болезненный толчок между лопаток.
Он развернулся и, не прекращая снимать, поймал в кадр нападавшего. Это был огромный мужик с красной распаренной рожей в узкой гимнастерке с неясными орденами.
- Глядите, люди!
- орал красномордый,
- Какая-то черножопая сука патриотов русских лает и фотографирует к тому же!
Стоящий рядом с ним широкоплечий опереточный казачок с горящим окурком в редких пшеничных усах резко вытянул руку и полез пятерней на объектив.
- Гриша, пошли отсюда!
- взвизгнула Света и вцепилась ему в руку.
- Спокойно!
- сказал он, снимая камеру с плеча.
- Не горячитесь, ребята. Фильм снимается по заказу Всесоюзного общества охраны памятников...
- Я те щас покажу памятник!
- завопил казачок.
- Я из тебя самого, падла, памятников наделаю... За бугор, небось, хочешь пленку продать? В ЦРУ? Православные, бей черножопых!
Света вцепилось в его руку еще сильней и снова пронзительно взвизгнула.
- Не отставай от меня!
- шепнул Гриша и, резко рванувшись назад, стал продираться мимо трибуны к выходу из толпы.
- Серега, а ну держи его!
- послышался за их спинами голос красномордого.
- Его и блядь его рыжую!
Их не догнали сразу только из-за страшной толкучки на площади. Когда Гриша, держа камеру в левой руке, правой вытащил из толпы насмерть перепуганную Свету, два их преследователя все еще с руганью прокладывали себе путь в двух метрах позади.
- Скорей отсюда,
- крикнул Гриша,
- а то, не дай Бог, разобьют камеру!
Они бросились бежать между деревьями по направлению к пляжу, слыша за спиной приближающиеся топот и мат рассвирепевших черносотенцев.
"Нужно останавливаться и драться,
- понял Гриша.
- Все равно с чемоданом и с камерой от них не убежишь..."
Он резко притормозил и вильнул в сторону, пропуская вперед пыхтящего красномордого патриота, как ни странно, опередившего более легкого казачка.
- Держи!
- крикнул он Светлане, передавая ей в руки камеру.
- Не бойся. Тебя они не тронут!
Он поднял руки и выставил вперед левый кулак, ожидая нападения.
- Ну, иди! Иди сюда!
- прошипел он пузатому противнику.
- Сейчас ты у меня похудеешь...
Красномордый налетел, как вепрь, но Гриша успел увернуться и влепить противнику слева в ухо. Почти в тот же миг он получил сильнейший удар в челюсть от подбежавшего казачка и, не устояв на ногах, под истошный крик Светы полетел в колючий куст дикого шиповника.
"Ну, приехали,
- обреченно подумал он, пытаясь вырваться из колючих объятий.
- Сейчас отметелят ногами. Хоть бы девчонку с камерой не тронули..."
Между тем крик ее резко оборвался и сменился каким-то зловещим уханьем и звуком падения тяжелых мягких предметов. Когда Гриша, весь исцарапанный вскочил на ноги, на траве под деревьями, подвывая, корчились два его поверженных супостата, а над ними, придерживая Свету за локоть, стоял невысокий, очень ладный паренек с длинными русыми волосами, стянутыми за плечами в узкую косицу.
- Ребятишки,
- сказал он, массируя ладони,
- надо сматываться. Пока не началось...
Глава 7. Хрустальный гроб
Перед дверью он остановился и некоторое время хмуро глядел на кнопку звонка. В квартире был на полную громкость включен телевизор, из которого вперемешку с музыкой неслись насморочные голоса. Гриша пригладил волосы, обреченно вздохнул и коротко позвонил.
На звонок никто не отреагировал. Скорее всего, его просто не услышали из-за телевизионного рева. Гриша надавил пальцем на черный пластмассовый бугорок, похожий на бородавку, и принялся сигналить, не переставая.
Минуты через полторы за дверью послышались поспешные легкие шаги, и она резко распахнулась.
- А, это ты, папка!
- произнесла Нинка, неохотно улыбаясь.
- А я думаю: кто-то звонит, или мне кажется...
- Привет,
- сказал он, обнимая дочку и проходя вместе с ней в квартиру.
- Как тут вообще можно что-либо услышать? Ты бы сделала звук потише...
Нинка скорчила гримасу, но все же мазнула по воздуху пультом и убавила громкость. На экране тем временем под довольно бодрую музыку умело раздевалась красивая женщина. Приглядевшись, он опознал и актрису, и фильм.
- Ого, "Девять с половиной недель"! А тебе, девушка, не рано смотреть такие вещи?
- Подумаешь, я его уже в третий раз смотрю!
- пренебрежительно ответила наглая Нинка и выдула из губ большой розовый пузырь жвачки.
- У мамы на кассетах еще и не такое есть...
Тут только Гриша сообразил, что дочь смотрит не телепрограмму, а видеокассету. Отсюда и гнусавый, гайморитный прононс переводчика. Они ведь в совсем недавние времена озвучивали контрабандную видеопродукцию, цепляя прищепку на нос. И правильно делали, ибо некоторые неудачники всего пару лет как освободились из тюрем, где томились за один только групповой просмотр этих самых "Девяти с половиной"...
Он оглядел комнату и понял, что за те восемь месяцев, которые он отсутствовал, в ней произошли эпохальные перемены. Появился не только видик, но и черный японский телевизор, возле тахты тоже маячило нечто большое стерео-заморское, а под потолком завис чудовищный хрустальный монстр, которому в самый раз украшать собою сорокаметровую гостиную купеческого особняка в каком-нибудь тысяча восемьсот косматом году...
- Откуда сей экспонат?
- спросил Гриша у дочери, которая, сосредоточенно жуя, наблюдала за тем, как Мики Рурк принюхивается к трусикам Ким Бессинджер.
- Дядя Костя принес.
- Дядя Костя? В одиночку? Могучий, видимо, он человечище...
Гриша с неудовольствием отметил про себя, что упоминание о былинном "дяде Косте" неприятно его покоробило, хотя развелись они с Тамарой полтора года назад по обоюдному согласию. Да и последние годы их совместного существования никак не могли навеять розовых настальгических воспоминаний. А вот поди ж ты...
- Где мама?
- Сказала, что придет через полчаса.
- Она по-прежнему во Дворце работает?
- Гриша попытался отвлечь Нинку от экрана, где происходили вещи, при взгляде на которые у великого педагога Надежды Константиновны Крупской определенно лопнули бы базедовые очи.
- Не-а,
- ответила девчонка и нетерпеливо дрыгнула стройной худенькой ножкой в голубых джинсовых бриджах.
- Она теперь там не работает.
- А где?
- Нигде. В Турцию за шмотками плавает. С дядей Костей...
"А, понятно,
- криво усмехнувшись, подумал он.
- В "челноки" подалась Тамарочка. Что ж, возможно, это самая подходящая для нее деятельность..."
В течение десяти с половиной лет их совместного существования Тамара лишь однажды меняла место работы. Года два она просидела в районной детской библиотеке, а потом, до самых последних времен, служила методистом в громадном областном Дворце пионеров. Впрочем, в девяностые годы это заведение стало называться как-то по-иному. В связи с исчезновением самих юных ленинцев.
Чем Тамарка там занималась, он не ведал до сих пор. Вероятно, писала инструкции по методике вывязывания алого галстука. А может, сценарии торжественного разведения и тушения отрядного костра...
- Ты, кстати, как учебный год завершила?
- строго спросил он, внезапно вспомнив об отцовских обязанностях.
- Нормально.
- Молодец! Я тебе подарок по этому случаю принес,
- он развернул пакет, который все это время держал на коленях, и вытащил нарядные розовые кроссовки румынского производства.
- Держи, Нинуха.
- Спасибо, папочка,
- ответила та, на миг отрываясь от экрана.
- Поставь на стол. Мне дядя Костя настоящий "риббок" недавно привез. А эти мне как раз подойдут для трудового лагеря...
Гриша не успел отреагировать на эту замечательную реплику, потому что входная дверь хлопнула, и в комнату с пакетами в руках влетела Тамара.
- Нинка, мне никто не звонил?
- крикнула она, бросая шуршащую поклажу на тахту.
- Да сделай, ради Бога, эту порнуху потише!
Тут она наконец заметила Гришу, и лицо ее сразу приобрело кисло-сладкое выражение.
Выглядела Тамара весьма соблазнительно. При достаточно узкой талии она еще больше раздалась в бедрах , груди, казалось, стали намного пышней, и поэтому обтягивающие кремовые лосины вместе с сильно декольтированной коричневой маечкой лишали, вероятно, каждого встречного турка сна и покоя дней на десять. С лицом дела обстояли похуже. Нет, она по-прежнему была хороша со своими кукольными синими глазами, полными губами, чуть вздернутым носом и густой гривой темно-русых волос. Но... чересчур уж красна была помада, слишком тяжелы от туши ресницы, безвкусно ярок слой румян на щеках...
"Настоящая официантка из "Интуриста",
- с ужасом подумал Гриша.
- И эту пошлую бабу я ревновал, пытался заставить читать хорошие книги, любил по пьяной лавочке покусывать за мясистый лобок..."
- Привет! Сто лет живьем не видела,
- она плюхнулась в кресло, закинула ногу за ногу и вытащила сигарету.
- Все по телевизору да по телевизору... Как живешь? Все шакалишь с Иоганычем? Воробей еще от водки не сдох?
- Сколько вопросов сразу! Из этого вытекает, что ответы тебя совершенно не интересуют...
- Ты угадал,
- Тамара красиво затянулась и выпустила из ярких губ узкую, длинную струю дыма.
- Должна же я выполнить ритуал вежливости. Надо же о чем-то говорить, раз уж ты пришел. Не спрашивать же о твоих бабах! Хотя меня и это не особо волнует...
- Есть разговор,
- молвил Гриша, тоже вытаскивая сигарету.
- Может, пойдем на кухню?
Она неохотно поднялась и, виляя бедрами, вышла из комнаты. Гриша щелкнул Нинку по носу и поплелся следом.
- Значит, собрался уматывать?
Лицо у Тамары после его краткого сообщения налилось кровью, как-то разом потеряло форму, расплылось и потрясающим образом стало похожим на беконное рыло ее мамаши, при воспоминании о которой у Гриши сразу зачесались кулаки.
- Да, я твердо решил репатриироваться.
- Что ж ты там делать-то будешь? Дерьмо черпать? Там ведь твои сценарии и кабацкие песенки уже не проканают! Да и таких клоунов, как ты, уже, небось, понаехала не одна тысяча...
- Поначалу, может, и в дерьмо придется нырнуть. А потом, я думаю, можно что-нибудь и по специальности присмотреть. Тетка пишет, что сейчас там русскоязычных газет около десятка, есть радиоканал, о телевиденье стали заикаться...
- А как же родина, друзья, мы с Нинкой, наконец?
- Тамарка повысила голос и бросила горящий окурок в гору грязной посуды, громоздящейся в мойке, словно скифский могильник.
- Ты, значит будешь там обжираться апельсинами, а мы с дочерью должны пухнуть с голоду?
- Во-первых, я буду регулярно высылать вам валюту,
- стараясь не раздражаться, ответил он,
- И потом, я вижу, что не очень-то вы и пухнете с голоду... Полон дом аппаратуры, Нинка от румынских кроссовок нос воротит, ты из Турции, по слухам, не вылазишь! Опять же какой-то замечательный дядя Костя у вас появился...
- Не твое собачье дело, что у нас есть и кто появился!
- совсем уже по-базарному взвизгнула Тамарка.
- Да, живем не хуже других! И не воруем
- зарабатываем честным бизнесом. А с кем в постель ложиться, это уж позволь мне самой решать. Между нами, как мужчина ты этому "дяде" и в подметки не годишься!..
- Ты не представляешь, как я в этом смысле за тебя рад!
- расплылся в издевательской ухмылке Гриша.
- Наконец-то ты нашла себе достойного жеребца. А то я уже боялся, что дело закончится каким-нибудь сенегальцем из сельхозинститута...
- Ах, вот ты как заговорил!
- бывшая супруга поджала пухлые губы и прищурила васильковые глазки бальзаковской куколки.
- Так знай, скотина, моей подписи на выезд в свой вонючий Израиль ты не получишь! А то, что тебя без согласия бывшей жены не выпустят, я знаю на сто процентов. Специально выясняла! Будешь здесь сидеть, как миленький, и бабки нам исправно платить... А остроты про сенегальцев я тебе еще припомню. На коленях будешь ползать и ноги мне целовать...
- А вот этого ты не видела?
- Гриша резко вытянул руку и продемонстрировал Тамарке красный от напряжения кукиш.
- Не дождешься, госпожа торговка, чтобы я перед тобой выстилался! Через месяц ноги моей в этой сумасшедшей стране не будет.
- Посмотрю я, как это у тебя получится,
- ухмыльнулась она, закуривая новую сигарету.
- Кукишами своими худосочными, кстати, не особо размахивай. А то явится сейчас Костик и свернет твою тонкую еврейскую шею. Он у меня парень крутой. Университетов не заканчивал, но килограммов на сто тянет...
- Центнер, говоришь, весит?
- в притворном ужасе спросил Гриша, с трудом преодолевая желание залепить размалеванной стерве в ухо.
- Везет же людям! Одного только не пойму, как вы с ним кувыркаетесь в стандартной кровати. В тебе ведь тоже, поди, сейчас пудов пять? Не ровен час
- разнесете мебель в пароксизме страсти!..
- А ну, пошел вон, жидовская харя!
- Ухожу, ухожу,
- ласковым шепотом пробормотал Гриша, медленно направляясь к выходу.
- Только не надо, сударыня, так нервничать. Это может испортить поросячий цвет ваших пухлых великоросских ланит!
- Урод длинноносый! Импотент чертов!..
Гриша открыл дверь и послал этой совершенно незнакомой вопящей жирной бабе смачный воздушный поцелуй.
- Пламенный привет дяде Косте и всему остальному турецкому народу!
- пропел он и аккуратно прикрыл за собой дверь.
Андрей, как и было договорено, сидел в сквере на скамейке возле круглого бассейна, в центре которого бил фонтан, сотворявший из сверкающих струй некое подобие водяного цветка. Вокруг мраморного парапета бегала под конвоем бабушки ангелоподобная малышка в льняных кудряшках и пугала жирных неповоротливых голубей. В самом же бассейне с воплями резвились два голых, похожих на чертенят, цыганенка.
Андрей с улыбкой смотрел на эту идиллию, подтверждающую дуалистическую концепцию мирозданья, и барабанил пальцами по кофру, стоящему на коленях. Он был одет и причесан точно так же, как и вчера, во время стычки с казачками на затоне.
Гриша обошел скамейку, за которой стоял уже с полминуты, и сел рядом с Андреем.
- Привет, спаситель!
- с улыбкой произнес он и протянул руку.
- Я, кажется, опоздал? Извини, брат.
- Ноу проблем!
- ответил Андрей, стискивая Гришину ладонь своей стальной клешней.
- Сегодня я никуда не тороплюсь. Как Света? Оправилась от батальных воспоминаний?
- Все нормально. Я ей звонил утром: она велела тебе кланяться и еще раз поблагодарить за вчерашнее.
- А, бросьте, ребята!
- Андрей усмехнулся и лениво махнул рукой.
- Сегодня я вам помог, завтра
- вы мне... Боюсь, что, если нынче нормальные люди не объединятся против этих тварей, через пару лет в России начнется такое, что и Гитлеру в сладких грезах не снилось!
- Ладно, ну их всех в задницу: фашистов, националистов, коммунистов, гомосексуалистов! Пошли лучше выпьем сладкой водочки.
- Я за! Давай посетим какое-нибудь тихое коммерческое заведение...
- К черту кабаки,
- поморщился Гриша.
- Мы сейчас пойдем ко мне в киностудию, где нас уже ждут два моих компаньона, которые, может быть, не шибко разбираются в высоких материях, но зато никогда не спутают "Столичную" с "Московской"!
- Предложение принято,
- улыбнулся Андрей и пружинисто поднялся со скамейки.
- Ведите меня, сэр, в ваше подземелье.
- Ты угадал, дорогой, это действительно подземелье.
Гриша похлопал нового приятеля по твердой мускулистой спине, и они двинулись к выходу из сквера в густой тени конских каштанов, слыша за спиной гортанные вопли купающихся цыганят.
- А сейчас я предлагаю,
- прохрипел раскрасневшийся Иоганыч,
- выпить за здоровье нашего гостя, представляющего одну из самых замечательных и свободомыслящих газет в стране! Мне лично, конечно, странно, что она до сих пор не сменила своего молодежно-коммунистического названия... Но, независимо от данного обстоятельства, я с радостью поднимаю бокал за человека. украшающего своими фотоработами ее страницы!
- Витиевато сказано,
- хмыкнул уже пьяненький Воробей,
- но не могу не присоединиться. Тем более, что ты, Андрюша, спас вчера от полного уничтожения студийную аппаратуру, с которой этот муфлон сдуру поперся на митинг...
- Ну сколько можно про это!
- возмутился Гриша.
- У нас застолье или производственное собрание? Твое здоровье, Андрюша.
Они хлопнули очередную стопку ледяной злой водки, на этикетке которой гарцевал аляповатый цирковой казачок в развевающейся бурке, и навалились на чебуреки.
- Вкус обалденный!
- московский гость расправлялся уже с пятым поджаристым лаптем, набитым сочной острой бараниной.
- В Москве такого не купишь.
- Здесь тоже,
- откликнулся, жуя, Воробей.
- Это супруга Иоганыча кулинарные чудеса вытворяет.
- И что, добровольно предоставляет их для воскресного мужского междусобойчика?
- Ну нет!
- заржал Иоганыч, топорща жесткие усища.
- Она в полной уверенности, что я поехал ублажать строителей на даче. Если бы она прознала, что ее стряпня пошла вам на закуску, меня бы просто...
- Кастрировали!
- перебил Воробей и снова набухал всем по полстакана.
- Парни, вы не слишком гоните?
- произнес Андрей, с некоторой опаской поглядывая на свой стакан.
- Я как-то не привык принимать подобные дозы в тридцатиградусную жару...
- Все будет отлично!
- успокоил Воробей.
- Солнце уже садится, температура снижается, водки навалом... И потом, нужно время от времени расслабляться. Ты вот в политике варишься; ездишь за тысячи километров провинциальных фашистов фотографировать, Гришка с Иоганычем кино о совхозных жабах в поте лица снимают. Я целый месяц в холуях у американских буржуев пробегал. Запечатлевал для истории, как они нашу дичь в плавнях казнят. И, главное, суки, гусей десятками бьют, а жрут только свои консервы! Егеря уже не знают, куда битую дичь девать. Собакам скармливают...
- А почему не продают?
- поразился Андрей
- Кому?
- махнул рукой Воробей.
- Кругом одни камыши...
Они в очередной раз звякнули посудой и опрокинули в глотки по сто граммов сорокаградусного зелья.
Духота брала свое
- всех начало постепенно развозить. Воробей уже несколько раз предлагал вызвать по телефону каких-то замечательных "девочек", а Иоганыч, приобняв столичного фотокора, принялся выспрашивать о кремлевских сплетнях и о преимуществах кунг-фу над прочими стилями восточного мордобоя.
Гриша тоже уже достаточно осовел. Он подпер щеку ладонью и, дымя сигаретой, наблюдал за этими тремя хмельными мужиками, двоих из которых он знал уже лет десять, а с третьим познакомился лишь сутки назад. Его никак не оставляло воспоминание о разговоре с Андреем после того, как они бегом покинули злополучный парк и сели перевести дыхание в беседке одного из окрестных дворов.
- Черт! Теперь мне туда возвращаться нельзя,
- огорченно произнес неожиданный спаситель, заново увязывая растрепавшуюся косицу.
- Куда?
- спросила Света.
- На митинг.
- А зачем тебе туда опять?
- Я ведь на работе,
- усмехнулся он.
- Меня специально командировали из Москвы, чтобы я заснял казачью манифестацию. Редактора очень интересовал один чиновник из мэрии, теневым манером возглавляющий ваших националистов. Осведомленные люди в столице намекали, что это о-очень не простой человечек. Я с ним дважды переговорил накануне по телефону и условился встретиться на митинге. И вот теперь две накладки. Во-первых, он почему-то не явился. Во-вторых, я влез в незапланированный мордобой...
- Извини, брат!
- усмехнулся Гриша.
- Это мы тебе подгадили.
- Ерунда,
- махнул рукой фотограф.
- Эту мразь хочется метелить 24 часа в сутки. Тем более, что я специалист по этой части .
- Занимаешься карате?
- Кунг-фу. Попрактиковался в Афгане капитально...
- А с кем, если не секрет, ты должен был встречаться?
- Есть у вас тут такой помошник мэра по связям с мафией...
- Андрющенко?
- Э, да ты, я вижу, тоже на него глаз положил?
- Положил... Как бы он на меня чего-нибудь не положил,
- помнится, пробормотал тогда Гриша и поспешно перевел разговор на другую тему.
При воспоминании о чиновном душегубе Гришу опять пробрал тревожный тоскливый озноб, и он поспешно плеснул себе в стакан водки.
- Мужики, давайте выпьем за собственную удачу! И за то, чтобы она отвернулась от наших врагов.
- Ты, Григорий, напоминаешь мне оперного Ленского перед дуэлью!
- пробасил Иоганыч, охотно наполняя стаканы.
- Давай, дружище, споем дуэтом: "Что день грядущий мне готовит?"
- Смеешься, скотина? А может, твоему товарищу угрожает смертельная опасность? Может, меня сегодня вечером грохнут из-за угла?
- Кто тебя там грохнет!
- насмешливо протянул Воробей.
- Казачки эти ряженые? Да им в пивных по три раза на день морды бьют. Триста лет ты им нужен!
- А вот скажите мне, умники, если бы вы стали невольными свидетелями кошмарного преступления, которое совершил влиятельный человек,
- Гриша чувствовал, что он пьян и говорит лишние вещи, но уже не владел собой и не мог остановиться.
- Что бы вы сделали? Вот ты, Иоганыч, например!
- Я бы поступил, как всякий лояльный гражданин. То есть...
- Засунул бы язык в жопу и благонамеренно молчал!
- закончил за него Воробей и пьяно заржал.
- Ну зачем так, Леша!
- обиделся Иоганыч.
- Неужели я похож...
- Брось, пивная бочка! О какой лояльности ты хрюкаешь? Тем более, в такое время... Значительный, говоришь, Гриша, господин? Значит, припугнуть его надо пострашней и вылупить хорошую сумму в баксах! Что вы на меня смотрите, как Ленин на буржуазию?
- Э, бросьте, ребята!
- примиряюще произнес московский гость, обводя присутствующих тревожным взглядом.
- Что-то вы о ерунде какой-то заговорили. Давайте еще по одной...
- Это можно,
- усмехнулся Воробей.
- Только когда ты, Гришуня, все же задумаешь звонить своему клиенту, сделай это из телефонной будки. Если он такой крутой, как ты намекаешь...
Когда в одиннадцатом часу они, нетвердо ступая, выбрались из подвала на поверхность, ночной воздух заметно посвежел. Листва деревьев шумела на ветру, а на тротуаре шевелились ее дырявые тени, из-за чего он казался зыбким, как корабельная палуба.
Они стояли у самого края проезжей части и громко, пьяно переговаривались, свистя и подавая знаки каждой проезжавшей машине.
- Ты когда уезжаешь?
- спросил Гриша у Андрея.
- Послезавтра.
- Телефончик московский дашь?
- Конечно! И ты свой давай.
- И вот еще что. Не мог бы ты дать мне домашний телефон этого жука... Андрющенко?
- Пожалуйста, если тебе приспичило с ним побеседовать...
Андрюша вытащил записную книжку и при свете фонаря записал на вырванном листке три телефона.
- Это домашний, это редакционный, а это
- интересующего тебя человека. Только,
- фотокор на секунду смолк и добавил тихо, но очень значительно,
- хорошо подумай, прежде чем пускаться в опасную авантюру. Нынче время лихое. Впрочем, это твое дело...
- Спасибо за совет,
- сказал Гриша и пожал жесткую мозолистую ладонь.
- У меня есть предчуствие, что мы еще встретимся.
- Конечно,
- улыбнулся Андрюша, косясь на притормозившее такси.
- Я в этом не сомневаюсь.
Телефонная будка стояла у края мощеного плиткой тротуара, тянущегося вдоль чугунной ограды научно-исследовательского института с длинным названием, в котором было что-то связанное с сельскохозяйственной авиацией. Гриша вошел в тесное стеклянное помещение, пахнувшее, как водится, человеческими миазмами, и прикрыл за собой дверь.
Тяжелая липкая трубка неприятно холодила ухо, а палец, накручивающий диск, все время норовил попасть не в то отверстие.
- Алло,
- произнес в трубке уверенный густой баритон.
- Могу я поговорить с господином Андрющенко?
- Я вас слушаю.
- У меня есть к вам одно коммерческое предложение,
- заторопился Гриша, изо всех сил стараясь унять дрожь в голосе.
- Продается бытовая видеокассета с очень интересной записью. Мне кажется, она может вас заинтересовать...
- Ваше предложение любопытно,
- ответил голос после самой ничтожной паузы,
- но мне сейчас беседовать не совсем удобно. Вы не могли бы перезвонить по этому же номеру минут через двадцать?
- Хорошо,
- ответил Гриша,
- только...
Но из трубки уже доносились тревожные короткие гудочки.
Он вышел из будки, дрожащими пальцами вытащил из пачки сигарету и с четвертой попытки закурил. Пот струился у него по спине, волосы на лбу взмокли, а хмель волшебным образом вылетел из головы. "Куда ты лезешь?
- спрашивал он себя, медленно шагая вдоль высокой металлической ограды.
- И чего ты хочешь от этого паука потребовать? Денег? Значит, ты возьмешь у него бабки, а он будет продолжать готовить в этой стране фашистский переворот и топтать маленьких девочек?"
Гриша присел на корточки и привалился спиной к ограде. Когда сигарета догорела до фильтра, он выбросил ее и прикурил новую.
"Может, пойти в милицию?
- размышлял он.
- Нет, там у него, конечно, свои люди! Меня самого прихватят, набьют рожу и статью какую-нибудь веселенькую навесят. И тогда
- гуд бай, Средиземное море, апельсины на деревьях, Светка... Нет! Хрена с два! Я вырву у него нужную сумму и уеду из этой взбесившейся страны. Буду жить. Жить, а не разлагаться заживо!"
Грише показалось, что на этот раз в телефонной будке стало еще более душно. Он решительно снял трубку и быстро, чтобы не передумать, накрутил номер.
- Это вы?
- отозвался уже знакомый голос.
- Значит, делаем так. Завтра в девять часов вечера я буду ждать вас на ступеньках филармонии...
- Но там же полно людей!
- Вот и замечательно. Это только в кино злоумышленники обмениваются товаром на подозрительных пустырях. И потом, вы сами понимаете, что у меня нет веских оснований вам доверять. Как, впрочем, и у вас по отношению ко мне... Итак, мы встретимся у филармонии, и там вы в обмен на кассету получите от меня двадцать тысяч американских доларов.
- Пятьдесят!
- неожиданно услышал Гриша свой собственный голос и сам подивился тому, насколько он противен.
- Я хочу получить пятьдесят тысяч, ни центом меньше!
- А не жирно?
- Нет. Учитывая специфику фильма, приобретаемого вами, и возможные последствия несостыковки цен...
- Вы мне нравитесь...
- А вы мне нет. Короче. Или вы принимаете мои условия, или...
И тут Гриша услышал резкий стук в стеклянную дверцу будки. Он обернулся и увидел молодого долговязого парня с лохматой головой и круглыми ошалевшими глазами.
- Чего тебе?
- спросил он, чуть приоткрывая дверцу.
- Помоги, браток!
- вскричал лохматый, взмахивая бледными ладонями.
- У жены схватки начались, а все телефоны, как назло, не работают. Дай позвонить, пожалуйста!
- Прошу простить,
- сказал он в трубку.
- Тут человеку позарез нужен телефон. Я вам перезвоню минуты через три.
Уже вешая трубку, он услышал, как негодяй что-то громко ему повторяет, но что именно
- не разобрал.
- Спасибо, друг!
- прокричал будущий папаша, вихрем врываясь в будку .
- Век тебя помнить буду...
Гриша сунул в рот сигарету и медленно пошел по тротуару, слыша за спиной отчаянные крики лохматого: "Скорая? Приезжайте скорей! Первые роды! Первые, я говорю! Быстрее, милые!"
Улица была совершенно пустынна, и даже в маленьких одноэтажных домишках на противоположной стороне почти не было видно светящихся окошек. По дороге навстречу Грише медленно катилась машина с фарами, включенными на дальний свет. Она проехала мимо него и притормозила возле будки.
"Черт! Сейчас займут телефон,
- сердито подумал Гриша.
- Не надо было отходить". В это время позади раздались три гулких, лопающихся звука, звон бьющегося стекла и глухой, мучительный стон.
Гриша резко обернулся и увидел, как стоящая в метре от будки машина резко газанула и со страшной скоростью понеслась по улице. Он сделал несколько шагов на ватных ногах и теперь в тусклом свете фонаря разглядел ржавую телефонную кабинку с разбитыми стеклами и скорчившуюся неподвижную фигуру на полу. Трубка висела, чуть раскачиваясь, и оттуда слышались короткие, сиротливые сигналы.
Гриша вдруг не к месту подумал, что телефонная будка напоминает поставленный "на попа" стеклянный гроб.
"Там, в норе, во тьме печальной, гроб качается хрустальный",
- вынырнули из закоулков памяти затверженные в детстве строки.
Он с робостью склонился над телом и увидел две страшные черные дырки во лбу.
- Тварь, тварь!
- прорычал он, впивась себе зубами в руку.
- Жадная, трусливая сволочь...
Глава 8. Турпоездка навсегда
Запись закончилась, и на экране монитора появилась шевелящаяся серая кашица, спровождаемая шипением в динамиках.
Гриша выключил аппаратуру и несмело поглядел на Пана. Тот сидел, скорчившись в кресле и глубоко запустив обе пятерни в неряшливую дикорастущую бороду.
- Как ты мог, мудила, пойти на подобное подлое предприятие?
- начал он трагическим театральным шепотом и внезапно перешел на крик.
- Ты хоть понимаешь, в какое дерьмо вляпался из-за своей дебильной жадности?
- Не ори,
- слабо огрызнулся Гриша.
- И без того тошно.
- Ему тошно! Соглашается за паршивые три сотни баксов снимать чистой воды уголовщину, а потом еще и пускается в гнусный неумелый шантаж... Из-за тебя, между прочим, уже двух человек отправили на тот свет. Это ты хоть понимаешь?
- Почему двух? Только того парня в телефонной будке...
- А жену Андрющенко ты не считаешь? Если бы не твоя съемка, она до сих пор бесилась бы от ревности и мешала мужу спокойно трахать малолеток. Только заполучив от тебя эту проклятую кассету, она довела своего крутого супруга до самых крайних мер воздействия!
- Это была ее собственная инициатива!
- закричал Гриша, вскакивая со стула.
- Не я, так другой снял бы все это свинство. Бытовых видеокамер сейчас на руках, слава Богу, навалом!
- Камер-то много, но такого идиота, как ты, пришлось бы поискать!
- Ладно, хватит меня добивать. Я не для этого тебя сюда позвал.
- А для чего? Чтобы выплакаться в мою крахмальную манишку?
- Пан в качестве иллюстрации похлопал волосатыми лапами по своей мятой клетчатой рубахе навыпуск.
- Но я, сам знаешь, таковых не имею.
- Я позвал тебя для того, чтобы попросить совета у мудрого и бывалого человека. Чтобы хоть кто-нибудь мне объяснил, что происходит вокруг меня! Как получается, что сексуальный маньяк и уголовник становится одним из важнейших городских чиновников и главой местных фашистов? Почему эта тварь беспрепятственно пытает и убивает свою жену? И как случается, что через несколько минут после моего внезапного звонка из первой попавшейся телефонной будки туда приезжают профессиональные волкодавы и убивают случайного парня?!
Последнюю фразу Гриша хрипло проорал, брызжа слюной, и с размаху ахнул кулаком по блестящей дюралевой поверхности монтажного стола.
- Ну аппаратуру-то крушить не стоит,
- деловито пробормотал Пан, вставляя в мохнатую пасть сигарету.
- Сядь, выпей водички и внимательно выслушай меня. Если ты действительно жаждешь разъяснений и советов... Во-первых, насчет того, что происходит вокруг. Обыкновеннейшие вещи, мой милый. Происходит распад последней великой мировой империи. Половину тысячелетия разбухал этот евразийский монстр, беспрепятственно расползаясь на все стороны света и присовокупляя к славянской метрополии все более чуждые регионы. Ныне же историческая закономерность начинает брать свое. Сначала развалился "союз нерушимый", а сейчас наступает черед России-матушки, которая, по сути, точно такая же империя, как и пресловутый СССР...
- Не надо мне читать политинформацию! Всю эту банальщину я сам могу написать пятистопным ямбом и подложить под музыку какого-нибудь ресторанного шлягера. Я не могу понять совершенно определенных вещей. А именно: что творится в нашей богоспасаемой провинции?
- Да то же, что и везде!
- хохотнул Пан, окутываясь клубами дыма.
- Старая проворовавшаяся власть наложила в штаны и трусливо уползла в кусты
- пережидать смутное время. Пришли новые, которые ничем не лучше старых, и принялись воровать с еще большим энтузиазмом. Но так как проку от них нет никакого, а внешность
- наглая и раздражающая, то народные массы скоро пожелают поднять их на вилы... И вот тогда, на гребне мутной волны полуголодного бунта (во многом ими же и спровоцированного) вылезут на поверхность деятели типа уважаемого господина помощника мэра! "Маньяк и уголовник!" Гришенька, а где это видано, чтобы фашистские лидеры выходили из какой-либо иной среды!? Их вдохновители
- эти полуученые коты с университетскими комплексами неполноценности,
- те действительно из другого теста. Но они-то ведь в фюреры никогда не пробиваются. Их, мудозвонов, отстреливают по мере отпадения в них необходимости...
- Витенька, но эта свинья Адрющенко пока еще не фюрер и не президент России! Как же он может, ничего не опасаясь, устранять неугодных ему людей?
- Идиот!
- заорал Пан, теряя самообладание,
- Неужели ты не в состоянии понять, что нарвался не на обыкновенного чиновника-выдвиженца, а на одного из главарей региональной мафии? Что власть в этом вшивом городе и не менее вшивой области давно принадлежит не местной думе и не главе администрации, а корпорации теневых дельцов, фашистского подполья и спецорганов? Ты все еще не можешь врубиться, как тебя вычислили и чуть не пристукнули в случайной телефонной будке? Объясняю популярно. Когда ты позвонил Андрющенко со своим грязным предложением, он мгновенно оценил ситуацию и попросил тебе перезвонить через несколько минут. Так? Так! За этот промежуток времени, пока ты курил и подсчитывал доллары, которые тебе отвалят за жизнь несчастной несовершеннолетней дурочки, он успел связаться с кагэбешниками, и они настроили аппаратуру, чтобы засечь тот самый телефон-автомат. А когда ты снова вышел на связь, они моментально тебя вычислили и направили туда группу быстрого реагирования. Тебя, идиота, спасла чистая случайность
- появление того бедного парня и твое великодушное решение уступить ему телефон. Андрющенко ведь старался говорить с тобой подольше и пытался тебя остановить, когда ты сказал, что снова прервешься?
- Да,
- тихо ответил Гриша.
- Он что-то кричал, но я сразу положил трубку.
- Вот видишь. Он знал, что головорезы уже приближаются к месту и перехватить их не удастся... Дружище, сам того не подозревая, ты попал в шестерни жуткой мясорубки, и можно только удивляться тому, что тебя до сих пор еще не смололо в кровавую кашу!
- Ну, и что же мне теперь прикажешь делать?
- глухо спросил Гриша, нажимая кнопку на пульте и сумрачно глядя, как из продолговатой щели медленно выползает черная глянцевая боковина кассеты.
- Приползти, что ли, к людоеду на коленях с этой штучкой в зубах и, виляя хвостом, попросить прощения?
- Не поможет,
- хмуро отозвался Пан.
- Все равно ты свидетель. И кто может дать гарантию, что, отдавая матрицу, ты не наштамповал десяток копий? Нет, Гриша, выход здесь имеется только один
- немедленный драп, и по возможности
- за пределы нашего милого отечества! Ты же сам в последнее время заговаривал об Израиле. Так что пакуй чемоданы и дуй...
- Легко сказать
- дуй! Чтобы уехать на постоянку, потребуется соответствующий вызов и месяца четыре на оформление документов.
- Но ты же всю дорогу пел о том, что многие выезжают по туристистическим визам и остаются навсегда.
- Все равно бюрократические формальности займут недели две,
- воскликнул Гриша, хватаясь за голову.
- А если дела обстоят именно так, как ты расписал, меня могут взять за яйца этой же ночью...
- Подожди! Я совсем забыл из-за твоей видеодряни...
Пан поднялся, топая, вышел из монтажной и через минуту вернулся с портфелем в руке. Он щелкнул замочком и вытащил на поверхность бутылку молдавского коньяка.
- Да брось ты!
- разозлился Гриша.
- Тут вопрос жизни и смерти, а ты опять за свое...
- Не тошни!
- строго сказал Пан и, шумно сопя в бороду, принялся свинчивать головку.
- Быстро тащи стаканы и пошарь у Воробья в холодильнике. Я согласен на любую закуску, кроме рыбьего корма.
Через десять минут они уже приняли по сто граммов тепловатого изделия молдавских виноделов, и Пан, жадно вгрызаясь в длинный, сморщенный огурец, разглагольствовал на всю студию.
- Старик, когда я говорю, что тебе необходимо отсюда мотать, это вовсе не означает, что ты уже у них на крючке! Просто не надо давать им возможность выйти на тебя. Свой самый главный шанс этот подлец уже упустил, и теперь ему придется основательно попотеть, чтобы обнаружить неизвестного шантажиста в городе с почти миллионным населением.Так что не бзди и спокойненько собирайся в путь-дорогу...
Коньяк подействовал на Гришу благотворно. Прекратилось скверное подергивание левого века, дыхание стало реже, и начала потихоньку таять колючая глыба льда, которая образовалась в животе после первой же реакции Пана на его рассказ и демонстрацию видеокассеты.
- Давай еще выпьем,
- прервал он разошедшегося друга.
- Не возражаю!
- ответил тот и охотно плеснул коньяку в оба стакана.
Света медленно спустилась по замусоренным ступенькам и нерешительно толкнула обитую жестью поцарапаную дверь. Послышался противный скрип, в ноздри ударил запах непроветренного помещения и химикатов. Так обычно пахнет в маленьких городских фотоателье, где изготовляют мгновенные снимки для документов и уродливые постановочные групповые портреты приезжих селян и демобилизованных солдат.
Света прошла по вздувшемуся линолеуму темного предбанника и свернула в длинный студийный коридор. Из открытой двери монтажной слышались громкие хмельные голоса. Она сразу опознала говоривших и замедлила шаг.
- Хорошо, а что ты собираешься сделать с этим вот... вещественным доказательством?
- хрипел Пан, судя по звуку, швыряя на стол какую-то небольшую твердую вещицу.
- Уничтожу!
- пьяным голосом отвечал Гриша.
- Возьму и утоплю в первом попавшемся общественном сортире.
- А мальчики, верней, девочки кровавые в глазах танцевать не будут?
- Да пошло оно все на хер! Я по натуре не герой. И не желаю озарять местную тьму своими пылающими потрохами! Они мне еще пригодится. Для более утилитарных целей...
Не желая, чтобы мужчины заподозрили ее в подслушивании, Света вернулась к входной двери и, гулко хлопнув ею, крикнула в темноту:
- Эй, хозяева! Кто-кто в теремочке живет?
- Светочка, мы здесь!
- послышался голос Панова.
- Иди сюда, но учти, что угощать тебя уже нечем...
В монтажной она застала густо накуренную атмосферу, пустую бутылку от коньяка и двух взъерошенных приятелей с раскрасневшимися физиономиями.
- Мальчики, а вы когда-нибудь вообще работаете?
- спросила она, целуя их поочередно.
- Вы ведь числитесь соавторами, но каждый раз, когда я вижу вас вместе, на столе присутствует не печатная машинка, а бутылка с какой-нибудь отравой. Например, сегодня
- я звоню Милочке и спрашиваю, где можно найти двух известных деятелей эстрадного искусства.
- Ну, и что она ответила?
- живо заинтересовался Пан.
- Что господа Панов и Рывкин в настоящее время находятся в помещении киностудии "Фокус" и усиленно работают над сценарием грандиозного музыкально-поэтического представления, которое будет исполнено в ходе юбилея одного рыбного волжского города...
- Все верно!
- хохотнул Пан.
- Милочка, как всегда, в курсе наших дел. Мы действительно раскручиваем сейчас эту грандиозную халтуру и готовимся цапнуть жирный куш. Верно, дружище?
- Да, мы им там устроим музыкально-поэтическое светопредставление,
- хмуро отозвался Гриша.
- Они еще долго будут вздрагивать при звуке наших имен...
- Все ясно. Я просто не знала специфики вашего творческого процесса... Тогда у меня только один вопрос к господину Рывкину. Наш план относительно сегодняшней прогулки на теплоходе остается в силе или ваши литературные упражнения продлятся до самого вечера?
- Поедем, поедем!
- сказал Гриша и, обняв девушку за плечи, посадил к себе на колени.
- Сегодня нам не очень хорошо пишется. Верно, Пан?
- Отчего ж не хорошо?
- пробурчал соавтор.
- Можно сбегать еще за...
- За чем?
- расхохоталась Света.
- За лентой для машинки? За бумагой? Или, может, за гусиными перьями?
- А ну вас к черту!
- засопел недовольный Пан и принялся застегивать молнии на своей обширной сумке.
- Впрочем, гуляйте, развлекайтесь. Дело молодое... А о том, что я тебе, Гриша, говорил, подумай капитально. Время не ждет. Можно и опоздать ненароком.
- О чем это он?
- поинтересовалась Света.
- Так, ерунда,
- отозвался Гриша и со злостью кинул в свою сумку лежащую на столе видеокассету.
- Пошли на свежий воздух, а то у меня от этой молдавской дряни голова разболелась.
- А убрать за собой?
- Как-нибудь в другой раз.
- Нет, так не годится! Нельзя, мальчики, оставлять после себя такое свинство.
Света принесла из фотолаборатории мокрую тряпку и аккуратно смела в мусорное ведро все безобразные остатки снеди вместе с порожней бутылкой.
- Что я говорил,
- шепнул старый шабашник, щекоча Гришино ухо жесткой бородищей.
- Замечательная девка! Сам бы ел, кабы не годы...
Прощаясь на трамвайной остановке, он хлопнул приятеля по спине и, подмигнув, пророкотал:
- А светопредставление для волжан мы с тобой еще успеем закончить. Две недели
- весьма приличный срок...
Накануне вечером они договаривались поехать на "Ракете" на водохранилище и поваляться там на песочке до последнего обратного рейса. Но когда такси притормозило у речного вокзала, Грише внезапно пришла в голову новая идея.
- Слушай, рыжая,
- сказал он, щекоча ее за розовым ушком.
- Давай лучше переправимся на этом паромчике на другую сторону.
- Зачем?
- надула она губы.
- Я уже так настроилась покупаться и позагорать.
- Глупая, мы прошвырнемся по замечательному дачному поселку, полюбуемся на особняки наших новых хозяев жизни, а потом пойдем на реку. Там, за поселком, есть отличный пляж, не хуже, чем на водохранилище...
Света сопротивлялась недолго, и минут через пятнадцать знакомый Грише ископаемый катерок, пыхтя, вез их на своей крохотной палубе. Все было совсем как в прошлый раз. Только вместо надутой разодетой дамы, изувеченный труп которой теперь покоился на городском кладбище, рядом с ним стояла улыбающаяся Светка, и свежий речной ветерок лохматил ее апельсиновую мальчишескую стрижку.
Знакомую двухэтажную дачу с железными воротами и кустистой верандой на втором этаже Гриша заметил еще издалека. Ему даже показалось, что среди декоративных джунглей мелькнула детская фигурка. Он дернул головой, отгоняя видение, замедлил шаги и закурил.
- Да,
- потрясенно сказала Света, переводя взгляд с одной виллы на другую.
- Лихо расстроились буржуины! В городе-то это совсем не заметно. А здесь... Прямо дикий Запад!
- Дикий Восток,
- пробурчал Гриша, не сводя глаз с проклятой веранды, где ему опять почудилось чье-то присутствие.
- Не будет здесь никогда никакой благополучной Европы. Как ни старайся, все равно, либо Ирак, либо Гондурас выйдет...
По мере того, как они все ближе подходили к вражескому логову, Гришино сердце стучало все отчаянней, а лоб покрылся крупными каплями пота. Когда же они поравнялись со знакомым строением и на веранде обнаружилась какая-то девчушка в купальнике и в темных очках, с наглым видом дымящая длинной сигаретой, у него совсем потемнело в глазах.
- Подожди,
- сказал он Свете и потащил ее за разросшийся куст сирени, закрывавший их со стороны дачи.
- Давай постоим в тенечке. А то у меня от этого пекла галлюцинации начинаются.
- Это от коньяка. Нечего пьянствовать с утра! Вы с Паном вообще, я тебе скажу, одурели...
- Подожди,
- оборвал он ее, потихоньку выглядывая из-за куста.
- Видишь там, на балконе, девочку?
- Прекрасно вижу. Какая-то соплячка лет тринадцати. Видно, папы с мамой дома нет
- вот она и строит из себя внучку нефтяного короля на калифорнийской вилле!
- Нет, говоришь, папы?
- криво ухмыльнулся Гриша, не сводя глаз с дачи.
- Тут, я думаю, ты глубоко заблуждаешься... Ага, вот и нежный родитель!
В это время из декоративных бананово-лимонных зарослей вынырнул мужчина в поблескивающих очках. Он склонился над девочкой, что-то прошептал ей на ушко и, обняв за плечи, быстро увел во внутренние покои.
- Либеральный папаша,
- покачала головой Света.
- Мне за курение в ее возрасте просто надавали бы ремнем по заднице. А ты когда в первый раз закурил при родителях?
Гриша ничего не ответил. Он застыл, словно каменная баба на степном кургане, и, не мигая, глядел на опустевшую веранду.
- Гриша! Мистер Рывкин! Вам что, действительно напекло макушку?
- Идем отсюда,
- прошептал Гриша, вытирая ладонью совершенно мокрое лицо.
- Пошли отсюда к чертовой матери!..
Оказавшись на маленьком зеленом пляжике, притаившемся на берегу тенистой заводи, там, где за последними домами поселка начинался длинный прибрежный лесок, Света мгновенно сбросила с себя юбку с маечкой и, разбрасывая брызги, устремилась в прохладную прозрачную воду.
- Иди скорей сюда, дурачина!
- кричала она, резвясь, как девчонка.
- Ты не представляешь, как здесь хорошо...
Гриша медленно разделся, но не пошел в воду, а опустился на траву и, привалившись распаренной спиной к толстому ивовому стволу, стал смотреть сквозь прищуренные веки на русалочьи забавы подруги. Из головы у него не выходила курящая девочка в купальнике. В первый момент ему в самом деле показалось, что это та самая задушенная нимфетка, запечатленная на шестнадцатимиллиметровой видеопленке, в кассете, лежавшей сейчас в его сумке. Но потом он разглядел, что юная курильщица гораздо смуглей, вертлявей и... еще младше, чем предыдущая пассия любвеобильного патриота.
"Ничего он не боится, сука!
- думал Гриша, следя за выходящей из воды Светой, длинное узкое тело которой молочно блестело в капельках воды.
- Я здесь трясусь от страха, а он извращается с очередной ссыкушкой! Лижет ее, обсасывает, трахает во все отверстия...
- Иди сюда, Рыжая!
- позвал он и протянул руку.
Она, улыбаясь, подала свою, и Гриша, рывком усадив ее на траву рядом с собой, жадно поцеловал в губы.
- Гришка, ты сошел с ума,
- прошептала она, чувствуя, что его рука начала стягивать ее трусики.
- Ты что! Сюда же могут прийти...
Но он, уже ничего не слушая и бешено сопя, отшвырнул в траву нижнюю часть купальника, закинул ее восхитительно длинные и гладкие ноги себе на плечи и с каким-то звериным бешенством вонзил гудящий от напряжения авангард своей плоти во влажное податливое лоно...
Солнца уже скрылось за деревьями дачного поселка, но малиновая краска заката еще заливала часть просторного неба на рекой. Утомленный катерок приближал их к городской пристани, где уже загорелись желтые глаза фонарей.
- Светка,
- сказал Гриша, одной рукой обнимая девушку, а другой вытаскивая из сумки кассету,
- видишь эту пакость?
Они стояли, прислонившись к борту, и глядели на приближающийся силуэт старой церковки в строительных лесах, чернеющий на фоне побледневшего неба.
- Что это?
- спросила она, сразу вспоминая нечаянно подслушанный разговор.
- Это смерть моя, она съест меня.
- Слушай, тебе коньяк пить вредно! Уже столько времени прошло, а ты все...
- Хочешь, я ее сейчас выброшу в воду?
- перебил Гриша.
- Скажи одно слово
- и она на дне!
- Не знаю,
- ответила она осторожно.
- Решай сам, если это так важно.
Он несколько секунд поколебался и с тихим ругательством вернул кассету в сумку.
- Давай уедем отсюда!
- резко сказал, заглядывая девушке в глаза.
- В Израиль. Немедленно! Не раздумывая!
- В турпоездку?
- В турпоездку навсегда!
Глава 9. Пустые стеллажи
Он даже не представлял, что это будет так жутко. Все в комнате осталось по-старому, за исключением печатной машинки, которая с письменного стола переместилась в белый пластмассовый футляр, и опустевших книжных стеллажей, сразу придавших помещению вид мебельной комиссионки.
Гриша подошел к высоченной желтой конструкции из ДСП и вдохнул сложный запах клеенных опилок и пыли. Раньше, когда здесь плотными рядами стояли сотни знакомых и зачитанных книг, пахло совсем по-другому: тоже пылью, но какой-то сладковатой, школьно-конфетной.
Всю последнюю неделю он угробил на перевозку библиотеки из дома на главпочтамт. За один день упаковать и отправить такую прорву книг оказалось физически невозможно. Там, в суматошном огромном здании, пропахшем сургучом и химическими чернилами, отправкой бандеролей в населенные пункты России и прочего мироздания занимались две громадные тетки предпенсионного возраста с плечами, которым позавидовал бы даже их земляк Поддубный.
Одна, повыше, с удивительной сноровкой оборачивала бандероли в дивно шуршащую фиолетовую бумагу, а вторая, потолще, взвешивала их на архаичных весах, установленных здесь, вероятно, еще до первой империалистической потасовки.
Если бы Гриша задумал привезти сюда разом всю библиотеку, этим титаншам пришлось бы заниматься ею весь рабочий день, оставив без внимания прочих клиентов. Которые, несомненно, часа через полтора подняли бы беспощадный бунт. А если бы, не дай Бог, обнаружили на бандеролях израильский адрес, то, пожалуй, могли бы спалить почтамт дотла...
Поэтому ему пришлось всю неделю нанимать с утра такси и привозить на почту ровно такое количество книжек, которое укладывалось в пару десятков бандеролей. Таким образом, к пятнице стеллажи сиротливо опустели, и теперь ему оставалось только принюхиваться и, прикрыв глаза, воскрешать в воображении дивную картину неряшливо растасованых по полкам разноцветных переплетов.
Гриша отвернулся от стеллажей и плюхнулся в старое шаткое креслице. Левая рука автоматически прилепила к губам сигарету, а правая повисла над телефонной трубкой.
Он ведь уезжал. Уезжал, по все видимости, навсегда из родной страны, и практически никто даже не догадывался об этом! Даже ближайшие приятели...
- Конспирация!
- презрительно прошипел он и грубо закогтил телефонную трубку.
- Мотал я вашу конспирацию...
Не попадая пальцем в отверстия диска и шепча ругательства, Гриша накрутил номер и стал нетерпеливо слушать длинные гудки.
"Никого нет,
- тоскливо подумал он.
- Значит, не судьба..."
Трубку сняли в тот момент, когда он, уже отчаявшись, намеревался нажать на рычажок.
- Алеу!
- кокетливо, нараспев произнес Нинкин голосок.
- Я вас слушаю.
В квартире завывала негритянская музыка, слышались громкие голоса, смех и возня.
- Але! -нетерпеливо пропищала Нинка.
- Это кто же там сопит? Уж не мальчик ли Джони?
- Нет,
- грустно усмехаясь, ответил Гриша.
- Это не мальчик Джони. Это твой папа!
- А, это ты, папка!
- без особого энтузиазма протянула Нинка.
- Тебе мама нужна? Ее нет. Вчера поплыла в Стамбул и вернется только в среду вечером. Если шторма сильного не будет...
- А ты, значит, балдеешь по этому поводу?
- Ага,
- хохотнула Нинка.
- Ко мне тут подружки пришли, и мы смотрим мультфильмы...
- Ясненько... А про что мультфильмы: про Красную Шапочку или про Курочку Рябу? Ты, кстати, помнишь, как я тебе маленькой читал про Красную Шапочку, а ты затыкала уши, когда появлялся волк?
Гриша услышал, как там, в квартире у его дочери, раздался дружный подростковый вопль. Видимо, приветствовали кого-то вновь прибывшего. Музыка взревела еще громче, послышались топанье многих ног и заливистый разбойничий свист.
- Папка,
- нетерпеливо зачастила Нинка.
- Тут очень интересное место показывают. Давай поболтаем в другой раз!
- Ладно. Давай подождем до следующего раза,
- криво улыбнулся Гриша.
- До свиданья, доченька. Будь счастлива...
Он опустил трубку, и, поднявшись с кресла, подошел к распахнутому окошку. Зажмурил веки, подставил влажное от пота лицо под едва ощутимое дуновение жаркого ветерка и внезапно с безнадежной отчетливостью понял, что никому больше в этом мире не нужен и ни одна тварь не всплакнет в случае его внезапного исчезновения. Умер Максим
- ну и хрен с ним!
Он разлепил повлажневшие веки и оглядел пространство двора. Все было до безумия знакомым. Та же толстозадая Карповна натягивала подпоркой бельевую веревку, тот же серый в полоску кот занимался ежедневной казнью блох, та же струйка воды соединяла кран с ртутно-блестящей лужицей...
За спиной взвизгнул телефон. Гриша медленно отвалился от подоконника и, поколебавшись, снял трубку. Звонил Иоганыч. Он долго нес всякий шумный вздор, пересказывал сплетни, вспоминал длиннобородые анекдоты и явно был чем-то сконфужен. Наконец он решился и, виновато вздыхая, сознался, что не сможет работать на следующем фильме.
- Почему?
- поразился Гриша,
- Приболел, что ли, герр Райнер?
- Нет,
- сконфуженно пробормотал Иоганыч.
- Мы с Воробьем в Китай улетаем. В коммерческую командировку...
- За шмотками?
- За ними, проклятыми...
- А я, значит, без операторов остаюсь?
- Извини, брат!
- жалобно гудел Иоганыч.
- Я бы предупредил обязательно, но больно уж внезапно эта поездка наклюнулась. Буквально вчера ночью Воробей звонит
- и как с ножом к горлу. Давай, говорит, ответ немедленно, едешь или нет... Но ты не горюй! Через месячишко опять начнем снимать вместе. А пока можешь Саркисьяна подключить с телевидения. Хочешь, я ему сам сейчас позвоню?
- Не надо,
- спокойно сказал Гриша.
- Я тоже решил сделать перерыв на месячишко. Слетаю к тетке в Израиль, припаду к Святой землице...
- Правда?
- обрадованно взревел Иоганыч, у которого, как видно, свалилась глыба с плеч.
- Ну, замечательно! А то я себе всю ночь места не нахожу. Получалось-то ведь, что мы оставляем тебя без работы...
- Ерунда. У меня, сам знаешь, и без кино заказов хватает...
Иоганыч воодушевился до такой степени, что выразил немедленное желание сопровождать Гришу до приморского аэропорта.
- Тебя кто везет, Пан бородатый? Скажи, чтоб непременно заехали за мной. Провожу тебя и заодно в море искупаюсь. Я в этом году, между прочим, только в Азовское окунался. Надо же и в Черном брюхо помочить!..
Зеленый военно-полевой "бобик" Пана лихо летел по трассе, по-парусному хлопая своим брезентовым верхом. Гриша сидел рядом с водителем, а на заднем сиденье вовсю резвился Иоганыч, тормоша и развлекая Свету с Милочкой.
- Отличный, Витюша, у тебя автомобиль!
- кричал он, подскакивая на жестких рессорах .
- Настоящая "антилопа" конца столетия. Сколько отдал, если не секрет?
- Я ж ее у военных выкупил,
- ответил чрезвычайно гордый своей колесницей Пан.
- Они ведь, барбосы, когда поначалу пронюхали про конверсию, готовы были что угодно по дешевке двинуть. Хоть крейсер!
- Так все-таки сколько?
- не унимался хозяйственный Иоганыч.
- Не хочу тебя даже расстраивать.
- Ну?
- Дешевле мотороллера!
- Серьезно? Так я себе тоже такой куплю. Вернусь из Китая, шмотки распродам и...
- Опоздал, соколик!
- усмехнулся Пан.
- Я полтора года назад брал. А теперь вояки одумались и дерут за такой джип, как за новую "девятку". Врубились, собаки, что такая машинка
- самый смак для фермера...
Они отъехали от города уже километров сорок, и ровная, как столешница, равнина начала постепенно переходить в кудрявое лесистое предгорье. Слева зазмеилась поросшая прибрежным ивняком узкая речка, по обеим сторонам которой то здесь, то там чернели фигурки чахнущих над удочками рыбаков.
- Эх, хорошо бы сейчас наловить рыбки, сварить вечером ушицы да похлебать ее на берегу с водочкой!
- вздохнул Гриша.
- Ничего,
- утешил Иоганыч.
- Скоро ты на Средиземном море порыбачишь. Или в том водоеме, по которому Христос пешком ходил...
- Да уж, порыбачу,
- невесело усмехнулся Гриша и оглянулся на Свету.
Та сидела бледная, необыкновенно серьезная и, не отрываясь, глядела в окно на проносившиеся мимо зеленые холмы.
Прошло еще минут десять, и пейзаж снова поменялся. Теперь уже по обеим сторонам дороги уходили вверх скалистые бока невысоких гор, а воздух постепенно наполнялся душистым запахом нагретой хвои.
Внезапно справа горный склон оборвался, и сбоку от машины побежали белые столбики, отмечавшие границу глубокого оврага.
- Слева развилка на Студеный Ключ,
- произнес Пан, значительно подмигивая Грише.
- А справа мы имеем счастье лицезреть овраг, где не так давно сложила голову жена одного нашего видного городского чиновника...
- Так это здесь было?
- спросил Иоганыч, высовывая в окно свою толстощекую усатую физиономию.
- Говорят, довольно темная история... Бабу, конечно жаль, но сам вдовец
- гад первостатейный. По слухам.
- А о чем еще говорят слухи?
- напряженно спросил Гриша.
- Слухи говорят, что не сегодня-завтра он станет главой администрации области.
- Непременно станет,
- скрипнул зубами Гриша,
- если...
- Что "если"?
- живо поинтересовался Пан.
- Ничего. Это я так...
Через полтора часа, забираясь все выше в горы, они миновали Павловский перевал и начали спускаться по серпантину к морю. А еще через час гонки сквозь субтропический лес они вырвались на шоссе, идущее вдоль морского берега, и на полной скорости понеслись на юг.
На площадь перед Приморским международным аэропортом зеленый "бобик" вырулил, когда часы на фасаде здания дальних авиалиний показывали без десяти пять.
- Каково?
- ликовал Пан, вываливаясь на асфальт и разминая затекшие члены.
- Не прошло и шести часов, как мой экипаж домчал вас до пункта назначения. Прошу учесть тот факт, что рейсовому автобусу понадобилось бы для этого почти девять часов...
- Во сколько отбывает ваш аэроплан?
- спросил Иоганыч, помогая Свете выбраться из машины.
- В половине девятого,
- ответила она, вытирая носовым платком по-прежнему белое и осунувшееся лицо.
- Отлично! У нас имеется масса времени достойно проводить наших паломников. Светочка, я вижу, что вас укачал этот зеленый ящик. Я думаю, глоток хорошего вина и пару шампуров шашлыка вернут вашему прелестному личику былую расцветку.
- Да, закусить не мешало бы,
- откликнулся Пан, потирая руки.
- Гришуня, ты помнишь, где здесь объекты частного общепита?
- Шашлычная слева за площадью,
- хмуро ответил Гриша.
- Но стоит ли пить перед полетом? Еще не пустят в самолет...
- Правильно,
- поддержала Милочка.
- Моему дураку лишь бы глаза залить!
- Не волнуйся, дорогая,
- нежно молвил Пан, склоняясь к маленькой супруге.
- Излишества нам ни к чему, но надо же друзей проводить. Тем более, что...
Но тут, получив от Милочки толчок локтем в толстое брюхо, он замолк и, подхватив гигантскую сумку Светы, быстро зашагал через площадь, на которой паслось громадное стадо жирных сизых голубей. Здоровяк Иоганыч ухватил два оставшихся чемодана и поспешил за ним. Следом налегке семенила Милочка, а позади всех шли Гриша со Светой.
- Гришка,
- шепнула она, прислонившись щекою к его плечу.
- Может, ну его к черту? Напьемся сейчас водки, опоздаем на самолет и все... Ты можешь себе представить, что через три с половиной часа мы взлетим, чтобы никогда больше не приземлиться на этой земле?
- Зачем ты сейчас заводишь всю эту канитель? Думаешь, мне не тошно от подобных мыслей? Но мы ведь уже все окончательно решили. Не нужно тормозить на полной скорости. Можно разбиться на смерть...
В маленькой шашлычной жизнь бурлила с обычной для этих мест интенсивностью. Два столика занимали жизнерадостные "лица кавказской национальности", энергично потреблявшие коньяк и жареное мясо, за двумя другими, сдвинутыми вместе, напористо и шумно пили водку загорелые парни в военной форме с треугольниками тельняшек, выглядывающих из расстегнутых воротов защитных рубах, а еще за одним, в дальнем углу, сидел со стаканом вина одинокий растерзанный мужичишка с красным испитым лицом и седой трехдневной щетиной вроде той, что произрастает на роже лидера палестинской революции Арафата.
- По-моему, здесь очень мило!
- воскликнул Пан, оглядывая заведение и приземляя сумку возле свободного столика у окошка с видом на газон с колючей агавой посреди.
- Не особо жарко, количество мух не превышает опасную для жизни норму, а запах из кухни довольно аппетитен...
- Сойдет,
- сказал Иоганыч и плотоядно пошевелил усами.
- Вы садитесь согласно купленным билетам, а я пойду оформлю заказ.
Он медленно подошел к стойке и, важно выпятив брюхо, вступил в солидные переговоры с лысым, загорелым грузином, протирающим стойку.
- Машя!
- через пару минут крикнул тот после того, как заверил Иоганыча жестами, что заказ его осмыслен и принят к исполнению.
- Семь бараньих, три свиных и большое блюдо зелени!
Сам он открыл холодильник и выставил на прилавок пять бутылок "Боржоми", три бутылки армянского коньяка и большую пластмассовую емкость "Фанты".
Минут через пятнадцать их столик можно было использовать в качестве иллюстрации к туристическому проспекту "Приезжайте на Кавказ": на длинных шампурах истекали жирным соком обжаренные куски мяса, влажно зеленела охапка лука, пламенели зернистой сердцевиной разрезанные помидоры, а соленые огурцы вызвали слюноотделение, знаменующее торжество павловской теории условного рефлекса.
- За счастливое паломничество на Святую землю!
- гаркнул Иоганыч, поднимая бокал с коньяком.
- Обратись там, Гриша, к нашему общему Богу и попроси прекратить поскорее этот российский бардак.
- Больше нашему Богу делать нечего, как рыться в вашем гойском мусоре,
- пошутил Гриша после того, как употребил рюмку.
- У него и со своим народом забот полон рот.
- Господа, обратите внимание, какие речи повел этот инородец, лишь только приобрел билет до Тель-Авива!
- с трудом проговорил Пан набитым горячей бараниной ртом.
- А что будет потом? Светка, смотри, чтобы он в приступе энтузиазма не сделал себе в полете обрезание! Это же тонкое дело. Семь раз, Светка, ему отмерь...
- Замолчи, старый дурак!
- рассердилась Милочка, и Пан тут же вкусно чмокнул ее в нос.
Снова налили и выпили. Потом еще раз.
Гриша, наконец, почувствовал, что впервые за этот день у него расслабились лицевые мышцы и пропало ощущение стальной пружины, сжатой до предела где-то в середине груди. Света тоже оживилась, раскраснелась от выпитого и уже начала поблескивать зубами в ответ на парный конферанс Иоганыча и Панова.
"Саша специально усердствует, чтобы немного подбодрить нас,
- подумал Гриша, глядя теплым захмелевшим взглядом на знакомые дружеские лица.
- А вот Иоганыч резвится от чистого сердца... Черт возьми, как я буду без них жить!"
Под воздействием коньячных паров и милого привычного трепа ему вдруг показались такими прекрасными и светлыми все тридцать с прицепом лет, прожитые на этой земле, что он испытал жгучее желание немедленно порвать дурацкие билеты и забыться в пьяном угаре за этим липким столиком, в тесной и душной харчевне.
"К черту всех националистов, демократов и сладострастных ублюдков!
- мелькнуло в голове.
- Женюсь на Светке, напишу детективный роман, заработаю кучу денег..."
Эти благостные его размышления были прерваны самым неожиданным образом.
- Мамочка моя, кого я вижу!
- послышался со стороны дверей знакомый хрипловатый голосок.
Гриша расслабленно повернул голову. На пороге в невероятно коротких джинсовых шортах и в зеленой маечке, великолепно подчеркивающей отсутствие бюстгальтера, стояла замечательная ресторанная певица Альбина Валиева.
Великолепной развратной походкой, при которой тонкий трикотаж маечки эффектно бороздился спаренной установкой твердых сосков, Альбина приблизилась к пирующей компании и поочередно чмокнула в губы Гришу и Пана. Иоганычу она дала легкий подзатыльник, Милочке сделала ручкой, а на незнакомую ей Свету вообще не обратила внимания.
За столами, где сидели солдаты и кавказцы, сначала наступила тишина, а потом по залу поползло восхищенное причмокивание.
- Как классно, что я вас тут встретила!
- заявила Альбина и шлепнулась на подставленный Иоганычем стул.
- Я только что с самолета. Курить хочу
- умираю. А табачный ларек на глаза не попадается. Дай, думаю, в этот шалман загляну. Захожу, а тут та-а-а-кие люди!
Ей тут же налили коньяку, наложили мяса в тарелку и сунули в рот сигарету. И она ухитрилась, одновременно выпивая, закусывая и пуская дым, рассказать причину своего появления здесь.
- Представляешь, Гриша, наш дружбан Митин предложил мне принять участие во всероссийском конкурсе молодых исполнителей. Хватит, говорит, петь в кабаке! Пора выходить на большую сцену. А мне
- по барабану! Лишь бы бабки шли. В кабаке, сам знаешь, тоже неплохо... Кстати, Гришечка, нужно срочно сделать две конкурсные песни! Митин сказал, что заплатит на всю катушку. Он уже звонил в Москву Крутому. Тот согласился, но только на уже готовый текст. Сделай, милый, к понедельнику!
Она уже начала примериваться, чтобы запрыгнуть ему на колени, и Грише пришлось потихоньку двинуть ее ногой под столом и показать глазами на заскучавшую Светлану.
- Да ладно!
- хохотнула мерзавка.
- Не бери в голову. Так сделаешь текст к понедельнику?
- Не могу при всем желании,
- развел руками Гриша.
- В понедельник я буду резвиться в лазурных водах Средиземного моря.
- В Италию, что ли, намылился? Или в Грецию?
- В Израиль, Альбиночка, на родину предков.
- Ну и что!
- легкомысленно откликнулась она.
- Напишешь текст прямо на пляже, позвонишь мне и продиктуешь. Ты же у нас мальчик способный...
- Нет,
- вздохнул Гриша.
- У меня там очень плотная программа. Придется вам с Митиным поискать другого автора.
- Да ты просто опупел!
- завопила скандалистка, со звоном бросая вилку на стол.
- Я с тебя, Гришка, не слезу с живого, пока эти два текста не получу!
Альбина разошлась не на шутку и непременно устроила бы получасовую свару, если бы не происшествие, коренным образом изменившее течение событий в мирной шашлычной.
- Православные! Братья-славяне!
- раздался из дальнего угла хриплый и одновременно гнусавый рык.
- Поднесите, ради Христа, стакан вина на поправку погубленного гадами русского организма!
Все посетители заведения разом смолкли и дружно уставились на молчавшего до сих пор драного мужичка, который незаметно выбрался из-за своего столика и, раскачиваясь, стоял возле стойки.
- Вина!
- хрипел тот, блуждая гноящимися воспаленными глазами,
- Дайте вина русскую душу залить. Горит душа!
Он сделал два неверных шага к центру зальчика и вдруг, запрокинув щетинистый кадык, гнусаво заныл:
- А я в Россию, домой хочу.
Я так давно не видел ма-а-аму!
- Э, дядя, кончай шуметь!
- крикнул вынырнувший из кухонных глубин хозяин заведения.
- Выпил свое и катись отсюда. Пока я милицию не крикнул...
Оборванец медленно повернул голову и уставился на грузина своими жуткими глазами.
- Гад!
- страшным голосом вскрикнул он после пятисекундной паузы.
- Ты кого ментам сдать грозишься, падла черножопая? Тут что, не Россия уже, раз всякая черкесня русскую кровь пьет?
Гриша сидел спиной к происходящему, упорно не поворачивая головы. Он всегда панически боялся подобных юродивых, которые во все времена в изобилии водились по российским вокзалам и аэропортам. Казалось, их бред непременно закончится тем, что они, исходя пеной, укажут на него грязным перстом, и потом произойдет нечто невообразимо ужасное.
- Братцы, через минуту тут будет море крови,
- шепнул Иоганыч.
- Сейчас кто-нибудь из грузинов даст ему в торец, солдатики заступятся, и понесется! Надо сваливать отсюда, пока при памяти...
- Зачем сваливать?
- удивилась Альбина, нацеливаясь вилкой на очередной кусок баранины.
- Ты чего, Иоганыч, с дуба упал? Грузаки и не пикнут. Не те времена!
И действительно, в шашлычной происходило нечто ни на что не похожее. Семеро крепких, хмельных и звероглазых брюнетов безропотно сносили оскорбительные реплики пьяного забулдыги, за одно только слово из которых они бы пару лет назад стерли его в порошок.
А юродивый, между тем, не встречая сопротивления, обнаглел окончательно. Он, пошатываясь, подобрался к окаменевшим грузинам и со стуком опустил свой стакан на их стол.
- Эй вы, дети не нашего Бога, налейте ветерану битвы за Будапешт!
- Я тебе налью, дед,
- процедил сквозь зубы молодой красивый парень с пышными черными усами на небритом лице, наливая пьяному скоту полстакана коньяка.
- Но ты заруби на своем коротком носу: Бог у наших народов
- один!
- Что ты сказал?
- неожиданно высоким голосом взвизгнул пьянчуга.
- Всякое черное говно нашего Бога лапает! Всех бы вас вместе с жидами...
И тут грузинское терпение иссякло. Усатый выкрикнул какую-то гортанную фразу и плеснул коньяком из своего стакана в гнусную пятнистую харю бомжа.
Белобрысые ребята в защитной форме сразу же, словно по невидимой команде, вскочили. Только теперь стало заметно, что это не простые ушастые недомерки очередного призыва. Каждый был под метр девяносто, с крутой шеей и мощными бицепсами, распиравшими рукава форменных рубах.
Видя такой поворот событий, грузины тоже резко поднялись со стульев и развернулись лицом к военным.
- Вот сейчас точно будет море крови,
- нахмурившись, сказал Пан.
- Давайте-ка, ребята, сматываться по-хорошему!
- Так, мне эта херня надоела!
- решительно сказала Альбина и опрокинула в рот полную рюмку.
- Нельзя в нормальном месте посидеть с друзьями...
Она шумно отодвинула свой стул и решительно направилась к двум ощетинившимся стаям мужчин. Подойдя вплотную к матерящемуся бродяге, она ухватила наманикюренными пальчиками засаленный ворот его рубахи и со всего маху залепила ему правым кулачком в ухо.
- Ты чего, падаль, тут воду мутишь?
- прошипела она, впиваясь в провокатора бешеными глазами.
- А ну вали к едрене-фене, пока я тебе твои гнилые яйца не оторвала!
И тут эта экстравагантная красотка снова с неожиданной силой вмазала паршивцу по физиономии, а затем резким движением нанесла ему сокрушительный удар коленом в пах.
Тот, согнувшись пополам, охнул и уже безо всякого сопротивления позволил разошедшейся певице дотащить себя за шиворот до двери шашлычной.
- Давай, папаша, дуй в свою Рязань!
- крикнула Альбина и очень ловко дала ему ногой под зад, от чего уничтоженный бомж, смешно мельтеша ногами, вылетел наружу и с неожиданной прытью бросился наутек.
- Вот так, мальчики,
- бросила раскрасневшаяся воительница, повернувшись лицом к обескураженным мужчинам,
- инцидент исперчен, дружба народов восстановлена и можно спокойно кушать шашлычок...
Несколько мгновений в забегаловке еще стояла напряженная тишина, а потом и солдатики, и грузины одновременно дружно расхохотались.
- Молодец девка,
- сказал усатый красавец.
- Пьем за здоровье прекрасного сильного пола!
Расслабившиеся вояки одобрительно загудели и принялись шумно разливать водку в стаканы.
- Видали?
- самодовольно спросила Альбина, усаживаясь на свое место.
- Вот так нужно разрешать межнациональные конфликты!
- Лихо!
- усмехнулся Пан.
- Тебя бы, Альбиночка, Генеральным секретарем ООН выбрать...
- А я пошла бы,
- согласилась та.
- Если, конечно, там прилично платят...
- Все,
- хмуро произнес Гриша, когда подошла их очередь на регистрацию.
- Давайте прощаться. Окончательно...
- Почему окончательно?
- гудел совершенно пьяный Иоганыч.
- Всего-то месяц делов! Приедешь, и сразу начнем снимать залепуху для общества памятников...
- Будь здоров, Иоганыч,
- пробормотал Гриша, чувствуя предательскую резь в глазах.
- Поищи на всякий случай другого напарника.
- Что?
- Иоганыч застыл с выпученными глазами, переводя взгляд с Гриши на уже откровенно плачущую Свету.
- Не понял... Да вы что, с ума сошли, идиоты?
- Отойди, недотепа,
- сказал Пан и отодвинул его локтем.
- Дай, Гришка, я тебя поцелую, паршивца!
Потом было еще много объятий, слез и богатырских похлопываний по спинам. Милочке стало нехорошо, а Иоганыч под конец просто впал в столбняк.
Одна только Альбина ни о чем не догадывалась и строго требовала от Гриши, чтобы через месяц ей были предоставлены тексты двух песен.
Уже скрываясь за поворотом коридора, уводящего его в новую жизнь, он слышал ее хорошо поставленный эстрадный голос.
- Гришка! Сукин кот!
- голосила она.
- Без текстов на мои глаза не показывайся. Ты меня знаешь. Я с тебя живого не слезу...
Глава 10. Зимние дожди
До того, как звук будильника электродрелью вонзился в его мозг, Грише снился скованный бетоном берег Касогского водохранилища и он сам, накачивающий ножной "лягушкой" черный лоснящийся бок надувной лодки. Солнце стояло в самом зените, звенели цикады, в камышах орали лягушки и ужасно хотелось пить. Питьевая вода была где-то неподалеку, но Гриша упорно продолжал работать насосом, стремясь как можно быстрее спустить лодку на воду и успеть застолбить раколовками этот свободный от конкурентов участок.
И вот уже он, медленно перебирая веслами, движется по зеркальной глади водоема. В зеленоватой воде шныряют мальки, жуки-плавунцы, какие-то страховидные личинки, а над водой носятся жирные красные стрекозы с целлофановыми крылышками. Он берет в руки первую раколовку, проверяет прочно ли пришпилен крупной булавкой мешочек, набитый черным хлебом вперемешку с чесноком. Хитрое приспособление из толстой проволоки и мелкоячеистой сетки, бултыхнувшись, уходит под воду, веревка разматывается, и через мгновение на воде подрагивает лишь белый пенопластовый поплавок. Теперь, когда через полчасика он осторожно вытянет снасть на поверхность, на дне раколовки, угрожающе вздымая тяжелые клешни, будут сидеть два-три зеленых подводных рыцаря. Он примерится и ловко ухватит первого за панцырные бока...
Но никого схватить Грише уже не удалось, потому что злая трель будильника одним махом уничтожила и летний полдень, и водохранилище, и ощущение трепещущего в руке колючего некошерного зверя. Остались только жажда и разом навалившаяся боль в виске и затылке.
Гриша разлепил глаза и со стоном заткнул глотку озверевшему будильнику. Было холодно, темно, тоскливо. Он лежал на брошенном на каменный пол сыром поролоновом матраце, а по спущенным трисам безнадежно лупил нескончаемый январский дождь.
Головная боль накатывала пульсирующими толчками. Гриша громко прочистил сухое колючее горло и прислушался. Из угла, где на тахте лежала Света, никаких ответных звуков не поступило. Тогда он, стараясь как можно меньше двигать головой, встал на карачки и медленно поднялся на ноги. В глазах мгновенно поплыли зеленые кляксы, а плиточный пол, заплясав под ногами, поехал куда-то вбок.
Гриша шепотом матюкнулся и схватился за стену. "Лучше застрелюсь, чем еще раз смешаю пиво с водкой!"
- мысленно поклялся он и нетвердыми шагами выбрался в прихожую.
Струя из крана Ниагарой ударила по залежам грязной посуды в мойке. Гриша сунул небритую физиономию под этот поток и гулко, как лошадь, принялся пить. Затем со скрипом отворил дверь в ванную, сбросил трусы и, поеживась от холода, вступил в сырой, отгороженный стеклянными стенками душевой, закуток. Предвкушая наслаждение от напора тугих горячих струй, нашарил рукоятку крана, резко крутанул его и тут же дико взвыл, ошпаренный ледяным водопадом.
- Зараза рыжая!
- завопил Гриша, пытаясь непослушными руками побыстрей перекрыть кран.
- Ты что, совсем с ума спятила?
Он толкнул дверцу косматой озябшей ногой и, оставляя на плитках индейские следы, выскочил из ванной.
- Какого дьявола не согрела воду?
- крикнул он просовывая голову в спальню.
- Сам грей, алкоголик чертов!
- послышался из темноты злой голос Светы.
- Он по ночам с какими-то тварями пьянствует, а я должна вставать в пять утра и включать для него бойлер!
- Не хочешь включать
- не включай! Но только предупреди об этом заранее, и я сам о себе позабочусь...
- Он позаботится! Позаботился бы лучше о том, чтобы не промахиваться, когда в унитаз по ночам рыгаешь!..
- Да пошла ты!
Он ахнул дверью так, что содрогнулись худосочные, шириной сантиметров в десять, стены израильской меблирашки, а под потолком замигала сиротская голая лампочка.
Накануне вечером он круто погулял в "Своей тарелке" вместе с Мариком и Пиночетом. Пока очередная окуджаба что-то с бобруйскими ужимками квакала под расстроенную гитару, они употребили три "Кеглевича" под блюдце маслин, а потом, когда к ним подсел Гном, еще литр дешевого виски.
Помнится, дальше был какой-то шум из-за обкурившейся поэтессы, беспрестанно рифмовавшей маразм с оргазмом и экстаз с унитазом. Та под конец своей декламации так возбудилась, что, взобравшись босиком на стол, поскользнулась во время заключительного двустишья: "Пусть мир идет прахом, но ты меня трахай!"и рухнула прямо на официанта с подносом.
Это событие страшно развеселило Пиночета, и он немедленно заказал по две кружки "Карлсберга" своим собутыльникам и с трудом извлеченной из-под стола жрице Аполлона.
Пиво-то Гришу и сгубило. Он и так уже еле ворочал зрачками от водки на голодный желудок, а "Карлсберг" окончательно привел к полному разрушению личности. Память сохранила лишь куцые фрагменты возвращения домой. Дворники пиночетовой машины, с трудом разметающие дождевые струи на ветровом стекле, пьяное рычание Гнома, пытающегося исполнить на иврите песню "Каше ли", и сгорбленную фигуру усатого репатрианта в яично-желтой непромокаемой куртке с капюшоном, который под проливным дождем заправлял их машину на ярко совещенной пустой бензоколонке "Паз".
- Жуткая погодка,
- сочувственно произнес по-русски Пиночет, протягивая усатому пятьдесят шекелей.
- Будь она проклята!
- прошипел тот и, сутулясь, побежал в свою крохотную стеклянную будочку.
На лестничной площадке Гриша долго давил на кнопку звонка, потом стучал кулаками и кроссовками, а когда заспанная, закутанная в одеяло Света наконец распахнула дверь, он, шатаясь, направился прямехонько в туалет, где долго и мучительно (по старому незабытому выражению Пана) "пугал унитаз"...
О продолжении водных процедур не могло быть никакой речи. В этой стране, где после девяти месяцев изнуряющей жары внезапно наступал сезон холодных дождей, не существовало ни отопления в квартирах, ни централизованной подачи горячей воды. За период длиннющего лета солнечные батареи на крышах так приучают к наличию дармовой согретой влаги, что нет никаких сил осознать ее мгновенное исчезновение и необходимость включать электрический нагреватель за час до утреннего подъема.
Лязгая зубами, он поспешно натянул джинсы, нырнул в свитер и распахнул дверцу холодильника. Из пищи имелись в наличие позавчерашние чебуреки и магазинный салат из капусты с майонезом. Спиртного не было ни капли.
От холодного душа головная боль только усилилась. Поскуливая от разрядов в затылке, Гриша с отвращением сжевал жесткий блин со слипшейся бараниной и впихнул в себя три ложки салата.
Часы показывали уже половину десятого, а в десять ему надлежало быть в редакции "Бума". Причем в полной боевой форме. Несомненно, требовались экстренные меры, которые привели бы к полному и радикальному выздоровлению.
Гриша накинул куртку и вытащил из кармана пригоршню мелочи.
- Ну-ка, ну-ка,
- морщась, бормотал страдалец.
- Пятнадцать, шестнадцать, восемнадцать сорок... Хватит, слава Богу!
Гриша облегченно вздохнул и, сорвав с вешалки зонтик, выскочил за дверь.
Пузатый Йоси с двумя золотыми цепочками на жирной шее моментально осознал серьезность ситуации.
- Бира?
- Кен, мотек!
- "Карлсберг"?
- Ло. "Туборг".
"Врубились уже, папуасы!
- думал Гриша, наблюдая, как смуглый лабазник ловко открывает запотевшую трехсотграммовую бутылочку с коричневой этикеткой.
- С нашим братом всему научишься..."
Вообще-то он предпочитал светлое голандское или немецкое, но для опохмелки "Туборг" подходил лучше.
Под сочувственным, но несколько ироничным взглядом Йоси Гриша высосал целебную ледяную влагу прямо в лавке и, предвкушая ее скорое благотворное воздействие, шагнул на тротуар.
И тут же, словно по команде, ударил ливень с градом. Пока автоматический зонтик со скрипом распрямлял свои металлические суставы, стихия успела наградить Гришу новой порцией освежающей влаги и ударами десятка градин величиной с горошину. Шлепая кроссовками по мгновенно образовавшимся лужам, он припустил к прозрачному навесу автобусной остановки. Но спасительной крышей воспользоваться не пришлось, ибо в это же самое время к тротуару пришвартовался сияющий синий автобус под шестидесятым номером.
Слава Богу, в это время пассажиров в транспорте почти не бывает, и ему удалось угнездиться позади в полном одиночестве. Иначе пришлось бы старательно дышать носом и упорно игнорировать огненные взгляды соседей, учуявших сложный букет сегодняшнего пива со вчерашним "ершом" и укрепившихся во мнении, что "эти вонючие русские"
- сплошь алкоголики и мафиози.
Гриша залез двумя пальцами в узкий кармашек джинсовой куртки и после некоторых усилий вытянул на поверхность мятую синию пластинку "Орбит". Через пару секунд он уже усиленно работал челюстями, истребляя пакостный привкус во рту и прислушиваясь к пивной терапии, происходящей под черепной коробкой.
Автобус тем временем проскочил мимо размытых штриховкой ливня сизых небоскребов бриллиантовой биржи, проскользил по мосту над "Аялоном", где, разделенные железнодорожными путями и бурлящим в бетонных берегах потоком, неслись мокрые разноцветные спины автомобильного стада и, передохнув у светофора, выехал на Дерех Петах-Тиква. В голове заметно прояснилось, и Гриша уже вполне снисходительно наблюдал за пробегающими мимо пальмами сквера, казармами Генерального штаба, сияющими салонами "Мицубиши", "Тойоты", "Опеля" и соседствующими с ними затрапезного вида автомастерскими и магазинчиками запчастей. Когда автобус вильнул и внедрился в дремучий лабиринт трущобного района, окружавшего центральную автостанцию, Гриша прикрыл глаза и откинулся на спинку сиденья. На эту арабятину он стрался смотреть как можно реже, чтобы не терзать понапрасну нервы, которые и так за два с половиной прошедших года порядком износились.
"Так,
- подумал он,
- нужно сосредоточиться и четко спланировать линию поведения с Борухом. Если он почует неуверенность, то мигом оставит меня без штанов! Впрочем, он все равно оставит меня без штанов..."
Когда он спустился с подножки, дождь внезапно выключили, и сквозь просвет в косматых тучах блеснул жаркий солнечный луч.
- Спасибо!
- сказал Гриша, скосив глаза ко лбу.
- Это очень мило с твоей стороны...
Этот район Южного Тель-Авива, наверное, походил на Дамаск или Каир. Те же обшарпанные домишки, теснящиеся на узких улочках, напрочь лишенных зелени, те же бесконечные лавчонки, закусочные и парикмахерские, откуда целый день несутся заунывные восточные напевы, те же кучи пестрого мусора и смуглые, не обезображенные гамлетовскими рефлексиями, лица прохожих... И всюду неистребимый запах арабской приправы, которую здесь неприменно добавляют ко всем блюдам и название которой Гриша каждый раз забывал.
Он дошел до знакомой мясной лавки с изображением петушиной головы на вывеске и вильнул в подворотню. У самого входа в подъезд, набычась, стояли два уличных кота и гипнотизировали друг друга. Один был рыжий, с белыми обкусанными ушами, а второй серо-полосатый, словно только что прибежавший с российской помойки. Было ясно, что гладиаторское состязание вот-вот начнется, и крови прольется немало.
- Брэк!
- сурово гаркнул Гриша и замахнулся на соперников зонтиком.
- Дорогу царю природы.
Коты, прижав уши, нехорошо глянули на него и неохотно пропустили. И, когда Гриша с тяжело бухающим сердцем добрался до третьего этажа, снизу донеслись шипение и отчаянный кошачий вой. Бой грянул.
После условного звонка (короткий
- длинный
- короткий) дверь открылась на четверть, и в щели показалась красная длинноносая морда Ривы.
- На сколько вам назначено?
- не здороваясь, спросила она, гадливо глядя на пришельца сквозь толстые стекла очков.
- На десять ноль-ноль!
- гаркнул, вылупив глаза, Гриша и молодцевато щелкнул каблуками.
- А сейчас сколько?
- Без одиннадцати минут, гверет Пумпянская!
- отрапортовал он, взглянув на часы.
- Вот и приходите через одиннадцать минут.
- Слушайте, Рива, бросьте валять дурака!
- как можно более солидно, проговорил Гриша.
- Мы с вами знакомы уже четвертый месяц, и вы прекрасно знаете, по какому поводу я сюда прихожу. Неужели обязательно играть в эти детективные игры и заставлять меня десять минут торчать под дверью?
- Ни в какие игры мы не играем!
- истерично взвизгнула красноносая тварь, по-прежнему загораживая проход.
- Главный редактор распорядился принимать посторонних только в его присутствии, и я, будучи ответственным секретарем редакции, пунктуально выполняю распоряжения руководства.
- Значит, я здесь посторонний?
- Для меня
- да.
- Хорошо, гверет Пумпянская,
- он изобразил на лице нагло-равнодушную мину и сунул в рот сигарету.
- В таком случае я, пожалуй, исчезну отсюда насовсем. Но тогда следующему номеру вашего высоконравственного издания придется обойтись без очередной главы моего порнографического дерьма. Бедный читатель! Он так и не узнает, с кем совокуплялась на этот раз русская девушка Наташа
- с главарем мафии или с его эрдельтерьером... Разве что,вы сами напишете. Опираясь на личный опыт.
После этих слов с очкастой дылдой чуть было не приключился удар. И без того полнокровная ее физиономия приобрела темно-свекольный оттенок, на громадном носу выступил крупный конденсат пота, а в кривой щели тонкогубого рта зловеще полыхнула золотая фикса.
- Ты еще пожалеешь о своих словах!
- прошипела долговязая гарпия, медленно уползая в глубину помещения.
- Горько пожалеешь...
- Не стоит так волноваться, гверет Пумпянская,
- молвил он, проникая в освободившийся проход.
- Это может тлетворно отразиться на вашем юном, нерожавшем организме.
- Ты! Ты!!!
- было похоже, что Рива сейчас натурально забьется в падучей.
- Попрошу без амикошонства! На брудершафт мы с вами, слава Богу, не пили и в одной аптеке не служили...
Это было последним нокаутирующим ударом. Злые языки доносили, что пять лет назад Рая Пумпянская (В Риву она обратилась после репатриации, ударившись о Святую землю) не только не имела никакого касательства к журналистской деятельности, но и даже была изгнана за растрату из некой кишиневской аптеки, где долго и успешно служила кассиршей.
Оставив в прихожей потерявшую дар речи экс-кассиршу, Гриша толкнул дверь и вошел в редакционное помещение "Бума".
Если бы ему два с половиной года назад сказали, что сорокаполосную еженедельную газету можно делать впятером в обыкновенной двухкомнатной квартире, он бы только покрутил пальцем у виска. Теперь же он, наоборот, никак не мог взять в толк, чем в России занимался полуторасотенный коллектив областной партийной газеты, ежедневно, с утра до вечера, в поте лица бившийся над выпуском шестиполосного убожества с массой перепечаток столичного официоза...
- Привет, каторжники!
- Гриша насмешливо отсалютовал присутствующим сигаретой.
- Все гремите цепями?
На что, все пятеро местных обитателей отреагировали сообразно своим темпераментам.
- Не смейте курить в помещении!
- возмущенно воскликнула супернаборщица Изабелла Израилевна и тут же лицемерно зашлась чахоточным кашлем.
- Гришенька, вы ошибаетесь,
- оскалил желтые зубы бывший харьковский спортивный обозреватель, а ныне корректор Миша Бургер.
- Мы не каторжники. Мы
- галерники. Дружно гребем, прикованные к веслам, под сладкозвучный свист денежных бичей!
- Рывкин, гони пять шекелей!
- крикнул рыжий Шмулик, не переставая со звоном кроить портновскими ножницами очередную газетную полосу.
- Те, что еще в прошлом декабре на Жириновском проспорил...
А редакторша Нина и вторая наборщица Лора лишь обменялись многозначительными взглядами и дружно прыснули в наманикюренные кулачки.
Гриша уже вознамерился обойти каждого из этих пролетариев интеллектуального труда и полюбопытствовать, как движется сооружение очередного номера их воровской ядовито-желтой газетенки, как за спиной послышался лязг дверного замка, и насморочный голос произнес:
- Господин Рывкин! Я попросил бы вас не отвлекать коллектив от работы и немедленно проследовать в мой кабинет.
Гриша, не оборачиваясь, жутко перекосил лицо, скосил глаза к носу и по-собачьи вывалил язык наружу.
Молоденькие наборщица и редакторша снова хихикнули и немедленно спрятали головы за компьютерами.
- Я жду вас,
- прогундосили из коридора.
- Сию минуточку!
- голосом Акакия Акакиевича откликнулся Гриша и по-солдатски развернулся на месте через левое плечо.
Главный редактор "Бума" был высок, тощ, бледен и лыс, как гадюка. (В природе изредка встречаются подобные феномены, когда человек рождается раз и навсегда гладковыбритым. Причем абсолютно повсеместно: ни волос на голове, ни щетины на подбородке, ни бровей с ресницами, ни прочей второстепенной растительности). Кроме того, он страдал перманентным аллергическим насморком и был неправдоподобно, фантастически жаден.
- Господин Рывкин,
- гнусавил Борух, покачивая своей бледной лысой головой солитера.
- Я вам в десятый раз повторяю, что смогу купить у вас следующую повесть лишь по старой цене. То есть по шестьдесят шекелей за газетный разворот.
- А я вам в десятый раз отвечаю,
- скучным голосом отозвался Гриша,
- что эта цена меня более не устраивает.
- Но раньше вы соглашались!
- Раньше и сигареты дешевле были! Вот, видите пачку "Тайма"? Еще недавно она стоила на шекель меньше.
- Бросайте курить.
- А с питанием тоже завязать? Может, тогда удастся прожить на те гроши, которые в местных газетах платят фрилансерам...
- Платим, что можем. Сами еле сводим концы с концами..
Бледный солитер гундосил, гнусавил, булькал соплями в носу, а сам в это время крутил в руках и так, и этак цветной снимок голой девки, которая, раскорячив ноги, веселила сама себя пустой бутылкой от "пепси-колы". Огромный стол Боруха был вечно завален горами порнографических фотографий, которыми иллюстрировались поганые повестушки, за гроши изготовляемые Гришей и еще парочкой безработных сочинителей. Заказом этих материалов и отбором иллюстраций занимался лично главный редактор. Остальная газета была безраздельно отдана под начало кассирши Ривы, которая самодержавно правила пятеркой пресмыкающихся, униженных профессионалов.
- Короче,
- Гриша щелкнул, прикурил и громко стукнул зажигалкой по столу.
- Или мы подписываем договор, по которому каждая глава следующей повести будет стоить сто двадцать шекелей, или меня больше здесь не будет! А уже выходящую порнуху пусть продолжает кто-нибудь другой...
- Хамишь, парень!
- А с вами, живоглотами, так и надо!
- Смотри, просчитаешься! Сейчас в Израиле безработных русских литераторов, как дерьма...
- Литераторов навалом, а писать никто не умеет. Я не понял, вы согласны на мои условия?
- Вы называете нереальные цифры. Я могу поднять цену на десять шекелей. Хотите семьдесят за разворот?
- Сто двадцать!
- Восемьдесят.
- Сто двадцать!
- Девяносто, и ни агорой больше!
- Хорошо, уговорили. Вы мне платите сто шекелей за разворот, и я вам испекаю шедевр, от одного названия которого читатель будет кончать в штаны!
Борух в сердцах бросил неприличное фото на стол и трубно шморгнул носом, отчего из одной ноздри вылез и надулся большой зеленоватый пузырь.
- Черт с вами. Но повесть должна быть первоклассной!
- Адон Борух, с моей помощью ваша газета возбудит даже двухнедельного покойника!
- заверил Гриша и поднялся со стула, стараясь не глядеть на шнобель собеседника.
К половине восьмого вечера лист бумаги, торчащий над кареткой, начал плыть перед глазами, словно расфокусированное изображение на киноэкране. Уже больше семи часов Гриша безвылазно сидел за письменным столом на холодной, сырой лоджии и сочинял чертову кучу отвратительно пошлой юморятины. За это время бешеный зимний ливень раза четыре принимался лупить по закрытым трисам, гремел жуткий гром, выглядывало солнце и опять начинала бесноваться стихия. А он с ослиным упрямством все сидел, курил и барабанил озябшими пальцами по белой клавиатуре безотказного югославского "Юнис-люкса".
На следующее утро нужно было сдать материалы для юмористического двухстраничного раздела, который он вел в одной из ежедневных местных газет. За эту нудную неблагодарную работу на него ежемесячно проливался золотой дождь в размере тысячи шекелей, что, к сожалению составляло всего лишь две трети от той цены, которую они со Светкой платили за убогую однокомнатную меблирашку в хорошем районе. Еще шекелей семьсот давали анонимная порнушка в "Буме" и еженедельные очерки в более солидной правой газете. Все это составляло ровно половину секретарского заработка Светы и давало последней железный козырь в их непрерывных словесных баталиях.
Гриша протер кулаками глаза и, гадливо морщась, перечитал начальную строфу последнего недописанного стишка.
Если вскорости не хочешь
Ты залиться горьким плачем,
Среди дел полезных прочих
-
Сбрей усы к чертям собачьим!
Да, все верно. Густые усищи, которые он отрастил в Израиле, попортили ему крови предостаточно. Пока, промучавшись полтора года, он не отхватил их в сердцах ножницами, приходилось постоянно ловить на себе хмурые и подозрительные взгляды прохожих. Ибо, загорев до черноты, работая на бензоколонке, он и вправду начал напоминать замученного, грязного араба, возвращающегося на территории после целого дня лошадиного труда на стройке.
Проклятый стих нужно было добить во что бы то ни стало, и он, сжав зубы, принялся лупить по клавишам, почти не вдумываясь в смысл выдаваемой продукции:
А иначе, взглядом косо
Обведут тебя, как жабу.
Шерсть, растущая под носом, -
Признак дикого араба...
Минут через двадцать Гриша в полном изнеможении выдал последнюю, шестую, строфу и с отвращением отодвинул от себя машинку. Все, теперь можно было встать, размять ноги, ввести в организм какие-нибудь витамины и подумать о способе прожигания остальной части вечера.
Он взял со стола трубку радиотелефона и по пути через салон на кухню набрал номер Штуца. Сначала долго шли длинные гудки, но Гриша не давал отбоя, зная, что если не включена автомазкира, значит, хозяин дома. Наконец после пятого или шестого сигнала послышался хрипловатый недовольный голос.
- Я слушаю.
- Ты чего, в подполье ушел?
- А, это ты... Слава Богу! Представляешь, звонит с самого утра какая-то сумасшедшая и просит немедленно прочитать ее сценарий двенадцатисерийного телефильма о трагической любви палестинского террориста и репатриантки из Одессы. Общую фабулу она мне уже пересказала. Случайное знакомство в кафе, где главная героиня собирает со столов грязные тарелки, тайные встречи под луной на берегу моря, долгие политические споры, мстительные угрозы арабской родни... Где-то к седьмой серии он лишается глаз и левой руки в результате неудачного испытания адской машины, и она решает посвятить однорукому слепцу всю свою оставшуюсь жизнь, одновременно излечивая любимого от зловредного радикализма...
- Достаточно! Я уже едва сдерживаю слезы,
- хохотнул Гриша.
- Смешься, а я отбиваюсь от этой мегеры уже вторую неделю. Ты не представляешь, какая пробивная сила у подобных дамочек,
- злобно пробурчал Борис.
- Гвозди бы делать из этих б..дей!
- Ладно, ну ее в задницу. Что вечером делать собираешься?
- Даже не знаю. Может, в "Тарелку" закатимся?
- Ни в коем случае! Мы вчера там так дали копоти, что до сих пор вспоминать страшно. Гном проклятый отравил каким-то ядом...
- Тогда давай ко мне. Я же сейчас соломенный вдовец. Посидим, кофейку попьем...
- Кофейку? Ладно, я возьму по дороге бутылочку "Кеглевича".
- Лучше, конечно, "Сибрук",
- капризно протянул Борис.
- От него похмелья не бывает...
Квартира у Штуцев была огромной и холодной, как склеп. Хозяин сидел на диване, закутанный в клетчатый плед, и, вцепившись обеими руками в лохматую бороду, хмуро пялился в телевизор.
- Ты посмотри, что они там творят, идиоты! Город горит! Горы трупов! Танки стреляют по жилым домам!..
- Ты был когда-нибудь в Грозном?
- спросил Гриша, ставя бутылку на стол и тяжело опускаясь в продавленное кресло.
- Не пришлось. В Грузии сто раз отдыхал, в Армении гостил, а в тех местах
- не бывал.
- А я бывал, и неоднократно. Милый городок, совсем недалеко от моих родных краев. Население, правда, отчаянное...
А на телеэкране тем временем показывали облупленную стену городского многоквартирного дома, на которую медленно и страшно полз объятый пламенем тяжелый, грязный танк. Вот он с грохотом проломил ее и завяз, захлебываясь от копоти и злобы.
"Четвертые сутки,
- взволнованно вещал диктор,
- российские войска ведут ожесточенные бои с незаконными бандитскими формированиями в центре Грозного. Только за последние двенадцать часов убито свыше..."
- Суки позорные!
- скрипнул зубами Гриша.
- После этого они еще смеют что-то вонять про оккупацию палестинских земель. Переключи, пожалуйста. Не могу больше этого видеть...
Борис сверкнул на него очками и махнул пультом в сторону телевизора. Изображение мигом сменилось, и на экране возник вертлявый плешивый человечек с микрофоном в руке.
- ...с этим вопросом,
- нежно блеял он,
- мы обратились к депутату Государственной думы господину Андрющенко. Правда ли, что фракция, в которой вы, по общему мнению, являетесь вторым лицом...
Опять! Снова эта откормленная наглая очкастая харя, которая за прошедшие годы стала еще вальяжней и значительней.
Гриша с остервенением ударил кулаком по столешнице, отчего с грохотом повалилась бутылка, а хозяин в испуге подскочил на диване.
- Ты что, совсем повредился со своей юмористикой?
- Давай рюмки, старик!
- прошипел Гриша, не отрывая глаз от экрана.
- Нет, не рюмки. Тащи стаканы! И давай выключим телевизор. Или сбросим его с балкона...
Когда часа в два ночи он, с огромным трудом попав ключом в замочную скважину, ввалился домой, по трисам опять бил беспощадный обложной ливень. Не раздеваясь, Гриша плюхнулся на сырой матрац и, уже засыпая, краем угасающего сознания уловил всхлипывающие звуки. Светка опять рыдала в подушку.
Глава 11. Спятивший клоун
- Красота, среди бегущих первых нет и отстающих,
- бубнил Гриша себе под нос и бодро шлепал голыми пяткам по рыжим плиткам пола. Они излучали космический холод и рождали полную иллюзию бега по льду, который в этой стране можно встретить разве что во чреве рефрижератора.
- Бег на месте общепримиряющий!
- с повышенным энтузиазмом выкрикнул он и, тяжело дыша прокуренными легкими, перешел на шаг.
Вот они, банальные чудеса ближневосточной зимы: в квартире, отсыревшей за четыре дня беспрерывного ливня, стоит полярная стужа, а за окном полыхает дивное, чуть ли не летнее утро. Он вышел на крохотный кухонный балкончик и, зажмурившись, подставил лицо бархатным лучам белесого солнца, наполовину вынырнувшего из-за полотняного тента пиццерии. Внизу, во дворике, лаково блестели зеленые опахала приземистой пальмы, ломились от розовых цветов неведомого названия кусты и совсем уж нереальным видением смотрелось крохотное апельсиновое деревце, набитое оранжевыми плодами, словно новогодняя елка.
В первую здешнюю зимовку Гриша никак не мог привыкнуть к этим мгновенным чередованиям холода и жары, дождя, града, ломающего деревья, и золотого морского пляжа с резвящимися в волнах белобрысыми туристами из Скандинавии. Но на календаре значилось 7 января 1995 года
- дата, напоминающая о том, что эта израильская зима в его жизни уже третья по счету. Стало быть, удивляться чему-либо представлялось делом глупым и почти неприличным...
Тишина в рамат-ганских дворах стояла почти кладбищенская. Лишь где-то, кварталов за пять, одиноко завывал "амбуланс", беспрепятственно проносясь по вымершей солнечной улице.
- Ш-шшабат!
- прошипел Гриша, со скрипом в позвонках делая наклон вперед и с трудом дотягиваясь кончиками пальцев до выщербленного пола.
- Спят евреи темные, солнцем опаленные...
Он с сожалением покинул прогретый солнцем балкончик и снова окунулся в сырую мглу своего жилища. Дверь, ведущая в салон, была прикрыта неплотно, и через длинную щель виднелась разметанная тахта, где среди нагромождения одеял и пледов светилась взлохмаченная рыжая шевелюра. Из прочих Светкиных компонентов на свет божий выглядывала лишь маленькая розовая пятка. Но и ее одной хватило, чтобы Гришино настроение поднялось еще на пару градусов.
Он сложил ладони рупором и протрубил сигнал, памятный по счастливому пионерскому детству:
- Вставай, вставай! Постели заправляй! Тра-та-та-та! Тра-та-та! Тра-та-та! Та-та!..
Света повернулась на левый бок и хмуро уставилась на него припухшими сонными глазами.
- Ты что, окончательно спятил от своей водки?
- недовольно спросила она, вытащив на поверхность худые бледные руки и закидывая их за голову.
- Могу я хотя бы в единственный свой кровный выходной выспаться досыта?! И вообще
- пошел вон! Я с тобой не разговариваю...
Гриша в ответ жалобно заскулил, опустился на корточки и с урчаньем вполз в комнату на четырех конечностях.
- Ну извини! Признаю себе полной и окончательной свиньей,
- виновато молвил он и пристроил подбородок на краешке постели.
- Больше пить не буду! Так много...
- А шляться по ночам неизвестно с кем будешь?
- Неизвестно с кем
- ни за что!
- Ты еще издеваешься, скотина?!
- Нет, нет!
- поспешно завопил Гриша, изображая сзади при помощи левой руки виляние хвоста.
- Ни с кем шляться не буду! Честное слово...
- Ладно,
- милостиво произнесла Света, толкая его в щеку узкой заячьей ступней.
- В последний раз прощаю. Целуй ножку, паршивец!
Он жадно ухватился за худую щиколотку и провел кончиком языка по прозрачной кожице на "косточке".
- Дурак, щекотно!
- нервно хохотнула она, извиваясь на простыне.
- То ли еще будет!
- хрипло заорал Гриша и с торжествующим воплем запрыгнул на постель, куда не был допускаем уже целую неделю.
- Боже, как я устала от этой жизни!
- шептала Света, медленно путешествуя указательным пальцем по его лбу, ложбинке между бровей, кривоватому носу, полураскрытым губам и колючему подбородку.
- Третий год без отпуска. И это после уборки чужих квартир, ослиной упаковки ботинок на конвейере, беготни с посудой между столиками! Как вспомню эти наглые рожи со слюнявыми губами... "Не желаешь ли, мотек, отведать чашечку кофе у меня на квартире?" У, твари толстозадые! Знаешь, Гришка, у меня до сих пор от слова "мотек" локти начинают чесаться...
- Ну, ты, слава Аллаху, уже больше года сидишь в приличном офисе, тюкаешь на компьютере и получашь нормальное жалованье!
- вяло откликнулся Гриша, лениво следя из-под полуприкрытых век за солнечным зайчиком, дрожащим на потрескавшейся белой стене.
- Да, конечно, работать секретаршей лучше, чем мыть посуду в фалафельной. Но я, в конце концов, не для того сюда приехала, чтобы превращаться в накрашенную куклу в черных колготках при сексуально озабоченном адоне Гольдберге.
- А ты натягивай другие колготки. Когда на тебе черные, я тоже не могу сосредоточиться...
- Представь себе, он категорически против! "Гверет Ора, черное так идет к цвету ваших волос. Я бы очень просил вас не менять гамму..."
- Почему "Ора"?
- Дебил! Ты когда-нибудь начнешь учить язык? Ора
- это как раз и есть на иврите Света. От слова "ор"...
- Что ты меня бодаешь! Русский язык
- моя специальность. Ремесло, кормящее меня... И потом, как я могу овладеть ивритом, если целыми днями говорю и пишу по-русски?
- "Кормящее ремесло"... Да ты и двух тысяч не зарабатываешь своей писаниной! Мне тоже, может, хотелось бы работать по специальности...
- Слушай, давай не будем начинать все сначала. И без того целую неделю кидались друг на друга. Кстати, никто не мешал тебе закончить компьютерные курсы и поступить графиком в газету.
- Ага, сидеть с утра до ночи за две с половиной тысячи! Спасибо, не надо.
- Так чего же ты хочешь, несчастная!
- куражась, заорал Гриша и, скорчив свирепую физиономию, сжал руками ее тонкую шею с пульсирующей жилкой.
- Счастья хочется, Гришечка.
- Эту фразу она произнесла без всяких ужимок, тихо и печально глядя ему в глаза.
Гриша забыл про роль венецианского мавра и уселся на простыне по-турецки.
- На свете счастья нет,
- наставительно продекламировал он, гладя ее по головке, как ребенка,
- но есть покой и воля...
он уже разогнался с чувством процитировать в полном объеме весь пушкинский шедевр, но ему помешал длинный и наглый звонок в дверь. Кто-то стоял у порога и тупо, без остановки давил пальцем на пластмассовую клавишу.
- Что за идиот явился?
- прорычал Гриша, от спешки никак не попадая ногой в штанину джинсов.
- Сейчас удавлю гадину...
Наконец он справился с окаянными штанами и под непрекращающуюяся истерику звонка, тихо матерясь, подлетел к двери. Замок скрипнул, и в образовавшемся проеме показался Пиночет в черной жокейской шапочке и зеркальных очках. Он молчал и с каменной мордой продолжал давить на звонок. Рядом, не обращая внимания на происходящее, стоял, привалившись к стене, Гном и задумчиво читал толстую черную книгу.
- Вы чего, рехнулись?
- поинтересовался Гриша и спихнул Пиночетову руку со звонка.
- Накушались, что ли, с утра? Сегодня, к вашему сведению, шабат, и мы, как порядочные израильтяне, предаемся заповеданному покою...
- Сегодня суббота. А рехнулся именно ты!
- сурово процедил Пиночет.
Он легко отодвинул Гришу и пружинистым шагом проник в прихожую.
- Коля,
- бросил он через плечо,
- мы вчера договаривались с этим недоноском ехать по грибы?
- Договаривались,
- сонно ответил Гном, не поднимая глаз.
- В десять утра он должен был стоять со своей бабой возле банка "Дисконт".
- Мать честная!
- Гриша звонко хлопнул себя по лбу.
- Братцы, бейте меня. Совсем забыл, идиотина!
- Приветик!
- сказала Света, просовывая в прихожую лохматую голову.
- Что за налет на квартиру лояльных граждан правового государства? Почему дверь открыта? Ты что там, Гном, ТАНАХ изучаешь?
- Пожалуйста, явилась женщина и моментально задала три дурацких вопроса!
- развел руками Пиночет.
- А на самом деле спрашивать должен только я. И вопрос может быть лишь один: какого хрена вы спите, когда вас на улице ждут две машины, полные людей, чтобы ехать в лес для сбора грибов?
- Гришка, ты что, с ними договаривался?
- свирепо спросила Света.
- Да,
- виновато молвил тот.
- А почему мне не сказал?
- Забыл. Прости подлеца...
- Нет, Рывкин, ты все-таки урод! Мне же еще нужно принять душ, собраться, накраситься...
- Короче, через пятнадцать минут ждем вас в машине!
- хорошо поставленным командирским голосом бросил Пиночет и походкой терминатора вышел на лестничную площадку.
- За мной, придурок,
- приказал он и щелкнул Гнома по лбу.
- До свиданья, господа,
- раскланявшись, бесцветно произнес тот и, не прерывая своего занятия, принялся спускаться вниз по лестнице.
В середине восьмидесятых годов, когда Гриша пристрастился слушать по вечерам "Голос Израиля", он частенько пытался мысленно вообразить эту страну. Версию, многие годы разрабатываемую телевизионной программой "Время", отметал с негодованием. Там "сионистское логово", как правило, фигурировало в качестве лишенной зелени, выжженной каменистой местности, покрытой мрачными полуразрушенными бараками. Среди этих преземистых строений, сплошь расписанных революционными палестинскими лозунгами, пригнувшись, сновали крючконосые автоматчики, в которых малолетние "патриоты", обмотанные крапчатыми косынками, вдохновенно метали крупные булыжники. Иерусалимскому радио верить на сто процентов он тоже не решался. Ибо оно живописало картину диаметрально противоположную, с местечковыми интонациями вещая сквозь визг глушилок о счастливом, наполненной духовными исканиями, бытие еврейской державы, которой не хватает до полного счастья одной мелочи
- переселения туда трех миллионов узников из советских социалистических застенков. В конце концов Гриша решил считать Обетованную землю чем-то средним. Она, по его предположениям, была достаточно гола и пустынна, но местами имела озелененные оазисы, где сносное цивилизованное существование представлялось теоретически возможным...
Когда пиночетовская "хонда" миновала последние дома какого-то поселка близ Рамле и понеслась по полупустой трассе, слева от которой бежали ровные малахитовые рядки виноградников, а справа началось поросшее соснами предгорье, Гриша только усмехался, вспомнив свои давние опасения, что приедет в пустыню. По крайней мере сейчас, в эту солнечную январскую субботу, страна напоминала рай. Двадцать три градуса тепла, неправдоподобно синее небо, запах влажной земли и еще не просохшей хвои, бьющий в ноздри из раскрытых окон машины, которая летит по дороге с великолепным покрытием и яркой разметкой.
- Хорошо,
- Света привалилась к Гришиному плечу и выставила наружу ладонь, защищаясь от тугого воздушного потока.
- Вот так бы ехать и ехать целый день...
- Ерунду порете, мадам!
- сверкнул очками в зеркальце Пиночет.
- Нам, наоборот, следует как можно быстрей прибыть в этот так называемый лес, чтобы хоть немного грибков досталось на нашу долю.
- После таких дождей грибов должно быть тьма!
- оптимистически заявил Гриша.
- Грибов много,
- согласился Пиночет,
- но нашей русской братии гораздо больше. Они же, как саранча. Высаживают десант еще до рассвета и прут по лесу цепью. Как немцы в совковом кино! После них искать что-то
- голый номер. Верно, Коля? Опять зачитался парень. Гном, проснись, замерзнешь!
Гном вздрогнул, оторвал взгляд от книги и, поправив очки, решительно заявил:
- Нет, Витя, сегодня я спиртное употреблять не намерен!
- Ну и слава Богу!
- подал голос дремавший до этого Штуц.
Пиночет толкнул Гнома локтем в бок, оглушительно заржал и так газанул, что Светина ладонь сразу озябла на ветру.
К часу дня они, всласть набродившись по пологим каменистым склонам и напрыгавшись по белесым, с прозеленью мха, библейским валунам, вышли на солнечную лужайку с видом на полосато засеянную долину.
- Все, ноги не ходят!
- простонал Марик, поставил на коричневую хвою пластмассовое ведерко с грибами и навзничь растянулся рядом с ним.
- Или дайте чего-нибудь пожрать, или пристрелите...
- Ну ты, служитель Мельпомены!
- хихикнула Жанна и поставила на грудь упавшего весьма соблазнительную, упакованную в белоснежную кроссовку и тугую лиловую лосину ножку.
- Рано проголодался. Грибов-то всего полведерка.
- Во-первых, дорогуша, музе я прислуживал, увы, лишь в прошлой жизни,
- прищурив один глаз, ответил Марик, тихонько поглаживая Жанну по спелой, выпуклой икре.
- Да и не той вовсе, которую вы изволили упоминать, а Талии! Ибо имел честь паясничать в театре оперетты...
- Отстань от него,
- хмыкнул Гриша, опускаясь рядом на теплую хвою.
- Он актер. Его место в буфете...
- А я любил раньше ходить в оперетту,
- со зловещей улыбкой произнес Пиночет, плюхаясь неподалеку.
- У меня даже балеринка один раз была из областной музкомедии.
- А балеруна не было?
- поинтересовался Гриша.
- В каком это смысле?
- насторожился Пиночет.
- А это тебе Светка может растолковать. У нее по этой части богатейший опыт...
- Заткнись, дубина!
- прошипела Света и дала ему подзатыльник.
- Ты у меня сегодня договоришься.
После десятиминутного перекура и трепа все сошлись на том, что грибную охоту пора сворачивать и приступать к пикнику на свежем воздухе. Пиночет с режиссером отправились к машинам за припасами, а остальные шесть грибников переместились ближе к краю лужайки, где чисто по-израильски был сооружен длинный деревянный стол со скамейками, мусорным баком и утоптанной площадкой для мангала.
- Здесь, конечно, замечательно,
- сказала Жанна, присаживаясь на зеленую скамью,
- но это, господа, не лес, а псевдомаслята в наших ведерках
- не грибы! Вот, помню, у нас под Минском...
- Понеслось!
- протянула Эллочка, присаживаясь рядом с подругой.
- Давай сейчас начнем вспоминать все совковые природные красоты. Поля бескрайние, моря безбрежные, вершины заснеженные... Сама ведь говорила, что в вашей Белоруссии после Чернобыля зайцы с двумя головами скачут!
- Это верно,
- жалобно вздохнула Жанна.
- Но все равно, так хочется в настоящий лес.
- Думаешь, я по своему Питеру среди этой арабятины не скучаю? Молчи уж...
- А я, представьте, не скучаю ни по Москве, ни по тундре!
- с неожиданной злостью заявил Гном и грохнул своей черной книженцией по столу.
- Как бы меня туземцы ни ставили раком, но здесь я человек, а не "жид пархатый". Хочу
- на стройке вкалываю, хочу
- стихи пишу. И ни одна падла не требует у меня штампа о прописке и справки с места работы! И право издать книжку я уже ни у кого на коленях выпрашивать не должен.
- Конечно,
- хмыкнула Жанна.
- Чего выпрашивать? Плати пять тысяч, получай свои триста экземпляров и...
- И засовывай их себе в задницу!
- со смехом закончил Гриша.
- Потому что все равно
- это эмиграция. Как ее ни называй. И никому ваша говеная русскоязычная поэзия не нужна. Подписали двадцать сборничков приятелям и родне, послали столько же в Россию, в родимый Мухосранск... А где остальной тираж? Вот он, в углу сырой меблирашки. Стопочками стоит!
- Пусть стопочками стоит!
- заорал Гном, срывая очки и брызжа слюной.
- Не хочу я ни денег, ни гонораров! Что, Хлебникова кормило сочинительство? Мандельштама грело? Хрен моржовый! Дайте мне спокойно самовыражаться и жить, не спрашивая на это разрешения! Дайте, и я ничего больше не попрошу!!!
- Ты, Гном, что, сырых грибков уже поел?
- спросил Пиночет, опуская на землю сумку, мангал и мешок с древесным углем.
- Чего орешь? Не иначе опять какой-нибудь дряни начитался. Вот что за манускрипт ты третий день мусолишь?
- Коран,
- буркнул внезапно угомонившийся Гном.
- Что?
- Ко-ран! Не слыхал про такое произведение?
- Чтоб ты, Коленька, здоров был!
- И тебе, Эдик, тем же концом по тому же месту...
Если бы через полтора часа всю их компанию засняли на видеокассету и прокрутили где-нибудь в Ростове-на-Дону, то и самый проницательный зритель не догадался бы, что происходящее имело место быть в пятидесяти километрах от Иерусалима. Угли в мангале едва дымились и уже подернулись сединой пепла. Сбоку валялось десятка полтора шампуров с прилипшими к ним аппетитными луковыми корочками. Застеленный газетами стол отчетливо напоминал картину Васнецова с изображением Игорева побоища: в центре батарея водочных бутылок и прозрачных емкостей со "Спрайтом" и "Кока-колой" , а вокруг
- пластмассовые баночки хумуса, одноразовые тарелки с нарезанными овощами, охряные дынные шкурки, гора разломанных пит и кучки местных соленых орешков.
Дамы возлежали на пледах, греясь на солнышке и слушая театральные байки Марика. Гном в позе андерсеновской Русалочки сидел на сером валуне у края лужайки и неподвижно глядел на голубоватую горную гряду по ту сторону долины. За столом остались лишь трое "твердых искровцев": Гриша, кинематографист Штуц, наслаждающийся временным безбрачием, и всегда бьющийся до последней капли водки Пиночет.
- Вот ты, Боря, предположим, режиссер!
- хрипел Пиночет, пытаясь кончиком ножа вытащить из своего стакана упившегося водкой комара.
- Почему же "предположим"?
- сходу обиделся Штуц.
- Я, между прочим, почти пятнадцать лент в Союзе снял...
- Да это я так, фигурально... Я к тому, что снять бы тебе кино о моей жизни. Можно такой сюжет накрутить, что в Голливуде от зависти удавятся!
- Я игровое кино не снимаю.
- А какое еще бывает?
- искренне удивился Пиночет, отправляя очищенное от насекомого зелье в свою зубастую пасть и занюхивая громадным золотым перстнем-печаткой.
- Всякое бывает,
- неохотно ответил Штуц, с сомнением глядя на свой стакан,
- документальное, учебное, анимационное... Ханыжное еще бывает. Вот Гришка по нему большо-ой специалист!
- Одни творцы вокруг,
- зевнул Пиночет.
- Гном стихи полоумные кропает, в которые ни одна тварь не врубается, Гришка в газетах острит тупым концом, Марик монологи произносит. В перерывах между погрузкой мебели... Ты рекламу печенья снимаешь. Гений на гении. Плюнуть не в кого! Вон из лесу какое-то очкастое мурло с ведерком вылезло. Падла буду, он тоже либо романы пишет, либо на скрипке пиликает!..
Гриша и Штуц лениво повернули головы по направлению указующего пальца собутыльника и действительно обнаружили медленно бредущего в их сторону толстенького лысого человечка в круглых обезьяньих очках.
- Самое смешное, Григорий, что этот мафиози прав!
- ухмыльнулся режиссер.
- К нам приближается не кто иной как Глеб Толстой.
- Кто?
- спросил Гриша, чувствуя приближение приступа неодолимого хохота.
- Толстой. Глеб Николаевич. Редактор новой русскоязычной газеты...
- Зови его сюда!
- оживился Пиночет.
- Пусть у нас тут будет ясная поляна...
Впоследствии Гриша тысячу раз проклинал тот миг, когда он поддержал предложение Пиночета и способствовал тому, что Боря Штуц окликнул близорукого грибника и пригласил к их растерзанному бивуаку. Именно тогда под пьяные восклицания и казарменные шутки Пиночета новый знакомец, поблескивая очками, шепнул ему на ухо:
- Вы знаете, я постоянно читаю ваши материалы. На днях собирался вам позвонить и сделать весьма интересное предложение. Так что, можно сказать, наша встреча на этой поляне является перстом судьбы...
- Я вас интересую в качестве автора?
- спросил Гриша, изо всех сил стараясь придать своему лицу трезвое и пристойное выражение.
- Мне нужен помощник. Ответственный секретарь для новой газеты. Человек, искушенный не только в журналистике, но и в художественной литературе...
- В связи с чем?
- В связи с тем, что это будет не простая газетенка, каких здесь уже чуть не полсотни.
- В чем же будет выражаться ее специфика?
- Можете судить даже по названию. Она будет называться "Литературный реванш"...
Вечером того же дня Гриша и Света чаевничали за кухонным столом и дискутировали с жаром депутатов кнессета.
- Ты просто старый облезлый козел!
- кричала она, со стуком ставя чашку на столешницу.
- Вон, все виски седые, а до сих пор не понял, что ни с того, ни с сего заманчивые предложения делают только жулики! Сам же говорил, что любая новая русскоязычная газета, организованная без участия туземной мафии от прессы, никогда не пробьется в распространение...
- Да, это так. Но этот "граф" клянется и божится, что у него джентльменское соглашение с одной из фирм-распространителей. Мол, им нужно будет отвалить тридцать тысяч баксов, и они запустят любое издание на всю катушку по всем торговым точкам от Кацрина до Эйлата.
- Тридцать тысяч долларов!
- хохотнула Света.
- Это ж больше девяноста тысяч шекелей. Где этот плешивый колобок собирается взять такие деньги?
- Говорит, что эту сумму обещал дать дядюшка из Канады...
- "Дядюшка из Канады"! И ты веришь в эти детские сказки?
- Послушай, какая нам разница, где он собирается взять эти бабки? Главное, что он дает на лапу распространению, снимает помещение, покупает компьютеры и берется оплатить печатание газеты в типографии...
- Подожди!
- вскинулась Света.
- Но он же сразу завел разговор о долевом участии в деле и предложил тебе внести две с половиной тысячи долларов.
- Правильно. На взятку и первое обзаведение ему хватит. Но потом нужно будет продержаться несколько номеров, пока не наберется реклама! Человек берет все расходы на себя, сташно рискуя при этом, и хочет подыскать сотрудников, которые могли бы хоть отчасти стать компаньонами...
- Ага, и кроме нищего юмориста он никого для этой цели не нашел!
- Во-первых, я публикую в местной прессе не только юмор. А во-вторых, ты же сама в лесу видела, как он прямо вскинулся, когда Борька назвал мою фамилию. Пойми, это шанс. Первый шанс вылезти из дерьма за все три года нашего прозябания в этой стране! Мы потом сами себе не простим, если упустим его...
На несколько мгновений в кухне воцарилась полная тишина, и сразу стало слышно, как поскрипывает от ветра неплотно прикрытая балконная дверь.
- Опять задуло,
- нарушила молчание Света.
- Наверное, ночью снова будет ливень...
- Ты мне зубы не заговаривай!
- сурово молвил Гриша и прикурил черт знает какую по счету за этот вечер сигарету.
- Будем мы в это дело влезать или нет?
- В принципе, попробовать можно. Я могла бы рисовать иллюстрации по вечерам, после работы. А ты вообще у нас свободный орел... Но это в том случае, если господина Толстого устроит наше сотрудничество без денежного взноса...
- А если не устроит?
- На нет и суда нет! Где нам взять такие деньги?
- Но...
- Гриша поморщился и выпустил из рта толстое кольцо дыма, похожее на русскую баранку.
- Но у тебя же есть валютный счет на десять тысяч баксов...
Света моментально поперхнулась чаем, и ему пришлось вскакивать и стучать ладонью по ее согнутой спине.
- Ты что, совсем спятил?
- спросила она, отдышавшись.
- Какое право я имею тратить чужие деньги? Вот уж не ожидала от вас, господин сочинитель, такого предложения!
У Светы на валютном счете действительно имелись деньги. Где-то около года назад ее дальняя родственница из Риги позвонила им и попросила оказать услугу. Она неспешно готовилась к репатриации и в тот момент как раз продала небольшой домишко в дачном поселке. Тетушка просила позволения перегнать десять тысяч долларов на счет племянницы с тем, чтобы воспользоваться ими после своего окончательного переезда на постоянное место жительства.
Света сообщила номер счета, и предусмотрительная гражданка независимой Латвии произвела необходимую операцию через отделение израильского банка "Леуми", свившего себе гнездо в бывшей советской прибалтийской колонии. С тех пор доллары эти преспокойно хранились на счету у Светы, что заметно повысило доверие к ней местных банковских клерков.
И вот теперь Гриша в своих честолюбивых мечтах алчно позарился на этот чужой капитал.
- Дура рыжая!
- вскинулся он.
- Когда твоя миллионерша собирается сюда? Через год? Да к этому времени мы раскрутим газету и вернем ей долг с процентами!
- Сам дурак! А если прогоришь? Как ты тогда расплатишься? На панель пойдешь? Так за твою тощую задницу и трех шекелей не дадут...
- Значит, тебе хочется и дальше влачить жалкое существование и каждый месяц дрожать, что не сможешь расплатиться за эту дыру?
- Нет, этого мне не хочется, но чужое я трогать не стану!
- Не станешь?
- Гриша, поднявшись со стула и опершись ладонями о стол, злобно уставился ей в глаза.
- Ну тогда болтайся сама, как дерьмо в проруби! А с меня хватит. Больше я в этой берлоге не квартируюсь!
Он сорвал с вешалки куртку и, сутулясь, направился к выходу.
- Вали, вали!
- со слезами в голосе крикнула она ему вслед.
- Только потом на четвереньках не приползай. Больше этот номер у тебя не пройдет!
Дверь с жутким грохотом захлопнулась, и от возникшего сквозняка начала раскачиваться висящая на длинном проводе голая кухонная лампочка.
- Клоун,
- прошептала Света сквозь слезы.
- Окончательно спятивший клоун...
Глава 12. "Литературный реванш"
Как выяснилось, антисемитом стать совсем не трудно. Для этого требовалось проснуться утром со свеженькой спелой мигренью, поругаться за завтраком с любимой женщиной, выходя из подъезда, извлечь из почтового ящика счет телефонной компании на 550 шекелей, прождать автобус на остановке более получаса и, сразу после появления в редакции, попасть в лапы Лазарю Марковичу Слоновичу.
"Кем же ты, жаба этакая, работал в этих самых Чебоксарах?
- размышлял Гриша, сквозь розовый мигреневый туман разглядывая отвислую бородавчатую челюсть посетителя.
- Зуб даю, что каким-нибудь старшим методистом в республиканском Доме политпросвещения..."
- В одна тысяча девятьсот пятьдесят втором году,
- медленно и раздельно, как на гипнотическом сеансе, вещал Слонович,
- мною была подготовлена к печати и представлена в издательство рукопись книги о знатном тракторостроителе Степане Шалаеве. Но, благодаря проискам антисемитов, ее выбросили из плана редподготовки как произведение автора-космополита. Ах, молодой человек, сколько прекрасных сюжетов было уничтожено в шовинистическом угаре тех страшных лет! Скольких шедевров не досчиталась многонациональная советская литература...
- Надеюсь,
- хмуро спросил Гриша, взвешивая на руке чудовищно раздутую папку с красными обувными шнурками,
- здесь не покоится та самая рукопись про сборщика стальных скакунов?
- Нет, что-о-о вы!
- Слонович закатил глаза и взмахнул воскового цвета ладонями.
- На сей раз я выношу на читательский суд первую часть автобиографическогой трилогии. Ее рабочее название "А мне шестнадцать лет". Вторая часть, "Издалека долго", надеюсь, будет готова к лету, а третья...
- "Течет река Волга"?
- деловито поинтересовался Гриша.
Лазарь Маркович остолбенел.
- Откуда вы знаете?
- спросил он суфлерским шепотом.
- Боцман донес? Впрочем, можете не говорить. Завистническая сущность этого субъекта стала понятна мне еще тридцать лет назад, когда, возглавляя делегацию работников культуры нашей автономии, я побывал на декаде чувашского искусства в городе Николаеве. Где этот партократ и служил инструктором в отделе агитации и пропаганды горкома партии...
Ситуация приобретала самый зловещий характер. Поэт-пародист Яков Боцман был застарелым и злейшим врагом Лазаря Слоновича. Они поссорились еще в период соперничества США и СССР по количеству гектаров, засеянных кукурузой, и при всяком удобном случае окунали друг друга в чан с идеологическим дерьмом.
- Боцман тут ни при чем. Я сам догадался.
- Каким же это образом?
- По аналогии,
- с трудом сдерживаясь, вымолвил Гриша.
- С чем, позвольте полюбопытствовать?
- строптиво осведомился старый графоман.
- С песенкой, уважаемый господин Слонович. Помните, Людмила Зыкина, потрясая сиськами, пела: "Течет река Во-о-олга!"
- Ну, знаете!
- взревел бывший методист, раздувая волосатые ноздри.
И понеслось. Непризнанный мастер прозы, употребляя деепричастные обороты и бессоюзные сложные предложения, выдал длиннющий монолог, из коего следовало, что Гриша скрытый юдофоб, коммунист, антисионист и, возможно, вообще агент российских спецорганов, засланный в государство Израиль специально для травли писателей-репатриантов.
- Хватит!
- гремел Слонович.
- Не для того мы десятки лет бились с тоталитаризьмом и страдали за право выезда на родину, чтобы здесь снова терпеть издевательства и произвол завистников-недоучек...
- Это я, что ли, вам завидую?
- не выдержал Гриша.
- Да будь моя воля, я бы вашу графоманскую писанину на пушечный выстрел не подпустил к газете!
- Что?! Вы сказали "графоман"?
- жутко осклабился Слонович и щелкнул вставной челюстью.
- Ну, за это ты мне ответишь!
Он вцепился сизыми скрюченными пальцами в поверхность стола и начал со зловещей медлительностью вздыматься над ним, словно тесто над кастрюлей.
Если бы в комнату не вбежал Глеб Толстой, Слонович либо бросился бы душить Гришу, либо заполучил бы инсульт.
- Голубчик, зачем так волноваться!
- забулькал шустрый толстячок, обнимая разъяренное ископаемое за талию.
- Вы просто неправильно поняли друг друга. Господин Рывкин вовсе не хотел вас обидеть, вспоминая песню в исполнении Зыкиной. Он лишь хотел подчеркнуть степень иронии, с которой вы обыграли текст заезженного в шестидесятые годы советского шлягера...
- Он назвал меня графоманом,
- никак не мог угомониться Слонович.
- Меня, члена Союза советских писателей с 1950 года!
- Это нервы,
- ворковал редактор, увлекая строптивца к себе в кабинет.
- Вы же прекрасно знаете, какие психологические перегрузки каждый из нас испытывает в процессе абсорции на вновь обретенной родине...
Он с великим трудом запихнул грузного старца в соседнее помещение и, посылая из-за его плеча грозные гримасы заместителю, захлопнул за собой дверь.
- Два вонючих идиота!
- прошипел Гриша, вытряхивая сигарету из пачки и подходя к окну.
За давно не мытым стеклом открывалась панорама сотен плоских крыш с белыми бочкообразными баками и косыми стеклянными батареями солнечных бойлеров. Зелени почти не было видно: лишь кое-где из-за размытой дождями серой стены торчал одинокий кипарис или выглядывала верхушка пальмы. А над всем этим скопищем плотно сгрудившихся двух
- и трехэтажных домишек нависали низкие тяжелые тучи цвета закопченной алюминиевой кастрюли.
"Не дай Бог жить в таком районе,
- подумал он, щелкая зажигалкой.
- Через месяц можно либо спиться, либо повеситься..."
А ведь кое-кто в первые дни их пребывания в стране на полном серьезе с жаром советовал снять конуру в подобном гадюшнике и таким образом сэкономить пару сотен шекелей в месяц. Потом Гриша встречал многих людей, поступающих именно таким образом. Селились целыми кланами в южных пригородах, населенных выходцами с Востока и наркоманами, ругались, разводились, теряли образ человеческий, но упорно копили денежки для будущего неуклонного прогресса. Через двенадцать месяцев эти люди уже ездили на новеньких "сузуки" или "даяцу", а на третий год перебирались в собственную квартиру на окраине Ашдода...
За спиной заскрипела дверь, и сладкий голосок Глеба Толстого быстро произнес:
- Лазарь Маркович, я желаю вам новых творческих успехов и всегда буду рад видеть вас в своей редакции! А с романом будьте спокойны. Первая глава пойдет в следующем номере.
Слонович, судя по характерным звукам, благодарно тряс редакторскую руку. Потом витиевато попрощался, но не ушел. Затем еще раз попрощался и снова не ушел. И только с третьей попытки Глебу Николаевичу удалось избавиться от автора эпохального жизнеописания тракторостроителя Шалаева.
Гриша отвернулся от окна только тогда, когда за Слоновичем залопнулась дверь, а настрадавшийся редактор со стоном выпустил воздух из легких.
- Григорий, голубчик, ну не стоит сражаться с ветряными мельницами!
- умоляюще протянул Глеб Толстой, прижимая пухлую ладошку к пиджаку.
- Ты ведь мне всех авторов распугаешь.
- Каких авторов? Если эта старая кагебешная обезьяна
- писатель, тогда
я
- восемнадцатилетняя девственница... Ты посмотри, чем набиты два номера нашего "Реванша". Куча корявых стишков, которые постеснялись бы поместить в стенной газете трамвайно-троллейбусного депо, повесть о босоногом местечковом детстве, написанная языком негра племени тутси, проучившегося два семестра в Рязанском пединституте, воспоминания о совместной поездке с Солженицыным в трамвае... А чего стоит романтическая феерия о космическом происхождении евреев, сочиненная бывшим бухгалтером по фамилии Гибельбаб! Бред сивой кобылы на одесском Привозе... Глеб, мне приходится целыми днями беседовать с душевнобольными сочинителями, которых гнали поганой метлой из самых убогих редакций в советской глубинке!
- Опять ты за свое! Григорий, миленький, я же тебе уже пять раз объяснял основной принцип нашего издания. Тот, который, по моему проекту, должен гарантировать нам успех на газетном рынке. Повторяю еще раз: "Литературный реванш"
- печатный орган графоманов пишущих, предназначенный графоманам читающим! Сюда приехала семисоттысячная орава людей, громадный процент которых страдает патологическим творческим зудом. Они все
- несостоявшиеся Чаплины, Кафки, Шагалы и свято уверены, что их таланты не были оценены по достоинству исключительно из-за родимого пятна "пятой графы"...
Так почему же нам не сделать свой маленький гешефт на этой смешной ситуации? Мы создали газету, которая уже одним своим названием говорит этим полудуркам: "Ребята, настал ваш черед. Вам предоставляется возможность литературного реванша; торжества над совковыми псевдознаменитостями, долгие годы втоптывавшими в дерьмо ваши блестящие дарования!"
И ты видишь, Гриша, идея уже начала работать. К нам сотнями прут разновозрастные поэты, прозаики, критики, эссеисты, которыми были битком набиты литобъединения в областных центрах одной шестой части суши...
- И мы должны печатать их перлы?
- Не-пре-менно! Причем безо всякой редактуры. Проследим лишь, чтобы после "ж" и "ш" шли буквы "е" и "и", проставим запятые перед "что", "где" и "который". Ну, и позаботимся, чтобы слово "Бог" писалось с заглавной буквы... Пойми, из двухсот тысяч активных читателей-репатриантов не меньше пятидесяти
- скрытые или явные графоманы. Пусть половина из них начнет покупать нашу газету в совершенно реальной надежде когда-либо напечататься в ней. А тебе ведомо, что здесь означает газета, имеющая шесть рекламных полос, раскупаемый тираж которой равен 20-ти тысячам экземпляров? Это миллионные прибыли. Миллионные!
Под воздействием толстовского напора и красноречия на лбу у Гриши выступила жемчужная испарина. "Вот ведь скотина,
- думал он, глядя в быстрые черные глазки пузатенького краснобая, так и шныряющие за тонкими стеклышками очков.
- Врет ведь, собака, охмуряет. Но как складно!"
- Кстати, любезнейший Глеб Николаевич, мы готовим уже третий номер газеты, сулящей, как здесь было сказано, миллионы, а зарплаты все еще не предвидится. Ты же понимаешь, что долго я так не протяну. Мне же и кило порнухи нужно еженедельно выдать, и кубометр юмористики к сроку настрогать, и твоих "реваншистов" отредактировать. Сил уже никаких, и подруга жизни лается...
- Гришенька!
- редактор молитвенно всплеснул ладонями и собрал пухлые губки в сердечко.
- Ты же сам прекрасно видишь: в первом номере рекламы практически не было. Во втором мы уже имели полторы рекламные страницы. Если к пятому номеру удастся набрать пять рекламных полос, то можно будет включать поливальную установку, плещущую золотым дождем. И потом, пусть Светочка не забывает, что вы с ней являетесь не только сотрудниками газеты, но и держателями акций, и в перспективе будете получать, кроме зарплаты, процент с прибыли!
Гриша приоткрыл рот, чтобы задать очередной вопрос, но сделать это ему не довелось. Где-то в глубинах редакторского пиджака зазвонил пелефон, и Глеб молниеносно сунул руку под мышку, словно Джеймс Бонд, хватающийся за револьвер.
- Але! Толстой у аппарата! Помню, милый. Буду через десять минут. Лечу. Уже лечу!
Далее произошло некое завихрение пространства, редактора закрутило на месте, размыло в воздухе, и вскоре до Гришиного слуха донесся лишь удаляющийся по лестничным ступенькам топот.
Объявление было напечатано на глянцевой бумаге, имело размер стандартной печатной странички и было прилеплено к стеклу продуктового русского магазинчика. Гриша сначала равнодушно скользнул по нему взглядом, но через секунду резко остановился и мотнул головой, будто человек, наступивший на притаившиеся в траве грабли. Посреди выстуженного ветром и вымоченного дождями Тель-Авива на стеклянной витрине с прейскурантом некошерных копченостей висела афишка, извещающая о гастролях в Израиле сверхпопулярной российской эстрадной дивы Альбины Валиевой!
Звезда на афишке была наряжена весьма своеобразно. На ней были белый парадный фартук советской школьницы, красный пионерский галстук и белые носочки. И больше ничего! Альбиночка держала двумя пальчиками микрофон и очень чувственно тянулась у нему губами. Не то хотела чмокнуть, не то сдуть пылинку...
"Только три концерта,
- гласил текст, написанный от руки в нижней части афиши.
- Хайфа, Иерусалим, Тель-Авив..." Из текста следовало, что последнее выступление имело место накануне вечером. Жаль. Если бы он наткнулся на этот листок вчера, можно было бы отыскать Альбину и провести вместе вечерок.
"Впрочем,
- подумал он,
- не исключено, что сверхновая звезда российской эстрады так за эти годы забурела, что и не пожелала бы меня узнавать..."
Настроение у Гриши опустилось еще на пару градусов, и, хмуро глянув последний раз на афишку, напомнившую о прошлом, он медленно поплелся по вечерней улице имени Хаима Арлозорова, которая в этом месте вся светилась от витрин десятков маленьких магазинчиков, парикмахерских и забегаловок, где шумные, энергичные аборигены покупали полуфабрикаты для ужина, делали прическу, собираясь на свидание, пили кофе и одновременно азартно катали зары в деревянных коробочках нардов. Эта жизнь была экзотична, самобытна и самодостаточна. Ей хватало своих проблем, а непонятные самоедские комплексы пришельцев с Севера оказывались ненужной добавкой, портившей вкус старого доброго блюда...
Гриша свернул на улицу Бялика и почти сразу же нырнул в свою подворотню. По узкой, мощеной дорожке он прошел между двумя трехэтажными зданиями, расстояние между которыми не превышало десятка метров (не будь на окнах трис, можно было бы обходиться без телевизора, наблюдая жизнь обитателей соседнего дома), одолел два пролета лестницы, выложенной из больших светлых камней, и оказался перед бездверной аркой своего подъезда. Идти в холодную квартиру на съеденье усталой Светке не хотелось отчаянно. Но, с другой стороны, и податься было некуда. Все знакомые жили далековато, а денег на автобус не осталось. Поблизости обитал только Штуц, но его жена уже вернулась из Лондона и, несомненно, восприняла бы Гришино вторжение, мягко говоря, без восторга...
Ключ мягко вошел в скважину, медленно провернулся. Гриша тихонько приоткрыл дверь и бесшумно просочился в кухню-прихожую. Дверь в единственную комнату, которая служила им одновременно и салоном, и спальней, была прикрыта, и из-за нее слышались звон посуды и возбужденные голоса.
"Гости? У Светки?
- мысленно подивился он.
- Это что-то новенькое..."
Повесив куртку на деревянные рожки вешалки, Гриша попил из-под крана хлорированной водички и подошел к двери.
- Цены на квартиры растут постоянно,
- жаловался сердитый Светкин голос,
- доллар растет. Рывкин наделал долгов тысяч на пятьдесят, а сам хлещет водку, скотина! Хоть на панель выходи, честное слово...
Гриша расслабил лицевые мышцы и толкнул дверь ногой. В глаза ударил свет от настольной лампы без абажура, стоящей посреди низкого столика со снедью и бутылкой коньяка. Сперва он разглядел рыжий Светкин затылок, а спустя мгновение
- и ее собеседницу, забравшуюся с ногами в кресло. Это была суперстар Альбина Валиева: нарядная, хмельная и намазанная, как собака Баскервилей.
- Слушай, а это правда
- то, о чем Светка до тебя плакалась?
- спросила Альбина, ухватившись для равновесия за рукав его куртки и с трудом переставляя ноги в лаковых туфлях на чудовищной платформе.
Когда после пяти часов бурных возлияний и ностальгических разговоров они выбрались на улицу, на часах было четверть третьего ночи. Гриша уговаривал Альбину поспать у них, но та упрямо желала ехать в гостиницу, ссылаясь на необходимость ехать утром в аэропорт.
- Ты о чем?
- Ну, о долгах ваших сраных! О чужих растраченных баксах...
- Правда,
- отвечал Гриша, едва ворочая языком,
- правда и только правда!
- Ну, так что ж ты, дебил, себя и бабу гробишь? Вон уже седина в голове, а ведешь себя, как фрайер. На хрена чужие бабки в темное дело вкладывать? Зачем подписывать гарантийные обязательства людям, которых знаешь вторую неделю?
- Какого дьявола ты меня учишь, едрена-матрена!
- Гриша рассердился и легонько встряхнул за шиворот свою пьяненькую спутницу.
- Свалилась на три дня из другого мира и начинает давать ЦУ... Вы там, в своем совке, сопли сперва научитесь вытирать! Ты пойми: чтобы здесь раскрутиться и начать свое дело, нужен начальный капитал. У нас же со Светкой "минус" в банке постоянно. А тут подворачивается наглый деловой мужичок, который не только предлагает работу по специальности, но и шанс по-настоящему материально приподняться! Вот я и уговорил Свету вложить чужие доллары...
- В дело, которое может лопнуть в одночасье!
- хохотнула Альбина.
- Молчи, пьянь, и слушай!
- Я тебе не пьянь, козел тель-авивский! Я знаменитая артистка, состоятельная женщина,
- тут звезда икнула, каблук у нее подвернулсяи, и если бы не дружеская поддержка, она непременно растянулась бы на мокрых плитах тротуара.
- У меня дача двухэтажная. И"мерседес" красный...
- Плевал я на ваши воровские лимузины! Погоди, скоро коммуняки придут и в три счета вас раскулачат. Хорошо, если только "мерседесы" с дачами отберут, а то еще и к стенке поставят...
- Ты за меня, милый, не беспокойся,
- Альбина подняла к нему свое бледное, припухшее лицо и странно усмехнулась.
- Я и с коммуняками поладить сумею...
- Ну, и ты за меня не бзди! Скоро раскрутим с адоном Толстым нашу газетку, и Светка перстанет плакаться кому надо и не надо. Поучают все меня... А как я мог не стать гарантом на покупку квартиры у моего шефа и благодетеля? Как, ответь мне, мерседесонаездница?!
Тут они поравнялись с крохотной, ярко освещенной забегаловкой, работающей круглые сутки. Над металлическим многоячеистым корытцем, наполненным солеными семечками и орехами, чах озябший юнец с коротким ежиком на голове и серебряной сережкой в смуглом ухе.
- Давай лучше пивка выпьем,
- предложил Гриша, замедляя шаг.
- У меня горло от тебя пересохло.
- Давай,
- согласилась певица, немедленно плюхаясь на стул у единственного вынесенного на тротуар столика.
- Только возьми немецкого. От вашего "Маккаби" у меня изжога...
- Обнаглели вы, однако! Раньше и "жигулевскому" были рады до смерти.
- Это когда было, парень! Еще до нашей эры... Короче, покупай "Баварское". А, если кончилась валюта, я это дело профинансирую...
Через минуту они уже цедили светлое немецкое пивко, закусывая миндалем и арахисом, под наблюдением повеселевшего продавца .
- Между прочим, ты так и не рассказала, как произошло превращение Золушки в принцессу,
- сказал Гриша, рассматривая знаменитую собутыльницу через наполненный бокал.
- Насколько я помню, в период нашего отъезда ты еще распевала мои песенки в кабаке...
- Я тебе не говорила? О, это история, достойная Голливуда! Помнишь, меня приглашали на конкурс молодых исполнителей? Митин, твой дружбан, фаловал...
- Помню. Ты об этом говорила в Приморске в день нашего отлета. Мы еще тогда чуть в межнациональные разборки не попали!
- Ага. Так вот, поехала я на тот бандитский конкурс и всех конкурентов всенародно оттрахала. Жюри прибалдело и присудило мне гран-при.
- Просто так? Расскажи эту байку кому-нибудь другому!
- Ну конечно, не просто так,
- надула пивные губки Альбина.
- Митин подключил местных спонсоров, те связались с московскими шоу-магнатами и т.д., и т.п. Но все равно я была на том конкурсе лучше всех! И песни у меня были классные! Не веришь, скотина?
- Верю, верю,
- усмехнулся он.
- Только на этих вонючих конкурсах каждый год побеждает какая-нибудь провинциальная свиристелка, а на самый верх поднимаются совсем другие люди. Ты-то как на Олимп влезла?
- Один человек помог!
- нараспев промолвила Альбина, хитренько скосив при этом подведенные глазки и показывая кончик влажного язычка.
- Один?
- хмыкнул Гриша.
- Один, но о-о-очень влиятельный и богатый.
- Из наших краев?
- Да. Но теперь он живет в столице.
- Я его знаю?
- Наверное, нет. В те времена он был просто чиновником городской мэрии...
Гришино сердце гулко и больно ударилось о ребра и на несколько мгновений остановилось. Он прикрыл глаза, медленно втянул в ноздри сырой воздух и так же осторожно выпустил его сквозь вытянутые губы. Сердце снова заработало.
- Андрющенко?
- Точно! Ни хрена себе... Неужели о нем и тут слыхали?
- Слыхали. Мы же московские телевизионные каналы исправно смотрим. И все ваши думские мерзости имеем счастье лицезреть...
- Ну, тогда тебе не нужно долго объяснять. Короче, представили меня ему после победы на конкурсе. Гляжу: мужик в соку, глазами меня ест, связей
- невпроворот... Прикидываю кое-что к носу и немедленно принимаю предложение поужинать в кабаке. И понеслось...
- Но он же взрослых баб не любит.
Альбина, едва не подавившись пивом, выкатила на него изумленные глаза.
- Ого! А ты, стервец, откуда это знаешь?
- Не твое дело. Рассказывай дальше.
- Дальше? Дальше
- дело ясное. Он финансирует мою всероссийскую "раскрутку" в студиях звукозаписи и на центральном телевидении. Организует мне хлебные гастроли, покупает аппаратуру, режиссеров, стилистов, балет... А я на всю катушку работаю на его предвыборную кампанию по выдвижению в Думу. Так вдвоем и вылезли.
Гриша мрачно закурил и принялся барабанить ногтями по столешнице.
- Ты чего надулся?
- хихикнула она.
- Ревнуешь, что ли?
- Значит, ты с ним все это время спала?
- спросил он, игнорируя ее реплику.
- Естественно! Ты же наши эстрадные порядки знаешь...
- Ну, и как он?
- В полном порядке. Но с известными тебе странностями. Каждый раз заставлял в малолетку переодеваться: то шортики с маечкой ему напяль, то панамку с сандаликами, то в пионерку нарядись...
- Поэтому ты и на афишке такая?
- Это я сама придумала! Но, конечно, под впечатлением его закидонов. А знаешь, как публика от такого прикида балдеет! Прямо спермой исходит...
Мимо их столика медленно проехала полицейская машина с мигающим синим фонарем. Из окошка на них глянули внимательные глаза здоровенного парня в фиолетовой толстой куртке, говорящего по радиотелефону. Машина проползла еще несколько метров и, резко газанув, унеслась в ночь.
- Симпатичные парни у вас в полиции работают,
- констатировала Альбина.
- Не то что наши менты!
- Ты мне вот что скажи,
- не унимался Гриша.
- Ты с этим типом и сейчас контачишь?
- А как же! Он мой главный благодетель. Но и я ему еще пригожусь. Через год новые выборы в Думу. Потом президентские. У него, знаешь, какие планы...
- Могу себе представить,
- процедил он сквозь зубы.
- Ладно, пошли тачку ловить!
Пустое такси подъехало минут через пять.
- Куда, земляки?
- весело спросил усатый грузин, блестя золотым зубом и вылизывая глазами круглые коленки Альбины.
- В "Шератон", бичо!
- небрежно бросила звезда всероссийского масштаба и с помощью Гриши угнездилась на переднем сиденье.
- Будешь в нашем городе
- кланяйся друзьям,
- глухо проговорил он, просовывая лицо в окошко.
- Сам бы поехал, да денег пока нет...
- Приезжай насовсем, дуралей,
- сказала она, влажно целуя его в губы
- Чего тебе здесь ловить? А там будешь мне тексты писать, кучу бабок зарабатывать... Приезжай вместе со Светкой. Клянусь, через год купишь "мерседес"!
- Может, и приеду,
- сказал он.
- Но не насовсем.
- Будешь в Москве
- сразу звони! Света мой телефон записала. Чао, милый!
Машина рванула и почти сразу же скрылась за углом, унося с собой сумбурный осколок прошлого. Теперь надо было плестись домой, чтобы, проспав часа четыре, снова заниматься "Литературным реваншем".
- Реванш,
- пробормотал он себе под нос.
- Сколько разных людишек озабочены нынче этим словом...
Глава 13. Уход Толстого
Глеб Николаевич исчез вполне по-толстовски. В пятницу во втором часу он еще обсуждал с Гришей макет первой полосы очередного номера, бурно выяснял отношения с графиком Сережей, в отличие от прочих тружеников "Реванша"получавшего за свои услуги денежное вознаграждение, принимал в своем кабинете переводчика Гарпунзона и критика Тимофеева, но после того, как в пятнадцать минут третьего входная дверь редакции за ним захлопнулась, никто больше не видел Толстого ни в пятницу вечером, ни в какой иной день последующей недели. Главный редактор газеты для графоманов исчез из этого мира, будто и не присутствовал в нем никогда.
Хмурым моросящим утром 12 февраля 1995 года Гриша, насвистывая какой-то мотивчик, вошел в ободранную приемную "ЛР" и тут же был озадачен странным поведением уборщицы, гордой бухарской женщины Баси. Эта грудастая толстуха в кофте павлиньей расцветки и в тренировочных брюках, заправленных в пестрые шерстяные носки, деловито упаковывала в свою сумку красный кнопочный телефон из кабинета главного редактора.
- Бася, ты чего,
- спросил со смехом Гриша,
- вышла на тропу экспроприации?
- Какие ации-шмации?
- откликнулась Бася, полыхнув золотыми зубами.
- Убегать нужно отсюда, пока все не описали! Только что полиция была...
- Какая еще полиция?
- Самая обычная. Миштара! Где, говорят, ваш балабайт? Будем на него наручники надевать.
Гриша опустился на стул и убрал со лба мокрую от дождя прядь волос. Уборщица была знаменита своей бестолковостью и чудаковатыми выходками, но в данном случае интуиция подсказывала ему, что за ее путаными словами притаилась некая реально угрожающая мерзость.
- Подожди, объясни по-человечески,
- сказал он, поспешно прикуривая.
- Почему полиция? Зачем приезжала?
- А я знаю?!
- Бася характерным жестом развела пухлые ладони с толстыми, унизанными перстнями пальцами.
- Говорят: "Ваш балабайт жулик. Набрал у людей денег и
- фьюить. Смылся "хуц ле арец"!
Гриша поперхнулся дымом и мучительно закашлялся.
- Что ты несешь!
- прохрипел он, яростно вминая сигарету в пепельницу.
- У тебя же иврит хреновый. Как ты могла понять, о чем говорили полицейские?
- А там один русский был. Из горских евреев. Сейчас в полицию много наших берут. Он мне прямо и сказал: "Дуй, тетя, отсюда! Слинял ваш балабайт с чужими деньгами, а контору скоро опишут..."
Бася продолжала говорить, замешивая воздух пальцами и закатывая возбужденно черные глаза, но Гриша уже ее не слушал. Он быстро придвинул к себе телефон приемной, еще не успевший исчезнуть в объемистой кошелке уборщицы, и торопливо набрал домашний номер редактора. Трубка моментально отозвалась бойкими частыми гудочками.
- Дома он!
- облегченно выдохнул Гриша.
- Болтает с кем-то. Опять ты, гверет Ицхакова, все сдуру перепутала. Небось полиция по какому-нибудь плевому делу приезжала, а ты обрадовалась и сразу телефонным шмоном занялась. Американских фильмов нужно меньше смотреть по видео...
- Какое видео!
- обиделась Бася.
- Не смотрю я эту дрянь. Я "Дикую Розу" люблю...
- "Дикая Роза" тоже, как видно, опасное зрелище,
- рассеянно молвил Гриша, продолжая набирать номер толстовской квартиры.
- Про тебя саму мыльную оперу можно снимать под названием "Дикая Бася"!
Квартира Толстого по-прежнему отвечала короткими гудками, и это нравилось Грише все меньше. Он был прекрасно осведомлен (да и характерная периодичность сигналов свидетельствовала о том же), что аппарат у Глеба давал ему знать о наличии второго абонента, рвущегося на связь. По идее, Толстой или его жена давно должны были понять, что кто-то настойчиво пытается к ним дозвониться, но по непонятной причине не нажимали рычажок соединения.
Гриша накручивал диск беспрерывно, но результат оставался тем же.
- Ничего не понимаю! Не хочет он, что ли, прерывать разговор, или телефон там не исправен?
- Убегать надо,
- снова принялась за свое Бася.
- Горский полицейский врать не станет. Не такие они люди. Забирай этот телефон, а я
- красный! Вещь хорошая, не дешевая...
- Все!
- Гриша со стуком опустил трубку на аппарат и резко поднялся со стула.
- Сейчас делаем так. Ты незамедлительно извлекаешь телефон из сумки, подключаешь его и отправляешься домой, на базар, в оперу
- куда хочешь! А я запираю нашу шарашкину контору и срочно лечу домой к Толстому. Не нравятся мне эти детективные истории.
- Пожалуйста, я телефон отдам,
- забубнила недовольная Бася, вынимая из сумки красный аппарат, а потом, после некоторых колебаний, и масивную пепельницу на львиных ногах.
- Сам же потом жалеть будешь...
Через две минуты она ушла, презрительно виляя необъятным задом, а следом за ней понесся по лестнице и сам ответственный секретарь, на душу которого уселась большая и холодная жаба надвигающегося несчастья.
Автобус д 63 пробежал по самому узкому и неудобному в городе мосту через Аялон, миновал несколько кварталов, смахивающих на промзону, и завилял по зеленым горбатым улочкам.
Толстой жил в Гиватаиме, маленьком живописном массиве, расположенном совсем недалеко от места обитания Гриши, но считающимся крайне престижным местом. Самая паршивая трехкомнатная квартира на начало 1995 года стоила здесь не менее 140 тысяч долларов. И объяснялось сие полным отсутствием в Гиватаиме промышленных предприятий, малочисленностью увеселительных заведений, а главное
- европейским составом местного населения. Попадая сюда, Гриша с неизменным умилением наблюдал за сидящими в кафе и сквериках юркими старичками в строгих костюмах и опрятными подкрашенными старушками, переговаривающимися на идише. Они так отчетливо напоминали его покойных дедушек и бабушек, что Грише не раз казалось, будто за чашечкой кофе продолжают прерванные много лет назад разговоры бабушка Циля с дедом Мироном или дедушка Арон с бабушкой Евой...
Но в описываемый момент идиллические картины Гришу не волновали. Он рассеянно глядел на проплывающие мимо затейливые балкончики и лоджии, на висячие сады пентхаузов, на каменные лесенки, убегающие вверх по склонам густо застроенных холмов, и время от времени нервно поглядывал на часы.
"Главное
- застать его дома,
- твердил Гриша мысленно, стараясь себя успокоить.
- Застать, разъяснить всю эту путаницу и уже вместе вернуться в редакцию на автомобиле..."
Он сам не мог точно сформулировать, какая сила заставила его нестись на автобусе через весь город вместо того, чтобы посидеть еще полчаса на телефоне и цивилизованно дозвониться. Так, шестое чувство, смутное, неодолимое беспокойство, вконец расстроенные за два с половиной года эмиграции нервы.
На нужной остановке Гриша торопливо соскочил с подножки автобуса и почти бегом устремился вперед по мощеному красным фигурным кирпичом тротуару. Еще два квартала вправо
- и теперь вверх, на гору, по симпатичной узкой улочке Гева. Он одолевал крутой подъем, отдуваясь и чувствуя, как натужно колотится отравленное курением сердце. А там, впереди, где улица Гева взбиралась на вершину холма, зеленело перышко кипариса на фоне ослепительно голубого просвета в сером ватнике неба.
- Тучки уходят, уходят небесные,
- шептал он сам себе под нос, взбираясь все выше.
- Это замечательный признак. Все будет хорошо, все будет великолепно...
С жилищем пузатенькому редактору повезло. Он снимал сравнительно недорогую трехкомнатную квартиру в самом живописном уголке мегаполиса, в неприметном двухэтажном домишке на самой верхушке возвышенности, господствующей над центром Большого Тель-Авива. Внизу, вплоть до самого пляжа, расстилался уступами город. Вдалеке справа громоздились билдинги алмазной биржи и поблескивали белым рафинадом кубики северных предместий, впереди пестрели разноцветные крыши центра с каменным шприцем башни генерального штаба ЦАХАЛа, а слева просматривались в легкой дымке средневековые минареты Яффо. Даже море узкой полоской голубело между силуэтами многоэтажных отелей вдоль набережной.
Как ни странно, большинство коренных тельавивцев даже не подозревали о наличии подобного места и частенько удивлялись, когда Гриша утверждал, что можно жить в Гиватаиме с видом на море. Но Глеб Толстой сразу по приезду таковой райончик выявил и не угомонился, пока не снял здесь квартиру.
Вот и желтоватый дом на склоне холма. Сначала нужно спуститься по крутой лесенке к подъезду, а затем одолеть два пролета до второго этажа. Гриша пригладил волосы, распустил морщины на лбу и придал губам чахлое подобие улыбки.
В израильских домах тонкие стены, и переливы звонка внутри помещения великолепно слышны на лестничной площадке. Он снова и снова давил пальцем на клавишу, слушая безответные тревожные трели.
- Зараза! Спешил понапрасну!
- прошипел он, злобно пнув хлипкую дверь ногой.
Та скрипнула и медленно, как при рапидной съемке, уплыла внутрь квартиры. Ситуация вообще весьма смахивала на кинофильм. Человек звонит в квартиру, потом толкает незапертую дверь... Далее, как правило, герой обнаруживал внутри чье-нибудь расчлененное тело.
Стараясь не шуметь, Гриша переступил порог и осторожно огляделся.
В громадном салоне, который начинался сразу за входной дверью, расчлененного трупа Глеба Николаевича не обнаружилось. Там вообще не было ничего. Голые белые стены со следами от картин и полок, открытая настежь дверь на лоджию и телефон со снятой трубкой, сиротливо стоящий посредине светло-коричневого каменного пола.
Гриша быстро обследовал две маленькие комнаты, примыкающие к салону. Обе они оказались столь же девственно пусты. Можно было подумать, что во время святой субботы чету Толстых вместе со скарбом унесла какая-то нечистая сила. Все это весьма напоминало поспешную эвакуацию, а вернее
- быстрое и оперативное бегство.
"Ваш балабайт
- жулик,
- вспомнились ему процитированные уборщицей слова полицейского.
- Набрал у людей денег и смылся "хуц ле арец"...
Он склонился над телефоном, аккуратно опустил бибикающую трубку на рычажки и медленно вышел на лоджию. Небо над городом, разросшимся вдоль побережья древнего моря, почти полностью очистилось от туч, и он весь лежал у ног пришельца, словно дотошно выполненный архитектурный макет.
Гриша опустился в старое плетеное кресло, подпер худые щеки руками и застыл на манер римского прокуратора из набившего оскомину шедевра.
- Трандец подкрался незаметно,
- сами собой выговорили губы, и он изо всех сил сжал челюсти, чтобы не завыть по-собачьи от полного и безнадежного отчаяния.
Пиночет увез их из дому почти насильно.
Когда через полчаса после Гришиного отчаянного звонка он ввалился к ним в квартиру, Света была в полуобморочном состоянии.
- Все полетело к чертям. Все!
- всхлипывала она и размазывала по лицу раскисшую тушь.
- Посмотри, Эдик, на этого идиота, который погубил нас обоих! Скажи, сочинитель долбаный, разве я не предупреждала, что Толстой похож на жулика и связываться с ним опасно? Мало того, что мы задарма вкалывали целый месяц и вбухали в его аферу кучу чужих денег, так еще и гарантию я ему подписала на машканту!
Гриша молчал, как нашкодивший пес.
- А почему ты пошла в гаранты, а не Григорий?
- быстро спросил Пиночет.
- Так ведь наш гениальный Гришенька изволит трудиться в своих гнилых газетенках "по-черному". Хозяева чеки ему раз в месяц кидают, как щенку! Соответственно, никакой банк его в качестве гаранта видеть не желает. А у меня законный тлуш... Вот теперь и выходит, что я, по милости моего хахаля, стала растратчицей чужих денег и должницей ипотечного банка на сорок тысяч долларов. Боже мой, это абсурд какой-то. Сами нищие, как крысы, а долгов на полсотни тысяч баксов!
Она яростно встряхнула головой и зарыдала, уткнувшись лицом в измазанные тушью ладони.
- Света,
- убито произнес Гриша,
- может быть, еще не все пропало. В конце концов, он просто съехал со старой квартиры и отсутствовал один день на работе. Не исключено, что...
- Заткнись!
- истерично вскрикнула она, поднимая распухшее от слез лицо.
- Закрой свой рот немедленно, иначе я за себя не отвечаю!
- Что за манера сразу паниковать?
- начал было Гриша. Но фраза застряла у него в глотке, ибо Светка с остервенением схватила со стола пластмассовую солонку и со змеиным шипением запустила ее в лоб оратору. К счастью, особой меткостью она не отличалась, и соляная бомба, врезавшись в дверцу навесной кухонной полки, рухнула в мойку вместе со всем своим содержимым.
Возможно, события приняли бы и более серьезный оборот, но Пиночет вовремя овладел ситуацией.
- Брек!
- гаркнул он, возникая между конфликтующими сторонами.
- Всем сесть. Поножовщина временно отменяется. Вы что, братцы, вконец одурели? Вас кинули, как фраеров, но это еще не повод выпускать другу другу кишки. Сейчас нужно не орать, а капитально выпить водки и прикинуть, как выбираться из этого дерьма. Значит, делаем так. Быстро садимся в машину и дуем в одно милое заведение с видом на море. Сейчас заедем за Штуцем
- он может пригодиться. Посидим и все спокойно расставим по местам.
- Никуда я не поеду!
- вскинулась Света.
- Надоели вы мне, полудурки. Вам лишь бы глаза залить...
- Тихо,
- зловещим шепотом произнес Пиночет.
- Немедленно умывайся, штукатурь физиономию и
- марш в машину! Пойми, дурочка, сейчас вас могут спасти только срочные и хорошо продуманные действия. И... помощь опытных, профессионально подготовленных людей.
Он подошел к рыжей бузотерше и, склонившись, что-то быстро прошептал ей на ухо.
- Ты серьезно?
- спросила она озадаченно.
- Сейчас я меньше, чем когда-либо, расположен к шуткам.
- Чего вы там шепчетесь?
- проворчал Гриша, ощупывая глазами обоих.
- Что еще за тайны, вашу маму?
- Узнаешь, когда будет нужно,
- криво усмехнулся Пиночет.
- Все, я спускаюсь вниз. Через пятнадцать минут чтобы были, как штык.
Он легонько щелкнул Светку по распухшему носу и быстро выскользнул из квартиры, мягко прикрыв за собой дверь.
- Что он тебе нашептал?
- подозрительно спросил Гриша, как только они остались одни.
- Ты что, в самом деле собираешься ехать на этот пир во время чумы?
Света не ответила. Поднявшись со стула, она с отсутствующим видом двинулась в ванную.
- Я, кажется, задал тебе вопрос?
- А не пошел бы ты, Ривкин,
- впервые за этот день кисло улыбнулась она.
- Куда?
- А вот попытайся сам догадаться...
Глава 14. Вечер при свечах
В более теплое время года во внутреннем помещении этого ресторанчика, вероятно, имели обыкновение сидеть лишь те, кому не доставалось мест на двух крохотных внешних верандах. Легко можно было вообразить, как приятно после дневного тель-авивского пекла приехать на закате в этот старинный арабский пригород, выйти на квадратный балкончик, нависающий над кручей, заросшей декоративной зеленью, угнездиться за угловым столиком с видом на спокойное море и дугой изгибающийся белый город и цедить с друзьями холодное пиво, подставляя лицо солоноватому ветерку.
Но продувной сырой февраль еще безраздельно царил над Средиземноморьем, и потому Пиночет, бросив ностальгический взгляд на пустынную, стынущую за стеклянными дверями веранду, решительно указал на длинный узкий столик у окошка, глядящего на море.
- Не жарко,
- констатировал Боря Штуц, зябко потирая ладони.
- Это заведение открыто всем ветрам, как Александрийский маяк. Днем тут, поди, солнышко припекает и становится совсем недурно. Но сейчас... Не зря, кроме нас, нет ни одного сумасшедшего.
- Не в погоде дело. Мертвый сезон, да и день будничный...
- вяло поддержал разговор Гриша.
У него ныла затылочная часть головы, тело бил мелкий внутренний озноб и больше всего хотелось очутиться одному в пустой, изолированной от всего света комнате, заползти на лежанку и, накрывшись пледом с головой, забыться месяца на три. Света, видимо, чувствовала себя не лучше, потому как, усевшись за столик, тут же отвернулась к окну и принялась безотрывно глядеть на дрожащий красный огонек далекого судна, плетущегося сквозь непогоду к неведомому порту назначения.
- Все ясно,
- удовлетворенно произнес Пиночет, закончив изучение меню.
- Предлагаю следующий вариант ужина: две бутылки водки, одну
- вина (для дамы), сковорода жареного тунца плюс блюдо с овощами, маслинами, специями и прочей восточной дребеденью. Ну, и напитки, само собой разумеется...
- У меня встречное предложение,
- влез Штуц.
- Вместо напитков берем пиво и...
- Ну вас к черту!
- рассердился Гриша.
- Я больше в эти игры не играю. Пусть господин режиссер хоть керосином водку запивает, а мне, пожалуйста, закажи содовой.
Пиночет внимательно оглядел присутствующих в ожидании каких-либо дополнительных пожеланий, но, не услышав таковых, быстро и начальственно выдал заказ на иврите терпеливо стоящей у столика стройной чернокожей официантке.
- Смотри ты,
- плотоядно ухмыльнулся Штуц,
- какие эфиопки пошли цивильные! Прямо объедение...
- Нравится?
- прищурился Пиночет.
- Скажи честно, Боря, ты б ей дал?
Мужчины хохотнули от тяжеловесного пиночетовского юмора, и даже Света изволила улыбнуться краешком рта, по-прежнему упрямо всматриваясь в непроглядную тьму за окном.
- Кстати, к вашему кобелиному сведению, эта девочка не эфиопка,
- произнесла она, не поворачивая головы.
- А кто ж еще?
- удивился Штуц.
- Американочка, наверное. Ты что, не слышишь по акценту?
- Мамочка моя, мне бы просто понимать что-нибудь на иврите! А ты хочешь, чтобы я на слух отличал амхарский акцент от английского...
- Ну и дурак! Такой же, как Рывкин. Три года болтаетесь в стране и не удосужились выучить хотя бы элементарный разговорный язык!
Света обрадовалась возможности выместить на ком-то скопившееся раздражение и набросилась на бедного режиссера, словно злая болонка на степенного ротвейлера. Бог знает, что бы она ему в запарке наговорила, не появись на столе запотевшие бутылки и раблезианских размеров блюда с закуской.
- Тунца подадут позже,
- проинформировал Пиночет, перекрывая своим голосом Светкину трескотню.
- Давай, Григорий, наливай по первой...
...После второй рюмки Гришу перестал трясти нервный колотун, а после третьей рассосалась боль в затылке. Темнота за окнами уже не казалась космически холодной, и маленький пустой зал, освещенный лишь двумя свечами на столе, стал тесней и уютней. А когда звякнула колокольчиком входная дверь и на пороге с театральной неожиданностью появились вымокшие Жанна с Гномом, атмосфера в ночном яффском кабачке, прилепившемся к склону горы, словно птичье гнездо, сделалась относительно великолепной.
- А вы откуда, чудики?
- поинтересовалась слегка порозовевшая от вина Света.
- Из дома, вестимо,
- невозмутимо ответил Гном, присаживаясь и немедленно наливая себе рюмку водки.
- Сидим с Жанкой у меня, читаем вслух Диккенса. Вдруг чувствуем: рыбой жареной пахнуло. Берем немедленно тачку, гоним на запах, вбегаем
- а тут вы гуляете в полный рост...
- Нет, кроме шуток!
- Эдик, кормилец наш, позвонил. Хотите, говорит, выпить и закусить? Если да, то гоните в яффский "Маячок". Ну, мы с Гномом, конечно, ноги в руки...
- Эдуард Пиночетович,
- Света перегнулась через стол и приставила вилку к небритому кадыкастому горлу,
- признавайся, бандитская морда, для чего сюда народ созвал?
- Посидеть с друзьями захотелось, вот и созвал,
- Пиночет невозмутимо отодвинул вилку и цапнул мосластой лапой горсть крупных лиловых маслин.
- Посидеть, поговорить о каком-нибудь сюрреахренализме, стишки душещипательные послушать...
- Врешь, паршивец!
- Так сразу и паршивец. А вдруг не вру?
- Пиночет приоткрыл вечно полусмеженные веки, и Свете стало не по себе от ледяной зеленцы его прозрачных глаз.
- Вдруг у меня тоже имеются "духовные запросы"?
- А почему бы и нет?
- сипло проговорил Штуц, только что заглотивший рюмку и занюхивающий хлебушком.
- Эдик воплощает в себе лучшие черты современного толстосума-мецената. В России тебя, голубчик, непременно обозвали бы "новым русским".
- И потом,
- Пиночет снова превратил глаза в узкие щелочки,
- я хотел, чтобы в трудную для Гриши и Светы минуту друзья могли помочь им разумным советом...
- Совет может быть только один. Немедленно собирать манатки и со страшной скоростью дуть из страны!
- ни секунды не раздумывая, заявил Штуц.
- Не знаю, какими литературными талантами обладал этот ваш Толстой...
- "Этот наш Толстой", с которым Гришку познакомил именно ты!
- мстительно напомнила Света.
- ...но жуликом он оказался первостатейным!
- не обращая ни малейшего внимания на Светкину реплику, закончил Штуц.
- Запудрить головы нескольким прожженным местным дельцам. сделать их спонсорами, взять машканту и оперативно перевести ее в наличность, выманить последние деньги у нескольких безработных дурачков типа Гриши и неожиданно для всех растаять в воздухе... Нет, это личность неординарная! То, что у вас пропали десять тысяч баксов
- это не главная беда. Самое мерзкое в том, что вы теперь по закону обязаны принять отвественность за украденную квартирную ссуду. А это, если не ошибаюсь, тысяч пятьдесят? Да вы никогда в жизни не расплатитесь за нее!
- Нехрен тут ораторствовать!
- не сдержался Гриша.
- Сами все это знаем. Скажи лучше, что делать.
- Я уже сказал. Собирать шмотки и уезжать.
- Куда? В Америку? В Канаду? В Германию? Не-ет, я второй раз адаптацию на новом месте не вынесу... Опять на бензоколонку? На стройку? Спасибо, не хочу...
- Зачем в Канаду? Мотайте обратно в Россию. У вас же гражданство сохранилось, квартиры целехоньки. Сейчас там ваш брат-эстрадник дурные деньги заколачивает. Тем более, что, судя по твоим рассказам, Альбиночка Валиева готова принять старого друга в свою свиту...
- Я туда не вернусь,
- глухо проговорил Гриша, глядя в стол.
- Не хочу жить в "комнате смеха".
- Что?
- Штуц скривил лицо и дурашливо подставил ладонь рупором к уху.
- "Комната смеха", говоришь? А здешняя наша жизнь
- это что, хрустальный замок мечты? Двухкомнатная собачья будка за полтысячи шекелей в месяц, сплетни про наших баб, распускаемые местными макаками, жалкие гроши, которые платят специалисту-репатрианту... Суки! Рядом израильтон на той же должности сидит и получает за аналогичную работу в три раза больше... Это что, не "комната смеха" по-твоему?
- Я туда не вернусь! Если тебе здесь так хреново, сам езжай туда.
- Правильно, Григорий!
- внезапно проснулся подкрепившийся Гном.
- Никуда отсюда бежать не нужно. Тем более в гнусную страну, где уже второй месяц разрушают собственные города при помощи авиации и артиллерии. Я тебе вот что скажу, дружище. Поступай по заветам дзен-буддизма. Что бы с тобой ни произошло, спокойно сиди на пороге своего дома. И, рано или поздно, мимо тебя пронесут труп твоего врага...
- Нет, Гном, ты определенно нуждаешься в лечении!
- гневно воскликнула хлебнувшая водочки Жанна.
- Причем в стационарном. У людей горе, а ты своих китайских психов цитируешь. Честно говоря, Светка, я бы на вашем месте точно бы за границу сорвалась. С местными законами шутки плохи. Раз подписался гарантом, то изволь потом за это отвечать. А если оставаться здесь, то я даже не представляю, где можно такие деньжищи заработать. Разве что на панель пойти годика на три...
- Правильно мыслишь,
- хмыкнул Пиночет.
- Типичная бабская логика: нужно заработать
- раздвигай ноги на ширину плеч!
- А что,
- Жанна пьянела на глазах,
- давай, Светка, в натуре наймемся в массажку. Экстерьер у нас еще будь здоров. Главное
- начать, а потом...
- За уши не оттянешь!
- со смехом закончил Штуц.
"Что они несут?
- думал Гриша, скорчившись над рюмкой и бессильно сжимая кулаки.
- У нас катастрофа, а эти идиоты привычно жрут водку и упражняются в натужном острословии. Каким я был идиотом, когда клюнул на толстовскую наживку! А ведь Светка предупреждала, предчувствовала. Погубил, мудак, и себя, и бабу..."
Он одним глотком забросил водку в горло, скривился и запил соком. Ему, словно книжному узнику накануне казни, пришли на память самые яркие эпизоды последних пяти лет жизни. Легкомысленное гусарское времечко начала девяностых. Сценарии, съемки на натуре, водочка, девочки... Но ведь и книжки хорошие читались, и писать пытался что-то серезное. До сих пор в чужой сырой квартире пылится в серой папочке недописанная повесть о юности, о семидесятых годах, на которую возлагались в свое время пузырящиеся надежды... Потом был мгновенный развал империи и всеобщее ощущение потери равновесия. Будто неколебимое ранее каменное плоскогорье разом превратилось в зыбкое болото, готовое поглотить тебя при всяком неосторожном шаге. Всплыл перед глазами знакомый безработный саксофонист, которого Гриша однажды случайно застал сдающим партию кроссовок в коммерческий ларек. Его бегающие глаза отличника и умницы, когда он, запинаясь и краснея, частил: "Понимаешь, старик, обнищал до непристойного состояния. Дай, думаю, смотаюсь в Польшу. Вот, привез на продажу. Пошлое дело, конечно. Но жрать-то надо!"
Сразу после этого возникла целая серия видений: Альбина, сжимающая в зубах краешек юбки и плавным движением подтягивающая колготки; Пан, стучащий на машинке в клубах табачного дыма; Иоганыч, снимающий на борту рыбацкой шхуны громадного рыжебородого деда, который поднимает за жабры трехпудового осетра... И вдруг, заслоняя все остальное, вылезла фигура мужчины, торопливо выносящего из дома длинный зеленый пакет. Скрип открываемого багажника, легкое кряхтение, резкий хлопок, блудливый взгляд по сторонам.
Гриша скрипнул зубами и снова потянулся к бутылке "Абсолюта".
- Э, так нельзя!
- послышался голос Пиночета.
Он приземлился на соседнем стуле и придвинулся поближе. Блеснули белые, на зависть ровные зубы, а в неулыбающихся кошачьих глазах отразилось пламя свечи.
- Пить одному
- последнее дело. Давай за все хорошее...
Они звякнули бокалами и одновременно выдохнули.
- Что-то ты скис, парень,
- прохрипел Пиночет.
- Наплюй! Обойдется...
- Посмотрел бы я на тебя в моем положении.
- Ну, так посмотри!
- В каком это смысле?
- Гриша, кристалл души моей, неужели ты думаешь, что твой бывший благодетель нагрел только тот ограниченный круг людей, который тебе известен?
- Подожди, подожди... Значит, он тебя тоже?..
- Точно!
- мрачно кивнул бандюга.
- Трахнул, как студентку первого курса...
- Как же ты,
- Гришу внезапно одолело дурное веселье,
- такой крутой деятель и...
- Обосрался? Все верно,
- Пиночет прикурил и пустил в потолок драконий столб дыма .
- И на старуху бывает непруха. Только в моем случае Глеб Николаевич крупно просчитался. Лучше ему было кинуть еще десяток лохов, чем меня одного! Но ты не жохай, Григорий я его, падлу, из-под земли достану...
- Ты мне вот что скажи,
- произнес Гриша, морщась от мерзости той мысли которая ему только что пришла в голову.
- Ты мне тысячу долларов можешь занять?
- Тысячу? С нашим удовольствием. А, пардон, на кой хрен?
- Хочу в Россиию смотаться.
- Дело хорошее,
- Пиночет вытащил породистый бумажник и отсчитал десять зеленых бумажек.
- Держи. К шестидесятилетию отдашь...
Эдуард в тот вечер разбушевался. Он то и дело подзывал шоколадную официанточку, заказывал новую выпивку с деликатесной закуской, и под конец так накачал сотрапезников, что к моменту закрытия заведения ни один из них не стоял твердо на ногах.
Когда Гриша со Светой вылезли из машины возле своей подвортни на Бялик и, обнявшись, помахали со скрежетом стартовавшему Пиночету, выяснилось, что двигаться отдельно друг от друга они практически не в состоянии.
- Ну и дали мы копоти,
- еле ворочая языком, говорил Гриша, с великим трудом попадая ключом в замочную скважину.
- Прошу вас, гвирти!
Он хотел шаркнуть ножкой, но, поскользнувшись, с грохотом рухнул на пол. Света споткнулась о его распростертое тело и плюхнулась сверху.
- Ну что ты за несчастная скотина!
- хохотала она, толкая его коленом.
- Ничего-то у тебя не выходит. Даже поклон.
Гриша неожиданно оскорбился и заворочался под ней, как краб.
- У меня не выходит?
- он с огромным трудом поднялся на ноги и, раскачиваясь, устремился вглубь квартиры.
- Несчастная, говоришь, скотина?
Света захлопнула входную дверь и села на полу по-турецки, ничего не различая во тьме.
- Сейчас, сейчас!
- рычал Гриша, что-то круша на книжных полках.
- Где она, зараза? Ага, нашел...
Он вышел в прихожую и щелкнул выключателем. Посередине потолка вспыхнула одинокая лампочка и осветила слепеньким желтым светом его растерзанную фигуру. В одной руке Гриша сжимал видеокассету, другой тер свежую ссадину на щеке.
- Видишь это? Через неделю я вернусь из Москвы и вместо куска пластмассы буду держать в руке сто тысяч баксов!
- Что ты задумал, идиот?
- Не важно! Главное, что скоро мы расплатимся за все и... И еще нам останется.
Света, не сводя глаз с кассеты, кряхтя, поднялась на ноги и приблизилась к приятелю.
- Я так и знала,
- тихо произнесла она,
- что с этой кассетой нечисто. Я слышала, как вы с Паном говорили о ней в киностудии. А потом ты хотел бросить ее в воду с катера... Гришка, что на кассете?
- Неважно. Главное, что она дорого обойдется одной сволочи. О-очень дорого, Светочка!
- Я боюсь,
- всхлипнула она.
- Это плохо кончится. Давай выбросим ее!
- Еще чего!
- хмыкнул Гриша и подбросил кассету вверх.
- Оп!
- Света ловко подхватила ее и бегом устремилась на лоджию.
- Все, сейчас выброшу эту дрянь к чертовой матери!
Но выполнить свою угрозу ей было не суждено. На миг протрезвев, Гриша настиг ее и после недолгой возни овладел своим сокровищем.
- Совсем спятила?
- задыхаясь, просипел он.
- Это же последняя наша надежда. Сдохну я в Москве, но обменяю ее на бабки!
Гриша в изнеможении опустился на рассохшийся табурет и прислонился к стене.
Света посмотрела на его усталое поцарапанное лицо и почувствовала на своей щеке влажное тепло слезы.
- Гришенька,
- шепнула она,
- я так тебя люблю, гада. Можно попросить тебя об одной вещи?
- Ну?
- протянул он, на всякий случай пряча кассету под свитер
- Трахни меня.
- Ну,
- ухмыльнулся он.
- Какие проблемы, май дарлинг! Сейчас почистим перья и...
- Дурак, я хочу здесь и сейчас!
- прошептала она и расстегнула молнию на джинсах.
- Ты что, спятила?
- хохотнул он, оглядывая совсем близкие окна и балконы соседнего дома.
- Вдруг там не спят...
Но Света уже стянула джинсы вместе с трусиками и, молочно блестя гладкими ногами, оседлала его колени.
- Возьми меня прямо здесь!
- шептала она, подражая какой-то из героинь Ким Бессинджер и обдавая Гришу запахом вина.
- Дурочка пьяная,
- отвечал он, чувствуя нарастающее желание.
- Обязательно увидят из дома напротив!
- Ну,
- она нетерпеливо дернула ногами и укусила Гришу за мочку уха.
- Мне холодно! Возьми меня...
И он ее взял. По всей видимости. Потому что на следующее утро твердо припомнить что-либо Гриша был не в состоянии.
Глава 15. Презентация вибратора
За окном шел крупный мультипликационный снег. Это было настолько нереально для человека, который несколько часов назад, обливаясь потом, шагал по залитой жарким солнцем бетонке аэропорта им.Бен-Гуриона, что Гриша никак не мог оторвать глаз от грязного стекла с несколькими яркими отпечатками напомаженных губ.
Окно в Андрюшиной студии было громадным. Оно занимало полностью одну из стен и выходило на самый край заснеженной крыши, ограниченной ржавым, чисто символическим бордюром. Окрестные дома пресмыкались внизу, и крыши их напоминали в изобилии продающиеся на тель-авивских улицах восточные печеные сладости, присыпанные сверху сахарной пудрой. В глубине одного из дворов копошились два закутанных до глаз малыша, пытавшиеся впрячь в санки косматую собачонку. Пес вырывался, беззвучно лаял, а мальчишки ловили его, утопая в рыхлых ватных сугробах...
- Что, истосковался по зиме?
- спросил Андрей, не отрывая камеры от лица и медленно опускаясь на одно колено.
- Надоело, небось, круглый год ходить в тени бананов?
Он уже второй час мордовал полулежащую на тахте абсолютно голую молочнокожую блондинку, прожаривая ее в лучах двухкиловаттных ламп и хищно подползая со своим "Кодаком" то с одной, то с другой стороны. В непривычно жарко натопленной комнате пахло табаком, нагретым металлом и дорогими духами.
- Да, по снежку потоптаться приятно,
- Гриша отошел от окна и погрузился в громадное, похожее на старого бегемота, кожаное кресло.
- Но насчет бананов ты заблуждаешься. В городах у нас бананы не растут. Есть плантации на Севере, в центре страны. А зимой на улицах произрастают апельсины, грейпфруты, лимоны и прочая погань...
- Слышала, Зинка?
- заржал Андрюша, подмигивая утомленной натурщице.
- Апельсины для него
- погань! Во зажрались буржуины. Куда ноги сдвинула! Приподними левое колено. Левое, говорю, корова!!
Он решительно подошел к своей кукольно-красивой жертве и, грубо ухватив ту за перламутровые коленки, развел ноги самым скандальным образом.
- Андрюшка, ты варвар!
- сконфузился Гриша, комически прикрывая лицо ладонями.
- Разве можно так обращаться с дамой?
- Кто, это дама? Она мне пятки должна целовать двадцать пять часов в сутки за то, что я бесплатно делаю ей альбом! С моими снимками да с ее умением делать минет, глядишь, через год она пропишется в Париже. А мы с тобой будем по-прежнему сосать леденец... Зинаида, прелесть моя, какого фига ты корчишься? Спинка затекла?
- Анрюшка, я хочу в сортир!
- жалобно надувая губки, пропищала натурщица.
- По-большому...
- Потерпи. Потом приятней будет.
- Я и так уже целый час терплю,
- захныкала несчастная.
- У меня желудок расстроен, если хочешь знать!
- Ладно!
- смягчился фотодеспот.
- Нынче я добрый. Ступай в туалет, а потом одевайся и чеши отсюда со страшной скоростью. Сегодня у меня дорогой гость, а завтра в три чтоб была как штык! И дезодорант смени. У меня на этот аллергия...
Обрадованная Зинаида показала сердитому благодетелю язык и унеслась в глубину студии, волшебно сверкая белым русалочьим телом. Не прошло и десяти минут, как она снова появилась, уже экипированная в кремовые обтягивающие лосины, шикарные светлокоричневой кожи сапоги и полушубок из меха какой-то бесценной сибирской зверюшки.
- Всего хорошего, господа,
- произнесла она, делая элегантный жест облитой замшевой перчаткой узкой рукой.
- Буду рада снова встретиться с вами...
- До свиданья,
- проблеял обалдевший Гриша.
- Пока!
- бросил Андрюша, с легким щелчком откупоривая баночку с импортным пивом.
- Смотри, завтра не опаздывай. Выпорю!
- Ну, брат, я потрясен!
- развел руками Гриша, когда за гордой светской львицей захлопнулась дверь.
- Такого вольного обращения с женским полом нет даже на Ближнем Востоке.
Андрей помял руками бледное небритое лицо и устало улыбнулся.
- Старик, я должен, по-моему, кое-что объяснить. Признайся, тебе ведь показалось, что вместо интеллигентного человека, с которым ты познакомился три года назад, дверь открыл наглый хам, глумящийся над беззащитной девушкой?
Гриша затруднился дать четкий ответ на этот довольно-таки скользкий вопрос и ограничился неопределенной улыбкой, сопровождаемой покашливанием в кулак.
- Понимаешь, престиж профессии фотомодели нынче в России так велик, что услуги настоящих фотохудожников и стилистов, способных слепить из обыкновенной пэтэушницы профессионалку международного уровня, стоят фантастических денег. А с другой стороны, спрос в Европе на наших девок достаточно стабилен. Красивые ведь они, стервы. Никуда от этого не денешься...
- Это точно,
- согласился Гриша.
- В Израиле у аборигенов уже шестой год ширинки трещат при виде новых репатрианток. Местные женщины просто сна лишились от комплекса неполноценности.
- А я слыхал, что израильтяночки о-очень даже ничего...
- Истинная правда! Попки узкие, шеи длинные, черные кудри до плеч, глазища агатовые полыхают, но... наши лучше. Сколько ноги ни брей!
- Так вот,
- продолжил свои разъяснения Андрей.
- Эта крашеная мартышка, прелести которой ты только что лицезрел, приехала полгода назад из какого-то Раздолбаевска-на-Таймыре и переспала со всеми известными столичными фотографами, которые еще способны дернуть ручку унитаза. И ни фига! Трахать трахают, а сделать задарма альбом
- ни под каким видом. Не те времена. Сейчас на Москве, по-моему, даже воробьи за баксы щебечут...
- А ты, стало быть, пошел девушке навстречу?
- усмехнулся Гриша, открывая баночку "Туборга".
- Именно так.
- Из альтруистских побуждений?
- Не совсем. Во-первых, у нее действительно классный экстерьер. А во-вторых, она отрабатывет альбом, позируя для легкой полупорнушки, которую я гоню для одного финского еженедельника. Сам понимаешь, то, что я сегодня снимал, в представительский альбом фотомодели не поместишь...
- Ну ты и разбойник!
- Андрюша со смехом протянул через стол руку вверх ладонью, которую Андрей "отбил" довольно увесистым хлопком.
- Может, по коньячку? Я привез нашего еврейского разлива. И потолкуем кое о чем.
- С превеликим удовольствием! Сейчас нырну в холодильник, а ты возьми посуду на стеллаже...
В этой уютной студии со стеклянным потолком и видом на заснеженную Москву Гриша оказался совершенно случайно. Прилетев в "Шереметьево", он битый час пытался дозвониться эстрадной звезде Валиевой, но всякий раз слышал в трубке лишь ехидные короткие гудки. Тогда он, не торгуясь, сел в такси и приказал мордатому губошлепу в террористской вязаной шапочке гнать по адресу, продиктованному Альбиной во время памятного визита. Московский ушкуйник долго возил его по бугристым заледенелым дорогам и высадил у подъезда солидного, недавней постройки здания, притаившегося неподалеку от Центрального Дома архитекторов.
- Держи!
- царственно произнес тель-авивский гость, вручая таксисту обещанные полсотни долларов и ожидая увидать у того на лице признаки подобострасного ликования.
Однако тот равнодушно сунул баксы в боковой карман и, не облобызав барское плечико, умчался, изрыгая ядовитые выхлопы. Сие обстоятельство подействовало на Гришу весьма угнетающе, но окончательно его настроение пришло в упадок, когда на пороге бронированной двери на четвертом этаже возник ухудшенный вариант Шварценеггера и, плямкая жвачкой, сообщил, что хозяйка в настоящее время находится на гастролях в Сибири и вернется не ранее, чем через три дня.
- Есть вопросы?
- угрожающе поинтересовался бракованный терминатор, позвякивая чем-то в кармане кожаной куртки.
- У отбросов нет вопросов,
- пробормотал Гриша и, преодолевая желание поклониться в пояс, поспешно ретировался к лифту.
Кроме Альбины, у него в столице не было ни единого знакомца, годного для устройства на постой. Гостиница отпадала по причине ограниченности средств, а трое университетских однокашников, давно обосновавшихся здесь, еще десять лет назад повредились умом на патриотической почве и напрашиваться к ним не хотелось смертельно. Короче говоря, если бы Гриша не вспомнил о давнишнем спасителе-фотокорре и не отыскал в записной книжке полустершийся номер телефона, он бы смиренно, как в юности, потащился на вокзал.
Андрей, к счастью, оказался дома, на удивление быстро опознал звонившего и с полоборота предложил обосноваться у него. Спустя часа полтора, познакомившись с новыми порядками в под
- и надземном транспорте, обмерзший житель жаркого региона ввалился в очень симпатичную мансарду со стеклянной крышей, сооруженную на чердаке шестиэтажного дома на Верхней Масловке.
В теплом, уютном, заставленном штативами, осветительными приборами, зеркальными отражателями, увешанном черной бахромой сушащейся пленки и прочей фотобелибердой помещении, он сразу вспомнил атмосферу своей старой студии. Антураж был схож, но с романтически-богемной поправкой. Опять же громадный экран окна вместо подвальной абразуры, канонический силуэт старого высотного дома за пеленой медленно падающего снега вместо старого ореха на фоне зарослей жасмина... Ну и, конечно, голая красотка, возлежащая на тахте и преспокойно воспринявшая вторжение незнакомого человека. Правда, женщины в неглиже иной раз встречались и в их киностудии. Но вели они себя значительно скромней белокурой бесстыдницы Зинаиды.
- Давай сейчас сделаем легкую разминку,
- сказал Андрей, входя в комнату с подносом, на котором помещались пучок зелени, черный хлеб, раскупоренная банка со шпротами и некошерно соседствующие сыр с колбасой,
- обсудим твои дела, а потом махнем за город в один замечательный пансионатик.
- На лыжах кататься?
- Какие лыжи, старичок!? Презентация! Великосветская тусовка, где будет вся Москва...
- Презентация чего?
- спросил Гриша, разливая коньяк по пузатым рюмкам.
- Вибратора,
- ответил хозяин, легонько цокнув своей посудиной о Гришину и опрокидывая коньяк в рот.
- Да, да, ты не ослышался! Привыкай, дорогой, у нас теперь еще и не такое бывает...
Похожий на продолговатую каплю, тойотовский микроавтобус подпрыгивал на ледяных торосах московских заснеженных улиц в сгущающихся сумерках. За матовыми, запотевающими стеклами плыли непривычно высокие дома с неожиданно яркими (без трис!) маленькими окнами, тепло одетые прохожие, разговоры которых зависали в воздухе в виде струек пара, плохо оформленные витрины магазинов, редкая светящаяся реклама...
- Кто мог предположить, Григорий, что провинциальный аппаратчик, о котором мы говорили три года назад, пожирая восхитительные чебуреки, сделает такую головокружительную карьеру!
Андрей нагнулся и что-то негромко сказал водителю, а когда тот согласно кивнул, снова откинулся на сиденье.
- Да,
- откликнулся Гриша, не отрывая взгляда от окошка,
- когда в первый раз увидел его по телевизору разглагольствующим на думской трибуне, у меня минуты на полторы пропал дар речи. А потом я вообще перестал что-либо понимать. Эти ответственные поручения, участие в комиссиях по межнациональным разборкам, аудиенции у президента...
- Ну, что касается августейшей ласки, то с этим все более-менее ясно,
- ухмыльнулся Андрей.
- Лично мне не ясно ничего.
- Это потому, что ты информирован лишь по официальным каналам и проживаешь вдали от московской сплетенной пресс-службы. Ларчик благоволения президентской команды к номинальному функционеру от правой опозиции открывается просто. Дело в том, что твой землячок во время известных событий в октябре 1993 года сорвал марш-бросок в столицу двух тысяч казачьих добровольцев из известного тебе региона.
- Не может быть! Такой факт непременно должен был просочиться в прессу...
- Извиняюсь!
- развел руками Андрюша.
- Разве не общеизвестно, что казаки не приняли сторону оппозиции? Руцкой вопил, как резаный, призывая их под свои знамена, а они продолжали спокойно покручивать усы и попивать водочку...
- Ну, это, конечно, известно. Но то, что к сему факту приложил руку господин Андрющенко...
- Да, широкая публика с данным подвигом ознакомлена не была. Герой спешно вылетел в твой симпатичный город, в течение трех часов имел секретное совещание с атаманами и... дело оказалось в папахе.
- Почему же все-таки столь ценное деяние не стало достоянием прессы?
- Надо думать, огласка была выгодна не всем. Президент остался другом казачества. Казачки не запятнали клятвы верности режиму. А господин Андрющенко заслужил расположение сильных мира сего, продолжая оставаться одним из наиболее яростных противников их нынешней политики.
- Сукин кот!
- Гриша больно ударил кулаком по собственной ладони.
- Ухитрился и рыбку съесть, и на... сесть!
- Еще как сесть!
- Андрей снова нырнул к водителю и показал рукой направление движения.
- Ходят слухи, что на полном серьезе обсуждается его кандидатура в президентский совет.
"Тойота" затормозила возле массивного неосвещенного здания, сильно смахивающего на Дворец культуры в богатом райцентре.
- Ребятки, я мигом. Нужно захватить двух мартышек из театра моды и оператора ОРТ,
- сказал Андрей, выскакивая на заснеженный тротуар.
- Сейчас загрузим этот балласт и полетим пить водочку в изысканном обществе.
Он захлопнул дверь и вприпрыжку побежал по белым ступенькам к мощным египетским дверям храма культуры.
- У тебя закурить есть?
- спросил усатый водитель.
- Пожалуйста,
- Гриша протянул белую пачку "Тайма".
- Возьмите всю. У меня их много.
- Спасибо. Это что же за фирма?
- Усач озадаченно принюхался к длинной сигарете с белым фильтром.
- Арабские?
- Израильские,
- Гриша протянул ему голубой огонек на конце зажигалки.
- Самые распространенные там...
- Ты сам, что ль, оттуда?
- Ага.
- Ну и как там?
Гриша неопределенно пожал плечами.
- Ясно,
- вздохнул водитель.
- Нигде нет рая небесного. Даже на Святой земле...
Минут через десять вернулся Андрей с двумя красотками баскетбольного роста и румяным рыжим бородачом, необыкновенно похожим на поэта Максимилиана Волошина.
- Все!
- крикнул фотограф, усаживаясь на свое место и согревая дыханием покрасневшие руки.
- Народ к разврату готов. Вперед!
Лиц манекенщиц Гриша как следует не разглядел. Заметил лишь, что обе очень молодые, глазастые, одетые с вызывающей роскошью и жутко накрашенные. С их появлением в салоне микроавтобуса стало шумно, завис густейший запах духов и чего-то такого, что на бумаге Гриша непременно назвал бы аурой соблазна.
- Сударыни!
- гаркнул Андрей, обрачиваясь к дамам.
- Познакомьтесь. Мой друг, известный израильский журналист...
- Ой, я хочу в Израиль! Там сейчас, наверное, тепло,
- раздался сзади высокий голосок с покушениями на московское "аканье".
- Возьмите меня туда!
- Ноу проблем!
- ответил Гриша, чуя позабытый за три года унижений гусарский кураж.
- Пакуйте чемоданы...
Он еще раз склонился над унитазом и с гадливостью просунул два скользких пальца в саднящую глотку. Желудок дважды спазматически сократился, но нужного продолжения не последовало.
Гриша спустил воду, тяжело дыша, выбрался из кабинки и, пошатываясь, подошел к умывальнику. Поток ледяной воды хлынул на разгоряченный затылок, намочил воротник, брызнул за шиворот и начал медленно возвращать резкость расплывающемуся сознанию.
"Черт, как же меня угораздило так напиться?
- со скрипом мыслил он, глядя в зеркало на свою бледную, мокрую и жалкую физиономию.
- Вроде бы не так уж много употреблял..."
Он помнил, что "тойота", после часовой гонки по загородному шоссе, въехала на территорию какого-то пансионата, чрезвычайно похожего на тот подмосковный Дом творчества, где Грише двенадцать лет назад довелось побывать на семинаре начинающих писателей, паразитирующих на молодежной теме. На крыльце стояли квадратные жлобы в маскировочных комбинезонах и с пистолетами на ватных задах. Гришу они пропустили беспрепятственно, глянув на пластмассовую визитку популярной в России газеты, которую Андрей предусмотрительно нацепил на его куртку.
- Оружие есть?
- спросил лишь один из них, прожигая насквозь жуткими цыганскими глазами.
- Если имеется, попрошу, господа, сдать при входе. Получите обратно в целости и сохранности...
Потом был залитый сложным светом овальный зал, украшенный продолговатыми шпалерами из бликующего синтетического материала, которые смутно Грише что-то напоминали. И лишь сфокусировав свое внимание на одной из них, он с некоторой оторопью понял, что это
- разноцветные символические презервативы метров восьми в высоту и метра полтора в ширину. По замыслу неведомого, но шаловливого дизайнера эти плоские, жирно блестящие полотнища окружали гостей и помогали настраивать их мысли на необходимую волну. Еще более способствовал той же задаче подвешенный к потолку макет того самого вибратора, на презентацию которого все и собрались.
Над круглым фуршетным столом в центре зала нависал ядовито-зеленый фаллос, изготовленный, как видно, из папье-маше. Произведение искусства медленно, словно грузовой вертолет, заходящий на посадку, вращалось над головами гостей, позволяя им разглядеть название шедевра, обозначенное на "фюзеляже".
- "Гринпис",
- прочитал вслух Гриша.
- Вы не представляете, какая это прелесть!
- шепнула ему на ухо толстуха с невероятным декольте, откуда выпирали два тугих розовых ядра.
- Лучшего вибратора я в жизни не держала в руках...
- Позвольте, но ведь его только сегодня представляют широкой публике..
- удивился Гриша, с трудом отрывая глаза от дивного выреза.
- Вот именно, широкой,
- снисходительно улыбнулась пышная дама
- А я участвовала в его экспериментальных испытаниях!
- Ну и как?
- О, это было нечто непередаваемое!
Вот тут-то Гриша взял со стола и выпил залпом свой первый бокал шампанского.
Глава 16. Презентация вибратора (продолжение)
Он еще раз плеснул в лицо пригоршню холодной воды и по привычке принялся искать на стене барабан с бумагой. И когда не обнаружил такового, замычал, вспомнив, что находится не в Израиле, а среди подмосковных снегов, на презентации омерзительного вибратора.
Гриша промокнул лицо носовым платком и принялся причесываться, припоминая подробности своей светской жизни в течение последних полутора часов. Минут двадцать он толкался среди возбужденного нарядного люда, прихватывая со стола выпивку с бутербродами и выискивая в толпе лица, знакомые по телеэкрану и фотоиллюстрациям. Их, кстати, оказалось довольно много. Проплывал, колыхая жирным брюхом, популярнейший лет двадцать назад обезьяноподобный конферансье под ручку со скандальной журналисткой, прославившейся описаниями своих соитий с рядом главных политических фигур державы. С боярской важностью лобызались два кинорежиссера, один из которых был всемирно знаменит, талантлив и обворожительно нагл, а второй
- весь изъеден творческой импотенцией, помноженной на невероятное тщеславие 55-летнего неудачника.
Привалившись бедром к столу, стоял легендарный актер легендарного театра, в 60-е годы сводивший с ума всех старшеклассниц от Буга до Амура, в 70-е варивший на сцене чугун, а ныне озабоченный лишь чесом в русскоязычных заграницах. Легенда моргала злыми пьяными газами и сосредоточенно мастерила чудовищный сендвич из икры красной, черной, копченого говяжьего языка, майонеза, грибочков и свежего огурца.
Слева от Гриши с истеричным повизгиванием хохотал некогда любимый им певец, которого лет десять не допускали на ТВ и большие сцены по причине активно афишируемого пристрастия к педерастии. Борец за сексуальные свободы в годину признания основательно раздобрел и своим чрезмерным макияжем и нарочито китчевым одеянием напоминал уже не гимназистку, нарядившуюся пажом, а перезрелую служанку в барском камзоле.
Очень живописно смотрелись два сиволапых думца, окруженные толпой горластых и багроволицых писателей-сатириков. Это была ожившая иллюстрация из кошмарного юдофобского сна. Верткие вульгарные семиты с бегающими и подмигивающими глазками прямо-таки оплетали собой парочку гордых, но обалдевших внуков славян. Думцы одновременно моргали голубыми пуговичными буркалами, робко улыбались и, видимо, испытывали сильное неосознанное желание перекреститься.
Гриша вообще был потрясен колличеством еврейских физиономий на этом сборище. Скалили зубы и вздымали, опрокидывая рюмки, монументальные носы "новые русские" в лакейских красных пиджаках. Ведущий самой популярной телепрограммы оказался на полголовы ниже ростом, чем можно было вообразить. Он поминутно показывал сквозь мокрые от коньяка усищи желтые крысиные резцы и чрезвычайно напоминал того торговца рыбой с тель-авивского рынка "Кармель", который однажды в Гришином присутствии притушил окурок о глаз живого карпа. Сновали неописуемые девицы, состоящие, кажется, из одних лакированных синтетикой ног, беспрерывно курили богемного вида юнцы, пробитые серебряными серьгами в самых неожиданных местах, важно кивал направо и налево православный батюшка с массивным крестом на женском бюсте. Поп даже благословил кого-то на ходу, вместо того чтобы предать геенне огненной все бесовское сборище вместе с пакостным зеленым предметом, гордо парящим в глубах табачного дыма...
Гриша около часа барражировал от одной группы к другой, слушал фантастические сплетни про Ельцина, Пугачеву и Жириновского, легкомысленно мешал коньяк с шампанским и, само собой, не упускал из виду то, что творилось на подиуме. Хотя, честно говоря, ничего экстраординарного там не происходило. Сначала выступил сам виновник торжества
- дизайнер, изваявший пресловутый "Гринпис". Он оказался наголо обритым детиной с длинной козлиной бородкой старика Хоттабыча. Творец с хриплой проникновенностью спел гимн женскому оргазму, являющемуся, по его словам, "источником метагалактической энергетики и залогом паритетного баланса между антагонистическими полами". Нервно пощипывая кончик бородки, художник выразил надежду на то, что с помощью его изобретения миллионы женщин осознают прелесть и многокрасочность окружающего мира.
- Они поймут преимущества демократического строя перед тоталитарным не только холодным разумом,
- говорящий запрокинул бугристую лысую голову и мечтательно закатил глаза,
- но и всем жаром своих...
- Влажных гениталий!
- громко ляпнул из зала некий едва стоящий на ногах фрачник, на которого тут же весело зашикали.
- Своих,
- невозмутимо продолжил триумфатор,
- романтических, вечно юных сердец!
Потом начался показ авангардной коллекции нижней одежды, отдельные образцы которой Гриша никак не мог различить по причине их микроскопичности. Например, он долго лупил глаза на совершенно голую брюнетку, демонстрировавшую, по словам ведущего, ночную рубашку "Сон стрекозы". И только подобравшись с бокалом непосредственно к подиуму, ему удалось разглядеть, что на гладкой спине девицы, между пляшущими лопатками, приклеены крохотные прозрачные крылышки.
Манекенщиц сменил мужской кордебалет, появление коего бурно приветствовал певчий борец за права сексуальных меньшинств.
- Зайчики! Вы поглядите, какие зайчики!
- кричал он своим знаменитым мальчишеским альтом и пытался повторить хореографические па вместе с двумя прилипшими к нему девицами.
Дальше еще кто-то пел, показывал фокусы, читал юморески... Но помнил этот отрезок времени смутно. Дело в том, что к нему тяжело подкатился до того без устали сновавший с видеокамерой по залу "Максимилиан Волошин" и молвил, вытирая с лба трудовую испарину: "Ну, теперь можно и расслабиться!"
И они на пару так славно расслабились, что следующее Гришино воспоминание относилось уже к туалетной кабинке, где он долго и мучительно производил очистку отравленного алкоголем желудка.
В последний раз оглядев в зеркале свою позеленевшую физиономию, Гриша поправил мокрые волосы и, стараясь держаться с гвардейской прямизной, выбрался в коридор. Хотя взрывы музыки доносились и в туалетные глубины, его все-таки покусывала трусливая мыслишка о том, что, пока он пугал унитаз, народ разъехался, оставив его в пустом здании одинокого и несчастного.
Как бы не так! Судя по всему, веселие в загородном пансионате только-только разгоралось. Видимо, "официальная программа" мероприятия давно уже осталась позади, и народ продолжал развлекаться как ему заблагорассудится. Зал погрузился во тьму, пробиваемую во всех направлениях разноцветными лучами прожекторов, от прикосновений которых вспыхивали бокалы, женские украшения и неистребимые золотые коронки в хохочущих ртах. Большинство продолжали вкушать "а-ля фуршет", несколько пар танцевали, большая группа женщин выстраивала фотокомпозицию со спущенным с небес зеленым фаллосом. Возведением "пирамиды" командовал Андрей.
- Льните, льните к нему!
- кричал он начальственным голосом.
- Вы потрясены! Вы в экстазе! Он подавляет вас своей мощью!..
- Старик, мне было одиноко без тебя,
- сказал Гриша, когда тот, произведя несколько вспышек, подошел и прицелился объективом.
- Прости, друг, не мог составить тебе компанию. У меня было четкое редакционное задание: сделать репортаж из раздевалки манекенщиц. Нервная динамика, полунеглиже, неожиданные ракурсы, растрепанная грация, эффект подглядывания в замочную скважину...
- Было интересно?
- Как художнику
- да! Но как мужчине
- отратительно...
- Через почему?
- Потом от них несет, Гришка,
- заговорщически прошептал Андрюша, примеривась к закуске на столе.
- Страшное дело: потом и духами. Но потом го-раз-до активней!
- Пардон! Но они же после представления в зал повыползали,
- с сомнением проговорил Гриша, косясь на двух моделей, которые неподалеку щебетали с кавалерами.
- Будь спок, старичок!
- рассмеялся Андрюша, прикусывая лимончик после коньяка.
- Гражданки уже после душа...
- Спасибо, успокоил! А как насчет моего дела? Я, как сам понимаешь, приехал за тысячи километров не для любования на местных мокрощелок...
- Гриша, я все помню! Пока ты с Бородой накачивался ядом, я поймал одного знакомого депутатика из их поганой фракции и между делом поинтересовался насчет твоего друга.
- Ну и что?
- Нет его в Москве.
- Зараза!
- Гриша в сердцах бросил на стол зажигалку и очень метко отколол ножку у рюмки.
- Где же его черти носят? Неужели за границей?
- Нет, он в России. Но чуть ли не в Чечне. Этот пьяный скот все подмигивал и намекал на особое поручение президента, касающееся ситуации на Кавказе. Не удивлюсь, если именно твоему землячку доверили тайные шашни с Дудаевым...
- Почему такая честь?
- А ты подумай сам. Если с мятежником вступает в контакт кто-либо из правящей команды
- это скандал с непредсказуемыми последствиями и нарушение той величественной позы, в которой пребывает отец нации. А когда переговоры (естественно, по собственной инициативе!) ведет один из функционеров оппозиции, это уже дело почти что частное... Не жохай, завтра утром я все выясню наверняка. А пока не бери в голову и отдыхай по полной программе. Кстати, Макарона тобой усиленно интересовалась!
- Какая еще Макарона?
- нехотя спросил Гриша, внезапно почувствовавший, что смертельно устал после перелета и больше всего прочего хотел бы элементарно уткнуться носом в подушку и отключиться часов на восемь.
- А та, что с нами сюда ехала. Помнишь, говорила, что хочет в Израиль? Вон она, верхом на вибраторе... Позвать?
- Черт его знает,
- неуверенно ответил утомленный путешественник, без энтузиазма глядя на пышноволосую красавицу, под аплодисменты присутствующих оседлавшую установленный на паркете "источник межгалактической энергии".
- Не дрейфь! Классная баба,
- Андрей приподнял камеру и полыхнул вспышкой.
Девушка повернула к нему голову и погрозила кулачком.
- Макаронка, иди сюда!
- позвал Андрей.
- Есть разговор.
Манекенщица грациозно поднялась со своего безобразного насеста и плавно, как на подиуме, начала приближаться к ним. Только тут Гриша разглядел, какая это абсолютная и победительная красавица. Громадные прозрачные глаза, точеный носик, великолепная кожа колышущихся при ходьбе маленьких грудей... Что же касается двух нижних конечностей, в буквальном смысле этого слова льющихся из-под короткой кожаной юбчонки и заканчивающихся изящными туфельками на немыслимых каблучках, то для адекватного их описания понадобилось бы воскресить маэстро Набокова. Или, на худой конец, Бунина.
- Наташка,
- Андрей по-свойски приобнял девушку за узкое бедро.
- Наш заморский гость скучает. Ты не могла бы скрасить ему этот вечер?
Она ничего не ответила. Лишь склонила головку на плечо фотографа и окатила Гришу отработанной загадочной полуулыбкой.
"Длинная пауза, очень длинная,
- подумал он.
- Умеет, сучка, мужиков обрабатывать. Но мы тоже кой-чему обучены..."
- Вам, наверное, здесь скучно после Израиля?
- наконец проронила она, демонстрируя удручающе ровные зубы.
- Представляю, какая там кипит жизнь. Море, солнцы, пальмы...
"Да, видела бы ты меня год назад на бензоколонке",
- внутренне ухмыльнулся он. Усталость все сильней свинцом разливалась по телу, но ударять в грязь лицом перед этой ладной длинноногой поблядушкой он не собирался.
- Пальмы там что надо, Наташенька. И солнца хватает. Даже слишком. А вот таких девочек, как ты, не густо.
- Да ладно!
- теперь улыбка у нее вышла гораздо вульгарней, с каким-то неуловимым деревенским оттенком.
- Я вас уверяю! В Тель-Авиве на вас бы оглядывалась вся улица...
- Ладно, ребятишки, я вижу, у вас есть тема для разговора,
- Андрей вытащил связку ключей и покопался в них.
- Я пойду еще пощелкаю. А если что, Гриша, мы с тобой живем в 56-м номере...
Он отошел и тут же вступил в разговор с лощеным старцем в седых кудрях, похожим на грузинского князя.
- Так мы здесь ночуем?
- с удивлением произнес Гриша.
- Я как-то даже на это не рассчитывал...
- Ночуем, еще как ночуем!
- протянула она и, прищурившись, взвесила его на каких-то невидимых, но точных весах.
- Кстати, не подышать ли нам свежим воздухом?
- Хотите прогуляться по снежку?
- Зачем! В моем номере есть отличный балкон...
- О,
- усмехнулся Гриша,
- я большой специалист по сценам на балконе!
Нельзя сказать, чтобы ему было очень страшно. Так, самую малость. Но вот чувство кошмарного конфуза он испытывал, еще доселе неведомое. Дурацкие кожаные плавки резали в паху, запястья и щиколотки зверски болели, зажатые металлическими наручниками, ременный намордник плющил нос и по-китайски растягивал глаза. А самое главное
- страшно не хотелось поднимать веки и видеть то, что предстояло лицезреть.
Он скрипнул зубами и осторожно выглянул из-под ресниц. Мизансцена оставалась все той же. Он, голый и распятый, лежал на растерзанной кровати, а у стенки в очаровательном кожаном купальнике со стальными заклепками стояла проклятущая Макарона и с ангельской улыбкой поигрывала хвостастой плетью.
- Ну что,
- спросила она, поблескивая зубками,
- обморок от потери девственности прошел?
- Детка, хватит дурака валять,
- чужим голосом проговорил он.
- У всяких шуток есть свои границы!
- Миленький, ты до сих пор не понял, что я совсем не расположена шутить?
- проникновенно прошептала она и, мягко ступая босиком по ковру, приблизилась к тахте.
- Сейчас ты убедишься в этом в полной мере.
Она плавно нагнула голову к его правой ноге и томительно медленно провела кончиком языка чуть выше колена.
- Освободи меня,
- четко, как маленького ребенка, попросил он.
- И ты получишь любое удовольствие, которое сумеешь придумать...
- Которое сумею придумать?
- она вела влажный след все выше по ноге.
- Правильно, я его сейчас получу. Но для этого совсем не нужно тебя отвязывать.
Она глубоко втянула воздух ноздрями и вдруг резко и больно впилась ему зубами в ногу.
- Ссука!
- зарычал он, с трудом сдерживаясь от крика.
- Ты же, тварь, мне до мяса прокусила!
- Больно, миленький?
- заботливо спросила она, влажно целуя рану окровавленными губами.
- Ничего! Сначала больно, а потом приятно. Так всегда бывает...
У Гриши сдали нервы, и он принялся извиваться на простыне, как полураздавленный червяк. От этой бессильной истерии он только разодрал в кровь кожу под наручниками и еще больше сплющил нос ремнем.
- Ну, ну!
- тихонько хохотнула она.
- Пошуми, покричи. Может быть, кто-нибудь придет и полюбуется на известного израильского журналиста...
- Я тебя убью!
- задыхась, прошипел Гриша.
- Найду на дне морском и задушу!
- Это ты зря,
- ласково прошептала она и обвела языком вокруг его правого соска.
- Завтра ты будешь искать меня по всей Москве и на коленях умолять проделать то, от чего сегодня воешь!
Извращенка говорила все тише, вылизывая напряженный помимо его воли сосок, присасывая его и грея дыханием.
- Сейчас, сейчас нам обоим будет очень хорошо...
Она нырнула рукой ему в плавки и одновременно вгрызлась в его тело.
Гриша взвизгнул и на мгновение потерял сознание от болевого шока. А когда тут же вынырнул из темноты, ему показалось, что из груди его торчит раскаленный гвоздь.
Никакого гвоздя, конечно, не было, ужасно болели искусанные сосок и нога, а поганая Макарона стояла над ним, расставив свои потрясающие, похожие на две макаронины (вот, бля, откуда кличка!) ноги, и медленно стягивала с себя узенькие трусики из черной тонкой кожи.
- Сначала ты у меня, а потом я у тебя,
- промурлыкала мерзавка.
- Надеюсь, язык ты себе не откусил?
Глава 17. Отечественный дым
"А не повеситься ли в этом сортире?
- размышлял Гриша, сидючи на унитазе в самой жалкой позе.
- Вон и крючочек некий на потолке наблюдается. Забраться на унитаз, приспособить пояс от брюк и... конец всем проблемам. Навсегда!"
У него болело все: голова, в которой бродили последствия замеса коньяка с шампанским, израненные запястья, разодранные лодыжки, искусанные грудь и колени. Ныло даже то место, которое вчера было избавлено от терзаний и подвергалось исключительно ласкам.
Гриша оторвал взгляд от пакостного крючка и помял обеими руками заросшую щетиной физиономии. Мать честная! Тут тоже не было живого места. Невозможно дотронуться до распухшего носа, губы, как оладьи, язык горит огнем... Все мерзкое, липкое и, по всей видимости, вонючее.
- Да, адон Рывкин,
- промолвил он вслух,
- так тебя еще не трахали! Теперь ты знаешь, как чувствуют себя изнасилованные с особым цинизмом...
Он с жалобным поскуливанием поднялся, спустил воду и, пошатываясь, направился в ванную.
О божественная благодать горячей воды, омывающей униженное тело десятками тугих струй! Как благотворна и целительна она ранним утром для того, кому, казалось бы, уже не поможет никакое снадобье на свете.
Не менее получаса Гриша тщательно намыливал костистые покусанные телеса и стонал от наслаждения под дармовым обжигающим водопадом. Мало-помалу воздействие горячей терапии начало сказываться на помраченном сознании. Просветлело в глазах, рассосались занозы, засевшие в висках, ослабла тупая боль в шее и позвоночнике.
Гриша перекрыл воду, осторожно переступил через край ванны и, до красноты растершись казенным полотенцем, еще сохранявшим запах дезодоранта его мучительницы, протер запотевшее круглое зеркало.
- Да, экстерьер еще тот!
- пробормотал он, гадливо рассматривая свою перекошенную харю с распухшей переносицей, двухдневной пиратской щетиной и блудливыми покрасневшими глазками.
В его походной сумке валялась электробритва, но он еще в самолете решил в поездке не бриться, чтобы меньше походить на себя самого дорепатриационных времен. Расчет был на то, что небритая морда и темные очки вкупе с полуседыми космами до плеч должны сделать его неузнаваемым для людей, шапочно знакомых.
Гриша многократно, с особым пристрастием, вычистил зубы при помощи указательного пальца, звучно прополоскал горло и только после этого покинул ванную. Беглый осмотр номера показал, что никаких следов его хозяйки на поверхности не наблюдалось. Видимо, Макарона скрылась задолго до его пробуждения, забрав все вещи, напоминавшие о ее присутствии.
Гриша медленно одевался, припоминая постыдные подробности своего конфузного любовного приключения. Он ведь поплелся тогда за длинноногой манекенщицей, можно сказать, из чистого принципа. Не мог же он,"известный израильский журналист", малодушно проигнорировать недвусмысленное предложение столь знойной красотки уединиться с ней в гостиничном номере? Как бы выглядело при таком раскладе альтернативное предложение мирно потанцевать или выпить кофейку в баре? Нет, такой потери лица Гриша, конечно, допустить ни в коем случае не мог...
Помнится, окаянная Макарона не стала делать никаких преамбул.
- Как у вас там, на Ближнем Востоке, по части сексуальных извращений?
- спросила она, полулежа на тахте с коричневой сигареткой в длинных пальцах с кровавыми коготками.
Сказано это было буквально через пять минут после их прихода в номер и коротенькой словесной разминки на самые общие темы.
- Мне кажется, что по этой части на Ближнем Востоке
- полный порядок,
- ответил Гриша, щурясь на ее круглую коленку в черном чулке.
- Хотя я не совсем понимаю, что именно в конце двадцатого века можно назвать извращением. Минет жирафу разве что...
- Минет жирафу?
- она расхохоталась и откинулась на подушки.
- А что, это, наверное, было бы любопытно! Нет, я о другом. Как у вас насчет садо-мазохистских вариантов?
И вот здесь Гриша совершил гибельный промах. Ему бы отшутиться, подать себя этаким консервативным сперматозавром и склонить раскрашенную сучку к самому обыкновенному одноразовому пистону... Но подвела подлая художественная натура. "Почему бы,
- мелькнуло в пьяном мозгу,
- на сороковом году существования на свете не попробовать еще один способ наслаждения? В конце концов, я же писатель! И, стало быть, должен изучать жизнь во всем ее многообразии..."
Короче говоря, не прошло и десяти минут, как Макарона облачила себя и партнера в специальную кожаную спецодежду, хранившуюся, как выяснилось, в особом саквояжике, и разложила на журнальном столике несколько устрашающих орудий заплечных дел мастерства.
Поначалу все эти приготовления и собственный вид в кожаных плавочках и наморднике вызвал у Гриши приступ гомерического хохота. Но когда, нежно его целуя, девушка приковала наручниками запястья и щиколотки к спинкам кровати, по спине у глупого инженера человеческих душ прошел первый озноб приближающихся неприятностей. Но он еще пытался иронизировать, хохмить, держать хвост пистолетом, надеясь на простое баловство с обычным потным финалом. Увы, все закончилось гораздо плачевней...
Когда стонущая гладкая белокожая гадина с конвульсивными содроганиями удовлетворила свою похоть в третий раз, она, наконец, сползла с лица полузадушенной жертвы и принялась грубо стягивать с бессильных Гришиных чресел тугие позорные плавочки.
- Сейчас я тебя отблагодарю,
- шептала она и вспухшими губами пыталась реанимировать его скисшую плоть.
- Ай-яй-яй! Что я вижу. Дорогой, ты меня совсем не любишь...
В конце концов ее старания завершились относительным успехом, и из Гришиных расквашенных губ вырвался мучительный спазматический хрип, сопровождаемый судорогами измученного тела.
- Вот и ладненько,
- услышал он, уже впадая в душное забытье.
- Сладенький ты мой...
От пакостных воспоминаний его опять замутило. Гриша поспешно распахнул балконную дверь, шагнул за порог и, втягивая ноздрями морозный воздух, стал нашаривать сигарету в сплющенной пачке.
Балкончик был по-российски мал и отделен от соседнего тонкой перегородкой из выкрашенной в белый цвет древесноопилочной плиты. С трудом прикуривая на ветру, Гриша услышал, как на соседнем балконе кто-то надсадно закашлял, а затем смачно сплюнул. Потом скрипнула дверь, и, судя по всему, любителей свежего утреннего воздуха стало двое.
- Значит, номер не прорезал?
- проговорил густой бас после длинного зевка.
- Послал-таки его Джохарка на хер!
- И не удивительно,
- ответил надтреснутый баритончик.
- Сейчас, когда о нем кричит весь мир, когда, наконец, в Пентагоне научились выговаривать слово "Чечня", было бы глупо пойти на попятную! Джохарке нахаркать и растереть, что под бомбами лягут сто тысяч черкесов с черкесятами. Главное
- устоять и удержать контроль над нефтью...
- Но тогда, выходит, наш пан-атаман крупно обосрался?
- Ни хрена подобного! Подумаешь, завалил миссию президента. Личный-то контакт с Дудаевым он наладил. На будущее...
Секунд на десять на соседнем балконе установилась тишина, прерываемая кашлем и плевками. Гриша прирос к полу, стараясь ничем не выдать своего присутствия. Он уже догадывался, о ком идет речь, но боялся поверить в столь неправдоподобное совпадение.
- Стало быть, сегодня он уже будет в Москве?
- снова послышался бас.
- Нет, я в шесть утра звонил в администрацию области и меня проинформировали, что "господин Андрющенко пробудет на родине еще двое суток".
Гриша захлебнулся морозным воздухом и обеими руками зажал рот, чтобы не закашляться. "Это он, это он!"
- гонгом звенело в мозгу.
- Погудеть, видно, решил с родней!
- хохотнул бас.
- Некогда ему "гудеть"! Бабий бунт там какой-то назревает. Антивоенный. Вот наш пан-атаман и хочет на нем отметиться.
- Молодец! Все делает с прицелом на 1996-й. Не то что некоторые... Ну что, по сто граммов
- и в дорогу?
Снова послышались скрип дверей, тяжелое топтание и повторный скрип.
Пятьдесят шестой номер оказался запертым. Гриша отыскал Андрея только после потной скачки по всем этажам и переходам этого пропахшего табачным дымом, алгоголем и женскими духами здания. Фотограф обнаружился в одном из холлов
- он смотрел теленовости с тем самым седым кавказцем, который уже попадался Грише на глаза прошедшей ночью. На столике перед ними стояли баночки с пивом, они прихлебывали его, наблюдая за происходящим на экране.
- Опять на полвека заваруха,
- сумрачно произнес седой, поглаживая усики и глядя, как закутанные до глаз женщины и оборванные мальчишки колотят палками по завязшему в их толпе БТРу с перепуганными солдатиками.
- Вы так полагаете?
- тихо отозвался Андрей.
- Все это уже было сто пятьдесят лет назад. Начали при Екатерине и еле-еле закончили при Николае Первом. Чеченцы! Их даже соседи боятся, как чумы...
- Прошу прощения,
- пробормотал, Гриша, приближаясь к столу.
- Андрей, можно тебя на два слова? Дело чрезвычайной важности.
Отведя своего благодетеля в сторону, он, не вдаваясь в подробности, сообщил, что ему срочно нужно вылететь в родной город.
- Старик, я понимаю, что веду себя нагло и напрягаю тебя. Но,если есть такая возможность, закинь меня во "Внуково". Если нет, подбрось хотя бы до Москвы.
- Ноу проблем,
- ответил фотограф, с интересом рассматривая изменения. которые претерпела за ночь физиономия беспокойного гостя.
- Один черт мне нужно в редакцию. Сейчас поговорю с водителем. Думаю, он будет не против.
- Я заплачу!
- Само собой. Сунешь ему долларов десять. Не больше. Он мой должник... С Макаронкой славно погуляли?
- Не то слово,
- нехотя ответил Гриша.
- Как-нибудь расскажу, если будет настроение.
- Круто исполняет?
- Круче только в КПЗ... Андрюша, дружище, если можно, давай поедем прямо сейчас!
К половине первого вишневая "тойота" доставила путешественника во Внуковский аэропорт, а через десять минут он уже ловил ртом душный воздух в угрюмом толковище перед кассами южного направления. Только здесь он окончательно почувствовал себя на родине. Что такое "Шереметьево-2"? Всего лишь пародия на средней паршивости европейский аэропорт. А вот здесь Россия-матушка раскрывалась во всей своей сдобной красе. Зверски толкались шарообразные бабы в пальто с воротниками из синтетического зверя, наступали на ноги бородатые инвалиды на скрипучих протезах, выли грудные дети, визжали цыгане, сверкали глазами небритые каказцы в барашковых кепках и сванских шапочках. Иной раз среди людского водоворота мелькали такие морды, каких не придумали бы и нанюхавшиеся кокаина голливудские гримеры. И над всем этим скопищем шапок, платков, шляп, разнообразных шевелюр и сияющих лысин стоял почти осязаемый дух немытой и пропотевшей человечины. И гудел гомон, смачно сдобренный отечественным матерком.
В первый момент Гриша просто растерялся. Надо всеми окошками, обслуживающими рейсы в родной город, висели зловещие записки об отсутствии билетов на ближайшие сутки, а подступиться непосредственно к кассам не было ни малейшей возможности. Гриша полез в карман и нашарил бумажку с Андрюшиной инструкцией. "Елизавета Семеновна,
- прочел он.
- Сказать, что от Ахвердова, и показать визитку".
Он повертел в руках кусочек сиреневой плотной вощеной бумаги, который Андрей взял у своего седовласого знакомца, и еще раз недоверчиво пробежался глазами по тексту на русском и английском языках: "Азамат Ахвердов. Шеф-президент ассоциации "Мзымта". Тел... Факс...".
Он тяжело вздохнул, покрепче вцепился в ручки своей спортивной сумки и, выдавливая из себя остатки сопливой иностранщины, грубо ввинтился в пахучую толпу.
Женщина за двойной плексигласовой броней, по всей видимости, во внеслужебное время выглядела молодой и красивой. Но сейчас, отражая наскоки осатаневших кандидатов в авиапассажиры, она напоминала прожженную содержательницу салуна из классического вестерна. Ту, которая держит сигару в уголке накрашенного рта и лупит по голове всякого неплательщика пустой бутылкой от мексиканского виски.
Когда растерзанный интурист оказался перед окошком, она разговаривала по телефону и, судя по энергичной мимике, утверждала кому-то смертную казнь на электрическом стуле.
- Девушка, миленькая! Два слова!
Гриша постучал пальцем по опущенной прозрачной перегородке и сделал умоляющее лицо.
Женщина скользнула по нему глазами, как по унылому ланшафту, и продолжала разговор. Гриша постучал настойчивей и провел ладонью по горлу, сигнализируя о неотложности дела.
Женщина говорила в трубку, глядя сквозь просителя серыми холодными глазами прокурора.
Он полез в карман, достал визитку и приложил ее лицевой стороной к пластмассе. Реакция хозяйки салуна была быстрой и столь решительной, что Гриша даже перетрусил.
- Куда билет?
- спросила она, мгновенно бросив трубку и отодвинув прозрачный заслон.
- Город, время, количество мест?
"Ни черта себе оперативность!
- размышлял Гриша, выбираясь через пятнадцать минут из кассового омута и счастливо прижимая к груди билет на ближайший рейс.
- Золотые у Андрюши знакомые. Просто 96-й пробы..."
А в родном городе никакой зимы не было и в помине. В раскрытое окошко такси врывался теплый сырой ветерок, по обочинам зеленела аппетитная молодая травка, а в серые колючие верхушки тополиной лесополосы садилось красное весеннее солнце. Пахло вспаханной землей, утренним дождем и набухшими почками.
- Какой запах!
- шептал Гриша, прикрывая глаза и по-звериному втягивая ноздрями сладкий пьянящий воздух.
- Три года не дышалось так легко.
- В гости приехал?
Таксист говорил со знакомой южнорусской хрипотцой, выдавая мощное фрикативное "г".
- Да,
- счастливо улыбнулся пассажир.
- Приехал погостить на родину.
- Дело хорошее. Говоришь, в центр тебя?
- Угол Микояна и Южной.
- Где торговый центр?
- Точно, земляк.
Город не изменился совершенно. Если физиономию столицы за прошедшие годы слегка перекосило на западный лад, то здесь все милейшим образом сохранилось в первобытном состоянии. Те же невысокие дома (гораздо менее ободранные, чем в Москве!), те же простоватые лица прохожих, те же "жигули" и "москвичи" на дорогах, те же красно-серые скрипучие трамваи, те же безродные упитанные псы без ошейников, сосредоточенно бегущие по своим делам...
Он высадился неподалеку от нового крытого рынка, который начали строить еще года за три до его отъезда, и, расплатившись с водителем какими-то малопонятными тысячами, быстро зашагал в направлении Тамаркиной квартиры.
Солнце уже село, и в синеватых ранних сумерках посвежевший воздух еще сильнее отдавал приближающейся весной. С невольной глуповато-радостной улыбкой на лице Гриша миновал мемориальную стену старого кладбища, Дом быта, универсам и, перейдя центральный бульвар, свернул налево в знакомую арку. Три крайних окна на третьем этаже ярко светились, и потому он прибавил шаг, пересекая покрытое потрескавшимся асфальтом пространство двора.
Под фонарем, возле самого подъезда, фырчал черный японский "сузуки", сработанный под "харлей девидсон" со всеми полагающимися никелированными примочками. В седле расслабленно восседал добрый молодец из разряда тех, от кого Гришу тошнило уже лет пятнадцать. Фальшивые плечи, кожаная куртка в заклепках, серьга в ухе, незажженная сигарета на мокрой губе и рыжий "ирокез" на выбритой квадратной голове.
- Огонь есть?
- повернув бычью шею, спросило чудище.
Гриша, не отвечая, остановился и щелкнул зажигалкой под носом у кожаного наездника.
- Спасибо, чувак,
- выдохнул тот, выпуская дым из ноздрей.
- Бэвакаша, мотек,
- автоматически бросил Гриша и, дивясь сам себе, скользнул в подъезд.
Вошел и тут же напоролся на спускающееся по лестнице экстравагантнейшее создание. Навстречу ему летела кардинально лысая девица лет шестнадцати в почти несуществующей кожаной юбчонке, полосатых гетрах выше колен, тяжелых солдатских бутсах и шуршащей курточке из серебристого синтетического материала, похожего на фольгу. В розовой ноздре у этого милого существа сверкало крупное колечко. Такое же, но только поменьше, обхватывало нижнюю губу, а на левом ухе блестел целый ряд металлических скрепок.
Гриша от неожиданности застыл и сделал робкое движение, чтобы уступить дорогу.
- Папка!
- внезапно заорало лысое диво.
- Ты чего, не узнал меня, черт старый?
У Гриши разом куда-то опустились желудок, пищевод и прочий ливер. Во-первых, он был контужен тем, что его уже, оказывается, можно назвать "старым чертом". А во-вторых, от жуткого узнавания знакомых черт собственной дочери в этой лысой окольцованной ехидне.
- Ниночка!
- прошептал он, чувствуя слабость в ногах.
- Это ты, доченька?
- Конечно, я!
- завопила Нинка и повисла у него на шее.
- Ты откуда взялся? Из Африки своей сбежал?
- Израиль не в Африке. Он на Ближнем Востоке расположен,
- отвечал Гриша, с оторопью ощущая, как касаются его щеки дурацкие железки на лице дочери.
- А, какая разница! Все равно тундра...
- Нинуха, я тебе подарки привез,
- засуетился Гриша, прыгающими пальцами расстегивая молнию на сумке.
- Потом, потом, папка!
- она явно торопилась и от нетерпения постукивала по кафелю своими дикими башмаками.
- Иди домой, оставь этому придурку Костику, а я потом, утром, посмотрю. Ну, пока. Звони!
Дочка еще раз чмокнула его в щеку и вихрем вылетела из подъезда. Гриша сделал два рефлекторных шага вслед за ней и увидел, как его Ниночка, которой он стирал пеленки и ставил клизмочки, подбежала к кожано-клепаному дебилу, запечатлела быстрый поцелуй на его мерзких вывернутых губах, а потом, резво вскочив на седло, унеслась со двора в грохоте и клубах бензинового дыма.
Он стоял столбом в пустом, беспощадно освещенном подъезде, сжимая в руках черно-белого китайского медведя-панду и пакет с зеленой джинсовой курточкой, купленной в бен-гурионовском "дьюти фри". Ноздри еще ощущали запах выхлопных газов, а в голове бурлило какое-то мутное густое варево.
"Дым отечества,
- подумал он.
- Вот как, оказывается, пахнет дым отечества..."
Путешественник медленно и тупо поднялся на третий этаж и притормозил перед обитой коричневым дерматином дверью.
Вступать в контакт со стокилограммовым половым исполином Костиком ему категорически не улыбалось. Помедлив, Гриша опустил подарки на коврик под дверью, надавил на кнопку звонка и поспешно устремился вниз по лестнице.
- Старина, это абсолютно исключено!
- печально проговорил Пан, когда Гриша после первых десяти минут, состоящих из возгласов, объятий и поцелуев, вытащил из сумки похожую на стеклянную балалайку бутылку "Кеглевича".
- Да-да!
- поспешно подхватила Милочка.
- Саша больше не пьет.
- Это еще почему?
- недоверчиво протянул гость, откручивая по инерции бутылочную пробку.
- Сердце,
- грустно ответил Пан, поглаживая левую часть груди.
- Мотор у меня сдал, дружище.
- У Сашки ведь обширный инфаркт был,
- шепнула Милочка, гладя мужа по лохматой голове, в которой, как только теперь заметил Гриша, заметно прибавилось седых волос.
- Чуть в ящик наш Панов не сыграл в октябре 93-го...
- Вот так номер! Как же тебя, старче, угораздило?
- присвистнул Гриша.
- Казалось, сносу орлу не будет...
- И на старуху бывает проруха,
- вздохнул Пан.
- Переволновался во время тогдашней московской заварушки. Все пялился в телевизор, матерился и...
- Водку хлестал,
- закончила Милочка.
- Вот сердчишко и не выдержало. Ты не представляешь, Гришка, что я пережила. Прихожу домой
- он валяется трупом на ковре. Вызвала "скорую", а они пощупали пульс и говорят: "Готов старичок. Отмучался..."
- Ах, суки!
- прошипел Гриша.
- Что, даже не пытались реанимировать?
- Какое там! Пощупали и пошли курить на кухню. Но я их привела в чувство. Сорвала со стены двустволку и кричу: "Оживляйте его, твари, не то вас раньше него похоронят!"
- Подействовало?
- Еще как! Колоть начали, током бить. Потом, когда он задышал, спецмашину вызвали... Вытащили!
- Значит, ты, Пан, уже побывал там?
- невесело улыбнулся Гриша, тихонько хлопая по плечу постаревшего буяна.
- Побывал,
- хмыкнул тот.
- Но впечатлениями об экскурсии с тобой делиться не буду. Расскажи лучше о своей загранице. Как жизнь? Как Светка? Какой черт тебя сюда принес?
И Гриша рассказал. Почти обо всем.
Глава 18. Небритый ангелочек
На площади между похожим на бетонную тарелку зданием цирка и сплошной стеной ларьков, магазинчиков и закусочных, за которыми начинался стариный Сенной рынок, гудела черная толпа тысячи на три голов. В эпицентре сборища располагался хлипкий деревянный теремок, который еще на Гришиной памяти воздвигли для очередной колхозной продуктовой ярмарки, но разобрать позабыли. В обычные дни внутрь этого сооружения проникали лишь мальчишки, бомжи да граждане, желающие экстренно справить малую нужду. Но сейчас на одной из бревенчатых стен теремка виднелся черно-белый плакат "Убийц наших детей
- к ответу!", а на маленькой верхней площадке чернели две усилительные колонки и шевелилось несколько фигурок у микрофонов.
- Ты видишь, что творят, паскуды?
- Пан дернул Гришу за рукав и указал пальцем на площадь.
- Слабо собрать на митинг большую кодлу, так они установили свои матюгальники прямо в центре барахолки!
Друзья стояли на возвышении, опоясывавшем цирковое здание, и отлично видели все происходящее внизу.
- Подожди, так ты хочешь сказать, что большинство этих людей
- продавцы и покупатели?
- засомневался Гриша.
- Да ты что, сам не видишь? Вон, у половины из них шмотки в руках. Другие прицениваются, щупают... Обыкновенный вещевой толчок.
- Ловкачи!
- Гриша сунул сигарету в рот и с трудом прикурил на ветру.
- Значит, воткнули микрофоны посреди уже имеющейся толпы, привели сотню ряженых, навесили плакатик
- и вот вам, пожалуйста. Многотысячное волеизъявление народного гнева!
- И заметь, среди какой публики митингуют! Домохозяйки ошалевшие,челноки, жулики, бродяги, старики, вынужденные приторговывать для прокорма бренного тела. Тут только брось спичку...
Между тем события внизу принимали все более организованный характер. Подошли еще десятка два казаков в полном песенно-танцевальном облачении и большая группа решительных женщин с красными флагами и еще не развернутыми транспарантами. Вновь прибывшие присоединились к группе, стоящей непосредственно возле терема, и оттуда стало доноситься нарастающее скандирование.
- Что они кричат?
- спросил Гриша, стараясь уловить повторяющееся слово.
- Калачей, что ли, требуют? Прямо античность какая-то. "Хлеба и зрелищ"...
- "Античность",
- передразнил Пан.
- Тут тебе не Средиземноморье. Слово "палачи" они кричат. Палачи, мол, кремлевские. Пошто губите наших детушек в Чечне?
- Но ведь натурально, губят!
- А кто говорит, что нет?
- зло бросил Пан, массируя грудь под курткой.
- Только не для того эти ребята сабантуй устроили, чтобы бойню прекратить. Нет, народ завести нужно! Давай подойдем поближе. Наш клиент, наверно, уже прибыл.
"Клиент" действительно оказался на месте. Когда приятели, с трудом протолкавшись через лабиринт продавцов и покупателей, оказались в двадцати метрах от радиофицированного теремка, на шатком его балкончике произошло некоторое замешательство. Находившиеся там несколько человек резко подались в сторону, и перед микрофонами появился человек в сером двубортном пальто и мохнатой енотовой шапке. Он скользнул темными стеклами очков по шевелящемуся муравейнику человеческих фигурок и резко повернул голову к стоящему рядом, видимо, отдавая распоряжение.
- Явился,
- глухо выдавил из себя Гриша, чувствуя, как кровь отливает от лица.
- Вот тебя-то мне и нужно...
- Граждане соотечественники!
- поплыл над толпой театрально рыдающий женский голос.
- Кровью невинно-убиенных детей наших переполнилась земля русская. Преступной волею кучки пособников западного империализма и международного сионизма сотни тысяч наших сыновей отправлены в чужие страшные горы под пули и ножи извергов-иноверцев! Гибнут русские солдаты с офицерами, горят православные церкви, утекают в карманы носатых жуликов миллиарды трудовых рублей. Наших с вами рублей, братья и сестры! Позвольте, с вашего разрешения, митинг солдатских матерей, посвященный протесту против кровавой чеченской авантюры коррумпированного правительства, считать...
"А мы там, в своих газетенках, еще глумимся над израильскими глупостями,
- думал Гриша, с искренним страхом наблюдая за происходящим.
- Пейсатые нам не по сердцу, восточные мелодии раздражают, "эфиопские льготы" спокойно спать не дают! Вот куда нужно зажравшихся репатриантов притащить. Сюда, на эту площадь..."
Между тем, события на митинге продолжали быстро развиваться. После профессиональной плакальщицы, в которой Гриша с изумлением опознал знакомую актрису из драмтеатра, выступали депутат местной думы, работяга с маслозавода, какой-то (как он сам себя отрекомендовал) "рыцарь фольклористики" из института культуры, несколько "солдатских матерей", визгливо причитавших с кликушескими интонациями... Все клеймили правительство и лично президента и требовали их отставки с последующей отдачей под суд.
- А твой-то молчит!
- сказал Пан, сопя в бороду.
- Не хочет пасть разевать на рынке. Не тот уровень...
- Ошибаешься,
- ответил Гриша, не сводя глаз с неприятеля.
- Он действует, руководит всем этим паскудством! Гляди, опять отдал местным мудакам какое-то распоряжение. Сейчас что-нибудь произойдет...
Пророчество его оправдалось. После того, как режиссер в сером пальто и мохнатой шапке подал подмеченную Гришей команду соседу по трибуне, перед микрофоном появилась новая ораторша.
Можно было подумать, что эта женщина только что выскочила из горящего здания, где пыталась безуспешно спасти грудного ребенка. Прическа ее была всклокочена, пальто распахнуто и перепачкано чем-то ядовито-желтым, глаза пылали диким огнем.
- Люди!
- крикнула она, судорожно хватая себя за волосы.
- Люди добрые! В Грозном они наших мальчиков режут, а здесь нас на рынке трудовой копейки лишают. Сейчас вот, пяти минут не прошло.. Обсчитал меня черкесец проклятый. Обобрал! Последние деньги вдовьи захапал! А у меня трое деток некормленных. А отец ихний второй месяц, как от рака в могиле...
Толпа шевельнулась и зарычала. Вопли последней ораторши стали тем самым мелким камешком, который иной раз рождает губительные лавины, способные сокрушить целые города.
В одно мгновение посетители вещевого рынка и митингующие превратились в единое свирепо урчащее стадо. Еще пару минут назад торгующимся людям было глубочайшим образом наплевать на кучку сумасшедших, сипящих в микрофоны о политике. Но вот достиг их ушей громкий и понятный еще с пещерных времен крик: "Наших бьют!", и сотни искаженных гримасой лиц повернулись к балкончику с беснующейся на нем провокаторшей.
- Паскуды усатые! - выплеснулось слева из толпы.
- Житья от них нет, - донеслось справа.
- Никак крови нашей не насососутся!
- Бей черножопых!
- резюмировал хрипатый бычий бас в центре, и это предложение было встречено одобрительным многоголосым ревом.
- Что творят, мерзавцы! - прошептал Пан, сжимая кулаки.
- Ведь среди торгующих полно кавказцев. Сейчас на них натравят толпу, а вокруг ни единого мента!..
Гриша обвел глазами площадь и с изумлением убедился, что на всем огромном пространстве, заполненном людьми, не видно серых милицейских шинелей. Это было тем более странно, что на явно санкционированном (и, следовательно, благословленном местным начальством) мероприятии присутствовал знатный московский гость. Что за черт!? Митинг на самую взрывоопасную тему. Проводится в месте большого скопления люмпенов. По идее, площадь должна быть оцеплена не только милицией, но и подразделением ОМОНа...
- Похоже, что это спланированная провокация, - мрачно проговорил он.
- И я догадываюсь, кто ее инициатор...
А события продолжали развиваться самым мерзопакостным образом. В рядах торгующих образовалось уже несколько воронок вокруг продавцов с характерной внешностью, и там возникли очаги визгливого бабьего лая. Кого-то уже хватали за грудки, кто-то орал с припадочными придыханиями, чья-то плешивая голова уже моталась среди пуховых платков, словно чертополох среди стелющейся в поле травы.
Несколько "солдатских матерей" с помощью четверки казаков тащили к терему растрепанного бородатого брюнета в рыжей породистой дубленке. Пойманный бешено упирался, но "матери" весьма профессионально его конвоировали, заламывая руки, а расступившиеся зрители норовили подтолкнуть в спину или отвесить "лещей" под зад.
Вся группа с трудом протиснулась в декоративные тесаные воротца, и через минуту человека в дубленке втащили на балкон.
- Говори, сукин кот, - кричала в микрофон баба с помидорными щеками, ухватившая пленника за правую руку,
- какого лешего ты тут у нас делаешь? Сидел бы в своих горах! Пас бы, сволочь, баранов! Нет, ты здесь в дубленочке по рынку рыщешь...
- Послушайте, - начал перепуганный насмерть брюнет, но его тут же перебила вторая конвоирша.
- Нет, это ты, зараза, русскую женщину послушай! - взвизгнула она, пихнув бородатого локтем в бок.
- Ишь какой сытый да гладкий. Приехал, небось, сберкассу ограбить, пару наших девок испортить - и обратно к Дудаеву?
- Послу-шай-те! - оглушительно завопил пленник, дернувшись к микрофону.
- Какой Дудаев? Что за абсурд? Я армянин по национальности! Завлаб проектного института. И родился я здесь, вырос... Жена у меня русская!
- Вот падла! Женщину нашу стратил, - заорал снизу еле стоявший на ногах небритый дядька и запустил в армянина сырым яйцом.
Толпа взорвалась злорадным хохотом, видя, как желток растекается по темному цигейковому воротнику дубленки.
- А твой-то слинял! - сказал Пан, дергая Гришу за рукав.
- Вон он, в лимузин загружается.
Гриша посмотрел в указанном направлении и действительно обнаружил Андрющенко, стоящего позади теремка возле черного сияющего "мерседеса". Он, видимо, спустился вниз в тот момент, когда несчастного завлаба волокли на позорище.
- Мне нужно к нему подойти!
- дернулся было Гриша, но Пан мгновенно перехватил его железной рукой.
- Куда, псих? Взгляни, какие ребята его пасут!
Гриша бросил взгляд на черную машину и только сейчас разглядел группу из пяти-шести устрашающих мордоворотов, оттирающих прохожих от господина в сером пальто, энергично разговаривающего по пелефону. Вот он закончил давать указания невидимому собеседнику, сунул черный аппаратик в карман и скользнул на заднее сидение. В то же мгновение в "мерседесе" скрылись четверо его сопровождающих, а один поспешно побежал к зеленой "ниве", стоящей чуть поодаль.
- Не подступиться! - скрипнул зубами Гриша.
- Весь в "гориллах".
- Голый номер, - согласился Пан.
- Пошли-ка лучше отсюда.
- А что с этим парнем будет? - спросил Гриша, кивая на армянина, по дубленке которого растекалось уже третье яйцо.
- Забьют же, зверье.
- Ничего не будет, - буркнул Пан.
- Покричат, покуражатся и отпустят. Ну, вломят в худшем случае пару раз по рогам... Ты же знаешь наших храбрецов! Да и Андрющенко наверняка уже распорядился по этому поводу. Пошли, не хрен на это глазеть. Для сердечно-сосудистой системы вредно...
Они медленно шли по затопленной весенним солнцем, малолюдной в этот час центральной улице города. Гриша двигался, словно во сне, рассеянно отвечая на реплики приятеля. Ничего не изменилось в этом покинутом им мире! Те же витрины, те же трещины на стенах, те же длинногие девчонки, жующие мороженое... Несколько раз встречались хорошо знакомые люди, но они раскланивались с Пановым, равнодушно скользя взглядом по его небритой харе и темным очкам. Прогулка начинала походить на путешествие в загробный мир и рождала пугающий холод в груди и дрожь в кончиках пальцев.
- Ты Иоганычу звонить будешь? - спросил Пан, когда они проходили мимо кукольного театра, в двух шагах от которого располагалась киностудия.
- Нет, - тихо ответил Гриша.
- А Воробью?
- Тоже нет.
- И к дочери больше не зайдешь?
Гриша не ответил. Он пристально смотрел на пожилую, опрятного вида женщину, торгующую горячими беляшами у входа в гостиницу "Юг". Старушка суетливо заворачивала очередную порцию в полоску бумаги в школьную клетку и протягивала покупателю.
- Ты чего, - хмыкнул Пан, - родиной подавился?
- Это моя класная руководительница, - с трудом выдавил из себя Гриша. - Она нам Пастернака читала в десятом классе. Вместо Демьяна Бедного...
Они немного помолчали.
- Скажи честно, ты не жалеешь, что уехал? - спросил Пан.
- Нет, - ответил Гриша, не задумываясь.
- Теперь нет.
- А ты представь себе, что это не микрофон, а...
- Тысячу раз уже пыталась. Не стоят они у меня на него, и все!
Альбина в очередной раз выставила кассету в нужном месте и застыла с микрофоном в руке перед гигантским зеркалом, занимающим половину стены полупустой комнаты.
Ее поджарые стройные ноги обтягивали ярко-красные блестящие лосины, заправленные в грубые шерстяные носки ручной самоедской вязки, а верхнюю часть туловища столь же плотно облегала почти невидимая сиреневая маечка с глубоким вырезом. Вороные волосы, туго стянутые позади в толстую "гулю", делали ее головку змеино-миниатюрной и подчеркивали хищную прямизну длинной шеи.
Альбина с профессиональной сноровкой попала в ритм оркестровой фонограммы, доносящейся из колонок, и, медленно опустившись на левое колено, пропела:
"Уж если ты возник,
Противиться не смею.
Возьми меня, возми.
Я трепещу и млею!.."
Это была концовка ее нового хита "Возьми меня, возьми!", который в качестве видеоклипа уже месяц не сходил с телеэкранов. Особой популярностью у зрителя пользовался ударный план указанного шедевра. А именно: операторский "наезд" на просвечивающие сквозь прозрачное одеяние груди певицы. В клипе Альбина томительно медленно поводила набалдашником микрофона по отчетливо различимым соскам, и они напряженно вздымались прямо на глазах у телезрителей...
Эпизод вышел эпатажным донельзя, пенсионеры исходили гневными письмами, но успех клипа у молодых либеральных зрителей превзошел все мыслимые ожидания.
Однако теперь перед Альбиной стояла нелегкая задача
- повторить тот же трюк "живьем" на сольном концерте в зале "Россия".
- "Возьми меня, возьми. Я трепещу и млею!" - раз за разом страстным речитативом повторяла Альбина, стоя на коленях перед зеркалом, и, откинув голову назад, водила микрофоном по своим упруго подрагивающим прелестям.
- Ну? - с надеждой спросила она после того, как на шестом повторе речитатива завершила номер, эффектно распластавшись на ковре.
- Получилось?
- Полный ноль! - констатировал Гриша, отводя от лица бинокль.
- Не наблюдается ни малейшей эрекции сисек.
Он полулежал в породистом кресле тонкой коричневой кожи у противоположной стены и сочетал контроль за поведением альбининых грудей с поеданием подсолнухов.
- Я убью этого мудака-постановщика! - вскричала взбешенная звезда и с ожесточением пнула ногой разноцветный пуфик.
- Зачем мне эффектные придумки, если их нельзя потом повторить?
- Ерунда, - молвил Гриша, щелкая подсолнухи и наслаждаясь тем, что они не
gересолены, как в Израиле.
- На сцене, один черт, ничего не будет видно...
- Дурак! Операторы же с ТВ непременно "наедут". И потом, зрители специально приползут на концерт с биноклями, чтобы рассмотреть этот скандальный трюк!
- Подожди, но во время съемок у тебя же получилось...
- И это говорит бывший киношник! Ты что, позабыл, как делается клип?
- Верно, - сконфузился Гриша.
- Извини, мать. Одичал в Азии!
- На съемках мне эти сиськи Галка-ассистентка нализывала.
- Чья, извиняюсь, ассистентка?
- Режиссера, естественно...
- Скажите пожалуйста! Ну и как девушка Галя справлялась с ответственным поручением?
- Не хуже других, - без улыбки ответила Альбина и усталой походкой вышла из комнаты.
К Альбине он поехал сразу из аэропорта, убедившись предварительно с помощью телефона, что та пребывает на дому и непрочь предоставить аудиенцию старому товарищу. Через полтора часа он приехал по уже знакомому адресу на общественном транспорте, был впущен в шикарные пятикомнатные апартаменты (богато меблированные, но, похоже, очень редко подвергающиеся влажной уборке), накормлен обедом, доставленным из ресторана, и усажен с биноклем в кресло, дабы вести неустанное наблюдение за фазами возбуждения популярного бюста. Альбина проделала с ним все перечисленные манипуляции столь оперативно, что ему так и не удалось заикнуться об истинной причине визита.
Со вздохом отодвинув от себя блюдо с семечками и покинув удобное кресло, Гриша подошел к окну. От морозной кустодиевской зимней Москвы не осталось и следа. Под низким серым небом чернела вспухшая от дождя земля, ветер гнул голые мокрые ветки старой липы, а на одном из балконов соседнего дома неподвижно, словно уродливый манекен, стояла закутанная в шубейку и платки старушка.
Гриша минуты три наблюдал за ней, стараясь уловить хоть какое-нибудь движение, но темная фигурка оставалась неподвижной. "Уж не окачурилась ли бабка? - подумал он.
- А что, разве не могла одинокая пенсионерка выйти подышать неделю назад и помереть ненароком? Вот постоит еще с полмесяца
- и найдут ее тимуровцы. По запаху..."
В это время покойница поправила двумя руками платок и, медленно развернувшись, исчезла в глубине квартиры.
- Хочешь куда-нибудь поехать? - услышал он за спиной голос Альбины.
Гриша обернулся и обнаружил свою благодетельницу стоящей у зеркала в коротеньком халатике и протирающей полотенцем рассыпанную по плечам черную мокрую гриву.
- Ты ресторан имеешь в виду?
- Ну, ресторан, ночной клуб, кегельбан...
- Ты знаешь, - поморщился Гриша,
- мне ваша светская жизнь как-то не пошла. Пока ты Сибирь покоряла, я тут на одной презентации побывал...
- Ну и как?
- Еле ноги унес!
- Значит, прожигать жизнь не желаешь?
- Спасибо, Альбиночка. Мне бы отлежаться после посещения родных мест...
- Понятно. Круто, наверное, гуляли?
- Представь себе, нет. Посидели с Паном, попили чайку, поговорили о старых временах... Он ведь с водочкой уже завязал.
- Я в курсе. Когда его шарахнуло, мне Милка в Москву позвонила, и я через Андрющенко ему отдельную палату в спецбольнице пробила.
Услышав фамилию сановного подлеца, Гриша внутренне съежился и нервно потянулся за сигаретой. Альбина сама упомянула своего благодетеля, и сейчас было самое время завести разговор о цели его появления в этой квартире.
- Знаешь, Гришка, меня тоже сегодня никуда не тянет,
- приближая лицо к зеркалу и рассматривая какой-то микроскопический объект на кончике носа, протянула певица.
- Давай посидим сегодня вдвоем, раздавим бутылочку "камю", в кроватке порезвимся... Кстати, ты же еще не видел мою спальню! Это нечто обалденное. Настоящий скандинавский сексодром. Пошли покажу.
Альбина подхватила вялого гостя и потащила его через всю свою обширную жилплощадь, словно муравей дохлую муху. По ходу экскурсии ему были предъявлены: немецкая велюровая гостиная, французская столовая, английский кабинет с непонятно зачем потребными мисс Валиевой громадным письменным столом и прекраснейшими книжными стеллажами во всю стену. Под конец он был доставлен в пресловутую шведскую спальню с дивным черного дуба трельяжем, замысловатым креслицем и необъятной дубовой же кроватью на черных львиных лапах.
- Ну как? - гордо спросила Альбина с победоносной улыбкой кухарки, вышедшей замуж за барина.
- Нет слов, - ответил Гриша и поднял руки вверх.
- Я смят и опрокинут.
- Еще нет, - хохотнула звезда российской эстрады и вдруг резким толчком повалила его на необозримое скандинавское ложе и ловко запрыгнула сверху.
- Вот теперь ты, парнишка, на лопатках!
Гриша лежал на спине, не открывая глаз и чувствуя приятную подвижную тяжесть ее гибкого тела. Но когда он поднял веки, то его немедленно одолел нервный хохот. Оказывается, у шведского "сексодрома" имелся сплошной зеркальный потолок.
- Ты чего заливаешься, скотина? - нахмурила брови Альбина. - Или, может быть, ты теперь трахаешься только с еврейками?
- Извини, Альбинка, - сказал он, притягивая ее к себе и ласково целуя в шею. - Просто мне этот потолок кое-что напомнил.
- Что он тебе напомнил, рифмоплет? - прошептала певица, нащупывая молнию на брюках гостя. - Признавайся!
- Это связано с твоим высоким покровителем из Думы.
Хватка Альбины моментально ослабла. Она с недовольной гримаской отодвинулась от Гриши и села на кровати по-турецки.
- Раньше ты таким не был, - сказала она, поправляя волосы.
- В каком смысле?
- Ну, например, не болтал в постели о разных неприятных вещах.
Он понял, что нужно ковать железо, пока оно не остыло.
- Альбина, еще раз извини, если эта тема вводит тебя в минор, - начал Гриша, осторожно поглаживая ее по колену,
- но я должен признаться, что напросился к тебе и вообще приехал в Россию, чтобы встретиться с этим человеком.
Альбина молчала. Она оставила в покое свою прическу, сложила крестом руки на груди и смотрела на Гришу своими удлиненными черными глазищами с каким-то совершенно не свойственным ей раньше тревожным вниманием.
- Если тебе неприятен этот разговор, скажи, и я заткнусь навеки. Я вообще могу сейчас собраться и уйти!
Альбина молчала, легонько покусывая нижнюю губу. Можно было подумать, что она видит Гришу в первый раз и весьма удивлена подобным экземпляром мужской особи.
- В общем, у меня к тебе единственная, но очень серьезная просьба.
- Какая?
- Устрой мне свидание с Андрющенко.
- Для чего?
- Хочу сделать ему одно заманчивое предложение.
- А хочешь, я тебе сделаю заманчивое предложение? - спросила Альбина, прищуривая глаза.
- Я весь внимание!
- Не подходи к этому человеку ближе, чем на километр.
- Почему?
- Чтобы возвратиться в свою банановую республику в целости и сохранности.
- Спасибо за заботу о моем здоровье, - усмехнулся Гриша.
- Но все же я хотел бы потолковать с ним наедине. Ты мне поможешь?
- Ладно, черт с тобой! - устало молвила она и прилегла рядом, уткнувшись носом в его четырехдневную пегую щетину.
- Знаешь, кого ты мне сейчас напоминаешь?
- Кого?
- Ангелочка.
- Хорош серафим! Морда колючая, в костях ломота...
- Все равно похож. Такой состарившийся, небритый ангелочек. Поцелуй меня, скотина!
- Может, сначала по коньячку?
Но до коньячка в тот вечер дело так и не дошло.
Глава 19. Пан-атаман
К половине шестого страх заполнил его до краев и даже начал просачиваться через поры. Обрывая дрожащими пальцами пуговицы, он содрал пропотевшую рубашку с липкого тела и облачился в свежую. Но через пять минут лунатических блужданий по пустой квартире и она позорно отсырела на спине и подмышками.
Несколько раз Гриша усаживался в одно из барских кресел немецкого гостиного гарнитура, брал в руки пульт и, косясь на громадный южнокорейский телекомбайн, пытался отрепетировать первую сокрушительную фразу. Но всякий раз пересохшая глотка издавала лишь робкое шипение, а влажные пальцы норовили нажать не ту кнопку.
После каждой такой попытки он больно кусал себя за внутреннюю поверхность щеки, бежал на гнущихся ногах на кухню, открывал салатного цвета циклопический холодильник и выпивал рюмку благородного коньяка из пузатой раз и навсегда запотевшей бутыли. Но спиртное в этот вечер почему-то не оказывало обычного успокаивающего воздействия, и страх с каждой минутой парализовывал его все сильней.
А накануне утром Гриша был еще, как огурчик. За завтраком он тормошил вялую со сна Альбину, рассказывал израильские анекдоты и старался поколебать ее очевидное раскаянье за легкомысленную вчерашнюю готовность содействовать встрече с Андрющенко.
Хмурая взлохмаченная хозяйка почти не притрагивалась к еде, лишь молча отхлебывала кофе из большой синей чашки и курила сигарету за сигаретой.
- Ладно, хватит ля-ля! - сказала она, когда увлекшийся Гриша начал изображать в лицах, как пьяный Гном читал свои стихи насмерть перепуганному козлобородому и пейсатому ортодоксу, который попался ему ночью на автобусной остановке в глухом районе Южного Тель-Авива.
- Растрещался, блин, как кенарь...
Альбина взяла с подоконника белую трубку беспроволочного "Панасоника" и, прикурив очередную сигарету, вопросительно посмотрела на гостя.
- Звонить, что ли?
- Альбина, - мягко начал он,
- я вчера уже говорил, что если ты чего-то опасаешься, я немедленно покину это помещение и ничего, кроме благодарности, в дальнейшем к тебе испытывать не буду...
- Ой, затошнил, заныл! Интеллигентишка паршивый... Говори: звонить или нет?!
- Позвони, - тихо сказал Гриша и взял ее за узкое смуглое запястье.
- Позвони, пожалуйста. Для меня это чрезвычайно важно...
Альбина скорчила гримасу, сбросила его руку и быстро вышла с телефоном из кухни, разметывая при ходьбе длинные полы великолепного атласного халата цвета морской волны.
Появилась она минут через десять
- еще более сердитая, с порозовевшим от волнения лицом.
- Радуйся, сионюга! Клиент прибудет ровно в шесть вечера с букетом роз и предварительно расстегнутой ширинкой.
- В шесть?
- У тебя что, со слухом проблемы?
Она опустилась на изящный белый стульчик, закинула ногу за ногу и отвернулась к окну, покрытому оспинами дождевых капель. В кухне зависла тревожная, зыбкая тишина, нарушаемая лишь кошачьим урчаньем холодильника.
- Ну, и что теперь будет? - не поворачивая головы, спросила она.
- В шестом часу ты уйдешь, а я останусь здесь...
- А как я потом объясню всю эту клоунаду?
- Никак. Скажешь, что в половине шестого тебе позвонил одна хорошая знакомая и попросила о встрече где-то неподалеку. Ты вышла и заболталась. А как здесь появился я, тебе абсолютно неведомо...
Альбина фыркнула и быстро поменяла ноги местами
- совсем как Шарон Стоун в знаменитом скандальном эпизоде "Основного инстинкта".
- Он не сумасшедший и никогда не поверит в такие детсадовские уловки!
- Предоставь эту проблему мне. Я подробно объясню твоему "папику", как мне удалось обдурить доверчивую девушку и обманным путем проникнуть на ее территорию. И потом, можешь быть уверена, что после нашего разговора ему будет не до тебя...
Альбина тяжело вздохнула и оторвала взгляд от окна. Она молчала и хмуро путешествовала своими черными глазищами по Гришиному лицу, отчего у того моментально зачесались переносица и мочки ушей. Он впервые видел эту бесшабашную сумасбродку в столь подавленном состоянии. Никого на свете не боящаяся Альбина сейчас явно трусила и была на грани нервного срыва.
- Между прочим, он теперь всюду ездит с охраной,
- медленно выговорила певица, поигрывая серебряной чайной ложечкой.
- А там такие мальчики, с которыми я бы и врагу не посоветовала иметь дело...
- Не понял! Эти замечательные парни присутствуют в квартире во время ваших невинных забав?
- Нет, - Альбина невесело усмехнулась.
- Они ожидают внизу, в машине. Когда что-нибудь нужно, пан-атаман звонит им по пелефону...
- "Пан-атаман"? Я уже не в первый раз слышу, что его так называют.
- Да это ему в московской политической тусовке такую кликуху дали. Потом журналисты в статьях подхватили, депутаты начали за глаза так называть...
- Черт с ним! Пусть хоть фюрером величают. Лишь бы он заявился сюда один и посекретничал со мной в течение получаса.
- Если тебя волнует только это обстоятельство, то можешь быть спокоен. Он приедет сюда ровно в шесть, поднимется на лифте один и откроет дверь своим ключом. А о дальнейшем изволь позаботиться сам.
- Позабочусь, дорогая. Ох, позабочусь!
- Ну, ну. Посмотрим, - иронически хмыкнула Альбина, поднимаясь со стула.
- А сейчас уматывай до вечера. Через час примчится вся моя команда: режиссер, балетмейстер, композитор, стилисты... Будем доводить номер, делать примерки. Так что пойди проветрись перед свиданьицем.
Светящийся телевизионный таймер показывал уже 17:45, и нервная трясучка одолевала его все сильней. За окнами в сумеречной мгле шумел московский ливень, а блестящий жирным лаком дубовый паркет казался холоднее каменных полов выстуженной рамат-ганской меблирашки.
"Что там поделывает Светка?
- с тоской подумал он, массируя побелевшие кисти рук.
- Перенестись бы сейчас туда, залезть вдвоем на диван, накрыться пледом и смотреть в обнимку ЬЕМ, прихлебывая по очереди из горлышка двадцатишекелевый бренди..."
Гриша уже второй день трезвонил от Альбины в Рамат-Ган, но к телефону в их конуре никто не подходил. Последний раз он попытался связаться со Светой в два часа дня, когда, наконец-таки застал Андрея в его фотомансарде на Верхней Масловке. Там он пробыл буквально несколько минут, во время которых безуспешно накручивал израильский номер и напросился на ночлег. Он бы с удовольствием посидел подольше, но в мастерской было полно фотографов, художников и горластых журналисток, которые в авральном ритме готовили к завтрашней сдаче макет павильона книжной ярмарки.
- Как поездка? - спросил Андрей, на пару секунд выныривая из полоумной суматохи с сигаретой в зубах.
- Удачно?
- Вечером расскажу, - пообещал Гриша, видя, что приятелю сейчас не до него.
- Встречусь сегодня с нашим общим знакомым - и сразу к тебе.
Андрюша с улыбкой кивнул, но по его глазам было видно, что в данный момент ему не до чужих проблем.
- Не туда! - кричал он через несколько секунд двум лохматым художникам, выклеивающим на щите круглую эмблему выставки.
- Боря, Гарик, у вас что, глаза на заднице ?
Он дружески похлопал гостя по спине и понесся показывать, куда именно следует прилепить кусок ярко-синей клейкой ленты. А Гриша, еще раз окинув взглядом картину шумного творческого бардака, завистливо вздохнул и нехотя поплелся к выходу, предвкушая новую порцию холодного зимнего дождя.
Когда на прямоугольном черном экранчике вспыхнуло зелененьким 17:55, искатель приключений почувствовал приближение неодолимой "медвежьей болезни".
- Этого еще не хватало!
- прошипел Гриша сквозь зубы и скачками понесся к царским туалетным палатам, отделанным с такой роскошью, что хотелось, стянув ботинки, пасть на колени и совершить намаз в сторону сияющего пурпурной краской унитаза.
Когда он вернулся в гостиную, часы показывали уже 18:06. В сознание тут же проникла подленькая мыслишка о том, что у облеченного властью народного депутата могли возникнуть какие-то неотложные дела государственной важности и он не сможет нанести визит любовнице...
Гриша покачал головой, дивясь колоссальному потенциалу собственной трусости, и решительно уселся в кресло. Еще несколько минут потного ожидания, еще взмах пульта в сторону экрана, еще один повтор уже ставшей ненавистной эффектной фразы, еще одна рюмочка из туманной бутылки...
Звук поворота ключа в замке застал его во время путешествия из кухни в гостиную. Гриша почуял, как холодная когтистая лапа схватила его за сердце и попыталась выдернуть трепещущий клубочек мышц через вспухшую глотку. Он с трудом проглотил сердце вместе с лапой и на цыпочках перебежал на свое место перед телевизором.
В прихожей зажегся свет и послышались звуки, которые издает неторопливо раздевающийся массивный человек. Гриша с необыкновенной отчетливостью вообразил, что сейчас происходит за двустворчатой дверью с цветными витражными стеклами, которая отделяла прихожую от гостиной. Вот Андрющенко вешает пальто в стенной шкаф, вот причесывает густые посеребренные сединой волосы, вот поправляет галстук, чуть приподняв кверху тяжелый гладко выбритый подбородок, вот чем-то зашелестел (чем, интересно?), вот сделал два шага и прикоснулся к дверной рукоятке...
Створки двери медленно разошлись в стороны, и на пороге возник человек, который уже третий год являлся Грише в страшных похмельных снах. Пришелец был облачен в коричневый буклированный пиджак с тяжелыми вислыми плечами, светло-кофейные брюки, ослепительно белую рубашку и галстук цвета свежевымытой пожарной машины. В дымчатых его очках отражались две ослепительные люстры, а в левой руке пламенел букет дивных темно-бордовых роз.
- А вот и я! - пропел негодяй, делая букетом пируэт в воздухе.
- Очень приятно! - насмешливо откликнулся Гриша.
- Заходите и чувствуйте себя, как дома...
Глава 20. Пан-атаман (продолжение)
Час назад эта сцена рисовалась в Гришином воображении совсем по-иному. Казалось, что с Андрющенко произойдет нечто детективно-кинематографическое. Содрогнется, побледнеет, сделает шаг назад, схватится за сердце или за револьвер, спрятанный подмышкой...
Действительность оказалась гораздо прозаичней. Вальяжный господин на несколько мгновений застыл в полной неподвижности, вглядываясь в неведомого наглеца, развалившегося в кресле, а затем, по-прежнему сохраняя молчание, обвел взглядом гостиную, сделал два неспешных шага влево и аккуратно положил букет на полку светло-коричневой мебельной стенки. Совершив указанные эволюции, он столь же безмолвно приблизился ко второму креслу, расположенному напротив Гришиного, и мягко погрузился в него, не забыв при этом вздернуть идеально выглаженные брюки.
Молчание становилось все более тягостным, и Гриша почувствовал, что у него заныли мышцы лица, которые уже с немалым трудом фиксировали натужную ироническую ухмылку. А второй участник необычной мизансцены оставался невозмутимо спокойным. Он лениво полез в карман пиджака, вытащил пачку "Филипп-Морриса", небрежно прикурил от бензиновой зажигалки "Зиппо" и только после этого соизволил разомкнуть уста.
- Ну, и как понимать ваше присутствие здесь? - молвил он с неистребимой южной хрипотцой.
- Кто же вы, таинственный незнакомец? Грабитель? Репортер? Не думаю. Вероятнее всего
- психически неуравновешенный поклонник госпожи Валиевой...
- Нет, скорее ваш.
Андрющенко коротко рассмеялся и, что называется, снял с Гриши мерку, исследовав его взглядом с головы до ног.
- Лукавите, молодой человек. На пассивного педераста вы совсем не похожи. Впрочем, это не имеет ни малейшего значения. Я, знаете ли, гетеросексуален до уныния. Форменный лесбиян. Исповедую женщин и только женщин!
- Вы так уверены в собственной консервативности?
- хмыкнул постепенно приходящий в себя Гриша.
- Мне почему-то кажется, что вы большой любитель сексуальных импровизаций!
Собеседник чуть заметно сдвинул брови, но тут же расслабился и вновь растянул губы в снисходительной улыбке.
- Я люблю импровизировать в определенных рамках, и личности вашего типа располагаются далеко за их пределами. Будь вы, предположим, двенадцатилетним отроком с нежным пушком на розовых пухлых ягодицах, тогда, глядишь, могли бы на что-то надеяться...
Человек в темных очках явно освоился с обстановкой, и тон его становился все более развязным. Он, как видно, действительно принимал Гришу за одного из полоумных фанатов эстрадной дивы, толпами дежурящих у служебных выходов концертных площадок и готовых выложить полжизни за возможность заполучить рваные колготки своей богини.
Нужно было побыстрей сбить с подлеца самодовольную спесь.
- Следует отдать вам должное. Задницу нежного отрока вы описали весьма аппетитно! Но не станете же вы отрицать, что девочка в том же трепетном возрасте - существо куда более соблазнительное...
Попадание оказалось стопроцентным. Нагло-улыбчивая маска разом слетела с лица народного избранника. Щеки его побагровели, обозначилась резкая граница челюстей, а чувственный рот сладострастника превратился в кособокую щель.
- А вам не кажется, молодой человек, - медленно выдавил из себя он,
- что вы впутались в очень опасную игру?
Рука Андрющенко исчезла во внутреннем кармане пиджака и вынырнула с пелефоном.
- Я ведь могу нажать несколько кнопок, и через три минуты от вас останется куча всхлипывающего дерьма!
Гришу снова бросило в пот, но на сей раз это была не трусливая слабость, а прекрасная всепоглощающая ярость приближающейся потасовки.
- Прежде чем мы будем обсуждать перспективы моего всхлипывания,
- процедил сквозь оскаленные зубы он,
- я сам нажму пару кнопочек!
Гриша быстро взмахнул пультом, и на тотчас же вспыхнувшем телеэкране возникло изображение массивной потной мужской спины. Затем камера резко отъехала, пропуская в кадр ярко освещенную комнату с зеркальными стенами и громадной лежанкой, на которой испуганный голый мужчина пытался делать искусственное дыхание неподвижной девочке с посиневшим личиком и жутко вылезающими из орбит глазами.
С Андрющенко, казалось, вот-вот приключится удар. Он выпрямился, впился побелевшими пальцами в подлокотники кресла и покраснел так, что даже седина на висках начала отсвечивать розовым.
- Выключи! - прошипел он, силясь приподняться с кресла.
- Выруби запись, сучара!
Слова эти прозвучали так зловеще, что Гришина рука сама собой нажала на кнопку. Правда, не на ту, которую следовало. Изображение на экране, вместо того, чтобы пропасть, застыло в виде стоп-кадра, на котором заледенел крупный план мужчины, пытающегося вдуть воздух в легкие своей жертве через широко раскрытый в смертной муке рот.
- Кадр называется "Поцелуй смерти",
- прокомментировал Гриша.
- Хоть плакат делай для фильма ужасов...
- Я тебе сказал
- выключи, паскуда!
- заревел теряющий над собой контроль Андрющенко.
Он вскочил на ноги, оскалил зубы и сорвал с лица очки. При виде глаз неприятеля Гришу буквально вдавило в кресло. "Да, такие буркалы нужно непременно прятать за дымчатыми стеклами!"
- в смятении подумал он, прожигаемый бешеным взглядом прозрачных, как рюмочное стекло, совершенно белых глаз, окантованных тяжелыми морщинистыми веками сверху и набрякшими мешками снизу.
Без очков Андрющенко вглядел лет на десять старше. Но самое главное
- тонированные стекла скрывали от окружающих ледяной взор образцово-показательного киноманьяка.
Гришина рука в очередной раз произвела самостоятельное деяние и, не дожидаясь сигнала из мозга, отключила видеомагнитофон. В комнате стало тихо, как в кладбищенском склепе. И продолжалась эта зловещая пауза вплоть до того момента, когда вышедший из столбняка Андрющенко вернул очки на место и тяжело рухнул в кресло.
- Сам снимал? - спросил он, нервно прикуривая.
- Да.
- С балкона?
- Откуда же еще.
- Кто привел на дачу? Валька?
- Если вашу покойную супругу звали Валентиной, то привела меня на вашу дачу действительно она. Думаю, что ее-то вы прикончили, не марая собственных рук...
Эта реплика, как ни странно, особого впечатления на собеседника не произвела. Видимо, он либо полностью исчерпал запас своих эмоций, либо намертво взял себя в руки.
- Вы правы, - ответил Андрющенко.
- Этой старой идиоткой занимались гораздо более профессиональные люди. Надеюсь, кассеты, запечатлевшей их труды, у вас не имеется?
- А вдруг! - осклабился Гриша.
- Вот нажму сейчас кнопочку и покажу, как ваши горилы ее нежно поглаживают. Утюжком!
- Блефуешь, сопляк! - зарычал, снова заливаясь краской, мерзавец.
- Такой записи у тебя быть не может. Ни под каким видом!
- Шучу, дяденька, шучу, - с издевательской нежностью откликнулся Гриша.
- Только давайте без амикошонства. Мне с вами свиней пасти не доводилось!
Господина депутата заметно покоробило, но он сдержался.
- Значит, это вы пытались шантажировать меня три года назад?
- Было дело. Но с тех пор я слегка поумнел и учел событие, произошедшее в телефонной будке с одним невезучим молодым человеком...
- Это мелочь! Вы меня застали врасплох, и я должен был защищаться любыми средствами. К тому же сам Бог велел оторвать башку такому наглому дилетанту, как вы. Какой идиот дважды перезванивает, желая шантажировать влиятельного человека! Любой паршивый пожиратель детективов знает, что при современной технике ничего не стоит засечь и выследить абонента... Жаль, что вы исчезли. Я ведь такие силы потом подключил. Стоило вам сделать еще один звоночек...
- Извините, что нарушил ваши планы! - развел руками Гриша.
- Виноват...
- Три года таился, - продолжал Андрющенко, как бы размышляя вслух,
- а теперь решил взять меня за горло. Деньги, конечно, понадобились! Дело, небось, открыть задумал или за кордон сдернуть...
- Надо же, какой психолог! - Гриша ощутил, что волна свинцовой ненависти заполняет его до краев.
- А вдруг мне бабки по барабану? Может, я о баксах для отвода глаз говорил, а сам тебя, падлу фашистскую, раздавить хочу?
- Не п...и, сучонок! Будь ты идейным мудаком, давно бы сплавил кассету столичным дерьмократам. Деньги тебе нужны! Очень большие деньги. Ими и Альбину подманил...
Гриша будто с разбегу налетел на стену. Он на секунду смежил глаза, расслабился и перевел дыхание.
- Альбина здесь ни при чем, - максимально спокойным тоном произнес он.
- Она понятия не имеет о моих делах.
- Конечно! - зловеще блеснул зубами Андрющенко.
- Она невинна, как голубочек... Впрочем, это уже не имеет никакого значения. Я деловой человек и умею проигрывать. Сейчас вы ведете по очкам. Излагайте ваши требования, и я их рассмотрю.
- Требования очень простые, - проговорил Гриша, испытывая отвращение к собственному голосу.
- С вас, господин депутат, пятьсот тысяч долларов наличными.
- Что? - Андрющенко дурашливо скривился и по-стариковски приставил ладонь рупором к уху.
- Вы что, обалдели, приятель? Откуда у меня такие суммы?!
- Ничего не знаю, дяденька! Я когда-то скромно попросил у вас пятьдесят тысяч, но вы предпочли открыть пальбу по телефонным будкам... Теперь несите пятьсот. Пока я добрый. И не нужно прибедняться! Денег у вас, надо полагать, чертова куча. Небось наследство, что от коммуняк осталось, уже раз сто через коммерческие структуры прокрутили? Теперь с чеченцами снюхались. Сколько Джохарушка Дудаев за оружие выкладывает в долларах: миллионы, миллиарды? Вы ему пушечку, а он из нее в русских мальчиков...
У Андрющенко судорогой перекосило половину физиономии.
- Ё-мое, - простонал он.
- Ну почему они не грохнули тебя в девяносто втором? Жаль...
- Жаль, что деньги мне позарез нужны! - в тон ему процедил Гриша.
- А то сдал бы я вас сегодня же журналистам. Пусть бы народ узнал, каких тварей в парламент навыбирал...
Как ни странно, Гришина патетика лишь рассмешила Андрющенко.
- Какие пламенные речи! - всплеснул руками тот.
- Узнаю интеллигенцию, цвет нашей нации. Ну как же, "гнусные красно-коричневые ублюдки, манипулирующие сознанием люмпенизированных масс..." Только и слышишь: Сталин - недоучившийся семинарист, Гитлер
- бездарный живописец, испепеляемый комплексом неполноценности!.. А сопливые гуманисты
- все, как на подбор, чистенькие? Непонятно только, отчего Чайковский в задницу трахался? А Микеланджело, помимо того, что был пидором, еще и людишек распинал, чтобы правильно Иисусовы корчи изображать!..
Андрющенко весь преобразился, выкрикивая этот монолог. Он пришел в такое ораторское исступление, что, казалось, вот-вот рухнет и забьется в эпилептической пене.
- А вы, оказывается, философ, - Гриша подошел к телекомбайну и вытащил из видеоотсека кассету.
- Любопытней всего, что вы почти дословно воспроизвели сейчас одну знаменитую цитату из "Моцарта и Сальери". Вот ведь какой молодец Александр Сергеевич. На двести лет вперед смотрел...
- Погоди, морда жидовская, - словно в трансе, шептал Андрющенко, зачарованно глядя, как заветная кассета исчезает в спортивной сумке.
- Я еще заставлю тебя жрать собственные яйца!
- Ну наконец-то пошла привычная лексика. А то Микеланджело, Чайковский... Короче, слушай внимательно, богатырь святорусский. Сейчас я отсюда уйду и буду тебя завтра ждать в 11 часов утра у входа в метро "Новослободская". Ты принесешь кейс с долларами, а я отдам взамен кассету. И не вздумай сейчас звонить твоим псам в машине или прикасаться к Альбине. Если со мной или с ней что-либо произойдет, завтра эту запись будут демонстрировать по первому каналу Останкино!
- Стоп, а как же я смогу завтра убедиться, что получил именно эту кассету?
- Возьмешь с собой 16-миллиметровую камеру и сделаешь контроль через видикон.
Андрющенко подскочил, как укушенный, и вытянул антенну из пелефона.
- Ты что, думаешь, с фраером имеешь дело? Я заплачу за ЭТУ кассету, а у тебя еще двадцать копий наштамповано! Пройдет год, и ты потребуешь еще миллион?
- Не потребую.
- Какие гарантии?
- Да никаких! - взорвался Гриша.
- Хочешь - верь, хочешь
- не верь. Но чтобы завтра были бабки!
Он перекинул сумку через плечо и, не оглядываясь, вышел из комнаты. Руки его дрожали, когда он натягивал куртку и непослушными пальцами возился с замком. С одинаковым успехом можно было заполучить пулю между лопаток и нарваться на головорезов за порогом. Но выстрела не последовало, и за дверью никто его не встретил.
- Ты чего митусишься?
- спросил таксист, когда Гриша в очередной раз обернулся , пытаясь разглядеть через залитое дождем заднее стекло возможную погоню.
- Бежишь от кого?
- Нет, - ответил, поеживаясь, промокший пассажир.
- Так просто, интересуюсь...
- Ну-ну, - хмыкнул водитель.
- А то месяц назад вез я одного в Домодедово. Тоже вот так все озирался. А как приехали в аэропорт, его в трех метрах от машины и шпокнули.
- Как "шпокнули"? - холодея, спросил Гриша.
- Очень просто. Из автомата. Проехала мимо "девятка", и отуда его, голубчика, и покосили. Жизнь-то теперь веселая пошла. Как в Израиле!
- Где? - поразился Гриша.
- В Израиле. Там, говорят, даже жених с невестой в церкви венчаются с автоматами...
- "В церкви", - пробормотал себе под нос Гриша.
- Это надо же...
Из Альбининого дома он выбрался согласно заранее разработанному плану. Сначала поднялся в лифте на последний, восьмой этаж, потом проник на чердак через люк на последней лестничной площадке (путь к отступлению он разведал за два часа до встречи с Андрющенко), а затем по скользкой пожарной лестнице спустился вниз с тыльной стороны здания. Далее последовало геройское форсирование невысокой чугунной ограды и ожидание такси под проливным промозглым дождем.
Через полчаса он, продрогший до костей, но очень довольный собой, выскочил из машины и шмыгнул в подъезд дома на Верхней Масловке. И, конечно же, не заметил, что все это время за ним неотлучно на расстоянии следовали двое молодых людей в черном породистом "вольво" со слепыми непрозрачными стеклами.
В этот вечер у Гриши все получалось.
После горячего душа он переоделся во все сухое, выпил предложенные Андреем 150 граммов водки, набрал номер квартиры в Рамат-Гане и буквально через секунду услышал взволнованный голос Светы.
- Все в порядке! - радостно кричала она с другого конца Вселенной.
- Бросай все свои аферы и возвращайся. Пиночет выловил Толстого и отобрал наши деньги. Ты не поверишь, это была история в стиле Дюма. Они перехватили его прямо в Бен-Гурионе, впихнули в машину и отвезли куда-то в Яффо. А там посадили в подвал на цепь. Серьезно! Пиночет клялся и божился, что все происходило именно так... Короче, Глеб просидел двое суток на цепи, как протопоп Аваакум, и сдался. Выдал, где прячется жена с деньгами, и все такое. В общем, деньги у меня. Приезжай, Гришка, пока башку не оторвали!..
Света, захлебываясь, рассказала, что несколько раз звонила Панову и ничего не понимающему Иоганычу, а Гриша лишь слабо поддакивал, чувствуя тошнотворное ощущение какого-то неумолимо надвигающегося несчастья. Он сказал, что вылетает через сутки, передал благодарность Пиночету и, совершенно обессилев, повесил трубку.
- Какие-нибудь неприятности? - спросил Андрей, внимательно глядя на его побелевшее лицо.
- Нет, нет, - слабо улыбнулся Гриша.
- Наоборот: удачи прут косяком...
Они сидели за столом в уютной, жарко натопленной мансарде и неторопливо приканчивали штофик водки, закусывая китайской тушенкой с вареным картофелем. И досидели таким образом до последних итоговых "Вестей" по второму каналу, в конце которых молодая дикторша с неуместной улыбочкой объявила о трагической гибели популярной исполнительницы эстрадных песен Альбины Валиевой.
- Певица, видимо, стала жертвой квартирного ограбления, - било молотком в мозг Грише.
- Тело было обнаружено в квартире и носило следы варварских побоев...
Глава 21. Кольцевая линия
Телеэкран стал черно-белым. По серым небесам летели клином черные куриные окорочка, блеклый добрый молодец вгрызался острыми зубами в угольного цвета брикет "Сникерса", потерявшая последние краски с лица аптекарша, рекламирующая таблетки от головной боли, зловеще показывала редкие зубы... Но это еще не все. Мир полинял и за пределами светящегося окошка, набитого бубнящими фантомами. Когда Гриша с трудом оторвал взгляд от экрана и обвел остекленевшими глазами еще пару минут назад прикидывавшееся уютным помещение, оно показалось ему темной выгребной ямой. Полки с книгами и безделушками угрожающе нависали на головой, штативы с осветительными приборами цепенели, напружинив суставчатые ноги, пустая бутылка торчала в середине стола кукишем и даже встревоженное лицо любезного хозяина смахивало на глумливую бесовскую маску.
- Все из-за меня! - по-собачьи заскулил Гриша.
- Третьего человека грохнули по моей милости!
Он обхватил ладонями закостеневшее лицо и короткими рывками раскачивался, словно религиозный еврей у Стены плача.
- Что за вздор! - высоко вскинул брови Андрей.
- При чем здесь ты?
- При том, - оглушительно завопил Гриша, не в силах больше сдерживать рвущуюся наружу боль,
- что три часа назад я встречался на квартире у Альбины с известным тебе парламентским гадом! Она боялась, предупреждала меня. А я все твердил: "Ему будет не до тебя. Я обо всем позабочусь..." Убить меня, мерзавца, мало. Живым в землю закопать!
- Подожди, - произнес обескураженно Андрей.
- Значит, та знакомая, у которой ты ночевал прошлой ночью, это Альбина Валиева?
Гриша утвердительно кивнул.
- Ни хрена себе! Что ж ты молчал о таких связях? Трахает женщину, о которой мечтает половина российских мужиков,
- и ни слова!
- Андрюша, опомнись! Эти псы ее убили, и сейчас она лежит в морге с биркой на ноге...
Гриша прокричал эти слова и судорожно передернул плечами, живо представив самим собой нарисованную картину. Только теперь до него стала доходить совершенно невозможная мысль о том, что женщина, которую он знал много лет и которую устало ласкал прошлой ночью, превратилась ныне в пятьдесят килограммов холодного, стремительно протухающего мяса.
- Извини, брат, - пробормотал Андрей смущенно.
- Сболтнул, не подумав. Но что же получается? Выходит, Валиеву убили за то, что она помогала тебе...
Фотограф смолк на полуслове, словно внезапно напоролся на очевидную, но крайне неприятную мысль. Он несколько мгновений просидел неподвижно, глядя в черную заоконную ночь, а затем мягко соскользнул со стула и, неслышно ступая, быстро вышел в прихожую. Гриша видел, как он осторожно приблизился к входной двери и приблизил к ней ухо. Андрей разом сделался похожим на встревоженного, но очень опасного зверя. Плавным движением правой руки он повернул колесико английского замка, а левой резко дернул дверь на себя.
У Гриши, наблюдающего за манипуляциями приятеля, в этот момент в груди образовался душный плотный клубок, который он с трудом проглотил, как только Андрей, внимательно оглядев лестничную площадку, тихо защелкнул дверь.
- Ты чего?
- Померещилось, - ответил Андрюша, возвращаясь за стол.
- Дело в том, что если все произошло, как ты предполагаешь, певицу не просто забили насмерть. Из нее выбивали сведения о тебе! И, следовательно, есть очень большая вероятность, что эту жилплощадь уже пасут...
- Этого не может быть, - сказал Гриша, морщась, как от зубной боли.
- Брось! Я понимаю твои чувства по отношению к покойной , но под пыткой выкладывают все. Это говорит тебе человек, два года резавший людей в Афгане...
- Этого не может быть, потому что Альбина не знала твоего адреса. Я сказал ей, что, пока она была на гастролях, останавливался у приятеля. И все. Не называл ни имени, ни адреса. Да она, собственно, и не интересовалась.
- Может, ляпнул, что я работаю в такой-то газете? Вспомни, это очень важно!
- Нет, - Гриша отрицательно покачал головой.
- На эту тему мы вообще с ней не говорили.
Андрюша поднялся со стула и принялся расхаживать по комнате, попыхивая сигаретой.
- Это ничего не значит, - проговорил он через некоторое время.
- Тебе запросто могли сесть на хвост возле ее дома. Ты на чем сюда добирался?
- На такси.
- Тем более! Элементарно ехали следом...
- Погони не было! Я все время смотрел в заднее стекло.
- "Смотрел в заднее стекло"! - Андрюша насмешливо фыркнул.
- Как ты, извини, полный лох в этом деле, можешь утверждать, что за тобой не было хвоста? У него же работают профессионалы высшего класа. Бывшая "гэбуха"! Они в свое время цэрэушников пасли, а уж тебя...
Андрей снова замолчал и продолжил свою нервную прогулку по студии. Длинная косица подрагивала за плечами, и вся его ладная, поджарая фигура в просторных вельветовых джинсах и вислом, грубой вязки свитере выражала предельную сосредоточенность.
- У тебя в самом деле есть на завтра билет в Израиль? - спросил он, пристально глядя Грише в глаза.
- Как ни странно, да. Почему-то мне втемяшилось, что я успею все провернуть до первого марта. Идиота кусок...
- Это хорошо, что у тебя есть билет. Значит, главное для тебя завтра
- благополучно выйти из дома и освободиться от хвоста. Нужно во что бы то ни стало прорваться в Шереметьево и не покидать здания ни на секунду. Там перехватить иностранца на людях практически невозможно.
Андрей продолжал говорить, жестикулировать, рисовать что-то в воздухе огоньком сигареты, но Гриша уже не слушал его. Он внезапно почувствовал, что тело его ослабло и сморщилось, как воздушный шарик с плохо завязанной пуповиной. "Альбину мучали из-за меня, - вяло думал он, тараща глаза в экран телевизора,
- жену Андрющенко тоже. И обеих пристукнули или задушили. Парня того несчастного застрелили. Скорей всего, и мне не дадут уйти. Мы все будем гнить в земле, а эта тварь со временем войдет в правительство, украдет еще несколько миллионов, совратит десяток-другой пятиклассниц..."
От немого самоедства ему стало до такой степени тошно, что совершенно неожиданно для самого себя он оскалился и с жутким треском влепил кулаком по грязной тарелке. И сразу в комнате стало тихо. Лишь мерно шаманил невыключенный телевизор.
- Ну, началось! - Андрюша подошел и крепко взял гостя за
плечи.
- Кончай. Истерикой уже никого не воскресишь. Теперь главное
- самому унести ноги и...
- Ты его знаешь? - перебил приятеля Гриша, кивая на экран.
- Вот этого, в бабочке!
В ночном эфире шла возбужденная говорильня относительно административных перестановок на ЦТ. Кого-то поздравляли с новым назначением, кого-то целовали накрашенными губами, кого-то за глаза костерили последними словами. Гриша спрашивал про некогда популярного ведущего развлекательных программ, которого очередные перемены вынесли на административный телевизионный Олимп. Счастливец блистал белозубой улыбкой и хитренько пощипывал двумя пальцами известную всей стране флибустьерскую эспаньолку.
- Знаешь его? - повторил Гриша.
- Кленова? Конечно, еще с андроповских времен. Помню, вместе рейд от ЦК ВЛКСМ делали по кинотеатрам в дневные часы. Выявляли, сколько людей смотрит кино в рабочее время! Я снимал, а он текстовки писал. Вот времена были: полный атас...
- Ты можешь меня завтра с ним свести?
Андрюша внимательно посмотрел на экран и несколько раз качнулся с пяток на носки.
- Пожалуй, можно. Сейчас, конечно, к нему на кобыле не подъедешь... Но я попробую.
- Скажешь ему, - возбужденно говорил Гриша, почему-то сбиваясь на свистящий шепот,
- что есть человек, готовый безвозмездно передать ему сверхсенсационный, уничтожающий видеоматериал об одном из лидеров коричневой оппозиции!
- У тебя действительно, - Андрей присел на краешек стола и заглянул Грише в глаза,
- имеется ТАКОЙ материал?
- Это бомба! Это полный п...ц для него!!!
- Хорошо, - фотограф подошел к телефону и снял трубку.
- Тогда я ему позвоню прямо сейчас.
Гришу изводила нервная трясучка. За завтраком он с отвращением впихнул в себя небольшой бутерброд с ветчиной и запил его чашкой мерзкого растворимого кофе. Андрей же, напротив, был спокоен, словоохотлив и поглощал пищу с огромный аппетитом.
- Кончай жрать! - торопил Гриша, прикуривая сигарету от сигареты.
- Как в тебя лезет в такой ситуации?
Но Андрюша только хмыкал и отправлял в рот очередной обжаренный на сковороде покупной пельмень.
Собирался он тоже без суеты. Сначала тщательно экипировался, надев старые застиранные джинсы, черный свитер, замшевые полуботинки на толстой подошве и защитного цвета куртку с капюшоном. Потом вытащил из кладовой полуметровой длины толстую бамбуковую палку и тщательно забинтовал ее сперва резиновым жгутом, а потом медицинским лейкопластырем.
- Ты что, издеваешься! - негодовал Гриша, пошедший пятнами от возбуждения.
- Нам же торопиться нужно. Вдруг они действительно установили слежку...
- Скорей всего, так оно и есть, - невозмутимо отвечал Андрей, любуясь своей работой.
- Но если это так, никакая спешка тебе не поможет.
- А что? Что поможет?
- Поможет полное спокойствие и строгое следование моим инструкциям. Значит, так. Повторяю: Кленов подъедет ровно в назначенный момент. Не раньше, не позже. Следовательно, оставшееся до свидания время ты должен провести там, где у них будет меньше всего шансов перехватить тебя и засунуть в машину. Ты должен быть на людях. Постоянно на людях! Самый лучший вариант в этом смысле
- метро.
- Что же мне, двенадцать часов болтаться под землей, прыгая с поезда на поезд? - хмуро спросил Гриша.
- Ни в коем случае не пересаживаться! Ты должен постоянно находиться в одном вагоне.
- Не понял!
- Не понял, потому что ты интурист! Вернее, дремучий провинциал. Тебе ведомо, что в московском метро имеется кольцевая линия?
- Предположим.
- А чем она отличается от всех прочих? Да тем, что ее поезда не имеют конечных станций. Человек, засевший в вагоне кольцевой линии, теоретически может крутиться с раннего утра до ночи, не покидая своего места! Дошло?
- Более-менее. Значит, ты предлагаешь нырнуть в метро, сесть на кольцевую и мотаться до момента встречи с Кленовым?
- Именно! Поверь, что даже если Андрющенко мобилизует две сотни костоломов, они будут искать тебя где угодно, но не в несущемся по кругу подземном поезде...
- А потом?
- Потом встречаешься с Кленовым, передаешь кассету и полным ходом летишь на тачке в Шереметьево. А там, как я уже тебе объяснял, ни шагу из зала регистрации. Впрочем, если в метро все пройдет нормально, значит, они тебя безнадежно потеряли.
- А если они все же наблюдают за твоим подъездом?
- Ну, этот вопрос мы проясним уже минуты через три,
- усмехнулся Андрей и хлопнул приятеля по плечу.
- В общем, так - первым из лифта выхожу я. Дальше, что бы ни случилось, не вмешиваться! Твое дело
- выбраться из подъезда и рысью нестись к метро. Понял?
- Понял, - поеживаясь, ответил Гриша.
- Тогда - полный вперед!
Старый вонючий лифт натужно сползал вниз на тросах, скрипя и пощелкивая, словно ржавый велосипед. Перед тем, как дверцы на первом этаже медленно расползлись в стороны, Андрей молча сжал Грише запястье и с улыбкой подмигнул. Не дрейфь, мол, прорвемся!
На площадке перед лифтом никого не оказалось, и приятели, пройдя несколько шагов по узкому коридорчику, повернули вправо на последний лестничный пролет, упирающийся в подъездные двери.
А вот тут их уже с нетерпением ожидали. С обеих сторон тяжелые старинные двери подпирала пара двухметровых атлантов в кожаных куртках и одинаковых черных вязаных шапочках, похожих на головки желудей.
Завидев колоритную парочку, сразу встрепенувшуюся при их появлении, Андрюша резко ускорил шаг и легко спустился по ступенькам, постукивая по ним своей забинтованной палочкой.
- Мужики, сообразим на троих, - сказал он, останавливаясь в полутора метрах от амбалов.
- Трубы, блин, горят. Нету спасу!
- Вали отсюда! - сказал тот, который справа.
- Выкатывайся за дверь, и чтоб тобой здесь больше не воняло...
- Чего вы, парни! - развел руками Андрей.
- Я ж к вам, как к людям, а вы сразу лаяться. Я серьезно. Пошли квакнем!
- Алик, - процедил правый, отваливаясь от стены и глядя на Гришу, застывшего на верхней ступеньке лестничного пролета,
- убери этого пидора, а я займусь делом!
- А вот это ты напрасно, - ласковым тоном произнес Андрей и, легко подпрыгнув, вломил правому ногой в челюсть.
- Это тебе за "пидора"!
Дальше все произошло, будто в американском видеофильме. Гриша не успел вздрогнуть, как Андрей, развернувшись на месте, нанес левому бугаю страшный удар коленом в пах, а когда тот со стоном согнулся пополам, ахнул сверху, куда-то между плечом и шеей, своим бамбуковым орудием.
В это время первый бандит заворочался на полу, норовя сунуть руку в карман. Но Андрюша, завершая свое нескончаемое движение, врезал ему палкой по голове, после чего тот, коротко ухнув, уткнулся лицом в заплеванный кафельный пол.
- Ходу! - крикнул Андрей, врезаясь плечом в подъездную дверь.
- Дуй, как договаривались!
Он первый вылетел из подъезда, а за ним, перепрыгнув через поверженных гигантов, спотыкаясь, выкатился Гриша.
Уже седьмой час он несся в грохочущем подземном вагоне, время от времени вылетая на залитые электрическим светом мраморные островки станций. Пассажиры входили и выходили, читали газеты, жевали пирожки, смеялись, ссорились, дремали, отвалившись на потертые сидения, а он упорно сидел в левом крайнем углу, то устало обводя глазами окружающих, то снова утыкаясь в томик Кортасара, который заботливый Андрюша сунул ему перед выходом.
За все эти часы он лишь единожды отважился покинуть вагон по совершенно крайней естественной надобности. Честно говоря, он даже не знал, существуют ли в метро туалеты, и потому несколько минут ошалело метался по станции, изыскивая выход из поганой ситуации. Наконец, когда понял, что вот-вот произойдет позорный конфуз, переборол себя и подошел к сердитой тетке в форменной тужурке.
- Извините, - молвил он, сгорая от смущения и незаметно для самого себя слегка подтанцовывая на месте.
- Не подскажете, где здесь туалет?
- Что, силов нет? - спросила тетка садистским тоном.
- Ну как же, налакался пива - и в метро! Нет чтоб предварительно посцать, как полагается...
- Помогите, - заскулил Гриша, теряя последнее терпение.
- Не могу больше!
- Ладно, - махнула рукой та.
- Пошли, чего там!
И отвела страдальца в служебные закоулки, расположенные в том месте, где кончается парадная мраморная облицовка и начинаются убогие, крашеные маслом сырые лабиринты. И там, в крошечном, малостерильном сортире, Гриша наконец познал, каким бывает кусочек счастья...
Следующие шесть часов он провел в шумном и душном полузабытьи. Его уже не привлекало ничто: ни лица, ни разговоры, ни сполохи повторяющихся станций. Интерес к жизни у него воскресал лишь дважды. Сначала
- когда он с оторопью наткнулся на абсурдистский рассказ Кортасара, повествующий о неких малопонятных заговорщиках против человечества, поселившихся навсегда в метрополитене(!). А второй раз, на исходе своего одиннадцатого часа езды,
- от открытия, что он не единственный бессменный путешественник под землей. Проснувшись от очередного приступа сонливости, Гриша обнаружил, что на противоположном сиденье, свесив кудлатую голову на грудь, спит рыжий, небритый детина в распахнутой синтетической куртке и перепачканных брюках, неаккуратно заправленных в дорогие сапоги. Человек этот был явно и беспробудно пьян, о чем свидетельствовали оглушительный храп и длинная полоска слюны, неаппетитно свисающая с мокрых губ. Гриша наблюдал за пьяным около часа, и за это время тот лишь пару раз встряхивал рыжей башкой и, обведя окружающих мутным взором, снова проваливался в сон.
В другое время Гриша, может быть, и разбудил бы его, но сейчас ему было не до абстрактного гуманизма. Часы показывали 18.50, и, следовательно, срок его подземного заключения истекал. Ровно через десять минут он с трудом распрямил затекшие ноги и вместе с прочими пассажирами двинулся к эскалатору, даже не обернувшись, чтобы посмотреть на убегающий вагон, где провел столько нудных часов. И напрасно. Потому что в этом случае он смог бы подивиться на чудесное превращение, произошедшее с его пьяным спутником. Тот, оказывается, уже протрезвел и пружинистой походкой шел позади него, метрах в десяти, не спуская глаз с Гришиной спины.На эскалатор бывший алкаш ступил, соблюдая ту же дистанцию, причем вытащил из кармана радиотелефон и обстоятельно о чем-то переговорил, прикрывая ладонью трубку.
Ровно в половине восьмого Гриша подошел к назначенному месту на набережной Москвы-реки и остановился, привалившись к парапету. Дул сырой пронизывающий ветер, голова гудела от голода и усталости, ныла спина после долгого сидения в вагоне. "Хорошо хоть дождя нет,
- подумал он, с трудом прикуривая на ветру.
- Дай Бог, чтобы Кленов приехал вовремя..."
В это время скрипнули тормоза, и рядом с ним плавно остановился серый "БМВ".
- Вы Григорий? - спросил из окошка знакомый по телепередачам голос.
- Давайте кассету. Я очень тороплюсь.
Гриша нагнулся и разглядел в свете фонаря знаменитую бородку и дорогие импортные очки.
- Добрый вечер, - сказал он, улыбаясь.
- Просмотрите запись сегодня же. Это материал, который может повлиять на внутреннюю политику страны!
- Тем более давайте побыстрей! - без улыбки произнес Кленов.
- Сейчас не время для разговоров. Я отсмотрю ее дома через полчаса.
Не теряя больше времени, Гриша расстегнул сумку и извлек из-под тряпья прямоугольный целлофановый пакетик.
- Будьте осторожны, - шепнул он телевизионщику, передавая пакет.
- Нас с Андреем сегодня...
Но договорить он не успел, потому что из проезжавшей мимо машины прогремела автоматная очередь, и Гриша рухнул на асфальт от страшного удара по черепу. Он не слышал, как бешено взвизгнули колеса "БМВ" и машина Кленова, быстро набирая скорость, понеслась прочь.
Очнулся Гриша от прикосновения чьих-то рук и саднящей боли над ухом. Он лежал, привалившись плечом к парапету набережной, а вокруг стояли несколько перепуганных граждан.
- Я жив? - спросил Гриша у склонившегося к нему старичка.
- Живехонек! - ответил тот с удовольствием. - Так, слегка кумпол поцарапало...
- А где те, что стреляли?
- Уехали давно! Пальнули в тебя - и вперед. Они ведь люди занятые...
Дальше валяться не имело никакого смысла. Гриша с трудом поднялся и, держась рукой за мокрые от крови волосы, нетвердо заковылял к перекрестку.
- Может, "скорую"? - крикнул вслед сердобольный старичок.
- Не надо. Все в порядке. Спасибо вам,
- не оборачиваясь, ответил Гриша и ускорил шаг.
Дальше были зеленый огонек такси и долгий путь в аэропорт, во время которого он остановил носовым платком лениво сочащуюся кровь и слегка привел мысли в порядок.
Было ясно, что Андрющенко проиграл по всем статьям. Сейчас Гришу уже не занимало, каким образом его выследили после двенадцати часов подземной езды. Самое главное заключалось в том, что разоблачительная кассета попала на ЦТ и карьера Андрющенко рушилась бесповоротно.
"Что, взял, падла?
- шептал Гриша, в изнеможении откинувшись на сидение.
- Теперь все! Пойдешь на нары. А то и вышку припаяют..."
- Тебе чего, - спросил водитель, глядя в зеркальце,
- хреново?
- Нет, - ответил Гриша, счастливо улыбаясь.
- Мне очень даже не хреново!
Четко выполняя наставления Андрея, он все оставшееся до вылета время просидел в зале регистрации билетов. Мимо сновали всклокоченные будущие израильтяне, суетливо перекатывая тележки с кладью и пугливо присматривая за сонными детишками.
Гриша усмехнулся, вспоминая свой отлет из Приморска и тогдашнее свое состояние. Теперь
- не то. Нынче он возвращался домой. Сделал то, что нужно, и возвращался. Возвращался, сделав то, что нужно...
- Софа! Софа, слушай, что творится в этой стране! - внезапно вскрикнул седой еврей, сидящий рядом с Гришей, обращаясь к задремавшей супруге.
Он все это время тихонько сидел, прижимая к уху маленький транзистор, настроенный на "Маяк".
- Ну чего ты расшумелся? - недовольно откликнулась разбуженная старушка.
- Что там: Сталин воскрес? Объявили коммунизм?
- Кленова убили!
- Боже мой! - всплеснула она морщинистыми ручками.
- Такой мальчик славный. Как же это его?
- Очень просто! Встретили в подъезде своего дома и застрелили...
- Вот бандитская страна, - вздохнула старушка.
- Хорошо, Изя, что мы отсюда уезжаем. Хоть умрем спокойно рядом с детьми...
У Гриши перед глазами плыл розовый туман. Почти ничего не видя, он поднялся с кресла и медленно подошел к гигантскому окну, за которым зияла жуткая тьма, редко-редко прерываемая далекими огоньками. Глаза набухли внезапно навернувшимися бессильными слезами. Сквозь них он смутно различал собственное отражение в черном провале стекла. Двойник двоился, троился, изгибался...
- Как в комнате смеха, - прошептал он вслух.
- Здесь все вокруг, как в комнате смеха!
Но времени для сопливых причитаний уже не оставалось.
На двух языках объявили регистрацию и посадку рейса "Шереметьево - Бен-Гурион".