Как выяснилось, антисемитом стать совсем не трудно. Для этого требовалось проснуться утром со свеженькой спелой мигренью, поругаться за завтраком с любимой женщиной, выходя из подъезда, извлечь из почтового ящика счет телефонной компании на 550 шекелей, прождать автобус на остановке более получаса и, сразу после появления в редакции, попасть в лапы Лазарю Марковичу Слоновичу.
"Кем же ты, жаба этакая, работал в этих самых Чебоксарах? - размышлял Гриша, сквозь розовый мигреневый туман разглядывая отвислую бородавчатую челюсть посетителя. - Зуб даю, что каким-нибудь старшим методистом в республиканском Доме политпросвещения..."
- В одна тысяча девятьсот пятьдесят втором году, - медленно и раздельно, как на гипнотическом сеансе, вещал Слонович, - мною была подготовлена к печати и представлена в издательство рукопись книги о знатном тракторостроителе Степане Шалаеве. Но, благодаря проискам антисемитов, ее выбросили из плана редподготовки как произведение автора-космополита. Ах, молодой человек, сколько прекрасных сюжетов было уничтожено в шовинистическом угаре тех страшных лет! Скольких шедевров не досчиталась многонациональная советская литература...
- Надеюсь, - хмуро спросил Гриша, взвешивая на руке чудовищно раздутую папку с красными обувными шнурками, - здесь не покоится та самая рукопись про сборщика стальных скакунов?
- Нет, что-о-о вы! - Слонович закатил глаза и взмахнул воскового цвета ладонями. - На сей раз я выношу на читательский суд первую часть автобиографическогой трилогии. Ее рабочее название "А мне шестнадцать лет". Вторая часть, "Издалека долго", надеюсь, будет готова к лету, а третья...
- "Течет река Волга"? - деловито поинтересовался Гриша.
Лазарь Маркович остолбенел.
- Откуда вы знаете? - спросил он суфлерским шепотом. - Боцман донес? Bпрочем, можете не говорить. Завистническая сущность этого субъекта стала понятна мне еще тридцать лет назад, когда, возглавляя делегацию работников культуры нашей автономии, я побывал на декаде чувашского искусства в городе Николаеве. Где этот партократ и служил инструктором в отделе агитации и пропаганды горкома партии...
Ситуация приобретала самый зловещий характер. Поэт-пародист Яков Боцман был застарелым и злейшим врагом Лазаря Слоновича. Они поссорились еще в период соперничества США и СССР по количеству гектаров, засеянных кукурузой, и при всяком удобном случае окунали друг друга в чан с идеологическим дерьмом.
- Боцман тут ни при чем. Я сам догадался.
- Каким же это образом?
- По аналогии, - с трудом сдерживаясь, вымолвил Гриша.
- С чем, позвольте полюбопытствовать? - строптиво осведомился старый графоман.
- С песенкой, уважаемый господин Слонович. Помните, Людмила Зыкина, потрясая сиськами, пела: "Течет река Во-о-олга!"
- Ну, знаете! - взревел бывший методист, раздувая волосатые ноздри.
И понеслось. Непризнанный мастер прозы, употребляя деепричастные обороты и бессоюзные сложные предложения, выдал длиннющий монолог, из коего следовало, что Гриша скрытый юдофоб, коммунист, антисионист и, возможно, вообще агент российских спецорганов, засланный в государство Израиль специально для травли писателей-репатриантов.
- Хватит! - гремел Слонович. - Не для того мы десятки лет бились с тоталитаризьмом и страдали за право выезда на родину, чтобы здесь снова терпеть издевательства и произвол завистников-недоучек...
- Это я, что ли, вам завидую? - не выдержал Гриша. - Да будь моя воля, я бы вашу графоманскую писанину на пушечный выстрел не подпустил к газете!
- Что?! Вы сказали "графоман"? - жутко осклабился Слонович и щелкнул вставной челюстью. - Ну, за это ты мне ответишь!
Он вцепился сизыми скрюченными пальцами в поверхность стола и начал со зловещей медлительностью вздыматься над ним, словно тесто над кастрюлей.
Если бы в комнату не вбежал Глеб Толстой, Слонович либо бросился бы душить Гришу, либо заполучил бы инсульт.
- Голубчик, зачем так волноваться! - забулькал шустрый толстячок, обнимая разъяренное ископаемое за талию. - Вы просто неправильно поняли друг друга. Господин Рывкин вовсе не хотел вас обидеть, вспоминая песню в исполнении Зыкиной. Он лишь хотел подчеркнуть степень иронии, с которой вы обыграли текст заезженного в шестидесятые годы советского шлягера...
- Он назвал меня графоманом, - никак не мог угомониться Слонович. - Меня, члена Союза советских писателей с 1950 года!
- Это нервы, - ворковал редактор, увлекая строптивца к себе в кабинет. - Вы же прекрасно знаете, какие психологические перегрузки каждый из нас испытывает в процессе абсорции на вновь обретенной родине...
Он с великим трудом запихнул грузного старца в соседнее помещение и, посылая из-за его плеча грозные гримасы заместителю, захлопнул за собой дверь.
- Два вонючих идиота! - прошипел Гриша, вытряхивая сигарету из пачки и подходя к окну.
За давно не мытым стеклом открывалась панорама сотен плоских крыш с белыми бочкообразными баками и косыми стеклянными батареями солнечных бойлеров. Зелени почти не было видно: лишь кое-где из-за размытой дождями серой стены торчал одинокий кипарис или выглядывала верхушка пальмы. А над всем этим скопищем плотно сгрудившихся двух- и трехэтажных домишек нависали низкие тяжелые тучи цвета закопченной алюминиевой кастрюли.
"Не дай Бог жить в таком районе, - подумал он, щелкая зажигалкой. - Через месяц можно либо спиться, либо повеситься..."
А ведь кое-кто в первые дни их пребывания в стране на полном серьезе с жаром советовал снять конуру в подобном гадюшнике и таким образом сэкономить пару сотен шекелей в месяц. Потом Гриша встречал многих людей, поступающих именно таким образом. Селились целыми кланами в южных пригородах, населенных выходцами с Востока и наркоманами, ругались, разводились, теряли образ человеческий, но упорно копили денежки для будущего неуклонного прогресса. Через двенадцать месяцев эти люди уже ездили на новеньких "сузуки" или "даяцу", а на третий год перебирались в собственную квартиру на окраине Ашдода...
За спиной заскрипела дверь, и сладкий голосок Глеба Толстого быстро произнес:
- Лазарь Маркович, я желаю вам новых творческих успехов и всегда буду рад видеть вас в своей редакции! А с романом будьте спокойны. Первая глава пойдет в следующем номере.
Слонович, судя по характерным звукам, благодарно тряс редакторскую руку. Потом витиевато попрощался, но не ушел. Затем еще раз попрощался и снова не ушел. И только с третьей попытки Глебу Николаевичу удалось избавиться от автора эпохального жизнеописания тракторостроителя Шалаева.
Гриша отвернулся от окна только тогда, когда за Слоновичем заxлопнулась дверь, а настрадавшийся редактор со стоном выпустил воздух из легких.
- Григорий, голубчик, ну не стоит сражаться с ветряными мельницами! -
умоляюще протянул Глеб Толстой, прижимая пухлую ладошку к пиджаку. - Ты ведь мне всех авторов распугаешь.
- Каких авторов? Если эта старая кагебешная обезьяна - писатель, тогда
я - восемнадцатилетняя девственница... Ты посмотри, чем набиты два номера нашего "Реванша". Куча корявых стишков, которые постеснялись бы поместить в стенной газете трамвайно-троллейбусного депо, повесть о босоногом местечковом детстве, написанная языком негра племени тутси, проучившегося два семестра в Рязанском пединституте, воспоминания о совместной поездке с Солженицыным в трамвае... А чего стоит романтическая феерия о космическом происхождении евреев, сочиненная бывшим бухгалтером по фамилии Гибельбаб! Бред сивой кобылы на одесском Привозе... Глеб, мне приходится целыми днями беседовать с душевнобольными сочинителями, которых гнали поганой метлой из самых убогих редакций в советской глубинке!
- Опять ты за свое! Григорий, миленький, я же тебе уже пять раз объяснял основной принцип нашего издания. Тот, который, по моему проекту, должен гарантировать нам успех на газетном рынке. Повторяю еще раз: "Литературный реванш" - печатный орган графоманов пишущих, предназначенный графоманам читающим! Сюда приехала семисоттысячная орава людей, громадный процент которых страдает патологическим творческим зудом. Они все - несостоявшиеся Чаплины, Кафки, Шагалы и свято уверены, что их таланты не были оценены по достоинству исключительно из-за родимого пятна "пятой графы"...
Так почему же нам не сделать свой маленький гешефт на этой смешной ситуации? Мы создали газету, которая уже одним своим названием говорит этим полудуркам: "Ребята, настал ваш черед. Вам предоставляется возможность литературного реванша; торжества над совковыми псевдознаменитостями, долгие годы втоптывавшими в дерьмо ваши блестящие дарования!"
И ты видишь, Гриша, идея уже начала работать. К нам сотнями прут разновозрастные поэты, прозаики, критики, эссеисты, которыми были битком набиты литобъединения в областных центрах одной шестой части суши...
- И мы должны печатать их перлы?
- Не-пре-менно! Причем безо всякой редактуры. Проследим лишь, чтобы после "ж" и "ш" шли буквы "е" и "и", проставим запятые перед "что", "где" и "который". Ну, и позаботимся, чтобы слово "Бог" писалось с заглавной буквы... Пойми, из двухсот тысяч активных читателей-репатриантов не меньше пятидесяти - скрытые или явные графоманы. Пусть половина из них начнет покупать нашу газету в совершенно реальной надежде когда-либо напечататься в ней. А тебе ведомо, что здесь означает газета, имеющая шесть рекламных полос, раскупаемый тираж которой равен 20-ти тысячам экземпляров? Это миллионные прибыли. Миллионные!
Под воздействием толстовского напора и красноречия на лбу у Гриши выступила жемчужная испарина. "Вот ведь скотина, - думал он, глядя в быстрые черные глазки пузатенького краснобая, так и шныряющие за тонкими стеклышками очков. - Врет ведь, собака, охмуряет. Но как складно!"
- Кстати, любезнейший Глеб Николаевич, мы готовим уже третий номер газеты, сулящей, как здесь было сказано, миллионы, а зарплаты все еще не предвидится. Ты же понимаешь, что долго я так не протяну. Мне же и кило порнухи нужно еженедельно выдать, и кубометр юмористики к сроку настрогать, и твоих "реваншистов" отредактировать. Сил уже никаких, и подруга жизни лается...
- Гришенька! - редактор молитвенно всплеснул ладонями и собрал пухлые губки в сердечко. - Ты же сам прекрасно видишь: в первом номере рекламы практически не было. Во втором мы уже имели полторы рекламные страницы. Если к пятому номеру удастся набрать пять рекламных полос, то можно будет включать поливальную установку, плещущую золотым дождем. И потом, пусть Светочка не забывает, что вы с ней являетесь не только сотрудниками газеты, но и держателями акций, и в перспективе будете получать, кроме зарплаты, процент с прибыли!
Гриша приоткрыл рот, чтобы задать очередной вопрос, но сделать это ему не довелось. Где-то в глубинах редакторского пиджака зазвонил пелефон, и Глеб молниеносно сунул руку под мышку, словно Джеймс Бонд, хватающийся за револьвер.
- Але! Толстой у аппарата! Помню, милый. Буду через десять минут. Лечу. Уже лечу!
Далее произошло некое завихрение пространства, редактора закрутило на месте, размыло в воздухе, и вскоре до Гришиного слуха донесся лишь удаляющийся по лестничным ступенькам топот.
Объявление было напечатано на глянцевой бумаге, имело размер стандартной печатной странички и было прилеплено к стеклу продуктового русского магазинчика. Гриша сначала равнодушно скользнул по нему взглядом, но через секунду резко остановился и мотнул головой, будто человек, наступивший на притаившиеся в траве грабли. Посреди выстуженного ветром и вымоченного дождями Тель-Авива на стеклянной витрине с прейскурантом некошерных копченостей висела афишка, извещающая о гастролях в Израиле сверхпопулярной российской эстрадной дивы Альбины Валиевой!
Звезда на афишке была наряжена весьма своеобразно. На ней были белый парадный фартук советской школьницы, красный пионерский галстук и белые носочки. И больше ничего! Альбиночка держала двумя пальчиками микрофон и очень чувственно тянулась у нему губами. Не то хотела чмокнуть, не то сдуть пылинку...
"Только три концерта, - гласил текст, написанный от руки в нижней части афиши. - Хайфа, Иерусалим, Тель-Авив..." Из текста следовало, что последнее выступление имело место накануне вечером. Жаль. Если бы он наткнулся на этот листок вчера, можно было бы отыскать Альбину и провести вместе вечерок.
"Впрочем, - подумал он, - не исключено, что сверхновая звезда российской эстрады так за эти годы забурела, что и не пожелала бы меня узнавать..."
Настроение у Гриши опустилось еще на пару градусов, и, хмуро глянув последний раз на афишку, напомнившую о прошлом, он медленно поплелся по вечерней улице имени Хаима Арлозорова, которая в этом месте вся светилась от витрин десятков маленьких магазинчиков, парикмахерских и забегаловок, где шумные, энергичные аборигены покупали полуфабрикаты для ужина, делали прическу, собираясь на свидание, пили кофе и одновременно азартно катали зары в деревянных коробочках нардов. Эта жизнь была экзотична, самобытна и самодостаточна. Ей хватало своих проблем, а непонятные самоедские комплексы пришельцев с Севера оказывались ненужной добавкой, портившей вкус старого доброго блюда...
Гриша свернул на улицу Бялика и почти сразу же нырнул в свою подворотню. По узкой, мощеной дорожке он прошел между двумя трехэтажными зданиями, расстояние между которыми не превышало десятка метров (не будь на окнах трис, можно было бы обходиться без телевизора, наблюдая жизнь обитателей соседнего дома), одолел два пролета лестницы, выложенной из больших светлых камней, и оказался перед бездверной аркой своего подъезда. Идти в холодную квартиру на съеденье усталой Светке не хотелось отчаянно. Но, с другой стороны, и податься было некуда. Все знакомые жили далековато, а денег на автобус не осталось. Поблизости обитал только Штуц, но его жена уже вернулась из Лондона и, несомненно, восприняла бы Гришино вторжение, мягко говоря, без восторга...
Ключ мягко вошел в скважину, медленно провернулся. Гриша тихонько приоткрыл дверь и бесшумно просочился в кухню-прихожую. Дверь в единственную комнату, которая служила им одновременно и салоном, и спальней, была прикрыта, и из-за нее слышались звон посуды и возбужденные голоса.
"Гости? У Светки?- мысленно подивился он. - Это что-то новенькое..."
Повесив куртку на деревянные рожки вешалки, Гриша попил из-под крана хлорированной водички и подошел к двери.
- Цены на квартиры растут постоянно, - жаловался сердитый Светкин голос, - доллар растет. Рывкин наделал долгов тысяч на пятьдесят, а сам хлещет водку, скотина! Хоть на панель выходи, честное слово...
Гриша расслабил лицевые мышцы и толкнул дверь ногой. В глаза ударил свет от настольной лампы без абажура, стоящей посреди низкого столика со снедью и бутылкой коньяка. Сперва он разглядел рыжий Светкин затылок, а спустя мгновение - и ее собеседницу, забравшуюся с ногами в кресло. Это была суперстар Альбина Валиева: нарядная, хмельная и намазанная, как собака Баскервилей.
- Слушай, а это правда - то, о чем Светка до тебя плакалась? - спросила Альбина, ухватившись для равновесия за рукав его куртки и с трудом переставляя ноги в лаковых туфлях на чудовищной платформе.
Когда после пяти часов бурных возлияний и ностальгических разговоров они выбрались на улицу, на часах было четверть третьего ночи. Гриша уговаривал Альбину поспать у них, но та упрямо желала ехать в гостиницу, ссылаясь на необходимость ехать утром в аэропорт.
- Ты о чем?
- Ну, о долгах ваших сраных! О чужих растраченных баксах...
- Правда, - отвечал Гриша, едва ворочая языком, - правда и только правда!
- Ну, так что ж ты, дебил, себя и бабу гробишь? Вон уже седина в голове, а ведешь себя, как фрайер. На хрена чужие бабки в темное дело вкладывать? Зачем подписывать гарантийные обязательства людям, которых знаешь вторую неделю?
- Какого дьявола ты меня учишь, едрена-матрена! - Гриша рассердился и легонько встряхнул за шиворот свою пьяненькую спутницу. - Свалилась на три дня из другого мира и начинает давать ЦУ... Вы там, в своем совке, сопли сперва научитесь вытирать! Ты пойми: чтобы здесь раскрутиться и начать свое дело, нужен начальный капитал. У нас же со Светкой "минус" в банке постоянно. А тут подворачивается наглый деловой мужичок, который не только предлагает работу по специальности, но и шанс по-настоящему материально приподняться! Вот я и уговорил Свету вложить чужие доллары...
- В дело, которое может лопнуть в одночасье! - хохотнула Альбина.
- Молчи, пьянь, и слушай!
- Я тебе не пьянь, козел тель-авивский! Я знаменитая артистка, состоятельная женщина, - тут звезда икнула, каблук у нее подвернулсяи, и если бы не дружеская поддержка, она непременно растянулась бы на мокрых плитах тротуара. - У меня дача двухэтажная. И"мерседес" красный...
- Плевал я на ваши воровские лимузины! Погоди, скоро коммуняки придут и в три счета вас раскулачат. Хорошо, если только "мерседесы" с дачами отберут, а то еще и к стенке поставят...
- Ты за меня, милый, не беспокойся, - Альбина подняла к нему свое бледное, припухшее лицо и странно усмехнулась. - Я и с коммуняками поладить сумею...
- Ну, и ты за меня не бзди! Скоро раскрутим с адоном Толстым нашу газетку, и Светка перстанет плакаться кому надо и не надо. Поучают все меня... А как я мог не стать гарантом на покупку квартиры у моего шефа и благодетеля? Как, ответь мне, мерседесонаездница?!
Тут они поравнялись с крохотной, ярко освещенной забегаловкой, работающей круглые сутки. Над металлическим многоячеистым корытцем, наполненным солеными семечками и орехами, чах озябший юнец с коротким ежиком на голове и серебряной сережкой в смуглом ухе.
- Давай лучше пивка выпьем, - предложил Гриша, замедляя шаг. - У меня горло от тебя пересохло.
- Давай, - согласилась певица, немедленно плюхаясь на стул у единственного вынесенного на тротуар столика. - Только возьми немецкого. От вашего "Маккаби" у меня изжога...
- Обнаглели вы, однако! Раньше и "жигулевскому" были рады до смерти.
- Это когда было, парень! Еще до нашей эры... Короче, покупай "Баварское". А, если кончилась валюта, я это дело профинансирую...
Через минуту они уже цедили светлое немецкое пивко, закусывая миндалем и арахисом, под наблюдением повеселевшего продавца .
- Между прочим, ты так и не рассказала, как произошло превращение Золушки в принцессу, - сказал Гриша, рассматривая знаменитую собутыльницу через наполненный бокал. - Насколько я помню, в период нашего отъезда ты еще распевала мои песенки в кабаке...
- Я тебе не говорила? О, это история, достойная Голливуда! Помнишь, меня приглашали на конкурс молодых исполнителей? Митин, твой дружбан, фаловал...
- Помню. Ты об этом говорила в Приморске в день нашего отлета. Мы еще тогда чуть в межнациональные разборки не попали!
- Ага. Так вот, поехала я на тот бандитский конкурс и всех конкурентов всенародно оттрахала. Жюри прибалдело и присудило мне гран-при.
- Просто так? Расскажи эту байку кому-нибудь другому!
- Ну конечно, не просто так, - надула пивные губки Альбина. - Митин подключил местных спонсоров, те связались с московскими шоу-магнатами и т.д., и т.п. Но все равно я была на том конкурсе лучше всех! И песни у меня были классные! Не веришь, скотина?
- Верю, верю, - усмехнулся он. - Только на этих вонючих конкурсах каждый год побеждает какая-нибудь провинциальная свиристелка, а на самый верх поднимаются совсем другие люди. Ты-то как на Олимп влезла?
- Один человек помог! - нараспев промолвила Альбина, хитренько скосив при этом подведенные глазки и показывая кончик влажного язычка.
- Один? - хмыкнул Гриша.
- Один, но о-о-очень влиятельный и богатый.
- Из наших краев?
- Да. Но теперь он живет в столице.
- Я его знаю?
- Наверное, нет. В те времена он был просто чиновником городской мэрии...
Гришино сердце гулко и больно ударилось о ребра и на несколько мгновений остановилось. Он прикрыл глаза, медленно втянул в ноздри сырой воздух и так же осторожно выпустил его сквозь вытянутые губы. Сердце снова заработало.
- Андрющенко?
- Точно! Ни хрена себе... Неужели о нем и тут слыхали?
- Слыхали. Мы же московские телевизионные каналы исправно смотрим. И все ваши думские мерзости имеем счастье лицезреть...
- Ну, тогда тебе не нужно долго объяснять. Короче, представили меня ему после победы на конкурсе. Гляжу: мужик в соку, глазами меня ест, связей - невпроворот... Прикидываю кое-что к носу и немедленно принимаю предложение поужинать в кабаке. И понеслось...
- Но он же взрослых баб не любит.
Альбина, едва не подавившись пивом, выкатила на него изумленные глаза.
- Ого! А ты, стервец, откуда это знаешь?
- Не твое дело. Рассказывай дальше.
- Дальше? Дальше - дело ясное. Он финансирует мою всероссийскую "раскрутку" в студиях звукозаписи и на центральном телевидении. Организует мне хлебные гастроли, покупает аппаратуру, режиссеров, стилистов, балет... А я на всю катушку работаю на его предвыборную кампанию по выдвижению в Думу. Так вдвоем и вылезли.
Гриша мрачно закурил и принялся барабанить ногтями по столешнице.
- Ты чего надулся? - хихикнула она. - Ревнуешь, что ли?
- Значит, ты с ним все это время спала? - спросил он, игнорируя ее реплику.
- Естественно! Ты же наши эстрадные порядки знаешь...
- Ну, и как он?
- В полном порядке. Но с известными тебе странностями. Каждый раз заставлял в малолетку переодеваться: то шортики с маечкой ему напяль, то панамку с cандаликами, то в пионерку нарядись...
- Поэтому ты и на афишке такая?
- Это я сама придумала! Но, конечно, под впечатлением его закидонов. А знаешь, как публика от такого прикида балдеет! Прямо спермой исходит...
Мимо их столика медленно проехала полицейская машина с мигающим синим фонарем. Из окошка на них глянули внимательные глаза здоровенного парня в фиолетовой толстой куртке, говорящего по радиотелефону. Машина проползла еще несколько метров и, резко газанув, унеслась в ночь.
- Симпатичные парни у вас в полиции работают, - констатировала Альбина. - Не то что наши менты!
- Ты мне вот что скажи, - не унимался Гриша. - Ты с этим типом и сейчас контачишь?
- А как же! Он мой главный благодетель. Но и я ему еще пригожусь. Через год новые выборы в Думу. Потом президентские. У него, знаешь, какие планы...
- Могу себе представить, - процедил он сквозь зубы. - Ладно, пошли тачку ловить!
Пустое такси подъехало минут через пять.
- Куда, земляки? - весело спросил усатый грузин, блестя золотым зубом и вылизывая глазами круглые коленки Альбины.
- В "Шератон", бичо! - небрежно бросила звезда всероссийского масштаба и с помощью Гриши угнездилась на переднем сиденье.
- Будешь в нашем городе - кланяйся друзьям, - глухо проговорил он, просовывая лицо в окошко. - Сам бы поехал, да денег пока нет...
- Приезжай насовсем, дуралей, - сказала она, влажно целуя его в губы - Чего тебе здесь ловить? А там будешь мне тексты писать, кучу бабок зарабатывать... Приезжай вместе со Светкой. Клянусь, через год купишь "мерседес"!
- Может, и приеду, - сказал он. - Но не насовсем.
- Будешь в Москве - сразу звони! Света мой телефон записала. Чао, милый!
Машина рванула и почти сразу же скрылась за углом, унося с собой сумбурный осколок прошлого. Теперь надо было плестись домой, чтобы, проспав часа четыре, снова заниматься "Литературным реваншем".
- Реванш, - пробормотал он себе под нос. - Сколько разных людишек озабочены нынче этим словом...