До того, как звук будильника электродрелью вонзился в его мозг, Грише снился скованный бетоном берег Касогского водохранилища и он сам, накачивающий ножной "лягушкой" черный лоснящийся бок надувной лодки. Солнце стояло в самом зените, звенели цикады, в камышах орали лягушки и ужасно хотелось пить. Питьевая вода была где-то неподалеку, но Гриша упорно продолжал работать насосом, стремясь как можно быстрее спустить лодку на воду и успеть застолбить раколовками этот свободный от конкурентов участок.
И вот уже он, медленно перебирая веслами, движется по зеркальной глади водоема. В зеленоватой воде шныряют мальки, жуки-плавунцы, какие-то страховидные личинки, а над водой носятся жирные красные стрекозы с целлофановыми крылышками. Он берет в руки первую раколовку, проверяет прочно ли пришпилен крупной булавкой мешочек, набитый черным хлебом вперемешку с чесноком. Хитрое приспособление из толстой проволоки и мелкоячеистой сетки, бултыхнувшись, уходит под воду, веревка разматывается, и через мгновение на воде подрагивает лишь белый пенопластовый поплавок. Теперь, когда через полчасика он осторожно вытянет снасть на поверхность, на дне раколовки, угрожающе вздымая тяжелые клешни, будут сидеть два-три зеленых подводных рыцаря. Он примерится и ловко ухватит первого за панцырные бока...
Hо никого схватить Грише уже не удалось, потому что злая трель будильника одним махом уничтожила и летний полдень, и водохранилище, и ощущение трепещущего в руке колючего некошерного зверя. Остались только жажда и разом навалившаяся боль в виске и затылке.
Гриша разлепил глаза и со стоном заткнул глотку озверевшему будильнику. Было холодно, темно, тоскливо. Он лежал на брошенном на каменный пол сыром поролоновом матраце, а по спущенным трисам безнадежно лупил нескончаемый январский дождь.
Головная боль накатывала пульсирующими толчками. Гриша громко прочистил сухое колючее горло и прислушался. Из угла, где на тахте лежала Света, никаких ответных звуков не поступило. Тогда он, стараясь как можно меньше двигать головой, встал на карачки и медленно поднялся на ноги. В глазах мгновенно поплыли зеленые кляксы, а плиточный пол, заплясав под ногами, поехал куда-то вбок.
Гриша шепотом матюкнулся и схватился за стену. "Лучше застрелюсь, чем еще раз смешаю пиво с водкой!" - мысленно поклялся он и нетвердыми шагами выбрался в прихожую.
Струя из крана Ниагарой ударила по залежам грязной посуды в мойке. Гриша сунул небритую физиономию под этот поток и гулко, как лошадь, принялся пить. Затем со скрипом отворил дверь в ванную, сбросил трусы и, поеживась от холода, вступил в сырой, отгороженный стеклянными стенками душевой, закуток. Предвкушая наслаждение от напора тугих горячих струй, нашарил рукоятку крана, резко крутанул его и тут же дико взвыл, ошпаренный ледяным водопадом.
- Зараза рыжая! - завопил Гриша, пытаясь непослушными руками побыстрей перекрыть кран. - Ты что, совсем с ума спятила?
Он толкнул дверцу косматой озябшей ногой и, оставляя на плитках индейские следы, выскочил из ванной.
- Какого дьявола не согрела воду? - крикнул он просовывая голову в спальню.
- Сам грей, алкоголик чертов! - послышался из темноты злой голос Светы. - Он по ночам с какими-то тварями пьянствует, а я должна вставать в пять утра и включать для него бойлер!
- Не хочешь включать - не включай! Но только предупреди об этом заранее, и я сам о себе позабочусь...
- Он позаботится! Позаботился бы лучше о том, чтобы не промахиваться, когда в унитаз по ночам рыгаешь!..
- Да пошла ты!
Он ахнул дверью так, что содрогнулись худосочные, шириной сантиметров в десять, стены израильской меблирашки, а под потолком замигала сиротская голая лампочка.
Накануне вечером он круто погулял в "Своей тарелке" вместе с Мариком и Пиночетом. Пока очередная окуджаба что-то с бобруйскими ужимками квакала под расстроенную гитару, они употребили три "Кеглевича" под блюдце маслин, а потом, когда к ним подсел Гном, еще литр дешевого виски.
Помнится, дальше был какой-то шум из-за обкурившейся поэтессы, беспрестанно рифмовавшей маразм с оргазмом и экстаз с унитазом. Та под конец своей декламации так возбудилась, что, взобравшись босиком на стол, поскользнулась во время заключительного двустишья: "Пусть мир идет прахом, но ты меня трахай!"и рухнула прямо на официанта с подносом.
Это событие страшно развеселило Пиночета, и он немедленно заказал по две кружки "Карлсберга" своим собутыльникам и с трудом извлеченной из-под стола жрице Аполлона.
Пиво-то Гришу и сгубило. Он и так уже еле ворочал зрачками от водки на голодный желудок, а "Карлсберг" окончательно привел к полному разрушению личности. Память сохранила лишь куцые фрагменты возвращения домой. Дворники пиночетовой машины, с трудом разметающие дождевые струи на ветровом стекле, пьяное рычание Гнома, пытающегося исполнить на иврите песню "Каше ли", и сгорбленную фигуру усатого репатрианта в яично-желтой непромокаемой куртке с капюшоном, который под проливным дождем заправлял их машину на ярко совещенной пустой бензоколонке "Паз".
- Жуткая погодка, - сочувственно произнес по-русски Пиночет, протягивая усатому пятьдесят шекелей.
- Будь она проклята! - прошипел тот и, сутулясь, побежал в свою крохотную стеклянную будочку.
На лестничной площадке Гриша долго давил на кнопку звонка, потом стучал кулаками и кроссовками, а когда заспанная, закутанная в одеяло Света наконец распахнула дверь, он, шатаясь, направился прямехонько в туалет, где долго и мучительно (по старому незабытому выражению Пана) "пугал унитаз"...
О продолжении водных процедур не могло быть никакой речи. В этой стране, где после девяти месяцев изнуряющей жары внезапно наступал сезон холодных дождей, не существовало ни отопления в квартирах, ни централизованной подачи горячей воды. За период длиннющего лета солнечные батареи на крышах так приучают к наличию дармовой согретой влаги, что нет никаких сил осознать ее мгновенное исчезновение и необходимость включать электрический нагреватель за час до утреннего подъема.
Лязгая зубами, он поспешно натянул джинсы, нырнул в свитер и распахнул дверцу холодильника. Из пищи имелись в наличие позавчерашние чебуреки и магазинный салат из капусты с майонезом. Спиртного не было ни капли.
От холодного душа головная боль только усилилась. Поскуливая от разрядов в затылке, Гриша с отвращением сжевал жесткий блин со слипшейся бараниной и впихнул в себя три ложки салата.
Часы показывали уже половину десятого, а в десять ему надлежало быть в редакции "Бума". Причем в полной боевой форме. Несомненно, требовались экстренные меры, которые привели бы к полному и радикальному выздоровлению.
Гриша накинул куртку и вытащил из кармана пригоршню мелочи.
- Ну-ка, ну-ка, - морщась, бормотал страдалец. - Пятнадцать, шестнадцать, восемнадцать сорок... Хватит, слава Богу!
Гриша облегченно вздохнул и, сорвав с вешалки зонтик, выскочил за дверь.
Пузатый Йоси с двумя золотыми цепочками на жирной шее моментально осознал серьезность ситуации.
- Бира?
- Кен, мотек!
- "Карлсберг"?
- Ло. "Туборг".
"Врубились уже, папуасы! - думал Гриша, наблюдая, как смуглый лабазник ловко открывает запотевшую трехсотграммовую бутылочку с коричневой этикеткой. - С нашим братом всему научишься..."
Вообще-то он предпочитал светлое голандское или немецкое, но для опохмелки "Туборг" подходил лучше.
Под сочувственным, но несколько ироничным взглядом Йоси Гриша высосал целебную ледяную влагу прямо в лавке и, предвкушая ее скорое благотворное воздействие, шагнул на тротуар.
И тут же, словно по команде, ударил ливень с градом. Пока автоматический зонтик со скрипом распрямлял свои металлические суставы, стихия успела наградить Гришу новой порцией освежающей влаги и ударами десятка градин величиной с горошину. Шлепая кроссовками по мгновенно образовавшимся лужам, он припустил к прозрачному навесу автобусной остановки. Но спасительной крышей воспользоваться не пришлось, ибо в это же самое время к тротуару пришвартовался сияющий синий автобус под шестидесятым номером.
Слава Богу, в это время пассажиров в транспорте почти не бывает, и ему удалось угнездиться позади в полном одиночестве. Иначе пришлось бы старательно дышать носом и упорно игнорировать огненные взгляды соседей, учуявших сложный букет сегодняшнего пива со вчерашним "ершом" и укрепившихся во мнении, что "эти вонючие русские" - сплошь алкоголики и мафиози.
Гриша залез двумя пальцами в узкий кармашек джинсовой куртки и после некоторых усилий вытянул на поверхность мятую синию пластинку "Орбит". Через пару секунд он уже усиленно работал челюстями, истребляя пакостный привкус во рту и прислушиваясь к пивной терапии, происходящей под черепной коробкой.
Автобус тем временем проскочил мимо размытых штриховкой ливня сизых небоскребов бриллиантовой биржи, проскользил по мосту над "Аялоном", где, разделенные железнодорожными путями и бурлящим в бетонных берегах потоком, неслись мокрые разноцветные спины автомобильного стада и, передохнув у светофора, выехал на Дерех Петах-Тиква. В голове заметно прояснилось, и Гриша уже вполне снисходительно наблюдал за пробегающими мимо пальмами сквера, казармами Генерального штаба, сияющими салонами "Мицубиши", "Тойоты", "Опеля" и соседствующими с ними затрапезного вида автомастерскими и магазинчиками запчастей. Когда автобус вильнул и внедрился в дремучий лабиринт трущобного района, окружавшего центральную автостанцию, Гриша прикрыл глаза и откинулся на спинку сиденья. На эту арабятину он стрался смотреть как можно реже, чтобы не терзать понапрасну нервы, которые и так за два с половиной прошедших года порядком износились.
"Так, - подумал он, - нужно сосредоточиться и четко спланировать линию поведения с Борухом. Если он почует неуверенность, то мигом оставит меня без штанов! Впрочем, он все равно оставит меня без штанов..."
Когда он спустился с подножки, дождь внезапно выключили, и сквозь просвет в косматых тучах блеснул жаркий солнечный луч.
- Спасибо! - сказал Гриша, скосив глаза ко лбу. - Это очень мило с твоей стороны...
Этот район Южного Тель-Авива, наверное, походил на Дамаск или Каир. Те же обшарпанные домишки, теснящиеся на узких улочках, напрочь лишенных зелени, те же бесконечные лавчонки, закусочные и парикмахерские, откуда целый день несутся заунывные восточные напевы, те же кучи пестрого мусора и смуглые, не обезображенные гамлетовскими рефлексиями, лица прохожих... И всюду неистребимый запах арабской приправы, которую здесь неприменно добавляют ко всем блюдам и название которой Гриша каждый раз забывал.
Он дошел до знакомой мясной лавки с изображением петушиной головы на вывеске и вильнул в подворотню. У самого входа в подъезд, набычась, стояли два уличных кота и гипнотизировали друг друга. Один был рыжий, с белыми обкусанными ушами, а второй серо-полосатый, словно только что прибежавший с российской помойки. Было ясно, что гладиаторское состязание вот-вот начнется, и крови прольется немало.
- Брэк! - сурово гаркнул Гриша и замахнулся на соперников зонтиком. - Дорогу царю природы.
Коты, прижав уши, нехорошо глянули на него и неохотно пропустили. И, когда Гриша с тяжело бухающим cердцем добрался до третьего этажа, снизу донеслись шипение и отчаянный кошачий вой. Бой грянул.
После условного звонка (короткий - длинный - короткий) дверь открылась на четверть, и в щели показалась красная длинноносая морда Ривы.
- На сколько вам назначено? - не здороваясь, спросила она, гадливо глядя на пришельца сквозь толстые стекла очков.
- На десять ноль-ноль! - гаркнул, вылупив глаза, Гриша и молодцевато щелкнул каблуками.
- А сейчас сколько?
- Без одиннадцати минут, гверет Пумпянская! - отрапортовал он, взглянув на часы.
- Вот и приходите через одиннадцать минут.
- Слушайте, Рива, бросьте валять дурака! - как можно более солидно, проговорил Гриша. - Мы с вами знакомы уже четвертый месяц, и вы прекрасно знаете, по какому поводу я сюда прихожу. Неужели обязательно играть в эти детективные игры и заставлять меня десять минут торчать под дверью?
- Ни в какие игры мы не играем! - истерично взвизгнула красноносая тварь, по-прежнему загораживая проход. - Главный редактор распорядился принимать посторонних только в его присутствии, и я, будучи ответственным секретарем редакции, пунктуально выполняю распоряжения руководства.
- Значит, я здесь посторонний?
- Для меня - да.
- Хорошо, гверет Пумпянская, - он изобразил на лице нагло-равнодушную мину и сунул в рот сигарету. - В таком случае я, пожалуй, исчезну отсюда насовсем. Но тогда следующему номеру вашего высоконравственного издания придется обойтись без очередной главы моего порнографического дерьма. Бедный читатель! Он так и не узнает, с кем совокуплялась на этот раз русская девушка Наташа - с главарем мафии или с его эрдельтерьером... Разве что,вы сами напишете. Опираясь на личный опыт.
После этих слов с очкастой дылдой чуть было не приключился удар. И без того полнокровная ее физиономия приобрела темно-свекольный оттенок, на громадном носу выступил крупный конденсат пота, а в кривой щели тонкогубого рта зловеще полыхнула золотая фикса.
- Ты еще пожалеешь о своих словах! - прошипела долговязая гарпия, медленно уползая в глубину помещения. - Горько пожалеешь...
- Не стоит так волноваться, гверет Пумпянская, - молвил он, проникая в освободившийся проход. - Это может тлетворно отразиться на вашем юном, нерожавшем организме.
- Ты! Ты!!! - было похоже, что Рива сейчас натурально забьется в падучей.
- Попрошу без амикошонства! На брудершафт мы с вами, слава Богу, не пили и в одной аптеке не служили...
Это было последним нокаутирующим ударом. Злые языки доносили, что пять лет назад Рая Пумпянская (В Риву она обратилась после репатриации, ударившись о Святую землю) не только не имела никакого касательства к журналистской деятельности, но и даже была изгнана за растрату из некой кишиневской аптеки, где долго и успешно служила кассиршей.
Оставив в прихожей потерявшую дар речи экс-кассиршу, Гриша толкнул дверь и вошел в редакционное помещение "Бума".
Если бы ему два с половиной года назад сказали, что сорокаполосную еженедельную газету можно делать впятером в обыкновенной двухкомнатной квартире, он бы только покрутил пальцем у виска. Теперь же он, наоборот, никак не мог взять в толк, чем в России занимался полуторасотенный коллектив областной партийной газеты, ежедневно, с утра до вечера, в поте лица бившийся над выпуском шестиполосного убожества с массой перепечаток столичного официоза...
- Привет, каторжники! - Гриша насмешливо отсалютовал присутствующим сигаретой. - Все гремите цепями?
На что, все пятеро местных обитателей отреагировали сообразно своим темпераментам.
- Не смейте курить в помещении! - возмущенно воскликнула супернаборщица Изабелла Израилевна и тут же лицемерно зашлась чахоточным кашлем.
- Гришенька, вы ошибаетесь, - оскалил желтые зубы бывший харьковский спортивный обозреватель, а ныне корректор Миша Бургер. - Мы не каторжники. Мы - галерники. Дружно гребем, прикованные к веслам, под сладкозвучный свист денежных бичей!
- Рывкин, гони пять шекелей! - крикнул рыжий Шмулик, не переставая со звоном кроить портновскими ножницами очередную газетную полосу. - Те, что еще в прошлом декабре на Жириновском проспорил...
А редакторша Нина и вторая наборщица Лора лишь обменялись многозначительными взглядами и дружно прыснули в наманикюренные кулачки.
Гриша уже вознамерился обойти каждого из этих пролетариев интеллектуального труда и полюбопытствовать, как движется сооружение очередного номера их воровской ядовито-желтой газетенки, как за спиной послышался лязг дверного замка, и насморочный голос произнес:
- Господин Рывкин! Я попросил бы вас не отвлекать коллектив от работы и немедленно проследовать в мой кабинет.
Гриша, не оборачиваясь, жутко перекосил лицо, скосил глаза к носу и по-собачьи вывалил язык наружу.
Молоденькие наборщица и редакторша снова хихикнули и немедленно спрятали головы за компьютерами.
- Я жду вас, - прогундосили из коридора.
- Сию минуточку! - голосом Акакия Акакиевича откликнулся Гриша и по-солдатски развернулся на месте через левое плечо.
Главный редактор "Бума" был высок, тощ, бледен и лыс, как гадюка. (В природе изредка встречаются подобные феномены, когда человек рождается раз и навсегда гладковыбритым. Причем абсолютно повсеместно: ни волос на голове, ни щетины на подбородке, ни бровей с ресницами, ни прочей второстепенной растительности). Кроме того, он страдал перманентным аллергическим насморком
и был неправдоподобно, фантастически жаден.
- Господин Рывкин, - гнусавил Борух, покачивая своей бледной лысой головой солитера. - Я вам в десятый раз повторяю, что смогу купить у вас следующую повесть лишь по старой цене. То есть по шестьдесят шекелей за газетный разворот.
- А я вам в десятый раз отвечаю, - скучным голосом отозвался Гриша, - что эта цена меня более не устраивает.
- Но раньше вы соглашались!
- Раньше и сигареты дешевле были! Вот, видите пачку "Тайма"? Еще недавно она стоила на шекель меньше.
- Бросайте курить.
- А с питанием тоже завязать? Может, тогда удастся прожить на те гроши, которые в местных газетах платят фрилансерам...
- Платим, что можем. Сами еле сводим концы с концами..
Бледный солитер гундосил, гнусавил, булькал соплями в носу, а сам в это время крутил в руках и так, и этак цветной снимок голой девки, которая, раскорячив ноги, веселила сама себя пустой бутылкой от "пепси-колы". Огромный стол Боруха был вечно завален горами порнографических фотографий, которыми иллюстрировались поганые повестушки, за гроши изготовляемые Гришей и еще парочкой безработных сочинителей. Заказом этих материалов и отбором иллюстраций занимался лично главный редактор. Остальная газета была безраздельно отдана под начало кассирши Ривы, которая самодержавно правила пятеркой пресмыкающихся, униженных профессионалов.
- Короче, - Гриша щелкнул, прикурил и громко стукнул зажигалкой по столу. - Или мы подписываем договор, по которому каждая глава следующей повести будет стоить сто двадцать шекелей, или меня больше здесь не будет! А уже выходящую порнуху пусть продолжает кто-нибудь другой...
- Хамишь, парень!
- А с вами, живоглотами, так и надо!
- Смотри, просчитаешься! Сейчас в Израиле безработных русских литераторов, как дерьма...
- Литераторов навалом, а писать никто не умеет. Я не понял, вы согласны на мои условия?
- Вы называете нереальные цифры. Я могу поднять цену на десять шекелей. Хотите семьдесят за разворот?
- Сто двадцать!
- Восемьдесят.
- Сто двадцать!
- Девяносто, и ни агорой больше!
- Хорошо, уговорили. Вы мне платите сто шекелей за разворот, и я вам испекаю шедевр, от одного названия которого читатель будет кончать в штаны!
Борух в сердцах бросил неприличное фото на стол и трубно шморгнул носом, отчего из одной ноздри вылез и надулся большой зеленоватый пузырь.
- Черт с вами. Но повесть должна быть первоклассной!
- Адон Борух, с моей помощью ваша газета возбудит даже двухнедельного покойника! - заверил Гриша и поднялся со стула, стараясь не глядеть на шнобель собеседника.
К половине восьмого вечера лист бумаги, торчащий над кареткой, начал плыть перед глазами, словно расфокусированное изображение на киноэкране. Уже больше семи часов Гриша безвылазно сидел за письменным столом на холодной, сырой лоджии и сочинял чертову кучу отвратительно пошлой юморятины. За это время бешеный зимний ливень раза четыре принимался лупить по закрытым трисам, гремел жуткий гром, выглядывало солнце и опять начинала бесноваться стихия. А он с ослиным упрямством все сидел, курил и барабанил озябшими пальцами по белой клавиатуре безотказного югославского "Юнис-люкса".
На следующее утро нужно было сдать материалы для юмористического двухстраничного раздела, который он вел в одной из ежедневных местных газет. За эту нудную неблагодарную работу на него ежемесячно проливался золотой дождь в размере тысячи шекелей, что, к сожалению составляло всего лишь две трети от той цены, которую они со Светкой платили за убогую однокомнатную меблирашку в хорошем районе. Еще шекелей семьсот давали анонимная порнушка в "Буме" и еженедельные очерки в более солидной правой газете. Все это составляло ровно половину секретарского заработка Светы и давало последней железный козырь в их непрерывных словесных баталиях.
Гриша протер кулаками глаза и, гадливо морщась, перечитал начальную строфу последнего недописанного стишка
Если вскорости не хочешь
Ты залиться горьким плачем,
Среди дел полезных прочих -
Сбрей усы к чертям собачьим!
Да, все верно. Густые усищи, которые он отрастил в Израиле, попортили ему крови предостаточно. Пока, промучавшись полтора года, он не отхватил их в сердцах ножницами, приходилось постоянно ловить на себе хмурые и подозрительные взгляды прохожих. Ибо, загорев до черноты, работая на бензоколонке, он и вправду начал напоминать замученного, грязного араба, возвращающегося на территории после целого дня лошадиного труда на стройке.
Проклятый стих нужно было добить во что бы то ни стало, и он, сжав зубы, принялся лупить по клавишам, почти не вдумываясь в смысл выдаваемой продукции:
А иначе, взглядом косо
Обведут тебя, как жабу.
Шерсть, растущая под носом, -
Признак дикого араба...
Минут через двадцать Гриша в полном изнеможении выдал последнюю, шестую, строфу и с отвращением отодвинул от себя машинку. Все, теперь можно было встать, размять ноги, ввести в организм какие-нибудь витамины и подумать о способе прожигания остальной части вечера.
Он взял со стола трубку радиотелефона и по пути через салон на кухню набрал номер Штуца. Сначала долго шли длинные гудки, но Гриша не давал отбоя, зная, что если не включена автомазкира, значит, хозяин дома. Наконец после пятого или шестого сигнала послышался хрипловатый недовольный голос.
- Я слушаю.
- Ты чего, в подполье ушел?
- А, это ты... Слава Богу! Представляешь, звонит с самого утра какая-то сумасшедшая и просит немедленно прочитать ее сценарий двенадцатисерийного телефильма о трагической любви палестинского террориста и репатриантки из Одессы. Общую фабулу она мне уже пересказала. Случайное знакомство в кафе, где главная героиня собирает со столов грязные тарелки, тайные встречи под луной на берегу моря, долгие политические споры, мстительные угрозы арабской родни... Где-то к седьмой серии он лишается глаз и левой руки в результате неудачного испытания адской машины, и она решает посвятить однорукому слепцу всю свою оставшуюсь жизнь, одновременно излечивая любимого от зловредного радикализма...
- Достаточно! Я уже едва сдерживаю слезы, - хохотнул Гриша.
- Смешься, а я отбиваюсь от этой мегеры уже вторую неделю. Ты не представляешь, какая пробивная сила у подобных дамочек, - злобно пробурчал Борис. - Гвозди бы делать из этих б..дей!
- Ладно, ну ее в задницу. Что вечером делать собираешься?
- Даже не знаю. Может, в "Тарелку" закатимся?
- Ни в коем случае! Мы вчера там так дали копоти, что до сих пор вспоминать страшно. Гном проклятый отравил каким-то ядом...
- Тогда давай ко мне. Я же сейчас соломенный вдовец. Посидим, кофейку попьем...
- Кофейку? Ладно, я возьму по дороге бутылочку "Кеглевича".
- Лучше, конечно, "Сибрук", - капризно протянул Борис. - От него похмелья не бывает...
Квартира у Штуцев была огромной и холодной, как склеп. Хозяин сидел на диване, закутанный в клетчатый плед, и, вцепившись обеими руками в лохматую бороду, хмуро пялился в телевизор.
- Ты посмотри, что они там творят, идиоты! Город горит! Горы трупов! Танки стреляют по жилым домам!..
- Ты был когда-нибудь в Грозном? - спросил Гриша, ставя бутылку на стол и тяжело опускаясь в продавленное кресло.
- Не пришлось. В Грузии сто раз отдыхал, в Армении гостил, а в тех местах - не бывал.
- А я бывал, и неоднократно. Милый городок, совсем недалеко от моих родных краев. Население, правда, отчаянное...
А на телеэкране тем временем показывали облупленную стену городского многоквартирного дома, на которую медленно и страшно полз объятый пламенем тяжелый, грязный танк. Вот он с грохотом проломил ее и завяз, захлебываясь от копоти и злобы.
"Четвертые сутки, - взволнованно вещал диктор, - российские войска ведут ожесточенные бои с незаконными бандитскими формированиями в центре Грозного. Только за последние двенадцать часов убито свыше..."
- Суки позорные! - скрипнул зубами Гриша. - После этого они еще смеют что-то вонять про оккупацию палестинских земель. Переключи, пожалуйста. Не могу больше этого видеть...
Борис сверкнул на него очками и махнул пультом в сторону телевизора. Изображение мигом сменилось, и на экране возник вертлявый плешивый человечек с микрофоном в руке.
- ...с этим вопросом, - нежно блеял он, - мы обратились к депутату Государственной думы господину Андрющенко. Правда ли, что фракция, в которой вы, по общему мнению, являетесь вторым лицом...
Опять! Снова эта откормленная наглая очкастая харя, которая за прошедшие годы стала еще вальяжней и значительней.
Гриша с остервенением ударил кулаком по столешнице, отчего с грохотом повалилась бутылка, а хозяин в испуге подскочил на диване.
- Ты что, совсем повредился со своей юмористикой?
- Давай рюмки, старик! - прошипел Гриша, не отрывая глаз от экрана. - Нет, не рюмки. Тащи стаканы! И давай выключим телевизор. Или сбросим его с балкона...
Когда часа в два ночи он, с огромным трудом попав ключом в замочную скважину, ввалился домой, по трисам опять бил беспощадный обложной ливень. Не раздеваясь, Гриша плюхнулся на сырой матрац и, уже засыпая, краем угасающего сознания уловил всхлипывающие звуки. Светка опять рыдала в подушку.