Феликс Гойхман

Облака


Что пропасть под нами пока
забыто, забыто, забыто.
Под нами лежат облака,
которые крепче гранита.

			

Улика

Мы лгать не умеем друг другу, поскольку ничтожны слова. Мы ходим и ходим по кругу, улыбку скрывая едва. Ах, эта улыбка-улика, среди миллиона улик... Согласен, что выглядят дико - любовь и вражда напрямик.

Жернова

Я родился в семье жерновов. Впрочем, путь у гранитов и злаков в наше время почти одинаков, сквозь муку, до блинов и домов. Значит наша работа в цене, коль дворцы, как блины, однолики, коль творцы, как лгуны, невелики и , как тени, бегут по стене. Значит нету другого творца, не из нашего тяжкого круга. А когда нам приходится туго, мы скребем по живому друг друга, до крови, до кости, до конца.

Метаморфозы

Ночь наполняется светом твоим, словом твоим день наполняется. В этом пространстве вольно двоим: смерть упраздняется. Свет наполняется счастьем моим, силой моей слова наполняются. В этом пространстве - тесно двоим: жизнь продлевается.

Струна

Я над тобой натянут, как струна, над белым грифом, долгим, как дорога, над гулкой бездной, что озарена улыбкой Непорочности и Б-га. Я - мост, связующий тебя с тобой, твои немые берега-пустыни. Отныне, я - невольник бедный твой, я - голос твой единственный отныне.

Петух

Поскольку все любили потроха, заваренные в супе по старинке, родители купили петуха, втръдорога, на тридевятом рынке. Он принесйн был среди бела дня, суровый, и суровой ниткой связан, однако он всё время двигал глазом, похоже, что выслеживал меня. И вот, когда я нитку развязал, петух заголосил, и заплясал, и шпорами воинственно забрякал, а я перепугался и заплакал. Он сделал вид, что с нами не знаком, гордясь своей купеческой повадкой, и, всё таки, поглядывал украдкой, потряхивая алым кошельком. Подрагивая алым гребешком, расхаживал диковинным шажком неспешно, как под музыку кадрили, и знать не знал, зачем его купили.

Укротитель

Паяц, наступая на пятки своим драгоценным котам, летит на манеж без оглядки, как будто Спасение там. И вот он, в окружности света, в червонном своём кушаке, за поясом два пистолета, и чёрный арапник в руке. Не станут без этакой плётки домашние твари плясать. Они от природы не кротки, и с ними нельзя раскисать. Однако коты не боятся возмездия над головой, они озирают паяца, как будто бы видят впервой. Такие медовые глазки у этих мордастых котят. что стоит им дать для острастки разок! - Ну а там, как хотят. Однако бедняга не знает испытывать ли судьбу: улыбка на роже блистает, и капелька пота во лбу.

Ночь

"Ночь наполняется светом твоим “ Облаком, как вороньё, крадучись, точно лавина - ночь. Это время твоё, тайна твоя - Коломбина. Что ты бормочешь одна? Что ты колдуешь на спицах? - В меркнущем нимбе окна ты начинаешь светиться. Твой рыжеватый Пьеро дрыхнет, как пьяная стража, мордой покатой в бедро тычется глупая пряжа. Но светятся руки твои Ниточка тянется к свету, с нежным упорством струи. тихо впадающей в Лету. Вдруг зашипит и пахнет сладким бульоном из птицы- ахнув, ты двинешься вброд, петли роняя со спицы. Так настигает гроза, словно Судьба из засады. Так застилает глаза дым запоздалой засады. Брось, не терзайся, забудь- всё это птичьи интрижки: сладкой мечтою пахнуть и упорхнуть из-под крышки... Пламя убавишь, слегка, вспыхнувшее без спросу, и возвращайся на вёсла, коль скоро вязанье река.

Музыка

Первое пламя листвы ветер случайный раздует. Девочка в платье весны над волосами мудрует. Раннее солнце в пустом зеркале вышьет не глядя нежную молодость - “гладью”, грешную старость - “крестом” Девочка! Руки твои, их колдовское круженье - то ль отраженье любви, то ли по струнам скольженье. И невозможно понять эти проворные пальцы, взгляд отрешенный ронять на застекленные пяльца. Я бы спросил наугад: -Что ты затеяла? Кто ты? будь это Моцарта взгляд, заживо брошенный в ноты. Я бы поддался сполна злому мужскому наитью, будь ты, и вправду, сильна женскою, зверскою прытью. Будь это, вправду, закат женского звёздного часа, долгий взыскующий взгляд, неузнаванья гримаса, я бы роптал начеку в зыбком зияньи развязки. Впрочем, не мне, чудаку, зеркало делает глазки. Впрочем, и ты - не она... И ничего не исправить: пряжа судьбы - седина, неистребима как память. И, обретенные вдруг, эти шершавые строфы так же, как воздух вокруг, пахнут дымком Катастрофы... Но погребальные сны странным виденьем согреты: девочка в платье весны вместо заплаканной Пьеты. В этой жемчужной броне неуязвима для мрака... Будто озноб по спине - счастье от взмаха до взмаха! О! эти руки вразброс! - мне начинает казаться, что над стремниной волос певчие птицы кружатся. Что им судьбы холода и дуновенье проклятий! Словно шальная вода, музыка падает с прядей.

Страх темноты

В нашем доме выключили свет. Мама с папой явятся не сразу. За стеной разгневанный сосед поминает выбитую вазу. Ночь наступит только через час. Мне, без малого, четыре года. Вот когда, захлестывает нас ничтожная и злая несвобода. Я, наверное, сойду с ума, если кто-то прячется за шторой, за тяжелой шторой, у которой, кажется трепещет бахрома. Отзываясь на враждебный шаг, в ожиданьи неизбежной кражи, вдруг посуда загремит, и даже загудит пружинами лежак. Словно из распахнутых ворот, из-за шторы выйдет соглядатай, чёрный неуемный и кудлатый - он меня с собою заберет. Вот и жди расправы над собой, цепеней от призрачного звука. Господи! какая это мука ожидать расправы над собой

Д а р

Мы все - художники от Б-га. Рука не знает ремесла. Она похожа на осла, у коего одна дорога, одна дорога - поперек наперекор хозяйской воле. Рассудок искренне далек от мирозданческой юдоли... Душа упряма как рука... Душа - крылата и безнога. Мы все художники от Б-га... Не правда ль истина горька?
Рамле Израиль

 

 


Объявления: