Феликс Гойхман

Облака

Что пропасть под нами пока
забыто, забыто, забыто.
Под нами лежат облака,
которые крепче гранита.

			
Улика

Мы лгать не умеем друг другу,
поскольку ничтожны слова.
Мы ходим и ходим по кругу,
улыбку скрывая едва.

Ах, эта улыбка-улика,
среди миллиона улик...
Согласен, что выглядят дико -
любовь и вражда напрямик.

		

Жернова

Я родился в семье жерновов.
Впрочем, путь у гранитов и злаков
в наше время почти одинаков,
сквозь муку, до блинов и домов.

Значит наша работа в цене,
коль дворцы, как блины, однолики,
коль творцы, как лгуны,
невелики и , как тени, бегут по стене.

Значит нету другого творца,
не из нашего тяжкого круга.
А когда нам приходится туго,
мы скребем по живому друг друга,
до крови, до кости, до конца.
	

Метаморфозы

Ночь наполняется светом твоим,
словом твоим день наполняется.
В этом пространстве вольно двоим:
смерть  упраздняется.

Свет наполняется счастьем моим,
силой моей слова наполняются.
В этом пространстве - тесно двоим:
жизнь продлевается.
		

Струна

Я над тобой натянут, как струна,
над белым грифом, долгим, как дорога,
над гулкой бездной, что озарена
улыбкой Непорочности и Б-га.

Я - мост, связующий тебя с тобой,
твои немые берега-пустыни.
Отныне, я - невольник бедный твой,
я - голос твой единственный отныне.
	

Петух

Поскольку все любили потроха, 
заваренные в супе по старинке,
родители купили петуха,
втръдорога, на тридевятом рынке.
Он принесйн был среди бела дня,
суровый, и суровой ниткой связан,
однако он всё время двигал глазом,
похоже, что выслеживал меня.
И вот, когда я нитку развязал,
петух заголосил, и заплясал,
и шпорами воинственно забрякал,
а я перепугался и заплакал.
Он сделал вид, что с нами не знаком,
гордясь своей купеческой повадкой,
и, всё таки, поглядывал украдкой,
потряхивая алым кошельком.
Подрагивая алым гребешком,
расхаживал диковинным шажком
неспешно, как под музыку кадрили,
и знать не знал, зачем его купили.
	


Укротитель

Паяц, наступая на пятки
своим драгоценным котам,
летит на манеж без оглядки,
как будто Спасение там.


И вот он, в окружности света,
в червонном своём кушаке,
за поясом два пистолета,
и чёрный арапник в руке.

Не станут без этакой плётки
домашние твари плясать.
Они от природы не кротки,
и с ними нельзя раскисать.

Однако коты не боятся 
возмездия над головой,
они озирают паяца,
как будто бы видят впервой.

 Такие медовые глазки
у этих мордастых котят.
что стоит им дать для острастки
разок! - Ну а там, как хотят.

Однако бедняга не знает
испытывать ли судьбу:
улыбка на роже блистает,
и капелька пота во лбу.


Ночь 
                

     
      	"Ночь  наполняется светом 		
         					твоим “

Облаком, как вороньё,
крадучись, точно лавина -
ночь. Это время твоё,
тайна твоя  - Коломбина.

Что ты бормочешь одна?
Что ты колдуешь на спицах? -
В меркнущем нимбе окна
ты начинаешь светиться.

Твой рыжеватый Пьеро
дрыхнет, как пьяная стража,
мордой покатой в бедро
тычется глупая пряжа.

Но светятся руки твои
Ниточка тянется к свету,
с нежным упорством струи.
тихо впадающей в Лету.


Вдруг зашипит и пахнет
сладким бульоном из птицы-
ахнув, ты двинешься вброд,
петли роняя со спицы.

Так настигает гроза,
словно Судьба из засады.
Так застилает глаза
дым запоздалой засады.

Брось, не терзайся, забудь-
всё это птичьи интрижки:
сладкой мечтою пахнуть
и упорхнуть из-под крышки...

Пламя убавишь, слегка,
вспыхнувшее без спросу,
и возвращайся на вёсла,
коль скоро вязанье река.

			

Музыка

Первое пламя листвы
ветер случайный раздует.
Девочка в платье весны
над волосами мудрует.

Раннее солнце в пустом
зеркале вышьет не глядя
нежную молодость - “гладью”,
грешную старость - “крестом”

Девочка! Руки твои, 
их колдовское круженье -
то ль отраженье любви,
то ли по струнам скольженье.

И невозможно понять
эти проворные пальцы,
взгляд отрешенный ронять
на застекленные пяльца.

Я бы спросил наугад:
-Что ты затеяла? Кто ты?
будь это Моцарта взгляд,
заживо брошенный в ноты.

Я бы поддался сполна
злому мужскому наитью,
будь ты, и вправду, сильна
женскою, зверскою прытью.


Будь это, вправду, закат
женского звёздного часа,
долгий взыскующий взгляд,
неузнаванья гримаса,

я бы  роптал начеку
в зыбком зияньи развязки.
Впрочем, не мне, чудаку,
зеркало делает глазки.

Впрочем, и ты - не она...
И ничего не исправить:
пряжа судьбы - седина,
неистребима как память.

        И, обретенные вдруг,
эти шершавые строфы
так же, как воздух вокруг,
пахнут дымком Катастрофы... 

Но погребальные сны
странным виденьем согреты:
девочка в платье весны
вместо заплаканной Пьеты.

В этой жемчужной броне
неуязвима для мрака...
Будто озноб по спине -
счастье от взмаха до взмаха!

О! эти руки вразброс! -
мне начинает казаться,
что над стремниной волос
певчие птицы кружатся.

Что им судьбы холода
и дуновенье проклятий!
Словно шальная вода,
музыка падает с прядей.

		

     
   Страх темноты

В нашем доме выключили свет.
Мама с папой явятся не сразу.
За стеной разгневанный сосед
поминает выбитую вазу.

Ночь наступит только через час.
Мне, без малого, четыре года.
Вот когда, захлестывает нас
ничтожная и злая несвобода.

Я, наверное, сойду с ума,
если кто-то прячется за шторой,
за тяжелой шторой, у которой,
кажется трепещет бахрома.

Отзываясь на враждебный шаг,
в ожиданьи неизбежной кражи,
вдруг посуда загремит, и даже
загудит пружинами лежак.

Словно из распахнутых ворот,
из-за шторы выйдет соглядатай,
чёрный неуемный и кудлатый -
он меня с собою заберет.

Вот и жди расправы над собой,
цепеней от призрачного звука.
Господи! какая это мука
ожидать расправы над собой
	
	

Д а р


Мы все - художники от Б-га.
Рука не знает ремесла.
Она похожа на осла, 
у коего одна дорога,
одна дорога - поперек
наперекор хозяйской воле.

Рассудок искренне далек
от мирозданческой юдоли...
Душа упряма как рука...
Душа - крылата и безнога.
Мы все художники от Б-га...
Не правда ль истина горька?