Наум Басовский

ПАМЯТИ ВЛАДИМИРА СОКОЛОВА


Вот и ещё одного на Руси поэта не стало.
Ушёл он не скажешь, что молодым,
но и не очень старым:
по представлениям наших дней мог пожить и поболе,
но он - что делать? - писал стихи
и пил, чтоб уйти от боли.
А впрочем, пил или не пил,- что говорить об этом?
Если боль не живёт в тебе, грех называться поэтом.
Он жил, как писал, и писал, как жил,-
не суетно, не величаво;
остался с десяток нетолстых книг и негромкая слава.
Остались оттенки, полутона светлой и тёмной муки,
прикосновения кисти к холсту, чуть различимые
звуки -
звяканье льдинок,
шорох дождя,
шуршанье снега о стёкла,
влажный всхлип шагов по траве,
когда тропинка намокла.
Остались виденья - контуры их размыты
и свет неярок;
палевый сад в паутине снов и перестуке яблок;
приглушённая речь, которой суть -
не слово, а эхо слова,-
остались не книги, остался мир Владимира Соколова.
Вот и ещё одного на Руси поэта не стало.
Он жил, как писал, а писал, как жил,
и сердце его устало.
И земля, на которой росли стихи,
покрылась чёрной травою,
и дерево в чёрных листьях стоит, живое и неживое...
Март 1998

ВТОРОЙ ТРИПТИХ БЕЗ НАЗВАНИЯ

1 .
К сожаленью, картина знакома:
человека выносят из дома,
и за ним закрывается дверь.
Остаются в умолкнувшем доме
пожелтевшие снимки в альбоме,
стопка справок, ненужных теперь.
Остаются ножи и стаканы,
иногда - пустячки-талисманы,
без которых непрочен покой.
Иногда остаются блокноты,
а в блокнотах стихи или ноты
или формулы строгой строкой.
Ну, а если ни строчек, ни знаков?
Неужели исход одинаков,
и всё то, что прожил,- ни к чему?
Ел, трудился, любил, огорчался -
и достаточно этого часа,
чтобы всё усвистело во тьму?!
Что же там, за незримой преградой?
Поначалу ответа не надо,
а потом закружит круговерть...
Знаем только: уснуть - не проснуться,
и не ведаем, как прикоснуться
к этой тайне по имени Смерть.
2 .
Кто видит свой удел в удаче
всех раньше быть на распродаже
или в собрании публичном
всех громче прокричать своё,-
пусть тешатся! - имеют право
и, безусловно, в чём-то правы:
никто не скажет, что излишни
еда, одежда и жильё.
И всё же, в гонке не дурея,
раздумчиво растут деревья,
и так же поступают люди,
что жить умеют без надсад.
А кто подталкивает время,
того отталкивает время,-
так сказано ещё в Талмуде
тысячелетия назад.
Тот, кто согласен с этим словом,
найдёт и в жребии суровом
очарование покоя,
непритязательный успех.
А тот, кто вырвался в забеге,
однажды вспомнит о ночлеге:
на свете место есть такое -
оно уравнивает всех.
3.
Белые плиты, серые плиты,
чёрные плиты солнцем облиты.
Страсти, победы, беды, обиды
ждут за оградой, тихо скуля.
Тёмные кроны. Тени на плитах.
Нет именитых, нет знаменитых.
Длинный,
спокойный,
медленный свиток -
прах поколений держит земля.
Нет именитых, нет знаменитых,
нет сановитых - делится свиток
лишь на забытых и незабытых,
всё остальное - просто слова.
Падают башни, рушатся стены,
сонмы героев сходят со сцены,
плиты ложатся так постепенно,
так постепенно всходит трава.
Вот и проходит время земное.
Как это странно - стать перегноем,
чтобы на почве, вспоенной зноем,
рос виноградник, овцы паслись!..
Время стирает знаки на плитах -
и на базальтах, и на гранитах.
Лишь раскалённый золота слиток.
Лишь голубая вечная высь.
Сентябрь 1997

ПЕСОК

Человек проживает в посёлке на границе с пустыней.
Домик его, как в сказке, не низок и не высок.
За день дом раскалится, за ночь слегка остынет,
и на всём, чего ни коснёшься, тонким слоем песок.
Песок составляет почву для небольшого сада,
песок хрустит на лепёшках, скатываясь по волосам,
и сколько ни чисть одежду, с ней никакого слада:
песок приносится ветром и приползает сам.
Каждодневно употребленье метёлки и пылесоса;
так проходят недели, месяцы и года,
и становятся риторическими о смысле жизни
вопросы,
ибо всегда так было, да и будет всегда.
Каждодневны заботы, и не дождаться отсрочки -
песок в ничто превращает дерево и металл,
и в некий день ординарный человек доходит до точки
и прекращает бороться, потому что устал.
А что ещё остаётся грустному и седому?
Он ни на что не надеется и ни к чему не влеком,
и почти равнодушно смотрит в окошко дома,
которое до половины уже занесло песком.
Январь 1998
*****
Когда открываешь любую дверь на своём пути -
пусть в хорошо знакомом, даже собственном доме,-
всегда есть шанс что-то за дверью найти,
что окажется вехой излома в рутинной доле.
Ты глядишь и не знаешь, это правда или обман,
ты глядишь и не знаешь, бояться ли, веселиться,-
словно открыл наугад повесть или роман,
где тебе неизвестны автор, сюжет и лица.
Бывает, ещё не поздно тихонько дверь притворить
и в сторону отойти с головой, втянутой в плечи,
а потом иногда вздыхать, что мог судьбу сотворить,
но этому предпочёл проедание собственной плеши.
И всё же шанс остаётся, и многократно дверь
появится перед тобой, привидится или приснится,
и, в памяти прокрутив длинный список потерь,
однажды решишь наугад перевернуть страницы.
И вдруг поверишь сюжету, смутному, как дым,
случайно услышанной фразе, зайчику на паркете -
и всё начнёшь сначала, и, может, станешь таким,
каким тебя задумал Автор всего на свете.
Март 1998
*****

В.

После пыльного щебня крутых и прерывистых троп,
после пищи случайной и жажды вблизи водоёма -
молодое вино, сыр, маслины, лепёшки, укроп,-
что ещё пожелаешь для позднего ужина дома?
Время близится к ночи, и стол наш накрыт на двоих.
Время тихой беседы и еле заметного хмеля.
И уходят заботы из будней моих и твоих -
отлетели они, отболели они, отшумели.
И недаром у нас на столе молодое вино,
чудо рук человеческих, равно и чудо природы.
Терпковато оно, и чуть-чуть мутновато оно,
и невнятно оно, как и мы в наши юные годы.
Но когда поживёшь на земле и натерпишься всласть,
ощущаешь под вечер особую прелесть в канонах:
забирают над нами почти необъятную власть
жёлтый сыр, и трава, и лепёшки с камней
раскалённых.
Февраль 1998

В ДОМЕ ПРАЗДНИК

Майе ДОБРЕНКО

В доме праздник - день сотрясенья
обоняния, вкуса, слуха!
К четырём часам в воскресенье
собирается вся мешпуха:
тётя Аня и тётя Мейта,
тётя Мура, дядя Абраша...
Вот запели скрипка и флейта -
радиола светится наша.
Тётя Аня приходит с Майей,
тётя Мура приводит Риту...
Баба Сара, полуслепая,
не спала, фаршируя рыбу.
Всем в застолье тесно немножко,
но причин для обиды нету:
винегрет, форшмак и картошка,
а потом ещё и котлеты,
да бутылка с головкой белой,
да бутыль домашней наливки,-
и куда-то уходят беды,
и светлеют тёмные лики.
Анекдоты, подначки, песни,
и куда-то уходит горе,
и не выдумать мне чудесней
дня, когда вся мешпуха в сборе.
Я дежурю при радиоле -
мною пост высокий достигнут:
я обязан менять иголку
после каждых семи пластинок.
И танцуют Майя и Нухим,
и танцуют Белла с Андреем,
и мечтаю единым духом
как-нибудь повзрослеть скорее,
чтоб хватить вместе с ними лишку,
рассказать анекдот солёный...
Ах, какой я ещё мальчишка,
ах, какой я ещё зелёный!
В головёнку детскую разве
хоть на четверть мига пришло мне,
что сегодня кончится праздник,
и опять становись в оглобли?!
Зажигается вечер летний,
и уходят гости из комнат,
и не знаю, что я - последний,
кто когда-то об этом вспомнит.
Февраль 1998
*****
С какого бы краю ни шёл я, надежда слаба
причину узнать, почему оказался я с краю.
Не я выбираю - меня выбирает судьба:
ведь это лишь видимость - думать, что я выбираю.
И тут не пройдёт прогулять и сказаться больным -
да так ли уж трудно над строчкой неделями биться?
Быть в центре событий судьба повелела иным,
а мне поручила невидную роль летописца.
Но то, что я мог называть бы творением рук,-
не хроника фактов: для этого есть и газета,-
а лёгкий, прозрачный, почти что неслышимый звук,
который ложится на всё полнозвучие света,
меняя тональность - чуть-чуть, незаметно, едва,
но так, чтобы в мире, где будни скупы и жестоки,
знакомые с детства, затёртые с детства слова
рождались опять и свои открывали истоки.
Сентябрь 1997
*****
Когда ты приобщился по судьбе
к Ирушалаиму святому,
нелепо культивировать в себе
александрийскую истому,
глотком кофейным ублажая рот
в тягучей медленной беседе,-
и век не тот, и жизни темп не тот,
да в общем и не те соседи.
Куда как просто:
сесть с утра за стол,
и к часу дня уже готовы
каирский рынок и пирейский мол,
венецианские гондолы -
слова из умных благородных книг
с изящным отзвуком былого...
Но только город, что в окне возник,
родился от иного слова -
из древних тех, что все наперечёт,
как свет и тьма, земля и небо...
Здесь, как нигде,
прозрачен небосвод
и необычно плотны недра.
Душа спокойна в дружеском дому
в том городе, где я не лишний,
где равно со смирением приму
всё, что запишет мне Всевышний.
Ноябрь 1997



 

 

Объявления: