Прозаические тесты

Однажды в твоё окно прощально постучится русский язык.
- Ты думал, я навсегда твой, - произнесёт он, утирая слёзы междометиями, - но вот пришла пора прощаться. Выбирай - или я, или зарплата в свободно конвертируемой валюте?
- Конечно, зарплата! - воскликнешь ты, одновременно ударяя по клавишам "Alt" и "Shift".
Русский исчезнет, уступив место ивриту или английскому, а вместе с ним исчезнут и твои детство, отрочество, юность
Впрочем, всегда находятся кошки, которые гуляют сами по себе. Вот несколько печальных и поучительных историй о тех, кто не смог или не захотел вовремя щелкнуть мышью.


Под синим небом Палестины, на золотом крыльце, сидели Пиит,
Сочинитель и Стихотворец. Со стороны могло показаться, будто
крыльцо отлито из ноздреватого, обкусанного временем бетона,
и что вообще, не крыльцо оно, а так, грязная приступочка дешевой кафушки.
Но то со стороны! На самом деле, крыльцо состояло из философского
камня и лучи солнца, утомлённо тонущего в море антенн
тель-авивских крыш, совершали чудесную алхимию прямо на глазах
изумлённой публики. В такие минуты трудно не говорить красиво.
Первым не выдержал Сочинитель.
- Сонет графомана подобен испорченным жалюзи, - произнёс
он, нарушая указательным пальцем целостность пивной банки. -
Пока продерёшься через его рамки, солнце успеет зайти.
Пиит и Стихотворец одновременно хмыкнули.
- Мир переполнен больными людьми, - продолжил Сочинитель,
не обращая на хмыканье ровно никакого внимания. - Одни в мо-
мент рецидива пишут - и это им помогает, другие читают и якобы
успокаиваются. А обращаться к больному нужно кротко и ласково,
без артикуляции и философии Аристотеля.
Он замолк. Холодные капли повисли на боках запотевшей
банки. Вечерний воздух был дик и глух.
- Пользы от такого лечения никакой. Болезнь просто
опускается в подсознание и продолжает ходить по кругу. Посмот-
ришь - вроде нормальный человек, а в самом деле -литератур-
но-депрессивный маньяк. По-моему, пришло время срывать маски и
называть вещи своими именами.
- Ну назови, назови, - потребовал Пиит, раскачиваясь от
возбуждения.
- Пиво, - сказал Сочинитель и, не отрываясь, перелил его
в рот.
- А ещё?
- Ещё пиво.
- Допустим, поэзия должна быть глуповатой - иронически за-
метил Пиит. - Но поэт?
- Сочини с моё, - ответил Сочинитель, - "тогда, надеюсь,
ты меня поймёшь".

П А В Е Л Л У К А Ш

- " Из вековечного гротеска", - сказал Пиит, внимательно
рассматривая переносицу Сочинителя, - из бурного потока бытия
есть только один выход - катарсис.
Он встал с крыльца и, погрузив руку прямо в закат, начал:
- Внимайте же словам моим, братья, пусть смысл их тёмен
для вас и сокрыт. Чисты и благодатны струи поэзии, словно гор-
ный поток смывают они с души смрад и пену повседневности. Оку-
нись в них, омой истомлённые ложью уши и живи, живи исцелён-
ный, покуда, опустившись до суеты, вновь не умрёшь.
- Знаете ли вы, что такое катарсис? - усмехнулся Стихот-
ворец. - Нет, вы не знаете настоящего катарсиса.
- А ты знаешь? - спросил Пиит, переводя взгляд с переноси-
цы Сочинителя на подбородок Стихотворца.
Тот промолчал.
Пиит спросил во второй раз и в третий.
- Отчего же ты молчишь?
- Потому, что не знаю, - сказал наконец Стихотворец.
- А я, разве я знаю?
Пиит опустился на крыльцо.
- Он существует и существует явственно и кроме него, нич-
то явственно не существует, ибо явственность его, суть наше
существование, а сущность его, есть наша явь.
Он окинул на Сочинителя и Стихотворца взором, полным
любви, грусти и сожаления.
- Вы поняли, о чём я говорю?
- Нет, - честно признался Сочинитель.
- Настанет день, - Пиит распрямил плечи, - и он придёт -
настоящий, большой Катарсис. Он обратится к нам, чтоб принести
покой и тепло, но мы опять ничего не поймём. Так уж лучше при-
выкать к непониманию прямо сейчас.
Пиит сошёл с крыльца поступью величественной и плавной,
словно Первосвященник, выводящий из Храма козла искупления.
На третьем шаге он запнулся и, чертыхаясь, принялся вытряхивать
песок из сандалий.
- Чушь всё это, - сказал Стихотворец. - Нет никакого ка-
тарсиса. Так, попытка человека облегчить пытку повседневности.
- Человек сам по себе пытка, - вставил Пиит, ожесточённо
потрясая ногой.
Стихотворец посмотрел на его растоптанные сандалии и
отметил:
- "Копыта пытки тронули песок".

Н А Т А Ш А С Т Е Г Н И Й

- " Услышал он бессмысленное - " Нет", - воскликнул Стихотво-
рец. Запрокинув голову, он созерцал, как прямо над его головой
холодно и остро мерцали ледяные звёзды.
- Кто это - он? - спросил Пиит.
- Козёл, - ответил Стихотворец.
Глубину воцарившегося молчания нарушали лишь гудки парохо-
дов, отшвартованных на тель-авивском рейде, неясный гул автомо-
билей, шуршащих по скоростному шоссе, да шум моторов идущего
на посадку "Боинга".
- Давным - давно один поэт потерял табакерку, - начал Сти-
хотворец. - Он искал её повсюду, ибо, во-первых, табакерка бы-
ла ему очень дорога, а во-вторых, на новую не хватало денег.
Так он искал и бродил, пока не оказался в дремучем лесу. В са-
мой чащобе, посреди непролазной глуши он встретил козла. То
был священный козёл, который скитался по дорогам времени в
ожидании полуночи. В полночь он касался небес своими огромными
рогами и пробуждал звёзды на песнь во славу того, что вечно.
- Почему ты горюешь? - спросил козёл. И поэт поведал ему
правду.
- Только и всего? - удивилось священное животное. - Не
стоит плакать. Отрежь кусочек моего рога и сделай из него
табакерку.
Поэт не заставил себя упрашивать. Когда он вернулся в го-
род, члены Союза Писателей были поражены: табак поэта источал
неописуемый, райский аромат. Поэта забросали вопросами и из-
водили, пока не признался, что дело не в табаке, а в табакер-
ке. Не успел он закончить рассказ, как все члены Союза, воору-
жившись ножами, бросились в лес. Отыскав козла, они принялись
кромсать его рога. Каждый член урвал свой кусочек, но от рогов
ничего не осталось. И в следующую ночь, когда звёзды по-преж-
нему холодно и ярко блистали с высоты, не смог козёл пробудить
их для песни о вечном. Под самое утро, устав от вздохов и
слёз, задрал он к небесам бородатую морду и взмолился, завыл

горько, надсадно и жалобно. О чём была его молитва, мы не зна-
ем, ведь просил козёл на своём, козлином языке, но ответ небес
история сохранила.
- И что же он услышал? - не выдержал Пиит.
- Услышал он бессмысленное "Нет", - сказал Стихотворец.
- Так и поэзия, - продолжил он после долгого молчания.
Никто не знает, на что она больше похожа, на молитву козла или
на аромат табакерки. Только в любом случае к вазелину нашей жизни
отношения она не имеет, оставаясь вещью в себе, нескончаемой
песней во славу того, что вечно.
- Красиво, - одобрил Сочинитель. - Особенно, про аромат
козла. Только всякое реальное явление должно описываться ре-
альными же правилами. А иначе оно похоже на езду "в автобусе,
идущем в направленьи..."

М И Х А И Л З И В

"Полмесяца роман их составлял". - Она приходила, когда вздума-
ется, и пропадала, не предупредив. Он исписывал страницу за
страницей, упоённо, безрассудно, невзирая на синтаксис и на
засыхающий бутерброд. Работа близилась к концу, когда Она ушла
и не сказала почему. Вчера, ещё вчера тревоги казались беско-
нечно далёкими и пустыми, но утром, в сером свете, сочащемся
сквозь немытые стёкла, он стал похож на погибший сыр, обсижен-
ный муравьями. Промаявшись ещё пару дней, Сочинитель махнул на
творчество рукой.
- Сегодня я ещё погуляю, - говорил он, весело помахивая
свернутой в пятачок рукописью, - а завтра с утра возьмусь за
работу.
Но наступало утро и всё продолжалось по-прежнему. Тогда Со-
чинитель составил десять постулатов творческой жизни без Музы.
Он записал их на бумагу и этим вечером решил сообщить друзьям.
- Трём вещам поэт должен научиться у ребёнка, - вещал Со-
чинитель, покачивая баночку с пивом, - и семи у вора. У ребён-
ка смеяться, плакать и быть постоянно занятым. У вора? Во-пер-
вых: всё, что он делает - он делает втайне. Второе: чего он
не добился сегодня - постарается достичь завтра. Третье: он
верит только самому себе. Четвёртое: он готов пожертвовать
собой ради желанной цели, даже если другие не придают ей зна-
чения. Пятое: когда желаемое становится его собственностью, он
теряет к нему интерес. Шестое: он не боится трудностей. И седь-
мое: ничто на свете не заставит его свернуть с избранного пути
- другими словами, он не хочет быть никем иным, кроме как са-
мим собой.
- Я это уже слышал, - заявил Стихотворец. - А вернее,
читал.
- Ну и что, - не смутился Сочинитель. - Я не пришёл сооб-
щить вам ничего нового. Моя задача напомнить каждому о том,
что он хорошо знает сам. А кроме того, на "остро мерцающие ле-
дяные звёзды" мне тоже приходилось наталкиваться в чужих
текстах.
- Это приём постмодернизма, - возразил Стихотворец. - Всю
культуру можно представить как единый всемпринадлежащий текст,
который постмодернист таскает не на спине, а в желудке.
- Почему именно в желудке? - робко поинтересовался Пиит.
- Потому, - резюмировал Стихотворец, - что он успел его
переварить.
- Твой постмодернизм больше похож на кражу со взломом, -
возразил Пиит.
- Так поступают все, - Сочинитель внезапно поддержал
Стихотворца. - Щепетильность в наше время можно отыскать толь-
ко в лавке букиниста.
- О поэт, - возопил Пиит, воздев руки горе. - Воистину ты
овечка среди семидесяти волков. И негде тебе укрыться, негде
спастись, лишь "там, в антикварной тесноте стиха".


Р И Т А Б А Л Ь М И Н А

"Кого смутила видимость любви", смутит и содержание соне-
та!"
Пиит захлопнул блокнот и поднял голову. Солнце уже село и
сумерки наполнили Тель-Авив особым уютом. Грязно-серые дома на
желтом песке превратились в белые дома на белом песке. Дневной
суматохе пришла на смену умиротворенность вечера, но верхушки
крыш еще розовели, напоминая о нерешённых проблемах минувшего
дня.
- Ладно - содержание,- заёрзал по ступеньке Сочинитель, -
формы-то какие!
- Раньше я весьма придирчиво относился к стихам, - продолжил Пиит.
- Неполные рифмы, назойливые аллитерации, сбои
размера раздражали меня до головной боли. Но после одного слу-
чая я полностью переменился.
Пиит поудобнее оперся на стену.
- А дело было так: как-то раз мне довелось вести секцию
поэзии на семинаре для так называемой "творческой молодёжи".
К тому времени я достиг определённых успехов, областная газета
напечатала несколько моих подборок, а столичный журнал по-
местил целую поэму с предисловием, где меня называли талантли-
вым и подающим большие надежды. Молодёжь на семинаре подобра-
лась крайне неудачная - ни одной живой строки. Слушал я, слу-
шал великолепие этого безобразия и потихоньку раскалился, да
так, что только пар из носа не валил. На перерыве подошёл я к
наиболее "отличившимся" графоманам и очень серьёзно произнёс:
- Пись-пись-пись, хрю-хрю-хрю !
- Что-что-что? - обеспокоенно переспросили молодые люди.
Я повторил:
- Пук-пук-пук, как-как-как.
Графоманы переглянулись. Наверное, они решили, что я со-
шёл с ума.
- Не понимаете? - сказал я абсолютно нормальным го-
лосом. - А ведь всего несколько минут назад вы обращались к
Музе на точно таком языке.
Молодые люди смутились. Наконец один из них решился заго-
ворить.
- Взгляните на младенца, лежащего в колыбели. Он ещё не
научился говорить членораздельно и поэтому только мычит. Самый
знаменитый мудрец не объяснит, что означают эти "Ва-ва-ва" и
"Му-му-му". А приходит мать и сразу понимает, чего хочет ребё-
нок.
Пиит закурил.. Огонёк сигареты замерцал, заструился слов-
но маленькая свеча.
- Я посмотрел на их лица - они сияли. И тогда я сказал
себе: в конце концов поэзия не более, чем инструмент для обла-
гораживания человеческой души. И если цель достигнута, зачем
обращать особое внимания на путевые вехи.
- А как же читатель? - удивился Стихотворец. - Его ты
совсем упустил из виду.
- Настоящий читатель, - Пиит тяжело вздохнул, давая по-
нять, что слабое место кроется именно здесь, - настоящий читатель
разберётся, что к чему.
- Ну да, - усмехнулся Сочинитель, - лишь настоящий чи-
татель способен разглядеть хвостик катарсиса под грудой сло-
весной руды. А не настоящий попросту ничего не увидит. Знако-
мая сказка!
- Кому больше нужна поэзия? - задумчиво спросил Стихотво-
рец. - Тем, кто пишет, или тем, кто читает?
- А вот это каждый решает для себя сам, - ответил Пиит. -
Но главное, не остаться на берегу, войти, окунуться и поплыть,
растаять "в любви к тому, кто лучше, но слабей".

Н А Т А Н А Р О Н

"Осенний лист на землю упадёт", когда с жестяным грохотом
содрогнутся пальмы под первым порывом ночного ветра. Поредеют, а
потом и вовсе исчезнут автомобили на скоростном шоссе, по-
гаснут окна и на золотом крыльце возникнет Хозяин, многозначи-
тельно позванивая связкой ключей. Но час закрытия ещё далек и
потому струится, журчит неспеша дружеская беседа под ласковый
шепот неисправного унитаза за стеной.
- Сплошное раздувание щёк, - сказал Стихотворец. - Все
эти рассуждения о катарсисе напоминают мечты страдающего от
запора. Истинное служение должно быть незаметным.
Он поднял с песка жёлтый лист пальмы. Испуганый муравей
заспешил, заторопился по глянцевой поверхности, спасаясь неиз-
вестно от чего.
- Один мой знакомый, - начал Стихотворец, - получил пу-
тёвку в писательский Дом отдыха. Этакая уютная вилла в самом
сердце галилейских гор. Выписывая путёвку, председатель Союза
Писателей попросил:
- В мошаве, неподалёку от Дома, живёт поэт. Навести его.
Он хотел ещё что-то добавить, но зазвонил телефон прави-
тельственной связи. Председателя срочно требовали к премь-
ер-министру. Расписавшись на путёвке и пожелав приятелю твор-
ческого отдыха, председатель умчался, позабыв сообщить адрес и
фамилию поэта.
Место и вправду оказалось замечательным. Старинный, ко-
рабельный лес и ни души на многие километры вокруг. Откроешь
окно, а с дерев, неслышен и невесом, слетает жёлтый лист. Тихо в
лесу, только изредка, высоко над кронами прошелестит в сторону
далёкого Кирьят-Шмона ливанская "катюша".
В мошаве по соседству о поэте никто не слыхал.
- Может, вы имеете в виду нашего сумасшедшего? - уточнил
владелец продуктовой лавочки. - Когда он читает стихи, то так
волнуется, что кровь из носа течёт.
Дом оказался ветхим и запущенным. В куче песка перед
крыльцом резвились грязные котята. Поэт жил один, совсем один,
среди стеллажей, уставленных сотнями книг. Посетитель он
нисколько не обрадовался.
- Книги лучше людей, - сказал поэт. - Они не лгут и не
убивают. Преданные, молчаливые друзья.
Приятель попросил его показать стихи.
- Перед наступлением субботы, - ответил поэт, - я сжигаю
всё написанное за неделю. Настоящих читателей в природе уже не
существует, а Муза не нуждается в типографском наборе.
- Стихи, - удивился приятель - они ведь как дети. Неужели
вы каждую неделю возлагаете на алтарь собственных детей?
- Вся моя жизнь - жертвоприношение, - произнёс поэт.
- Рукописи, конечно, не горят, - сказал Пиит, заметно
волнуясь, - чего нельзя сказать об их авторах.
- Сочиняешь, - усмехнулся Сочинитель. - Всё ты придумал:
и приятеля и сумасшедшего поэта. Не может человек тратить жизнь
на такую бессмыслицу.
- А бросить семью, оставить работу, жить в нищете и пь-
янстве ради одной или двух книжек плохих стихов - это, по тво-
ему, имеет смысл? - спросил Пиит.
- Ради плохих конечно не имеет, - ответил Сочинитель. - Но
ради хороших...
- Когда я уходил, - задумчиво произнёс Стихотворец, - он
стоял в проёме двери, окружённый котами и книгами. Хрустальный
воздух Галлилеи разделял нас всё больше и больше. Я шёл и
постоянно оборачивался, не в силах оторвать взгляда от его
лица, сияющего "среди всеобщей святости забвенья".

А Л Е К С А Н Д Р Л Е Р Н Е Р

"И жизнь опять иной полуприснится", а то и вовсе окажется
миражом, причудливой фата-морганой, танцующей над обрывками
бесплодных разговоров. Скорбь по невинно убиенной жизни жалоб-
но шуршала в кронах развесистых пальм, зловеще ухала ночной
птицей, угрожающе металась по небу лучом прожектора береговой
охраны.
- Неправда всё это, - нарушил Пиит почти траурное молча-
ние. - В мировой творческой ночи поэт творит сияющие анфилады
снов, разворачивает стройные архитектуры действия и находит
то перспективное единство, из которого лучатся все во внешнем
мире разрозненные явления жизни!
- Сущий постмодернизм, - хмыкнул Сочинитель.
- Каждый поэт создан, чтоб улучшить социум - продолжил
Пиит. - И потому мир нуждается в каждом поэте. Но бывает, что
уединяется поэт, уходит в дальние покои и творит в них, не вы-
ходя на улицу, не встречаясь с людьми. Такого поэта назову не-
честивым, ибо, затворясь в уединении, утратил он связь с миром
и не исправил то, для чего создан.
- Мания величия, - сказал Сочинитель. - Проблема, на са-
мом деле, чисто семантическая. Замени слово Поэт на слово
Больной и всё сразу станет на свои места.
- Вот заладил, - возмутился Стихотворец. - Хочешь быть
больным - будь им, а здоровых, здоровых-то в покое оставь!
- Пришла пора назвать вещи своими именами, - не унимался
Сочинитель. - У кого-то организм вырабатывает камни в почках,
а у кого-то - стихи. Такая форма существования, функция обмена
веществ. Не может человек жить иначе, по-иному осознавать, что
с ним происходит, вспоминать, сочувствовать. Зачем же превра-
щать способ жизни в сияющие анфилады? Замени определение Поэт
на что-нибудь менее выспренное, скажем - Сочинитель, и полови-
на драмы уже сэкономлена.
- Поэзия, - сказал Стихотворец, - подобна тропической
рыбке. Вот плавает она, восхитительная до неправдоподобия, а
толку, в реалиях обыкновенной жизни, от неё просто никакого.
На уху не годится, жарить нечего, краски через пять минут
блекнут. Одно остаётся: запустить болезную в аквариум, к дру-
гим, ранее уловленным рыбкам и любоваться со стороны. А
наскучит - иди на берег, лови другую. Так "о чём жалеть, когда
бреду над морем"?

Л Ю Б О В Ь Г Р И Н Б Е Р Г - Г У Р К О В А

- "Ты видишь эту полночь вдалеке?"- спросил Пиит, вгляды-
ваясь в темноту. - По количеству тайн, таящихся в её роковом
просторе, она подобна лишь другому гиганту - морю. Поэта
бросает по жизни от волны до войны, почва плывёт у него под
ногами, как полночный бой часов. И прежде, чем раствориться,
исчезнуть навсегда в черно-голубой утробе, он обязан немало
успеть на суше.
- Например, запастись водой и провиантом, - вставил Сочи-
нитель,
- Фи, какая проза! - 0Пиит с хрустом вытянул ноги. - Ведь
ты понимаешь, о чём идёт речь...
- Ещё бы, - Сочинитель усмехнулся. - Обернулась парусом
бумага, и ты, усевшись в лодчонку собственных сочинений,
шуруешь прямо в открытое море жизни. Правда, далеко заплыть не
удаётся, в нейтральных водах ходит галсами Неусыпный Часовой.
- Кто тебя учил ставить паруса? - спросит он, разглядывая
перепутанные снасти.
- Не сердись, - попросишь ты, - но разобраться во всей
этой премудрости я так и не сумел.
- А трухлявые борта, - возмутится Часовой, указуя на шелу-
шащуюся краску, - почему ты не презрел земные утехи, дабы при-
вести рангоут в надлежащее состояние?
- На рангоут, - ответишь ты, - у меня не хватило свобод-
ного времени.
- Ну-ну, - сурово насупит брови Часовой, углядев на дне
лодки дохлых бычков и раскавыченные цитаты.
- Не суди слишком строго, - понуришь ты голову, - ведь я
нуждался всю свою жизнь.
И загремит тогда Часовой, поднимет, вознесёт голос от
края до края, спросит, потребует грозно и беспристрастно:
- Неумеха, лодырь и мелкий воришка, чем же ты так кичился
перед другими людьми?
Сгущалась ночь над бурным южным морем. Растревоженные
ветром светляки носились между пальмами, словно игрушечные ме-
теориты. Густая мгла, принесённая ветром из глубины Средизем-
ного моря, тяжело опускалась на Тель-Авив.
- Помни о море, - сказал Стихотворец. - Всегда, в любой
момент, помни о море.
- Не так, - перебил его Пиит. - Да, я обманывал, изменял,
лжесвидетельствовал. Отнимал последнее, не возвращал долгов,
насмехался над ближним. Но в одном ты не сможешь меня упрек-
нуть, одного не посмеешь отобрать - я прислушивался. Всегда и
везде, в горе и радости, в печали и угаре веселья, я ждал и
был готов.
- Дёшево хочешь отделаться, - сказал Сочинитель. - А
Часовой не фраер!
- Примитивность ваших суждений, - сказал Стихотворец, -
напоминает мои детские теории обустройства мира. "В младенчест-
ве я крупный был философ".

П Ё Т Р М Е Ж У Р И Ц К И Й


"Поверит мне, что был младенцем я" только простак, невежда
или философ.
Стихотворец замолк. Темнота, приникшая к пиджаку, стекала
на брюки, уступая мерцающему свету луны лишь треугольник лица
и серебряные нити волос.
- Но как, - голос его прервался, - как объяснить ту под-
лую, ту чёрную, непотребную зависть, которую называют литера-
турной критикой?
- Мы сами виноваты, - откликнулся Пиит. - Их писульки и кля-
узы нужно вешать на крючок в туалете, а самих пасквилянтов
гнать из всех литературных союзов и руки при встрече не по-
давать.
- Да, да, - с жаром подхватил Стихотворец. - Объединить
все поэтические силы и от имени МЫ сказать решительное НЕТ!
- Поэзия - товар штучный, - заметил Сочинитель. - А сби-
ваются в стаи и говорят от имени МЫ, как правило, графоманы.
- Нехороший ты человек, -сказал Пиит. - Злодей, безжа-
лостный разбойник с большой литературной дороги.
- Какой из меня разбойник, - грустно не согласился Сочи-
нитель. - Так, мелкий злодейкин.
- Вот вам история иерусалимского поэта, - начал Стихот-
ворец. - Произошла она много лет назад, когда Тель-Авив окру-
жали апельсиновые сады, а до Иерусалима добирались три дня на
попутной подводе. Дорога была утомительной и к тому же
опасной, местность кишела разбойниками бедуинами. Мужчин они
обирали до нитки, а молодых женщин уводили в полон.
В ту пору жил в Тель-Авиве знаменитый литературный кри-
тик. Его статьи блистали, словно самоцветные камни, а эссе хо
дили по рукам, как неразменные пятаки. Очень хотелось поэту
повидать критика, заглянуть в глаза, полистать вместе словари
и энциклопедии. После долгих колебаний он решился, купил место
на подводе и тронулся в путь.
В тот же самый день, по совершенно независящим причинам,
вкратце именуемым судьбой, критик выехал из Тель-Авива в Ие-
русалим. На полпути подводу атаковали разбойники, и, так как
критик был необычайно красив, увели его с собой и заточили в
темницу.
По причине той же судьбы другие разбойники напали на те-
легу поэта, взяли его в плен и, уведя с собой, бросили в ту
же самую темницу.
Избитых и перепачканных грязью узников друг-другу не
представили. Разбойники в массе своей народ маловоспитанный, а
бедуины и вовсе оторви да брось. Все вещи и ценные предметы у
пленников немедленно отобрали, оставив лишь совершенно неудач-
ный, с бедуинской точки зрения, иерусалимский поэтический аль-
манах.
Узники проговорили до утра, поэт читал стихи, а критик
тут же объяснял и комментировал. Перед рассветом, когда
стихи были прочитаны, а акценты расставлены, критик спросил
поэта:
- Зачем, для чего вы оставили такую прекрасную литератур-
ную среду и пустились в столь рискованное путешествие?
- Я хотел повидать Критика, - ответил поэт.
- Как, - вскричал неузнанный критик, - так ради этого
пустобрёха, позёра и всезнайки ты потащился в такую даль?
- Да как ты смеешь? - возопил поэт. - Кто дал тебе право
оскорблять столп и опору израильской эссеистики?
На звук их возмущенных голосов сбежалась охрана. Разоб-
равшись в чём дело, разбойники с почётом отпустили " меджну-
нов" на свободу.
Вечером, в кафе Дома Писателей, они встретились снова.
Критик пришёл, окруженный многочисленными учениками. Выяснив,
с кем свела его судьба, поэт разрыдался.
- Я не знал, - повторял он, шмыгая носом , - я не знал.
- Утри слёзы, - сказал ему критик, - ты поведал мне свою
правду, а я тебе - свою....
- И что было дальше? - заинтересованно спросил Пиит. -
Как сложилась литературная судьба поэта?
- Он стал учеником критика, - ответил Стихотворец, - и
перестал писать стихи.
Сочинитель глубоко вздохнул, словно желая уловить аромат
давно сведённых апельсиновых рощ. Увы, до его ноздрей доноси-
лось только острое благоухание ночного города.
- Поэты, - вздохнул Пиит, вы как апельсины, - мы не умеем
вас беречь. Ни в прошлом, ни в настоящем, никогда и нигде - 2на
"камнях и песке, что зовутся Землёю2.


М А Т В Е Й Ч Ё Р Н Ы Й

- "Я искал, что Ты делал шесть дней и ночей", о Всевышний, и
пребывал в полном недоумении, пока не обнаружил Поэта!
Пиит вдохновенно запрокинул голову.
- Пять миров распростёр Всемогущий под небесами: мир
камней, мир растений, мир животных, мир человеческий и мир По-
эта. Поэт - вершина мироздания, его оправдание, цель и смысл.
Ногами попирает он камни и песок, а головою уходит за облака.
Сердце мира - это Поэт, а сердце Поэта - мир миров. Сущее и
мимолётное, бесконечное и ограниченое находят в нём отзвук и
оклик. Глядит в своё сердце Поэт и находит весь мир. Трепещут
леса, содрогаются горы, замирают в изумлении реки, когда сла-
достно и властно начинает Поэт новую песнь, гимн славы и люб-
ви, благодарности и восхищения перед миром, человеком и его
Творцом.
- Поэт - не звание, не служба и не прилагательное, -
вступил Стихотворец. - Поэт - состояние, томление души, нерв-
ный, неровный ток воздуха и воли. Когда в пустой тени одуван-
чика раздаётся воркование мышей - знай, сейчас ты Поэт. Если
витой виноград у крыльца сочится молоком и мёдом, а сон с ба-
шенкой уходит в тугое ничего - пришло твоё время. Но стере-
гись, не посвящай немых и глухолицых, в тайне и одиночестве
неси достояние своё. И пусть правление Союза Писателей утверж-
дает, что ты Поэт - не верь. Пусть громоздят критики златые
камни благих вестей - не верь. И даже если ангел с Неба,
осиянный мандариновым блеском крыл, объявит: рассмотрено и
признано, утверждено и подписано - знай, он имеет в виду толь-
ко здесь и сейчас, лишь это мгновение и ничего больше.
- Когда? - возопил Сочинитель, роняя на песок холодный
окурок, - когда вы перестанете скандалить в пивных барах и пу-
таться в междометиях. Мир переполнен стихами о неразделённой
любви и слезами жён, соблазнённых поэтами. Если Страсть правит
миром - идите за ней. Если Гармония правит миром - идите за
ней. Пусть потоки соплей и слюнь текут свободно и радостно, но
только раздельно, каждый своим путём.
Густая мгла, пришедшая из глубины Средиземного моря,
неожиданно треснула, наполнив воздух острыми иголочками озона.
Сиреневые зигзаги рвали тучу на клочки, ветер страстно и весе-
ло растаскивал мглу и трепет на все четыре стороны. Вот уже
капнуло, сперва предупреждающе, потом назойливо, а потом силь-
нее и сильней, пока вдруг не грянуло, оглушающе и звонко, и
густые струи благодатного ливня не обрушились на крыльцо.
- Так не бывает, - закричал Сочинитель, возмущённо разма-
хивая руками. - Густую мглу приносит из Аравийской пустыни,
а не из глубин Средиземного моря. И дождя в хамсин не бывает,
а если что и льётся густыми струями, так только пот!
.....................................................
Чёрная туча, повисшая над кончиками телевизионных антенн,
опустилась ещё ниже. Жаркий и влажный воздух приник к лицу,
вполз под одежду, защекотал спину крупными, горячими мурашами.
- Не тот здесь климат для Поэта, - сказал Пит, раздирая
на груди мокрую рубаху, - гиблые время и место. То ли дело
"Покровка, Сретенка, Нескучные сады".

С Е М Ё Н Г Р И Н Б Е Р Г

"Стеклянна, очевидна и чиста" покатилась по песку пустая
бутылка.
- Пиво кончилось, - констатировал Стихотворец. - Может
добавим вином?
- Вино и пиво, вместе им никак, - философски заметил Со-
чинитель.
Душную мглу проткнул твёрдый луч прожектора. Холодный,
перекрёстный промельк цветных огней засуетился над крышами
Тель-Авива. По небу полуночи "Боинг" летел.
- Иногда, - сказал Пиит, - я замечаю над собою трепет
гигантских крыльев.
Он посмотрел на скоростное шоссе, убегающее в Иерусалим.
- Нет, они не ушли. Ещё дрожит в Иудейских горах эхо голосов,
не исчезло, не растворилось в космическом холоде тёп-
лое облачко дыхания. Их книги на полке, словно укор, словно
вечное напоминание: когда же мои стихи сравнятся со стихами
Давида и Соломона?
- Недавно, - перебил Стихотворец, - знаменитого иеруса-
лимского поэта посетил ангел. Он хотел надиктовать ему из не-
бесного альманаха, но поэт отказался.
- Одна строка, рожденная собственным трудом, - сказал он
ангелу, - стоит сотни томов, записанных под диктовку вдохнове-
ния.
- Я слышал другую версию, - Пиит потёр щёки и устало по-
качал головой. - Они долго глядели в глаза друг другу, без
слова, без стона, без вздоха. Через час, или два, или три, ан-
гел улыбнулся:
- Ну, вот и поговорили.
Он качнул крылом и пропал, растворился в сияющем потоке
любви, оставив в память о встрече отпечаток трёх перьев на лбу
у поэта.
- А где же стихи? - удивился Стихотоворец.
- Зачем стихи? - ответил Пиит. - Когда исчезают преграды,
и Вечность проникает в сердце, кто думает о бренной бумаге.
Истинное служение - в молчании, в полной, безоглядной отдаче
всего себя Высшей Гармонии.
- Мне рассказали совсем иную историю, - сказал Сочини-
тель. - Ангел положил крыло на клавиатуру компьютера и спросил:
- На что ты тратишь свою жизнь?
Поэт оторопел.
- Взгляни на чудовище, именуемое Библиотекой, - продолжил
Ангел. Разве недостаточно блестящих чешуек в его бесконечном
хвосте?
- Пусть вся поэзия написана, - ответил поэт, решительно
сбрасывая крыло с клавиатуры, - но не все бабки скошены...
- Чушь,- возмутился Пиит. - Мы не чужие на этом празднике
слова. А историйка твоя просто чёрная чепуха, непристойная по-
пытка сорвать с поэзии очарование её бескорыстности.
- Воистину, дикую кашу ты заварил, - поддержал его Стихот-
ворец. - Чуждый чарам чёрный чолнт.
- Чолнт вовсе не каша, - ответил Сочинитель. - Но не могу
не признать - "в словах моих и "Ч" и "Р" чрезмерны".

И Г О Р Ь Б Я Л Ь С К И Й


- "Не получилось! Буквы что ли лить!" -
Сочинитель с отвращением отшвырнул свежую книжку альманаха
"Поза кентов".
- Мне стыдно писать с ними на одном языке! Какое унижение
слова, бездушная, грубая издёвка над частями речи. Чем глубже
они проникают в мир поэзии, тем больше меня подмывает бросить
его!
- Бросить? - удивился Стихотворец. - Разве весь он при-
надлежит тебе одному?
- Сочинитель прав, - сказал Пиит. - Изрядно развелось за
последние годы безудержных рифмоплётов. Целые города полонили
они, осели в редакциях, закупорили клубы. В Иерусалиме, напри-
мер, трёх шагов по улице не пройдешь, налетают, машут руко-
писями. А настырные, а горластые...
- Спору нет, - согласился Сочинитель, - бахвальством и
заносчивостью иерусалимских не переплюнешь, хоть в остальном -
подавайте нам поэтов побережья.
- Весь Израиль сплошное побережье, - возразил Стихотво-
рец.- Но от Бат-Яма до Акко вряд ли найдётся хоть один умеющий
держать перо. Взгляни на Орот, на Хайфу! Литературная пустыня,
истоптаная стадами одичавших графоманов.
- По совести говоря, - Пиит с любовью посмотрел на со-
беседников, - Тель-Авив не лучшее место для вдохновения. Бо-
юсь, что на весь мегаполис не отыскать и троих, достойных на-
зываться поэтами.
- Да, троих не отыскать, - Стихотворец отвёл глаза в сторо-
ну. - Максимум два и те с натяжкой.
- В Тель-Авиве живёт всего один настоящий творец, - убеж-
дённо заявил Сочинитель,- и вы с ним знакомы...
Ночной ветерок шаловливо шуршал страницами альманаха. Шорох
сливался с шёпотом пальм, с далёким шелестом прибоя, с настойчи-
вым, неукротимым шипением воды в неисправном унитазе.
- И всё -таки, как отделить их от нас, - продолжил Сочи-
нитель. - Где провести границу, разделяющую настоящее и не-
настоящее. С тех пор, как солнце поэзии закатилось над каналами
Венеции, мы утратили последний ориентир, спасительный голос мая-
ка в ревущем океане версификаторства. Мы уподобились путнику,
блуждающему по ночному лесу в грозовую ночь. При блеске молнии
ему удаётся различить очертания кустов и деревьев, но как толь-
ко молния гаснет, он снова блуждает во тьме, раздирая руки о
шипы и колючки.
- Ответ прост, - сказал Стихотворец. - Путник не может
полагаться на свет молнии. Он должен зажечь свой огонёк - све-
чу, лучину, факел - и идти по ночному лесу со своим светом.
- Всё это на поверхности, - задумчиво произнёс Пиит, - на
внешней, тривиальной стороне вещей. Но там, где скрываются
настоящие ответы, там, "в глубинах недр - ни голоса, ни света..."

Б О Р И С Э С К И Н

-" Ведь каждый излучает Божий свет", - воскликнул Стихотворец. -
Душа поэта устремлена вверх, словно пламя свечи. Только поверь
в себя, не дай погасить этот, поначалу робкий и крошечный,
язычок сердца и пускайся в путь по тёмному лесу. Может, и не
станешь победителем, но зато умрёшь, как человек.
Отчаянно и сухо закричал на рейде заблудившийся пароход.
Злые утренние птицы поднялись с песка и, презрительно помахи-
вая крыльями, полетели в сторону Яффского порта. Хозяин кафе
вышел на крыльцо.
- Пора, ребята, - сказал он, с трудом проворачивая ключ в
старомодном висячем замке. Ужо утро наступает.
- Вот судьба человека, - воскликнул Стихотворец. - Только
продерешься сквозь тьму и страхи, только прикоснёшься, нако-
нец, к первым лучам истины - как на тебе - пора запирать лав-
ку.
- В стократ умнее тот, - прошептал Сочинитель, - кто при
блеске молнии не скажет - вот она, наша жизнь.
- Когда я слышу " судьба", перед глазами возникает такая
картина, - произнёс Хозяин, усаживаясь на крыльцо. - Смертник
сидит в повозке, влекомой к виселице двумя лошадьми. Лошади
эти зовутся День и Ночь, и как скачут они, как несутся!
- Нет там ничего, - мрачно заметил Сочинитель. - Всё начи-
нается и кончается тут, на этом песке, под этим небом. Только
здесь и сейчас, говорю я вам, второй попытки не дают и отло-
женные чеки к оплате не принимаются.
- А вдруг это правда? - спросил Хозяин. - Пусть малове-
роятная, даже почти невозможная, но правда. И как же тогда
спастись, что предьявить, чем защититься?
- Стихами! - крикнул Пиит. - Через нас, сквозь наши
истерзанные сердца и прокуреные языки, в этот мир вливалась
правда. Божественный глагол взмывал со страниц наших книг, из-
данных на гроши, отобранные от наших детей, чтобы жечь и
спасать души человеческие!
- Что значит жечь? - ехидно спросил Сочинитель. - Как мой
ковёр, на котором ты заснул с горящей сигаретой?
- Как издревле, - воскликнул Пиит, - так и сегодня,
Высшая Сила управляет миром через пророков. И если не слышит
человек голос спасения, не меняет, не улучшает себя после
прочтения поэтического сборника, то лишь потому, что существу-
ет на свете свобода выбора.
- Уподобление весьма натянуто и неправомочно, - сказал
Сочинитель. - Сравни свои тексты и образ жизни с текстами и
жизнью царя Соломона. Если он пророк - ты не поэт. Но если он
поэт, тогда какой же из тебя пророк?
- Ах, царь Соломон! - вздохнул Стихотворец. - Дайте мне его
дворец и шестьсот его наложниц, а потом начинайте сравнения...
- Ты и с одной ужиться не в состоянии, - сказал Сочини-
тель, - не говоря о том, чтобы прокормить по человечески.
- Опять он о жратве, - закричал Пиит. - Да за одну насто-
ящую строку поэт готов взойти на эшафот, отдать не только удо-
вольствия и утехи семейной жизни, но и саму жизнь! Только бы не
иссякал чудесный источник, лилась неустанно живая вода поэзии.
- Что ты всё о смерти да о смерти, - вмешался Хозяин -
ведь у пророков написано - " по законам Моим будете жить".
Жить, но не умирать.
- Н-да,- раздумчиво произнёс Стихотворец - "стихи и вера,
вместе им никак".

Б О Р И С К А М Я Н О В

- "Не удостоясь дара мудрой прозы", сидели на золотом
от первых лучей солнца крыльце Пиит, Стихотворец и Сочини-
тель. Левантийское солнце лениво выползало из-за крыш, словно
разминаясь перед тяжёлой работой. Ближайшие двенадцать часов
ему предстояло жечь, доводить до одури, и пропекать насквозь
суматошное население Тель-Авива. Счастлив удел твой, облада-
тель кондиционера, и солон пот несчастного, не обладающего таковым.
- Ночь прошла! - воскликнул Пиит, - снова ясное утро, а
мы по-прежнему блуждаем в потёмках. Когда же наконец проявится
и утвердится правда о смысле поэзии? И есть ли он, этот смысл,
не подобен ли он философскому камню, чудесной сказке - послед-
ней фата-моргане Возрождения?
- Наверное мы слишком близки к предмету исследования, -
сказал Стихотворец. - Мы дышим поэзией, спим с ней, она бродит
в наших венах, словно хмельная, пузырящаяся кровь. Поэзия стру-
ится из-под наших перьев, капает из глаз, проступает испариной
на раскалённом вдохновением лбу. Тут нужен взгляд со стороны,
холодный скальпель аналитика, не вздрагивающий перед стонами
распластанной лягушки.
- Проснись! - Сочинитель повернулся к Хозяину, дремлющему
на песке в тени крыльца. - Ты любопытен и пытлив, слывёшь ин-
теллектуалом. Встань и поведай свою правду!
Хозяин не спеша отряхнул песок с брюк и поднялся на крыльцо.
- На свете столько же правд, сколько поэтов, - сказал он,
присаживаясь возле Сочинителя, - и все они истинны. Я могу
рассказать свою, но она ничего не переменит в вашей жизни. Ху-
же того, вы просто не захотите её услышать.
- Говори, говори, чай не глухие, - ободрил его Пиит.
Хозяин поднял со ступеней распластанную книжку альманаха
"Поза кентов" и задумчиво перелистал страницы.
- Однажды в кафе веселилась компания музыкантов. Солид-
ные, строгие люди, гуляли точно и размеренно, словно по нотам.
Незадолго перед тем мне достали Пятый Бранденбургский в испол-
нении Марринера. Включил я его потихоньку и сижу, наблюдаю.
Проходит пять, десять минут - никакой реакции. Тогда спрашиваю
осторожно одного из музыкантов:
- Ну, как звучание?
- Да никак, - отвечает, - терпеть можно. Только знай -
никакая самолучшая аппаратура не сравнится с живый музыкой.
- Почему? - опять спрашиваю. Тогда он мне и объяснил.
" Человек осознает лишь крохи информации, поступающей че-
рез пять органов чувств. Главное уходит в подсознание и возв-
ращается в виде эмоций. Ухо, улавливая звучание каждой струны и
сводя отдельные звуки в единое целое, создаёт таинство гармо-
нии. Техника пока не научилась достигать того же эффекта, пе-
редавая музыку колебанием бумаги громкоговорителей."
Компания догуляла и ушла, а я остался с занозой в сердце.
Немало дней и ночей посвятил я раздумью и медитации, с разными
людьми обсуждал и спорил, сколько новых дружб завёл и старых
знакомств прекратил. А правда - она проста.
Хозяин разгладил влажные от утренней росы страницы альма-
наха.
- Душа человеческая, спустившись из многомерного мира в
тесные рамки тела, тоскует и дрожит под гнётом "здесь и сей-
час". Но когда звуки, рождённые усилием десятков пальцев и
губ, сливаются воедино, душа вспоминает сияющий мир, откуда
она пришла. Гармония - это память о Едином истоке и обещание
будущей встречи. Так и поэзия, совмещая ритм, музыку слов с
полётом смысла, создаёт чудо гармонии, волнующее душу.
Хозяин замолк, словно засомневавшись в собственных сло-
вах.
- Исскуство, - продолжил он после долгой паузы, - можно
представить как поиск утраченного совершенства, стремление ду-
ши отыскать в бесконечном многообразии форм единый Источник и
Первопричину.
- А что я говорил, - гордо воскликнул Пиит, - поэзия -
вот истинное служение!
- Не только поэзия, - продолжил Хозяин. - Соединение раз-
ноцветных мазков в одно целое преследует ту же цель. За пышным
фасадом скрывается тонкий голос тишины, тёплое мерцание Б-жест-
венных искр.
Он снова замолк. Прохладный воздух бережно омывал его
усталое лицо.
- Но сколько же грязи и подлости напластано вокруг этих
искр. Похоть и алчность, жеманство и жажда славы, скаредность
и снобизм покрывают их тяжестью своих перин. Надо обладать по-
истине голубой кровью , чтоб ощутить искру света под грузом
пороков и страстей авторов.
- Подлинная аристократия, - воскликнул Стихотворец, -
истинные носители короны голубой крови - это художники, поэты
и музыканты!
Хозяин аккуратно сложил альманах и вернул его на ступеньку.
- Вот сонет, - сказал он. - Сама форма, казалось бы, выко-
лачивает искру из грубой массы слова. Слияние строк в единый
магистрал - классический пример создания гармонии. Но как
сквозит, как давит сквозь жалюзи искусной структуры черное
солнце личности автора.
- Проклятые графоманы, - горько вздохнул Пиит, поддевая
альманах носком растоптанной сандалии. - И как они умеют всё
испакостить, оболгать, перепачкать!
Книжка отлетела далеко в сторону и, под рыдания воды в
туалете, затерялась среди перхоти песка.
- Не можешь писать - поддержал Стихотворец - не мучай
публику. У поэта должен быть особый слух, особый глаз, особый
нюх. Литература - это вам не мусорный ящик, куда каждый выва-
ливает отбросы своей души.
- Да, - согласился Сочинитель, - творчество, словно солн-
це, просвечивает нутро автора. Весь на виду - пука не утаишь.
Он снисходительно похлопал Хозяина по-плечу.
- Так вот ты какой! Деловар, а точно подметил - "сонет во
всём подобен жалюзи."*


* При организации текста были использованы образы, строфы
и строки принадлежащие И.Бабелю, К.Бальмонту, Э.Багрицкому,
М.Буберу, М.Булгакову, И.Бунину,М.Волошину, Э.Визелю, М.Жене,
П.Маккартни, К.Паустовскому, Э.По, Б.Окуджаве, У.Эко.



( см.см. венки сонетов "Левантийская корова" )