Ничего удивительного здесь однако не было. Едва ли не каждое четверостишие сразу и внятно обнажало главную, сокровенную тему автора:
Страна моя, пустынная, большая...
Равнина под молочно-белым днем.
Люблю тебя, как любит кошка дом,
Дом, только что лишившийся хозяев.
И странное со мной бывает чудо -
Когда-то кем-то брошенная тут,
Мне кажется, я не уйду отсюда,
Когда и все хозяева уйдут...
Стихотворение было написано в 85-м – жизнь тому назад. И названо без ложной скромности: «Памятник». Только в отличие от пушкинского «Памятника», где поэт пытался заглянуть в Россию будущего, «страной» Эвелины Ракитской была умирающая советская империя.
Мотив расставания с империей по-разному варьируется в современной русской литературе. У Ракитской он был неповторим. Не просто резко окрашен ее индивидуальностью. Мотив этот тянулся издалека – угадываясь уже в самых первых стихах.
Тогда, в середине и конце восьмидесятых, империя быстро – точно с крутой горки - двигалась к своей гибели. Повторяю, многие поэты и прозаики (прежде всего – создатели андеграундной культуры) так или иначе запечатлели это порой грозно-зловещее, порой фантасмагорическое движение. А в стихах Ракитской я легко обнаружил все этапы, предшествующие смерти. В том числе - агонию.
У лирической героини были сложные отношения с империей. В том же 85-м, в стихотворении «Чтоб глаза не покрылись коростой...», Ракитская писала:
...Мы с Россией друг друга еще не простили
и, взаимные счеты взаимно храня,
мы молчим. А чтоб в памяти волки не выли,
этой памяти тоже лишили меня.
Ни врагов, ни друзей - адвокаты и судьи
вычисляют-считают "жидовский расчет"...
Мне Россия родною вовеки не будет -
ни одной моей жертвы она не возьмет...
Как уже догадался читатель, тема гибели империи была сплетена у Ракитской с темой еврейской судьбы.
Надо ли уточнять? Когда мы думаем о современном российском еврействе, перед нами открывается многовариантность судеб. Одни оказались – наконец-то! - в Израиле, другие растеклись по миру (где нас только сегодня ни встретишь!). Третьи - как Эвелина Ракитская - остались в России... Впрочем, именно это она и предсказывала много лет назад в «Памятнике»:
...Я буду в четырех стенах забыта,
Где с четырех сторон судьба стоит.
И кто-то скажет: "Ваша карта бита.
Вам путь отсюда далее - закрыт..."
Логичен ли такой вариант еврейской судьбы? С одной стороны – у автора ясное и горькое понимание: «Я еврейка, мне верить России нельзя». С другой стороны – обреченная верность вчерашнего пленника своему умирающему тюремщику.
Я думаю, в этом выборе все же решающим было иное. Стремление поэта (скорее всего, подсознательное) до конца выполнить свою миссию – свидетеля и летописца крушения империи.
Ну, а если уж говорить о еврейской судьбе в мистическом плане... Как утверждают наши мудрецы, все мы сегодня - где бы ни жили - еще идем по духовной пустыне. Еще ищем себя. Еще мучительно изживаем в себе рабство. (Об этом, кстати, сама Ракитская написала в 1994-м стихотворение «Священная история»).
Но вернемся в Россию. Когда империя, наконец, рухнула, героиня Ракитской не поверила своим глазам: так удивляешься сбывшейся, не смотря ни на что, мечте. Гамма чувств по этому поводу была, впрочем, многообразной. В стихотворении «Дикие лебеди» (1992) меня поразил один образ: «страна, словно крылья, сложила границы». Мне показалось даже: здесь различима затаенная нежность. Ну, конечно же, она не только ненавидела империю...
При этом Ракитская не отводила взгляда - безжалостно фиксировала последнее:
Над Красною площадью таяли лица безумных... В костре остывала зола... Закономерным и существенным был ее вопрос самой себе: ...А мне-то что делать? Сгореть от позора в стране, моим гневом спаленной дотла?
Жизнь, как известно, умнее нас. Надо только поддаться ее течению. К этой мысли, подобно толстовским героям, рано или поздно приходит большинство людей. В том числе - поэты, ощущающие свою особую миссию. В начале 90-х Ракитская занималась вполне обыденным делом. Вместе с мужем, поэтом Анатолием Богатых, она торговала в метро книгами, в буквальном смысле спасая свою семью от голода. Между прочим, так выживали в ту пору десятки молодых московских писателей. Наверное, тогда и родился «Черно-белый романс»:
... В стране волоокой,
где крыша течет,
но время повернуто вспять,
где каждая сука открыла свой счет
и даже имеет печать,
где нынче у вас миллион на счету,
(а значит - не мне вас судить),
я вам предъявляю свою нищету -
извольте мне все оплатить...
«Счет», предъявляемый Ракитской, был обширен. И, конечно, он не сводился к материальному. И, конечно, он рос... Ах, если бы дело было только в антисемитизме – государственном ли, бытовом ли, интеллектуальном! В «Еврейской мелодии» (1995) Ракитская язвительно реконструирует мышление антисемита:
Не женитесь на русских еврейках, -
говорит господин Баркашов.
Они ходят порой в телогрейках,
притворяются русской душой...
Можно спокойно оборвать цитату. Здесь все понятно. Но вот семь лет спустя Ракитская напишет стихотворение, которое, на первый взгляд, звучит кощунственно в устах человека, воспитанного на русской культуре:
Вся русская поэзия, ты – бред.
В тебе ни смысла, ни дороги нет.
Ты – как рубцовский пьяный пароход,
Что в никуда по Вологде плывет…
Меня эти строчки сначала покоробили, хотя они были так очевидно эпатажны, очевидно нарочиты. Они были рассчитаны на то, чтобы привлечь внимание читателя. Вчитавшись, однако, догадываешься: «священные коровы» нашей интеллигенции целы - не обо всей русской поэзии идет здесь речь. И даже, скорее, речь вообще не о стихах – о стихии. О стихии, которая, прячась в различные концепции русской самобытности, вновь и вновь ломает судьбы творцов. Уносит Россию в бездну. Вот с этим-то и спорит Ракитская:
… Пока они поют про ямщика,
Мне душу рвет вселенская тоска,
Сжимает сердце в каменный комок, –Чтобы тоски никто узнать не мог…
...............................................................
...Я жить хочу. Оставь меня, страна.
Нерусские у внуков имена.
Им будет жить светло и налегке.
Им не писать на русском языке.
Думаю, косноязычие поэта тоже намеренно: «Им будет жить светло и налегке»... У внуков и впрямь – другая судьба, другой язык, похожий на тот, которым говорят наши дети в Америке. Но вот отпустит ли героиню Ракитской Россия, не знаю. Ведь их притяжение взаимно.
А тема гибели империи нашла свое завершение в одном из стихотворений Ракитской, написанном в самом конце тысячелетия:
Нас победили в холодной войне
Те, кто живут на другой стороне.
Больше они не боятся войны –
Нам улыбаются с той стороны.
Больше они не боятся ракет –
Нас победили.
Нас более – нет.
Во поле чистом оставленный дом.
Вольная воля гуляет с ножом.
Дверь нараспашку – входи и бери.
Стыдно снаружи и тошно – внутри.
Неужели это все-таки итог? –спрашивал я себя. Читая эти строки, которые как бы пунктиром очерчивают бурлящие эмоции миллионов людей, мне также очень хотелось понять - от чьего имени говорит теперь, спустя годы, автор? кому принадлежит это «мы»?
Вроде бы, еврею нечего вздыхать о гибели империи, где он из создателя давно превратился – в результате государственного антисемитизма – в заложника. Вроде бы, сама Эвелина Ракитская четко сформулировала когда-то: «Я еврейка - мне брать не велели чужого: ни чужого куска, ни чужую беду...»
Тем не менее «мы» звучит здесь очень лично, исповедально. И дело не только в известном парадоксе психики еврея: он всегда без спроса «берет» любую «чужую беду», сплавляет ее со своей, вечной. И выдыхает: «... Нас более нет».
Все сложнее. Перед нами еще один горький парадокс: именно на обломках империи героиня Ракитской вдруг обрела то, к чему так безуспешно стремилась. Обрела странное братство, к которому не могла пробиться долгие годы. Еще в 1984-м, в стихотворении «Памяти Высоцкого», она мечтала:
Я хочу быть такой,
чтобы каждый на мелкие части
мог меня разбивать,
как в лесу разбивается крик,
чтоб над каждой строкой
мог любой, леденея от счастья,
морщить лоб и вздыхать:
до чего ж примитивный язык...
Наконец, и эта мечта сбылась. Чтобы убедитья, отправимся напоследок вместе с поэтом по ночной Москве. Предупрежу только: сюжет маленькой поэмы Ракитской «Аленький цветочек» (1999), связан с попыткой лирической героини спасти своего возлюбленного.
...Вот я выхожу к
магазину,
к ночному, в четвертом часу.
Хозяину лавки, грузину,
я прибыль в кармане несу.
Меня он улыбкой встречает -
наверно, уже узнает.
Но лишь головою качает
и молча бутылку дает.
А рядом - опухшие рожи,
я мимо скорее пройду,
как будто боюсь стать похожей
и к ним перейти, за черту,
как будто боюсь я подслушать,
как что-то звенит и поёт,
когда их забытые души
уходят в бесцельный полёт.
Уходят, от боли синея,
добру неподвластны и злу...
Но кажется, нет мне роднее
любого бомжа на углу,
и этой замызганной тетки,
заклеившей пластырем бровь...
У всех у нас общая водка -
а стало быть -- общая кровь.
Так долго ли, коротко ль время,
но всё непрогляднее дни.
Едины горят перед всеми
киосков ночные огни.
Я больше тебя не ругаю,
напрасные слезы не лью.
Я водки себе наливаю
и, морщась, глоточками пью...
И словно вся жизнь на ладони,
взрываясь, сгорает дотла.
Несутся крылатые кони,
горят в небесах купола...
И кажется, я улетаю
туда, где другие пути.
Я знаю, я знаю, я знаю -
теперь уже всё позади.
И птица небесная плачет,
и льется златое вино.
И мы одинаковы, значит
какие -
не всё ли равно...
Катарсис, который переживает героиня Ракитской, в комментариях, пожалуй, не нуждается.
Не нужны и размышления о том, точна ли картина гибели империи в стихах Эвелины Ракитской. Что с того, что кто-то видит недавнюю историю России, а тем более ее сегодняшний день по-другому. Поэт (в отличие от ученого) пишет совсем иную историю. И ,в отличие от ученого, он всегда прав. Он всегда – единственный и бесспорный свидетель.
***
...Извечный вопрос: откуда и куда идем?
Перебираю в уме: Ракитская родилась в 1960 -м; печаталась в журналах, альманахах, газетах - большинство из них умерли в послеперестроечные времена; выпустила две книги стихов: «Дожить до тридцати» (1991), «Без гнева и печали» (1998). В одном из сборников я увидел ее - уже давнюю - фотографию с тремя маленькими детьми. А в «справке об авторе» прочитал: окончила Литературный институт (занималась в семинаре Евгения Винокурова). На ту же тему – в нью-йоркском журнале «Слово-Word» (редакция представляла читателям стихи Ракитской): «В Литературном институте конца 80-х, который иной раз без насмешки называли «лицеем», Эвелина Ракитская была «за Пушкина». Ее богатая, брызжущая остроумием и энергией одаренность сразу бросалась в глаза». Из заметки в Интернете:«...Эвелине совершенно недосуг заниматься своей литературной карьерой, поэтому она довольно редко выступает и появляется на “тусовках”, но много времени уделяет работе с молодыми и неизвестными авторами, изданию их книг. Постепенно о ее собственном творчестве начинают забывать...»
Оборву цитаты и ссылки. Так ли они важны? Стихи Эвелины Ракитской – это голос путника, который все еще идет по пустыне.