ЕВГЕНИЙ ВИТКОВСКИЙ

    
    
    
    1
    Есть народ киммерийский и город Киммерион, покрытый облаками и туманом: ибо солнце не озаряет сей печальной страны, где беспрестанно царствует глубокая ночь.
     Николай Карамзин. История Государства Российского.
    
    
    Пушные товары, еще семга, лососина, сиг. Этими товарами тысячу лет назад выплачивала Киммерия дань Великому Новгороду, а тот переправлял товары в Киев. Это была "печорская дань": так Новгород расплачивался с великим князем за право владения землями Печоры и теми, что дальше к востоку. А к востоку от Печоры лежала Киммерия; к новгородским владениям она не относилась, но киммерийские князья Миноевичи предпочитали не воевать со свирепым соседом, дешевле было выложить кое-какую необременительную дань. С востока Киммерию надежно защищал Уральский хребет, на юге агонизировала в усобицах Угрская Биармия, к северу лежало ледовитое море. Владения Киммерии до него не простирались, но, видимо, какие-то древние предки киммерийцев у какого-то моря жили. В разговорном даже языке сохранилось слово, которым эти пространства соленой воды обозначались. Звучало красиво - "таласса".
    Пушные товары, еще семга, лососина, сиг. Торговец-офеня мог и теперь загрузить оба заплечных мешка этими товарами. Не оскудели ни леса Киммерии, ни полноводный Рифей, - но стало это невыгодно. Нынче поставляла Киммерия всему крещеному и некрещеному миру один-единственный товар. Постороннему глазу он мог показаться хитрой переделкой богородской игрушки, прикрепленной к плоской тарелке, но посвященные в тайну звали его старинным, нежным русским словом "молясина". Только киммерийские мастера владели тайной - как по-настоящему благолепно, душевно, притом прочно сработать настоящую молясину. На любой толк. Деревянную, костяную, золотую, бронзовую, перелетную, говорящую. Поэтому оба мешка человека, притворившегося офеней, были набиты аккуратно завернутыми в оленью замшу молясинами. Самыми разнообразными, как у настоящего офени-расторгуевца, такого, которому в любой избе дверь отворят, не обидят, пригреют, последним куском поделятся, переночевать пустят. Потому как обидеть офеню с молясинами издревле считалось на Руси тягчайшим грехом, куда хуже, чем церковь ограбить.
    Веденей в последний раз оглянулся через реку на родной город - стоящий средь полноводного Рифея на сорока островах Киммерион. Потом размашисто, на офенский манер перекрестился двойным крестом: сверху вниз, снизу вверх, слева направо, справа налево. Потом нахлобучил шапку и побрел от склизкого берега на запад. Болотные сапоги тонули в трясине почти по колено, но путник не опасался, каждый киммериец с детства знает, что под Змеиной Грязью лежит слой вечной мерзлоты. Всей-то глубины здесь в весеннюю оттепель менее аршина. Да и вообще на этот левый, низкий берег Рифея редко кто забирается, ведет вдоль него неприятная Свилеватая Тропка, природная граница Киммерии. Впрочем, хорошо в этих местах клюкву брать, она тут чуть не круглый год, разновидная, - а наилучшая идет для теремного квасу. Для того, которым в горячих термах на каменку плеснуть хорошо.
    Вспомнив родные киммерийские термы, Веденей вздохнул и потянулся за термосом. Предмет сей, в глубокой древности изобретенный на Рифее, был громоздок, но на первую неделю пути необходим. Киммерийский термос являл собою полый мамонтовый бивень с откачанным из него воздухом. Внутрь помещался извилистый, специально по форме бивня выдутый сосуд. В сосуд заливался горячий квас-теремник, густой от пряностей и частичек клюквы; все это затыкалось притертой пробкой из мамонтовой кости. Считалось, что тепло в таком термосе держится сорок четыре года, и квас не портится. Но какой же киммериец не любит горячего квасу, кто же станет терпеть сорок четыре года? Он свой квас еще до вечера выпьет. Веденей отхлебнул. Квас, прощальный привет родного края, предстояло растянуть на полную киммерийскую неделю, в которой - так уж издревле установлено - двенадцать дней. За это время Веденей надеялся дойти до первой остановки, до хутора Потихому-Замётано. Конечно, если он вообще туда дойдет. Если вообще выйдет из Киммерии. Если проводник вовремя явится в лесу, если Змей не заупрямится, а также если за последние полвека в Потихому-Замётане ничего не приключилось плохого. Именно полвека прошло с тех пор, как последний киммериец вышел во Внешнюю Россию этой тайной, трясинной дорогой.
    Великий Змей, дряхлый остаток дочеловеческого величия Земли, был не просто связан с Киммерией, - он являлся ее границей. Это его грязную и скользкую спину стыдливо именовали киммерийцы Свилеватой Тропкой. Если время в Киммерии Рифейской текло почти так, как в остальном мире, только медленней - ровно, без больших событий, как в Древнем Египте - то для Змея, кажется, оно почти вовсе не текло. Вся страна очертаниями повторяла его, только Египет лежал вдоль Нила, а Киммерия лежала вдоль Рифея. Впрочем, обе реки текли на север. И само название страны считалось древнеегипетским; "Кеми" - так называли свою страну фараоны.
    Чего ради приблизительно в девятнадцатом столетии до Рождества Христова предки нынешних киммерийцев ушли из Египта? Или не из Египта, хотя похоже, что из него, оттуда потом многие драпали; шли куда-то без тропы и без дороги, шли, шли, да и пришли на Северный Урал, где расселились по берегам необыкновенно теплой реки, названной ими Рифеем? Свое летоисчисление они по сей день вели со дня основания главного города, Киммериона, и год Первый по-киммерийски означал по-европейски год до Рождества Христова одна тысяча восемьсот седьмой. Иди проверь теперь, точная дата, неточная...
    Город располагался в таком месте, где река, окончательно спустившись с хребта Поясовый Камень, разливалась вширь, обтекая сорок высоких, удобных для обитания человека островов. Но, может быть, древние киммерийцы были выходцами с Крита? Из Крыма? Из Камеруна? Темна древность киммерийская, да и ничем особо не важна пока что для нашего повествования: всё, что надо, рассказал о ней на первой же странице своей "Истории Государства Российского" славный историк Комарзин, фамилию которого западные русичи на свой лад переиначили.
    Великий Змей возлежал вокруг Киммерии, пытаясь уберечь тепло этой земли, - не для людей, конечно, а для себя; его древнему пресмыкающемуся телу тепло требовалось для выживания. Он и сам не помнил тех времен, когда его еще не ужавшееся тело обнимало всю земную плоскость, все три страны света, какие тогда были - Европу, Азию и Африку. Он давно усох, но и нынче был не мал, - почти тысяча верст по каждому берегу Рифея, да еще немного поперек на севере и на юге: словом, не Всемирный он был теперь Змей, но все равно Великий. На восточном, низком берегу он приятно полёживал в трясине, правым боком впитывая теплоту речной воды, от удовольствия подергиваясь, и тогда встряхивало весь Киммерион, а сильней всего - самый западный остров города, наименованный за такую беду Землей Святого Витта. Змей тянул свое тело к северу, до самого впадения Рифея в заполярную реку Кару, по которой проведена умниками граница между Европой и Азией; там, на севере, он уютно лежал на речном дне, прижимаясь к теплой отмели Рачий Холуй, образованной тем, что при впадении в Кару Рифей раздавался на два рукава. Потом тело Змея, сухое, жуткое, чешуйчатое, вскарабкивалось на Азиатские отроги Урала, а дальше протягивалось к югу, свисая с правого, высокого берега Рифея, опять-таки всеми силами впитывая идущее от воды тепло. Дотянувшись до хребта Поясовый Камень, Змей сворачивал к западу, и вновь объявлялся с европейской стороны под стыдливым названием Свилеватая Тропка. Верховья Рифея Змей пересекал в совсем узком месте, известном как Уральское Междозубье, пришлым ученым он казался рекой с глупым названием Илыч; был тот Илыч какими-то мудрецами закартографирован, хотя нет его на самом деле и никогда не будет. А кто картам больше верит, чем Истине, тот сам натуральный Илыч на последней стадии.
    Переступить через Змея человеку без воли древней рептилии было не дано: хитрый реликт мезозойской эры, занимаясь традиционным глотанием собственного хвоста, в незапамятные времена вывернулся, и теперь являл собою Великого Ленточного Змея Мёбиуса. Кто бы ни шагнул на него, сразу попадал на одностороннюю поверхность, с которой, как даже малым детям известно, выхода нет. Вот ежели б Его Допотопное Величество Змей соизволил вытащить жеваный хвост из пасти - тогда другое дело, тогда дорога была бы свободна. Но где именно смыкались голов а и хвост чудовища - по киммерийскому поверью знал только один человек, странник тайги Чердынской и Печерской, Мирон Павлович Вергизов, иначе именуемый Змееблюстителем. На него и рассчитывал Веденей как на проводника. По крайней мере, такой проводник был ему предсказан.
    За Свилеватой Тропкой лежала Внешняя Русь, Великое Герцогство Коми, со всеми лагерями, шахтами, гравийными карьерами, экономическими проблемами и прочим, чего Киммерия на своей территории не имела и никогда не потерпела бы. Единственный постоянный путь из Киммерии вел с южного острова Лисий Хвост через пещеру в тридцать верст длиной. Пещера пролегала под дном Рифея и под пузом Змея, через Великую Яшмовую Нору выходила под утёсами в Русь. По пещере бесстрашным офеням приходилось топать тридцать верст в полной темноте, по пояс в углекислоте, из-за которой там ни собаку провести нельзя - подохнет, ни факел зажечь - погаснет. Но офени приходили в Киммерион каждый Божий день, таща короба с дорогой косметикой, батарейками к радиоприемникам, новейшими компьютерными играми, компакт-дисками, растворимым кофе и прочим, чего многоумелые киммерийцы все-таки не производили у себя дома. Самые смелые офени тащили в Киммерион из далекого Арясина мешки с чертовой жилой, чертовой кожей, чертовым клеем и прочими предметами, необходимыми для производства наилучших молясин, словом, с товарами, среди которых давно уже не самыми дорогими числились дивные арясинские кружева, пуд которых, пропущенный через венчальное кольцо, поныне составлял непременный атрибут любой киммерийской свадьбы. Ну, а из Киммерии офени тащили на собственном горбу только один товар, самый выгодный, посторонним ничего не говорящий - молясины. Духовный товар, только для посвященных.
    Офени ревниво оберегали свою дорогу от слишком зоркого ока Внешней Руси, но не от киммерийцев: те по доброй воле с благословенных берегов Рифея не уходили. Лишь раз в полвека снаряжала Киммерия во внешний мир ходока-познавателя, обходившего дозором всё, достойное внимания. Ходок возвращался через год-другой, полностью потеряв и физическое и душевное здоровье, а потом жил на казенных харчах, повествуя старым и малым небылицы и рокоча новые былины. Киммерия бывала на полвека сыта новостями, страна это была не ленивая, но по лишнему никогда не любопытствующая. И вот неумолимые полвека опять истекли, и жребий идти во Внешнюю Русь выпал Веденею - потомственному гипофету, иначе говоря, толкователю речений Сивиллы Киммерийской.
    Казенный писарь выправил документы: по ним уроженец села Медвежий Остров Киммерийской волости Чердынского уезда Пермской губернии был откомандирован в Арясин Тверской губернии по вопросам оптовых поставок кружевных изделий для ритуальных и церемониальных нужд. Сто лет назад такой документ сработал отлично, а вот пятьдесят лет тому... Лучше не вспоминать, что приключилось с ходоком в тот раз. Тогдашний ходок вместо Внешней Руси угодил в город Берлин, водрузил над раздолбанным тамошним горсоветом свое красное, киммерийской кошенилью крашенное одеяло - и лишь после трех побегов из разных лагерей сумел вернуться домой. Веденей Хладимирович Иммер надеялся, что у него приключений будет поменьше.
    Он закрыл термос и спрятал под плащ. Бездорожье уводило прочь от берега, вверх, к водоразделу, которым здесь служила Свилеватая тропка. Её без провожатого путешественник и увидеть-то боялся. Выискивая места потверже, Веденей ломился через мелколесье, стараясь не ощущать того ужаса, который живет в подсознании каждого киммерийца - ужаса перед Внешним Миром. "Как заблудишься - ОН к тебе выйдет" - напутствовала Веденея градоправительница Киммериона, кирия Александра Грек. Веденею казалось, что он вообще-то уже достаточно заблудился. Закат стал менять краски, а провожатый все не возникал. На шестидесятой с чем-то параллели в марте сумерки наступают рано, хотя медленно, к тому же в лесу разного зверья полно. Из оружия имел при себе Веденей только термос; когда-то он мамонту служил хорошей защитой, но очень уж это давно было. Да и квас жалко. Земля под ногами круто пошла вверх, Веденей огляделся и понял, что блуждания кончились: долгожданный провожатый появился среди подгнивших черных елей.
    Человек возник не сразу, не весь: сперва он был частью ствола, потом расплылся тенью на фоне заката, от тени отделился тонкий контур, а тот и вовсе повернулся боком, будто бумажный лист, мелькнула шапка волос, но оказалась не шевелюрой, а капюшоном, затем фигура возникла снова, волчьим прыжком рванулась к Веденею - и замерла в трех шагах от киммерийца. Веденей не смог бы сказать точно, подошел человек, подплыл или подлетел вот сюда, на сухую кочку. Человек был стар и сгорблен, однако очень высок - на полголовы выше киммерийца. Он кутался в широкий плащ, на лицо спадал остроклювый капюшон. Верхняя часть лица была скрыта, но подбородок торчал наружу, и Веденей отметил про себя, что старец гладко выбрит. "Специально для встречи со мной брился, что ли?" Веденей никогда прежде не видел Вергизова, но признал его мгновенно. Старик заговорил хриплым - от долгого молчания, надо думать - голосом.
    - Пушные товары, семга, лососина, сиг? А может быть, точильный камень? - Не дожидаясь ответа, старец гибкими пальцами таможенника заскользил по мешкам Веденея. По выемкам и округлостям он распознавал стойки, фигурки, круги, молоты, - всё, из чего состоит средней цены молясина, - слишком дорогих товаров на всякий случай в мешок Веденею класть не стали. Разное слыхал гипофет о Вечном Страннике, но никто не говорил ему, что здесь, у Свилеватой тропки, старец выполняет функции таможенника. У хребта Великого Змея!..
    - Идем, - сказал старик неожиданно сильным и красивым голосом, - Идем - к брошенным деревням, к бедным городам, к грязным рекам, к стонущим поселянам, к хрипящим бурлакам, к дедам, к отцам, внукам, ко всем, кто уже загублен, ко всем, кого губят сейчас. Идем, Веденей Иммер, гипофет Старой Сивиллы! Идем. Отворяю врата.
    Веденей струхнул и попятился, - притом не зря. Вечный Странник извлек из складок плаща двухвостый, свернутый в форме лозы жезл и взялся за концы обеими руками. Круглая рамка дрогнула и поплыла над землей. Старик двинулся по склону вверх, вглубь лесонтудры. Веденей ухватился за полу его плаща и пытался не отставать. Через полверсты рамка дрогнула и завибрировала. Из лозы выпрыгнула искра, ударила в землю; во мгновенном свете Веденей увидел, что стоят они совсем рядом с широкой, светло-зеленой полосой - со Свилеватой Тропкой. Земля дрогнула. Кажется, старец и вправду знал - где у Змея голова, где хвост, где они сливаются в одно целое.
    Дрожь в почве нарастала. Веденей опасался, что завалится на спину; мешки здорово мешали. Он приготовился опуститься на четвереньки, когда Мирон с проклятием отпрыгнул назад и потащил за собой гипофета. Единым клубком скатились они с выпершего из ровного места холма.
    - На голове стояли... - выдохнул Мирон, отирая чело. С лица его слетел капюшон, Веденей присмотрелся в потемках и сжал зубы, обнаружив, что сильно ими стучит. Морщинистый, горбоносый, костистый череп, целиком лысый, резкие скулы, сильно запавшие глаза, тонкие губы, с которых потоком лились древнейшие ругательства; теперь Веденей понял, почему Вечный странник - во всяком случае, в легендах - никогда не откидывает капюшона. Это лицо перепугало бы в любом доме Киммериона не только детей, но и взрослых. Оно было опалено нечеловеческим огнем и темным знанием, словно Вергизов спустился к источникам горячих ключей Верхнего Рифея, прошел сквозь потоки лавы и вновь вышел к людям, - только зачем?.. "Да уж крещеный ли он?" - с тревогой подумал киммериец, человек довольно набожный, как и все в Киммерии; Киммерия гордилась тем, что житие Святой Лукерьи Кимерийской, жившей по европейскому календарю в двенадцатом веке, состоит всего из трех слов: "Пришла, окрестила, ушла". А вот расположенную к югу от Киммерии Чердынь еще только в одна тысяча шестьдесят втором Святой Иона уговорил креститься. С Чердынью у Киммерии было вечное соперничество, хо