Зиновий Вайман

диптих

Плывут под облаками облака,

в весеннем ветерке как будто ласка;

и, если солнца вспышка коротка,

пожалуй, что дотянут до Дамаска.

Привет, привет! Великий город сир:

евреев нет... Армянки старо-юной

и след простыл. Но будет, будет миръ—

мiрянамъ горбиться над сунной.

Вернутся персы в дивный Исфаган,

там ждут газели-сросшиеся брови;

шииты снова перейдут в Ливан—

забудут о засохшей крови.

А мне идти в свой старый стих-даршан,

Хинном-Геенна, Силоам Сиона,

пускай там турок гладит ятаган,

уже опущен он во время `о н о.

И я сойду в долину твёрдых слёз,

где погребён один писака;

он под свою ошибку как бы вполз...

Ну, ладно, помогли, однако.

И в Верхней Галилее побреду

по каменному ложу шляха...

Ой, ирисы на нём так на виду!

Вплоть до ворот моих, для моего же праха.

***

И коррелирующий верлибр:

Заходит облако под облако,

но всё же нижнее плывёт от нас,

спрятанных в пещерках Цфата,

в сторону Сирии.

Если не расползётся, не разлетится

то через три часа Дамаск.

Город сир, но не пуст,

и армяне, и марониты

длят свои жизни,

а дети играют в войну.

Мусульмане-сунниты читают Коран.

Скоро миръ.

Персы-арии вернутся к невестам с бровями как чайки над внутренним морем, заливом и озером Резайе,

забывая бои, алавитов и друзов.

Поселюсь в старой строфе

об оживлении в Гихоне,

по руслу Иордана взойду

к моей мамлюкской стене,

где спал невечным сном

Но тянет сойти вниз, в долину,

где есть место успокоения моему телу,

вернувшему анестизированную душу в кромешную пустоту.

Там, у нашедшего последнее пристанище соседа, плита с рифмами

и сбоем ритма.

Прямо у ворот, на цельнокаменном

ложе дороги, перед сумерками ракрыты ирисы галилейские, как они сумели найти щелочки для корешков?

А выдолбленную щель для тщедушного тела зальют бетоном.

Мягкость скальных пород...

Напишите на песчанике как на туфе:

«Был бездуховным и бездушным-бездушным».

Оглавление журнала "Артикль"               Клуб литераторов Тель-Авива