Виктория Коритнянская

Несчастье на Успенской

Несчастье свалилось на жителей дома на Успенской в виде хасидской синагоги по соседству. Синагога была маленькая и никому не мешала. Она никому не мешала, пока местная ее община не решила пристроить к ней сзади второй этаж.

Вначале несчастье кралось незаметно. Жители видели из своих окон, как бесшумно разбирают часть стены бородатые мужчины в кипах. Они наблюдали за этим несколько дней с большим интересом. Работающие мужчины в долгу не остались. Они рассмотрели всех жильцов в мельчайших подробностях и наизусть выучили их вкусы. Даже с закрытыми глазами, они могли точно сказать, в какое время суток, что, из какой чашки и со сколькими ложечками сахару пьет каждый из них.

А потом приехал трактор. Он начал рыть канаву под фундамент и его надрывное рычание наполнило сердца жителей дома смутным беспокойством. Щемящая тревога бесшумно выползла из-под его колес и притаилась во дворе синагоги. К обеду она заползла во все открытые окна и двери, она испортила вкус чая и снилась в ужасных снах малолетним детям. Праздное наблюдение сменилось круглосуточным слежением. Тяжелые взгляды жильцов дома мешали бесшумным мужчинам получать удовольствие от работы. Тучи непонимания, мрачных подозрений и горького ощущения несправедливости окружили маленькую синагогу плотным, почти осязаемым кольцом. В воздухе к запаху котов и жареных блинчиков примешался терпкий дух антисемитизма.

Когда стена, миновав крышу, стала расти выше, стало очевидно, что случилось несчастье. Его было видно отовсюду и его прибывало. Жильцы начали действовать. Они разработали план и утвердили членов делегации. Они написали гневное письмо и с ним двинулись к синагоге. Там, пройдя сквозь золото вестибюля, они попросили главного.

Раввин вышел к ним почти мгновенно. Он приветливо улыбнулся, и маленькие его глазки весело заблестели за толстыми стеклами очков.

– Чем могу быть полезен, милые дамы? – слегка наклонившись и широко разводя руками, спросил он.

Женщины растерялись. Сияющая улыбка ребе мешала разгореться скандалу.  Густая тишина висела в воздухе, как забытая сухая рыба на шворке.

– Милые дамы, чем обязан я такому визиту? – еще раз вежливо спросил он.

– Вот, – нашлась, наконец, женщина и, стремительно выступив вперед, протянула  письмо.

– Вы строите незаконно! Это – нарушение! – вдруг разом, громко перебивая друг друга,  загалдели члены делегации.

Ребе подождал, пока наступит тишина. Он несколько раз тронул седую свою бороду и, близоруко прищурившись,  тихо спросил:

– Дорогие дамы, это я строю? Разве это я строю? – вдруг вскричал он, показывая им свои чистые холеные руки. – Это они строят! – твердо отрезал он, указывая в сторону бесшумно работающих мужчин в кипах. – Извините, мне пора, – тихо добавил он через секунду и тут же бесследно исчез в толстых складках гардины.

Густая тишина снова повисла в вестибюле, и стоны лебедки, тянувшей на крышу стопки ярко-красной, нагло сверкающей заграничной черепицы, разрывали ее иногда своим жалким плачем. Менора грустно сверкала золотом, и суровый Моисей грозно взирал на женщин с огромной картины. Девственно белое, так и непрочитанное письмо одиноко покоилось в руках храброй женщины.

– Вот и поговорили… – сказал наконец кто-то в толпе. И в тот же час всем стало ясно, что несчастье, бесповоротное и неумолимое, свалилось на их головы.

Догоните и набейте

Баба Дора дорабатывала последние месяцы. Она с радостью ожидала пенсии, и мечты о спокойной размеренной жизни разукрашивали скромный ее быт радужными красками.

Гром грянул, откуда не ждали. Единственная ее дочь Наташа начала разводиться с мужем. Оформление пенсии совпало с судебными тяжбами. Наташа судилась с мужем за квартиру, делила детей и нажитое имущество. Когда вожделенное, бледно-оранжевое удостоверение лежало у бабы Доры на ладони, Наташа, проиграв по всем искам, переехала с детьми жить к маме. Она заняла большую светлую комнату и забила ее вещами. Беспорядочно наваленные в кучи, они подпирали остроконечными вершинами потолок, путались под ногами и сиротливо лежали на стульях. Дети с радостным визгом покоряли эти вершины, они прятались в завалах постельного, примеряли мамино зимнее и с удовольствием играли в «Староконный».

Баба Дора помогала дочери, как могла. Она безропотно гуляла с детьми в Дюковском парке, варила им молочные каши и рассказывала на ночь сказки. Но однажды с ней случился припадок, и на скорой ее увезли в больницу. Домой баба Дора вернулась уже лежачей.

Наташа к тому времени устроилась рыбной торговкой на Привоз. Она пропадала на работе целыми днями, и неухоженные забытые ее дети дурели в тесной, забитой вещами комнате. Лежачая баба Дора пыталась кричать, но дети, удостоверившись в полной безнаказанности, не слушались. Когда Гена, шестилетний ее внучок, перешел все границы, она, наконец, решилась на разговор с дочерью.

Вечером, придя с работы, Наташа шумела на кухне. Она принесла домой тюлечку и, низко склонившись теперь над кулечком, по-деловому, одним быстрым рывком пухлой маленькой ручки отрывала ей головки. Потом, захватив кастрюлю с холодной картошкой, Наташа перешла в гостиную. Плюхнувшись с размаху на стул, она сосредоточенно принялась за ужин. Картошки бесследно исчезали во рту Наташи, и сверкающая металлическими боками тюлечка догоняла их в стремительном полете. Баба Дора молча смотрела с кровати. Она не решалась начать разговор…

– Шо это пахнет? – вдруг, брезгливо поморщившись, спросила баба Дора, нюхая по сторонам воздух.

– Я провонялась хуже некуда, – равнодушным уставшим голосом ответила Наташа. – Сейчас доем и сменю. Представляешь, ночвы на себя сегодня перекинула, – с улыбкой добавила она, деловито выплевывая рыбий хвостик. – Гэна, – закричала она вдруг громовым голосом. – Я шо сказала, закрой шкаф и отойди!

Баба Дора встрепенулась. Услышав имя внука, она, приподнявшись на подушках и вдохнув полной грудью, истерически прокричала:

– Я так больше не могу. Нужно что-то делать… Олечка еще куда ни шло, но твой Гэна, – взвизгнула она, также как и Наташа, произнеся имя ребенка через твердое “э”. – Он ведет себя просто невозможно. Он дразнится, он прячет мои очки, он бьет Олю и совсем не хочет кушать... – последние слова были сказаны бабой Дорой уже сквозь слезы.

Наташа в растерянности молча уставилась на маму.

– Мама, шо вы от меня хотите? Догоните и набейте! – громко прокричала, наконец, она, со злостью вырвав толстыми короткими пальчиками зажатый между губ рыбий хвостик. – Вы же знаете – я вам все разрешаю! – добавила Наташа и, стремительно вскочив, стала убирать со стола. Сквозь грохот посуды было слышно, как, плача, тихо скулит на кровати баба Дора.

Неожиданно Наташа, воздев руки к небу, загремела:

– Я работаю! Я света белого не вижу за этой тюлькой, я пропахла нею, как не знаю хто, – тоже начиная плакать, кричала она, – а вы мне за детей! Давайте зарежем их, что ли, чтобы вам хорошо лежалось! – выкрикнула она, бросая полный отчаяния взгляд на маму. – Шо, шо вы от меня  хотите? – зарыдала она, упав на стул. 

Дети испуганно затихли. Гена, молча рисовавший фломастером на обоях собаку, с удивлением смотрел на плачущих женщин.

– Гэна, иди сюда, детка, – сквозь слезы тихо позвала Наташа. Прижимая к пышной груди прибежавшего мальчика и стараясь заглянуть ему в глаза, она ласково шептала:

– Гэна, говори маме, я буду вести себя хорошо. Я буду помогать бабушке, я буду хорошо кушать…

– Я буду, буду… – растеряно мямлил Гена, вяло вырываясь и испуганно выглядывая из-под толстых рук мамы на плачущую бабушку.

Неожиданно всхлипы женщин прервались громким свистом закипевшего чайника.

– Ну вот, чайник закипел… – отпуская Гену и вытирая пухлыми ладонями мокрые глаза, грустно проговорила Наташа. Не сказав больше ни слова, она медленной и уставшей походкой вышла на кухню заваривать чай.

Вечерний сумрак вползал с улицы в окна, и в наступившей тишине отчетливо было слышно, как тикают старые часы над бабушкиной кроватью.

– Дети, идите сюда. Я расскажу вам про войну, – раздался вдруг голос бабы Доры.

Дети послушно влезли на кровать. Они сели почти вплотную к бабе Доре и жались к ней каждый раз, когда она, показывая взрыв, с громким криком «бах-х!» подбрасывала вверх длинные худые руки.

Оглавление журнала "Артикль"               Клуб литераторов Тель-Авива