Эдуард Бормашенко

Ничего не поделаешь

                                                      Все кончено. Но нет конца – концу.

                                                      Нет и начала нашему началу.

П. Антокольский

Ничего не поделаешь. И в самом деле, «ничего», «ничто» не сделаешь, не изготовишь, не создашь. Люди расщепили атом, раскололи его ядро, раскрасили и обнюхали кварки, а «ничто» в руки не дается. Индусы и, вроде бы, шумеры, правда, придумали для него значок, и это изобретение, возможно, стало величайшим открытием первотолчком, первокирпичиком математики. То есть математика стоит на «ничто».

Математики полагают, что без нуля была бы невозможна упорядоченная, позиционная система счисления, то есть и порядок в мире чисел отчасти задан «ничто».

Eсли верить еврейской философии, то и мир создан из «ничто», ex nihilo. Не разумно ли предположить, что тайна поразительных успехов математики в описании мира заключена в том, что и математика, и мир растут из ничего и покоятся ни на чем?

Нам недурно творится даже из сора, если умеючи. И сами мы пришли в мир созданными из двойной спирали, плававшей в вонючей капле.  Но из «ничто» мы творить не можем, с ним не управишься, вот и живем в ожидании того, что оно с нами управится. 

***

Ничто не столько противостоит бытию, сколь надежде. Надежда отправляет нас к «ничто» на Хароновой ладье, по лунному лучу, Млечному Пути и светлым коридорам. Ничего хуже ада надежда не придумала, «ничто» ей не по зубам.

Ничто противостоит не только надежде, но и привычке «быть», привыкнуть же к нему невозможно. 

***

Одна очень начитанная и почитающая собственную ученость дама спросила меня, подбрасывая ощипанные брови: а для чего, собственно, нужна философия? Какая от нее польза? Где удой? На этот вопрос Александр Моисеевич Пятигорский задиристо и твердо отвечал: «ни для чего». Философия – наука для и о «ничто», и пользы от нее никакой; и даже скорее не наука, но интеллектуальное приключение, ведущее к границам бытия, очерченным «ничто».

***

Со времен Канта философия занята демаркацией поля знаемого. Если верить беспокойному старику Иммануилу, следует в первую очередь определить, чего мы знать не можем. Так вот, «ничто» мы знать не можем. Наше мышление, о чем бы ни думали, всегда мышление о чем-то. Сознание услужливо подсовывает нам белую обезьяну конкретного, предметного, о которой мы тщимся не думать. Мы тасуем картинки уже виденного и запечатленного. Дьявола мы наделяем рогами и хвостом, занятыми по случаю у банальных козла и осла. 

Одно лишь «ничто», не засаленное и незаселенное пятнами, оставленными вещами, истинно, стопроцентно трансцендентно.

***

И еще о демаркации. Спиноза в «Кратком трактате», доказывая бесконечность природы, полагает несомненным следующее рассуждение «от противного»: «если природа конечна, то ее окружает «ничто», что нелепо». Так ли нелепо? Быть может, ничто не противостоит бытию, но ограничивает его? Если это так, то без «ничто» мир не полон, подобно тому, как математика не полна без нуля. Но как примириться с миром, очерченным «ничто»?

***

Вся история человека – история ухода, побега, изгнания, исхода. Адама и Еву выпроваживают из райского сада, исходят из Египта евреи, бежит назвавший себя «никто» победитель троянцев Одиссей; за золотом, выходя из себя и из постылой пустоты, рвались полоумные конкистадоры; в ХХ веке бежали в Космос. Особенность нашего времени в том, что исходить некуда. Неведомых земель нет. Нас плотно обступает непроходимое Ничто.                         

***

Доверимся речи, возьмем разговорчивого и разговорного «языка»: «остаться без ничего» – вопреки прямому смыслу сказанного означает: «остаться с ничем», или попросту: «остаться без всего». Русский язык уравнивает «ничто» и «все».    

  В иврите и того более, слово «ничто», “כלום“, представляет собою сцепившие כל+מאום. Иначе говоря: все + ничто, или же: все + нечто. Происхождение слова מאומ(ה) - темно, по-аккадски, mimma –  нечто, но, так или иначе, на иврите «ничто» содержит в себе «все».

Когда я говорю: «меня ничто не интересует», то на самом деле имею в виду, что меня заботит именно «ничто». Мы не можем ни вообразить, ни воспроизводить ничто, но оно нас волнует. Еще бы, противореча Спинозе, полагавшего природу бесконечной, нетрудно предположить себя расположившимися на крошечном островке бытия, окруженным океаном ничто.   

***

А что говорит нам о ничто «греческая мудрость»? Классик досократического мышления Парменид учил, что все сущее едино. Его ученик, знаменитый вечными, как «ничто», парадоксами Зенон, говорил, что сущее не только едино, но непрерывно и неделимо. «Если сущее делимо, разделим каждую его часть надвое, а затем каждую из двух частей надвое, и если повторять это, то либо останутся предельные величины единые и неделимые (атомы) …, либо сущее бесследно исчезнет и разложится в «ничто», и окажется состоящим из ничего, однако, и то, и другое абсурдно (Симпликий, Комментарий к «Физике», 139, 24).

Греки, следуя свободно разворачивающейся мысли, ни в чем не знали меры, и Парменид с Зеноном всерьез полагали, что Универсум «един, единороден, незыблем и нерожден» (Псевдо-Плутарх, Строматы). В самом деле, предположение о бесконечной делимости сущего бодро ведет к вечнозеленым парадоксам Зенона. И вот что пишет об этом стойко и ожидаемо недолюбливавший Парменида Аристотель («Метафизика»): если сущее едино и неделимо, то «оно будет ничем, ибо то, что не увеличивает, если его прибавлять, и не уменьшает, если его отнимать, … не принадлежит к сущим». Единое и неделимое сущее – тождественно ничто. Ничего не поделаешь. Или, как говорит мой друг Михаил Исаакович Юдсон, «ничего» не подделаешь. То, что не нами не создано, нам не подделать.

Оглавление журнала "Артикль"               Клуб литераторов Тель-Авива