Михаил Каганович

БЕЗНАДЕЖНОЕ НАШЕ ЗАНЯТИЕ

Безнадежное наше занятие,

За изъятием шизофрении ни на что не похожее,

Именно в силу своей бессмысленности – и тут уже без изъятия –

Наивернейшее доказательство бытия Б-жия.

Чем же, в сущности, Миша, покуда, мы здесь занимаемся?

Выражаясь высоким штилем и слогом пышным,

Ежели, всеконечно, не графомаемся (читай: графоманией

                                                                                      маемся) –

Мы пытаемся собеседовать с Б-гом Вс-в-шним!

Видишь тетеньку, идущую по воду?

Овод видит лишь обнаженную полоску шеи,  

дяденька – справа за кустиком – лишь обнаженные шею-грудь-                                                                                                      бедра...

А ты должен уткнуться взглядом в расплывающиеся крылышки                                                                                        

 этому оводу,

И уловить еле слышное треньканье с коромысла: пустые ведра.

Ибо то, чем мы тут занимаемся, – взгляд не сверху, ниже со

                                                                                         стороны,

но Свыше.

Я надеюсь, вы это отчетливо себе представляете, Миша?

ВЭ (ГОРЕ)

Завуч по английскому маме говорила:

«Мальчик ваш талантливый, учится легко,

Но начнет рассказывать – истукан Ярило:

Весь в коросте огненной... Где-то далеко...

То есть не подумайте, пусть вас не смущает!..

Лазарьмоисеичу вы, ведь,  – не родня(?) –

Зырк в глаза, с надеждою, – Мальчик наш... вещает!

Вэ... Уж вы-то правильно поняли меня...»

Завуч по английскому, строгих лет, горянка,

С кубачинской проседью, да стройней, чем трость, –

Маме: «Попадись кому...– и пойдет шарманка!..

Ну, куда тут денешься? Он же вбит, как гвоздь –

По колено!..» Прониной дочери Петровой

Ольге... Так уж искони есть промеж людьми –

В шапке, провороненной с головы здоровой,

На больную истины, что дерьма, прими!

Маму душит ярости огненная лента,

В средостенье ломится деревянный клин.

Мириам Нафтальевна, родом из Дербента, –

«Мэри Анатольевна», кличка Нафталин.

Разно учат матери чад. И с разным тщанием.

Без разбора, наотмашь – по румяным щам...

Типа: «Кровь поганая! Мне б, с твоим «вещанием»,

Сразу тебя выкашлять, да в ведро – к прыщам...»

Все толкует мамочке завуч по английскому...

Папа тихо склабится – не пойми чему...

«Полно тебе, Оленька! Это – мне. Как близкому...

Вэ-э!.. – уж так написано сыну моему...»

НЕМЕЦКИЙ СОНЕТ

А.Г. Иванову

Евреи в Германии быстро приходят в себя.

Там время медлительней меда и, кажется: даром, что гуще

Сам воздух, – вздыхается легче... Там Бах, всемогущий,                                                            

С любовью клянет Букстехуде, по кирхам, мехи теребя.

И Божий народ, сколь ни худы дела, а приходит в себя.

Дела же, еврейские, нешто, когда хороши?

Вот, до тридцать третьего!.. – скажем.

                                           Да вдох в сорок пятом, пожалуй...

Кого ни спроси, и по тысячелетней, лежалой

Улыбочке, черствой, – вместилище вещей души –

На выдохе скорбном услышишь,

                                          что в скорби – хоть вой, хоть пляши.

Как русский мой дед – без вина! – до бесчувствия и до падучей,

Бессилием до смерти мучимый, маленький, злой и могучий,

Мучитель, безвинный, как весь наш несчастный народ,

По немцам и смерти прошедший – от ужаса – вброд.

Три грации

Приходила ко мне, с улыбкой от уха до уха,

Искренняя, словно Родина-мать,

То ли невеста курносая, то ли жена надоевшая, то ли чужая

                                                                                          старуха;

Слишком коротко стриженая, чтобы сразу признать.

Сумасшедший шлагбаум ей в глазницы глядел у околицы;

«Хайль!» – на въезде осанился, ник при выезде: «Не пропадай...»

И в рожки изобилия выблядков, не отлившихся в малиновые

                                                                                     колокольцы,

Набивал, перекрестьем прицела осеняя небесный Валдай.

Чтоб она проступала, в клаксонные крики и пени,

С жадным в жатве серпом, и по щиколоть – в лаве машин:

Суть старуха-невеста-жена... В размотавшемся саване, в

                                                           монументальном кипении –

Невесомо-лоскутно-незыблемом, вся – титановый крепдешин.

«Мать родную в гробу не признал!..» – усмехалась с укором жена, –

«Как невесту узнаешь? А, впрочем... – без носа она...»

ШАГАЛ

И снова в моем всенощном бреду

Лошадь, бредущая в поводу,

Девка, летящая по воду.

А идише шиксэ с пустым ведром!

Как не всполошиться? – грохочет гром

Средь ясного неба, без поводу.

Народ на пригорке, вниз головой,

Крестится, крестится, как чумовой, –

Ну, кто головою вниз крестится?

Церковь и та – куполами вниз...

Святые угодники – все без риз –

В исподнем. Небесная лествица

Стонет, шатается и трещит.

Довид а-мейлах, ну где же твой щит –

Звездою шестиконечной?

Шеба дала Шлёмочке  грудь

Довил, да скрой ты их как-нибудь! –

Зачем ты такой беспечный?

А девка по небу пустым ведром

Скребет. Ой, не кончится это добром!

Шикса, с косой пушистой...

Уж не она ли с литовкой-косой,

Встанет костлявой жидовкой, босой?..

В Витебск вошли фашисты.

Оглавление журнала "Артикль"               Клуб литераторов Тель-Авива