С польского ( переводы А. Ситницкого)
Тадеуш Гайцы
В гробу расписном Император Китая
смежил глаза, косые, как лодки,
волнистые косы в руке сжимая,
власы охраняли олени малютки.
слезы последние падали долу,
черный монашек склонился над лентой,
когда в башмачках небесных Лoйола
еле стояла, плакала горько.
локон легкий
Лойолы, легкий локон
к мертвому кимоно прижимал император,
и звенел колокольчик лилейной пряди
о,
Лойола,
Лойола, Лойола!
Будто зернышко риса, листик чая,
дождика капля, но прозрачней и легче.
ах, как играла она ночами
жезлом его больше самой игруньи!
песни из шелка пела такие,
что соловей
внимал ей в клетке,
а
Император, луны желтее,
щурил глаза, косые, как лодки.
пальцами локоны перебирая,
в гробу расписном остывало тело,
а
Лойола
- с мандарина сдирала шкурки.
Кони градом буланым
двоили топот в подобья-
а над ручьем за семью лесами
белопенные руки мыли
бледные пани
обуянные скорбью.
В ушах у них по семь радуг
семь сумерек над ресницами
в лесу за семью горами
над сонной водицей.
А в покоях стеклянного замка
у колон задумчивых цветы увядали,
воском стекая ярко
над гробом.
Яблоко в нем лежало
морщинистей лица,
душок был такой мощный
что прикрывали очи
стражи дворца.
А за окнами светлыми
на стульчиках золоченных
семь горбунков следили за поплавками -
фарфоровые короны склонились
пред паннами, обуянными скорбью.
Есть я во мраке этом земном, и там еще есть я
В шуме звезд, в божьем тумане, где я не уместен,
Где воздух, сном дрожа на устах, играет нами,
И сам я все дальше и дальше за этими снами.
К себе я иду отовсюду, везде ожидаю себя я.
Тут я как песня спешу, там медлю, губы сжимая,
И, как молитву, я ту от скорби отторгнув, укрою,
Что сбываться не хочет, желая остаться собою.
Переводы А. Ситницкого совместно с Е.Калявиной
***
Когда я несу страду своей жизни лесу,
Лицом не похож на того, кто лесом вскормлен.
Вижу, как бездна, скуля, мечется бесом,
О сучья ранит бескрайние свои скорби.
Сотрясаясь в зеленом, полном росы плаче,
Ужасаясь близости неба ли, смертной тоски ли,
О чём – неизвестно, не может она иначе –
На землю пасть, руки крестом раскинув.
Не зная, как должно спать, снов каких ради,
Болью принюхиваясь – яра ли, лога ищет,
Ненадолго в покое забыться, с миром ладя,
Под безмерность свою приспособить жилище.
Чую голод босой ее, чую нагое отчаяние,
Бездомность ее, сколь бы листья ни шелестели.
Сквозь мутные стёкла рос предстаю очам её,
Кем-то иным – не тем, кто на самом деле.
1
в гостинице
жаворонок заливается
на струне
под потолком
человек качается
черный
дни миновали
осенние зимние
весенние
есенина
слишком далекие
как туманность
как старомодная
страсть к женщине этой
губы которой
садились в ладони поэту
зыбкие губы
как мотылька крылья
ничто не вечно
и минуты сплыли
прекрасно
и страшно
2
щепка
В Смелове
Тястося(1) варит кофе
и аромат его дивный
струится по дому
господ Костоловских
от дуба Мицкевича
осталась щепка
щепка
из которой взрастает
за окнами дуб
мхом бородатый
пять столетий на шею
взвалил горбатый
я глаза закрываю
слышен скрип половиц деревянных
это к пану Мюлу(2)
крадется ночью
пани Констанция (3)
я усмехаюсь
не дай Боже подумать
чего плохого
после… Адам хотел
причислиться к сану духовному
на ладони щепка от дуба
ни ствола у дуба ни кроны
за окном шелестит дуб зелёный
живой могучий Баублис (4)
в дупле его недюжинном
веками долблённом
могли за ужином
двенадцать сойтись
к столу как в просторном доме
возвращаю щепку
сжимаю ладонь
выхожу
перебежал мне дорогу
кот учёный
падают листья с древа
и меж временами препоны
3
при свете ламп чадящих
при свете ламп чадящих
мир выглядел иначе
лица живых умерших
и спящих
затылки сонные
головы юные друг к другу
склоненные
при свете ламп коптящих
человек был домашним уютным
крепче в радости
глубже в грусти
тени метались
отступив возвращались долгие
слова были теплее
тише
дом покачивался
уплывал с колыбелью и гробом
при свете ламп чадящих
бесконечность была конечна
время очерчено
замкнуто пространство
четырьмя стенами
только глаза закроешь
тут же очутишься
в четвертом измерении
только откроешь двери
тут же окажешься
на дороге в Эммаус
встретишь Иисуса живого
никем не узнанный
заедает он печеную рыбу
хлебом и медом
жизнь проживалась
бредя спотыкаясь
при свете ламп керосиновых
когда завели часы и
на стене начертались знаки
рисованная поэзия Бруно(5)
Мане — Текел — Фарес
об этих лампах
чуть ли не все знал
поэт из Дрогобыча
«чуть ли не»
ведь всего никто
знать не может
ни о своем рождении
ни о смерти
когда я о нем думаю
и о его книге
вижу его
при свете лампы коптящей
с растущей тенью
простреленной головы
на стене
примечания
1) В усадьбе в Смелове, где Мицкевич останавливался во время тайного приезда в
великопольские земли в 1831 году, была служанка по фамилии Тястовська — «Тястося»,
в обязанности которой входило только приготовление кофе
2) Адам Мюл — вымышленное имя, под которым Адам Мицкевич скрывался от прусской
полиции
3) Констанция Любеньська — подруга Мицкевича, сестра хозяйки дома, в котором он
останавливался в Смелове. Некоторые исследователи утверждали, что именно она
послужила прообразом Телимены в поэме «Пан Тадеуш»
4) Баублис — легендарный громадный 1000-летний дуб, посвященный славянским
богам, служивший предметом религиозного поклонения, воспетый Аламом Мицкевичнм в
поэме «Пан Тадеуш»
5) Бруно Шульц (1892 – 1942) — польский поэт, художник, литературный критик
родом из Дрогобыча, застреленный нацистским офицером во время оккупации.
назад Тракль умер (нем.)
Оглавление журнала "Артикль"
Клуб
литераторов Тель-Авива