Ирина  Каренина

ПОДАЛЬШЕ  ОТ  ДУРНОЙ   ЛЮБВИ

***

Так ли, эдак, жива ли, едва ли,

Нелюбима, любима – один

Знает Бог, как стишков трали-вали

Домотали до ранних седин.

С неба облако сыпалось мелом

И тоской на затылок и лоб:

Голова моя мечена белым,

Горло полно обидой взахлеб.

Что тебе-то, дурак-пересмешник,

Сердца глупость, прощеное зло,

Мой седой, мой собачий лобешник,

Золотое, как время, чело!

***

Ну, создал дурой Бог соседку по купе

С обкромсанными флоксами в ведерке,

Из каждой чепухи творящую ЧП,

С лицом ржаным, подобно хлебной корке:

Так ситный, подгорев, рыжеет, ноздреват,

Так баба деревенская алеет,

Кричит проводнику, ссылается на блат –

Оставь, она иначе не умеет,

Лишь сына теребит – полей, мол, огурцы,

Терзает внучку драмой огородной,

И все-то у нее в округе подлецы,

А я и вовсе признана негодной.

Нам ехать только ночь, но, ненависть соча,

Дурной язык старухи быстро мелет –

И всем уже невмочь, попутчики молчат

И стелют подорожные постели.

Ни чаю выпить, ни в окошко поглазеть,

Ни на халат сменить тугое платье –

Сидеть, и от тоски и гнева розоветь,

И ждать Москвы, как снятия с распятья.

На фоне прочих бед, конечно, чепуха –

Тетеха, что бодливая корова,

И злых ее словес нелепая труха,

И неудобь передвижного крова.

«Пройдет, пройдет, пройдет…» – стучит, скрипит вагон,

Старуха смотрит в спину ядовито,

Когда ты покурить уходишь на перрон,

Случайно дверь оставив приоткрытой.

***

Переболею – и кончится, и уйдет

Вместе с простудой мутная пустота.

Лед на моих ладонях, и в горле лед,

Сердце и то – расколотый кубик льда.

Переболею – и выживу, не умру,

Заново буду учиться – любить, дышать…

Все, что забыла, вспомню и вновь сотру,

Выдам бумаге белой, карандашам,

Выпотрошу (пусть томит и зовет тоску),

Выпишу в столбик – и тут-то ему хана:

Все, что угодно, идет на прокорм стиху,

В топку души – на вечные времена,

Где кочегарит Бог, где немой пожар –

Только затем, чтобы в ночь выкликать слова.

Переболею – утихнут озноб и жар.

Буду жива.

Полный рот плача

1.

Набрав полный рот плача,

Молчала, глаза пряча,

Вздрагивала горячо,

Утыкалась в плечо…

Помнишь, как это было?

Подруга постель стелила,

Полыхала белым зима,

Печаль сводила с ума –

Платье нелепой кройки,

Города чужие и койки,

Понимающие друзья,

Мука: все это – я,

Руки мои под ветром,

Поезда-мои-километры,

Дороги-твои-мосты…

Счастье мое: ты.

2.

            прокляты трижды проводы и провода…

                                                Валентина Беляева

Боль – не порок, а тоска – беда,

Все бы ей убивать.

Долгие проводы, звезда в проводах,

Расстеленная кровать –

Чужая, с чужим и белым бельем,

Полные губы слез,

Да – по одной – на плечо твое…

Ноябрь к нам с тобой прирос,

Полные руки его щедрот,

Выронишь – так держись.

Лед мой оттаивая рот в рот,

Что ты давал мне – жизнь?

Что бы там ни, я еще дышу.

Солью семи потов

На языке своем дорожу,

Крестом из многих крестов,

Воздаянием за и памятью о,

Лучшим, что было здесь.

Так вот и помню тебя всего.

Так вот и снишься – весь.

***

Дернешь подальше от этой дурной любви –

Рук этих, губ и взглядов исподтишка,

Мысленно загадаешь: «Останови!».

Будет сосать под ложечкой: в дураках

Только б не оказаться в десятый раз,

Ибо вся жизнь твоя глупость и чепуха.

Что тебе надо от этих прозрачных глаз?

Кутайся в зиму, в сугробы ее, меха,

Меньше и больше все это того, что ты

Вынести можешь, не изменясь в лице.

Тихо качнешься на краешке пустоты:

Только б, сорвавшись, не умереть в конце,

Заново крылья вырастить из спины,

Вместо сожженных выстроить корабли…

Только бы те, кого все-таки ждешь с войны,

Хоть бы к кому, но живыми с нее пришли.

Оглавление журнала "Артикль"               Клуб литераторов Тель-Авива