Денис Соболев

Из книги “ОСТРОВА”

Так

Заглядываю в ветер слова в темнеющую воду.

Вдыхаешь ли я обещание обещанное

Обещающее освобождение? Падение, лист, звук воды

Темном воздухе, светлом воздухе времени.

Ты легче дышу? Просторнее ли там в слове, за словом, спрятавшись?

Это ли кажется? Это кажется – нет?

Или снова в плену? В пелену, впелену все глубже? Плеск

Шорох воды в темном, несветлом густом времени воздухе.

Они говорят, говоришь ты, говоришь я, мы говорят

Задыхаюсь. А ты? Ты задыхаешься? Ты хочешь задыхаться?

Тебе это льстит? Плеск времени,

падения во времени плеск.

Шестнадцать ступеней словом вверх наверх

(ты уже поверх?)

над воздухом

Шестнадцать ступеней словом вниз в погреб затхлого

времени, времени мы не хотим, но

вот оно, вот оно стоящее, окружающее, многословное.

Тебе страшно? Тебе светло? Тебе хочется наверх

Из-под над водой? Всматривайся!

Всматривайся, как падает воздух в воду,

Как падает речь в пустоту – дышит, душит, задыхается. Глазом

тебе слово? Слово дышишь. Словом смотришь.

Всматривайся. Тебе, мне – я.

* * *

Посмотри в провал, загляни в глухо, загляни в темно

В боль. Она загляни заглянет в тебя. Ты прозрачна.

Скалы загляни, слюды прожилки. Пусто там

В пещере скалы. Камень рваный, длинные серые

Стены колодца вниз. Стены падают. Вспомни не

Вспоминай. Горечь темноты на губах,

Горечь падения, острая горечь боли. Ты помнишь

Как падают сквозь туман, сквозь сумеречную

Корону незабвения, боли памяти, непамяти

Боли, невозможности бесчувствия. Помнишь

Как падают сквозь мысль тела, сквозь боль сладости

Тела, сквозь взгляд о теле, сквозь присутствие я, как

Падают вниз, как не падают вверх? Помнишь ли

Падение одиночества? Тело в кругу. Мы спим без сна,

Дремлем без сновидений, но не бодрствуем

Без души. Без душно. Душе душно. Падает

В пещеру считая, считалочкой, секунды

Падения, но из секунд считает она годы.

Здесь ли они острова океана, острова пены,

Острова свободы? Бьются волны, ракушки

На берегах островов, зеленочерных скал к воде,

Рифов, смертоносных. Мерцают они на дне

Провала, но падает падает к ним душа,

Считая секунды, считая горечь, считая

Считая предательства, паралич воли и пустую

Речь. Падением полна речь, полна обманом.

Очарование на дне исчезает, горечи

Очарование серится пустотой. Там на дне

Слепящей забытой голубизной неба позади

Там на дне стоит ждет поджидает несуществуя

Провала невидимого камня без дна

Провала ничто.

* * *

В сумерках я пью кофе но нет кофе здесь не дают а пиво

Я не пью по крайней мере сегодня завтра да и не пью вообще,

Глотки в полутемном дыхании паба под названием «Гастроном».

О эвкалипты, о стекла окна разбиваются сумерки тусклого вечера но

Это уже не сумерки эта темнота разве вечерело когда же я проспал

И не заметил сумерки прошли уже темно и ярится и хлещет и гремит

Ночь вселенной и я пью все горячеющий воздух ночи паба здесь

Там за окном стекает по стеклу вода ручьями холодных зимних гор

Там за окном темно но что же руки темноты так липки и густы

Я пью виски ничем не примечательное, а мир там за водой за

  коркой окна

Стекла пустеет и безумствует. Там за окном они полны дыханием  ярости

Они полны дыханьем уверенности в правоте себя, и исступлением,

Желаньем выставится напоказ – и в бесновании, и в безымянности,

И в наготе. Тела, направленные взгляду, и речь, кричащая себя, к себе

По направленью к миру, в никуда фантазий и цинизма опустошенных

Душ, цинизма лени, густеющей горячащей силы ненависти, силы  

злобы.

Здесь маленькая темнота и блики света на столе, руки, знакомых

Незнакомых краткие улыбки ухмылки вспыхивающие, но мокрое

 стекло

Это и все что отделяет от прозрачных ворот ада без дна за темнотой

В невидимости под горой, как хорошо не знать, наполнено, и как легко

Тем, кто выбрал, кто вобрал слово толп тусклую пену чужих слов

И ненависти изобильной полноту они уже бегут берут, а тонкое стекло

Дрожит водой и каченеет рябью они все ближе, их больше и мечтают

О страданье, о боле для других. Память о бывшем, память о

 небывшем

Смешиваются, стираются, грудью своей кормят силу ярости, политиков

Истертые слова, толпы без лица, тела без голоса, они кричат, звенят

И подступают сквозь стекло, сквозь исступленье, сквозь трупный ;запах

Своей мечты о правоте, страха своей ничтожности, страха за свою

Жизнь, жажды чужой боли, ненависти к дыханию, ненависти к стеклу.

Стекло покрывается тонкими трещинами и начинает рассыпаться.

 Я сижу

В пабе «Гастроном» и допиваю виски. На город наступает ночь.

ПОЛИТИЧЕСКОЕ

В голове голоса звучат шумят кричат перекрикивают

В голове наверное обычно сходят с ума потому что

Они должны быть в голове не может же быть иначе

Что они потому что конечно же виновата голова в

Ней воют кричат они голосят – так что конечно же виновата

Голова. Они кричат убей! они так хотят убей! Они себе

Убей! Перекрикивают друг друга и кричат друг

Другу убей и немедленно буквально сейчас нам всем настанет

Земной. Рай. Близок. Как прекрасны они себе, как воют они

Разноладно, бродят и дремлют они, но кричат друг другу убей и нам

Станет лучше, и еще сейчас приду и убью, чтобы их, чтобы мне

Настал мой он ведь тут совсем рядом земной маленький сытный рай

Только убей убей убей! Он прополз враг и он злой хитрый

Коварный мешает убей. Враг всюду, он прополз, он проползал

Нам плохо потому что он проползал. О проклятая власть почему

Она, почему она убивает так мало ее тоже нужно убей, но

Включая газету, экран включая, телевизор поющий включая,

Включая глаза и оскал, включая дыхание, руки, лодыжки, голоса

Кричат убей и все станет прекрасным. Но, к счастью,

Это только безумие, как у Вирджинии Вульф голоса кричат

В голове. Как счастлив мир, что есть в нем безумие и

Голоса, глаза, экраны кричат вопят скалятся только в ней голове.

Но как было бы страшно, если бы наяву, а?

ЗИМА

Ночью ступает волна над землей беспросветной беззвездной

Равнины скалистой, валом уходит на край по ручьям водоносным

Бесплодным. Краткая вечность земли подступает к морскому

Пределу. Свечи огней загорятся на дальних высотах.

Вот и февраль наступил каменистый, всецветный,

Миндальный. В светлых скалистых долинах ручьи

Поднялись многоцветной гекзаметра пеной и речи

Высокой закрытой оградой. Темнеет, светлеет

Сила бурлящего слова в потоках весны изобильной.

Мир расцветает прозрачною юностью камня

И жаром беспечным. За холодом голос.

Желтых песчаника стен,

Сквозь молчанье смотрящих

Смысл потаенный открытый,

Сжимающих в пальцах

Усталых, незрячих

Смотрит сквозь пальцы

Сквозь холод

Сквозь знаки

Без знаков

И мысль непроворна

Пульсирует

Застывает

Движется

К краю

В удивлении

В полноте.

* * *

Черный рваный базальт, бахромою, к кромке воды.

Зеленые леса надмирья, пещеры вулкана, заросли

Гидрогений. Небо высокое, бессловесное, открытое.

Горсть олив – зеленых, серых, твердых; серебряный

Свет цветущего миндаля. Из родника их горечи

Течет вода пробуждения. От капели на ладони души

Оглядывается к пещере света, к свету по ту сторону пещер.

Мелкий снег, его раздувает ветер, он густеет. Поземка

Струится мимо высокого леса, к дальнему. Густые чужие

Мысли, подобранные желания отступают за кромку леса.

На столе белая чашка кофе на блюдце с широкой тенью,

В ней отражен мир молчания, в черноте, дышит, качается

Воздух. В темноте кофе отражается взгляд, заглядывает;

Разносятся, выплескиваются, ярятся голоса толп.

Но взгляд ищет бытие себя в темноте. Он не свободен,

Он свободен. Но где же он? Как много многословных,

Безобразных на свету, источающих злобу, исчезающих

В пустоте времени. Течение искусства неслышно, уже

Незаметно; плаката, крика и клоунады жаждут лица.

Но не им искать дальнюю лаву черных пещер вулканов,

Не для них летают дельфины над пенною кромкой волн.

Даже когда в темноте, явленные острова сохранят

Человечность. Даже когда на виду, потаенные острова 

Сохраняют душу. Невидимы за страстью невежества,

За страстью злобы. Но нога не спустится к бахроме воды,

Рука не сорвет гортензию, мысль не уснет на теплой

Подушке. Потому что выше и сильнее звука ложится тень.

Над базальтом, гранитом, морем – синева не встретится с синевой,

Руки не встретят оливки, веки не встретит взгляд.

Острова одиноки, но море восходит небом, белизною ночи.

Над волной и лугом, травой и поземкой, сухие ладони ищут двери.

* * *

Р. и Т. К.

 Мне снится музыки ушедшей водопад, в долине

Памяти, в долине непогоды, в долине радости, где

Призрачные всходы восходят городом, рекой

И небосводом, касаньем бытия, забытым камнем

Свода, подземным озером, души земным восходом,

Незнаньем полноты и полнотой изгнанья, любовью

И землей, небесной пылью знанья, сияньем

Светлых глаз и горечью весны, и снова радости

В всецветии прощанья, и встречи наугад с бездомным

Домом дара, чье слово, как земля, наполнено водой.

Так вспомним же о городе, звучащем, неушедшем, где

Пребывающий ступает по земле, где встреча в крови слова

И золе преобразится вечностью невидимого крова.

* * *

Обгорелый остов ворот и заросший травой проселок,

Эти дома сгорели. Сгорели крыши, веранды и кусты

Он не был богатым, в нем была надежда, он полон иллюзий

Больших и малых. В нем были хорошие люди, были плохие;

Плохие люди убивали, подсаживали девочек на наркотики.

И это волновало, не всех, волновало кого-то. Иногда.

Но это не так. Не волнует ни что. Волнует все для себя.

Хороших и плохих людей больше нет. Это признано.

Это уже не смешно. Не бывает благородных порывов, бескорыстных

Желаний. Все это глупости для толп. Но и толпы не верят, зачем им?

У каждого свои интересы, а еще, о да, психологические проблемы.

У всех теперь психологические проблемы. И это главное.

Те, кто бросались спасать, а зачем это было им нужно?

Их обманывали и использовали. Но и это не так уж важно,

Вероятно. Если не считать растраченные и погубленные жизни.

Слава сытым, хитрым и острожным. Они поют себе славу.

И все же была весна, весна надежды и весна фантазий, и высокие

Горы земли без края. Во сне в никогда не ступала нога зла,

Топталась на горизонте. Там были голубые деревья свободы,

Серебряные деревья доверия, там были земли снов о друзьях.

Там были улицы, где можно умереть на тротуаре,

Но и дома, куда мы могли прийти, и где нас любили.

Или нам кажется? Падение прошлого неизмеримо.

Не показывая купленные товары, свадебные альбомы,

Одинаковых детей, не раскладывая по тарелкам

Выжатые слова, не надкусывая сушеные воспоминания,

Наверное, там были рады. О, эта радость того, что тебе рады!

Или это казалось? Память неизмерима. Или мы были одиноки?

Но этих домов больше нет. Они сгорели в тусклом огне времени,

А их владельцы покончили с собой под его незаметным грузом –

Непосильным грузом полого времени. Многие из умерших

Еще живы. Им даже можно позвонить. Но и это не имеет значения.

Потому что этого города больше нет.

Оглавление журнала "Артикль";;;;   Клуб литераторов Тель-Авива