Галина Подольская

К ЗЕМЛЕ ПОТОМКОВ АВРААМА

Марк Шагал и Хаим Нахман Бялик на корабле «Шампольон»

«Связь человека с местом его обитания – загадочна, но очевидна. Или так: несомненна, но таинственна. Ведает ею известный древним genius loci, гений места, связывающий интеллектуальные, духовные, эмоциональные явления с их исторической средой», – замечает Петр Вайль в своем бестселлере века «Гений места».

Архитектурный облик городов, их исторические достопримечательности, парки, площади, улицы, улочки, садики, дворики, дома, внутренние интерьеры жилья и помещений – географические реалии мира, к которым были причастны наши великие предшественники, начинают наполняться их жизнью, образуя дополнительную ауру вокруг тех мест, с которыми были связаны их судьбы.

На протяжении почти полувека Марк Шагал неоднократно останавливался в Иерусалиме. Самые выдающиеся образцы монументального искусства выполнены им здесь. Ближневосточный центр мира заставлял его вновь и вновь – зрелого, а позже и в весьма почтенном возрасте – навещать историческую родину евреев. Иерусалим стал его потребностью в образном обновлении, ощущении себя в новом мифологическом материале, эмоциональном вхождении в тему через собственную к ней причастность.

Видно, и впрямь «на линиях органического пересечения художника с местом его жизни и творчества возникает новая, неведомая прежде, реальность, которая не проходит ни по ведомству искусства, ни по ведомству географии».

Оно и понятно – ведомство художника – единственное, по убеждению Шагала, «которое, по крайней мере, способно утолить голод духовный». Не случайно новые визуальные впечатления на древней земле, познание ее традиций и законов, общение с представителями разных слоев культуры стали для него дополнительным духовным и интеллектуальным зарядом.

Поездки, знакомства, субъективные ощущения от встреч, событий и явлений в какой-то момент переплавляются в мифологему и откликаются неожиданными поворотами в творчестве, являя новые грани художественности. А после уже история корректирует направленность современного культурного процесса. И всё вдруг оказывается на своем месте, в нужный час и начинает «действовать», прокладывая путь культуре будущего и волнуя новые поколения. Таково ведомство художника.

В данном случае речь пойдет о непосредственных – биографических – отношениях между «гением» и «местом» – между Марком Шагалом и Иерусалимом. Эти страницы биографии Мастера долгое время оставались в тени, хотя вторую половину его творческой жизни по сути и определило обращение к библейской истории, которая вершилась во многом в сердце иудейской столицы.

Шагал прибыл сюда, на эту землю, на французском корабле «Шампольон» – по приглашению мэра Тель-Авива Меира Дизенгофа, которое оказалось весьма кстати. Шагал, уже известный в то время художник, еще плохо представлял себе, как будет иллюстрировать Библию по заказу Амбруаза Воллара. Запас его личных впечатлений ограничивался на тот момент представлением о том, как данная тема разрабатывалась в европейской культуре. Впрочем, стремительность исторических событий первой трети ХХ века, в водоворот которых он оказался погружен, не способствовала систематизации этих знаний.

Ближний Восток не был для Шагала тайной за семью печатями, но и не открывался в художественных образах. Не хватало осмысления темы и визуальных впечатлений, которым лишь через 15 лет было суждено воплотиться с естественностью детского рисунка. Едва ли такое можно было предугадать в век модернизма.

Итак, шел 1931 год.

Марк Шагал с женой Беллой и их пятнадцатилетней дочерью Идой впервые плыли на корабле в Палестину. Это была семья ассимилированных в общеевропейском пространстве евреев, адаптированных к российской и французской культуре. Впрочем, в той своей европейской жизни, в кругу близкого общения, они всегда находили соплеменников, говоривших на идише. Об иврите Шагал вынес из хедера только начальные сведения.

Ступив на палубу «Шампольона», никто из них, родившихся в штетле, не подозревал, что Эрец Исраэль – как называли Палестину евреи – намерен выплюнуть наследие идиш-культуры вместе с языком, объединявшем к началу ХХ века одиннадцать миллионов евреев. Марк, Белла и Ида следовали в страну, провозгласившую: «рак иврит!» («только иврит!»), – со всеми экспериментами словотворчества Бен-Иегуды.

Но, несмотря на категоричность установки, люди, стремившиеся в те годы в Палестину, еще плохо представляли себе, как «оживляют» язык древней Торы, и, не владея в достаточной мере книжным языком, общались на «обычном еврейском» – как называли тогда идиш.

И уж тут, конечно, гений-случай, что во время морского пути рядом с Шагалами оказался легендарный Хаим Нахман Бялик. С ним они тоже общались на идише, на котором позже Шагал запишет: «Не так давно (в 1931 году) мы вместе с Бяликом плыли на пароходе в Эрец Исраэль. Бялик – в который уже раз, я – в первый. Я взволнованно вглядываюсь вдаль, смотрю то на небо, то на море – жду, не появится ли на горизонте Земля Обетованная».

Какова же она, эта обещанная земля, куда Всевышний привел потомков Авраама, край, где «текут молоко и мед»?

Чем ближе Шагал приближался к Эрец Исраэль, тем яснее становилось, что страна, в которую он следует, – это не только библейские пейзажи. Это сионистский запал. Это национальные проблемы. Это обретение общности, частью которой является и он сам. И пассажиры на корабле – тоже частичка этого общества...

Тем временем Бялик вновь «...затеял жаркий спор, пытаясь в чем-то убедить других пассажиров. Из-за Бялика вся эта поездка стала чисто еврейской. Я спросил, – вспоминает Шагал: “Разве это не еврейский корабль?” – “У нас еще нет еврейских кораблей!” – был ответ».

И действительно, Израиля как государства Ближнего Востока тогда еще не существовало. Но «казалось, всё море испещрено еврейскими письменами» – пишет Шагал, а Бялик, как «...некий древнееврейский пророк, расхаживает по пассажирской палубе, вещает на идише, седые волосы топорщатся, голубые глаза сверкают на фоне синих волн».

Они знали друг друга еще с Берлина, где преуспели оба.

Шагал был обязан Германии удачей своей первой выставки и появлением первых покупателей. Бялик развернул в Берлине активную издательскую деятельность. Он публикует свои стихи (в том числе переводы их... на идиш), а в 1923 году, к 50-летию, выпускает по подписке роскошное подарочное собрание собственных сочинений на иврите. Коммерческий успех этого предприятия составил сумму, достаточную для строительства особняка в центре Тель-Авива.

(Пережив в детстве нищету, Бялик всегда мечтал о своем доме. В Эрец Исраэль он выстроил, по понятиям того времени, дом-дворец – с кабинетом, комнатами для членов семьи, гостевыми помещениями, концертным салоном. В 1924 году в Тель-Авиве состоялось торжественное открытие дома поэта, а улица Алленби, на которой он стоял, была названа при жизни его именем.)

Шагал (Витебск) и Бялик (Житомир) – оба были родом из предместий царской России, не принадлежавших территории великороссов.

Оба поддерживались культурной элитой России до Октябрьского переворота.

Оба пользовались лояльным к себе отношением со стороны верхних эшелонов советской власти.

Оба покинули советскую Россию в начале 1920-х. За обоих хлопотали первые лица страны.

Оба говорили на идише. И, видимо, поговорить было о чем.

В нашей жизни нет ничего случайного. Именно такой, как Бялик – убежденный сионист, страстный проповедник еврейского искусства, но выросший из русской и европейской классики, – был идеальным сопровождающим для Шагала, никогда прежде не бывавшего в Эрец Исраэль.

Ко всему прочему у Шагала, «как у истинного детища еврейской революции нового времени <...> выработался особый взгляд на искусство, с учетом самых разнообразных эстетических традиций, что придавало его суждениям отстраненно-ироничный оттенок. <...> ...его высказывания об искусстве носят по большей части эклектичный характер, с учетом всех имеющихся направлений и стилей – можно сказать, в духе “постмодернизма”. Он явно не был реакционером, призывающим назад, к Ренессансу или к какому-нибудь другому историческому периоду, он находился в самой гуще движения модернистов, но воспринял их идеи на свой лад: он лишь заимствовал модернистские приемы, создавая с их помощью свой собственный, оригинальный живописный язык. Поскольку история искусства представлялась ему перевернутой с ног на голову, вполне естественно, что он мог воспринимать себя как предшественника одновременно и экспрессионизма, и сюрреализма. Со временем, ощущая недостаток исторической перспективы в собственном творчестве, он берется за иллюстрации к Библии – для него это было возвращение и к детству, и к своей предыстории, как иудейской, так и христианско-европейской».

А для этого нужно было окунуться в пространственно-временной континуум – чтобы понять динамическую природу персонажей своей Библии. Их следы, оставшиеся на земле и камнях Иерусалима, помогут ему создать свою образную ретроспективу...

А пока Шагал и Бялик плыли в Эрец Исраэль на французском корабле «Шампольон», и Шагал плохо представлял себе, как выполнит заказ Воллара.

Он еще не знал, что впечатления от Земли Обетованной выльются в такой мощный энергетический заряд, которого хватит не только на книжные иллюстрации, но и на целый музей в Ницце с 250 картинами, а также мозаикой и витражами, ставший его «библейским посланием» миру.

Он еще не знал, что по возвращении из Эрец Исраэль создаст 39 гуашей.

Он еще не знал, что знаменитый заказчик иллюстраций к Книге Книг, не успев завершить замысел, погибнет в автомобильной катастрофе.

Он еще не знал, что библейская тема станет его потребностью настолько, что после Второй мировой войны – уже без всяких заказов – он создаст серию из 105 офортов, позже – литографий.

Он не знал, что через какие-нибудь четверть века презентация отпечатанного с авторских досок альбома состоится в Иерусалиме.

И тогда (хотя не совсем тогда – понадобится еще две трети века) искусствоведы с удивлением заметят, что, оказывается, шагаловские «офорты и литографии к Библии по количеству превосходили знаменитый цикл гравюр на дереве Гюстава Доре. В целом же все, созданное Шагалом на данную тему, по масштабности не имело аналогий ни в двадцатом, ни в предшествующем столетии». (Пусть и не очень корректно сравнивать традиции веков.)

И уж, конечно, художник не мог предположить, что в связи с его 125-летием в Хайфском музее Мане-Каца состоится выставка «Шагал: модернизм и Библия», которую составят его работы, «связанные с библейскими сюжетами» и «идеей возрождения еврейского народа на Святой Земле». Это «...свыше 70 его работ, собранных из других музеев страны – из Музея Израиля в Иерусалиме, Тель-Авивского музея искусств, музея в киббуце Эйн-Харод, Хайфского музея искусств, из художественных галерей и частных коллекций. Среди них – картины, переданные израильским музеям самим художником и его дочерью Идой».

Это личностное, историко-культурное, творческое взросление Шагала, знаменующее новый творческий этап, началось уже с пути к Библии и путешествия в Эрец Исраэль.

А пока во всем внимающий Бялику художник, припоминая день их знакомства и неуемный монолог еврейского классика о хасидских легендах, со вздохом думал: «Это ему все было ясно, а я всего лишь иллюстратор его книги...»

Между тем они приближались к Яффо – городу говорящих камней, что первым вырос после Потопа: по легенде, Яффо возводил сын Ноя – Яфет. После настали времена, когда порт Палестины принимал корабли торговцев со всех концов земли. И благоухали пряности, и клубились сладким дымом наргилы. Яффо разрушали и отстраивали. Вновь разрушали и вновь отстраивали...

Шагал еще ничего не знал о земле, на которую ступил ногою. Он приехал не иллюстрировать – на протяжении почти годового путешествия он практически не рисовал. Он прибыл обрести себя – нового – через соприкосновение со своей исторической родиной.

Мифический Антей, приникший к матери-земле...

Оглавление журнала "Артикль"               Клуб литераторов Тель-Авива