Борис Херсонский

Два Илии

И что тебе вор, воровать, деньгу прилагать к деньге,

и что тебе, блядь, блудить, ножки в стороны разводить.

Вспомнили бы о душе, о последнем деньке,

не век же звездам сиять и солнцу по небу ходить.

Парторг говорит: мир вечен! Не слушайте, врет!

Не век земле стоять на огромной змее,

кольцом свернувшейся, хвост засунувшей в рот.

Надо бы вспомнить о Черном Илье и Красном Илье.

А как сойдутся они, разнесут колесницы в щепу.

Застынут ангелы, ни слова не говоря.

И обломки сверху обрушатся на толпу,

на площади празднующую юбилей Октября.

И красная кровь Черного Илии прольется на наши поля,

и поля запылают, а вслед за полями – земля,

от земли загорятся моря, почернеют от жара леса,

от морей займутся ясные небеса.

И тогда Красный Илья черную кровь прольет на нас,

и белого света не будет, что же будет с тобой?

Вот те бабка и Юрьев день, вот те рабочий класс,

вот те, парторг, последний решительный бой.

***

девушка, на что сегодня клюет бычок?

для знакомства с красоткой в Одессе – замечательные слова.

здравствуй, скрипка! у меня для тебя – смычок!

здравствуй, смычок! мне нужен настройщик сперва.

странный обычай – влюбляться ранней весной.

как подойти друг к другу в пальто или плащах?

да здравствует южное лето, непобедимый зной,

груз страсти, который лежит всей легкостью на плечах.

***

слишком долгий взгляд слишком печальный

слишком пристальный скорее всего прощальный

слишком труден путь скорее всего безвозвратный

слишком долг велик скорее всего неоплатный

слишком близко родство неизбежно стесненье

слишком кратко прозренье всего лишь одно мгновенье

слишком ночь темна мысли подобны вспышкам

слишком смерть страшна нет пожалуй уже не слишком

***

В субботу не отходить дальше пяти шагов от порога.

А если на шесть? – человек рассеянно вопрошает.

Раби Шамай сомневается. Мудрецы запрещают строго.

Раби Йоселе разрешает.

Есть молочное – через шесть часов после мясного!

А если минутой раньше? – человек вопрошает.

Раби Шамай сомневается. Мудрецы запрещают строго.

Раби Йоселе разрешает.

Как бы то ни было, мысли Единого Бога

выше мыслей наших. Но спорить никто не мешает.

Раби Шамай сомневается. Мудрецы запрещают строго.

А я люблю раби Йоселе, который все разрешает.

***

песни про крутится-вертится, про тучи над городом встали,

я с другим, а ему не верится, танк, сверкающий блеском стали,

потому что пилоты, потому что монтажники -добровольцы,

из трубки сталина ввысь плывут дымовые кольца.

плывут дымовые кольца, плывет дымовая завеса.

у самого синего моря замечательный город одесса.

там закоренелые пляжники не могу дождаться лета,

там стройные ножки в театре оперы и балета

маленькие бинокли с номерками дают в гардеробе.

одна балерина лучше, но мне понравились обе.

я мальчик три года, я младше любой пятилетки,

если я заболею, мне мама дает таблетки.

мне мама дает таблетки, я медленно засыпаю,

ложусь под ковриком у стены, а кошка ложится с краю.

мне снятся программки в руках билетерши строгой и сухопарой,

и музыка крутится-вертится со скрипом пластинки старой.

***

Мирное время погибает военной смертью.

А военное мирной – выдыхается постепенно.

Это издали представляется чехардой или круговертью.

Те же картинки мелькают попеременно.

Попытка прорыва, потом отсидка в окопах.

Голову в плечи в ожидании артобстрела.

Засады карателей на партизанских тропах.

В этих делах эпоха поднаторела.

В мирное время пуля – это высшая мера

социальной защиты от чуждого элемента.

В военное время обычно воскресает детская вера.

Перед криком “в атаку” есть место для сентимента.

В мирное время скрипка уличного музыканта

поет военные песни, полные ностальгии.

А жильцы запасают хлеб-соль в ожидании оккупанта.

И оккупанты придут. Если не те, то – другие.

***

Для того, видать, и нужен червленый щит,

чтобы лисы тявкали на него во тьме.

Для того и мыслям тесно – череп трещит,

чтобы никто не знал, что у тебя на уме.

Слово о пОлку – программа за класс шестой.

Кончаковна лежит в шароварах, Ярославна стоит на стене.

И трещит сверчок, знающий свой шесток,

и князи родом из грязи скачут по нищей стране.

***

он был в хорошей форме, то есть – в форме спецназа.

подрабатывал киллером. выстрел – и след простыл

в подброшенный коробок попадал с первого раза,

а в тюрьму – ни разу. у него был надежный тыл.

его любили женщины. потом всю жизнь тосковали,

обнимая тоскливых мужей. нет, он был несравним!

сильные мышцы. член из горячей стали.

нормальный мужик был хлюпиком рядом с ним.

вершиной его карьеры была охрана

первых лиц государства, вернее. державных морд.

он берег тирана. но, когда свергали тирана,

лично его пристрелил. каков финальный аккорд!

наутро он был найден мертвым в своей постели,

в дешевом отеле: ни документов, ни особых примет.

его безымянным вскрыли. потом безымянным отпели.

все путем: убивал – убит. был отпетым, и вот – отпет.

Двойник

Четверть века ходил у Правителя в двойниках:

посещал заводы и фабрики, возлагал к обелискам венки.

Но Правитель умер, и дальше уже – никак.

Отставка без пенсии – прощайте, златые деньки.

Конечно, могли бы убить для порядка, но

Преемник был не слишком жесток и не слишком хитер.

Сначала двойник мечтал, что будут снимать в кино.

В конце концов, двойник – он тот же актер.

Но покойный Правитель был скучен – при нем воцарился мир,

И голод ни разу не случился при нем.

Народ при нем обленился, народ накапливал жир,

а в фильмах необходимо, чтобы сердце горело огнем.

Двойник устроился призраком, завернутым в простыню,

в отеле три звездочки, как дешевый коньяк.

Явление призрака в номер указывалось в меню.

Но постояльцы скупились и робели – а вдруг – маньяк?

Он ходил по горсаду в мундире с копиями орденов.

С ним рядом снимались. И это давало доход,

как говорится, достаточный для поддержанья штанов,

особо, когда приходил туристический пароход.

Затем он стал появляться в праздник на фоне знамен,

именуя себя Правителем. Он наглел с каждым днем.

Тут он был арестован, судим и приговорен

к пластической операции. И больше – ни слова о нем.

Оглавление журнала "Артикль"               Клуб литераторов Тель-Авива