Елена Викман

Спаси вас Бог

 Я – гадина презренная. Предательница. Сволочь.
За окном сосед высадил в вазонах розы семи цветов. Сиреневые -  поют «доброе утро», а желтые осыпаются каждый вечер, чтобы утром воскреснуть свежими бутонами, они проходят свой жизненный цикл за сутки.  Розы прекрасны, а я изменница.

- Да у розовой совы в течке больше сдержанности, чем у тебя! – взъярился брат.
Он был виртуозом по части замысловатых проклятий.
Пурр, сидевшая на разноцветном шесте у окна, недовольно щелкнула клювом и распушила карамельные перья.
- Ну гадость же ,- пробормотала я, - не выношу розовый цвет. И в течке воняет детским шампунем.
- Зато ты пахнешь вполне биологически! – парировал брат.
Надо было ответить, что горжусь этим. Но я молча повернулась и вышла из комнаты, задрав подбородок. По дороге задела дверной косяк. Маленькая улитка хранителя ойкнула и выставила металлические рожки, смазанные слабым парализатором.
-  Дура,- увернулась я от нее.
На кухне напевала бодрую песенку хлебопечка. Ну да, сегодня  новомесячье. Тарелку – календарь в комнате еще с утра залило серебристым облаком.  А вообще день начался мерзковато. Во сне Мики послал меня подальше. Гадая, не в руку ли сон, я мрачно спустила ноги с кровати и пошлепала в ванную. Тапочки с помпонами, мерзко подвывая, устремились следом.  «Простудишься,- повторяли они единственное запрограммированное слово,- простудишься».
- Ничего не простужусь! – огрызнулась я.
Загадала не звонить Мики до после завтрака. Конечно, не выдержала и позвонила сразу, как вышла из ванной. Он не ответил. Я сбросила ему сообщение: «Думай обо мне» и занялась своими делами.  Потом нажала на доске падающую звездочку с его номером еще раз, и еще… Ничего.
- А может он специально?- подумалось мне,- избавиться хочет?
Нужно было отогнать дурные мысли, и я попросила планшет у брата.
Тут-то мы и поссорились.
Он недолюбливал Мика, по его словам за то, что тот не отбеливает зубы и плохо ароматизирует носки, на самом деле было что-то еще, до чего мне следовало бы докопаться.  Вечером Мики позвонил как ни в чем не бывало и вызвал меня пройтись.
Я взметнулась с дивана маленькой бурей и ринулась отыскивать в шкафу подходящую юбку. Разбрасываемые вещи сокрушенно вздыхали, тщетно пытаясь сложиться « как было». Придется им дожидаться маму.

  Вот ведь двадцать лет прошло, а все приходит ко мне во сне та немного затюканная, слегка сопливая и не в меру истеричная девчонка шестнадцати лет. Мик снова откочевал спать в соседнюю комнату, на водяной матрас, хотя была моя ночь. И слава богу – меня немыслимо раздражает его запах. Не помню, когда это началось, но в последние несколько месяцев стало совсем невыносимо. Маленькая Ади, долгожданное солнышко, засыпает, и желтая легкая кроватка покачивает ее, мурлыкая песню о плюшевом мишке.
- Нет, не эту,- требует Ади,- а ту, про звезды и планеты.
Кровать послушно находит нужную запись, и комнату наполняет мерное журчание женского голоса.  Живородящая сорока, птичка шумная, но в общем безвредная, трещала последние новости. Мик ее купил в прошлом году, чтобы не тратить время на выход в Сеть. Назвали Варварой.
- Вчера в первой градской больнице скончалась женщина, принявшая по распоряжению Окружного суда, горькую сыворотку. Женщина уверяла, что была верна супругу, - тараторила Варвара.
Я накинула на клетку темный платок и велела ей:
- Спать!
Теперь, когда все замолкли, и даже кровать прекратила петь, можно было подумать.
Как же это получилось? Как, черт побери! Я размахнулась, задумалась на мгновение,- и аккуратно приложила кулак к стенке. Не нужно шуметь. Шумом делу не поможешь.
Я знала, как получилось. Получилось, что за стенкой, в маленькой комнате сладко сопит, раскинувшись на широкой кровати, -  почти на всю комнату кровать, черт! – вторая. Я знаю, что ее зовут Грета, но для меня она навечно вторая. И никто больше.  День, когда она появилась в доме «горит островком боли на приборной доске моих воспоминаний», как сказал один глупый поэт. А горит же. Свербит. Чешется, как комариный укус. До такой степени, что хочется войти на цыпочках в соседнюю комнату и придушить эту гадину подушкой. Придушить, несмотря на то, что я уже отлюбила Мика, несмотря на то, что у меня почти атрофировано понятие «мое».  Иногда кажется, что ничто и никто в этом мире не принадлежит мне в полной мере. Вот разве, что Ади, которая выползла из меня четыре года назад пищащим скользким комочком. Хотя и Ади… Помню, я вернулась из магазина, бросила  в миску  окорочка, стала на табуретку, полезла в верхний шкафчик, проверить, сколько осталось риса… И тут от двери раздался ленивый низкий голос:
- Плохо быть коротышкой, ммм?
Вторая часто добавляла к своим словам это язвительное тягучее ммм, точно намек на мяуканье гигантской кошки.
Я сказала не оборачиваясь:
- Заткнись!
Только потом я посмотрела на нее, задавшись мыслью, кто она, собственно, такая и откуда взялась. Высокая, с неподражаемо-длинными, крепкими, но совсем не полными ногами, с медовыми глазами и волосами цвета темного шоколада, с волосами, спадающими ленивыми волнами до пояса… Я ощутила свою короткую стрижку мерзким сквознячком, мазнувшим по шее. А она смотрела насмешливо и незлобно.
- Меня зовут Грета. А ты Тили, так?
- Ну да,- ответила я по-дурацки, и сползла с табуретки, таща за собой пакет с рисом, почти полный.
- Мик сказал мне, чтобы я располагалась и не стеснялась,- продолжала говорить Грета,- у нас с тобой теперь общий муж.
- Мог бы и предупредить,- проворчала я.
- Значит, тебе почему-то опасно говорить правду, и почему, интересно, ммм?
Она не пыталась меня задеть или оскорбить. Она просто чувствовала себя высшим существом.
- Хорошо, вторая,- сказала я,- сегодня твоя очередь готовить обед. Если чего-то не найдешь на кухне позвони нашему мужу, пусть докупит. Я вернусь к вечеру.
В тот день я забрала из садика Ади и мы с ней отправились в парк кататься на каруселях. Меня точно разделили надвое. Раскололи. Светлая сторона упивалась счастливым хохотом и щебетанием Ади, а темную заливало мрачной нелюбовью ко второй.
Вот уже полгода между нами шла холодная война, перемежающаяся нечастыми столкновениями на кухне. Три месяца муж ко мне не прикасался. И я этому даже рада. Я уже говорила, что меня бесит его запах?  Одеколоны и пахучие подушечки перестали помогать. Я прислушиваюсь к сонному дыханию Ади, вот она шевельнула ножкой, вот что-то простонала во сне, кажется, просила конфет сверх положенного,- люблю.
За стеной завозились. Хлюпнул водяной матрас,  зашуршали, стараясь не шуметь, босые ноги, прозвучало едва слышно сонное и ласковое «ммм» - не-на-вижу. На доске планшета закодированный, под пошлым цветочком спрятанный, заветный номер, нажмешь – послышится густой, низкий, но ясный, без хрипотцы, голос. Если повезет. Если не повезет, этот же голос попросит перезвонить попозже – люблю, люблю, люблю.
Мы познакомились совсем не случайно. Солнце било в окно. Ади была в садике. Муж уехал на пикник со второй, меня они даже не позвали. Я мысленно пожелала им сесть ненароком на осиное гнездо или на холмик агрессивных муравьев и стала бродить по сети, отмечая разноцветными дорожками нехоженые нити, ведущие куда-то за экран, в опасные туманы. Одна из дорожек выбралась на страничку с единственным мерцающим на ней вопросом: «Тебя утешить?» Где-то пела птица; где-то жужжала надоедливая муха; кто-то недалеко завел бензопилу, и она ревела надсадно, вгрызаясь в дерево, временами сварливо повизгивая. Вопрос мерцал фиолетовым посреди серой туманной плоскости экрана. Тебя утешить? У-те-ше-ни-е – как задушение злобного костерка, зарождающегося в сердце. Тогда я еще надеялась, что моя нелюбовь не разгорится в ненависть. Зря надеялась. В правом верхнем углу экрана, где следовало давать ответ на вопрос, мигал короткий информативный баннер – 55 человек жаждали утешения. Я стала пятьдесят шестой. Меня мягко перебросило на сайт знакомств. Вообще-то такие вещи под запретом, поэтому он назывался «гостиной психолога». Мы с Эдом оказались в одной виртуальной комнате. Вроде бы случайно, но на самом деле каждый знает, за чем идет и чем рискует в случае удачи.  Я почти сразу решилась встретиться с ним в старом загородном парке, возле фонтана в форме жабы, извергающей из спины струю чистой воды, а изо рта - пригоршни гладких золотистых камешков. Он делал вид, что читает «Финансовый вестник», я делала вид, что играю в райский сад, высаживая несуществующие, ничем не пахнущие, никакие на ощупь огромные цветы на экране планшета. Он поглядывал на меня, смешно косясь поверх страницы, я старалась поймать его отражение, вертя экран так и этак, стараясь примоститься поудобнее на узкой скамейке.  Помню, я заметила его широкие плечи и большие руки с длинными пальцами. Казалось бы, при чем это, если знакомишься для душевного утешения?  Впрочем, как сказал один древний мудрец, за любым реальным преступлением стоят ошибки души.  Люди порой очень жестоко карают друг друга за ошибки.  А мне иногда кажется, что с таким же успехом можно карать человека за то, что он запнулся о корягу в темном лесу и сломал ногу. Ошибка это порой случайность, насмешка судьбы. Над человеком поиздевались какие-то темные силы, а мы его потом еще раз по башке за это. Справедливо, нечего сказать.
Мы с Эдом довольно долго переписывались, наши беседы становились все откровеннее и опаснее. Всем известно, что женская измена нередко приводит к смерти виновницы и навлекает позор на всю ее семью, на детей.… На детей.… Недаром измена – существительное женского рода. Мужчина может взять вторую жену, не уведомив об этом первую. Несправедливо? А черт его знает. Так было всегда. И мама моя так жила, и прапрабабушка. Как-то раз в музее старины я увидела золоченые банные тапочки, маленькие, на высокой платформе. Как неведомая прелестница ходила в них в купальни – непонятно. Она должна была сразу же споткнуться на гладких раскаленных камнях и свернуть себе шею. Хотя говорят, что Господь хранит шаг праведных жен. Жен, которым некуда спешить, разве что в купальню. Женщинам, которые верны мужу, ничего не угрожает. Так вот мне все время кажется, что я живу – будто иду в этих невозможных банных туфлях, которые малы мне на два размера. Малейшая неровность на дороге – и конец. Даже когда удается миновать ухаб, с ужасом ожидаешь следующего. Женская измена карается смертью, если есть два свидетеля и неоспоримые доказательства. Если же муж только подозревает, имея, однако, серьезные основания, а не руководствуясь беспочвенной ревностью…
Рассказы о горькой сыворотке преследовали меня с детства. Многие из моих подруг воспринимали эти истории как страшилки, не имеющие к ним никакого отношения. Я же всегда знала, что это может быть обо мне, что такое может случиться со мной, хотя я и не изменница по натуре. И вот оно – нависает медузой в окне, тварью, заслоняющей мерзкими щупальцами солнце. Страшное и горькое будущее надвигается медленно, ему некуда спешить, за ним вечность.  Я не хочу вспоминать о том, как мы встретились в заповеднике у озера, о том, как поглаживал спину раскинутый на колючей траве плед, о том, как крякали вдалеке утки, как шуршал камыш, как горели от поцелуев слегка оцарапанные незнакомой щетиной губы. Именно по этим крохотным, почти невидимым ссадинам прошлось мое первое за много лет «люблю». Прошло, словно с неба спустилось.  Благословенное преступление или счастливая ошибка.
 Они снова уехали куда-то без меня, на этот раз прихватив с собой и Ади. Для меня места в машине  не оказалось. Последнее время так было почти всегда. Я бродила по дому, смахивала пыль, не забывая погладить влажной тряпкой хранителей дверей, безмолвно свернувшихся на косяках. Я выдвигала ящики, перебирала старые бумаги и трехмерные снимки, древние-древние, времен нашей свадьбы. Сейчас они не приносили ничего, кроме боли. Боль. Постоянная, то острая, то затухающая, почти неощутимая, то ноющая, такая настойчивая, что впору была разорвать зубами пакетик с белым порошком, найденный в дальнем углу шкафчика, около водяного матраса – и всыпать в себя эту пыль, всыпать забвение, галлюцинации. Только забыться! В первый момент я даже не поняла, что нашла. Только когда боль отпустила, до меня дошло. Хранение наркотиков – преступление. Я машинально продолжала копаться в ящике. Когда он начал баловаться этой дрянью? Это все, верно, вторая. Сука! Рука наткнулась еще на один пакетик. И еще. Разбирая шифоньер, я обнаружила целые залежи пакетиков с белым порошком в тайнике за задней стенкой. Дома никого не было. Я сидела на полу и тихо выла. Он предал меня не тогда, когда привел в дом вторую. Он предал раньше, перестал быть собой. Говорят же, что нет худшей измены, чем измена морали, измена вере, измена себе. Во мне все еще ворочалась робкая надежда, что это она, вторая, сбивает его с пути. Но упиралась эта надежда, как в стенку, в уверенность, что да, Мик торгует наркотиками. Он продает иллюзорное бегство в никуда, медленно убивающее беглеца.
Лопнуло внезапно, точно тонкая чашка раскололось, плеснув острыми мелкими осколками во все стороны. Ади на ковре складывала пирамидку, мурлыкая себе под нос какую-то бодрую и маловразумительную песенку. Вторая пила кофе с лимоном и долго, раздражающе долго, болтала в чашечке ложкой. Что ей там размешивать – она же пьет кофе без сахара. Мик раскачивал на ноге тапочек и читал газету. Я залпом опрокинула в себя горячий чай и сказала:
- Мик, я хочу развода.
Он недоуменно поднял на меня глаза.
Я смотрела поверх его головы на картину, которую мы вместе покупали десять лет назад – маленькая курчавая девочка катит куда-то, вниз по зеленому холму, яркий обруч. Яркий, как счастье, и такой же фальшивый.
- Дай мне, пожалуйста, развод,- повторила я,- и чем скорее, тем лучше.
Вторая лениво потянулась, и под ней скрипнул стул.
- Какая она все-таки идиотка, мм… Микуш, давай ее правда выгоним. Пусть катится, куда хочет.
И покачусь. Покачусь как тот обруч туда, где меня ждет счастье, пусть короткое, пусть непрочное как цветная бумага для детских поделок, пусть еще более хлипкое, как папиросная бумага, - но счастье же!
Мик сказал твердо:
- Никакого развода не будет, – и вышел из кухни, шаркая тапочками.
Я встала и начала молча бросать на пол чайные блюдца, одно за другим. Они звенели и плакали.
 А через день я подслушала разговор Эда. Случайно.
- Дура она, конечно, полная. Надеюсь, через нее можно будет подобраться к бумагам муженька. Да у него рыльце в пуху, я же тебе говорил про наркоту… Думаешь? Опасно. Может сорваться. Как оправдается, как оправдается, на Тили же и свалит. Да кто там особо проверять будет…
Я сползала на пол и, кажется, даже начала растекаться по нему бесформенной лужицей стыда и отчаянья. Он был уверен, что я не знаю этого языка и говорил довольно громко.
 На следующий день за мной явились два тихих человека в сером.
- У вашего мужа есть серьезные основания подозревать вас в измене.
-Д а от нее так и несет чужим одеколоном,- громко сказала Вторая.
Я шла по лестнице, глядя на белые ступени, а за спиной у меня надрывно плакала Ади.
 Они не затягивали. Сыворотку для меня приготовили в тот же вечер. На вопрос, виновна ли я в измене, я ответила молчанием.
Ничего, кроме боли, отчаяния и любви. Все – треугольник. Ночью явилась безглазая безмолвная тень и уселась по-хозяйски в кресло в углу комнаты. За мной пришла смерть. Вот она сейчас отдохнет немного после долгой дороги, а потом подойдет к кровати и властно возьмет меня за руку.
- У тебя есть, чем оправдаться перед собой? – внезапно глухо спросила тень.
- Есть,- ответила я, едва ворочая языком - Я была честна, и не била в спину.

- Да?

- Не я первая ударила в спину. И вообще... Это была провокация, помутнение...
- И глупость,- усмехнулась тень.
- И чужое предательство.
- Ты хочешь сказать, что за тобой, как за сотнями дурёх, стоят лишь глупость и любовь?
 Я покачала головой.
- Любовь, увлечение, отчаяние и святое право на ошибку. Или мы будем винить  зверя, попавшего в искусно расставленный капкан за то, что он, негодяй и преступник, угодил в этот капкан?
Я говорила сама не помню что, и ждала, что вот сейчас она усмехнется черным треугольным провалом рта и протянет ко мне руку.

- Мне есть за чем жить,- тихо сказала я - и во мне нет ненависти. На, сама смотри! Только разочарование...
Я не заметила, как вина начала таять, отпускать, растекаться, словно кусок замороженного до состояния камня сливочного масла. Не кладите масло в морозильник. Не кладите вину в темное и холодное место души.  Она вас утопит.
  Наутро я вышла из больничной палаты и криво усмехнулась. Если верить сыворотке, я была верна мужу. Верна человеку, который мучал меня беспочвенной ревностью. ( Ха!)
Теперь я могла требовать развода. Ади бросилась мне на шею и зарылась мордашкой в пахнущий больницей свитер. С востока плыли легкие облака, похожие то ли на голубиные крылья, то ли на припачканный снег.
- Как думаешь, будет дождь? – шепнула я на ухо Ади.
Дочка глянула на небо,  смешно наморщила лобик и изрекла:
- Обязательно.
Плыли облака, пели какие-то птицы. И я подумала.
- Бог, благослови вас всех. Вместе с вашей трусостью, злобой и изменами. И Мика, и Грету… Храни вас всех всемогущий Бог.  И предателей, и развратников, и глупцов,- пусть он всех простит.
Ади что-то бубнила мне на ухо, нежно и неразборчиво.
Собирался дождь.

Оглавление журнала "Артикль"               Клуб литераторов Тель-Авива