Вячеслав Добровольский

ПРАЗДНИКИ

   Праздник. В детстве это определение обязательно соединялось для меня со словом «гости». Или мы идем в гости. Или гости идут к нам. Потом я стал делить праздники на дни рождения, Новый год… в общем, давать им названия. И праздник от этого тускнел.

       В Одессе гость – всегда праздник! Гость – это новые разговоры, новая тема для эмоций (неэмоциональный одессит – все равно, что толстый дистрофик), новые слезы (реже) и новый смех (чаще).

    Гости были внезапные и постоянные. Именно в этом делении заключались их две большие разницы. К категории внезапных можно отнести соседку, которая зашла за щепоткой соли или за спичками, и задержалась часа на три поговорить за жизнь с бабушкой, пока запах чего-то сгоревшего в соседней квартире не заставлял ее срочно бежать обратно, забыв и соль, и спички…

    В памяти четко отпечатались постоянные гости. Они не менялись по составу, их вкусы были давно известны, так что стол всегда накрывали одинаково, а я точно знал, где буду сидеть, что буду кушать, когда меня удалят из-за стола, когда вернут и когда заставят (попросят) что-то прочитать, спеть или сыграть на пианино. Ух, как я ненавидел изображать по заказу! Но папа просил, а ему я отказать не мог, тем более, что сам он пел всегда и с удовольствием, а ведь я стремился быть его копией!

    В то время выходным днем в театре был вторник. И вот, по вторникам собиралась компания друзей, как сейчас помню, пять-шесть актерских семей. Я до сих пор помню их фамилии: Зильберглейты и Биренбоймы, Добровольские и Савицкие, Тонконогие и Максимовы, Кошутские, Берковичи и  Бабенко (может кто-нибудь из моих ровесников и вспомнит их, корифеев одесского украинского театра). Встречались постоянно, каждый выходной у кого-нибудь из компании, со строгой очередностью. Семьи собирались в полном составе, то есть вместе с детьми. Какой это был чудный праздник! Совершено не помню, что было на столе, но как  вчера слышу голоса папы и Заслуженной артистки Украины Станиславы Шиманской…Как она пела, аж стены нашей небольшой квартиры, казалось, дрожали от мощного, красивого ее сопрано. Она была известна всем одесским театралам, а после гастролей в Одессе Николая Сличенко, в партнерстве с которым она играла на сцене «Цыганку Азу», ее стали узнавать в городе не только театралы. Кстати, именно в ее исполнении у нас дома я услышал впервые песенку Пеппиты из «Вольного ветра» И.Дунаевского, и вызвал гомерический смех всех взрослых, когда громко спросил у папы, что такое «пипита у дьявола и что она делает?»…

   … А еще, закрыв глаза, вижу красные следы маникюра на белых клавишах нашего старенького пианино – отметины от «глиссандо», оставленные моей любимой тетей Бэлой, родной сестрой композитора Модеста Табачникова…

    Такие праздники, хоть и были постоянными, не носили статуса торжественных. А вот день рождения, свадьба, юбилей…

    К такому торжеству начинали в нашей семье готовиться примерно за месяц. «Верховным главнокомандующим» была бабушка, папина мама. Она точно знала, кто, что и сколько будет кушать, кого с кем надо посадить, чтоб им было за что поговорить. Она даже вычисляла, сколько водки на какой конец стола надо поставить, чтобы хватило всем «без перебора». А потом начинала готовить. САМА. Без помощников. Из детства я запомнил ее руки на кухне! Именно не всю бабушку, а только руки, раскатывающие тесто для штруделя, переворачивающие котлеты на огромной сковороде, мгновенно чистящие селедку, вынимающие «чудо» из духовки…

     А на ее 85-летие стол готовили мама, папа и я. Гостей было меньше, человек двадцать (многие не дожили), но те же, что и тридцать, и больше лет назад. И были те же разговоры, тот же смех, и все эти люди, казалось и не замечали прошедших лет, во всяком случае, глаза у них блестели так же!  И огромное ведро с компотом, как и раньше, стояло на столе, и кто хочет брал разливную ложку и наливал себе компот…

    К торжественным праздникам относили еще и свадьбы. Не знаю, как получилось, но в нашем дворе их  было тогда безумно много. Мы, дети, конечно, не понимали полностью, что это такое, но много и часто играли «в свадьбу». С Лялькой Каминской, подружкой детства, мы были постоянными ( в отличие от остальных сверстников) женихом и невестой. Это было как бы продолжением наших родителей. Ее мама и мой папа родились и выросли в этом дворе, и в детстве играли в ту же игру. Правда, тетя Женя, Лялькина мама, потом вышла замуж «напротив», за папиного друга Павлика, который жил в противоположной парадной, а вскоре и папа женился на моей маме. А я оказался на три месяца старше Ляльки, и жили мы в одной парадной, и когда наши родители устали от неудачных попыток «достать» коляску для ребенка, они скинулись и купили коляску для двойни…

    Нам было года по четыре, и любимой игрой была поездка в свадебное путешествие по двору на моем педальном автомобиле (большой, самодельный, в его «салоне» умещались мы оба), а Лялька мечтала, как папа привезет ей из плаванья желтое капроновое свадебное платье…

    Она выскочила замуж в девятнадцать. Не за меня. За прекрасного парня. Володю, второго помощника капитана с того судна, на котором плавал ее отец. Перед регистрацией, вечером, мы сидели втроем у нее дома, и я спросил, не скрыла ли от жениха, что она – девушка «с прошлым»? Ведь еще ни ходить, ни говорить не умела, а уже с мужчиной спала. В коляске для двойни!

    Их было много, различных одесских праздников. Но особняком от всех в памяти стоит всего один.

    1969 год. Я поступил в институт в Ленинграде и на неделю, до начала занятий, прилетел в Одессу (билет на самолет стоил столько… нынешние студенты обзавидуются). Не буду рассказывать за эту неделю…Ровесники наверняка вспомнят подобные дни своей молодости, а нынешние молодые просто могут не понять «тех наших радостей», так чего утомлять?

     Настал день накануне отъезда, и я пошел прощаться с моим городом. Ведь расставались мы надолго, аж до зимы. Я шел по Дерибасовской, между Екатерининской и Ришельевской, в сторону оперного театра. Теплый ветер последних дней августа был грустным (я до сих пор с тяжестью на сердце уезжаю из Одессы, так получилось еще с 1964 года, когда-нибудь расскажу об этом отдельно), настроение соответствовало…

    Вдруг в неспешный шум улицы ворвалась музыка! Нестройный, но мощный хор a-capello исполнял «семь-сорок». Завернув за угол, к Дворцу Бракосочетания, я сразу уткнулся в большую, нет, в огромную толпу! Все громко пели, глядя куда-то в середину. Постоянно извиняясь, я пробрался почти в центр и увидел, как под этот аккомпанемент несколько человек разного возраста и комплекции танцевали! Причем так, как танцевали в моем детстве, с платочками, наступая носком правой ноги на носок левой, засунув подмышки большие пальцы рук… Не поддаться такому единодушному веселью было просто невозможно! Неожиданно для себя, я тоже начал подпевать, но любопытство пересилило, и, перестав петь, я спросил стоящего передо мной загорелого седого мужчину, чья это такая веселая свадьба. Он посмотрел на меня, как на инопланетянина, и со знакомыми от рождения интонациями спросил: « А ше, ви ни знаити? Не, кроме шуток? Это же тети Бронин Илюша женится!!!»

   Видимо поняв по  выражению лица, что я не знаю ни Илюшу, ни тем более, тетю Броню, он продолжил: « Ви хочете пройти на свадьбу? Идемте, я Вас уже посажу в автомобиль, идемте».

    Я не успел ответить. Из Дворца вышли новобрачные… Общим у них был огненно-рыжий цвет волос… Невеста вела под руку жениха, который ростом едва достигал ее плеча, а встав анфас, вполне мог спрятаться за ее профиль. Следующая фраза собеседника объяснила мне все. «Ах, ви только посмотрите,- сказал он,- вилитая Броня в молодости! Илюша- таки уходит в хорошие руки!»

    Я не сел в автомобиль. И не пошел на свадьбу. Но еще долго стоял и смотрел на отъезжавшие одна задругой машины с гостями. И видел, как не успела отъехать от Дворца последняя машина, как первая, с новобрачными, уже подъехала… к дому НАПРОТИВ, где, как видимо, и жила тетя Броня!

ИГРА ВООБРАЖЕНИЯ.

Я не знаю, кто придумал это сочетание слов, но явно не дети. Слово «воображение» им не очень знакомо. Скорее- фантазия. Но тогда тем более не сочетаются. Что такое «игра фантазии»? Чушь какая-то. Вернее оставить одно слово – ИГРА. В сути игры есть все: наблюдение, воображение, фантазия, а вместе – детский вымысел и абсолютная вера в него.

     Вымысел – это не вранье. Это, спасибо папе, я затвердил с детства. И разница проста. Вранье – когда говоришь неправду в надежде избежать наказания. Во вранье всегда сидит страх, который наваливается на тебя тем больше, чем дольше остается нераскрытой правда.

   В отличие от вранья, вымысел  - это ПОЛЕТ! Ты волен сочинять, придумывать, фантазировать, создавать сюжет, пускай и самый неправдоподобный, полностью верить в него и убеждать всех, что твой вымысел – правда.

    Бедные, бедные нынешние дети. Они не умеют фантазировать. Да и придумывать им    ничего не надо. Нажал на кнопку, простите, клавишу ноутбука, и на тебе: без всякого фантазийного вмешательства ответ на любой вопрос, любая игра, которую принесут тебе, объяснят правила, и – пожалуйста: стрелялки, страшилки, танки, гонки… Нет, никому из моего детства не сравниться в придумках с компьютером! Но зато это были наши выдумки, наша фантазия, наше воображение.

   При достаточно бедном, как сказали бы сейчас, «информационном пространстве», именно его бедность приносила фантастический результат: мы до всего доходили сами. И настолько верили воображаемому, что запросто убеждали в этом друзей, а иногда и взрослых, что не всегда приводило к хорошим результатам.

   Неделю, а может и больше, Юрка Петров с первого этажа, убеждал всех своих дворовых друзей, что у него за шкафом есть целый город тараканов. Каждый день приносил он во двор новые тараканьи истории: их свадьбы и дни рождения, какие у них под шкафом ездят трамваи и троллейбусы, как их дети ходят в школу… уйма всяческих историй! Его рассказы были настолько убедительны, что нам безумно захотелось посмотреть, а как там в действительности, а вдруг… И Юрка позвал нас к себе домой. Мы пялились во все глаза в темную щель между задней стенкой шкафа и полунадорванными обоями, заглядывали под шкаф… А Юрка ползал рядом и шептал: «Ну, что? Видите? Видите? Только тихо, а то они пугаются».

   И мы –видели. Потому что очень хотели это видеть! А когда чего-то очень хочешь – это обязательно происходит.

   Я рос театральным ребенком. И все, что происходило у папы на репетициях и спектаклях, давало непомерный рост игре воображения…

   У многих детей в уголках глаз за ночь собираются какие-то желтые или светло- коричневые твердые частички. Что это такое на само деле, я никогда не знал и до сих пор не знаю. Но в детстве я назвал их «соннички», но был абсолютно уверен, и небезуспешно убеждал сверстников, что там находится маленькая кинопленка со сном (кто из нынешних детей знает, что такое «кинопленка»…эх!), и если аккуратно, не засветив, ее вытащить и проявить, то затем можно будет посмотреть вчерашний сон!

   Однако не всегда безобидное воображение оставалось безнаказанным. Ведь строится оно на приукрашивании правды, а стремление к правде так же опасно, как вранье, а иногда и опаснее.

   Это произошло перед самой школой. Не помню, какой шел спектакль, но яркое впечатление: главный герой возвращается домой без ноги… Недавно закончившаяся война, крепкая постановка, блестящая игра актеров действовали на публику невероятно! Когда герой вышел на сцену на костылях многие в зале заплакали…

   Столько плачущих взрослых – невыносимо для 6-летнего мальчишки, да еще для того, кто много раз смотрел спектакль. И я – не выдержал! Нарушая все папины театральные запреты (главный из них: во время действия сидеть в зале тихо), я вскочил и закричал на весь зал (на сцене в этот момент была долгая пауза – семья молча встречала героя), что не надо плакать, что у дяди Шуры в жизни есть две ноги, а сейчас просто ему подвязали вторую…через несколько мгновений в зале больше не плакали, там… РЫДАЛИ! Причем все! Догадываетесь, почему?

   А примерно через год, будучи первоклассником, я получил первую в своей школьной жизни «единицу», такой большой, красный, жирный «кол». И в тетради, и в дневнике, да еще с приглашением родителей в школу. Спрашивается, за какую ошибку в диктанте из двух простых предложений, - «Пришла весна. Прилетели грачи», - причем единственную ошибку, нужно было принимать столь суровые меры?

    Родители долго  и много раз перечитывали диктант в моей тетрадке (там не была указана ошибка, он был  просто перечеркнут по диагонали и внизу стояла «единица» с восклицательным знаком), потом переглядывались и, наконец, дали на рецензию деду. Реакция была такой же недоумевающей. И тут я не выдержал. «Ну что непонятно, - сказал я.- Разве мало таких историй? Везде пишут и в кино показывают! Вот и здесь все по жизни, в маленькое село зимой так занесло снегом дорогу, что к ним было не добраться. Люди  стали болеть, и хорошо, что «Пришла  весна. Прилетели ВРАЧИ». И всех спасли».

   Буду краток. В школе родители все объяснили учительнице. Я был оправдан. Папа несколько дней гордо показывал на телестудии, где работал режиссером, мой диктант. А я надолго понял, что игра воображения, выходящая за общепринятые законы, по этим же законам и карается.

ПЛЯЖ.

Одно из самых ярких воспоминаний – пляж! Мечта всех одесских детей. Сколько о нем уже написано! И кем: Ильф и Петров, Катаев и Паустовский, Карцев и Жванецкий…

     И все-таки рискну добавить к их воспоминаниям несколько своих фрагментов.

     Из раннего детства яркое воспоминание – вафельный стаканчик со сливочным мороженым. Это была традиция. Возвращаясь с пляжа папа всегда покупал такое мороженое, причем одно на двоих. Мне велено было не кусать его, а аккуратно слизывать языком сверху, чтобы не простудиться. И вот, накупавшись и набегавшись вдоволь на пляже, я сижу у папы на плечах  и честно лижу быстро тающее лакомство.

     Конечно, оно таяло быстрее, чем я мог работать языком. Тем более, что из глубины стаканчика его все сложнее было добывать. И наступал момент, когда мороженое через дно начинало капать папе на голову. Это был сигнал! Сняв меня с плеч и ведя за руку, папа быстро съедал внутренность, а вафельный стаканчик отдавал мне. Ох, и вкусный он был!

     Лет с 13-14 я начал собирать образцы одесской формы мышления. И пляж, наравне с базаром, щедро делился образцами непередаваемых словесных каденций.

    Представьте. Аркадия. Разгар летнего дня. Со всех сторон музыка, крики купающихся, то смех, то плач детей, которых либо вытаскивают из воды, либо насильно тащат туда. И покрывая весь этот гвалт, голос из вечно простуженного пляжного громкоговорителя:

- Надя Головченко, немедленно вийди с моря! Твоя мама ждет тебя в радиоузле! Я повторяюсь, Надя Головченко, немедленно вийди с моря! Твоя мама говорит, ше ты уже вся синяя и можешь простудиться!

     Весь пляж тут же начинает комментировать это известие. В особенности стараются женщины, пугая детей и внуков словами типа: «Вот видишь, что случается, когда дети не слушаются! Девочка утонула, а у мамы инфаркт!»

     Не успевают все желающие обсудить семью Головченко, как громкоговоритель оживает вновь:

- Товарищ Головчинер! К Вам приехали родственники с Кишинева! Они не нашли никого дома,  но соседи сказали где Вас искать! Товарищ Головчинер, подойдите к радиоузлу, здесь Вас ждут Ваши родственники с Кишинева! Они приехали к Вам! На все лето!

    Я сам слышал и эти, и еще множество подобных монологов из хрипящего репродуктора. Поверьте, из них можно составить средних размеров книгу одесского языка. Но есть один большой недостаток. Их можно только слышать. А чтобы ярче понять природу одесского пляжного юмора, просто необходимо ВИДЕТЬ действующих лиц этих мини-спектаклей…

    Одесский пляж летом и в начале сентября – две большие разницы. Приезжих нет, дети в школе, для пенсионеров и родителей с дошколятами самое «козырное»  время.

    Мы с Глебом, моим школьным другом (к великому моему горю, уже покойным), наслаждались в отпуске полупустым пляжем и теплым морем, из которого ненадолго выходили сыграть партию в «66» (любители карт знают эту игру). И тут наше занятие потревожил низкий, похожий на гудок буксира в порту, голос:

- Оой, таки вже надо похудеть…

   Одновременно повернувшись на звук, мы увидели…

   В Одессе лишний вес никогда не считали недостатком. Начиная с детей, здоровье которых всегда измерялось в килограммах. Так что полные, и даже толстые люди внимания посторонних не привлекали. Но то, ЧТО  увидели наши глаза, было достойно даже кистей Рубенса.

   Перед нами сидели две горы! Даже не видя их в полный рост, становилось ясно, что любую из них легче перепрыгнуть, чем обойти.

   Не думая больше об игре, мы ловили каждое слово их диалога, который сводился к тому, какая у каждой  диета. Дамы  с таким азартом обменивались системами похудания, что трудно было даже предположить. Сколько же весила каждая до того, как «села на диету».

   И вдруг одна, прервав разговор, посмотрела на солнце, и сказала: «Ой, но таки вже пора и покушать!»

   Совершив нечеловеческое усилие, она завела руку за спину и вытащила огромных размеров старый портфель. Почти синхронно ее приятельница таким же непостижимым образом достала «из-за себя» совершенно необъятную сумку. Из этих хранилищ каждая извлекла батон, разрезанный вдоль и намазанный толстым слоем масла. Разница была лишь в том, что на половинках одного батона лежало по половине курицы, а на другом – по огромному пласту копченого мяса, где прожилки мяса с трудом угадывались в  больших островах сала. Далее были явлены немерянные килограммы помидоров и огурцов, обязательная «фрукта», и трехлитровая банка с компотом у одной и пятилитровый китайский термос у другой.

    Продолжая с плотно набитыми едой ртами разговор о различных диетах, подруги уничтожили ВСЕ. После чего, сказав,-«ой, таки вже можно и поспать»- легли животами вверх и мощно захрапели.

    Не знаю, почему я после этого не пошел с Глебом купаться, но время показало, что задержался я не зря.

   Мальчишка лет пяти довольно давно бегал по пляжу, вероятно, пользуясь тем, что мама или бабушка заснула где-то под зонтом. Часто он пробегал и мимо нас, обдавая то песком, то водой. И вот, в своем очередном забеге он нечаянно споткнулся об один из торчащих животов. Этот нетипично-худой одесский мальчик перелетел через оба живота и грохнулся в песок! Его лицо перекосило от испуга, он ждал справедливой мести… Ха! Даже позы спящих не изменились, разве что храп стал громче.

   Несколько мгновений пацан оставался неподвижным. Потом с опаской подошел к «тетям», посмотрел на них, и быстро убежал. Но так же быстро вернулся, неся в руках лопатку и ведерко. Выкопав на безопасном расстоянии себе окоп, он сбегал к морю, принес полное ведерко небольших камешков, и спрятавшись в окоп, начал кидать их в животы спящих. Сначала делал это осторожно: кинет один и спрячется… Можете поверить, он почти не промахивался. Последние камешки горе-воин кидал уже не прячась, но спящие даже храпеть не перестали! Эх, видели бы вы огорченное мальчишечье лицо, когда он подошел к своим мишеням с пустым ведерком. Постоял, посмотрел, послушал храп, потом резко плюнул рядом с ними, горько заплакал и ушел. Его можно понять. Когда выдумку ребенка взрослые не замечают – это очень обидно!

   P.S.  Не хочу заканчивать рассказ на грустной ноте, поэтому еще один случай.

        На «собачий пляж» (одесситы наверняка помнят его, туда, в отличие от многих городских пляжей, можно было приводить собак) ежедневно в одно и то же время приходил йог. Не настоящий, просто человек, занимавшийся йогой. И вот однажды (я был там с друзьями и видел это своими глазами) его долгое стояние на голове удивило мальчишку лет четырех. Сначала он вроде испугался и убежал к маме, которая вероятно объяснила сыну, в чем тут дело. И осмелевший пацан… пополз! По-пластунски. До самого лица стоявшего на голове йога. Опираясь на руки и одну ногу, а другую задрав вверх, изображая стойку на голове, мальчишка почти коснувшись своим носом носа мужчины, шепотом  спросил: «Дядя, а ты камни ешь?»

     Мужчина рухнул, как подкошенный. Он не смеялся, не хохотал, он – РЖАЛ! Ведь вся система, построенная на многовековых традициях индийских йогов, рухнула от простого вопроса обычного одесского мальчика, освоившего пока лишь азы одесского мышления!

12 АПРЕЛЯ 1961 ГОДА, ИЛИ ВОЙНУШКА ПО-ОДЕССКИ.

Дом, где прошло мое детство, заселили в 1927 году. Сюда въезжали молодые семьи военных, моряков, низший состав НКВД… почти всем около 30 лет, с новорожденными или совсем маленькими детьми. Здесь жил и мой папа с родителями.

   О, какой это был чудо-двор! Большой фонтан посередине разделял его по принадлежности на «военный конец» и «обычный двор». Это деление сохранялось и при мне, пока в середине 60-х люди не стали разъезжаться, кто обменивался (в том числе и наша семья), кто получал новые квартиры…это отдельная темя, не для этого рассказа.

   Как ни странно, но во время войны дом практически не пострадал, как и его жильцы, а это уж совсем казалось невероятным, ведь мужскому населению к началу войны было примерно по 40 лет.

    Среди не вернувшихся был и папин отец, погибший за рулем «Эмки» в октябре 42-го по Сталинградом…а многие вернулись, покалеченные, раненые, но – живые.

    Вернулся во двор и папин отчим, мой дед, который всю войну служил на Урале главным инженером завода (они выпускали танки).

    И все-таки какая-то неведомая сила хранила наш двор! Когда с мая 1944-го из эвакуации начали возвращаться семьи, почти все квартиры остались таким, как и до войны.

    Это все я знаю по рассказам родителей и бабушки с дедушкой. Ведь родившись в 52-м, мог конечно лишь впитывать, как губка, рассказы родных и соседей.  И тех, кто воевал, и тех, кто был в эвакуации, и тех, кто оставался в городе… Жили у нас во дворе несколько партизан, которые всю оккупацию сражались в подполье.

   В «войнушку» мы играли, сколько себя помню. И конечно, все на стороне «наших». Никто не соглашался на роли фашистов, но мы с лихвой дополняли  их отсутствие своим воображением, благо рассказов о пытках, казнях, морских  десантах, диверсионных актов в порту и на железной дороге слышали много и каждый день.

   Мы видели, как гордо носили свои награды фронтовики, нас нисколько не пугали ни безногий дядя Толя, который катал нас на своей мотоколяске, ни обгоревший, с маской вместо лица дядя Гриша. Может быть, знай мы их другими, детская реакция могла быть иной, но мы-то их знали только нынешними, и гордились своими соседями.

   Дети двора, все без исключения, были переполнены рассказами взрослых о боях на фронте, о партизанском борьбе  в оккупированной Одессе, о жизни в катакомбах. Мне безумно хотелось попасть в катакомбы, я знал даже, что в картинной галерее организуют туда экскурсии, но возраст, возраст…

   И  тем  не менее мечта сбылась. Я учился во втором классе, когда рядом с нами, в самом начале Ольгиевского спуска снесли дом, и под ним открылись два входа в катакомбы…

   Нас было пятеро из одного класса: Толик Гершензон, Лева Вайнбранд, Витя Протасеня, Димка Леонов и я.  Мы решили пробраться туда, найти металлолом (тогда все школы его собирали) и победить в соревновании с другими классами. Поклявшись, что никто, ни одноклассники, ни родители об этом никогда не узнают, мы тщательно подготовились и несколько раз уходили довольно далеко. Заблудиться не боялись: к колышку у входа привязывали длинную веревку и шли освещая дорогу фонариком «жук», который я тайком брал у деда. Действительно, какие-то железки находили, но не столько, чтобы победить. А еще бОльшим  разочарованием было то, что мы никак не могли найти ни настоящее оружие, ни какой-нибудь настоящий партизанский лагерь. Конечно, мы не отчаивались, но в один, как принято говорить, «прекрасный день», наши походы внезапно прекратились.

    12 апреля 1961 года. Обычный школьный день… Нет, тот день изначально не был обычным. Я помню его, как вчера. После уроков мы должны были играть в футбол со 2-м «В», а потом в катакомбы. Уж и не помню, какой был урок, до него ли, когда такие перспективы…

   Голос Левитана из громкоговорителя в коридоре разорвал тишину во всех классах не только в нашей школе. «Говорит Москва, говорит Москва, - звучал знакомый голос,- работают все радиостанции Советского Союза»…

   Пауза. Казалось, она длится вечность. Во всяком случае, нам ее хватило…

   Выскочивший в коридор весь 2-й «А» был вооружен «до зубов»: пистолеты с ленточными и обычными пистонами, водяные пистолеты, самодельное  оружие ( стреляющие трубки от ручек, рогатки, луки со стрелами)…Вы думаете только наш класс? Ха! Так появились все!!! И девочки не отставали. Как же симпатичны были они в полном облачении медсестер: повязки с красным крестом и санитарные сумки через плечо. Вот где пригодилась практика каждодневной игры в «войнушку». За время знаменитой левитановской паузы все уже знали: сейчас он объявит, что началась война! И мы тут же, всем классом идем в военкомат записываться в партизаны. Здесь наша пятерка и раскрыла секрет, рассказав всему классу, что не раз ходили в катакомбы и знаем, где можно будет расположить наш отряд! И весь класс тут же выбрал командиром Димку Леонова, моего закадычного друга. Ох и завидовал я ему, друг называется, даже комиссаром не назначил…

    …До нас не сразу дошел смысл сказанного Левитаном: «Космос… Впервые… Гагарин…» … А война-то ГДЕ?

   Еще и еще вслушивались в текст по радио. О войне там не было ни слова. Разочарованные, опустошенные смотрели мы на радостные лица взрослых, и каждый понимал, что повторить подвиг Яши Гордиенко не удастся.

   Следующая после выступления Левитана фраза директора школы о том, что занятий сегодня не будет, примирила нас и с космосом, и с Гагариным… И был выигранный футбольный матч со 2-м «В». А вот катакомбы для нас закрылись навсегда. Мы рассекретили себя, и в дневниках учительница написала все родителям.

    Вечером у нас были гости по случаю праздника. В Одессе тогда гости собирались очень быстро, особенно, когда близких родственников и друзей не меньше 35-40 человек. За столом я рассказал, что было в школе утром… Никто из взрослых не рассмеялся, наоборот, лица у них вдруг стали очень серьезными. А дядя Нуся, вернувшийся с войны весь в наградах и ранениях, притянул меня к себе, обнял и сказал: « Ингеле, запомни, чтоб вы никогда даже не видели того, что мы имели на войне». И выпил рюмку водки. И с ним выпили все.

Оглавление журнала "Артикль"               Клуб литераторов Тель-Авива