Мария  Махова

Между землёй и не

Просто молчать и думать, что будет легче, 
просто считать вагоны, минуты, встречи, 
просто никто тебе уже не советчик, 
поезд забыл, какой его ждёт вокзал.
Если приходит боль, то она отпустит, 
что-то нашёл – не прячь, отдавай без грусти, 
мир состоит из времени и предчувствий, 
время проявит то, что ты раньше знал.

Главное, успокоиться сердцем, ибо 
«мы ведь уже не встретимся, о mein lieber!..»
время плывёт большою немою рыбой, 
тихо качается на голубой волне…
Где-то живёт во сне и в забытом прошлом 
(Господи, дай мне время!.. – мне тоже, тоже!.. ) 
птица глотает рыбу и ловит крошки, 
те, что остались между землёй и не…

Кто там кого спасёт и когда – не ясно, 
так каменеет всё – и луна, и пальцы, 
хочешь остаться здесь? я хочу остаться, 
дай удержаться в этом ненастном дне.
Дай мне пройти, не трогая эти тени, 
дай удержать хотя бы одним мгновеньем 
то, что не скажешь словом, не выльешь пеньем – 
то, что проходит между землёй и не.

Доктор Че

Видит, как стадо ведёт одинокий пастух.
С веток под ветром срываются жёлтые листья.
«Если б я знал, что на свете так много старух, -
пишет друзьям он, –  давно бы уже застрелился»

Флигель, деревня, осенний пустеющий сад.
Будет и снег… всё природой продумано верно.
- Что там, в столицах?.. – В столицах дожди, говорят.
Как без дождей?… Впрочем, скоро в театре премьера.

Воздух осенней поры, несравнимый ни с чем.
Запахи дней промелькнувших, забытых историй…
Что-то сегодня не весело доктору Че.
Хочется к морю, отчаянно хочется к морю.

Проводы брата… С дороги виднеется крест.
Тихий тревожный закат бурым цветом окрашен.
Долгие ночи и дни, облетающий лес.
Да ещё кашель опять. Изнуряющий кашель.

Амадей и скрипка

Ну вот смотри, как всё зыбко – 
осень, болит горло.
Ах, это вечное горло, 
ещё насморк.
Амадею купили скрипку, 
Амадей собирается в  школу.
Четвёртую, музыкальную, на улице Карла Маркса.

Он в три года мечтает о скрипке, 
он в четыре на всём играет.
На всём, что ему попадается – 
из всего извлекает звуки.
Он берёт в руки снег липкий, 
и слышит, как он вздыхает 
(будто где-то на лестнице шепчутся две старухи)

Амадей собирается в школу 
на улице Карла Маркса.
Его  приняли в эту школу, 
Амадей будет в ней учиться.
Он идёт по дороге грязной, 
он не просто, а очень счастлив.
Под ногами песок и глина, в небе птица.

Но вот наступает час, и 
уже никуда не деться.
Амадей ловит воздух, как руку 
чью-нибудь, но темно, как в яме.
Вот его протыкают указкой, 
где-то прямо в районе сердца.
Вот бросают его в угол, и заваливают камнями.

И в глазах силуэт тёмный, 
и в ушах только гул с градом.
Счастье вышло сегодня утром, 
и закрылась за ним калитка.
Амадей сидит тихо дома 
с остекленевшим взглядом.
Амадей никогда не возьмёт больше в руки скрипку.

Давай никому не скажем

Нарисовать циркулем круг, в центре поставить точку.
Это я, мне сегодня не очень, сижу в засаде.
Старая скрипка, несколько нотных тетрадей…
Ах, нет, флейта ещё, мой сон, мой неровный почерк.

Слышишь, как шумит море, волны листает?
А, может, ветер выходит из центра круга.
Ходит по небесам, гладит по волосам, баюкает…
Давай никому не скажем, что мы улетаем.

Давай никому не скажем про то, кем стали.
Буковки переплелись, провалились в зеркало.
Время моих арлекинов лежит в футляре,
потёртом футляре конца прошлого века.

Ах, нет, ещё флейта, моя тростниковая дудка!..
Что прячет она в пространстве своём узком?..
Давай мы её достанем, давай подуем.
Давай никому не скажем, чья это музыка. 

Дефектоскопист

Я хожу вечерами на пристань, 
посмотреть на закат перед сном.
А служу я дефектоскопистом,
хоть всегда быть хотел моряком.

И дружок моей юности, Витька,
что и весел и так же речист,
всё мечтал быть директором цирка,
но он тоже дефектоскопист.

А супруга когда-то артисткой 
быть хотела, известной в стране.
Ну а стала дефектоскописткой, 
и надёжной помощницей мне.

Жизнь проходит не тихо, не быстро,
но судьбу уже не повернёшь – 
дети будут дефектоскописты,
и их дети, конечно же, тож.

И когда я кого-то встречаю,
будь хоть доктор он, хоть гармонист – 
я-то знаю, я знаю, я знаю, 
что в душе он дефектоскопист!..

 

Спит

Спит, в меня уткнувшись мордою,
Как будить такого милого?..
Пятьдесят оттенков доброго.
А теперь уже счастливого.

Спит, налаявшись, наклюкавшись 
из реки до обалдения.
Загоняв девиц и юношей 
своего происхождения.

Улыбается загадочно 
всею мордою доверчивой…
И над ним летают бабочки,
и воздушные кузнечики.

В той жизни ты была Гретхен

В той жизни ты была Гретхен –  добрая - девочка.
Ты ухаживала за цветами в саду, вышивала птиц на батисте.
Ты ловила руками рыб и писала письма.
Твои вышитые бисером письма, Гретхен, заменить их нечем.

Я не помню, в каком году стало душно, жарко.
И никто никого не мог защитить, смерть стучала в окна.
Ты пошла ей навстречу, тебя называли Жанна.
Смерть три раза почти прикасалась к тебе, всё ходила около.

А потом, много лет спустя, тебя звали Мария.
Кто-то мне говорил о тебе, были дни покоя.
И тогда каждый сам тебе дал какое-то имя.
И носил при себе платок, расшитый тобою.

я могла бы

- Я могла бы жить иначе – 
чётче, лучше, круче, ярче – 
да уже запас истрачен, 
что мне делать, подскажи?..
- Хочешь, заведи собачку.
- Ладно, заведу собачку.
- Ключ в шкафу?..
- Да я не прячу.
- А, нашла… 
(три раза вжик)

Пёсик хвостиком виляет, даже кажется, что лает, 
пасть как будто разевает, 
мир ему и мил и люб.
Я встаю на четвереньки и несу ему печеньку, 
рядом с ним кладу печеньку 
и тихонечко скулю.

Я могла бы, я могла бы стать прекрасной баобабой, 
сильной, будто два торнадо 
и надёжной, как скала.
Стать для маменьки наградой, стать для папеньки отрадой, 
и для мужа всем, чем надо – 
я могла бы, я могла.

Прямо там, за поворотом раскачать свою природу, 
показать свою породу – 
прямо с берега в овраг.
Ох, как я б в него летела, как кружилась бы, как пела, 
приземлившись, где хотела – 
я могла бы, я могла б.

Да вот как-то не случилось, время силы подточило, 
то ль на стену наскочила, 
то ль ударилась о дуб.
Как-нибудь уж досайгачу эту жизнь, смеясь и плача… 
ладно, спи, моя собача – 
утром зайку заведу.

диета

Я этим летом уйду в диету и стану узкой.
И стану тонкой, и стану громко творить и часто!..
Жую капусту, но только чувство, что в пузе пусто.
И как-то грустно… такая проза!.. а где же счастье?..

Не внемлет муза, молчит, зараза, а пузо воет.
Не буду хлеба, хочу быть звонкой, как колокольчик.
Не буду шпроту, ни ртом, ни ротом, ни всей собою!
А вот не буду, я буду твёрдой!.. (о пончик, пончик!..)

Пойду на травку, пойду к цветочкам, поем укропа.
Найду малину, ещё калину, вернусь к обеду.
Какая радость, худеют ноги, всё меньше попа!..
Ведь важно верить в себя и в силу своей диеты!..

Растёт диета моя на грядке, в лесу и в поле!..
Скачи, как зайчик, грызи морковку, летай, где хочешь!..
…От воя пуза оглохла муза, ушла в подполье.
О где ты, пончик?.. Пожру цветочков, помру на кочке.

На рассвете

Недолго уже до восхода, до тёплого солнца.
В колодце заснула вода – есть такая примета – 
нельзя трогать воду, покуда она не проснётся – 
дождёмся рассвета, Ксантиппа, дождёмся рассвета.

Что наши желанья, когда всё объято покоем?
Что наши мечты, для других берегов незаметны?
И это ли счастье? Наверно, ни то, ни другое.
Не будем об этом, Ксантиппа, не будем об этом.

Водой ли мы станем в итоге, иль скованной твердью – 
не нам это знать и не наша с тобою забота.
Что выше, Ксантиппа: свобода в преддверии смерти,
иль жизнь в угасаньи, в предчувствии новых уходов?..

Ксантиппа, я понял сто истин, но больше не вижу
ни смысла в дальнейшем, ни света внутри и снаружи…
Ксантиппа молчит, она спит и Сократа не слышит,
детей обнимая и в сон погружаясь всё глубже.

Человек-дом

Вот человек по дороге идёт. 
Дом на себе по дороге несёт.
Всё, что за годы свои накопил 
прёт на себе, выбиваясь из сил:

тащит диван, табурет, саквояж, книжку с названием «Мой Эрмитаж»,
прошлого века побитый баян, бабушкин плед и значок «Магадан», 
ложку и вилку, и ножик складной, банку консервную (так, заодно)
стол, ноутбук, извещенье ГАИ, две репродукции Репина И., 
три телефона, два плеера, таз, две подзарядки (одну про запас)
пару очков, запасные ключи, удочку, шляпу, анализ мочи, 
кошкин лоток, две коробки кассет, кошку саму и пакет «Кити-Кэт», 
пасту зубную с запасом на год… – он ничего не забыл, ничего!..

Вдруг, будто сам сей затее не рад,

остановившись, он смотрит назад, 
смотрит и думает:

- Сколько всего я уношу, не забыв ничего, 
только зачем я всё это тащу,

если от этого только грущу?.. 
Но, если взялся, то в поте лица –

сдохну, но буду тащить до конца!..

Оглавление журнала "Артикль"               Клуб литераторов Тель-Авива