Катя  Капович

НЕНУЖНЫЙ ШОКОЛАД

***

На кафельно-плиточной фабрике,

где я пребывала, как в пыточной,

средь свищущей моносиллабики

стоит посредине распилочной

стихов моих ранних герой,

обсыпан весь пудрой асбестовой,

и вслух выражается жестами,

беседуя как бы со мной.

То руку закосит в локте,

то вынет с заточкою шпатель,

и слов нет сказать вам, как мне

мотив его страстный понятен.

И весь он – порыв естества,

герой подворотни обоссанной,

с тех пор разумею слова,

но – чур – не общаюсь с отбросами.

В ЗООПАРКЕ

Усталый раб лирического жанра

и муза шкандыбаем по жаре

в живой Эдем простого зоопрака

с забором в виде прочного каре.

Здесь встретит слон, трубитель одинокий.

Как нынче поживаете, собрат,

всё смотрите на серые дороги,

а вам суют ненужный шоколад?

А вы, друг крокодил, плохие шутки

уже вам надоели наконец,

в Алжире говорили по-французски,

но опустились, поднабрали вес.

...Мы видели жирафа через доски,

прочли его полоски целиком,

хоть с боку он развинченный и плоский,

как если бы строительный разъем.

Вот так пройдя медлительно меж клеток,

читая праздно все таблички вслух,

я думаю: в природе всех нелепых

нелепее животное на двух.

Пустая голова, панама криво,

жара и пыль, и свет глаза проел,

Животное на «ч» что хочешь? – Пива,

чтоб пивом светлым прояснилась цель.

***

Жизнь тем прекрасна, наконец,

что веришь всем ее ты вракам

от детства и до седых волос

с благоприобретенным раком.

Мы научились в темноте

орать блаженнейшие гимны

и не пугаться страшных тем

про жизни рублики и гривны.

За рублики мы с бубликом,

за гривны тоже не с пустыми,

по голубой воде святыми,

как йоги пО льду босиком.

Нальют – гудим, уснем – лежим,

такой теперь у нас режим,

что впрямь не лишено величья.

Все хорошо сложилось лично.

Все враки, враки, сердца чушь!

Не говори о счастье с нами,

где раки с красными глазами.

усы нафабривают уж!

***

Мне век мой такою дорожкой шагать,

где голуби, листья, камены,

где, если устану, я буду глотать

густую холодную пену.

А если умру, то я буду в гробу

лежать одиноко и честно,

и лобное место в пустынном саду

займет тогда идол железный.

И идол взметнет к голубым небесам

трубу в той холодной аллее,

где я поднимала бутылку к губам

и жизнь становилась теплее.

***

Если я чуть схитрила, скостив

драгоценный полночный мотив,

не домерила важный отрез,

получился обрубленный текст.

Ах, всю правду пора говорить,

да слова мои в небо – фюить

и висят там, в сырой синеве,

говорят: поживи в голове.

Говорят: полетай наверху,

головой приложись к облаку,

упади глубоко в эту жизнь.

Улыбнись, улыбнись, улыбнись...

***

Зачем рассказывать пустое

о бестолковых стариках,

лучше смотреть, как сядут двое

и, как сидят они вот так.

А что там в перспективе, дальше,

и рай там или старый ад,

или такие же пейзажи?

А хорошо они сидят.

Так слышат хорошо друга друга,

вслух ничего не говоря.

Рука нашаривает руку,

душа нашаривает «я».

***

Т. Лившиц

Как четко рокируются фигуры

и кровью маков обагрен пустырь...

А что у грекок? Синие лагуны.

А что в Египте – вековая пыль.

Нет, не погибла Византия,

не умерла, не умерла,

и это знают маки роковые,

затем так и цветут средь пустыря.

Ах, если б мертвые могли бы,

они б вскричали враз:

все живы, живы,

но свет наш слишком бел для ваших глаз.

***

К себе относиться серьезно?

Серьезно к другим относиться,

а, может, дожить еще до ста,

толпясь у родного корытца?

Уныния в мире премного

и ран в нем хватает кровавых,

посыпать их солью – быть в ногу,

на блюде подать себя в травах.

Лежи на серебряном блюде

с морковною розой и миртом,

к тебе и потянутся люди

с серьезным внушительным видом.

***

Веселая юность простой сочиняет сюжет,

допустим, уходит июль, звезд падучих десант,

асфальт фонарем догорает, шагает поэт,

практически признаный или уже кандидат.

Он полон надежд, наш лирический милый герой,

он также немного влюблен в первый раз и второй,

он дом свой оставил, тугую калитку прикрыл...

Вот так же однажды он будет шагать средь могил.

Рукою дрожащей во тьме проведет по кустам,

и сядет отец в деревянном гробу в этот миг,

а мать, как бывало ночами, вздохнет: Авраам,

зачем ты поднялся так рано, тревожный старик?

Оглавление журнала "Артикль"               Клуб литераторов Тель-Авива