Михаил Зив

* * *

Открыть, как дверь, вечерний пляж!

Пройти с босой тоской до Яффы,

Врастая в этот антураж,

Где жизнь раздаривает штрафы –

За то, за это и за то,

За кока-колу в точке грома,

Где так отсутствует пальто!

И так бессмертие едомо!

А что о смерти говорить,

Зажав молитву в складках боя? -

Мы не умеем гнезда вить

В звучанье каменном прибоя.

 

 

* * *

А тьма, только за полночь перекатив,

Становится к окнам притертой.

И лампа – единственный твой реактив,

Что комнату мыслит ретортой.

 

Алхимик, готовишь гремучую смесь?

Сигналишь о неком итоге?

И все же посильно безмолвие здесь,

И опыт сколдуй без подмоги.

 

Откупоришь окна. Потертая тьма

В огнях, что и вечность, банальна,

Где также сквозь ночь проросли терема

И дышат экспериментально.

 

Будь пришлым  –  в ладони огонь разломи.

Будь нежным – удвойся, утройся,

И, пав по-геройски в лежанку костьми,

Единственной жизнью укройся.

 

Устройся навек, ни о чем не спросив,

Запутавшись в собственных лапах.

Сигналит огнями Большой Тель-Авив,

Заспав апельсиновый запах.

 

 

 

* * *

Эта ночь хорошеет беззвучьем,

Вся из многих глубоких апсид,

И, являясь по отсвету штучным,

Чье-то судно на рейде гостит.

 

Лопоухое ластится море,

Звезды сыпятся с ручки Ковша,

Эта суша, которой мирволят,

Равнодушием так хороша!

 

Ходят рыбы в разведку пучины,

Блещут листья в изломах росы,

И мерцают от первопричины

Заведенные мыслить часы.

 

Отдается на дно небосвода

Шум прибоя и легких тик-так,

Отдается на откуп свобода

Всей земле – ни за что, просто так.

 

А простак верит в перст Провиденья,

Выставляет гордыни живот,

Наблюдателем личного бденья

В соучастники Бога зовет.

 

 

* * *

А в Цфате, что весь в царфатите и в вате,

Где так не хватает подвздошно глотка,

Лечу я и сплю, и растянут в шпагате, –

Совсем я не знаю во сне языка.

И я не читал обгоревшие мантры,

И гулких чернил не глотал угольки,

Но так в синагогах откинуты парты,

Что улицы в небо загнут уголки.

Скользнут вне того адекватного ряда,

Где небо – окно наизнанку – и  в сад,

И мякотью губ оно – плоть авокадо

В дыму развалившихся гор и аркад.

Где небо читаемо только наощупь

И мир – как фактура – лишь пальцем с листа, –

Так вязки в тени авокадовы рощи,

И в амфоре плачет, грозясь, пустота.

Где рыбою рта разорались проклятья

За рядом понятий, за горем чернил

Обугленных букв, забежавших за платья

Тех гор, что вскудахтали партами крыл. –

За всю духоту и непойманность в вате,

В сетчатке из перьев с рожденья, с конца,

За зренье из букв в перевернутом Цфате

И рот, что прожжен на странице лица.

 

 

 

* * *

Средь короткоживущих слез,

А также – лопнувших молекул

И я, как ты внезапно рос,

Влекомый мрамороным их млеком.

 

Пил сок травы, сбивался с ног –

Кусал чужое сердце за бок,

Звезд пасынок и сосунок,

Младенец вымерших прабабок.

 

А что касается белка

И жалости, то наша кратность –

Века на нитках ДНК,

Где моделируется краткость.

 

И пряжа наших верениц

И войн, и просьб, и клятвы в распрях –

То, что проиграно на блиц,

То, что не выиграно наспех.

 

 

* * *

И дожил я до меленьких седин,

Своей судьбы не очень господин,

Сознания неловкий исполнитель,

Среди калмыков – вовсе кабардин, –

Тунгусы, вы меня не извините ль?

 

А что я был, и что я в пищу брал,

Раз в ужасе средь клеточных мембран

Я калий пил и грыз подсобный кальций,

И в брак вступал, и, склонный к тем добрам,

Усаживался в должность постояльца?

 

И темен был, хотя в просвете рус,

И храбрым был, когда я не был трус,

И щедрым был, вербуясь в ставке жадин,

Накладен всем, я жизнь мотал на ус,

Когда не брился. – Да, я был всеяден!

 

И умер я ни за что, ни про что,

В холодную улегся без пальто –

Не Родину, а вечности предбанник,

Просеянный, как бы сквозь решето,

На небо, но вне жен уже и нянек.

 

Лишь подстаканник Божеских чаев

В Его руке, в которой без чинов

По всем купе плескающе-носимый,

Горячий, от стеснения парчов,

Чужой губой едва произносимый.

 

И умер я. Когда б не умер я

Среди разлук, любовей и вранья

И прочей страшной радости на свете,

О, как бы я чужим вошел в братья?

И как достиг бы совершеннолетья?

 

Оглавление журнала "Артикль"               Клуб литераторов Тель-Авива