Artikl

Маленький офис в одном из московских двориков недалеко от Петровских линий чем-то неизъяснимо притягивал Александру Мальцеву, студентку 3-го курса ВГИКА, отличницу и красавицу, уже успевшую сыграть роль в малозаметном, но всё же отмеченным критикой телесериале.

Творческое управление экспериментальных проектов.

Для отбора по кастингу проекта «путешествие в 1919 год» приглашаются девушки и женщины до 36 лет, прослушавшие курс отечественной истории и имеющие опыт творческого перевоплощения.

Вновь и вновь Шурка, так её все звали в группе, подходила к более чем странному объявлению, и всякий раз будто что-то её отталкивало прочь. Зная, что может в любой момент встать и уйти, она чувствовала смутную неуверенность и даже тревогу. И все же в очередном приступе любопытства солнечным январским утром она решительно открыла тяжёлую входную дверь.

Изнутри офис оказался ничем не примечательным. За столом «главного» сидел с иголочки одетый человек неопределённого возраста в старомодных очках и с оттопыренными ушами. Изобразив на лице подобие улыбки, он жестом пригласил Александру сесть. Сейчас сальные глазки начнут её обшаривать и раздевать… Ко всему этому Шурка успела привыкнуть, побывав на многочисленных кастингах. Скабрёзные шуточки, «тонкие намёки», прощупывание на тему «творческих встреч» с очень солидными и влиятельными людьми, чьи имена, разумеется, не назывались и прочая пошлятина были прекрасно известны Шурке, давно потерявшей интерес ко всяким кастингам.

Ничего удивительного в этом не было. При росте 182 см Александра была ослепительно красива, будто природа щедрой рукой одарила её сразу всеми достоинствами, которые так ценят в молодой девушке: почти неправдоподобно тонкая талия, стройная шея и обворожительный затылок, правильные, скульптурно вылепленные черты лица, идеальная кожа, изящные руки и огромные ясные светлые глаза. Картину дополняли длиннющие мускулистее ноги и «рекламно» густые, пышные, словно с обложки дамского романа тёмно-каштановые волосы. Однако ожидаемая реакция на пожилых, убелённых творческими сединами импотентов не испортила её характера: он оставался от природы лёгким, живым и весёлым. Иногда проглядывало в нём даже что-то подростковое. Притом все Александру знали как очень целеустремлённую, волевую девушку с непреклонным и подчас «военным» характером. Она прекрасно владела собой, умела рассуждать, просчитывать варианты, принимать решения, не полагаясь лишь на интуицию и чувства. В двадцать один год у неё была масса увлечений. Но было и терпение. Внутренне собравшись, она твёрдо решила вытерпеть поток очередного пошлого вздора.

– Видите ли… Наш проект очень необычен и включает в себя некоторые совершенно новые приёмы и технологии. Во многом экспериментальные.

– Любопытно, – улыбнулась Шурка, отмечая пристальный немигающий взгляд босса. Мы подбираем группу девушек и женщин, которые могли бы…. Ну, как бы это поточнее сказать…

– Да, как сказать… Тут дело в том, что вы переноситесь в 1919 год в реале.

– Я бы не сказал. Хотя не знаю, какие жанровые формы в конце концов будут приняты. Но Вы явно не представляете, о чём идёт речь. Ещё раз: Вы переноситесь в 1919год по-настоящему.

– Что-то вроде того, – уклончиво ответил босс, – конечно, у нас всё под контролем, и техника возвращения, и всё такое…

Упреждаю ваш вопрос о целях эксперимента. Они тоже необычны. Речь не идёт о коммерческом заказе и вообще об извлечении прибыли. Все расходы и гонорары участников оплачиваются из спонсорского фонда. Кстати… – белый конверт проехал по столу и остановился возле Шуркиного локтя.

– Пять тысяч рублей, – пояснил босс, в ответ на вопросительный взгляд девушки, – так, для первого разговора.

– Расскажите подробнее, – попросила Шурка, не торопясь брать деньги.

– На место перебрасывается группа молодых женщин. Число мы пока не уточнили. Там у вас будет определённая задача, которую можно соотнести со сценарием. Все инструкции о характере задания будут, разумеется, даны командиру отряда. Но задание – это не более чем повод. Ваши действия там и есть сценарий. Иными словами, вы его пишете сами. Вернее, писать вы ничего не будете. Ваше поведение, ваши решения, ваши поступки и будут сценарием.

– Именно, – ответил босс и как-то странно улыбнулся, – а выбор варианта зависит от вас, от ваших знаний, находчивости, смелости и прочего. Эти ваши качества и есть предмет экспериментального исследования.

– Внутри ситуации таких вариантов полно. Например, если вас поймают, вы все как красные лазутчицы и партизанки будете, скорее всего, повешены.

– Весёленькая перспектива! Но меня это, как ни странно, не пугает!

– Поразительно! Первый раз такое встречаю! Вы просто клад! Да, кроме внутренней ситуации, есть и внешняя. Это мы. В наши задачи входит не только наблюдение за развитием событий, но и контроль. Кстати, – голос босса стал конспирологически серьёзным, – вы перенесёмся в пространство параллельной истории, а это значит, что красные вовсе не обязательно побеждают белых. Ход военных действий может пойти по совершенно другому руслу. Вы меня понимаете? По совершенно другому.

– Здесь, что ли, кастинг проводят? – в офис шумно вбежала девица-пацанка лет семнадцати в мальчишеском свитере, драных джинсах и с растрепанными волосами.

Только сейчас Александра заметила в углу комнаты второй стол, намного дороже и богаче обставленный. За ним сидел странного вида субъект в костюме киноковбоя: кожаная жилетка в побрякушках, шляпа a la Клинт Иствуд, мощные ковбойские сапоги с серебряными шпорами. Всем своим видом их обладатель походил на техасского рейнджера из голливудского вестерна старых времён. Он тихо и уверенно заговорил с пацанкой, и некоторое время от стола доносилось только девичье:

Когда пацанка упорхнула, рейнджер подозвал Александру к своему столу и усадил перед экраном компьютера.

– Вот здесь у нас регистрация для участников проекта.

Шурка привычными кликами нашла день, месяц и год рождения.

– Завершение регистрации – день, месяц и год смерти.

– Там всё помечено. Только подтвердить – и всё. Чистая формальность, поверьте.

– С удивлённо-подавленным видом Шурка глянула на выпадающее меню и убедилась, что некоторые цифры действительно уже были отмечены бледно-жёлтым цветом. Выходило, что смерть её должна была наступить 21 мая 1919г.

– Ну, вот видите, к нашей реальности это не имеет никакого отношения. Если вы забрасываетесь туда, значит, мы должны обеспеч… то есть контролировать смерть некоего человека в той реальности. Баланс, так сказать. Закон сохранения души.

– У нас всё чётко! – И ковбой улыбнулся великолепной голливудской улыбкой.

– Но Вам надо будет подготовиться, – вступил в разговор босс, – я имею в виду не только информацию, но и тело.

– Да-да!.. А я уж подумала, что на этот раз обойдётся. «Если хочешь быть звездой, пробивай вой путь… талантом». Знаем-знаем…

– Нет, Вы совершенно не поняли наших намерений, – сухо отчеканил босс, – вам придется привести своё тело в соответствие с образом бродяжки-голодранки времён Гражданской войны. Это Ваш образ-прикрытие.

– Вшей, что ль, завести? – ухмыльнулась Шурка.

– Нет, но запомните: никакого бриться волос на теле. Ни-где. Будем проверять. Никаких кремов, косметики и прочего. Запах крема – и вы вне проекта! То же и про педикюр. Пальцы должны выглядеть как у бедной девушки 1919года. У вас искусственный загар? Это прекрасно! Будьте готовы в следующий раз раздеться догола и показать вашу готовность.

– Да нет, не «ну, допустим», а мы будем вас ждать. В течение 14 дней. Если не передумаете, начнём непосредственную подготовку. Вот наши визитки. Вопросы будут?

–Тогда, милости прошу, звоните…. заходите….

– Как думаешь, поверила? – спросил босс ковбоя, когда хозяева остались одни.

– Нам да не поверить! Вот они где все у меня! – ковбой довольно сжал кулак, и на мгновение показалось, что в его глазах вокруг узких зелёных зрачков-крыжовин вспыхнули и тут же погасли зловещие ярко жёлтые огни.

– Такую секс-бомбу – и в Гражданскую войну?! Вы что, господа, с какого бодуна? – в комнате появился низкого роста мужчина с пижонской бородкой и в очень «творчеством» костюме, – Да, и вообще, сама идея…– лицо вошедшего снобистски скривилось, – и что за странная игра у вас на компе? Чёрный юмор, конечно, впечатляет, но клиенты могут не понять.

– А вы, собственно, кто такой? – деликатно, но твёрдо прервал его босс.

– Я Анатолий Антоныч Кладбищастьев – исполнительно-распорядительный директор кинопроектов Роскино – представился господин, явно ожидая, что его имя и титул произведут должное впечатление.

– Дивно! – воскликнул ковбой, – может, по такому случаю, рюмочку? – тускло-грязная хрустальная рюмка наполнилась жутковатой мутной, на вид совершенно неотличимой от мочи чачей из огромной бутыли, внутри которой, удобно свернувшись, пристроилась неприветливого вида дохлая тропическая змеюка.

– Нет, спасибо, – визитёр неприязненно отмахнулся, – так я…

– Виноват, вы здесь что делаете? – поинтересовался босс.

– Как что делаю? Я здесь вообще-то главный! И, хотел бы знать, кто продюсер фильма, где и в какие сроки всё это предполагается снимать, где декорации, где синопсис, и режиссёрский сценарий. Где вся документация фильма? Где сам режиссёр, чёрт возьми!...

– За синопсисом обращайтесь к Диогену Синопскому.

– Диоген Синопский – родной брат Диогена Лаэртского, который, в свою очередь, приходится внебрачным сыном Лаэрту Эльсинорскому, – охотно объяснил ковбой, – и вот этот самый Диоген Лаэртский служил ассенизатором в Александрии. Выйдя в отставку, он поселился в той самой бочке, с которой его связывали долгие годы благородной работы по вывозу говна. Вот об этом его родной брат Диоген Синопский и написал свой первый синопсис. Но это так… Неважно. …И, любезный, можно ли взглянуть на вашу документацию? – С лёгким поклоном спросил ковбой.

– Мою? Что ещё за хрень? Ну, вот… Привычным жестом распорядитель сунул руку во внутренний карман своего шикарно-попсового пиджака, но вместо удостоверения, к своему удивлению, вынул свёрнутый вчетверо листок бумаги, а тот будто сам развернувшись, предстал исполнительным листом.

– Так-так! Как я и предполагал, исполняя обязанности по исполнительному листу, исполнительный директор, как, впрочем, и иные представители исполнительной власти, исполнительностью не отличался. Не так ли?

– В самом деле? А где, mon cher, написано, что Вы тут главный? – мягко спросил босс.

– Да вот! – Анатолий Антоныч принялся листать сложенные на столе документы, – Хм… Странно-странно. … Нигде ничего…Ни одной фамилии…Но я разберусь! Я вас тут выведу на чистую воду.

– На чистую воду экологов выводят. А мы не по этому вопросу. – Деловито заметил босс.

Ковбой молча подхватил распорядительного директора за шиворот и задницу, поднял в воздух и понёс к двери как лёгкий двуручный чемодан.

– И не лезь распоряжаться в наш компот, г-н генеральный распорядитель предстательной железы, а то, неровён час, вылезет змея из бутылки да как тяпнет за жопу! Тут уж знаете, перед кем предстать можно?

С этими тёплыми напутственными словами ковбой как можно мягче боднул дверь лысеющей головой распорядителя и кубарем спустил сноба с лестницы.

– И пропуск сдайте, – напомнил выглянувший из-за его плеча босс, – навсегда!

– Как думаешь, вернётся? – спросил босс с лёгкой озабоченностью.

– Ни в коем случае! – уверенно ответил ковбой, – он всё понял. Сноб, но не дурак же, – добавил он, взглянув на часы – Сейчас девицы на кастинг повалят. Из актрис наметим ещё одну-две, не больше. Остальные – всякая всячина, как мы раньше и думали. И чтоб ни одного бывшего «молодёжного деятеля» с масляными глазками к ним не прилипло.

– Угу! Тогда срочно обедать надо! – засуетился босс. Закажу у японцев. Хорошо готовят, черти!

– Смотри, змеюку сгоряча не слопай! – хохотнул Ковбой, – где я ещё такую здесь возьму? Это ж тебе не тайский фальшак!

– Ми тут пасаветовались… – начал он, пародируя голос тов. Сталина, – и решили назначить вас командиром группы. Вы понимаете, какой…

– Совершенно верно. Постарайтесь войти в образ красного командира, почитайте соответствующую литературу, не забудьте, что на территории белых в ходу ять и твёрдый знак. Ваше амплуа – идейность, уверенность в себе и в победе Мировой революции, готовность выполнить любое задание. Остальные члены группы обязаны будут Вам подчиняться. С отношениями в группе сами разберётесь. И ещё. Обратите особое внимание на внешний вид. Вы должны полностью соответствовать образу голодранки. Из-за какого-нибудь современного, извиняюсь, лифчика, можете погореть. Мы, конечно, осматриваем клиентов перед отправкой. Но в целом вопрос о соответствии одежды лежит на самих участниках, поскольку никаких специальных знаний не требуется, а требуется лишь ответственное отношение к вопросу.

– Так, – сказала себе Шурка, – пришёл день Х, займёмся прикидом.

Первым делом она пыталась найти в закоулках квартиры хоть что-то напоминающее моду 1919г. Конечно же, ничего не нашлось. Но Александру это не смутило

– Во-первых, никакой обуви! Нет обуви – нет проблемы! Где это видано: голодранка в обуви? Голодранке положено быть босой! И с грязными пятками! В душе девушка радовалась, что будет иметь возможность показать «народу» свои ступни, по красоте достойные самого дорогого журнала. Кроме того, Шурка легко бегала босиком, поскольку привыкла всё лето проводить в летнем лагере, а там обувь просто отменялась. С Верхней одеждой и прочим было уже труднее. Наконец, после долгих и сложных манипуляций перед зеркалом, Александра подвела окончательный итог: белая блузка без воротничка с намеренно отодранными рукавами, чтобы показать начинающие буйно отрастать тёмные заросли под мышками, и драная, насколько позволяла фантазия, бесцветная юбка, испещрённая дырами и заплатками. От белья Александра после тяжких мучений всё же отказалась

Были ещё визиты в странный офис, были инструкции, подробные ответы на вопросы, лекции по истории, просмотр документальных фильмов, отработка военных команд и проч.

Наконец, настал день, когда Александра, затаив дыхание, зашла в «тайную комнату». Пойдя по пыльным некрашеным доскам, Шурка огляделась. В комнате почти ничего не было, кроме экрана, криво установленного на покрытых пылью стульях, и голубой полосы, начерченной посреди комнаты. По углам комнаты к потолку поднимись облачка полупрозрачного зеленоватого газа.

Александра остановилась прямо у голубой черты и стала, опустив глаза, рассматривать пальцы своих слегка запылённых босых ног.

– Сейчас будет шняга. Объявят победительницу и торжественно вручат какую-нибудь побрякушку. – Подумала она.

Вошёл ковбой и молча кинул, босс защёлкал какими-то кнопками у окна.

Зеленоватый газ сгустился и окутал Александру, тело стало совершенно невесомым. Навалилась было темнота, но внезапно сменилась слепящим всепроникающим светом. Шурка почувствовала, что стоит не на пыльных досках, а на прохладной, но уже прогретой солнцем земле. Тут же на неё обрушился вал лесных звуков: пение птиц, шум ветра, лесные шорохи. Она стояла в майском лесу, посреди поляны, поросшей высокой молодой травой, неподалёку блестел ручеёк. Солнце играло на влажных камнях. Забыв обо всём, Шурка с неописуемым наслаждением прошлась по мокрому песку. Только сейчас она заметила, что на поляне не одна. Вокруг, озираясь и оторопело осматриваясь, стояли несколько девушек и молодых женщин в живописных лохмотьях. До «заброски» знакомства между участниками не проводилось.

– Ну, привет, команда! Я Александра, можно Шурка! – весело представилась девушка.

– А, командир! Знаем-знаем, в курсе, – доброжелательно отозвалась высокая, даже чуть выше Шурки, красавица со светлой косой, закрученной вокруг головы.

У девушки в дырявой светлой блузке с «плечиками» и широкой драной юбке были добрый открытый взгляд глубоких синих глаз и роскошная, как писали в старых романах, мраморная шея. На небольшой полуоткрытой груди поблёскивал крестик.

– Вот крестик я и забыла! – с досадой вспомнила Александра, – из за такой мелочи при белых можно и вляпаться.

– Будем дружить! – улыбнулась Шурка, – а кто тут у нас ещё?

– Ну, допустим я, Юля, – представилась девушка тоже высокого роста, хотя и не такого баскетбольного, как у новых подруг. Плечи зато пошире, и вся фигура покрепче, поатлетичнее, хотя и не без изящества. Волосы забраны в пучок с косой на затылок, лицо красивое, но немного простоватое. Тёмные глаза блестели тысячью вопросов. Наряд великолепный: подпоясанный верёвочкой оборванный до колена мешок с дырками для рук и головы, весь в заплатках, да ещё с не лишёнными эротизма дырками.

– А мы правда перенеслись, да? – не веря своим глазам, вопрошала Юлька.

– Чётвёртая девушка оказалось той самой пацанкой-хулиганкой, которую Шурка встретила в первый день в офисе. Худенькая, с короткими, точащими во все стороны жёсткими волосами, лукавыми буратиньими глазками и таким же забавным веснушчатым носом. Одежда под стать: драные пацанские штаны на пару размеров меньше с дырками на коленках и завязанная узлом на животе рубашка без пуговиц в мелкую клетку. Босые ноги с чёрными от грязи пятками по любой поверхности ходили так же легко, как и в обуви.

– А я Танюха. Называйте Таньчей, не ошибётесь! – представилась маленькая разбойница.

Ещё в группе оказалась женщина с изящной гармоничной фигурой лет тридцати четырёх. Видом своим она весьма напоминала Мирей Матье, разве что не производила впечатления холодной стервы. Женщина была явно смущена и подавлена.

– Слушайте, – подала она голос – я не думала, что всё это на самом деле. Костюм не готовила. Если можно, я бы вернулась, прямо сейчас.

– Во-первых, как тебя зовут? – спросила Александра.

– В общем, уйти отсюда самовольно нельзя, такие условия. Показываться в современном прикидке тоже нельзя. Нарвётесь на допрос, а рот откроете – считайте себя уже повешенными! На первом суку! Как подозрительная личность с большевистстким уклоном.

– А я с офицером интимно поговорю, он меня и отпустит. Это я умею!

– Ой, только глупости не говори!– раздражённо вмешалась Юлька.

– Если мечтаешь о сексе, то это тебе тоже устроить могут, с радостью и коллективно, перед повешением, – добавила Таньча.

– Так, ну и что делать будем? – до Татьяны, кажется, стал доходить смысл происходящего.

– Раздевайся до белья хотя бы – Распорядилась Шурка. Одежду вот сюда в яму прячь и еловыми ветками закидывай. И никаких колечек, серёжек и прочего. Я серьезно! А по дороге, может, и найдём для тебя что-то. Чтоб соответствовала образу. Если успеем, конечно.

Тряхнув тёмно медным каре, Татьяна скинула свой модный тёмно-зелёный офисный пиджак, кремовую кофточку и средней длины дорогую юбку. Остальное может оставить? – последовал неуверенный вопрос.

Но под пристальным взглядом Александры она с явным сожалением стянула чулки и рассталась с изящными чёрными туфельками на высоком каблучке.

– Интересно, как она собиралась по лесу идти? – спросила Таньча подруг.

– Она вообще никуда не собиралась, – вздохнула Юля

Ступни у Татьяны оказались небольшими, красивыми, аккуратными и на взгляд мужчины очень сексапильными.

– Про педикюрчик забудь! Считай, его нет и не было, – наставляла Шурка, – и если где на ногтях цветной лак остался, сотри немедленно! Лака, к счастью, не оказалось.

Ещё одна девушка на первый взгляд экипирована была как надо. На ней ладно сидели настоявшие Первой Мировой солдатские штаны, объеденные полчищем домашних грызунов, и куцеватая тельняшка, достаточно линялая и дырявая, чтобы сойти для эпохи Гражданской. Нарушали «имидж» высокие зимние сапоги на высоком каблуке.

– Это что? – ткнула Александра веточкой в сапог, – разу-вайсь!

Девушка, звали ее Верой, стала с виноватым видом стаскивать сапоги, но оставшись босой, бросила их в яму без всякого сожаления.

– Такой кайф, между прочим, босиком ходить! – заметила она, – так бы здесь и осталась!

– Во, правильная девка! – Таньча дружески похлопала Веру по плечу.

Прикид принимается. Зачёт. – Подвела итог Шурка

И все же стройная спортивная Веркина фигура и лицо с огромными воловьими глазами и аккуратным чёрным каре в полуха плохо гармонировали и с драной тельняшкой, и с прапрадедовскими штанами. Для НЭП еще сошло бы… Но партизанки Гражданской…Впрочем, придраться можно было и к Шурке, и к Олесе. Разве что Юля и Таньча выглядели безупречно, и тем немало гордились.

Последнюю участницу проекта звали Анджелкой. В ней было что-то феерическое. Только в сказках, как иногда справедливо пишут в дамских романах, бывают такие неправдоподобно красивые лица: огромные алые губы, коровьи на пол-лица глаза, слегка раскосые с зелёными фонариками внутри и сказочно вздёрнутый носик. И только в сказках бывают такие густые натурально белые волосы. Двадцатилетняя Анджелка была также и сказочной дурой. В народе таких называют царь-дура. Задачу подготовить костюм голодранки она поняла так, что нацепила на себя кучу всевозможного рванья, включая и украшения, в котором нетрудно было распознать изуродованные элементы современной одежды. Потому образ её соответствовал скорее пожару в провинциальном борделе. Заменить это всё было нечем.

Единственное, что тянула на условный «зачёт» – это босые ноги, стройные, красивые, с длинными цепкими, изящными пальцами. При этом они легко обходились без обуви.

– А чо париться! Летом с девчонками по посёлку только так босиком рассекаем. А обувь – это на дискач или в город, – пояснила Анджелка в ответ на пристальный взгляд командира.

– Ох, девонька! Что же мне с тобой делать? – вздохнула Александра, – ведь ты ж только рот откроешь – тебе деникинцы на первом суку вздёрнут, чучело такое!

– Ну…, – Анджела исподлобья глянула на Александру.

– Ладно, пойдёшь пока с нами. – Вздохнула Александра, только в сторону чтоб ни шагу!

– В шеренгу стройсь! – звонко выкрикнула она, сама удивляясь уверенным командирским ноткам в своём голосе.

Новоиспеченные партизанки послушно выстроились в ряд.

– Итак, что мы на сегодняшний день имеем и знаем? – начала Александра, прохаживаясь взад-вперёд вдоль ряда.

– Город Рязань, в который мы сейчас направляемся, вот-вот будет сдан белым. Если уже не сдан. Но командующий деникинской армией генерал Шмаков ещё только подъезжает к городу на спецпоезде. Наша задача – опередить поезд и подорвать железнодорожные пути прямо перед ним. Чтобы он сошёл с рельс. Простая задержка поезда ничего не даёт. Задача ясна?

Для этого у нас в сумках кроме минимального запаса еды есть на всех четыре гранаты, динамитные шашки и моток бикфордова шнура. Умеет кто-нибудь с этим обращаться?

– Ясно, подрывники из вас ещё те…Но задание есть задание. От его успеха может зависеть вся обстановка на фронте… Теперь вот что. Вам всем вручён документ с вашей фотографией. Это единственное удостоверение личности. Адресован он красным. Что на нём написано – сами читать умеете. «Направлена Рязанским Горкомом комсомола для проведения оперативной разведки, диверсионных заданий и т.д. и т.п.). Подлинная подпись и печать. Для красных самое то. Но белым, а они сейчас контролируют большую часть этой территории, лучше в руки не попадаться. Допросик будет по полной. А потом, как я уже говорила, петля без вариантов. В лучшем случае пуля. Так что сами решайте, что с этой бумазеей делать. Хотите, порвите и шлангом прикидывайтесь, хотите – в яму заройте, хотите, на себе спрячьте. Я лично спрячу. Только имейте в виду, если начнут обыскивать – найдут обязательно. Это вам не обыск в плохом советском кино, с дружеским похлопыванием по карманам. Тут всё по-настоящему. Распорют все швы на одежде, оторвут все подкладки, подошвы…

– Нету подошв! – отрапортовала Танча, – босые мы! Голодранки ведь!

– Ты не веселись! Лучше подумай, что с бумагой делать. Да, и если вы думаете, что у вас есть одно абсолютно надёжное место, то имейте в виду, что по этому случаю женщину-гинеколога вызывать не будут… Вот план местности, – Шурка достала мятый листок, – не очень ясный, но какой есть. Вот железка…. Видите, лес огибает. За пару часов быстрого хода мы к ней выходим, ориентируемся в обстановке и действуем. Понятно?

– Понятно-то понятно, – с сомнением почесала шею Юля. Ладно, по дороге ещё обдумаем.

– А верно, что фирма обещала нас вытащить…ну, в случае чего? – спросила Верка.

Через некоторое время молчание стало напряжённым.

– А вот, девушки, скажите, кто последний раз босиком по лесу ходил? – спросила Олеся, – я вот, например, в деревне – всё лето и ещё сентябрь.

– О, удивила! Я в лагере всё лето! А там правило: кто обувь надевает – платит штраф и получает почётное звание неженки, – отозвалась Александра, – к концу лета пятки такие загрубевшие становятся – хоть по углям ходи!

– Я тоже всё лето в лагере, подала голос Юля, – а если что – и по городу могу, самый кайф!

– Да вы чего, удивили козла капустой! – Возмутилась Таньча, – я вообще хоть в деревне, хоть в городе! Я вообще в детстве в Системе была, там вообще. И даже зимой, кстати. У меня, между прочим, пятки по сравнению с вашими….

– А я у бабушки в деревне. И последнее время ещё и на отдыхе, – вступила в разговор Верка, – вот как началась подготовка, я на Барбадос уехала с парнем, там сразу туфли на дно чемодана – и босиком, босиком, босиком, с утра до вечера! Хоть в город, хоть на танцы!

– А парень что сказал? – улыбнулась Александра.

– А ему по фигу! Им другое нужно. Да, я его уже послала….

– Ну… Последний раз шузы на дискач надевала на 27 апреля. Но в них как-то в лом пошло, сняла. Тут же и спёрли, суки!

– Так, идём тихо. Смотрим по сторонам, не расслабляться ни на минуту! – приструнила подруг Александра, – с нулевым опытом можно запросто на патруль напороться. И чем ближе к железке, тем вернее.

Поглядывая время от времени на план, вблизи от цели Александра остановила отряд.

– До железки минут двадцать ходу. …Вон, слышите?

– Поезд Шмакова, судя по всему, находится здесь. – Шурка ткнула пальцем в план. Судя по нашему местоположению, ближайшая станция – Сергеевка. Предполагается осуществить подрыв примерно в полукилометре перед ней, когда поезд покинет станцию и наберёт ход.

– Слушай, а ты откуда всё это знаешь? – с наигранной подозрительностью спросила Таньча, – на фирме, что ли, просветили?

– Именно. На фирме, – ничуть не смутилась Шурка, – как командиру отряда мне дали специальный инструктаж. Так вот. Железка – зона повышенной опасности. Всё проверяется. Начиная с окрестного леса. Идти сверхосторожно. Далее. Во время приближения поезда подобраться к насыпи, заложить взрывчатку, спрятаться на безопасном расстоянии и поджечь шнур. Во время закладки динамита следить за полотном. Вопросы есть?

Шурка сама удивлялась, как легко она вошла в роль партизанского командира. Правда, не отпускала мысль, что она порет несусветную чушь, но это было неважно. А важно то, что она теперь совершенно независима от того однообразно-предсказуемого мира, где никогда ничего не происходит, где мужчины трусливы даже для настоящего злодейства, а женщины удручающе глупы, мелки и меркантильны. В том мире деньги стали не просто главной, но единственной ценностью. И хотя было несколько человек, которые Шурку, вроде бы, понимали, ощущение, что она проживает не свою жизнь, становилось всё более навязчивым.

– Пусть здесь всё чепуха, химеры, выдумки. Но всё же есть смысл! А там его не было и никогда не будет! – рассуждала про себя девушка.

То ли везение новичков сыграло свою роль, то ли судьба решила сделать отряду приветственный жест, но случилось почти невероятное: патруль «красным голодранкам» так и не встретился.

Наконец сквозь плотные колючие кусты блеснули рельсы.

– Медленно. Ползком. – шёпотом приказала Шурка.

С насыпи никого видно не было. Но паровоз на среднем ходу уже приближался со стороны соседней станции.

– Дрезина! Пригнуться. Не высовываться, – горячечным шёпотом выпалила Шурка.

Девушки вжались в насыпь. Дрезина прогрохотала над их головами. Донеслись обрывки разговоров едущих на ней солдат.

– Да, чуть не забыла, – добавила Александра, сама себе удивляясь, когда дрезина унеслась вдаль, – кто вздумает визжать, пристрелю на месте. Без предупреждения!

Вряд ли кто-то поверил, что Шурка способна пристрелить кого-то из своих подруг, но прозвучало лихо.

– Начали! – скомандовала Александра, ловя себя не мысли, что понятия не имеет, как закладывать динамит под рельсы.

С динамитом горе-подрывники возились долго и упорно, успев пару раз поругаться, пока впереди снова не показалась дрезина. На этот раз, судя по выкрикам и жестам солдат, их заметили. Шурка достала наган и прицелилась. Первый выстрел пошёл мимо. Зато вторая пуля угодила прямо в голову одному из солдат. Поднявшись в рост, он схватился за лицо и, уронив вниз фуражку, рухнул с дрезины и покатился по насыпи.

Между тем, вдоль насыпи от поезда понёсся конный отряд казаков. Самый лихой выхватил шашку.

Но Александра уже держала рубаку на мушке нагана. Первый выстрел опять же цели не достиг, но второй попал казаку под ключицу. Выронив шашку и обхватив плечи руками, он сбавил ход и скрылся за спинами товарищей.

С дрезины стали беспорядочно палить из ружей. Но не прицельно, а скорее для устрашения.

– Уходим в лес, быстро! – скомандовала Шурка, – головы не поднимать!

Юля, задержавшись, тремя выстрелами подстрелила ещё одного солдата.

– Ща, погоди, тут уже чуть-чуть осталось, мы с Веркой справимся. Рванёт как надо! – срывая голос, сказала она Шурке.

Мучительно колеблясь, Юлька, наконец, присоединилась к подругам и рванула к лесу. Но Верка, не обращая внимания ни на какие Шуркины окрики, продолжала копаться у рельсов. Уже загорелся шнур. Подскакавший на всём ходу казак замахнулся было шашкой, чтобы его перерубить, но был остановлен выстрелом из нагана в упор. Второй казак выбил наган из Веркиной руки и как пушинку подбросил её на ноги. Третий перерубил шнур и взялся обезвреживать заряд. Верке скрутили руки за спиной и подвели к дрезине.

– Кто такая? – сухо спросил худощавый поручик.

– Зовут Верой. А так всё в документе. В штанах в левом кармане.

– Та-а-к-с! – закуривая, поручик, внимательно прочёл бумагу, – тут, пожалуй, и добавить нечего. По законам военного времени и согласно приказу Его Превосходительства приказываю: отвести на станцию и повесить.

– Нет. На дрезину, и вперёд на Кольцевую. И Половицына позовите. А то обидится, гад, что хлеб у него отбиваем.

Сердце у Верки ёкнуло. Как это так?! Её, умницу и красавицу, гордость факультета, звезду баскетбольной команды, вот так возьмут – и повесят как собаку! Нет, это понарошку! Это какая-то игра, вроде казаков-разбойников. Ведь так не может быть, потому, что так не бывает! – лихорадочно размышляла Верка, не зная, что сказать. Слова застряли в горле.

– Эй, вы чего, серьёзно, что ли? Это, между прочим, незаконно! У меня права есть! – наконец, выкрикнула она.

Верка дёргала плечами и вырывалась из рук солдат, пока не получила чувствительный удар по спине.

– Никакой любезности с девушками! – обижено буркнула она.

– Гы-гы! Смешная девка! – конвоир дружелюбно похлопал Верку по попке.

Её посадили на дрезину и повезли вперёд на станцию Кольцевую. Да так быстро, что и Сергеевка, и идущий от неё паровоз стали почти неразличимы.

Всю дорогу конвоиры молчали. По какой-то причине дрезина остановилась довольно далеко от платформы, и пришлось ковылять, оступаясь и спотыкаясь на жёстких камнях между шпал. Верка опустила голову и ушла в себя.

– Нет, нельзя сейчас много людей с поезда снимать. Да и наверняка у них там засада. В лес заманить хотят, а там Максимка под кустиком! А то и два! Враз и покосят. Зря, что ли, они маскарад с подрывом затеяли?

– Вроде все девки, – отозвался старый узкоглазый казак с лицом, похожим на древесное лыко.

– Точно, Науменко, девки, только уж больно чудные. Одна вообще, прости господи, в чём мать родила. Да и другие тоже хороши шалавы. Ты, Науменко, таких в Европах видел?

– Знаем мы эти коммунистические кунштюки. Свободная любовь, долой стыд, долой Бога, долой одежду… – блеснул познаниями поручик, – футуризм один. А стыда нет. И порядка тоже.

– Тьфу ты! Какой уж там стыд! – сокрушённо сплюнул Науменко.

– Ничего-ничего! Доставим поезд Его Превосходительства, а уж потом эти леса от большевистской сволочи почистим! Всех господ «товарищей» выкурим, хоть бы и артиллерию подогнать пришлось. Здесь у Его Превосходительства позиция правильная, хоть и не мне судить, – спохватился поручик, – значит, так. Проверять с дрезин каждую сажень. Если что – сразу на мушку. Стрелки все тоже загодя проверять. Скоро Кольцевая будет, вот там с особым старанием! О действиях каждого лично доложу в штаб.

В одном из купе генеральского поезда тем временем кипела жаркая битва. Долговязый капитан Половицын, по своей постоянной привычке поминутно приглаживая гладкий жидкий пробор на плешивой голове, держал покерный бой против известного нам ковбоя. За игрой наблюдали штабс-капитан Евдокимов и князь Церетели, стреляющий глазами-сливами из-под папахи, надвинутой чуть ли не на самые усы. Евдокимов, похоже, всё уже спустил и глазел из чистого интереса. А Половицын не сдавался.

– А, вы, мистер Клоун, стало быть, по хозяйственной части к нам? – спросил он своего партнёра.

– No, не Клоун, а Клоуни, – мягко поправил ковбой, – Клун Клоуни. И не по хозяйственной, а скорее по технической и финансовой.

Временами у заезжего гостя полностью исчезал акцент, и это было не менее удивительно, чем то, что никто из присутствующих этого не замечал.

– Это по линии Антанты, что ли? – поинтересовался Евдокимов.

– И Антанты тоже, – уверенно закивал гость, – русский размах, без American money штаны порвёте.

Князь залился шипящим смехом, поблёскивая из-под бурки серебряными газырями, а изо рта – золотыми зубами.

– Вот, – Половицын кинул на стол ассигнации по 25 и 20 рублей. Ну почему мне так не везёт, в который раз уже? И ведь чисто играет, господа, не подкопаешься! Святой крест, чисто!

– О, г-н капитан, не надо так импульсивничать. Я даю вам всем по сто тридцать долларов кредита, чтобы каждый играть дальше.

– Вот это по-нашему! – оживился штабс, – сдавай, князь. А ты, Виктор Геннадич, не расстраивайся – в любви повезёт.

– Эх, господа!... – вздохнул Половицын, вот, слушайте… да…ещё две карточки… Вот ехал я как-то по осени, то ли в четвёртом, то ли в пятом году, в Хабаровск. Ну, как обычно, при штабе Его Превосходительства с пакетом. Двадцать пять...А в купе…. Женщина! Такой, ей богу, никогда в жизни не видел! Уравнял... Шапочка, муфточка, сапожки меховые. Но без форсу. Осанка – королевская. Сразу видно, что дворянка настоящая без всяких лапотников в пятом колене… У меня стрит...О, господа, кажется, везти начинает! – блеснул глазами Половицын, забирая выигрыш. …Так вот. Грудь! У-у-у….Господа! Что и говорить, античная богиня! Из польских аристократов. Лицо, холёное, породистое, и взгляд, знаете ли, такой холодный, надменный! Этакая ледяная королева. Смотрит будто сквозь тебя. Дескать, не суетись понапрасну, я не для тебя. Кто спорит: не для меня, так не для меня. Я кто? Так, бретёр, шалопай, памфлет… Но шампанского выпили. Паштетом закусили. У неё, известное дело, всё как в «Пале Рояле» – чисто, аккуратно, ни крошечки на стол не уронила. А у меня, господа, признаюсь, всегда, как что подобное случается, одна мысль вертится. Как бы эту ледяную богиню поиметь. Ведь ко всякому замку свой ключик подбирается, верно, князь?

– Есть такие замки, к которым вообще ключей не существует, – веско заметил иностранец, – они для того и созданы, чтобы биться о них головой. Или взрывать. Но тут важно не начать с себя.

– Так вот, – продолжал рассказ капитан, в воодушевлении встав и бросив карты – вышла дамочка эта, ну по своим там делам, а открыточку с картинкой возьми да и на пол урони!

– Поднял, ясное дело, да на стол прямо рядом с горячей лампой и положил. Смотрю – а на ней значки какие-то проступать стали. Этак, стало быть, проступают, проступают…– тут рассказчик уподобился одному из знаменитых Перовских охотников, – И всё не по-нашему! Японский ероглиф! Ну, думаю, сударыня, всё с вами ясно. Заглянул, грешным делом, в её саквояж, а там в конфетной обёртке колбаски из золотых червонцев! Всё на место уложил. Жду как ни в чём ни бывало. А открыточку специально убирать и не стал. Заходит. Как на открытку глянула – сразу всё поняла!

–Давай, говорит, мы с тобой ночь проведём, только ты меня не выдавай!

А глаза как огнём загорелись. Поцелуй с губок так и летит!

– Ну, а ты что? – разгорячившись, спросил князь.

– Ну, а что я? Любовь любовью, а служба службой. Чтоб я, штабной офицер, ради бабы изменником стал? Против Бога и присяги? Приказал охранникам за купе присмотреть, пошёл в контрразведку да и доложил всё как есть по форме. Ясное дело, и Его Превосходительству доложили. Зашли в купе ребята из контрразведки. Тут уж я сам не присутствовал, но говорят, нашли у неё чертежи морских мин зашифрованные, какую-то секретную переписку, инструкции японские…Без малого три часа допрашивали. Наконец, выходит из купе Его Превосходительство, красный, прости господи, как свёкла, и начальник контрразведки полковник Мансуров. И говорит Его Превосходительство:

– Ты, голубчик в деле толк знаешь, стало быть, лучше тебя никто не справится. Вот тебе, говорит, приказ. Сейчас эту кралю в особое помещение препроводят, ещё раз обыщут окончательно. А завтра поутру надобно её раздеть и на ближайшей станции повесить. На фонаре, ближе к перрону. И надпись на ней осветить: шпионка. Действуй под мою ответственность, а с Хабаровском я всё улажу.

– Прям совсем голую? – спросил ошеломленный князь.

– Ну, нет, всё в рамочках, господа, вы что?… В ночной сорочке, как положено. Вот поезд остановился, заводят её снова в купе. И что самое поразительное, господа. В лице, в движениях – хоть бы что! И глаза опять холодные-холодные, ни слезинки! А на меня, вроде как на козявку какую, и не глядит даже.

– Так и так, говорю, согласно приказу….ну, и вообще, положено вам раздеться, поскольку я вас сейчас вешать буду за шпионаж в пользу враждебного государства в военное время.

Не спорит, ничего не говорит, не жалуется. Не просит. А, только так вот одним пальчиком – эть! – и уже почти голая! Только с сапожками меховыми повозиться пришлось. А тут с утречка снежок первый выпал. Вот идёт она в одной сорочке, соски по стойке смирно стоят, и только следы от босых ног, небольшие такие на первом снегу оставляет.

– А дальше? – зачарованным голосом спросил Евдокимов, от волнения то и дело поправляя фуражку.

– А дальше всё как обычно, господа, ничего особенного.

– Момент истины, – как-то странно ухмыльнулся ковбой.

– Три ящика, петля, дощечка на грудь… – продолжал Половицын, – шею не буду описывать, господа, это выше моих сил…Забралась, стоит как на постаменте, холода будто совсем не чувствует. Вот, неужели думаю, женщина есть существо непостижимое, и нет для неё никакой разницы, что Родину продавать японцу за колбаски золотые, что с мужиком в постели кувыркаться, что язык чесать под шампанское, что в петле стоять? Нет, вижу, трясётся, всё же, сука! Глотает то и дело, руки дрожат… и едва заметно пальчиками ног по ящику так и перебирает. И ещё, господа, тонкая штука! Будто в самый последний момент распаяла вся её холодность. И кажется, тепло какое от неё пошло, правда, господа, не фантазии! Будто обнять хочет.

– Не будет ли, говорю, напоследок, каких желаний, пожеланий? Может, по шампанскому ещё разок? Или водки стопку? Или письмишко кому написать-доставить?

– А она…. Вот не ожидал!.... Пошёл ты, говорит, на х..ю я тебя вертела… пёс е…ный, и дальше, доложу я вам, такие матюки заковыристые, что мне и от пьяной матросни слышать не доводилось!

Ну что ж, моё дело служивое. Подтянул верёвку, чтоб пяточки вверх подняла. А пяточки так кремом из Парижа и пахнут!

– О, это уже профессиональные секреты пошли. Но вам скажу. Чем мягче падение с опоры, тем дольше в петле плясать будет. Ну, пощекотал ей пяточку на прощание, да и саданул по ящикам согласно приказу. Ох, и сплясала же у меня гопака эта краля! А то нашпионила и ещё слова всякие говорит! В следующий раз подумает, прежде чем офицера оскорблять! Все захмыкали.

– Ты полагаешь, у неё будет следующий раз? – ехидно спросил Евдокимов.

– Кто знать, кто знать! – тихонько заметил ковбой.

– Я знаю, господа, что вы подумали, – глубокомысленно изрёк Половицын, – в штабе за мной ходит прозвище «палач».

– Да, полно, Виктор, что ты ей богу, – примирительно заговорил Евдокимов.

– Нет, господа, всё верно! Палач – он и есть натуральный палач. А как вздёрнуть кого, так никто ручки марать не желает! Так вот, что я вам скажу, господа, – последние слова Половицын растянул, тем самым придав им особую значительность, – не стоит Русь без палача! Палача народ требует! Палач и народ – это, это… – капитан запнулся, не находя слов. – Вы думаете, народ Бога боится? Думаете, царя боится? Не-ет! Он вот этих рук боится! – Половицин поднёс растопыренные пальцы к своим безумно блестящим глазам, – а почему боится? Потому что хочет бояться! Не может не бояться! Ибо в этих руках ключ от рая! Но войти туда только вместе возможно. Кто жертва – тот навсегда, а я так, заглянуть. Но меня, господа уже и это вот как держит! Капитан схватился за ворот гимнастёрки, едва не задушив сам себя.

– Давайте, мистер Половицын, об этом потом поговорим особо, – предложил ковбой, – Этот тем чертовски глубок!

– И то верно, – перевёл дух капитан, – а вы добрый приятель, господин Клоун.

– Капитан Половицын! – раздался в коридоре голос генеральского адъютанта.

С профессиональной быстротой заправив гимнастёрку, застегнув на ней все пуговицы и накинув сверху мундир, капитан выскочил в коридор.

– Там для вас небольшая работёнка наметилась.

– Красную диверсантку повесить на станции по приказу поручика Белюшина.

– Вот и висючку новую подкинули, – объявил Половицын своим друзьям, вернувшись в купе и окончательно приводя себя в порядок.

– Ну вот, а вы говорите, что и в любви не везёт, – Евдокимов забрался на верхнюю полку и взял гитару.

– Евдокимов, не ёрничайте. Надеюсь, вы меня дождётесь, ставки записаны.

– Слушай! – заговорщически зашептал князь Евдокимову, – обед заказать надо!

– Да, уж давно пора! – поддержал тот, – вы что скажете, уважаемый… г-н Клоуэн?

– Клоуни, – стоически поправил ковбой, – имею сказать, что сегодня угощаю всех!

– О! Вот это флеш-стрит! – восхитился Евдокимов.

– Слушай, я что хотел сказать… продолжал князь, – у нашего друга Виктора после этих дел просыпается африканский аппетит. Но первым делом, первым делом…. Эй, кто там! – крикнул князь в коридор.

– К вашим услугам! – с готовностью отозвался будто из-под земли выросший официант.

– Значит, так... полтораста и одну хинкалину острый-острый как кинжал! С перцем! – сюда, – показал он на опустевшее место Половицина.

– Теперь на всех. Люля неси, кебаб неси, шашлык на углях, коньяк, вино кахетинское красное, только не пересушенное…

– Неси и ркацетели, – подумав согласился князь.

– Ркацителли – это итальянец? – живо спросил ковбой.

– Итальянец, итальянец, – охотно подтвердил официант.

– Наверняка масон или мафиози… и, готов спорить, имеет отношение к авиационным двигателям. – Заключил американец.

– Закусок, закусок побольше наших грузинских, – не унимался князь, – рахат неси, лукум неси, лаваш неси, чтоб тонкий как гербовый бумага, всё неси, почтенный!

Поднявшись на перрон, Верка первым делом в ближайшей луже сполоснула ноги от угольной пыли. Конвоиры не мешали. Только сейчас до неё стало доходить, что в её жизни это последние минуты.

А ведь ещё вчера наслаждалась в Москве тёплым солнечным днём. Вечером заходила в мастерскую художника. Помнилось, как не хотелось ей снимать высокие и тяжёлые сапоги, чтобы забраться на диван позировать для портрета. Художник, молодой парень с умным, сосредоточенным и немного грустным взглядом, почему-то даже не пытался ни раздеть её догола, ни вообще как-то перевести общение в эротическое русло. Такое было впервые, и Верка не знала, то ли ей расслабиться и перестать ждать подвоха, то ли обидеться. Зато художника искренне восхитили волосы у нее под мышками. Она не пересказала бы и половины всего того, что он о них наговорил. Запомнился только разговор о фильме «Андалузский пёс». Но слушать было необычно и очень-очень приятно.

Когда художник единственный раз попытался её обнять, она его оттолкнула. И, кажется, зря. Другой бы не обратил внимания или сделал бы вид, что шутит. Но этот обиделся, и всерьёз. Ведь он сразу и честно ей сказал, что презирает условности и людей, которые не могут без них, а она не могла это понять. И вообще не умела жить не по условностям. Портрет не клеился. А вопросы вроде «Ну, расскажи ещё что-нибудь интересненькое» художника явно раздражали. В конце концов он отмахнулся от неё, сказав, что не может одновременно писать и болтать. Она почувствовала, что парень, едва не ставший её другом, теряет к ней интерес. Провожая её к метро, он всю дорогу молчал, и когда они прощались, стало понятно, что он больше не позвонит.

– Теперь-то уж точно не позвонит, – с тоской думала Верка, идя в сопровождении конвоиров по нагретым за день камням перрона.

У самого перрона, словно заглядывая в окна проезжающих поездов, стояли в ряд высокие фонарные столбы. Возле одного топтались две беременные девицы в изодранных ночных сорочках. Одной было лет девятнадцать. Её веснушчатое деревенское лицо было довольно красивым, русые волосы толстой косой уложены на затылке, и всё лицо будто светилось изнутри. Вторая, лет двадцати, огненно рыжая, кучерявая с небрежно подстриженными вихрами и васильковыми глазами, казалась самим воплощением деревни. Угрюмо глядя исподлобья, босой ногой она перекатывала камешек. То же делала и её подруга. Они о чём-то тихо переговаривались. Руки у обеих были связаны за спиной. Первая должна была родить примерно месяца через полтора-два, вторая – уже вот-вот.

Верку конвоиры поставили рядом и занялись своими делами: стали кого-то звать, окликать, сверять какие-то бумаги.

– Слушайте, а вы чего тут? – оторопело спросила Верка у девиц.

– Чо да чо, утюгом по м…е не горячо, – ухмыльнулась рыжая широким ртом, – вешать будут. И всего делов-то. Х..як – и язычок до пупа, фифочка городская.

– Ты, это… слышь, не кисни. Это быстро! И почём зря не брыкайся. Самой же хуже будет, – участливо добавила другая.

Верку потрясло не столь само содержание совета, сколько то, с каким спокойно-уверенным видом он давался. Будто опытную девицу вешали каждый день.

Подошли несколько солдат, покрутили Верку туда-сюда, внимательно осмотрев, не осталось ли на ней чего-нибудь ценного. Заглянули даже в дыры на тельняшке, отчего девушка невольно покраснела, смутившись голой груди и волосатых подмышек. Ничего не найдя, солдаты потеряли к Верке интерес. Мысль о том, что её могут изнасиловать, почему-то не приходила. Не пришла она и солдатам. На груди у Верки появилась дощечка с надписью Я красная бандитка Верка. Такие же таблички украсили сорочки обречённых на казнь девиц. Только первая оказалась «комсомольским агитатором», а вторая – просто «саботажницей». Из табличек Верка также узнала, что первую девицу зовут Марина Мордачёнкова, а вторую, рыжую – Глашка. Просто Глашка, без фамилии.

Веркино сердце продолжало бешено колотиться. Неужели вот так просто: раз – и всё? Неужели здесь нет никакого пульта или хотя бы кнопки, чтобы всё это остановить, выключить, убрать?

– А? Что? – Верка вытаращила на солдата огромные перепуганные глаза.

– Ошалела от страха. Не обделалась бы раньше времени.

– Так. Все вон, все вон! Не слыхали, что ли? Все вон, сказано! – Половицын появился неожиданно как из-под земли. Прыщёв и Жмыхайлов со мной. Остальные вон!

Через несколько секунд рядом с тройкой осуждённых остались только маэстро Половицын и двое его страшновато-угрюмых подручных.

– Ты,… да, ты. Иди сюда. – Капитан ткнул в Маринкину грудь.

Верка поймала себя на мысли, что в этот момент девице явно не хватает семечек.

– Вашебродь, не по-божески это – брюхатых вешать. Грех! – вступился за казнимых какой-то проходивший мимо мужичёк с набитым баулом.

– Грех, говоришь? Грех всегда в церкве отмолить можно, – не задумываясь, парировал капитан, – на то она и стоит, церковь божья, верно? В доблестной Добровольческой Армии безвинно не казнят, а грехи я на свою душу беру. Мне уж давно терять нечего. Словом, на войне как на войне. Понял, дядька?

Многократно отработанным движением Прыщёв закинул верёвку на фонарь.

– Ну чего стоим как на именинах? – Половицын обратился к Маринке, – видишь стремянку, давай наверх, живо!

– Да? – тихонько, с обречённым видом спросила она, растеряно моргая карими глазами – а точно, да? Может, там бумага какая вышла? Чтоб не вешать, а?

– Давай-давай! – похлопывая Марину по заднице, без лишней, впрочем, фривольности, капитан подсадил её на стремянку.

Жмыхайлов с другой стороны стремянки поднялся на самый верх и там накинул казнимой на шею петлю.

– Ты помолись пока, – посоветовал капитан, – крестик-то носишь, или как?

– Носила. А в комячейке отобрали. Говорят, для девушки новой эры предрассудки недопустимы, – чуть обиженным голосом объяснила Маринка.

– На нет и божьего суда нет, – Ухмыльнулся щербатым ртом Жмыхайлов.

А Прыщёв, придерживая второй конец верёвки и сапогом его прижимая к земле, опять же давно отработанным движением несильно подтянул верёвку. Маринкины стопы на верхней площадке стремянки вытянулись вверх.

– Ну-с, не будем тянуть резину за хвост, – объявил Половицин и, легонько пощекотав задранную вверх грязную Маринкину пятку, одним ловким движением схлопнул стремянку. Крепкое деревенское тело довольно долго боролось с удавкой. Но вот оно дёрнулось последний раз и безвольно повисло, слегка расставив ноги. Как ни странно, Верка всё осознавала с предательской ясностью: всё отпечатывалось в сознании до малейших деталей. Уже не хотелось, ни плакать, ни кричать, ни сопротивляться. Ушло даже ощущение нелепости и невозможности происходящего. Девушка подняла голову к тёплому медленно гаснущему небу. Кончался день. Кончалась жизнь.

– Теперь ты, – Половицын указал Глашке на следующий фонарь.

Та сплюнула, ухмыльнулась и гордой, насколько получилось, походкой, направилась к стремянке.

– Вашбродь, а, вашбродь? Отпустил бы, а? А то страсть как неохота на ентом фонаре вокзальных ворон по ночам пугать. Опять же, рожать скоро. А здесь народ ходит, сраму не оберёшься. А, вашбродь? Может, правда придумаем чего?

– Думать будешь ты? Или мне доверишь? Ты думать-то умеешь, чудо рыжее? Давай на стремянку без разговоров.

Глашка вздохнула, ещё раз сплюнула и послушно полезла наверх. Подручные Половицина своё дело знали: не прошло и пары минут, как её крупные, растоптанные дубовые подошвы с растопыренными в предсмертной судороге пальцами задёргались в воздухе.

Подручные подтянули повешенную и второй конец верёвки закрепили внизу.

– Тут прямо напротив вагон, где едут сопровождающие Его Превосходительство, дамы. Если до отхода поезда в окошко выглянут, шум поднимут: да как же так, да что это за изуверство, да кто позволил, да когда это кончится! Ничего, пусть пошумят. И то интереснее, чем генералу друг про друга сплетни врать.

Тем временем, Верка, глядя как заворожённая на болтающуюся в петле Глашку с искривлённым полуоткрытым ртом и разметавшимися по лицу рыжими лохмами, шла, пятясь, к третьему фонарю. Эти последние минуты почему-то ей не показались ни особо торжественными, ни даже драматичными. Всё было так обыденно, почти весело, с куражом! Вспомнились слова старого институтского преподавателя: «с каждым, в конце концов, случается то, что должно случиться, если он, конечно, этого заслуживает. А с ничтожеством в любой момент может случиться всё, что угодно, и потому жизнь его управляется случайностью». Всё, что случилось с Веркой за последнее время, трудно было назвать иначе как нагромождением невероятных, нелепых случайностей. Но, может, это неспроста, и во всём этом есть некая непостижимая закономерность?

Поднимаясь в сопровождении Жмыхайлова по пыльной стремянке, Верка уже почти не боялась, хотя ноги всё же предательски подкашивались. Петля оказалась жёсткой, тяжёлой и колючей. Ощущение верёвки на шее не успело толком её охватить, как петля подскочила вверх, подхватив Верку под челюсть. Её босые пятки поднялись вверх, а пальцы уже с трудом находили опору. Чья-то рука мягко, почти нежно провела по её уже шершавой подошве от пальцев к пятке, и опора провалилась вниз. Петля как-то случайно съехала на подбородок, и агония пойманной на путях красной бандитки длилась очень долго.

Половицын долго стоял рядом, не отрывая глаз от смертельной пляски. Его трясло, и он сам не смог бы объяснить ни неизъяснимую притягательность танца смерти, ни что и почему с ним происходит.

Наконец, он ушёл, судорожно поправляя пробор. Ушли и подручные, унося с собой стремянку. А Верка продолжала подёргиваться и извиваться в петле, задевая ногами прохладный ствол фонаря и даже безотчётно пытаясь зацепиться за него ногами.

Войдя в вагон, Половицын первым делом долго и тщательно умывался, раз за разом окатывая лицо пригоршнями холодной воды. Наконец он вернулся к друзьям в купе.

Князь молча ему указал на заранее приготовленное подношение. Испустив какой-то нечеловеческий рык, капитан залпом опрокинул объёмистую рюмку с водкой, затем вилкой как шпагой пронзил хинкалину и одним махом её отправил в рот.

– Нет, господа, – наконец, выговорил он, – наш русский солёный огурец, несомненно, одно из величайших изобретений человечества. Но это!...

– А вот скажите, мистер Клоун, – обратился Евдокимов к американцу, – что значит на вашем языке «селп ёхелф»?

– Ну, например, когда кто-нибудь тонет и кричит из воды «help!», что означает «помогите»! А с берега ему: help yourself!, что означает «помогай себе сам»! Вот так…

– Нравится мне ваш язык! – уверенно заявил Половицын.

– Обед, обед! Кавказский обед! – объявил князь.

– А согласитесь, мсье Половицын, сейчас вы испытали нечто большее, чем любовь, – как-то странно подмигнул ему ковбой.

Капитан почти не мог говорить: только кивал.

– Обратного аппетита, господа, – американец поднялся с места – мне неожиданно назначена аудиенция у Его Превосходительства.

Пыхтя и отдуваясь, поезд, будто нехотя, тронулся.

– Ну, вот, Евгений Борисыч, – скоро, с Божьей помощью, пребудем в Рязань. – Обратился генерал к адъютанту.

– Так точно, Ваше превосходительство. Все проверки на путях завершены.

– А что там за окном мелькает? – подойдя к окну, генерал слегка отодвинул штору и осторожно выглянул в окно.

Прямо на него смотрело искажённое смертной мукой Веркино лицо с синим вывалившимся языком и широко раскрытыми глазами. Если бы не двойное вагонное стекло, можно было бы коснуться его рукой.

– Там, Ваше превосходительство, ещё две на соседних фонарях болтаются.

– Да-да, вижу. Кстати, кто позволил вешать беременных?

В бледном мелькающем свете фонарей повешенные походили на привидений.

– Знавал я у генерала Слащёва заплечных дел мастера. Из казаков, хорунжий… Запамятовал фамилию. Так он насупротив нашего капитана агнец божий. Наш – так просто художник! Станиславский и Немирович в одном лице!

– И, смею заметить, Ваше превосходительство, офицер толковый.

– Ну, раз так, подумаем о представлении к награде. Вот с делами рязанскими разберёмся… Видите, Евгений Борисыч, сколько бумаг накопилось? И ни одна собака, кроме меня, ими не займётся! Прикажите, голубчик, чаю покрепче.

– Слушаюсь! Ещё один вопрос, Ваше превосходительство.

– Там представитель иностранной державы. Утверждает, что вы ему назначили аудиенцию.

– В самом деле? Хм… ну, зовите-зовите. С этими господами нынче надо поделикатнее.

Генерал решительно не помнил, чтобы кому-то назначал аудиенцию, но рыться в кладовых памяти сейчас было недосуг. Посетитель вошел и представился. Имя и внешность ковбоя генералу были совершенно не знакомы, потому он всё же спросил напрямую:

– Вы уверены, милостивый государь, что я назначал вам встречу? И именно здесь?

– О, несомненно, г-н генерал! Поверьте, я не тот джентльмен, который приходит без приглашения, – и заморский гость одарил генерала ослепительной улыбкой.

При этих словах Шмаков почему-то ощутил, как по спине пробежал холодок.

– В ваших бумагах сказано, что вы мистер Клун Клоуни, глава компании «Ментал электрик», соучредитель Королевской Академии Голливуда и секретарь мирового правительства США.

– О да, да! Совершенно верно! Но этот рол не играет никакого значения.

Взгляд иностранца скользнул по изящной бутылочке коньяка на столе у генерала.

– Никогда бы не подумал, что прославленный русский генерал пьёт коньяк из ресторана «Максим»!

Неуловимым движением фокусника гость извлёк из походного саквояжа бутылку красного вина и протянул её генералу.

– О, я не пью красного вина в такое вре…Что? Бургундское 1634 года?! Не может быть! Должно быть, подделка. И ни одной современной отметки.

– А we попробуйте. Не сочтите с полным основанием за бесцеремонность, однако прикажите адъютанту принести наиболее достойную закуску, которую можно найти в этом поезде, и мы с вами отдадим должное тому, что уже ушло в небытие.

При том, что предложение иностранца действительно было если не бесцеремонным, то по меньшей мере экстравагантным, генерал почему-то сделал именно то, что гость посоветовал.

– О, здесь на пробке гербовая печать Двора Людовика XIII! Нет, рука не поднимется это открыть! И не просите!

– What a ball shit! – гость проделал непонятные и неуловимо быстрые операции пальцами, шепча при этом что-то себе под нос.

Пробка вылетела, и вокруг разлился столь дивный аромат, что в нём стыдливо растворились всякие мысли о подделке.

– Вино эпохи Ришелье на аукционе стоит безумных денег! Неужели Антанта? Или ваша компания… Да и не похоже, чтобы бутылка пролежала почти триста лет в каком-то погребе.

– Вы правы, Ваше превосходительство. Она там и не лежала. В ином случае вам бы предложили кислое сгустившееся пойло. И никакая Антанта, даже с помощью танков, не возродит вино трёхсотлетней давности! …Я не представляю Антанту, – веско сказал гость, – я представляю самого себя. И представляю достаточно хорошо!

На пару мгновений лицо иностранца преобразилось: в середине огромных жёлтых глаз заплясали ярко-зелёные зрачки-крыжовины. Из безобразно растянувшегося рта с острыми и хищными клыками высунулся длинный раздвоенный змеиный язык и, едва не коснувшись носа Шмакова, описал в воздухе замысловатую фигуру и вновь скрылся. Генерал в ужасе отшатнулся, спрятав лицо за лампой.

– Вы знаете…, электрическое освещение подчас порождает такие оптические обманы…

– Уверяю вас, это не так. Натура никогда нас не обманывает; она всегда честно показывает знаки того, что существует. А обманы строит наш самонадеянный разум, стремящийся заставить натуру вести себя так, как ему угодно. И за это натура мстит, поражая слепотой. …Итак, за победу доблестной Добровольческой Армии.

Бокал божественного напитка немного успокоил генерала.

– Кстати, о победе… – заговорил он, – коль скоро уж такой, с позволенья сказать, человек, почтил меня своим визитом то сделайте милость, хоть намекните.

– Дорогой г-н генерал! Ваше превосходительство! Я знал, что рано или поздно Вы непременно начнёте задавать вопросы.

– О, люблю военных с чувством юмора! Им просто нельзя отказать!

Что ж, для начала позвольте кое-что объяснить. Ответы на вопросы о будущем лежат на поверхности настоящего. Их никто специально не скрывает и не шифрует. Их просто не видят или не считают чем-то существенным.

– Во-первых, оттого, что ищут исключительно в прошлом, где их нет и быть не может. Во-вторых, что есть продолжение «во-первых»: люди не представляют, насколько меняется мир. Им кажется, что всё самое главное непременно останется на своих местах. А главное – это то, что они сами решили считать главным. Когда же, наконец, замечают, что это не так, обижаются на того, кто всё это устроил. В самом деле, куда он смотрит! – визитёр двусмысленно заулыбался.

Едем дальше. Мир, вопреки обыденному взгляду, устроен так, что каждая развилка событий имеет множество вариантов. Не стану вас утомлять объяснением, почему он устроен именно так. Да и вряд ли это можно толком объяснить. Но воплощается в действительности лишь одна линия времени, один вариант, одна версия, один вектор, один рукав. Уж, не знаю, какое слово лучше подходит к привычному вам языку.

– Несказанно рад! Так вот… этот самый вектор, он же рукав и прочая – единственный, что считается столь же очевидным, как необратимость стрелы времени. Интрига однако в том, что это не так! – последние слова визитёр произнёс заговорщическим тоном.

– Я понимаю, всё это кажется вам пустой и никчёмной философией, не имеющей никакого отношения к театру военных действий. Не буду вас разубеждать. Но драма в том, что в векторе, который «заведует» временем в нашем мире, вы проиграли!

– Что? – Вы, милостивый государь, отдаёте ли себе отчёт…

– Увы, увы, увы!– скорбно кивнул визитёр, – Красные, не выиграв толком ни одного сражения, в конечном счёте вас додавили. Последним оплотом был Крым. Там держался Врангель.

– Не сокрушайтесь так. Он остался жив. Эмигрировал и даже пытался бороться. Но…

Шмаков в возбуждении заходил взад-вперёд по генеральскому купе.

– Так, стало быть... Выходит, всё напрасно?! Все жертвы?! И эти повешенные беременные девки?! Конец Великой России? Все наши радения… это… это, стало быть, псу под хвост! А вы не можете ошибаться?

– Как говорят у вас в Одессе, «или вы имеете сомневаться в нашей компетенции»?

– О, нет! К несчастью… Значит, что же? Паковать чемоданы? Удирать в Париж?

– Тут вы и без моих наставлений обойдётесь. Однако поскольку вы на свой собственный страх соизволили заглянуть туда, куда смертному заглядывать не положено, мои советы будут очень трудны для исполнения. И ещё… Я не сказал самого главного. В мои скромные возможности входит, до некоторой, разумеется, степени, изменение направления времени. Как будто между рукавами проделываются ходы. Скажем так: их вариант сам по себе, а наш – идёт своим путём. Пока не залезем в проем между рукавами, мы просто друг друга не видим: каждый живёт в своём времени. Так вот, в том пространственно-временном… м-м-м… ответвлении, в котором мы с вами имеем честь пребывать, у вас гораздо лучшие шансы. К примеру, офицеров на германском фронте уцелело значительно больше. А вот в «их» истории Белая Армия Рязань не брала. И на южном фронте дела у вас теперь куда веселее, чем…

– Напрасно ёрничаете, г-н генерал, да и с обращениями рекомендую поосторожнее. А то ведь привратники могут истолковать превратно….

– Ах, да! Действительно, забылся. И всё же вопрос: сможем ли мы победить большевиков? И, если сможем, то что для этого надо сделать?

– О, вот вопрос в самую точку! Но, боюсь, прямого и недвусмысленного ответ вы просто не в силах будете понять в силу причин, на которые я указывал в начале разговора. М-м-м…

– И всё же? – генерал нервно теребил седую бородку, силясь выглядеть спокойным.

– Как заметил Гегель, закономерность всегда опосредуется случайностью. Случайное всегда на виду, а закономерность скрыта. Чтобы произошло некое событие, которое людям представляется важным, должно сойтись множество случайностей. Случайности же зависят от поведения конкретных людей в конкретных обстоятельствах. Если критическое количество людей ведёт себя определённым образом, событие происходит, если иначе – нет. Вот я, ваш покорный слуга, шныряя между рукавами миров, устанавливаю между ними, с позволенья сказать, крысиные ходы. В результате некоторые люди в критически значимых ситуациях, которые им самим вовсе могут таковыми не казаться, ведут себя несколько иначе, или вовсе исчезают из той реальности и выныривают, к примеру, в нашей с вами. Презанятное, доложу вам, занятие – играть случайностями. Здесь чуть-чуть, там чуть-чуть – и, глядишь, у тебя на руках уже не слабенькое каре, а солидный флеш-рояль! Или снаряд, который вроде как случайно угодил в дом, где столь же случайно находился генерал Корнилов, летит в совершенно ином и, кстати, менее случайном направлении, и Лавр Георгиевич остаётся жив. О, я вижу, вы совсем извелись.

Первый ответ заключается в самом вашем вопросе. Вы спрашиваете, как вам победить большевиков. Так воюйте именно с большевиками и ни с кем кроме них! Перестаньте воевать со всеми подряд! Не тратьте сил. Мало ли кому не нравятся ваши вавилонские грёзы о средневековом величии? Заключайте любые союзы с кем угодно! С Махно, с Петлюрой, с дашнаками, с турками, с любым голопузым атаманом, но только против большевиков. Не комбинируйте, не усложняйте! Любые капризы и позы – только после победы. И никаких переговоров с большевиками – обманут! Ни грана доверия, никаких уступок! Нет таких договоров, которые большевики бы не нарушили. Не верьте им ни в чём и не давайте ни ноготка. Это я вам говорю!

Пока я говорил о самом простом. Далее. Белая Армия наносит удары растопыренными пальцами. Вы разобщены, и большевики этим пользуются. Сейчас у вас есть немного времени. И самое главное – благодаря не в малой степени вашему, г-н генерал, стратегическому таланту, вы перехватили инициативу. Соберите кулак и ударьте. Прекратите бодаться и решать, кто главный. Разберётесь после победы. Растормошите Колчака, пусть поднажмёт.

Далее. Знаете, в чём ваше главное и роковое отличие от большевиков? Вы военные, а они политики. И политики подлейшие. Это опять же я вам говорю! Бросьте штабную возню, начните срочно писать политическую программу. Это не заменит вам политического мышления, но на время хотя бы создаст иллюзию. И одновременно начинайте писать Конституцию. Конституцию Шмакова! Основу возьмите у кого хотите, хоть у кадетов, и идите на любые компромиссы. Но советую придерживаться принципа конституционной монархии. Не потому, что он так уж прекрасен, а потому, что вызовет возражения у меньшего числа относительно приличных людей и здесь, и в мире. Кстати, не надейтесь особо на Антанту. Никто здесь за ваши интересы всерьёз воевать не будет. А вот поживиться не прочь. И вообще, бросьте рыцарство. Это до добра не доведёт.

И совсем уж мелочь. Поласковей с крестьянами. Здесь покер сорвёт тот, кто привлечёт на свою сторону мужика. Большевики дурят ему голову коммунизмом, а вы предложите ему землю. Что, не нравится? Помещик обидится? И прочая и прочая? Ничего, после красного террора всё проглотят! Для победы такая мелочь ничто по сравнению с тем, что вы потеряете в случае поражения.

Кстати, о рыцарстве…. Знаете, Россию в любом случае придётся чистить. И от этого не увильнуть. А чистить будете либо вы большевиков с их приспешниками, либо большевики от всех тех, за кого вы воюете. Обратите внимание на разницу.

Есть, разумеется, ещё много всяких деталей, важных и не очень. Но, сами понимаете, всего не охватишь.

Надеюсь, вы не станете настаивать, чтобы я изложил вам подробно картину вашего поражения и всех его последствий?

– Нет, нет, разумеется… – генерал закрыл руками лицо.

– Ещё раз о самом главном: никакое количество солдат или танков названные задач не решит. Более того, создадут иллюзию преимущества, каковое слон имеет в муравейнике.

Ну-с, однако, я у вас засиделся. Да и сказал, пожалуй, больше, чем следовало. Хотя, как вы догадываетесь, это не всё, а лишь то, что, дорогой г-н генерал, не в обиду вам будет сказано, доступно вашему пониманию. Был смертельно рад нашей встрече. Оставляю вас с хорошим вином и с ещё более прекрасными мыслями. Хотите добрый совет напоследок? Плюньте на Антанту и проведите ночь в компании Бургундского и какой-нибудь приятной женщины. Гость набросил свою великолепную шляпу.

– Так завёлся кролик в шляпе или нет? – лукаво улыбнулся он, – во всяком случае, ему кажется, что он там есть. Просто вылезать не хочет. Душевно рад с вами попрощаться! Всегда Ваш, Клун Клоуни.

Когда визитёр вышел, Шмаков расстегнул верхнюю пуговицу мундира и приоткрыл окно. В генеральское купе ворвались стук колёс и порывы ветра.

– Интересно, почему он пришёл именно ко мне? – спросил себя Шмаков, немного осмыслив услышанное, – почему не к Деникину? Ведь он выше по званию, и возможностей у него больше? Почему не к Колчаку?

Ответ был прост: они бы его не услышали и не поняли. А вот он, Шмаков, мог услышать и, кажется, услышал. Но понял ли? «Понимаю, значит, делаю. Коли не делаю, стало быть, не понимаю!» – так его учили в детстве. Хм… Не к Шкуро же, в самом деле ему было идти, – продолжал размышлять генерал. Разве что к Юденичу. Умница Юденич мог бы и понять. Но кто теперь Юденич? Почти никто, все силы растратил. А я кое-что, пожалуй, могу! Стоп! Но почему именно к нам? Почему не к Ленину, не к Троцкому, Каменеву или, на крайний случай, к этому людоеду Дзержинскому? Почему он взялся помогать именно нам?

– А, потому, что те и так делают всё, что мне надо! – простучал ответ в грохоте колёс, – а вас, чистоплюев, учить надо!

– Что? Вы здесь? – генерал лихорадочно обвёл глазами вокруг. Кроме него в купе никого не было, и только початая бутыль Бургундского напоминала о странном визитёре.

– Срочно телеграфируйте Антон Иванычу и Колчаку: я намерен в самое ближайшее время собрать стратегическое совещание. Тема с положением на фронте не связана. Без деталей. И ещё… всем Великим князьям тоже. Позднее дам полный список. Подумайте о возможности присутствии генерала Краснова.

Теперь о завтрашнем праздновании. Я хочу, чтобы первыми вслед за мной в город вступили рязанские[1] полки. Они это заслужили. Пока всё.

– Вот и нет больше Верунчика! – с искренним сожалением объявила Юля.

– Как думаешь, что сейчас в Веркой? – со слабой надеждой спросила Олеся Александру.

– Да, уж точно ничего хорошего! Вариант первый: расстреляна, вариант второй и наиболее вероятный – повешена. Вариант третий: ей удалось временно задурить им голову, и её отправили на допрос в контрразведку, что всего лишь оттягивает первый либо второй варианты.

– Жесть! – вынесла свой скупой вердикт Анджела.

– Самое хреновое, что никто нас отсюда не вытащит. Уже ясно…– вздохнула Александра, – кинули как лохушек!

– Слушай, Шурк, а не могла она убежать? – продолжала спрашивать Юлька.

– Это называется «плохое советское кино». Забудь, – отрезала Таньча, – неуловимые, блин, мстители!

– Итак, всем понятно, чем заканчивается неподчинение приказу? – грозно спросила Шурка.

– Шур, ты будто на самом деле в армии служила! – удивлённо глянула на неё Юля.

– Тебя это, между прочим, в первую очередь, касается. Кто туда-сюда дёргался? Ладно, амазонки-голодранки. Надо из леса выбираться.

– А прочёсывать не будут? – с опаской спросила Татьяна.

– Надеюсь, что нет. А хоть бы и да. Что ещё делать? Вот смотрите на плане: огибаем железку, выходим из леса примерно здесь. С юга попадаем на главную дорогу и по ней входим в город.

– А если проверки, облавы? – продолжала спрашивать Татьяна.

– Значит, можешь считать себя уже повешенной. Всего не предусмотришь. Придётся импровизировать. Ещё вопросы…

После потери Верки судьба вновь соблаговолила одарить отряд своей улыбкой. Хоть и не самой широкой. К позднему вечеру они, в лесу никого не встретив, вышли на главную дорогу. По ней в город возвращались те, кто бежал от большевистского террора. Таких было немало. На экстравагантный облик девиц мало кто обращал внимание. Рязанцам было не до этого. Да и разглядеть их в темноте и довольно плотном людском потоке было непросто.

Какой-то прилично одетый горожанин, хозяин нескольких гружёных всякой всячиной подвод, любезно пригласил их присесть на одну из них и подкрепиться баранками. Второй раз приглашать не пришлось. Нашлось и что-то вроде длинной рубахи для Татьяны.

Если бы начальство вздумало проверять у въезжающих документы, улыбка Фортуны сменилась бы совершенно другим выражением. Но по политическим мотивам решено было не проявлять недоверия к бежавшим от большевиков.

До города девушки добрались уже к ночи. Это было на руку – следовало, как сказала Александра, «меньше светиться». Однако для обсуждения дальнейших действий они выбрали место, где их не только не увидят, но и не услышат.

– Вот адресок, – начала Шурка, – на фирме дали. Сказали, если что не так в городе – сюда. Вот…Инженерная 11. Квартира 9.

– А на хате чего? Хавчик, бухач? – с надеждой спросила Анджелка.

– Есть другие варианты? – устало спросила Шурка.

– В том-то и дело, что нету! – ответила за Юлю Таньча, наподдавая ногой мятую афишу.

– Значит, так. Дуйте дружно туда, только всем табором по улицам не ходите. Слишком заметно, даже сейчас. Встречаемся завтра в семь утра на этом месте. У тумбы с афишами. Старшей назначаю Олесю.

– А ты? – глянув прямо в Шуркины глаза, спросила Юля.

Идя по ночной Рязани, Александра была опьянена совершенно непривычными и необъяснимыми ощущениями. Это был не просто чужой город. Это была совершенно чужая страна. Всё не так, непривычно, неправильно, чуждо. Другим был и даже сам воздух, не пронизанный мириадами информационных волн, но зато переполненный «натуральными» запахами и звуками. В первые же минуты стало ясно, что на всё, что она смотрела и читала об эпохе Гражданской войны, следует, как сказал незабвенный герой фильма «Чапаев», «наплевать и забыть». Всё было не так. Сами люди были какие-то другие. Они по-другому говорили, по-другому ходили и двигались, будто прилетели с другой планеты или были сделаны из какого-то другого материала. Такую же чужеродность подмечали немногочисленные прохожие и в облике Александры. Отчуждение это не имело ничего общего с брезгливостью, которую вызывал в глазах добропорядочных господ её нищенский вид. И даже молчаливое признание её исключительной красоты читалось в их глазах с холодным огоньком необъяснимого отторжения. Несколько раз к ней пытались пристать пьяные офицеры, но Шурка просто от них убегала, при этом испытывая непередаваемое ощущение от бега босиком по мощёной мостовой или плотной утоптанной земле.

Вся прошлая жизнь скрылась за тяжёлой непроницаемой завесой. Думать о ней не хотелось, как не хотелось думать и о будущем, равно как и о судьбе подруг. В сумке у Шурки лежали наган с шестью патронами и динамитная шашка с мотком шнура. Это было всё, чем она могла и должна была действовать. Всё должно было решиться завтра – в главный день её жизни. Её обеих жизней: здесь и там. Но для этого ещё до рассвета требовалось, не вызывая подозрений, многое выяснить.

Пока она знала лишь то, что назавтра намечаются помпезная церемония въезда генерала Шмакова в Рязанский Кремль, где уже давно расположился его штаб, и торжественный молебен по случаю освобождения города от богопротивной власти большевиков. Начало в 10 утра. Предстояло узнать подробности. Задача не из простых, но на стороне Александры был мощный союзник: её неотразимая, почти невиданная в этих местах красота.

Узнать расположение Инженерной улицы оказалось нетрудно, но сам город на путешественниц во времени произвел феерическое впечатление. Кто бы мог представить старую Рязань на второй день после вхождения в него частей Белой Армии? То, чего никогда не было, но всё же могло быть? Впрочем, красным партизанкам было не до наблюдений. Очумелые от навалившихся на них событий и впечатлений, они искали Инженерную улицу.

У Татьяны, впрочем, был свой план. В жизни она всегда шла наиболее понятным и освоенным путём, и чутьё подсказывало, что самое время на него сворачивать. Целью был намечен средних лет офицер званием не ниже капитана, впрочем, майор, был бы уже подозрительным везением. В идеале холостяк, но и наличие жены не было большим препятствием. Лучше штабной, но сгодился бы и армейский. Оставалось только такого офицерика найти.

– Не знаю, что уж там на этой Инженерной, – говорила про себя Татьяна, – но я свои делишки сама устрою.

Незаметно для подруг она, немного отстав, нырнула в бездонную подворотню и вынырнула на параллельной улице, которая вела в приличные кварталы. Из многочисленных кабаков доносились весёлые возгласы и музыка. Время от времени из дверей вываливались шумные компании изрядно подвыпивших офицеров. Такие места следовало обходить и подальше.

– Та-ак.. Вот и приличные господа на извозчиках покатили. Только бы не промахнуться.

– Слушай, Виктор, ну нельзя же весь вечер хлестать водку под расстегаи! – пьяным голосом пожаловался Евдокимов, – это, в конце концов, просто пошло! И ещё: вот скажи, почему ты пьёшь и не пьянеешь, а?

– У меня особый договор с Зелёным Змием, – не без гордости ответил Половицын, – только т-сс! Никому…

Капитан Половицын действительно обладал способностью пьянеть очень медленно и как бы нехотя. Будто что-то внутри его сопротивлялась объятьям зелёного змия, и небезуспешно.

– А поехали к девочкам, а? К шансонеткам! Что здесь-то без толку торчать?

– Давай. Поехали. Зови извозчика, а я с половым рассчитаюсь.

– А пусть извозчик посоветует. Во-первых, извозчик всегда знает, куда ехать, как ещё фон Винзен заметил, а во-вторых,… Эй, погоди! Кто там на мостовой лежит?

– Да вон, слева! Извозчик, а ну, давай поближе!

Приподняв беспомощно лежащую на мостовой Татьяну, а это была, разумеется, она, друзья убедились, что женщина жива, хотя в шоке. Из невнятного лепета с трудом стало ясно, что её ограбили и толкнули под лошадь.

– Наверняка недобитые красные мародёры! – заключил Евдокимов.

– Придётся позаботиться о даме – Половицын прикрыл плечи Татьяны краем мундира.

– Ну, тогда расстаёмся. Я всё же поеду! А тебе, может, хоть на этот раз повезёт!

– Поглядим-поглядим. – Половицын пригладил пробор и подозвал второго извозчика, – давай, братец, в Малые ряды. Удачи тебе, Евдокимов.

Долго изображать невменяемую в планы Татьяны не входило. Надо было быстренько сориентироваться в обстановке и придумать убедительную историю. Кое-какие мыслишки уже стали созревать. Важно было не наговорить современных ляпов, чтобы не угодить в местный дурдом. Но главное – покрепче к себе привязать нового кавалера. Здесь явно намечался успех.

На квартире у капитана всё шло по Татьяниному плану. Новый кавалер, похоже, поддавался на все её нехитрые, но многократно проверенные уловки. Более всего обнадеживало, что он хотел поддаваться, делал это с удовольствием и даже азартом. Из этого Татьяна заключила, что он как раз то, что ей нужно. Хоть и проскальзывали иногда в его голосе нотки подозрительности – это, как была убеждена Татьяна, временно, ненадолго. Ужин был восхитителен: селёдка с квашенной капустой, пирогами, портвейном Костромского розлива, но с икрой. Поиск одежды для Татьяны было решено отложить до утра. Глупо с этим спешить, если тебя так жадно пожирают глазами. А время слегка поддразнивать ещё не пришло.

Как любовника она оценила капитана на твёрдую четвёрку с минусом, и это тоже открывало неплохие перспективы.

– то ли пропел, то ли продекламировал Половицын, поднимаясь с дивана навстречу льющемуся из окна утреннему свету. Татьяна отвернулась к спинке дивана, стараясь сберечь остатки сна. Но через несколько минут её насторожила странная тишина, будто любовник неподвижно замер посреди комнаты.

Повернувшись, Татьяна похолодела. Капитан стоял у стола, возле которого была беспорядочно свалена одежда, и внимательно читал злосчастный документ. Татьяна свернула как могла, а он предательски выпал из потайного кармашка в трусах. Надо было срочно что-то придумывать! Но ничего не придумывалось. Ясность документа отметала все объяснения.

– Вот, значит, какое дело! – изрёк Половицын не столько со злорадством, сколько с сожалением.

– Я… это… ну…в общем. Если я расскажу, откуда этот дурацкий документ, ты не поверишь!

– И, правильно сделаю! …О-о-о! Боже! Жизнь подлая! Ну, почему мне так не везёт! За что мне от Господа такие немилости? Ну почему, что ни баба так или б…дь, или стерва первостатейная или шпионка! Ну, вот хоть ты, сука красная, скажи, за что мне это!

Половицын не ёрничал и не кривлялся. Он почти плакал, от расстройства поминутно поправляя пробор. Татьяна попыталась его обнять и успокоить, но он отскочил как ошпаренный.

– Ненавижу вас всех, – спокойно, почти холодно произнёс он, – кто хочет вас изнасиловать, вы ненавидите, а кто не хочет – презираете. Вот это как понять? И вообще.. Думаете, нами можно вертеть, как извозчик лошадью. Ну ладно…Я тут с минуты на минуту жду своего давнего приятеля из контрразведки…

– Вот! Пунктуален как смерть! – приободрился капитан, – итак, сударыня, честь имею рекомендовать: капитан Вадим Андреич Дегунин, адъютант полковника Мансурова, – представил он вошедшего офицера.

– Твоя новая пассия? – бодро осведомился вошедший офицер, подтянутый, аккуратный, с солидным набором орденов.

Пока Дегунин читал документ, всю утренняя весёлость с его лица сдуло, выражение его стало суровым и озабоченным.

– Это ж надо было так спалиться! – сокрушалась про себя Татьяна.

Уже через полчаса её допрашивали в контрразведке, занявшей несколько кремлёвских палат. Всё в том же своём злосчастном московском белье она была подвешена за руки на высокой балке. Перед ней взад-вперёд, прохаживался тщедушный и жидкоусый поручик Хлопугин, двусмысленно посматривая на болтающиеся перед его носом босые ноги. Рядом с Татьяной таким же образом были подвешены совершенно раздетые комсомолка-агитатор и молодая комиссарша, пойманная на выезде из города в одежде мастерового. Разговор предстоял основательный и для обеих сторон непростой. От самого генерала поступило строгое указание: никаких увечий и ни капли крови! Запрещалось даже бить. Это касалось всех, кого предстояло допросить в эти переполненные хлопотами дни. Таким образом, в арсенале контрразведки оставался скудный набор самых лёгких пыток.

– На сетования полковника Мансурова генерал ответил:

– Пусть ваши люди проявят творческую фантазию, – и вполголоса – я наметил масштабные акции, и калеки нам не нужны.

– Юлька! Татьяна-то где? – вполголоса спросила Олеся, остановившись у входной двери.

– Вроде позади шла всё время. Эй, Таньча, Татьяну не видела?

– Свалила она. – Ответила за подругу Анджелка.

– Как свалила? Заблудилась, что ли? – распахнула глаза Юлька,

– Говорю, свалила. Не догоняете, что ли? – повторила Анджелка.

– Ладно, – подытожила Олеся, – ждать не будем, пошли.

Дверь в полутёмную квартиру открыл чахоточного вида молодой человек.

– Вроде от него, – ответила Олеся, вспоминая подписи на документе.

Молодой человек знаком пригласил визитёров войти и растворился в полумраке квартиры. Через солидную, но мрачноватую прихожую партизанки, следуя за мерцающей тенью молодого человека, прошли в одну их многочисленных комнат. В слегка разгоняемом настольной лампой сумраке за широким письменным столом сидела закутанная в белый вязаный платок средних лет женщина со строгой причёской. Рук её не было видно. Она напоминала учительницу, и вид у неё был скорбный. Рядом сидел, заведя руки за спинку стула, крепкий усатый дядька. Его взгляд внимательно изучал вошедших.

– А мы… туда пришли? – нерешительно спросила Олеся неизвестно кого.

– Документик имеется? – подскочил к ней похожий на чёрта их табакерки старичок в пенсне и козлиной бородкой.

– Так-так-так,– затараторил старичок, – а я уж думал, сегодня больше гостей не будет. Что ж, милости просим.

Из глубоких теней по углам комнаты разом вынырнуло несколько человек в форме контрразведки.

– Засада! Как в кино! – пронеслось в голове у Олеси.

Юлька давно на всякий случай держала наготове наган. И теперь она хладнокровно разрядила обойму в живот ближайшего к ней контрразведчика.

Началась борьба. Комната наполнилась криками, звоном, стрельбой. Усатый дядька вскочил и, разбив оконное стекло стулом, что был привязан сзади к его рукам, попытался выпрыгнуть на улицу, но его остановили.

Незадачливые диверсантки отбивались отчаянно. Даже Анджелка точным ударом кулака разбила кому-то нос. Сильной Юльке никак не могли связать руки, а ловкая и гибкая Таньча сопротивлялась дольше всех. Её ловили по всей комнате, получая удары самыми разными предметами. Стрелять контрразведчикам явно было запрещено. Наконец девчонку повалили на пол и заломили руку за спину.

– Выводите, – распорядился поручик, вытирая платком разбитое лицо.

– И всё это за такое короткое время? – изумился генерал, просматривая материалы, поданные полковником Мансуровым.

– Так точно, Ваше превосходительство. Расстрелы регулярно проводились в Кремлёвских подвалах. Лучшие люди города. Вот списки.

– Какое варварство! Боже, что у них в головах!

– Расстреливали даже детей, Ваше превосходительство, как классово чуждых и потенциально опасных. Нами также обнаружены места массовых захоронений за городом. Расстрелянных туда свозили на телегах и сваливали в ямы. Я дал поручение составить как можно более подробные списки расстрелянных.

– Да-да. Верно... Вот что, г-н полковник, меня интересуют также и другие списки. Все коммунисты, комсомольцы, чекисты, комиссары, воинствующие безбожники, пособники, укрыватели, шпионы, диверсанты, сочувствующие – словом, все!

– Первым делом отделите мужчин от женщин. Теперь это будет иметь значение. Мужчин-чекистов, комиссаров, активистов и тому подобную публику, к которой у контрразведки нет больше вопросов – к стенке, и немедля! Пленных красноармейцев – на фортификационные работы. Надо срочно восстановить укрепрайон на случай обороны. Хотя, клянусь честью, покойный Лавр Георгиевич всех бы их расстрелял. Ну, да ладно. Насчёт женщин дам специальные распоряжения несколько позднее. Так сказать, отдельной строкой. И, вот ещё. Стариков и детей не трогать! Ни под каким видом!

– Понимаю, Ваше превосходительство, – кивнул полковник, – майор Клопович получит соответствующие указания.

– И я бы желал, г-н полковник, видеть капитана Половицына.

Оставшись наедине, Шмаков предался размышлениям.

– Верно сказал, чертяка! Чистоплюи и есть! …Или не сказал, а только показалось? Неважно. По сути верно! Неправ Антон Иваныч. Нельзя с этой дрянью миндальничать! История, дескать, нам не простит! Это точно! Чистоплюйства точно не простит. Так что, дорогой Антон Иваныч, не обессудьте! На этот раз будем беспощадны! А если сомнения загрызут, Мансуров целый ворох фотографий принёс. Всё эти самые расстрельные ямы. Впечатляет, знаете ли! Красным на их зверства в городе надо ответить не просто жестоко, а чем-то необычным, небывалым, чтобы вся эта публика содрогнулась по всей России. Они говорят о равенстве мужчин и женщин? Прекрасно! Вот и не будет этим мегерам никаких поблажек! А либеральные хлюпики пусть только рот раскроют!

Направляясь к генералу, Половицын терзался мучительными предчувствиями.

– Распекать будет. За тех треклятых беременных девок. Если генерал один, полбеды! А если и дамы влезут? Им ведь не объяснишь, что был приказ, а третья девка вообще беременной не была, пусть не сочиняют. …Особенно эта баба гнусная, Аделаида Львовна. Как о морали порассуждать – так первая, а сама между делом своим же махру в кофе подсыпает! И не то чтобы из зависти, а так, из одной подлости!

Упрёков же самого Шмакова Половицын почти не боялся. Генерал его если и журил за чрезмерное усердство и палаческие изыски, то мягко, по-отечески, с пониманием.

Дам в кабинете не было, и от сердца у капитана отлегло. Но генерал, похоже, и вовсе не собирался его ругать.

– Тут, голубчик, вот какое дело, – начал он как-то странно, почти смущаясь, – про художества красных в городе тебе известно?

– Это хорошо, это важно! – генерал беспокойно ходил по кабинету, с трудом подбирая слова.

– Прощу прощения, Ваше превосходительство, но…позвольте осведомиться о вашем здоровье.

– Да не о моём здоровье, речь, голубчик! А о том, что надо всю эту свол.., то есть, я хотел сказать, захваченных нами, так сказать, в порядке… тьфу ты! Одним словом, надо их примерно наказать!

– Святое дело, Ваше превосходительство! – просиял Половицын.

– Так вот, насчёт мужской части меры уже взяты. Тут без тебя управятся, дело нехитрое. А насчёт женской…Я под свою ответственность принимаю решение в течение трёх дней всех публично повесить в городе. На видных местах. И не снимать подольше! Вот так-с! – голос генерала, наконец, вернул себе обычную твёрдость.

– Ох, давно бы так! Ещё бы в Ярославле, в Тамбове, да в Нижнем! – не выдержал капитан, – прошу прощения, Ваше превосходительство, – тут же он спохватился, вытянувшись по струнке.

– Ну ладно-ладно… Так вот, голубчик, кроме тебя, никто этого дела не сдюжит. Их там не менее двухсот, и всех лично повесить даже ты не сможешь. Будут откомандированы особый карательный батальон и черкесы князя Церетели. А командовать ими всеми поручаю тебе.

– Да, вот ещё… – продолжил генерал, стыдливо пряча глаза, – этих, с позволенья сказать, дам перед этим самым делом надобно раздеть.

– Извиняюсь, Ваше превосходительство, догола?

– Ну нет, вот ещё. До белья, разумеется. Как обычно. В рамках приличий. А ты уж и рад стараться.

– Так точно, Ваше превосходительство, рад стараться!

– Впрочем, насчёт некоторых возможны особые указания, – многозначительно завершил Шмаков, нервно похлопывая свёрнутой бумагой по ладони, – всё исполнишь – и готовь дырочку на мундире для ордена. За взятие Рязани и… остальное.

– Премного благодарен, Ваше! Разрешите идти.

Нет, встреча с мистером Клоуни явно даром не прошла! Что-то у генерала необратимо изменилось в самой его душе. Он чувствовал себя способным сделать то, о чём раньше не мог и помыслить. Это и пугало, и притягивало.

Утром, не застав подруг в условленном месте, Александра почему-то не удивилась. Она давно чувствовала, что вокруг отряда сжимается неумолимое кольцо. Поэтому потеря отряда не была для неё неожиданной. Да, и думать сейчас об этом было некогда. Надо собраться: и физически, и душевно

Толпа, гомонившая с утра на спуске возле Кремля оказалась, больше, чем предполагала Александра. Многие приехали в город специально. Одних Касимовских татар было несколько сотен.

Шмаков был по-военному точен: церемония началась ровно в десять. Как требовала традиция, генерал-освободитель ехал на белом коне, а за ним немного поодаль – старшие офицеры. Ему навстречу из ворот Кремля выезжал автомобиль, на котором победителя встречали уцелевшие после чекистских чисток представители городского нобилитета. Предполагалось у ворот преподнести генералу хлеб-соль.

С трудом протиснувшись сквозь толпу зевак, Александра оказалась в первом ряду, в том месте, где народ ближе всего стоял к оцеплению. Теперь надо было выбрать момент. Генерал благодарно кивал в ответ на летящие к нему на мостовую букеты цветов, но ходу не сбавлял. И только когда городская делегация, неся огромный каравай, приблизилась, Его превосходительство придержал коня.

– Пора! – глухо стукнуло Шуркино сердце, – ну, держитесь, Ваше превосходительство!

Пригнувшись, она прошмыгнула между солдат оцепления и в три прыжка оказалась возле генерала. Первая пуля, пущенная из нагана, как в плохом кино, сбила с его головы фуражку. Вторая – задела или ранила саму голову. Но Шмаков, не теряя ни сознания, ни присутствия духа, поднял коня на дыбы, тем самым загородившись от двух следующих выстрелов. Видя, что остолбеневшая охрана вот-вот придёт в себя и на неё кинется, Александра, выхватила из сумки динамит с заранее укороченным шнуром. Чиркнула и почти празднично полыхнула непривычно большая спичка из коробки, которую Шурка предусмотрительно стащила ночью с лотка у заснувшего на улице пьяного коробейника. Шнур вспыхнул, и динамит полетел под ноги коня. Казалось, ничто не в силах предотвратить взрыв, и всем участникам сцены осталось жить пару минут, а то и меньше. Но совершенно неожиданно рядом, словно ниоткуда, возник мальчишка-гимназист с ранцем и в форменной фуражечке. Он с любопытством нагнулся и потянул руки к динамиту. Александра хотела было отпихнуть гадёныша ногой, но в ужасе отпрянула: снизу на неё глянула дьявольская физиономия с жёлтыми глазами и длинными острыми клыками, торчащими из огромного кривого рта.

С недетской силой мальчишка швырнул динамит далеко и высоко верх. Взрыв разнёс крышу одной из кремлёвских построек, обнажив серые балки и вспугнув стаю недовольных ворон. А охрана уже со всех сторон бросилась на Александру, вырвала сумку и скрутила руки.

– Врача! Врача Его Превосходительству! – перекрывая шум поражённой толпы, кричал адъютант.

– Так откуда, говоришь, прибыла? – повторил вопрос поручик.

– Из Москвы, – буркнула Александра и качнулась на верёвке. В палате для допросов она совсем голой подвешена была за руки на длинной и высокой балке. Больше на балке не было никого. Как особо опасную диверсантку её допрашивали отдельно. Балка тихонько поскрипывала, болели запястья, всё тело вытянулось и напряглось. Прядь волос упала на нос. Опустив голову, Шурка разглядывала запылённые пальцы своих ног, которые легонько покачивались метрах в двух от дощатого пола. Из высокого старинного, будто сказочного окна, скованного решёткой, тянуло свежим ветерком, который слегка холодил голую грудь. Иногда порывы его были настолько сильными, что шевелили пышно отросшие волосы под мышками. Наблюдая боковым зрением за их шевелением, Александра пыталась отвлечься от боли в руках, почти нестерпимую, несмотря на толстую и мягкую верёвку.

– Тогда надо скорее брать Москву. Но к делу! От кого получены оружие и приказ уничтожить генерала Шмакова?

– Тут у нас представитель иностранной державы. Некто мистер Клун Клоуни. Ввиду экстраординарности поступка допрашиваемой хотел бы задать ей несколько вопросов. Г-н полковник разрешил.

– Иностранная держава? Что ж, милости просим! Всегда рады!

Войдя в комнату, ковбой, первым делом обратился к поручику.

– We должно быть глубоко и упорно устали. Не хотите ли местами заснуть?

Ковбой протянул в сторону поручика руку с раскрытой ладонью. Тот сразу осел, размяк и провалился в кресло, будто сдулся. Потом заклевал носом, слёг над столом и мирно засопел.

Ковбой перевёл руку на Александру, и боль в запястьях мигом утихла.

– Вы подлец, мистер… как вас там! – гневно выпалила Шурка, – вы нас подставили! Обещали вернуть, а сами…

– Что я слышу! Вы изволите жалеть о нашем контракте?

– Жалею, что не могу дотянуться и засветить вам пяткой в лоб!

– Ну, как-нибудь в другой раз. Должен вам сказать, что вы почти герой! Дошли до самого конца. Это редкость! И хоть генерал отделался лёгкой царапиной – снимаю шляпу!

Ковбой действительно снял шляпу, из которой тут же выскочил упитанный цирковой кролик и поудобнее устроился на столе перед носом спящего поручика.

– Скоро узнаете. Пока все живы, кроме той, что попалась на путях.

– Что нас теперь ждёт? – хрипловатым голосом продолжала спрашивать Шурка.

– Какая разница? – беспечно ответил ковбой, – полагаю, вы все будете повешены.

– Ну, спасибо! Всю жизнь мечтала сдохнуть в белогвардейской петле. Может, хоть кого-то спасёте? Вы ведь можете!

– Ой, бросьте болтать о том, чего совершенно не понимаете! Пяткой в лоб, говорите? Трогательно. А ведь я, кстати сказать, пришёл вас некоторым образом ободрить и утешить.

– Браво! Удачная шутка! Вы даже не представляете, насколько! Так вот… Там, в Москве вы всё это время живёте своей обычной повседневной жизнью. Ходите в институт… встречаетесь, с кем вам там положено встречаться, ну, и всё такое. А вся эта история, которая здесь для вас заканчивается, как вы говорите, белогвардейской петлёй, в вашей памяти отсутствует. Она вообще никогда не была в ней записана. И вашего покорного слугу вы тоже там не помните и никогда в жизни не видели. Лишь иногда в вашей памяти будет возникать нечто вроде туманного послевкусия или сна, который, кажется, во-вот вспомнишь, но который всё время ускользает. То же касается и ваших подруг.

– Хм… А почему я должна вам верить? Может, вы меня обманываете, как тогда?

– Вы мне ничего не должны. Хотите верьте, хотите – нет, – пожал плечами ковбой, – однако, смею заметить, что и в тот раз вас не обманывал. Надо было внимательнее слушать, что вам говорят. Впрочем, признаюсь, некоторые детали я от вас тогда скрыл.

– Интересно получается! И где же в таком случае находится моя душа: здесь или там?

– О, это поистине метафизический вопрос! С того момента, как вы подтвердили регистрацию даты вашей смерти, ваша, так сказать, душа поступила в моё распоряжение. А на свою кухню я никого не пускаю. Ведь и мне дозволены маленькие секреты, а? Да и какая вам разница? Вы просто не поймёте, как всё это устроено.

– Вы нас использовали! Вы негодяй! – продолжала негодовать девушка.

– Да, использовал, не отрицаю. Но я всё же нечто большее, чем просто негодяй. Пора б вам догадаться. Да и стоит ли так возмущаться? Ведь, признайтесь, это было здорово! Более того, вы пережили свой момент истины, а это, я вас уверяю, стоит мёртвого тела в петле или что там у них. На вашем месте я был бы даже благодарен.

А смерть… Это ведь не более чем вопрос времени. В своё время умирают страны и народы, что уж говорить о людях. Но все цепляются за жизнь, пытаясь говорить с вечностью. Продлить себя в бесконечность. Видимо, такова природа всего живого, и её не изменить.

Впрочем, не буду философствовать. Тоску нагоняет. И вообще, мне, пожалуй, пора. Наберитесь терпения, осталось немного.

С этими словами мистер Клоуни щёлкнул пальцами. Кролик прыгнул в шляпу и в ней исчез.

– Поручик, пробуждайтесь! – с улыбкой проговорил ковбой, надевая шляпу.

Хлопугин тотчас проснулся, встряхнулся, подтянулся и занял подобающую позу за столом. Сделав на прощание ручкой ему и Александре, ковбой покинул палату.

– Ну-с, продолжим. Установлено, что вы во главе отряда женщин или, точнее сказать, девиц пытались совершить диверсию на железнодорожных путях. Было такое?

– Прекрасно, прекрасно! Сейчас сюда приведут нескольких женщин, и от вас потребуется назвать тех, кто был с вами.

Поручик нажал кнопку на столе, открылась незаметная дверца в другом конце палаты, и конвой ввёл девушек из Шуркиного отряда: Олесю, Юльку, Таньчу и Анджелку. С ними ввели ещё трёх деревенских по виду девушек и глазастую татарочку лет двадцати. Подруги не выдержали и кинулись к Александре. Что-то отрицать было бесполезно.

– Так… С этим вопросом ясно!– констатировал поручик, – но остаются другие.

Раздеваться сами будем? – с ёрнической вежливостью осведомился он.

Вошедшие стали молча снимать скудную одежду.

– На балку всех, – приказал Хлопугин вошедшим вслед за конвоем подручным и показал пальцем на висящие Шуркины ноги.

Вскоре справа от Шурки повисла, закусив губу, Юлька, а слева с обиженным видом и зачем-то изо всех сил вытягивая пальцы ног вниз, заболталась Анджелка.

– Господин поручик! – насколько могла громко обратилась Александра.

– Я обещаю, что расскажу вам всё, что знаю. Честно. Но у меня к вам просьба.

– Позвольте нам в последнюю ночь побыть вместе.

– Слово офицера! И более того, с вами будет ещё одна женщина по имени Татьяна, которую мы поймали с тем же документом. Думаю, вы хорошо её знаете. Об этом, кстати, мой следующий вопрос.

– Я готова, – выдохнула Александра, пытаясь сдуть локон с носа.

– Да, вот влипли так влипли! – Олеся скорбно обхватила голову руками.

– Так что он сказал, кекс этот грёбаный? – Юля вытянулась на скомканной и мятой соломе, закинув ногу на ногу.

– Да фиг его поймёшь! – с раздражением ответила Шурка, – Я так поняла, что там в Москве мы все живы и здоровы. И про все здешние прибамбасы ничего не знаем.

– А что мне с того, что я там ничего не знаю, если меня здесь конкретно вздёрнут? – спросила Юля, покусывая соломинку.

– Ну, в общем… – с трудом подбирала слова Шурка, – когда здесь жизнь отключается, там автоматически включается. Как бы активируется.

– А вешать нас тоже будут понарошку? – ухмыльнулась Таньча.

– У нас в посёлке одна тётка типа повесилась. На балконе. Прикольно так! – вставила Анджелка своё веское слово.

– Ты ещё прикольнее будешь болтаться! – подмигнула ей Таньча.

– Кошмар! Какой кошмар! – сидя скрестив ноги, Олеся легонько раскачивалась из стороны в сторону, запустив руки в волосы, – слушайте, девчонки, а я вот читала, что когда человека вешают, он… ну, того… в общем сразу обсирается.

– Скоро проверим, – вновь ухмыльнулась Таньча

– Как ты можешь так спокойно говорить! – вспылила Олеся, – я, между прочим, молодая девушка. Я не хочу, как эта… как собака последняя!

– А куда ты денешься! – стоически парировала пацанка, ложась на живот и устраиваясь поудобнее, – поищи туалет заранее.

– И вообще, это ужасно! – не успокаивалась Олеся, – Хорошо, хоть одежду вернули.

– Я слышала, здесь перед этим делом всех на парашу водят. – Вставила Татьяна.

В ответ Олеся как-то странно на неё посмотрела.

– Олесь, возьми себя в руки. – Тихонько сказала Шурка.

Та вздохнула и принялась бессмысленно водить ногтем по пальцам ног. Видно было, что она вот-вот сорвётся в истерику.

– Самое главное, что это не конец, – успокаивала подруг Александра, – надо вытерпеть. А в Москве мы даже ничего этого помнить не будем.

– Если этот крендель опять не насвистел, – с сомнением в голосе заявила Таньча, энергично почёсывая босые ноги одна о другую.

– Думаю, не наврал. Не стал бы он специально приходить, чтобы врать. – Рассуждала Шурка.

– Интересно, а это вообще больно? – подала голос Олеся, – и долго это?

– Тут бабы говорят: если сразу шея сломается – считай, тебе повезло. – Просветила подругу Юля.

– Всё, девочки, закрываем тему! – решительно пресекла Александра тяжёлый разговор.

– Татьян, а ты куда тогда пропала. – Подняла голову Олеся.

– А-а-а… какая разница? – та махнула рукой, – всё равно здесь оказалась. Как говорят, не попёрло.

– Между прочим, нас наверняка ещё и изнасилуют, – скорбно предрекла Олеся, – ещё б к таким не приставать!

– А что, я бы и не против, – заявила Татьяна, – напоследок почему бы нет?

– Вот так, значит, да? – взвилась Олеся, – отстала я, выходит от жизни!

– Да не парься ты! Как говорится, расслабься и получай удовольствие. Или ты честь девичью потерять боишься? И что ты с ней делать собираешься? В петле от неё толку никакого. А так будешь висеть с чувством глубокого сексуального удовлетворения, как все приличные девушки, – убеждала Таньча.

– Ну ты со своим цинизмом!... – кипела от возмущения Олеся.

– А кстати, в Москве девственность восстановится, или как? – задалась вопросом Таньча, – это я так, вообще спрашиваю.

– Не-а. Ни х..я не восстановится! – авторитетно заявила Анджелка.

– Ладно, – подытожила Шурка, – что будет, то будет. Сделать мы всё равно больше ничего не можем. Предлагаю до утра все разговоры прекратить.

Молчаливо поддерживая командира, Юля легла на бок, повернувшись к подругам чёрными загрубевшими пятками. Остальные последовали её примеру, с наибольшим комфортом устраиваясь на соломе.

Утром девушек вывели из просторной общей камеры, где они провели ночь, и через тюремный двор вывели на улицу. Там на небольшой мощёной площади их выстроили рядом с несколькими женщинами, которые уже ждали своей участи. Среди них выделялась тётка средних лет, крепко сбитая, с короткими растрёпанными волосами цвета соломы и удивительно светлыми синими глазами на смуглом от природы лице. Рядом в строгой юбке и гимнастёрке стояла бледная тонкогубая женщина тех же примерно лет с жёстким, немного стервозным лицом и гладко зачёсанными назад смоляными волосами. Со стороны города конвой то и дело подводил по одной-две обречённых на казнь. Капитан Половицын сверял прибывающих по списку.

– Так, дамочки, то есть, пардон, товарищи бабы. Пока народ подтягивается, мы сукно в долгий ящик откладывать не будем. Труселя на грунт! Живо! Всё остальное тоже.

– Что, опять раздеваться? – с тоской спросила Олеся.

– Ага, – подтвердила Таньча, с готовностью стаскивая одежду.

– Так мы что, голые висеть будем? – спросила Юля, скидывая свой мешок, от которого и так уже мало что осталось.

– Похоже на то. – Кивнула Шурка, не без сожаления избавляясь от своих лохмотьев.

– Сейчас клеиться начнут! – вздохнула Татьяна.

Но приставать и тем более насиловать обречённых никто не собирался. Любые вольности такого рода были строжайше запрещены самим Шмаковым. Нарушителей ждало нешуточное наказание.

– Всё, всё снимаем! Согласно приказу – командовал Половицын, – а чего это у нас доблестные сотрудницы ЧК с бельишком расставаться не хотят, а? – спросил он, подходя к светлоглазой и тонкогубой. Всё ценное, включая обувь, с нее давно уже было снято. Она скинула бельё и, приняв нарочито раскованную позу, свысока смотрела на капитана. Раздевалась тонкогубая медленно и нехотя, буравя Половицына испепеляющим, полным ненависти взглядом, а когда тот подошёл ближе, попыталась плюнуть ему в лицо, но промахнулась. Тем временем со стороны послышался сбивчивый стук модных каблучков: конвой привёл совсем молодую, одетую по последней моде девчонку, ещё издали что-то отчаянно выкрикивавшую.

– Не надо меня вешать! Не надо! Ну что я сделала? Я же только секретаршей была у товарища Букетиса! Только бумаги писала! Не вешайте меня! За что?

– За шейку, милочка, за шейку, – ответствовал Половицын, – а Букетис твой удрал. Как заяц. Как же ты без него, болезного, висеть-то будешь? Тоска ведь! Ну, и чего стоим? Раздевайся быстро!

Один из стоящих рядом черкесов свирепо щёлкнул нагайкой. Девчонка суетливо скинула свои чёрные на острых каблучках туфельки и аккуратно их поставила перед собой. Потом, начав неуверенно расстёгивать блузку, наморщила носик и часто захлопала большими подкрашенными глазами. По разовым детским щечкам потекли слёзы.

– Не вешайте меня! – сквозь слёзы взмолилась она, – я же…

– Не реветь, сучка! – тихо прикрикнула на неё тонкогубая, – не позорься и нас не позорь! А ещё комсомолка! Вот такие и губят революцию! Размазня! – добавила она тихонько себе под нос.

– Комсомолка-то комсомолка, а висеть-то неохота! Да ещё и голой! Это не позор, что ли? – возразила девчонка сквозь слёзы.

– Человек приходит в мир голым, и уходить должен так же! – веско, почти торжественно заявила светлоглазая.

– Во! Поняла? Философия! – подмигнула Юля Олесе.

Та собралась с духом и казалась готовой вытерпеть всё.

– Послушайте, капитан… – неожиданно обратилась к Половицыну тонкогубая сухим, суровым и холодным голосом, – а нам обязательно висеть голыми? Это же форменное бесстыдство.

Судя по голосу, чекистка обладала железной волей и несгибаемым характером.

– Не предусмотрено. А вы что думали, красавицы? Это вам не детей по подвалам расстреливать. Пришло времечко отвечать-то!

– За нас отомстят! – уверенно заявила светлоглазая.

– Ну, а закурить хотя бы можно голым? – спросила тонкогубая.

– Можно. – Капитан кивнул одному из казаков, и тот свернул для чекистки самокрутку.

Конвой меж тем приводил всё новых. В строю появились две молодые татарки с тугими чёрными косами, которые поначалу тоже ни в какую не хотели раздеваться, юная студентка и её мать – довольно привлекательная женщина богемно-декадентского вида девица с туманным взглядом, связистка-саботажница, сёстры-комсомолки, худая, жилистая комиссарша и ещё не менее двадцати девушек и молодых женщин, насчёт которых у Его Превосходительства были особые соображения.

Наконец, список был закрыт полностью. Один из солдат всю брошенную на землю одежду собрал в мешок, и казаки принялись вязать обречённым руки за спиной. Табличек раздетым не полагалось – надписи малевали чёрной краской прямо на груди. Репертуар особым разнообразием не отличался: бандитка, шпионка, диверсантка, саботажница…У Шуркиного отряда и у неё самой текст был тоже незатейлив: я красная диверсантка. Впрочем, Александра и Таньча почему-то оказались вдобавок ещё и бандитками.

– Ну вот, теперь за версту видать, что ты диверсантка! – подмигнула Таньча Юльке.

– На себя посмотри, – ответила та, почти улыбаясь.

Наконец, обречённых повели в сторону центра города. Капитан позволил им идти беспорядочной толпой.

В Шуркиной голове всё смешалось. С одной стороны, часами мотаться по городу, наблюдая одно за другим повешения несчастных в ожидании своей очереди было невыносимо. Но с другой, торопить собственную казнь тоже не хотелось. Немногочисленные прохожие старались обойти процессию подальше, и это тоже настроения не поднимало.

По дороге к «диверсанткам», державшимся тесной группой, подошла незнакомая девушка и первой завела разговор. Это оказалось кстати – можно немного разогнать сгустившиеся в душе тучи. Восемнадцатилетнюю девушку звали Катей. Из её рассказа следовало, что она была направлена аж из Калужской губернии с мешком книг для библиотеки Рязанского общества воинствующих безбожников. Из-за внезапно изменившегося положения на фронте поезд, в который она села, был остановлен, не проехав и четверти пути. Катя, не унывая, на ближайшем базаре сменяла свои тяжёлые сапоги на связку бубликов и бутыль самогона и босиком продолжила свой путь, спеша донести до рязанских товарищей свет научно-атеистической мысли. Совершенно не понимая, что происходит вокруг, в своей кожанке и красном революционном платке, покрывающем чудесные золотые косы, она добралась почти до самой Рязани, на подходе к которой и была схвачена казачьим разъездом. Теперь ей, как и всем остальным, предстояло быть повешенной. Не то чтобы перспектива эта вовсе ее не огорчала, но осознавалась как-то смутно. Она вертела головой, с любопытством рассматривая всё вокруг широко раскрытыми глазами. При этом она много и бестолково рассуждала о социальной справедливости, устройстве Солнечной системы и необходимости просвещать с помощью научной литературы тёмных и религиозных жителей сёл. Обо всём этом Катя говорила с таким воодушевлением, будто ничего важнее для неё сейчас не было. При других обстоятельствах ее болтовня могла бы показаться смешной, но сейчас – всего лишь глупой и донельзя скучной. Когда неугомонная Катька опять завела разговор о невозможности жизни на Луне, Юля её прервала жёстким вопросом:

– А ты, вообще, понимаешь, милая девушка, что тебя сейчас вздёрнут как сучку со всей твой астрономией и атеизмом. С Гольбахом, Дидро и Гельвецием. Не говоря уже про Энгельса.

– А если Бога нет, стало быть, и души никакой нету? – спросила Олеся.

– Ну, вот смотри, Катька Сейчас тебя повесят, будешь ты дохлая на верёвке болтаться, и выходит, кроме твоего нежного юного тела с золотыми косами, ничего от тебя не останется? – продолжала спрашивать Юля.

– Не-а! Ничего-ничего! – тоном, не допускающим никаких возражений, заявила юная атеистка. – Тёмные вы, девушки! Вроде грамотные и студентки, а предрассудков у вас….

После того, как на Катькино предложение вместе спеть «Варшавянку», был получен вежливый, но твёрдый отказ, юная атеистка до глубины души изумилась и окончательно потеряла к новым знакомым всякий интерес.

Тем временем чекисток и комиссаршу отделили от группы и повели в сторону бульвара с раскидистыми деревьями, на ветвях которых уже раскачивались заранее приготовленные петли. Остальных повели дальше. Олеся то и дело оглядывалась, силясь разглядеть, что происходит там, на бульваре у деревьев. Но видно становилось всё хуже.

Вскоре группу вывели на другой бульвар, почти без деревьев, но с уходящими вдаль и стоящими близко друг к другу фонарями. Видимо, это было одно из любимых мест для неспешных прогулок «почтенной публики». Даже сейчас на всех скамейках кто-нибудь сидел. Здесь не было брусчатки, и босые ноги девушек почувствовали тёплую утоптанную землю.

Примерно на середине бульвара группу остановили.

– Всё, началось! – отчаянно заметались мысли в голове Александры.

Кровь застучала в висках, сердце бешено заколотилось.

Скорей бы! Скорей бы всё кончилось! И как же я буду выглядеть? Это ж пипец! Мало того, что голая, ещё всё это!... И лицо! Блин, что будет с лицом!

Руки за спиной похолодели, по голой спине пробежала струйка пота, подмышки мгновенно взмокли, ноги стали как ватные.

– Так, надо срочно отвлечься! Стишок какой-нибудь или мелодия.

Но отвлечься не удавалось. Голова предательски отказывалась слушаться, даже самые любимые мелодии не хотели прокручиваться. Поневоле Шуркины глаза, завороженно следили за тем, как подручные Половицына раскладывают возле ближайшего фонаря стремянку и забрасывают верёвки на рожки. У фонарей было по два рожка; на каждом предполагалось повесить двоих.

– Летнее небо, тёплая земля под ногами… всё это кончится здесь и сейчас! На каком-то грёбаном фонаре! – с невыразимой тоской думала Александра.

К первому фонарю подвели мать и дочь. Александра в ужасе отвернулась и вместе со всей группой прошла немного вперёд. Безотчётно стараясь поскорее удалиться от страшного места, она невольно ускорила шаг, незаметно для себя оторвалась от группы чуть вперед.

– Торопимся, барышня-бомбистка? – появившийся рядом Половицын со всей отпущенной ему галантностью взял Шурку под локоть.

Та хотела ответить какой-нибудь колкостью, что ей всегда с блеском удавалось, но слова застряли в горле, и из него вырвалось что-то невнятное. Поневоле она обернулась и глянула на фонарь, где уже болтались первые повешенные. По спине пробежал холодок, внизу живота затряслось и стало слегка жечь.

– Ну, раз нет сил терпеть, милости прошу, – артистическим жестом капитан пригласил Александру к ближайшему фонарю, возле которого подручные уже раскладывали стремянку.

– Это для меня? – сдавленным голосом спросила она.

Капитан не ответил, а только крепко сжал Шуркин локоть. По его знаку от группы отделили Олесю и подвели к «Шуркиному» фонарю.

– Что так расстроены, барышня? – спросил Половицын, – соседка не нравится?

– В самом деле, что это я… – подумала Шурка, – я ведь динамит кидала и не боялась! А там бы точно разорвало! И хватит психовать!

– Держись! – одними губами прошептала она Олесе, поймав её смущенный и растерянный взгляд.

– Ну!.. Куда прикажете лезть, господин кавалер? – спросила Александра уже намного более твёрдым голосом.

Тот молча указал на стремянку, и Шурка твёрдо и даже бодро, как ей казалось, стала подниматься по ступенькам. С другой стороны поднимался Прыщов.

– Дайте хоть чем прикрыться, – просила Олеся, – ну как вы не понимаете…

Половицын от неё отмахнулся как от назойливой мухи. Его внимание всецело занято было Александрой.

Оказалось, что стоять на верхней площадке стремянки со связанными руками не так уж приятно. Боясь потерять равновесие, девушка почти не заметила, как рядом возится Прыщов, а перед её носом закачалось верёвочное кольцо петли.

От прикосновений палача к шее Александру чуть не стошнило. Невыносимо хотелось спрыгнуть и убежать побыстрей и подальше. Толстая грязноватая верёвка отдавала бочкой с огурцами. Во всяком случае, именно так Шурка определила её солоноватый запах. Кручёное кольцо пристроилось под самой челюстью, узел – посредине затылка. Прыщов полез вниз. Осторожно опустив голову, Александра туда глянула и увидела полный ужаса устремлённый на неё взгляд огромных Олеськиных глаз.

– Давай. – Негромко скомандовал Половицын, и подручные слегка натянули Шуркину верёвку.

Поддев челюсть девушки, петля потянула её вверх. Босые пятки оторвались от опоры и высоко поднялись. Судорожно сглатывая, Александра с трудом балансировала на носочках. Почувствовав, как палец капитана проводит по её подошве от пальцев к пятке, другой пяткой она со всей силы ударила его по голове. От удара у капитана слетела фуражка, а сам он, чуть не упав, отлетел в сторону.

– Во даёт девка! – восхищённо воскликнул подъехавший на коне Евдокимов, – не завидую, Виктор, твой работе. Так ведь часом и насмерть прибьют!

– Сам виноват, – невозмутимо ответствовал Половицын, – и тебе совет дам: не хочешь, что б тебя били – не подставляйся!

– Учту непременно! Признаюсь, не видел тебя никогда в таком цветнике! Сам подбирал? Не жалко таких красавиц вешать?

– А, ну попаду, спрошу! – засмеялся Евдокимов, – смотри Виктор, не подставляйся!

Пока Половицын беседовал с приятелем, Александра наверху стремянки с трудом восстанавливала равновесие, пальцами ног мучительно ища опору. Толком опирались только большие пальцы, да и то самые кончики. Другие лишь нервно царапали опору отросшими ногтями, а мизинцы вовсе до неё не доставали.

– Вот вы, оказывается, какая недотрога. – С удивлением проговорил Половицын, поднимая фуражку и осторожно подходя к стремянке, – нет, но каков удар! Однако… – капитан схватил стремянку и с силой отодвинул её в сторону.

Нестерпимая боль пронизала Шуркину шею. Ноги судорожно заколотили воздух в тщетных поисках опоры. Пытаясь освободить руки, девушка дёргала плечами, извиваясь на верёвке. Невероятными усилиями, напрягая мышцы лица и шеи, ловя ртом воздух, она боролась с давящей силой петли.

– Сейчас!... сейчас всё кончится, – проносились в голове обрывки мыслей.

Но кошмар не кончался. Сознание отказывалось отключаться и оставалось ясным, а распахнутые глаза как ни в чём ни бывало фиксировали всё вокруг. Как-то проник в её сознание даже зачарованный взгляд Половицына.

– Что? Что это такое? Почему я не отключаюсь? – думала Шурка, корчась от боли и продолжая непроизвольно болтать ногами, – повесили, называется!

– Неладно что-то, господин капитан, – Заметил Жмыхайлов, – завес, вроде, грамотный, как всегда. А вот гляди ж ты, не окочуривается. Первый раз такое вижу.

Половицын его не слышал. Он стоял как вкопанный, неотрывно пожирая Александру полубезумными глазами. Та между тем, продолжая извиваться и дёргаться, чувствовала, как по низу живота пробегают судороги и опорожняется мочевой пузырь. Языку почему-то вдруг стало тесно во рту, и он непроизвольно полез наружу. Стали неметь губы, а за ними подбородок и кончик носа. На фоне парализующей боли в голову полезли все неприличные слова, которые Шурка когда-либо слыхала. И вдруг пришла мысль, простая и ясная. Она не умрёт, пока живы все её подруги. Почему так? Кто это решил? Ответа не было. Но была невесть откуда взявшаяся уверенность. Краем глаза Шурка увидела, что с другой стороны фонаря палачи убрали стремянку из-под ног Олеси, и та закачалась на верёвке, сжав и согнув немного ноги, а к соседнему, неподалёку стоящему фонарю уже вели Юльку и Анджелку.

Первым выключилось ощущение времени. Александра не знала, как долго палачи возились у соседнего фонаря и когда очередных жертв повели к следующему. Не видела она и того, что именно возле него происходит. Зажмурив от боли глаза, ясно, как в кино, она увидела болтающиеся на верёвках тела Юльки и Анджелки. Вид у Юльки был сосредоточенно-суровый, а у Анджелки удивлённо-обиженный. Обнажённые тела мучительно напряглись: танец смерти ещё не начался.

Потом перед глазами предстал следующий фонарь. На нём отчаянно дергались, не теряя сознания, Таньча и их новая знакомая Катя с золотыми косами. Обе крутились на верёвках и беспомощно сучили голыми ногами. Дальше картина размылась и вновь обрела резкость, когда перед внутренним взором несчастной Шурки предстала Татьяна. Её тело, качаясь, то выглядывало из-за ствола фонаря, то почти полностью им скрывалось. Потом всё зрительное поле заняла голова повешенной Олеси. Вращаясь, она поворачивалась то широко распахнутыми, полными ужаса и муки огромными глазами, то перехваченным петлёй затылком.

– Они все мучаются, как я! – в тоске и отчаянии подумала Шурка.

Перед глазами поплыли разноцветные круги и пятна. И среди них почему-то светящееся лицо капитана Половицына с широко раскрытыми видящими насквозь глазами. Затем всё померкло.

– Наконец-то! – прошептала полуугасшая мысль.

– …Всё это позволяет нам, с некоторыми, разумеется, оговорками, рассматривать Валлерстайна как марксиста, – завершил свою фразу средних лет преподаватель, оглядывая аудиторию поверх тяжёлых роговых очков.

– Ох, уж эта современная социология! – подумала Александра, – ещё целых семь минут до конца лекции! С ума сойти!

Наконец нудный препод по прозвищу Рамзес закончил бухтеть про виднейших социологов нашего времени, и Шурка резво, как школьница, выбежала в коридор. Первым делом достав мобильник, она нашла номер подруги.

– Привет, кошка. Как сама? Слушай, я тут случайно около Петровских прикольную объяву видела. Вроде кастинг, но странный какой-то. …Хочу зайти, но одной стрёмно: опять приставать начнут, кобели! …Ну да… Может, и сериал типа «Ментовские рожи» или «Любовь с большой дороги». Давай вместе… Ага…ага… ну, ok, завтра после пар. Жду на углу у Петровских в четыре.

Змеюка в бутыли с непривлекательной жидкостью довольно булькнула.

[1] Активное участие рязанцев в Белом движении – исторический факт.

[2] «В штаб к Духонину» – выражение времён Гражданской войны, означающее расстрел.