Яков  Шехтер  

«Про Талгата Нигматулина,  Абая, Мирзу, Калинаускаса и Султан-Бобо»

  из   романа  «Вокруг себя  был  никто»

Я  закончила  филологический  в  Тарту,  тянула  на  диссертацию,  но  не  прошла, вернее, меня  не  захотели, предпочли  другую,  наверное,  более  способную,  но  тогда  мне  казалось,  что  более  покладистую.  Как бы  в  качестве  компенсации  распределение  мне  устроили  в  одну  из  русских  школ  Вильнюса, в самом  центре. Думали, я  обрадуюсь, но мне  хотелось  домой, в Одессу,  если  не  диссертация – то  домой. Да  деваться  было  некуда, я  приехала  в Вильнюс  и  начала  обживать  город.

Вильнюс  мне  понравился  больше Тарту:  он  оказался по-домашнему  теплым, с  уютными  улицами,  зеленой  горой  Гедиминаса. Меня  поселили в  старом  городе,  на  втором  этаже  старого-престарого  дома, со скрипучими  деревянными  лестницами,  печкой  и  туалетом  в коридоре. Душ  в  квартире отсутствовал, и мыться я  ходила  в  баню, а,  возвращаясь,  садилась возле  печки,  пила  чай  с  тминным  печеньем и  разглядывала  прямо  из  своего окна   пышные  барочные  вазы  на  колокольне костела.

Жизнь  очень  быстро вошла  в  колею,  будущее начало представляться таким  же  серым  и  непритязательным,  точно  сегодняшний  день. В  молодости  часто  кажется,  будто все уже  навсегда  устоялось и  жизнь  кончилась,  но с годами  начинаешь  узнавать,  насколько  кратковременны в  ней  зыбкие периоды  затишья. 

Моя  школа  размещалась  напротив  действующей  тюрьмы  – знаменитого  Лукишского  централа:  на  уроке  можно было  наблюдать, как по  громадной стене  снуют  записки между  зарешеченными  амбразурами.  Месторасположение   школы  давало  пищу  для  нескончаемых  шуток  и  полуугроз, но, в  общем, учительская  жизнь  оказалась  довольно скучным  и рутинным занятием.

Знакомых  в Вильнюсе  у  меня  не  было,  и все свободное  время  я  бродила по  городу; посещала  музеи,  заглядывала  на  разные  выставки, слушала  органные  концерты  в костелах. В субботу  брала  лыжи  и отправлялась в  лес:  тогда  я  здорово  ходила  и  запросто  пробегала  двадцать,  двадцать пять  километров  в  день. Вокруг  Вильнюса   очень  красивые  леса,  мне  нравилось  забираться  в  чащу,  сбивать  снег  с пенька,  наливать  из  термоса горячий  чай  и слушать  тишину.

Лес  полон  звуков: скрипят  деревья,  шумят  кроны  под  порывами  ветра,  изредка  слышен  треск  ломающейся   ветки,  кто-то ухает,  может,  зверь,  может,  птица, словом,  –  настоящий  концерт,  не  хуже  органного. Только  надо  посидеть  и прислушаться,  довериться  тишине, тогда   она  потихоньку  откроет  тайную  дверцу  и разрешит  войти.

Лишь  к середине  зимы  у  меня  завязалось  какое-то  подобие  знакомства  с  молодой  учительницей физики  – Вилией. Она  закончила  университет  два или  три  года  назад  и, успев  набраться  учительского  опыта,  охотно  делилась  со  мной  искусством   лавирования  между  многочисленными  бюрократическими  закорючками. На  переменах  мы часто   курили  вместе:  я  болгарскую «Стюардессу»,   а  Вилия  только  каунасский «Каститис».  Непонятно, где  она  его  доставала  –    весь  Вильнюс  курил  эти  сигареты,  но в   продаже  они не водились.

– Места надо знать,  –  улыбнулась  Вилия  на мой откровенный  вопрос. – Ты  ведь  не родилась  в  нашем  городе,  не прожила  в  нем  свою   жизнь,  нет?

Говорила  она  на  довольно правильном  русском,  но с  очень милым певучим   акцентом, вместо  «а»  произнося   звук больше  похожий  на «яа». 

– Пожяалуйста,  уважяаемая   Таньяа,  пожяалей  мои  уши.

 Ей казалось,  будто я  слишком  громко  говорю.

Русский  в  Вильнюсе  был  совсем   другой, чем  в  Тарту,  и совсем-совсем  иной, чем  в  Одессе. В  нем  не хватало  напора,   дыхания, страсти:  он  больше  походил  на  пиджак  языка, еще  хранящий  форму  и  стать   хозяина,  но  уже  отделившийся  от  живой  плоти.

Несколько  раз  после  занятий я заходила  к Вилии.  Жила она  недалеко  от  школы,  в  большом  солидном  доме  рядом  с  центральной  библиотекой  и  зданием  Верховного совета.  Мы пили кофе,  говорили  о Чюрленисе, Красаускасе. Андрэ, муж  Вилии, высокий   флегматичный красавец, тоже  был  художником,  его  картины  висели  во всех  комнатах,  но  мне они  не  нравились,  за  исключением  нескольких,  посвященных  старым  уголкам  Вильнюса.   На  холсты Андрэ  приклеил  части  разобранных   часов  –  шестеренки,  циферблаты,  корпуса; вперемежку  с  выписанными  маслом  башнями костелов получился  забавный коллаж.

   Большую  часть  дня  Андрэ  проводил  в  своей  мастерской,  где-то на Ужупис,   и  Вилия всегда была  свободна. Возможно,   эта  чрезмерная  свобода  и  сыграла  роковую  роль в  ее  дальнейшей  судьбе.

Однажды  Вилия  спросила:

– Хочешь  поучаствовать  в  интересной  встрече? 

Я   сразу  согласилась,  не  особенно  уточняя,  о чем  идет  речь. Сидеть  дома  по  вечерам  надоело,  а гулять  по  влажному  снегу  не  хотелось:  дневное  солнце  сменяли  ночные  заморозки, лед  на  улицах  то  стаивал, превращаясь  в  грязные  лужицы,  то снова  замерзал;  дворники посыпали  улицы  солью, чтоб  не  скользили  подошвы,  и  мои  единственные  зимние  сапоги  после  каждой  прогулки  покрывались  белыми  пятнами,  похожими на  лишаи. 

– Это  очень  интересный  человек,  –  Вилия многозначительно  подняла  вверх  указательный  палец. – Учитель.

– Какой  предмет  он ведет?  –  уточнила  я,  уже  сожалея  о  поспешно данном согласии. – В  школе  или  в университете?

– Ну  тебя,  – фыркнула  Вилия,  – он  духовный  Учитель.

– Ксендз?

– Нет,  он не  принадлежит  ни к  какой конфессии,  он  вообще  театральный  режиссер. Сам создал  свою  духовную  Школу,  в  Вильнюсе  у  него  есть  целая  группа  учеников.   Мы  решили  расширить  круг  и  приглашаем  новых  людей. Подходящих, разумеется, –  выразительно произнесла Вилия,  давая  понять,  что  я  отношусь  к  подходящим, а  она  сама  –  к   ученикам. –  Игорь  будет рассказывать  о  принципах Школы.

– Игорь,  это  кто?

– Игорь  –  это  Учитель.

Встреча  обещала  быть  занятной.  На  третьем  курсе  я  увлеклась  восточными мистическими  учениями  и прочитала  кучу  легальных  и  нелегальных  томов  о  суфиях,  бледно  перепечатанные  под  копирку  фолианты  тантра и агни-йоги, ознакомилась с  учением  Рериха, сочинениями  Блаватской,  трудами  Успенского,  брошюрками  Гурджиева, проповедями Раджниша,  ричард-баховской «Чайкой»,  «Третьим   глазом» Лобсанга Рампы и еще  грудой  книг,  чьи  названия  и  имена  авторов  уже  не  помню.

 Мой  любимый  поэт Рудаки,  многие  притчи которого  я  с  детства  знала  наизусть,  оказался  суфием, а  притчи  – иллюстрациями  к  главам  не  переведенного  советской  властью философского   трактата.  Вначале  мне  страшно  захотелось  испить  воды  из  колодца  тайной мудрости, и  я  начала  даже  планировать  поездку  в Среднюю Азию,  но  потом, сообразив,  что  речь  во всех  суфийских  историях  идет  исключительно  о мужчинах,  изменила  намерения и  планы.

Перелистав прочитанные  книжки и  примерив    на  себя разные  духовные  учения,  я  не  нашла  ничего  подходящего  и  потихоньку вернулась  к  обычным  студенческим  заботам. Возможно,  окажись  тогда  на  моем  пути   наставник,  жизнь  сложилась  бы  по-другому,   но  его  не  оказалось.  Встреча с  духовным  Учителем  обещала  многое. Во  всяком  случае, нечто  новое. Увидев  мое  оживление,  Вилия   чуть торжественно  заявила:

– Наверное,  ты  наша,  иначе  бы  не  разволновалась. Это  хороший  знак.

Через  два  дня  я  приехала  в  большой  частный  дом  на  Антакальнисе,  Вилия  подробно  описала,  как  до  него  добраться,  подчеркнув,  что  найти  дом я  должна  самостоятельно. Видимо,  в  поиске крылась проверка,  но  тогда  зачем  она  столь детально  объяснила дорогу?

В большой  комнате  горел  камин, на  ковре,  скрестив  по-турецки  ноги,  сидело  человек  тридцать,  образуя  полукруг.  Место  в  центре  полукруга  занимал  плотный  мужчина  с  редковатой, начинающей  седеть  бородой. Повадками и  внешностью  он  напоминал  председателя  колхоза  на  собрании  сельсовета.

– Таня,  – представила  меня  Вилия, – Игорь,  я  тебе  о  ней  рассказывала.

– Заходи,  красна  девица,  – полупропел  Игорь, –  усаживайся.  За  вход  денег  не  берем,  только  за выход.

Все  заулыбались, но  шутка, как  выяснилось  спустя  несколько месяцев,  вовсе  не  была  шуткой:  меня  предупредили  с самого  начала,  но  я,  наивная  дурочка,  пропустила  предупреждение  мимо  ушей.

Я  уселась  на  ковер  возле Вилии и Андрэ. Минут  пятнадцать  ничего  не  происходило, все  сидели  молча,  с  сосредоточенными  лицами,  словно  прислушиваясь. Потом  выяснилось,  что  они  делали  упражнение  по набору  энергии,  дабы   небесная Школа  помогла  разобраться в  словах  Учителя. В  общем,  паузу  Игорь выдержал  в  полном  соответствии  с правилами  театрального  искусства. Внезапно  в  камине  треснуло  полено,  осыпав   красные  кирпичи  очага  снопом  искр.

– Вот  и знак,  –  со значением  произнес  Игорь. – Начинаем.

Мне  это  показалось  странным,  неужели для  начала  лекции  нужен  какой-то  особый  знак. В  прочитанных когда-то книгах  много  говорилось  о  приметах  и  знаках,  но  лишь  в  контексте принятия  судьбоносных решений. Ближе  познакомившись  с  компанией учеников  Игоря,  мне  пришлось  наблюдать  и более  диковинные вещи:  люди  отменяли поездки,  переносили  встречи,  часами  не  ходили  в туалет,  удерживаясь  из  последних сил,  и все  из-за отсутствия  знака. Каждому  движению  должен  был  соответствовать  предваряющий  посыл,  сигнал от Школы: ожидание, доведенное почти  до  абсурда.

Под  состояние  перманентной  напряженности  Игорь  подвел  базу:  любимым  чтением  в кругу  его учеников  была  пьеса  «Ожидание  Годо». Ей  приписывалось  достижение  абсолютной  экзистенции,  полного  проникновения  в  тайну  Школы.

– Ученик,  –  вещал  Игорь,  – есть  человек  ожидающий. Мастер  –  человек  дождавшийся.

«Годо» на  языке  Шамбалы,  заоблачной  гималайской  страны,  описанной  в  сочинениях  Блаватской,  означало  просветление, а  Сэмюэль Бекетт оказался скрытым Мастером  Школы,   с  помощью  театра  распространивший  учение  по  всему миру.

После  слов  Игоря  ученики  сменили  позу,  расслабленно  опустив  руки вдоль  туловища  раскрытыми  ладонями  вперед. Поза  была   откровенно просящей,  и  духовный  Учитель  немедленно  принялся  за  работу.

Медленно,  важным  тоном  он  примерно  с полчаса   произносил  банальности и  трюизмы.  Иногда  из  большой  папки  извлекался  лист  белого  картона  с  нарисованным  на  нем графиком,  неуклюжей  попыткой  поверить  алгеброй  гармонию. Сложные  духовные  понятия  Игорь  проектировал  на  школьные  оси  Х и Y, отчего  они  мгновенно  уплощались. Позже, войдя  в компанию, я поняла,    для  чего  производилась   эта  вульгаризация:  большинство  его учеников  закончили  технические  вузы   и  с  философией были  знакомы только по  конспектированию «Истории эмпириокритицизма».

Спустя  десять  минут  мне стало  скучно, и я  принялась  рассматривать учеников. Их  лица  выражали  глубочайшее  внимание,  смешанное  с почтением  и  даже  некоторой  долей  трепета, наверное, им  казалось,  будто  сейчас  разверзнутся  небеса  и   преподавательский корпус небесной  Школы  в  полном  составе   явится по  зову Игоря,  сжимая  в  руках  листы с  графиками и диаграммами.

Выглядели ученики  очень  мило,  интеллигентного  вида  ребята  и  девушки,   возрастом тридцать минус, одетые  в  джинсы  и  свитеры  из  толстой домашней  шерсти. Публика  мне  понравилась,  и  я  решила, при  возможности,  завязать  более  тесное  знакомство.

Игорь  кончил  говорить, несколько  минут  стояла  тишина,  затем  посыпались  вопросы. Спрашивали  азартно  и по  делу,  люди  явно  хотели  разобраться в  сути  предмета,  но Игорь  отвечал  туманно,  в  конце  каждого  ответа  оставляя  место  для  следующих  вопросов.  Главное, что  следовало  из  его  слов: в  духовной работе  нужен  проводник,  Учитель,  человек, стоящий  на  башне  знания.  До подножия  башни  добираются только  преданные  ученики, преданные  не  Учителю,  но  Школе, служению.

Наконец, вопросы закончились,  народ  стал  подниматься  с ковра, сразу  образовалось  несколько  групп: одна  вокруг  Игоря,  другая  рядом  с  молодым  рыжебородым  парнем. Я  помедлила  несколько  минут,  ожидая  дальнейшего  развития  событий,  но  все были  заняты  собой.  Разговаривали  по-литовски, Вилия  стояла  ко мне  спиной,  дожидаясь  своей  очереди  побеседовать с Игорем,  и  я  сочла    наиболее  разумным  тихое  английское  исчезновение. На  улице  подморозило,  снег скрипел  под  ногами,  после  переполненной  людьми  комнаты  дышалось по-особенному  хорошо…

Вилия  подошла  ко мне  после  второго  урока и  молча  предложила  «Каститис».

– Куда  ты  исчезла,  красна  девица? –  спросила  она,  копируя  манеру Игоря. Выглядело  это  смешно.

–Почувствовала себя  лишней и пошла  домой.

– Жаль. Самое интересное  началось  потом, когда  посторонние разошлись. Жаль.

– Но меня  ведь  никто  не  приглашал  оставаться, а  задерживаться  в  чужом  доме  без разрешения  хозяев  неучтиво.

– На  духовность  не  спрашивают  разрешения,  –  Вилия  сделала  большие  глаза,  –  духовность  берут  самостоятельно! Тебе  понравилась  лекция?

Слишком  явно  врать не  хотелось,  но  не  хотелось  и  огорчать  Вилию, и я   произнесла несколько  уклончиво-расплывчатых фраз,  сочинять  которые  умеет  каждый  филолог.

Вилия  чуть  погрустнела.

– Жаль,  ты  еще  не дошла.  Знаешь,  это  напоминает  такую  картинку:  лет  триста  назад  бедный  крестьянин  из  заброшенного   жемайтийского хутора попадает  в Варшаву  и проходит  мимо  дворца Потоцких. Дворцов  он  ни  разу в  жизни  не  видел,  крестьянин  потрясен,  подбирается  к окну,  прилепляет  нос  к  стеклу  и с  жадностью  всматривается. И видит  он  удивительное зрелище: пышно одетые  паны  и  паненки  ходят  по   кругу,  приседают,  кланяются  друг другу,  совершают  странные телодвижения. Бедняга  ничего  не может  понять,   так  и уходит  в  недоумении.

 А  дело  обстоит  просто:   в  зале  играет  музыка,  которую  он  не слышит,  а  кавалеры  и  дамы  танцуют танцы,  которых  он  не  знает. Так и  ты,  все  тебе  кажется  чужим  и  непонятным,  но  это  не  наша  проблема,  а  твоя.

 Судя  по  всему, мои  отношения  с  Игорем  и учениками  прерывались,  практически  не начавшись,  а  жаль,  они были мне  симпатичны. Наверное,   сожаление столь явно  проявилось  на моем  лице,  что  Вилия  тут же  предложила.

– Давай  попробуем  познакомить тебя   со  Школой  поближе, может,  тогда  и  сердце  откроется. Приходи  завтра  вечером   к Видмантасу,  поговорим.

– А кто  такой Видмантас?

– Хозяин  дома, где выступал  Игорь. Он  его   первый  ученик  и  заместитель,  если  Игорь  в  отъезде. Высокий такой,  с рыжей  бородой.

Следующим вечером я  снова  оказалась перед  домом на Антакальнисе. Желтые фонари  слегка раскачивались  под  порывами  ветра,  косо  летящие  снежинки  штриховали  фон,  точно как  на  гравюрах  Красаускаса.

Дверь  открыл  Видмантас. Стоя  на  пороге,  он несколько  секунд  разглядывал  меня, словно  изучая. Потом медленно  отступил,  освобождая  проход.

– Заходи,  красна  девица.

Я рассердилась: что  за  дурацкое  именование,  с какой стати,  по  какому праву?!  Потом  мне  рассказали, будто   у Мастера  в  первую  встречу  с  новичком бывает  момент  просветления,  и ему открывается настоящее имя приходящего.

Имя  человека  не  пустой  звук –  привязка  к миру,  точка в социуме, а имя,  данное Мастером,   – точное  отражение  духовной  сущности  ученика.  Тогда  я  ничего  такого  не  знала  и,  не  переступая порога, рассерженно  фыркнула: 

– Меня  зовут  Таня.

– Таня,  так  Таня,  –  неожиданно  легко   согласился Видмантас. –  Заходи.

В  комнате  возле  камина  сидела Вилия, рядом  с ней  Андрэ,  напротив  девушка   с длинными  распущенными  волосами цвета  воронова  крыла.  Я  села  между  ними.

–  Вирга,  –  сказала  Вилия,  указывая  на  девушку,  –  жена Видмантаса.  А  это  Таня,  наш  новый  товарищ.

«Так,  – подумала  я,  –  значит, меня  уже записали  в  товарищи. Очень  мило. А, собственно,  не  того  ли я  добивалась? Конечно, того,  значит,  все в порядке».

Видмантас  опустился  на  пол  рядом  с Виргой.

– Давайте  помолчим,  –  предложил  он.

Молчали  довольно  долго,  не  меньше  получаса. Я  уже  поняла, как  происходят  встречи,  поэтому  сразу  перевела  взгляд  на  тлеющие  поленья  и  спокойно  наслаждалась  переливами  и  сполохами. Иногда  я  ловила  на  себе  тревожный взгляд  Вилии,  но, стоило  мне  посмотреть в  ее  сторону, она  тут  же  отводила  глаза.

– Ну что ж,  хорошо  поговорили. Как  ты  себя  чувствуешь, Таня?

Я  чувствовала  себя  прекрасно: тишина,  камин,  запах   горящих  поленьев,  потрескивание огня,   атмосфера уюта и романтики.

– Ты полчаса  медитировала  над  пламенем,  – озабоченно  сказала Вилия, –   это  очень  опасно, можно  повредить  третий  глаз  или  пережечь  чакры.

Я  только  улыбнулась,  после  книг Лобсанга  Рампы  разговоры  о  третьем  глазе  и чакрах  меня  совершенно  не  удивляли, но моим  собеседникам  казалось, будто  они  посвящают   новичка  в  страшную тайну.

– Ты  знаешь,  что  такое  третий  глаз? –  спросил Видмантас.

– Нет,  – сказала  я,  решив  не  раскрывать  свои  знания. Прикинуться  новичком  и послушать  мудрых  учителей  представлялось  весьма  забавным.

– Но  иногда  ощущаю  вот  здесь,  –  я  прикоснулась  пальцем к точке посреди лба,  в  которой  Рампе сверлили  отверстие и  затыкали пробкой из  особо  выделанной древесины,  – будто  прожектор,  если  направить  его  на  человека, то можно  увидеть  светящийся шар  в  районе  солнечного  сплетения.

Видмантас  переглянулся  с  Виргой.

–Тебя уже  кто-нибудь учил?  – спросил  он.

– Нет,  – честно  ответила я. 

Второй  вопрос,  не  доводилось  ли мне  читать  книги на  подобную  тему, Видмантас  задать  не  догадался, и моя игра  осталась  нераскрытой.  Спроси  он,   я бы  не  стала врать и рассказала  бы  о  прочитанном, но  коль  не  спросили,  то  не  спросили...

– Наверное,  Таня  очень  способная,  –  предположила Вирга,  – бывают в  Школе  самородки,  правда,  очень  редко. Вполне  вероятно, что  к  нам  пришел именно  такой  человек.

– Да,  да,  –  подтвердила  Вилия,  – Таня с  первой попытки вышла  на  ваш  дом,  ни разу  не  ошиблась. Наверняка,  искала  по  полю.

Вот  глупая! Она же сама  раз  пять  объяснила мне дорогу!  Неужели  ей  так  хочется  чуда, что готова  сначала его  организовать, а потом   поверить? 

– Итак,  –  подытожил  Видмантас,  –  в  наши  ряды  вливается  хороший  товарищ, и от  нас  будет  зависеть,  насколько быстро он сможет  продвинуться. Если  захочет,  конечно? –  он  вопросительно  посмотрел  на меня.

– А  что  такое  Школа?  –  наконец,  задала  я  давно  подготовленный  вопрос. – Мне ведь  до сих пор не объяснили,  о чем  идет  речь.

– У  нас  объясняют,  – важно заметил Видмантас,  – только  тем, кто  спрашивает. – Даром  знания  не  передаются,  минимальная  цена –  твой  собственный  интерес,  то  есть заданный  вопрос. Мы  не миссионеры,  нам   не нужны  толпы  обращенных.

Он  замолчал. Молчание  длилось  довольно  долго.

– Полгода  назад,  – нарушил  тишину Видмантас,  – Игорь  показывал  нам, как нужно медитировать,  глядя  в  огонь. Через  десять минут  после  начала  работы  из  камина, – он крепко  похлопал рукой по  кирпичам,  – вывалилась  горящая  крыса  и  начала  метаться по  комнате. Мы с трудом ее  поймали и выбросили  в снег. Наутро  я  попытался отыскать  труп, но  ничего  не  нашел. Даже следов,  будто  все  нам  показалось. Или показали.

Он  многозначительно  посмотрел  на меня.

 – И  ковер  не  обгорел. Странно,  ведь  крысу  ловили  несколько минут,  она  вся пылала,  потом  в  комнате еще долго воняло  паленой  шерстью,  а следов  никаких.

Он  снова  замолк.

– После  Игоря  попробовала  Герда, ты  с  ней  еще  не  знакома,  она  из  самых  продвинутых  в  нашей  группе. Через  пять  минут  медитации  Герда  упала  в  обморок,  ты  же  смотрела  на  огонь почти  полчаса.

– Возможно,  я просто  ничего  не   чувствую,  потому  ничего  и  не  происходит.

– Если человек ничего  не  чувствует,  – вмешалась Вирга,  – он не  станет  полчаса  рассматривать  огонь. Ему  это  занятие  надоест через  пару минут. Ты  же  погрузилась  в  созерцание,  почти  растворилась  в  пламени,  мы уже  начали  опасаться...

Похоже,   ребята  играли  в какую-то странную  игру,  допридумывая реальность  до  желаемого  результата. Простое   разглядывание  огня в их  представлении  оказывалось волнующим  актом,  сложным  испытанием,  которое я  сумела преодолеть. Мне  льстило  такое  отношение,  да  и  сама  игра  выглядела довольно  занимательной.

« Почему  бы  и  не  поиграть?»,–  решила  я. Так  началось  мое  ученичество,  продолжавшееся  около  года  и  закончившееся  печально  и страшно.

– Но вернемся  к  Школе,  –  продолжил Видмантас. – Если  ты  готова... – он  замолк,  выжидающе  глядя  на меня.  Не  понять  смысла  паузы  было  трудно,  и  я  немедленно  включилась  в  игру:

– Да,  готова.

– Мы  из  немногих  традиций, которые  выжили и существуют. Мы  избежали сектантства,  мы  избежали  жесткой  иерархии, мы  избежали физического  уничтожения. Мы  работаем  и  делаем  свое  дело  по  всем  линиям,  от  убежища  до  внешнего  круга,  от  материального  обеспечения  до  объективаций.  Работа очень  трудная,  требующая  предельной ясности  и четкости. Выходя  на  дорогу, нужно  ответить себе  на простой  вопрос,  но  ответить  честно: духовность  мне  нужна  для  того, чтобы спрятаться в  убежище,  и это  вариант,  и это  достойно,  но это  другая  система  требований,  поисков и выборов; или  мне  нужна  духовность, чтобы развиваться, жить  в  ней  и  работать. Ответ определяет  дорогу,  по  которой  направляют  ученика.

Видмантас  вещал  вдохновенно,  чуть  откинув  голову,  наверное,  он  произносил свои   слова  уже много  раз,  и  его  речь  текла  гладко, чуть взбулькивая  на  согласных,  словно  вода, вытекающая  из  горлышка  бутылки.

– Извините,  – перебила я бульканье, –  о какой  традиции  идет  речь, от  кого  она  начинается, кто вам  ее  передал?

– Наша  традиция  существует  не  потому, что Игорь ее  сочинил,  вернее,  не  только  потому. Она  существует  в  данном  конкретном времени и в  данном конкретном месте потому, что Игорь выполнил  задачу по ее объективации. Но  традиция  существует  издревле, и  она  не  моложе  других.   Цель  духовной  Школы  –способствовать  раскрытию  и  развитию  сущности  человека.

– Но  традиция,  – возразила  я,  –  потому  и  называется  традицией,  что  опирается  на предыдущие  поколения. Вы  знакомы  с кем-нибудь  из  старых учеников,  сохранились  книги,  строения,  кладбища,   наконец?

– Все  это лишнее,  – чуть  раздражаясь,  ответил  Видмантас, –  в  ту  минуту, когда  я  выбрал для себя Игоря    в  качестве Мастера,  я  принял  на себя   Закон его  Школы, целиком принял. У  нас  было много случаев,  –  тут Видмантас  обвел  глазами  присутствующих,  словно  ища  поддержку, – убедиться  в правдивости слов  Игоря.  Значит,  есть  такие места,  где  существует старики Школы,  кладбища и прочие  аксессуары, нужные  для  удовлетворения внешнего любопытства,  но для путешествия по  нашему пути  вовсе  не обязательно их  посещать. Духовность  – не материальна и  потому  не  облекается в  конкретные  предметы, типа книг или строений,  она  может  пребывать  в них какое-то время,  но  с  ее  уходом покинутые предметы  содержат  не больше  духовности, чем  труп  сгоревшей  крысы. Знание  не  стоит на  месте,  оно волнообразно  перемещается  из  места  с  большей  духовной  напряженности в меньшую.  Небесная Школа,  устроившая  нашу жизнь, хочет, чтобы  духовность  не  застаивалась,  а  доставалась всем   жителям  земли,  для Школы  не  существует  слабых, плохих  людей. Слабые  люди  – вовсе  не  отбросы, они  делятся  с  нами  своей  чувствительностью,  своими  прозрениями,  Школа  любит всех,  и   в этом  ее  великий  урок  ученикам. У самого Игоря тоже  есть  Мастер,  от которого  он  получил  традицию, но  о нем  мы поговорим  позже.

Я  увидела, что мои  вопросы  не нравятся Видмантасу, и  замолкла: в конце  концов, какая  разница,  кто  придумал  правила игры?   Если людям  нравится  в  нее  играть,  зачем  рыть  до истоков.

– Итак,  – Видмантас  строго  посмотрел  на  меня,  – первый  урок  подходит  к  концу. Сейчас  Вирга  покажет тебе упражнение. Его  нужно выполнять  каждый  день в  течение  недели. Через  неделю  мы  встретимся снова.

– Пойдем,  – Вирга  протянула  мне  руку. – Пойдем  со  мной.

Я  вложила  свои пальцы  в  ее  сухую,  теплую  ладонь, Вирга  сжала  мою руку  и  так,  не  отпуская,  повела  через коридор  по  темной    лестнице в  каморку  на  втором  этаже.  В  комнатке  было  темно,  сквозь  небольшое  окошко  в  покатой  крыше проникал  желтый свет  фонаря,  качавшегося  перед  домом. Еле слышно  завывал  ветер, Вирга обняла меня  и прильнула губами к  губам.

Я  онемела. Такое  со  мной  происходило первый  раз  в жизни, я не была  монашенкой, неплохо  представляла себе отношения  между  мужчиной  и женщиной  и  даже  успела  накопить  небольшой  опыт,  но  женщина меня  целовала  впервые. Вирга  прижалась  ко мне  грудью, и  я с завистью  ощутила, как  ее  упругие  выпуклости  слегка  сплющиваются,   натыкаясь на мои ребра. В  те  годы  я  была  еще  худее, чем сейчас,  и  больше  походила  на  мальчишку, чем  на  женщину.

Поцелуй  получился   каким-то  невсамделишным,  то есть  в  физическом  плане  все  происходило правильно,  волосы  Вирги  лежали  на моих  плечах,  руки  обвивали  мою   талию,  губы  мягко прижимались  к  моим,  но  тока  желания,   электричества  страсти  не  возникало,  поцелуй  походил  на  продолжение  игры,  а не  сексуальный  контакт.

Пока я  размышляла, как себя вести, Вирга  отступила  на  шаг  и  тихо    засмеялась.

– Не  знаешь,  что  делать?

Голос  у  нее  был  задушевный,  доверительный,  и я согласно  качнула  головой.

– Во-первых,  садись,  –  она  указала  на  диван  у  стены.

Мы  уселись  на  него  рядышком,  и я  чуть  отодвинулась,  оставив между  нами  пространство. Мое движение  не  ускользнуло  от внимания  Вирги,  и она  снова  рассмеялась.

– Послушай, – сказала  она,  накрывая мою  ладонь своей,  – вот  главное  правило  Школы. Мы  спим,  живем  по  инерции. Человек  к  двадцати  годам  набирает  ответы  на  разные жизненные  ситуации  и потом  уже  не  думает, реагируя автоматически. Пришла  ситуация,  загорелась  лампочка,  другая  ситуация  –  другая  лампочка. А сам  человек спит, плывет  по  течению.  Первая  задача  Школы  – разбудить  спящих. Для  этого  нужна  раскрутка,  необычная ситуация,  когда  под  рукой  нет  домашней  заготовки,  и  приходится  думать. Чем  круче  раскрутка  –  тем  сильнее  пробуждение. Мастер  может  поставить  тебя  в такое  положение, когда  ты  вдруг  поймешь,  кто  ты,  настоящая  ты,  а  не  спящая красавица. Поняла?

Не  понять  было  трудно.

– Сейчас  я  показала  тебе пограничную  ситуацию,  – Вирга  убрала  свою  руку. – Ты  уже  не  знала, что  и  думать,  правда?

– Правда,  – я  снова  кивнула  головой.

– Не  думай,  я  совершенно нормальная  женщина,  с  нормальными  наклонностями,  люблю Видмантаса,  у  нас маленький  сын. Начинай  привыкать,  школьная  жизнь  вся  состоит  из  раскруток, каждый  помогает  товарищу  не  спать,  сохранять бодрость. Со  стороны  это может  показаться  странным,  но  такова  жизнь, которую мы  выбрали,  таков  наш  духовный  путь. Ты  согласна идти  по  нему  вместе  с  нами?

Я  в третий  раз  кивнула.

Вирга  придвинулась  ко мне, снова  обняла  и поцеловала  в  щеку. На сей  раз  поцелуй  был  настоящим,  от  Вирги  исходили  нежность,  тепло  и участие, и я,  невольно  поддавшись  теплоте, повернулась  к  ней,  обняла и нежно  погладила  по  спине. Несколько  секунд  мы сидели,  обнявшись,  затем  Вирга  мягко высвободилась  и пересела  на  кресло,  напротив  дивана.

– Я  сразу поняла, что  ты  из  наших. С первой  секунды,  когда  ты вошла в комнату.

Мы  долго молчали. Ветер  раскачивал  фонарь за  окном,  и  полоса света  перебегала  с  лица Вирги  на   стену, оклеенную  коричневыми  обоями  с  маленькими  золотистыми  звездочками.

– Упражнение  простое,  –  нарушила  молчание Вирга,  –  но  потребует  от  тебя  большой  собранности  и внимания. Сядь удобнее,  вытяни  руки вдоль туловища,  расслабь  ноги. Несколько  минут  посиди  в  тишине. Прислушайся к себе,  постарайся   перевести внимание  с  внешнего  круга  событий  на  внутренний.

 В самой  сердцевине  твоих  рук  и  ног  есть  каналы,  по  которым  движется  энергия. Они  начинаются в  небольших  воронках посреди  ладоней  и  на  подошвах  ног  перед  пяткой,  а  заканчиваются в солнечном  сплетении. Закрой  глаза и  постарайся   максимально расширить  эти  каналы,  втягивать  через  воронки  энергию  и  собирать  ее  под  ложечкой.

 Когда  ты почувствуешь  тепло  в солнечном  сплетении,  знай –  упражнение  начато  правильно. Затем  собранную  энергию  ты   мысленно  собираешь  в  шарик и  перемещаешь  на  позвоночник, а  потом  опускаешь  вниз,  до  самого  копчика. По мере   опускания  она  покрывается  холодной  коркой,  и,  пока  доходит  до низа,  превращается в   холодный  огонь, Понимаешь,  холодный  огонь.

Вирга  несколько  раз  повторила  незамысловатый  оксюморон,  как  бы  подчеркивая  важность   термина. Я  внимательно  слушала, ничем  не  выдавая  своей осведомленности: описания  подобных  упражнений  несколько  раз попадались мне  в  разных  книжках,  но я не  придавала  им  такого  сакрального  значения. Вирга  говорила  со  мной  тоном  жреца,  раскрывающего  неофиту  сокровенную  тайну  бытия, и я  не  хотела  нарушать  торжественность  игры. 

– Ты  должна  научиться  владеть  своим  телом,  – подытожила  Вирга,  –  ощутить  скрытые  в  нем  силы  и  уметь  пользоваться  ими. Путь  далек,  работы  много. 

Она  поднялась  с  кресла,  давая  понять,  что  разговор  закончен. Мы  спустились по  лестнице, дверь из  прихожей  в  комнату  с  камином  была  неплотно  прикрыта,  сквозь щель доносились  голоса  Андрэ  и Видмантаса,  но  Вирга  не  предложила  мне  зайти, а  спокойно  дожидалась,  пока я оденусь. В  знак  прощания  она   ласково провела   рукой  по моей  щеке  и  улыбнулась.

Возвращаться  домой   было  особенно  тяжело,  провести остаток вечера  в  полном  одиночестве   казалось невыносимым. Я   проехала на  две  остановки  дальше,  вошла  в  кинотеатр и купила   билет  на  первый  попавшийся фильм. Показывали  «Искатели  приключений»  с Аленом  Делоном  в  главной  роли. Я  смотрела  на  экран,  пытаясь   включиться  в  игру,  но  получалось  плохо:  приключения  выглядели   неправдашними,  герои  чересчур  красивыми,  море  слишком  лазурным,   трагедия    явно киношной. Не  досидев  до  конца  картины,  я  ушла  домой.

 Было  уже поздно,  свежий  снег опушил  набережную Нериса,  мои   сапоги  прокалывали  в его чистой  белизне   цепочку черных  следов. Я  шла,  оборачиваясь,  мне  казалось, будто  следы  оставляет  кто-то  другой, а я все еще  сижу на  чердаке   рядом  с Виргой  и  вдыхаю  тминный  запах  ее  волос.

Неделю  я  честно  выполняла  упражнение,  поначалу  оно показалось  детской  забавой,  однако  быстро выяснилось,  что   выполнить его  по всем правилам  довольно  сложно. Энергия  концентрировалась,  и  тепло  ощущалось  вполне  заметно,  однако  превратить  ее в  холодный  огонь  не  получалось. Я  могла  бы   легко  обмануть Вилию,  с которой  мы каждый  день  обсуждали  мои  успехи:  ведь  проверить  ощущения  невозможно. Но врать  не  хотелось,  а  хотелось  честно  пройти  по  дороге.   В какой-то момент  я  вдруг  поймала  себя  на  мысли, что  игра  начала мне   нравиться.

Прошли  семь  дней, но огонь продолжал оставаться  горячим.

«Скорее  всего,  – думала  я,  – мага  и  волшебника  из  меня  не получится. Наверное,  это  особый  дар,  наподобие музыкального слуха  или  умения высоко  прыгать. В  конце  концов,  большая  часть человечества не  в  состоянии    поднять стокилограммовую  штангу и,  тем  не  менее,  продолжает  жить».

Седьмой  день  пришелся на субботу,  я  вернулась  из  школы,  по  дороге  завернув  в  несколько магазинов,   устроила   продукты  в холодильник  и    легла  отдохнуть. Проснулась  уже  в  сумерках, спешить  было  некуда,  завтрашнее  воскресенье  представлялось  огромным  и  гулким.

В  дверь  позвонили.  Кто бы  это? За  все  месяцы, прожитые  в Вильнюсе,  ко  мне никто  ни   разу  не  приходил,  даже  соседи;  тут  люди держались  особняком, не  подпуская  чужих  к  своему мирку,  совсем  не  так,  как  у  нас  в Одессе.

За  дверью  оказались  Вирга  и Видмантас,  выглядела  я  от  изумления  по-дурацки,  они  слегка  переглянулись.

– Можно? –  спросил  Видмантас.

– Ну конечно,  конечно,  –  я  широко  распахнула  дверь,  –  пожалуйста.

Они  вошли,  огляделись,  хотя  оглядывать,  собственно  говоря,  было  нечего,  и  остановились  посреди  комнаты.

– Вилия  рассказала  нам  о  твоем  продвижении,  –  сказал Видмантас. – Я  думаю,  можно  приступать  ко второму  уроку.  Хочешь,  поедем  к  нам,  поужинаем  и  начнем.

 Что  вам сказать,  я  чуть  не  расплакалась  от  теплой  волны, подкатившей под  горло.

– Мы  подождем  тебя  в машине,  –   добавила Вирга,  ласково прикоснувшись  к моему  плечу.  Наверное,  мое  волнение  было  заметным,  обычно строгое  лицо  Видмантаса  смягчилось.

– У нас  зеленый  «жигуленок»,  стоит  на  другой  стороне улицы. Не  торопись,  мы  никуда  не  спешим.

Когда  они  вышли,   слезы  хлынули  из  моих  глаз.

«Какое  счастье, что  на  свете живут такие   хорошие люди! Как  мне  повезло!»

Ужинали на  кухне, просторной и светлой,  куда  большей моей  каморки. Вирга  подала  цеппелины,  и  только  сейчас я поняла,  насколько  они  вкусны. До  этого  я  несколько  раз заказывала  их в  кафе,  но никогда  не  добиралась до  конца  порции: слишком  много  жира  и  картошки.

– Кто  их  делал?  –  спросила я,  закончив  третий, – невозможно  оторваться!
– Юрате, –  ответила  Вирга,  накладывая на мою  тарелку    еще  один,  –  жена  Игоря. Вчера  она  приходила  в  гости,  и  мы  вместе  готовили. Еда,  приготовленная  «друзьями»,  имеет  особенный вкус.

– А  где же  сам  Игорь?

– Игорь  далеко,  у Мастера.

– А когда   он вернется?

– Никто  не  знает. Может,  через  час,  а  может,  через месяц. Когда  едешь  к  Мирзабаю, никогда  нельзя  знать, что  с  тобой  произойдет в  следующую минуту.

Так  я  впервые  услышала  это имя.  К  лучшему  или  к  худшему,  но  знакомство с  Видмантасом, Игорем, а  потом с Мирзой   изменило  мою  жизнь. Иногда  я  думаю,  как  бы  она  сложилась,  останься  я  учительницей  русского  языка  и  литературы. И чем  больше  думаю,  тем  больше  жалею  о своем  участии  в  хмельном  и  лихом  деле,  именуемом Школой.

После  ужина  мы  перешли  в  уже  знакомую  комнату  с камином  и  большим  ковром. Кроме ковра, в  комнате  не было  ни  одного  предмета,  только  странные  рисунки  на стенах: цветные   разводы,  скручивающиеся  кольца,  языки  пламени. Видмантас  растопил  камин,  и  мы  долго  сидели,  отрешенно  глядя  в  пространство. Теперь  я  не  теряла  времени  даром,  а  изо всех  сил выполняла упражнение,  энергия  живым  колечком  трепетала  у меня  под  ложечкой.

Раздался  звонок,  пришли  Вилия  и Андрэ. Снова  помолчали,  потом  Видмантас   достал  с  камина   треугольную  пирамидку,  поставил  на  железный  кружочек  и  поджег. От  пирамидки  потянулась  струйка  ароматного  дыма,  и спустя  несколько минут  мои  мысли  убежали  далеко-далеко. Это  был  настоящий  сандал,  знакомые  москвичи  покупали  его  у  сотрудников  индийского посольства  и  присылали  Видмантасу.

– Таня,  –  голос  Вирги вывел  меня  из  оцепенения,  –  сегодня  мы  научим  тебя  чувствовать  разницу  между  мужской  и  женской  энергией.  Проделаем  вместе  несколько  упражнений, а  дальше  ты все поймешь самостоятельно.

– Хорошо, – я  стряхнула  приятную  дремоту. А ведь  как  уютно    было  после  сытного  ужина  сидеть рядом   с  потрескивающим  камином,  под  сладкий  запах  сандаловой  пирамидки.

 – Женщина – река,  – продолжила  Вирга,  –  а   мужчина – берега. Энергия  мужчины  напоминает  копье,  а  женщины –  воду. Сейчас  мы  попробуем  увидеть  различия. Вытяни   руки  ладонями  кверху.

Я  выполнила  указание,  и Вирга  накрыла  мои  ладони  своими,  оставив  между  ними  маленький  просвет. Ее   пальцы висели  так  близко,  что  я  осязала  их  теплоту. Спустя  несколько  минут Вирга  убрала  ладони  и  отсела,  а  на  ее место  переместился  Видмантас.

– Постарайся  ощутить  разницу, – предупредил  он  и вслед  за  Виргой  накрыл  мои  ладони  своими. Так  мы просидели  несколько минут, я  вслушивалась  изо  всех  сил,  но  ничего,  кроме  такого  же  тепла,  не  смогла  уловить.

–Хорошо,  – сказал Видмантас,  –  попробуем по- другому.  – Сними   колготки и  ложись  на  спину.

Заметив  на  моем  лице  тень  нерешительности,  он  добавил:

 – Ты  среди  друзей,  не  нужно  бояться. Капрон  мешает энергетическому контакту. 

Вспомнив  предупреждение Вирги  о  «раскрутках»,  я  стянула колготки  и  покорно  улеглась  на  спину.  Видмантас  и  Андрэ    демонстративно  смотрели  на  огонь.

– Закрой  глаза, – мягко  произнесла  Вирга  и  повела  своей  ладонью  по  моему  лицу,  ото  лба  к  подбородку. – Молчи и слушай. И  делай, что  я  говорю. Расслабь тело, пройдись по нему мысленным  взглядом,  от кончиков  пальцев  до  макушки. Икры, мышцы  лба, плечи – все  отпусти, мы  никуда  не  торопимся, времени достаточно. Ты  лежишь на мягкой-мягкой перине и медленно погружаешься в  нее.  Медленно тонут руки,  ослабляется  шея, перина   теплая и нежная, ты утопаешь в ней, и  все  тело  становится  спокойным  и гладким,  гладким  и спокойным.

Ты  слышишь, кричит  чайка, она неспешно  парит  над морем, распластав свои  белые крылья, медленно-медленно, прозрачные  волны  тихо накатывают  на песок и шуршат  им,  ш-ш, ш-ш. Ветерок  скользит вдоль твоего тела, ласковый, он касается  ладоней, чуть-чуть, еле-еле, сбегает вниз,  целует  подошвы ног и снова  возвращается к рукам. Он твой  друг, ветерок,  вы  давно  знакомы,  ты  не  боишься  его,  ты  много  раз  проверяла, и  ни   разу  он  не причинил вреда. Ты  хочешь  поиграть  с  ним  и призывно  распахиваешь  руки,  шире,  еще  шире,  в  середине твоих  ладоней и ступней   распускаются  цветы,  и ветерок,  словно  шмель,  проникает  внутрь. Он  жужжит  и  мягко  щекочет  тебя  изнутри, опускаясь  все  ниже  и  ниже, пока  не  оказывается в  ногах. Ты   чувствуешь   цветки?

– Да,  чувствую,  – сказала  я. Не  почувствовать было  сложно,  пока Вирга говорила,  вокруг   моих  ладоней и   ступней мягко  обвились чьи-то  пальцы.

– Ты  чувствуешь  шмеля  внутри  тела?

–Нет,  не  чувствую, – честно  призналась  я.

–Не открывай  глаз,  – продолжила  Вирга. – Молчи  и слушай.

Мягкие  пальцы  исчезли,  и, спустя  несколько секунд  их заменили жесткие  руки.

– А  теперь  – чувствуешь  шмеля?

Минут пять  я  напряженно  прислушивалась. Один  раз  мне даже показалось, будто внутри  что-то  шевелится,  но  ощущение  тут же исчезло.

– Нет, не  чувствую.

– Можешь  открыть  глаза,  –  сказал  Видмантас. Он сидел  передо  мной,  крепко  сжимая  в  ладонях мои  ступни. Слегка откинув  голову, я  увидела  над  собой  Андрэ,  державшего  мои   ладони.

– Хорошо,  – Видмантас разжал  пальцы  и встал.  – Попробуем  еще  одно  средство.

Он вышел  из комнаты,  плотно  притворив  за  собой  дверь,  и  спустя  минуту вернулся,   неся в  руках  покрывало. Аккуратно  расстелив  его  посреди  ковра,  Видмантас   приказал.

– Вирга,  раздевайся.

Вирга  спокойно   поднялась,  отошла  в  угол  комнаты  и принялась  неторопливо  снимать  одежду. Она совсем  не  стеснялась,  словно  в  комнате  было  пусто.  Я  быстро  оглядела  Андрэ  и Вилию,  они  сидели  с  бесстрастными  лицами, спокойно разглядывая Виргу. Я  тоже  перевела  взгляд  на  нее.

Обнаженной  Вирга была  куда  красивее, чем  одетой:  полная  крепкая грудь,  крутые  бедра,  гладкая  кожа,  длинные  волосы,  эффектно   рассыпанные по  плечам. Заметив  мой  внимательный  взгляд,  она  улыбнулась  и,  пройдя  несколько  шагов,  встала  на  покрывало. Ее  грудь  предмет  моей  зависти  даже  не всколыхнулась.

Легко  присев, Вирга  легла  на  спину, вытянув  руки  вдоль  туловища  и  чуть  раздвинув  ноги.

– Смотри,  –  сказал Видмантас,  – это  называется  энергетический   массаж.

Он  и Андрэ  встали  на  колени  справа  и  слева  от  Вирги и  приблизили  свои ладони   к  ее  ступням,   почти  вплотную,  но  не касаясь.  Подержав  с  минуту  руки  над  ступнями,  они   принялись водить  ими вдоль  тела,  до самой  макушки, вверх-вниз, вверх-вниз.  Затем  начали массировать  пальцы ног,  медленно  перебирая  каждый  палец,  растирать  подошвы,  ступни,   щиколотки,  тереть  и  давить  икры,  коленки,  гладить  выпуклый  живот,  мять  бедра.  Видмантас  раздвинул  ноги Вирги  и  взялся  за  черный  треугольник,  Андрэ  в  это время  растирал  ребра  и  груди. Лицо  Вирги  порозовело,  она  начала  дышать  все чаще и чаще,   тогда  Андрэ перешел  к  ладони  правой  руки, а Видмантас  левой,  они  мяли  и терли  запястья,  локти,  предплечья, точно   заправские  массажисты,  потом  перешли  к  шее,  пробежались  по  лицу  и  голове, перевернули Виргу  на  живот  и  повторили  весь  цикл с  самого  начала.  Их  лица  заблестели  от  пота, а кожа Вирги из  мраморной  превратилась  в  пунцовую.

Вся процедура  заняла  примерно  с  четверть  часа. Закончив,  Видмантас и  Андрэ  устало   отвалились к стене, а  Вирга,  за  несколько минут  вернувшись  к  нормальному  ритму  дыхания,   легко  вскочила,  быстро  оделась и, как  ни  в  чем  не  бывало,  уселась  напротив меня. Ее  глаза блестели, весь  вид выражал удовлетворение  и радость. Я  бы  на  ее  месте  не  знала,  куда  глаза прятать  от  стыда.

– Мужской  массаж,  – сказала  Вилия. – В нашу  подружку  сейчас  вкачали   товарный вагон  энергии,  прочистили  каналы,  разогнали  кровь по  всем закоулкам. Такая процедура   омолаживает  организм  на  несколько месяцев.

– Ребята  устали,  –  добавила  она, спустя  несколько  минут.  – Надо  им  помочь.

Так  я впервые  столкнулась  с важным  словом, возможно,  самым  главным в среде   учеников  Игоря. Помогать  означало  и  дать  пять  рублей  на  такси,  чтобы  «друг»  смог  вернуться  домой  посреди  ночи, и  поставить  того  же  друга  в  замысловатую  ситуацию,  для  решения  которой  он  должен    взглянуть  на  себя  со стороны.  Сцена  между  мной  и Виргой  на чердаке   рассматривалась именно  как  помощь,  а  ее величина  оценивалась   силой изумления того,  кому  эта  помощь  оказывалась. Впрочем,  через  несколько  месяцев  общения  удивить  меня  стало  почти  невозможно:  любую  ситуацию  я  сразу  воспринимала как  «раскрутку».

Вилия  вышла  из  комнаты  и вскоре  вернулась,  держа  в  руках  поднос,  уставленный  блюдечками  с квадратиками  наломанного  шоколада,   кофейными  чашечками  и  большой  тарелкой  с  кусками  засохшей  лепешки. Вирга  выскользнула  вслед  за  Вилией  и спустя  несколько минут  возвратилась  с джезвой,  наполненной  до  краев  дымящимся  кофе.  Двигалась  она  бесшумно  и ловко,  словно  в  каждом  из  ее  членов  скрывалась   хорошо заведенная  пружина.  Мы  уселись  вокруг  подноса, Вилия  разлила  кофе  по  чашечкам  и   жестом  хозяйки  пригласила:

–Угощайтесь.

Я  взяла  с  тарелки  кусочек  лепешки и  осторожно  откусила. Это,  действительно,  походило  на   высохший  хлеб, только  странной  формы  и  диковинного вкуса. В  нем чувствовался  дым    костра,  неизвестные мне пряности  и   явный   запах баранины. Потом  я  узнала,  что  лепешки  в самом  деле смазывались  бараньим  жиром.

– Молодец,  –  одобряюще  кивнул Видмантас. – Понимает  человек,  не  разменивается  на мелочи. Сразу к  главному.

– Наш человек,  –  добавила Вирга.

– Хлеб Мирзабая,  – веско   произнес Андрэ. – Не  спеши  глотать, вытащи  энергию  из  каждой крупинки.

Я  принялась  медленно  рассасывать  жесткие  крошки,  запивая  их  кофе,  но  ничего  не почувствовала. Ели  в  полной  тишине, и  нарушить  ее расспросами  я  не  решилась. Остановились,  только опустошив  поднос. Вилия  собрала  чашки,  подхватила  поднос  и  унесла, Вирга  положила  руку  на мое  плечо  и  сказала:

– Теперь   твой черед.

Я  испугалась,  мысль  о  том,  что  со  мной  могут  проделывать  такое  же,  как  с Виргой,  не укладывалась  в  голове. Мой   небольшой  опыт общения   с   другим  полом  был  накоплен  в  темноте или  при  слабом  свете  луны,  раздеться  на  глазах  у  чужих  мужчин  да  еще  в   присутствии  их  жен   и  позволить  им  так  шарить  по  всему  телу, казалось  невозможным.

– Видмантас? – Вирга вопросительно посмотрела  на мужа.

– Нет,  Андрэ,  –  отрицательно  покачал  головой  Видмантас.

Андрэ  встал,  отошел  в  угол  комнаты  туда,  где  полчаса  назад  раздевалась  Вирга и  так же спокойно сбросил одежду.  Одетым  он  выглядел  гораздо  интереснее:  ноги  оказались  кривыми,  бледную кожу  покрывали  рыжеватые  волосы,  живот  слегка  выпирал,  а руки  висели  почти до  колен,  словно  у  обезьяны.

Вернулась Вилия,   Андрэ  улегся посреди  комнаты,  заняв  почти все  свободное место, Вилия  расположилась по  одну  сторону от мужа, а я с  Виргой  по  другую.

– Давай, Таня,  –  Вирга подтолкнула  меня, –  попробуй.

– А  как? –   массировать  Андрэ  я  не  боялась,  но начинать  без объяснения  было  рискованно. Мало  ли…

– Повторяй  за  мной,  –  начала Вилия,  –  приложи  руки  к ступням,  не  до  конца,  не   прикасаясь,  но  так, чтоб  почувствовать  тепло. Приложила? А  теперь приподнимай  их,  пока  тепло  не  исчезнет, и снова  приближай.

Удивительно,  но  я  сразу  включилась  в игру. Столбик  тепла  дрожал  между  моими  ладонями  и ступней  Андрэ,  слегка  щекоча  кожу, будто  ее  поглаживали  кончиком  кошачьего  хвоста. Несколько  раз  хвостик  убегал,  но я  тут  же  находила его,  приближая  руки  почти  вплотную к телу Андрэ.

 Жизнь повернулась  ко  мне  иной  стороной,   книжные  истории  и  притчи  вдруг  оказались  реальностью;   они  всегда  жили  рядом, стоило   лишь протянуть  руку и  установить  контакт. Ощущение  было  настолько   ошеломляющим,  что  на  несколько  минут   действительность  отодвинулась  в сторону:  осталось  живое, трепещущее  тело  и  мои  руки.  Связь  с  Андрэ  превратилась  в  очень  важное  событие,  симпатия  к  нему   ушла из головы   в  середину   моей  груди –  он  стал  близким, родным   человеком,   чуть  слышная  вибрация его  пульса   начала совпадать  с  биением  моего сердца. 

– Стоп,  – Вирга  обхватила меня  за  плечи  и  мягко   оттащила в сторону.  – Так  нельзя,  нельзя  теряться  в  пациенте,  ты  слишком  раскрываешься, не  держишь  защиту. Эдак  можно  подцепить  болезнь, которую  хочешь  лечить,   и  сильно  испортить  здоровье. Пошли мыть  руки.

Мы вышли  на кухню,  и Вирга  долго  поливала  мои  кисти  водой,  объясняя  правила  энергетической  техники  безопасности  и  основные  приемы  первой  помощи. Когда мы вернулись в комнату, Андрэ по-прежнему   лежал  на  ковре,  но укрытый   одеялом, глаза  его  были  закрыты,  а  грудь  ровно  вздымалась,   словно  у спящего.

– Продолжим,  – Вилия   откинула одеяло  и,  приблизив  ладони    к  правой ступне мужа,  глазами  указала мне  на  левую. Я повторила  ее  движение  – контакт  возник сразу,  столбик  тепла  задрожал,  забился   под  моими  пальцами.

– Делай, как  я, – приказала  Вилия  и  начала  медленно  водить  руками   вдоль  голени Андрэ. Я  послушно  последовала  ее примеру, столбик пытался  удрать,  выскользнуть  из-под  ладоней,  но  я   не  отпускала его,  изменяя  величину  зазора  между   пальцами  и  телом  Андрэ,    приостанавливаясь  или возвращаясь  на  прежнее  место. Это  походило  на  увлекательную  игру,   самым приятным  в  ней  было  то,  что  она  у  меня  получалась.

Постепенно  мы  добрались  до  бедер и  живота Андрэ.  Я  сосредоточено  водила   руками  вдоль  левого бедра, как  внезапно  Вирга  чуть  подтолкнула  меня  в бок. Приподняв  голову,  я увидела,  что  Вилия  указывает  подбородком  на  мужской  знак  Андрэ.    Знак  ожил  и на  глазах  начал приобретать  силу  и  твердость, Вилия  довольно улыбнулась  и  переместила  руки  на  пах мужа,  густо  заросший  курчавыми  волосами. Знак  отреагировал  подобно    шлагбауму после   ухода поезда.

– Вы его прокачали,  –  шепнула мне  на ухо Вирга, – такое  случается не  часто.

Мы  добрались  до  головы Андрэ, я  уже  подготовилась  прикоснуться  к  его  коже и  взяться  за  настоящий  массаж,   но  Вилия  вдруг  устало  отвалилась  в  сторону.

– Хватит,  – сказала  она,  – хватит  с  него. Он же мне   до утра  спать  не  даст.

Она  улыбнулась, улыбка  не  оставила  тени  сомнения  в  смысле  ее  слов,  а я  особенно  остро  ощутила  свое  одиночество.

Дверь  отворилась,  и в  комнату  вошел  Видмантас с  подносом  в  руках.

– Мы славно поработали, –  произнес  он,  опуская  поднос  на ковер, прямо  на  то место,  где   всего  несколько  секунд  назад  лежал  Андрэ.  – Имеем  право  на  отдых.

Отдыхом  называлась  бутылка  водки  с   солеными  палочками  и горьким  печеньем. Мы  выпили  ее  быстро,  желая  друг другу  здоровья, просветления,  понимания  слов Мастера,  понимания  себя,  любви  к  «друзьям»  и  любви «друзей». Мне  стало  тепло,  хмельно  и весело,  мне  было  хорошо  с  этими  людьми,  принявшими  меня  в свою  компанию, и  не  хотелось  расставаться.

– А  все-таки, –  решилась я  спросить,  – почему  водка? Мне всегда  казалось,  что  духовный  путь пролегает  в  стороне  от спиртных  напитков.

– Во-первых,  –  ответил Видмантас,  –  ты говоришь  о старых,  замшелых  путях. По  ним  тоже можно  добраться  до  цели,  но  очень  медленно. Наша  дорога скоростная,  автострада, понимаешь?

Он  вытер  со  лба  капельки  проступившего  пота. Странно,  ведь  в комнате,  несмотря  на  камин,  было  довольно  прохладно.

–  Во-вторых,  когда  научишься пережигать  пищу, извлекать  из  нее  энергию, а  ненужное  превращать в  шлаки,  то  водка  вреда  не причиняет. Ты  не  пьянеешь,  а  подзаряжаешься.

– Как  же  вы  это  делаете? – спросила  я.

– Придет  время – узнаешь. Пока  ты   только выходишь  на  дорогу,  не  спеши  оказаться   сразу  в  конце,  недолго  и  шею  сломать. Приедет  Игорь,  он  научит. Как  нас  научил.

–  Мне  казалось,  что  организм  сам  выполняет  эту  работу.

– Выполняет,  – подтвердил Видмантас,  –  но  с  невысоким  к.п.д.

– Но  зачем  человеку столько  энергии? Не  лампочку  же   к нему подключать.

Видмантас  и  Вирга снисходительно переглянулись.

– Нет,  человек сам превращается в  лампочку  и идет  по  жизни  со своим  светом. Вокруг  мрак,  темнота  животных  страстей,  а  рядом  с  ним  светло  и чисто.

Около  часу  ночи  Андрэ  вызвал такси,  и  мы  распрощались. Вирга  тепло  прикоснулась  губами  к моей  щеке.

– Готовься, подружка,  – шепнула  она.  – Готовься.

К чему, Вирга  не  уточнила,  а  я  не стала допытываться – я  уже  верила, что  мне  желают только  хорошего.

Почти все воскресенье  я  проспала,  а,  проснувшись,  долго  лежала  в постели,  размышляя  о  событиях  последних  недель. Будущее  начинало  становиться  интересным,  но все-таки  в  глубине  души  тлела  искорка страха: почему меня  так  легко  приняли в  «друзья»,  не кроется  в  ли  таком  беспричинном  радушии  подвох  или  пока непонятая  корысть,  идти  на  дальнейшее   сближение   или  приостановиться  и поглядеть,  как  будут  разворачиваться  события. Вспомнив уроки  Вилии,  я  решила  поискать  знак: выйти  на  улицу  и  дать Школе  возможность  подсказать  ответ.

Результаты   эксперимента  оказались  потрясающими:  прямо  через  дорогу  от  моего  дома  я  наткнулась  на  огромный  транспарант,  натянутый  через  улицу. На  красном  фоне  четко  выделялись  белые  буквы:  «Правильной  дорогой  идете,  товарищи!»

Успокоившись,  я вернулась  домой  и  принялась  за  проверку  тетрадей,  на  душе стало легко  и  тихо. 

В  понедельник  Вилия  принесла  мне  толстую  папку,  набитую  ксерокопиями.

– Вот  записи  лекций  Игоря, прочитай.  Каждая  страничка  полна  глубокого смысла,  постарайся не  принимать  новое  в  штыки,  а  понять.

Я  поблагодарила  и, вернувшись   домой  после  уроков,  честно принялась  за чтение,  хотя  скептическое  отношение  к  Игорю,  возникшее  при  встрече,  сильно мешало. Лекции  оказались  теми же  напыщенными рассуждениями,  густо  пересыпанными научной  терминологией. Главный  принцип, который  сквозил из текста,  мне был  не  по  душе:  вместо  того, чтобы  поднимать  земное  к  небесному,  Игорь  опускал  небесное  до  земли. Но  раздражения  на  сей  раз  у меня  это  не  вызвало,  наоборот,  я  даже  прониклась  неким  уважением  к его популяризаторской    работе.

Несколько  дней  ушли  на  привыкание к  мысли  о предстоящем  массаже, я  понимала  –  теперь  моя  очередь, и  уговаривала себя  отнестись  к  процедуре,  словно  к  упражнению или  посещению  врача.  Судя  по  легкости,  с  какой  раздевались Вирга и Андрэ,  в  массаже  отсутствовал  элемент  сексуальности, или,  по крайней  мере,  так  были  построены  правила игры. Я  ждала  приглашения,  но  приглашения  не  последовало,  только  однажды  в  конце  разговора  Вилия  обронила:

– Зайди как-нибудь,  когда  захочется.

Неделя  началась и  кончилась,  снова  пришла  суббота  с  ее  усталостью,  я  опять  улеглась  в  постель, с  грустью  повспоминала  события семидневной  давности  и  незаметно погрузилась  в  сон.

Проснулась  я уже  в  сумерках, ничего  не  произошло,  за  мной  не приехали  и  не пригласили,  обижаться  было  не на кого  и  не за  что,  но  мне  казалось,  что  возникшее между  нами  чувство  общности  располагало  к  продолжению  контактов.

« Наверное,  –  думала я,  –  с  прибалтами  все  происходит  по-иному,  чем  с  горячими  южанами: где   климат  холодней – там  и кровь  поспокойнее,  надо  набраться терпения и  двигаться в  темпе  того  места,  в  котором  живешь.

Но  почему,  –  продолжала  размышлять я,  –  почему  нельзя  быть  самим  собой,  а  не  подлаживаться, корячить  характер под  других  людей? Вот хочется мне увидеть Вилию, прямо сейчас, без предупреждения, она  ведь  приглашала зайти, когда  захочется,  вот  мне  и  хочется  сейчас,  прямо  сейчас».

Десять  улиц от моего  дома  до  Вилиного  я  прошла  не спеша,  с удовольствием  вдыхая   холодный воздух. Подморозило, хрусткие  льдинки  звенели под  ногами, словно  башмачки  Золушки,  и мне  казалось,  будто  ноги  сами несут меня  на  бал.

Дверь  в  квартиру Вилии  оказалась  незакрытой,  сквозь узкую  щель  доносился   знакомый  запах  сандаловой  пирамидки,  я  осторожно  постучала и,  не  дождавшись  ответа, вошла. В  прихожей  было пусто, на  пол  сквозь проем,  ведущий  направо в  большую  комнату,   падал  тусклый  свет,  по-видимому,   там  горел  ночник. На мои покашливания никто  не  отозвался,  и я, стараясь  не  шуметь,  заглянула в комнату.

– Входи,  – сказала  Вилия,  – мы тебя  ждем.

На ковре  посреди  комнаты  стоял  маленький столик,  на  нем   ровно  горела свеча. Вокруг  столика, прямо  на  полу  сидели  Вилия, Вирга, Андрэ  и Видмантас  и  торжественно  смотрели  на меня.

– Ты  пришла очень  быстро,  почти  сразу,  –  сказал Видмантас. – Садись.

Я  сбросила пальто  и сапоги  и  уселась  на ковер  между Виргой  и Вилией.

–  Ты  выбрана  Школой,  –  торжественно  произнес Видмантас. – Теперь  в этом  нет  никакого  сомнения. Сегодня  мы  собрались для  окончательной  проверки  и   просили  Верхнюю Школу  дать  ответ,  кто  ты – случайный  человек  или настоящий  друг. Мы  ждали знака и медитировали,  глядя  на  огонь свечи.  Обычно  сообщение  приходит  в  виде  намека, понятного  только  избранным, и только  один  раз  проверяемый пришел  сам. Ты  вторая.

– А  кто  первый?  –  не удержалась я  от  вопроса.

– Первой  была  Юрате,  жена  Мастера.  Вернее, Игорь  женился  на ней  после  проверки.  Если  бы  ты  появилась на  несколько  лет  раньше  – он  женился  бы  на  тебе. Нам всем  очень повезло, что ты  открылась,  сегодня  в  Школе большой  день.

Никакого  желания  выходить  замуж  за Игоря я  не  испытывала, но слушать  было  очень  приятно. Вирга, Андрэ  и Вилия   зачарованно смотрели  на  меня  сверкающими  глазами. А,  может, это  огонь свечи  отражался  в  их   зрачках.

– Видмантас,  –  тихо  произнесла  Вирга,  –  но  ты  еще  не  спросил Таню,  согласна ли  она стать  ученицей Мастера.

– Она согласна,  я  знаю,  – вмешалась  Вилия.– Правда,  Танюша?

Вилии   очень  хотелось, чтобы  я  немедленно  согласилась,  но я,  сама не  знаю  почему,  несколько минут  не отвечала. Воцарилось  напряженное  молчание.

– Таня,  – медленно  произнес  Видмантас,  тщательно  выговаривая  каждое слово.  – Ты  подошла  к  рубежу,  за который  не пускают  гостей. Или  ты идешь  дальше вместе  с  нами,  или  уходишь.  Определить   можешь только  ты. Главные  вещи в своей жизни  человек  должен  решать сам.

Ну, конечно же,  я  была согласна!  Но Видмантас  не  успокаивался.

– Мы  хотим, чтобы  ты   с  открытыми  глазами  и  ясным  умом  понимала,  на  какую  дорогу  выходишь.  Наша  цель – крыша Мира,  все  духовные  пути  ведут  туда,  но мало кто  добирается  до цели.  Мы  верим Игорю  и  идем  по  его стопам, то есть его  указания мы принимаем  как закон. Принимаешь  ли  ты  на себя   послушание Мастеру?

Я принимала. Я  уже  все принимала:  атмосферу  любви  и  сочувствия, разлитую  в комнате,  не  могли  испортить  самые  жесткие  слова.

– Согласна,  – произнесла я. – Согласна. 

– Ми  одно  тело,  – вдруг  заговорил  Андрэ. У  него  литовский акцент  выделялся   сильнее, чем у остальных,  говоривших   по-русски почти правильно. – Ми  тело,  а Мастер  – голова,  и так же, как  у тела  нет  секретов  от  головьи,  так  и у нас  нет  секретов от Игоря. Рука  не стесняется  ноги, правильно? –  я  кивнула,  –  так же  и ми  не стесняемся  дрюгь дрюгя. Если  у Видмантаса нет  деньег, он  с Виргой   идут обедать  у нас,  если  у  нас  поломалась  кровать,  ми  с Вилией   приходим  спать  в  твоей.

«Интересно, – подумала  я,  –  что  он  имеет  в виду,  просто  спать или  спать?  Тогда  это  уже  совсем интересно».

– Давай подвинем  столик,  –  прервал  Видмантас  Андрэ. – Хватит  слов на сегодня. Начнем  работать.

Андрэ  немедленно  умолк и вместе  с  Видмантасом  перенес  столик  к  стене. Видмантас  указал  пальцем  на  освободившееся место  и  коротко  приказал:

– Таня,  раздевайся и   ложись  сюда.

Я  совсем  не испугалась,  хотя  каждый  раз, когда  мысленно  представляла  себе  этот  момент,  сердце начинало  колотиться. Отойдя  к  столику,  я  спокойно  сняла  одежду и  вышла  на середину  ковра. Хвастаться мне  было  нечем,  фигурой  я походила   на  мальчика,  а  занятия  спортивной  гимнастикой еще  усугубили положение. Улегшись  на  спину,  я  прикрыла  глаза  и  отдалась  на волю  «друзей».

Спустя  несколько минут   мои  ступни  ощутили  тепло  – массаж  начался,   тепло  поднималось  вверх,  слева  и справа,  иногда  параллельно,  но  чаще вразнобой. С  левой стороны  грело  сильнее,   словно вдоль  тела  водили   небольшой   электрической  лампочкой. Потом  меня  перевернули на  спину,  потом  снова  на  живот,  и  тут  я  ощутила   десять пальцев,  поглаживающих  мое  тело. Поглаживания  быстро  перешли  в  крепкие   пожатия,  меня  начали  растирать  и мять, точно  тесто,  поначалу  прикосновения  причиняли  легкую  боль,  но  я  быстро  привыкла  и стала  находить  в этом  нечто  приятное.  Руки  поднимались  все  выше,  коснулись моей  груди и  одновременно  лобка, и  меня  словно  подкинуло: тело начало мелко  дрожать,  но беспощадные  руки  не  останавливались, я  не  понимала,  что  со мной  происходит,  напряжение  росло,  дышать  становилось  все  тяжелее,  я  хотела попросить  пощады,  но  вдруг  стало  невыносимо приятно, изо рта вперемежку со всхлипываниями понеслись совсем  другие  звуки, я сама  не  понимала, говорю или  кричу, и вдруг  острая  судорога  пронзила меня  от  головы  до  пальцев  ног,   я  забилась, задрожала,  затряслась  и  вдруг ... все  кончилось.

После  той  субботы  прошло  несколько  недель, я  прочитала  лекции  Игоря, познакомилась  с  очень милой   женщиной Юрате и  еще  с несколькими  учениками и  ученицами,  шесть  или  семь  раз  массажировала и  сама  становилась  объектом  массажа,  но  такого  потрясения,  как  в  первый  раз,  больше не  происходило,  хотя, честно  говоря,  массажи  оказывали  на  меня  очень  сильное  воздействие.

– Замуж  тебе  надо,  –  ворчал   Видмантас. – Пока  у  тебя  верх перемешан  с  низом,  вся  работа  идет  насмарку. Без  мужчины  их не  разделить,  давай  мы  тебе  подберем  кого-нибудь  из  наших.  Правда,   придется  выучить  литовский,  надоело  из-за  тебя  ломать  язык  о  русские  глаголы.

Я  отшучивалась, хотя перспектива  выйти замуж  за  одного  из  «друзей»  казалась  вполне  приемлемой. В Вильнюсе   мне  нравилось все,  кроме работы  в  школе,    но  и  это можно  было   бы изменить  с  помощью  тех  же  «друзей».  Однако  дальше  разговоров дело  не  двинулось.

В  один  из  дней Вилия  объявила:

– Скоро  к  нам  приедет гость. Из Москвы, мастер  восточных  единоборств. При посвящении  получил  имя  Санжар. И  два  ученика с  ним. Это  не  наша Школа,  но все равно  интересно.

– Вот  не  думала,  что вокруг бродит столько  Мастеров,  – удивилась  я.  – Мне  казалось,  будто их в  каждом  поколении  один,  два,  ну,  от силы, три,  а оказывается,  тьмы  и  тьмы.

– Не  преувеличивай,  –  улыбнулась  Вилия. – Кроме  того,  Санжар –   мастер  с  маленькой  буквы,  в  смысле,    умелый,  знающий человек,  но  не  Учитель. Хотя  в  своем  каратэ  он  продвинулся  далеко, то  есть добрался  до  духовной  подоплеки борьбы. Кроме  того,  –  Вилия  посерьезнела,  –  одно  из  главных  правил Школы  гласит: учителей  всегда  хватает  –  учеников  недостаточно.

– А  зачем они  приезжают?

– Познакомиться. Подробнее   сами  расскажут.

В  четверг  на  большой перемене  Вилия  подошла  ко  мне  и  таинственным  голосом  сообщила.

– Санжар  здесь. Сразу  после  работы  отправляйся к Видмантасу. Будет  интересно.

Вернувшись  из  школы, я  наскоро  перекусила,  переоделась  и понеслась   на  Антакальнис. В  комнате   возле  камина  сидели  все  наши: Видмантас, Вирга,  Юрате,  Андрэ  с  Вилией  и  трое незнакомцев.  Первый –постарше,  лет  тридцати,  смуглый,  с  острым  подбородком  и  глубоко  посаженными  глазами.  Второй – совсем  молоденький  симпатичный блондин  с  хорошей  улыбкой,  и   третий – высокий, с  юношескими прыщами,  наверное,  еще школьник. Когда  я  вошла,  старший  повел  носом,  словно  гончая собака,  окинул  меня  быстрым  взглядом  и  сразу  отвел  глаза в  сторону,  блондинчик   улыбнулся,  а  школьник  не  обратил  внимания, продолжая   смотреть  перед  собой,  словно  разглядывая  в пространстве  лишь ему  видимую  картинку.

– Таня,  –  представил меня Видмантас,  – наш   новый  товарищ,  человек с уникальными  способностями.

–Санжар,  –  кивнул  головой   старший.

– Анатолий,  –  улыбнулся  блондин, –  для  друзей  можно  Толя.

Школьник  продолжал  сидеть,  не  двигаясь.

– Игорь,  –  представил  его  Санжар, –  а чтоб  не  путать  с вашим Мастером  – Игорь маленький.

Голос  у  него  был  вкрадчивый,  но  не  внушающий  опасений,  спокойный  голос  уверенного  в  себе  человека.  Я  уселась  за  спиной   Вирги и  принялась  наблюдать:  в  новой  компании  я  всегда  стараюсь  спрятаться  и,   не  торопясь, разобраться  в  обстановке.

На  ковре   стоял   уже  знакомый  поднос, но  закуска  на сей  раз  была  иная: круглые, начинающие черстветь  лепешки,  дешевые  конфеты,  в  основном  карамельки в  ярких  обертках,   большой  кусок  халвы  в  грубой  оберточной   бумаге  и  несколько  бутылок водки.

– Ребята вернулись  от Мирзы,  –  шепнула  Вирга,  щекоча  волосами мою  щеку,  –  рассказывают. Водку  и  закуску  Мирза  послал  для  друзей,  угощайся.

Я  оторвала кусочек  лепешки  и  взяла  несколько кусочков  халвы.

– Так  не  годится,  – Санжар  наполнил  до краев  рюмку  и  протянул  ее  мне. – За  друзей.

Деваться  было  некуда,  я выпила  и,  задыхаясь,  сжевала хлеб  вместе  с  халвой. Водка  обожгла  горло,  туго ударила  в  голову,  по  телу начали  расплываться  волны  тепла.

– Это  не просто  водка,  –  шепнула Вирга.  – Видела, как  он  наливал?  Везучая ты, Танюшка,  все  тебя выделяют.

– Когда они  приехали  в Москву,  –  продолжил Санжар,  –  то прямо  на  вокзале  Мирза  подошел  к  милиционеру  и  указал  на Абая:

– Опасный человек. Проверьте  у  него  документы.

Абай  за  паспортом, а  паспорта-то  и  нет. Уже потом  выяснилось,    его  Мирза потихоньку вытащил  из  кармана,  пока  Абай  спал. Ну  и  повлекли,  болезного,  в отделение,  и  давай шерстить,  не спекулянт  ли,  не  травку  ли везет,  и кто  такой  вообще есть. Абай  поначалу  пытался объяснять,  я  мол, ученый, из  лаборатории по  изучению  человека АН СССР,  менты,  понятное дело,  в смех.

– Или,  –  говорят,  – сам  колись,  голубчик,  или  мы  тебя  колоть  начнем. Тогда   не  жалуйся.

Уж  не  знаю,  как,  но выпросил  Абай  у  сержантов  разрешение по  телефону  позвонить и  набрал  Сенкевича,  из «Клуба  кинопутешественников». Тот сразу  примчался,  менты  чуть  не  смирно встали, человек-то  известный, каждую  неделю  по  телевизору  показывают. Короче,  отмазал   Сенкевич  Абая.

Приехал  Абай   на  квартиру к  друзьям,  а  там,  о чудо,  Мирза   чаи  гоняет. Народу  понабежало, сидят  по  стеночкам, ловят  каждое слово.

– Заходи,  –  говорит Мирза,  –  дорогой ученик, расскажи, поведай,  как  тебя  в советской милиции  привечали.

Абай  молчит,  онемевший,  а  потом  спрашивает:

–Ты  зачем  меня  ментам  сдал? Знаешь, чем  это могло  кончиться?

Санжар  умолк,  выдерживая  паузу. Все  замерли, ожидая  окончания рассказа. Концовка  обещала быть эффектной.

– Ты  же  учиться  хотел,  –   торжественно повторил Санжар слова  Мирзабая. – Я  и  учу. А сейчас  снимай  штаны  и покажи  дамам  свою  голую  задницу.

Видмантас  восхищенно замотал  головой.

–  И  начался, – продолжил Санжар,  –  хороший  день Помпеи.  Представляете: умница,  деликатнейший  человек  Абай,  сморкаться  в  другую  комнату  выходит,  голоса  не  повысит, а  тут  прилюдно   задницу  показывать. Несколько секунд  он  колебался, да тут Мирза   рявкнет:

– Скидавай  портки  да  рубашку  задери, чтоб  яйца  выкатились.

Санжар  снова  замолк.  Работал  он  театрально,  но  эффектно. Минута  прошла в  напряженном  молчании. Первым  не  выдержал  Андрэ.

– И снял?

–А  кто  бы  не снял?  –  хохотнул Санжар. – После  трех  дней  в  общем  вагоне из Бируни  в Москву, знаете, какой  от  него  дух  пошел! А Мирза  не  успокаивается. Подзывает  к  себе  хозяйку дома и   говорит:

– Абай  мой  лучший  ученик,  настоящий Мастер. Достоин, чтобы  ему  не  только  руки,  задницу  целовали.  Иди, поцелуй.

Хозяйка мнется, гости  в  напряжении, в  общем  – немая  сцена.

– И  поцеловала?  –  сорвалась Вилия.

– Как миленькая.  За  ней  и  другие  приложились. В  общем,  комплексы  летели  во все  стороны,  только  успевай  уворачиваться.

– Круто,  –  опять  повертел  головой  Видмантас. – Ох, круто.

Не  знаю,  как  бы я   отреагировала  на  эту историю  всего  месяц  назад,  но    тогда,  после  долгих  разговоров  о зеркале для  ученика,  которое представляет  собой  Мастер,  я  начала  искать  в  рассказе Санжара глубинный смысл.

«Наверное,  –  думала  я,  – Мирза   увидел перед собой  зажатых,  закрепощенных  людей,  до самой  макушки  набитых   всевозможными «табу»  и «вето»,   не могущих не  только взглянуть  на себя  со  стороны,  но  вообще  не способных  ни на  какое  другое  действие,  кроме  наработанных  условных  реакций.

Интересно,  а чем  бы я ответила  на  подобное  предложение,  стала  бы  целовать   задницу  Абая или,  отказавшись,  нарвалась бы на  более  жесткую  раскрутку? Могли  бы  выгнать,  но уходить  бы  не хотелось,  никак  не  хотелось».

– Танюша,  –  прервал  мои  размышления голос  Видмантаса,  –  о чем  задумалась?

–Девушка  думает  о волосатой  заднице  Мастера,  –  ответил  за меня  Санжар.  – Абай  же  чучмек  и Мирза  тоже. Дикие,  примитивные  чучмеки, в  бане  не моются, Пушкина  не  читали.

«Ну вот,  –  подумала  я,  –  пошла  раскрутка,  держись,  учительница  русского языка».

–Ты  зачем  про  Мастера  так  плохо  думаешь,  – вдруг  вскинулся  Игорь. – Дрянь,  дешевка  базарная,  кто  тебя  сюда  звал,  пошла  вон,  сука!  – Он  угрожающе  подался  в  мою  сторону.– Брысь, мымра плоская,  кому  сказано,  поднимайся  и катись!

 Я  посмотрела  на  Видмантаса,  потом  на Андрэ. Они  сидели  с  напряженными  лицами,  делая вид,  будто  все  происходящее  к  ним  не  относится.

– Молодой  человек,  – сказала  я,  стараясь   удерживать  ровный  тон. – Если  вас в  детстве  не  научили,  что  грубить  незнакомым  людям   неучтиво,  то мне  придется  взять  этот  труд   на себя. Все-таки   по  профессии я  учительница...

Подхватив со  стола  пустой стакан,  я   начала  наполнять его водкой. Все  присутствующие  зачарованно  смотрели  на  меня,  а  у школьника  даже  рот  приоткрылся  от  удивления. Налив до  самого  края,  я  спокойно  поставила  бутылку  на стол, а  стакан  протянула  Игорю. Пока  он  соображал, как  отреагировать,  я  резким  толчком  выплеснула  водку  прямо в  его  широко  раскрытые  глаза.

Мальчишка  заверещал  и свалился  на  пол. Толик рванулся было  ко мне,  но,  осаженный  рукой  Санжара  остался  сидеть,  злобно  посматривая  в  мою  сторону.

–  Наш  человек,  –  произнес  Санжар.  – Действительно,  самородок.

Вставлю  золотые  зубы  и  женюсь.

Все  заулыбались,  Игорь  поднялся с  пола  и, вытирая  глаза,  опять  уставился в пространство, Толик  совсем  обмяк, а  Вирга,  прижавшись  ко мне   плечом,  ласково  потерлась,  словно  большая  кошка. 

Потом  разговор  неловко рассыпался,  мы бестолково  обменивались  пустыми,  ничего  не  значащими  фразами, пока  Видмантас  не перехватил  инициативу. Спустя  несколько минут  Толик, Вилия, Вирга  и я  оказались  в комнатке  на чердаке.

– Никто  в Вильнюсе  не  работает, – выговаривал  Толик,  удобно  расположившись  в  кресле,  –  все спят,  плывут  по  течению. Просыпайтесь,   говорю вам,  пробудитесь, спящие!

Его  щеки  разрумянились,  глаза блестели,   теперь  он  казался  мне  совсем хорошеньким,   даже  красивым. От  враждебности  не  осталось  и  следа,  он  ласково  посматривал   в  мою сторону,  продолжая свою  незамысловатую  проповедь,  суть которой  можно было  выразить  одним словом  –  просыпайтесь. Я  плохо  понимала,  о  каком пробуждении  он   говорит, поэтому   решилась  на  вопрос:

– А  ты-то  сам к чему стремишься, Толик? Чего  тебе  нужно  в  жизни?

– Я  хочу  просветлеть,  –  тут же  выпалил Толик  и горделиво  добавил, – вот моя  главная  и  единственная  цель. А  остальное  – острова.

–Что-что?  – переспросила  Вирга.

 – Острова  в  океане жизни,  –  также  быстро  ответил  Толик,  – красивые,  покрытые пальмами  и  прекрасными  женщинами,  –  тут  он  почему-то  перевел  взгляд  на  меня, – но  всего  лишь  острова. Мы же   держим  путь  к материку.

– А  как ты  понимаешь  просветление?  –  задала я второй  вопрос.

– Просветление… – Толик на секунду  задумался. – Представь себе  колодец, полный  мутной, взбаламученной воды. Идет  время,  муть  оседает,  и  однажды  утром  ты  подходишь к колодцу  и видишь дно, гальку, песок,  ракушки. Вода   больше  не мешает,  она стала прозрачной, просветлела. Так  и с  нами,  мир представляется  нам  хаосом и  кутерьмой,  ибо  хаос  и кутерьма  находятся внутри  нас.  Но если  муть оседает, то и мир вокруг  становится прозрачным.    В  колодце это происходит  само  собой,  а  душе  человеческой  для  просветления нужно  работать, много  работать.

– Покажи  нам,  как  ты  работаешь?  –  попросила Вилия.

– У  каждого свой  путь,  –  важно произнес Толик, –  у  женщин  и мужчин  все  происходит  по-разному. В  ночь  на  воскресенье  Санжар  устраивает  большой  поход,  но  только  для  мужчин,  посылайте  мужей,  они  вам  расскажут.

Вилия  принялась  выяснять  подробности, а  я  задумалась  о  своем,  о  невеселой  судьбе  одинокой  женщины в  грубом  мире  мужского  шовинизма. Даже  эти, казалось  бы,  тонкие, чувствительные  люди  тоже  делили  мир  по  половому признаку, тесно  увязывая   духовный  рост  с   наличием  щетины  на  подбородке  или  ношением  бюстгальтера.

– Ты  уже  была    у Мирзы? –  вдруг  спросил  Толик,  обращаясь  ко мне.

–Зачем? Я  даже  с  Игорем  толком  поговорить  не  успела.

– С  Игоре-е-е-м... –  протянул  Толик, но,  бросив  взгляд  на  Вилию,  осекся. Вирга  куда-то  исчезла,  видимо,  пока  мы разговаривали,  она  потихоньку вышла  из  комнаты.

Вилия  принялась  расспрашивать  Толика,  чем он  занят  в  обычной жизни,  учится  или  работает, кто родители,  есть ли сестры,  братья. Он  отвечал  с  удовольствием,  не  таясь,  хотя, собственно,  скрывать ему  было  нечего. Обыкновенный  московский  школьник,   секция  самбо,  потом  каратэ,  на  втором  курсе   политехнического  института  встретил Санжара,  съездил  к Мирзабаю,   и  с  тех  пор  вся  его  жизнь переменилась: институт он  бросил, потому, что  занятия  мешают  духовному росту,  живет  на  милостыню, которую  по  совету  Мирзы собирает  на  кладбище.

– Пойду, гляну,  как там Андрэ, – вдруг  объявила Вилия. – Танюша,  –  развлеки  гостя.

Что она  имела  в  виду,     прояснилось позже. А  покамест,  воспользовавшись  отсутствием  Вилии  и  Вирги,  я принялась  расспрашивать  Толика  об Игоре.

– Ну-у-у,  – опять  многозначительно  протянул  он. – Игорь серьезный  человек  и  неплохо  устроил  свою  жизнь. Много  пищи,  много  почета, много  женщин. Может  быть,  в  Литве  так   нужно,  люди  тут  другие,   социум другой. Но   я  всегда  представлял    духовного учителя  несколько  иначе.

Послушай,  – он  вдруг  прикоснулся   к моей  руке. – Я  хочу  тебя  качать.

– Но  тут  нет  качелей,  – удивилась я такому   инфантильному предложению. – Да  и  зачем,  я  давно  уже  выросла.

– Ты  не  поняла,  – поморщился  Толик.  – Помоги мне.

– Чем помочь?

– Н-да,  ты  совсем  еще  новенькая,  –  разочарованно потянул Толик,  – все  нужно  объяснять. Помоги, как  женщина  помогает  мужчине.

Наконец-то  до меня  дошел  смысл  его  предложения. Я  осторожно  вытащила свою  ладонь  из-под  его пальцев.

– Толик,  ты  хороший  мальчик,  и  даже  мне  нравишься, но  я  не могу  так  сразу,  мы ведь  знакомы   всего полтора  часа.    Заниматься любовью без  чувства,  как  физкультурой,  я  не  умею.

–Это  не  физкультура,  а   духовная  практика,  –  возразил  Толик обескураженным  тоном. Он  сник, словно  сдувшийся воздушный  шарик, мне  даже  стало  его  жалко.

– Может  быть,  – поднялась  я  с  диванчика. – Но   духовная  практика  мне  всегда  представлялась  несколько  иначе.

– А  я  хотел  показать  тебе,  как  нужно  держать  меч,  –  добавил Толик уже  в мою  спину голосом  разочарованного  мальчишки.

– Поищи  себе  другие  ножны,  –  ответила  я  и  вышла из комнаты.

Спускаясь  по  лестнице,  я  сообразила,  что  Вирга  и Вилия   нарочно  оставили меня   наедине  с  Толиком,  и  вся  эта  история,  несомненно,  очередная  раскрутка,  а нормальная  женщина  на  моем  месте сама раскрутила  бы  мальчишку  до   поросячьего  визга,  и в  решающий  момент  сбежала,  оставив  его куковать  с    раскаленным  мечом. Но   для  такого  поступка  нужно было  совсем  не уважать,  даже  презирать  партнера  по  игре,  а  Толик мне  нравился, и  обижать  его  не хотелось.

Из-за  двери  доносился  голос  Санжара,  он  снова рассказывал, я  тихонько  оделась  и  бесшумно  выскользнула  на  улицу. Длинную  дорогу  от  Антакальниса  до  старого  города  я  прошла  пешком,  слезы  катились  по щекам, горечь  обиды  перемешивалась  с  раздражением  и  злостью  на  себя. В  первый  раз   за  всю  жизнь  со  мной  разговаривали  будто  с функцией,  безликим  исполнителем  роли,  а я не  смогла  достойно  ответить.

 Секс  никогда  не  был  для  меня  табу, священной  территорией, ступать  по  которой  нужно   с  трепетом; я  воспринимала  его  как  приятное  занятие  с  приятными  людьми. Но в тоне Толика  сквозила  претензия,  я  была  ему должна,  обязана. Обязана  выполнить  свою  функцию, дабы  накопившееся  семя  не  мешало  господину мужчине   продолжать полет  к заоблачным   высотам  духа. Никто  не  спросил,  нужна ли помощь  мне,  свободны ли  от пут  мои  крылья. 

Длинная  прогулка   уняла  раздражение,  а  холодный  воздух  высушил слезы. Подходя  к  дому,  я  почти  успокоилась  и  постаралась  взглянуть  на  ситуацию  со  стороны,  растождествиться, как  советовал в своих  книгах Игорь.

« В  конце концов,  –  думала  я,  –  это ведь  не  больше, чем  игра. Меня  с  «друзьями»  не  связывают узы родства,  совместной  работы  или  материальная  зависимость. Если  мне  что-то покажется оскорбительным,  в любой момент я могу  встать  и уйти.  А  Толик... Признайся,  признайся себе самой,  предложи  он  то же  самое,  но в привычной для  тебя  форме,  ты  бы,  скорее  всего,  согласилась, а?»

От  неожиданности  я  остановилась  посреди  улицы.

« А ведь  точно,  согласилась бы,  почему  нет?  Меня  с ним не  связывают  обязательства,  нечему и некому  помешать  приятному  занятию  с  приятным  человеком».

Тогда  я  еще  не понимала,  что сильнее  всего  связывают людей эмоциональные   обязательства,   пережечь  которые  куда  сложнее,  чем  разорвать  долговую  расписку.

«Игра,  –  думала  я,  – не  более, чем игра  по  определенным  правилам.  Пока  интересно,  я  буду  играть».

На следующий  день  Вилия  после первого  урока  подошла  ко мне.

– Сбежала,  подруга?  – спросила она,  протягивая  пачку «Каститиса». – Толик,  бедняжка, весь вечер  места  себе  не  находил. На  дверь  без  конца  посматривал,  думал  –  вернешься.

–Подумаешь,  Толик, – равнодушно произнесла    я,  но внутри  сильно польщенная его  беспокойством. – Тоже  мне, духовный   учитель! Во  все времена  мужчины  под  разными  предлогами пытались  затащить  женщину  в  постель, но  раньше  это  хоть  называли  любовью,  а  не  духовной практикой.

– Вот  ты  глупая,  – сказала  Вилия,  глубоко  затягиваясь  сигаретой. – Пойми,  наконец, тело –  всего  лишь  инструмент,  и все, связанное  с  ним  –  функции  инструмента,  с  которыми  нужно  растождествиться. Иначе  навсегда  останешься  заключенной  в скорлупу  своих  эмоций.

– Вот  и  растождествилась  бы,  –  ехидно  ответила  я,  –  помогла  бы  молодому  человеку. Великое  дело  обслужить  растущий  организм.

– И  помогла  бы,  – спокойно  сказала  Вилия,  –  да Андрэ  еще  не  дошел  до  уровня,  на  котором  помощь воспринимается только  как  помощь,  а  не что-то  большее.  Ничего,  скоро  мы  поедем  к Мирзе, думаю,  после  поездки  многое  переменится.

Меня  такая  решительность  напугала, некоторые  органы моего  тела   представлялись  и  до  сих пор  представляются мне  глубоко личными,   не предназначенными  для общего  пользования. Но Вилии  я  ничего  не  сказала, а  перевела разговор  на  другую  тему. Мы поболтали   еще  немного, прозвенел  звонок, и  учителя разошлись по классам.

Близился  конец  четверти, замотанная  школьной  отчетностью,  я  не заметила,  как  наступила  суббота. Вернувшись  домой, я  долго  сидела на  постели,  вытянув  ноги  и  не  в силах думать  ни  о чем:  перед  глазами  медленно вращались  колонки  журналов  с фамилиями  учеников,    страницы  их  дурных сочинений  на  заданные  и вольные  темы, а в ушах  звенел  голос  завуча,   перманентно раздраженной  особы  с  крашенными  под  блондинку, завитыми  на  бигуди  волосами и  нехорошим  от  беспрестанного  курения  запахом  изо  рта. Надо  было  встряхнуться,  размять  тело, убежать  подальше от  недели,  проведенной в  затхлой  атмосфере каменных  коробок.

«Завтра с утра,  – с наслаждением подумала  я,  –  лыжи  в  руки  и   за  город. Прокачусь  до Неменчин  и  обратно,  километров  пятьдесят  в  оба  конца,  так, чтобы   морозец  и лыжня  выветрили  из  головы   осклизлую  муть  преподавательской  работы».

Предвкушая  отдых,  я  возилась  по  своему  незамысловатому  домашнему  хозяйству,  как  вдруг   неожиданная мысль  пришла  мне  в голову.

«Сегодня  ночью  Санжар  устраивает  раскрутку  для  мужчин, почему  бы  ни  присоединиться? Не  пустят,  так  не  пустят,  но приключение  может  оказаться  интересным,  не  хуже  лыжной пробежки».

Я  накинула  пальто  и выскочила   во  двор  к  телефону-автомату. Вилия  оказалась дома.

– Да,  Андрэ  будет  участвовать. Они собираются  в  десять  на  вокзале, под  часами,  сядут  на  первую  попавшуюся  электричку  и поедут  за  город. Куда,  зачем,  никто  не  знает. Санжар  велел  одеться  потеплее и взять  с  собой  водку.

Я  приехала  на  вокзал  ровно  за  пять  минут  до  назначенного  срока,  но  под  часами  уже  никого  не  было.  Пробежав  глазами  расписание  электричек, я  обнаружила  отходящую ровно  в  десять. Куда уже не помню: времени покупать  билет  не  оставалось,  я   помчалась по  подземному  переходу на  нужный  перрон, радуясь,  что оделась,  как  на   лыжную прогулку,  и  бежать  удобно,  только  термос  в  рюкзачке  слегка постукивает  по спине.

Вскочив  в  вагон,  я  засомневалась,  а  вдруг   «раскрутка»  перенесена или  отложена,  но   тут электричка  дернулась и  начала  набирать  скорость. Делать  было  нечего,  и я  пошла  разыскивать  компанию.

 Они сидели  во  втором  вагоне  с  серьезными,  вдохновенными  лицами: Санжар, Толик, Игорь и Андрэ, при  моем  появлении их  физиономии несколько  вытянулись. Быстро  приблизившись,  я уселась  на  скамейку  и  вопросительно  взглянула  на  Санжара.

– Что ж,  – сказал  он,  –  ты  сама пришла.

Фраза  звучала многообещающе,  если  не сказать  зловеще,  но  я  тогда  была  в   неплохой спортивной форме  и  очень  самоуверенна,  поэтому  пропустила  ее мимо ушей. Заметив  под  скамейкой  край  цветной  бумажки, я  наклонилась  и вытащила   десятирублевку.

– Хороший  знак!  – воскликнул Андрэ. – Значит, все  правильно.

– Вскрытие  покажет,  –  отозвался  Санжар.

Ехали молча,  уставясь в  пространство за  окном,  лишь  Толик  иногда  бросал  на  меня   дружеский  взгляд  и едва  заметно  улыбался  самыми  краешками  губ. Электричку  потряхивало  на  стыках рельс, вагон  раскачивался  и  вздрагивал,  за  окном стояла   влажная  чернота,  изредка вспарываемая   просверками  фонарей.

Через полчаса появилась ревизия: два  пожилых  литовца  в  форме проверяли  билеты, постепенно  приближаясь  к нашим  скамейкам.  Возле  нас  они  оказались   довольно  быстро,  быстрее, чем я  успела  сообразить, что  билета у  меня  нет.

– Нехорошо,  –  покачал  головой  старший,  –  билет  нужно  покупать  заблаговременно  или  вовремя приезжать  на вокзал. Теперь  придется  платить  штраф.

В  его  интерпретации  картина  мира  представала  совершенно  разумной: хаос  и вихри в  ней   отсутствовали начисто.  За  преступлением   без  малейшего  промежутка  следовало  наказание, а  правильные  поступки  вознаграждались  благом:  почетными  грамотами  и продвижением  в  очереди  на  квартиру. Такому  человеку  можно было  лишь позавидовать;  наверное,  он  достиг  равновесия  в  отношениях  с  Миром, может,  даже   просветления,  а, может,  это был  один  из скрытых Мастеров,  про  которых  столько   написано  во  всяких  интересных  книжках,  которыми меня  загрузила  Вилия.

– Сколько  штраф?  – спросил Санжар.

– Десять  рублей, – ответил  железнодорожник. – Кто  будет  платить?

Вопрос   однозначно показывал, что  человек  разбирается в  ситуации. Не дав  Санжару   ответить,  я  достала  из  кошелька  найденную  десятку  и  протянула  железнодорожнику. Он  выписал квитанцию,  вручил ее  мне и  двинулся вместе с напарником  дальше  по  вагону.

– Наш  человек,  – сказал  Санжар  и  удовлетворенно кивнул  головой.

– Кто,  железнодорожник? – уточнил Толик.

–  Танюша.

Прошло  около  сорока минут,   электрика  успела  отбежать  на  приличное  расстояние  от Вильнюса,  однако Санжар  не  подавал  признаков  беспокойства. Меня  начало  потихоньку  укачивать,  но  лишь  первые  одуванчики  сна  коснулись  моих  век, как  Санжар  вскочил  с  места  и  резко  двинулся  к  выходу.

Мы  сгрудились  в  тамбуре.  Электричка  не  останавливалась  еще  минут  десять, раскачиваясь и  громыхая, Санжар  отрешенно  глядел  в  темноту  за окном.  Наконец,   заскрежетали  тормоза,  и  вагон  замер. Мы  высыпались  на  темную  платформу,  почти  сразу   двери  затворились,  и  поезд  умчался,  оставляя  за  собой  полосу   густого  металлического  запаха,  от  которого  делается  кисло  во  рту  и  беспокойно  на  душе.

Пустая  платформа,  темнота, тишина, снег.

– Куда  мы приехали?– спросил Андрэ.

– Не  знаю,–  ответил  Санжар. – Но  это не  важно. Где  Вильнюс?

–Там,  я  думаю,  – Андрэ  махнул  рукой  в  ту  сторону,  откуда пришла  электричка.

– Значит  так, –  властным  тоном  начал  Санжар. – Сегодня  отрабатываем  упражнение  на  подкачку  энергии  из Космоса.  Выстраиваемся в  цепочку: я  первый, за мной Игорь, Таня, Толик, замыкающий  Андрэ.  Идем по компасу  на Вильнюс,  каждый  тянет  энергию  сверху  по  всем  каналам,  собирает  во  второй  центр,  под  ложечкой  и  передает  идущему   впереди. Вначале будем  идти  на  ресурсах тела,    потом, когда  силы  закончатся,   Космос  останется единственным  источником. Цель  упражнения  –  вымотаться  до  такой  степени,  чтоб не  осталось  другого  выхода, как  тянуть  помощь сверху. Остановок  не  будет, за  отставшими  не  возвращаемся, кто  выпадает  из  цепочки,  добирается  до Вильнюса  своими  силами. Хау, я  все  сказал. Начинаем. 

Мы  выстроились  в цепочку и  приготовились   к  движению,  Санжар  подошел  ко мне.

– Ты  идешь  в первый  раз,  поэтому  постарайся   отпустить тело. Дай  ногам  самим  решать,  не  пытайся  контролировать, организм  в  таких вещах умнее  нас. Поняла?

Я  молча кивнула,  Санжар  вернулся  на  свое место  во  главе  цепочки,  и мы  двинулись. Поначалу темп  оказался   очень  приличным,  почти  бег, но через полчаса  его  сменил  быстрый  шаг, а  за  ним  просто  шаг. Мы  шли  сквозь лес,  продираясь  через ветки,  увязая  в  сугробах, царапая руки   об  острые  сучья  сухого кустарника;  несколько  раз   оказывались  на  льду,  видимо,  то  были  замерзшие  озерки  или речные  притоки, но Санжар  не  останавливался  ни  на  секунду. Я  старалась  выполнить  его  указание  и  не  думать, как  и куда  ставить  ноги,  предоставив  им  действовать  автоматически. Очень  быстро выяснилось,  что Санжар  прав –   пробираться во  тьме  через ночной    лес  можно было  только  таким  образом.

 Спустя  час  или полтора  мы  выбрались  из  леса  и  оказались  на  поле,  прямо перед  нами  светились  огоньки,  это  была  деревня  или  дачный  поселок,  но Санжар   не  изменил  маршрута –  мы  прошли  сквозь  строения,  перепрыгивая через  заборы,  лавируя  между  пристройками, уклоняясь  только  от  собак. В окнах большинства  домов  свет  не    горел,  но,  проходя мимо  одного, я  увидела  картину,  которую  не  могу  забыть  до  сих  пор.

В  доме  топился камин,   дым  плотным столбиком  поднимался из  трубы,  а  окно  закрывала  оранжевая  занавеска. На  ее фоне  четко  прорисовывались  две  тени –  мужская и  женская; мужчина  что-то  говорил,  разводя  руками,  а  женщина  слушала. И столько  уюта,  столько  безмятежности   было в их спокойных  позах, в  теплом  оранжевом  тоне  занавески,  в  печном  дыме,  поднимавшемся высоко  в  небеса,  прямо  к  холодным   звездам,  что  мне  вдруг  захотелось заплакать. 

« И  у  меня  будет  такое,  –  дала  я себе  слово,  –  обязательно  будет,  и  даже  лучше,  обязательно  будет».

С  тех  пор  прошло  много  лет,  но  данное  слово я  не сдержала,  и моя  жизнь ни на йоту  не  приблизилась  к случайно  подсмотренной  картине счастья.

Мы снова  вошли  в  лес, и я  почувствовала  изрядную  усталость; мои  попутчики  притомились не  меньше,  быстрый  шаг  давно  превратился  в   ровную  поступь. Санжар  начал  вилять,  искать просветы  между  деревьями,  огибать  кусты  и  снежные  завалы,  видимо,  он  тоже  устал.

 Вышла  луна,  осветив  лес  голубым  светом,   я  отогнула рукав куртки  и  посмотрела  на  часы. Без  десяти  два,  значит,  мы  шли  около  трех  часов. Мое  тело  превратилось  в  полный  автомат:  ноги  сами  нащупывали  точки  опоры,  руки,  резкими  движениями  поддерживали  равновесие,  я, Таня,  смотрела  на саму   себя  слегка  со стороны, словно  наездник,  рассматривающий  лошадь  под  собой; ощущение оказалось  очень забавным:  впервые в  жизни  я    растождествилась  с  телом.

Еще  примерно  через  полчаса  я  почувствовала, что  больше не могу: страшно  хотелось  спать,  ноги  гудели,  снег,  набившийся  под  одежду  и в  ботинки,  растаял,  мокрые  носки  и  рукава  холодили  кожу. На  лыжной  прогулке  я  бы  давно  остановилась,  поправила  одежду,  перевела  дыхание, выпила  стаканчик  горячего  чая.

– Космос, Космос! – вдруг закричал  Санжар. – Качайте  энергию!

И, действительно, напряжение дороги  незаметно  переключило  ход  моих мыслей, цель  «раскрутки»  совсем  убежала  из  головы, поначалу  я  еще  оглядывалась  на  Толика,  но  потом  перестала,   в  сознании  крутилось только:   выдержать нагрузку,  выдержать,  выдержать, выдержать, а   «зачем» и  «почему» отодвинулись куда-то  в  сторону.

Я  повернула  руки  ладонями  к  небу,  постаралась  раскрыть  цветки  в  середине  ладоней и  принялась  тянуть  изо всех  сил. Спустя  несколько минут  пальцы потеплели,  а  затем –  удивительно!  –  вдоль центра рук  покатился горячий  ручеек,  собираясь  под ложечкой. Огненный  шарик  рос  и  набухал,  мешал  дыханию,  давил, тогда я  резким  движением  свела  мышцы  живота  и вытолкнула  его  наружу,  мысленно  направляя  в  спину  Игоря. Шарик выскочил, а  Игорь дернулся,  словно  ужаленный,  и,  резко  обернувшись,  посмотрел  на  меня.

Вид  у  него  был  безумный,  широко  распахнутый  рот,  лоб,  искаженный  гримасой  напряжения,  запавшие  глаза.

–Уф,  – выдохнул  Игорь, будто  принимая  на  плечи  мешок  с песком, – уф!

Он  отвернулся  и ускорил  шаг, я  тоже   прибавила  скорость, идти становилось  все  легче  и  легче,  и скоро  усталость пропала,  исчезла, словно  ее  не  было  совсем. Оглянувшись, я  увидела  далеко  позади  фигурки  Толика  и Андрэ,  они  брели  в прежнем темпе,  освещенные  холодным  светом  луны.

Санжар, видимо,  получил  шарик  от  Игоря,  темп все  возрастал,  мы   почти  бежали,  играючи  перемахивая  через  лощины,  проскакивая  сугробы,  проламываясь через  кустарник.

Через минут  десять воодушевление  начало  спадать,  ноги  снова  отяжелели, ритм  снизился  до нормального шага.

– Все,  – Санжар  внезапно  остановился. – Приехали. Цель  достигнута. Привал.

Я  перевела  дух  и огляделась. Мы  стояли  на  поляне   посреди  старого  соснового  леса,  высокие,  запорошенные  снегом   деревья  уходили  высоко  в  бархатную глубину неба,  полумесяц висел   прямо  над  головой,  далеко в  чаще ухали  ночные птицы.

– Игорь,  –  распорядился  Санжар,  –  ищи хворост под   соснами,  Таня,  утаптывай  площадку  для  костра.

Он  достал  из-под куртки  плоский  пакет,  похожий  на  расплющенное одеяло, и  принялся  вылущивать из  него  газеты. Спустя  несколько  минут  посреди  поляны  запылал костер, вскоре  появились Толик  и Андрэ.

– Ну, вы  даете,  –  запыхавшись, произнес  Толик. – Рванули, как  подорванные! Поймали  Космос  за  хвост,  а?

– Поймали, –  отозвался Санжар. – Таня  ухватилась  за  конец  ниточки, а  дальше  само  пошло. А вы, я  вижу,  ни с чем.

– Увы, –  согласился Толик. – Дубль-пусто.

– Ничего,  компенсируете  на  пережигании.

Игорь  извлек  из глубин  пальто  бутылку  водки,  Андрэ  достал  вторую,  Толик  выпростал  из  карманов  куртки   два  целлофановых  пакета,  набитых  кусками  хлеба,  насадил  несколько  кусков  на  ветку валежника и  придвинул  к  огню. Спустя  несколько минут  остро  и вкусно  запахло  жареным  хлебом.

Санжар   достал  складной  пластмассовый стаканчик  и  налил до краев.

– Пережигать  начинай прямо  с  запаха,  –  предупредил он,  протягивая стаканчик Андрэ. – Не  дожидайся,  пока  коснется  языка, можешь  опоздать.

Андрэ  кивнул,  принял  стаканчик,  несколько  секунд  подержал  его  перед  собой, словно  примериваясь,  а  затем резко  выпил.

Толик  протянул  ему   конец  хворостины  с  поджаренным  хлебом.

–Ух!  –   захрустел  Андрэ,  –  горячо.

Следующим  пил Толик,  за  ним Игорь, потом  Санжар. Очередь  дошла  до меня,  но Санжар,  налив  очередной  стаканчик,  протянул  его  Андрэ.

– Тебе  не  надо,  – сказал  он, – заметив  мой  недоумевающий  взгляд.  – Твоей  энергией  можно  освещать  отсталые  районы,  надо  только научиться  ее использовать  в мирных  целях.  Если  устанешь, повтори  упражнение,  только  не  перекидывай шарик  дальше, а  оставь себе. 

Бутылка  кончилась, откупорили вторую, а я,  вспомнив  про  термос, вышла  из  круга света,  отбрасываемого пламенем,  нашла  пенек, смахнула снег  и, усевшись  поудобнее,   принялась  за  чай.

Ах, как это было  вкусно,  сидеть  под  луной посреди  дикого леса,  глядеть  на  огонь,  фигуры   перед костром,  совершающие странный  ритуал, со  стороны  похожий  на  обычную  пьянку,  но  таящий  в себе  настоящую  тайну, к  которой  я  только  начала  прикасаться.  Вот  она – полнота  жизни: счастье  вдыхать  морозный  воздух, запивая  его  горячим  чаем,  уханье  ночных  птиц,  сияние снега,  тугой  и  быстрый  ток молодой  крови  в  теле.

 Опьянеть  можно  было  и  без  водки, и  я  опьянела,  расслабилась,  полюбила  поляну,  плывущий над  головой  серебряный  серпик, ребят  у  костра,  самоотверженно  ищущих  духовного  совершенства. Каверзные  вопросы  сами  собой  испарились  из моего  сердца,  я  приняла  Школу,  Космос,  Игоря, Мирзабая,  я  внутренне сдалась  и  приняла Традицию,  толком  не  понимая,  что  она  из себя  представляет. Но  в тот  момент  это казалось  несущественным,  чувство  общности  представлялось  куда  более  важным, чем  логические  нестыковки и провалы  в  рассуждениях. Мне  ужасно  захотелось  стать  частью  целого,  ведь у меня  все так  хорошо  получалось.

Чай  закончился,  водка  тоже, начало  светать,  глубокую черноту  ночи  сменила  серая  грязь  рассвета. Санжар  затоптал  костер, мы  снова выстроились  в цепочку  и  двинулись  дальше.  Возбуждение  спало,  сильно  хотелось  спать,  несмотря  на   фокусы с  пережиганием  водки  и выкачиванием  энергии,  ребята опьянели.  Наша  цепочка еле  брела, оставляя  в ноздреватом  жестком  снегу   глубокую  выбоину,  словно  ангелы,  не  касаясь ногами  снега,  тащили  волоком  здоровенное  бревно.

Мне  давно  хотелось  в  туалет,  но  нарушить  цепочку  и  выпасть  в сторону  я  не могла,  к  тому  же  совсем рассвело,  и  скрыться за ближайшим  деревом  не  получалось. То  ли Санжар  почувствовал  мои  муки,  то  ли  его  самого  приперло,  но,  вдруг  остановившись,  он  объявил:

– Мальчики  налево,  девочки  направо.

 Я   с  радостью  повалила прямо  сквозь кустарник,  спустилась  в  лощину  и, укрытая со всех сторон  белой  опушкой  сугробов, устроилась  за  высокой сосной. Случайно  прикоснувшись  к стволу,  я  с  удивлением  обнаружила, что  он  теплый. Поначалу мне  показалось,  будто это  ошибка,  потеря  чувствительности  после  бессонной  ночи  на  морозе,  но,  приложив к   сосне обе   ладони, я  вновь  ощутила  сильное  тепло. Обойдя  вокруг  ствола,  я  увидела настолько  поразившую меня  картину, что  принялась  немедленно  звать  на  помощь.

Ребята    оказались возле  меня  через  полторы  минуты,  которые  я потратила,  поспешно  закидывая снегом  следы своего  недавнего  присутствия. В  ответ на  вопросы  я  молча  ткнула рукой в сторону  дерева.

 Оно  горело. Но  не снаружи,  а  изнутри. Снаружи  это пока еще  была  крепкая,   огромная  сосна  с  высокой  курчавой  кроной. На  уровне  глаз  в  стволе   было  солидное  дупло,  внутри  которого трещал огонь,  не   бушующее пламя,  а  ровный,  жар   красных  углей,  по поверхности  которых  волнами  перебегали  синеватые  сполохи.

Несколько минут  мы стояли  в  полном  оцепенении: перед  нами  торчал  гигантский,  вопиющий  знак,  оставалось  лишь  понять,  о чем  Школа  хотела  поведать с  его  помощью. Прямых вариантов  было  два, и Санжар,  заговорив первым,  выбрал наиболее благополучный.

– Чтобы  достигнуть  вершины,  – сказал  он,  устремляя   взор  на  крону,   шумящую  высоко  над нашими  головами,  –  нужно  гореть  изнутри, тратить всего  себя  на  работу,  на  самосовершенствование.

Ребята закивали,   такая  трактовка всех  устраивала. Мы  снова  выстроились  в  цепочку  и  двинулись  дальше; с  каждым  шагом  я  укреплялась  в  осознании того, что  настоящий,  зловещий  смысл  знака   состоял  вовсе не  в нарисованной  Санжаром картинке.  Но снег  так  замечательно  хрустел  под  ногами, пурпурное  от  мороза  солнце так нежно  золотило  стволы  сосен  и  согревало  лицо, что  представить,  будто  наш  путь  ведет  к  трагедии,  казалось немыслимым, невозможным, и,  пройдя  несколько  километров, я   убедила  себя, что  нужно слушаться  старших и более  опытных,  а   детские  страхи  вместе с  дурными  предчувствиями гнать  от  себя  подальше. Напрасно,  ох, как напрасно! Нас предупреждали,  предостерегали  и  показывали,  но  мы предпочли  сделать  вид, что  не  понимаем.

Спустя  час  мы  вышли  на  шоссе,  по  нему  добрались  до  поселка  и   первым  автобусом  уехали в Вильнюс. Толик  сидел возле  меня, совсем по-мальчишески  прижимаясь ногой  к  моему колену.  Мне  было  смешно  и приятно, и я  не  отодвинулась, а он  млел  всю  дорогу,  бросая  на меня   томные  взгляды.

– Пошли  к нам,  – предложил  он, когда  мы высыпались   на  перрон вильнюсского автовокзала,  – позавтракаем,  пообщаемся.

Но  сил  у меня  уже  не  оставалось ни  на  еду,  ни на  разговоры,  хотелось  только   спать, я   еле  добралась  до  дома,  наскоро  умылась,  задернула  плотнее  шторы  и  спряталась  в  постель.

– Ну,  как  оно  было?  –  подлетела  ко  мне  Вилия  перед  началом  уроков. – Андрэ  вернулся  чуть  живой,  а  ты,  говорит, просто  героиня.

–Да  ну, героиня,  –  я  отмахнулась,  –  бегали  всю  ночь  по  лесу,  пили  водку  у костра,  встречали  рассвет  на  опушке. Счастливое  детство, далекие  милые  были… Меньше  нужно  курить, а по  выходным  заниматься спортом, тогда  героем  становится любой.

– Санжар  сегодня  уезжает, хочешь,  пойдем  проводим?

– А  Толик? – вырвалось  у  меня, –  тоже уезжает?

– Разумеется,  Санжар его Мастер, как  он  без  него. Куда  иголка,  туда  и  нитка. 

На  железнодорожном вокзале  посреди  очередей,  громыхающих  репродукторов,  острого  запаха  дезинфекции  из  дверей  туалетов,  под  роскошно-уродливыми  люстрами, прикрепленными   к высоким  сводам,  Санжар   казался  совсем  маленьким,  даже  жалким. Билетов  на Москву  не  оказалось, а  купить  заранее  никто  не подумал. Игорь  и Толик  растерянно  смотрели  на  Санжара.

– Ничего страшного,  –  Вилия, взяла меня  под  руку,  – Санжар  поедет  к нам, Игоря  устроим  у  Видмантаса, а Толика  поселим  у  Тани.  Билеты  закажем в предварительной кассе  на  следующую  неделю.

– Одну секунду,  – Санжар  прикрыл  глаза  и  напряженно  сморщил  лоб. – Одну  секунду.

Прошло минут  десять,  ребята  и Вилия благоговейно  взирали  на покрывающееся  потом  лицо  Санжара.

– Что  он  делает?  – шепотом спросила  я  Вилию.

– Работает, – так  же  шепотом  отвечала  она,  приблизив  губы  к моему  уху. – Смотри, смотри,  так  работает  Мастер.

– Все!  – Санжар  открыл  глаза. – Игорь, иди  в  кассу  за  билетами.

– А  в какую? –  уточнил Игорь.

– Для  транзитных  пассажиров. Скажи – студенты,  приехали посмотреть  Вильнюс  и  застряли.

Толик   чуть  не  бегом  бросился  к  кассам.

– Выйдем покурить, –   предложил  Санжар.

Минут  двадцать  мы стояли у  стены вокзала,  наблюдая   предотъездную  кутерьму, подъезжающие  и  отъезжающие  такси,  частные  автомобили, автобусы,  напряженные  лица. Молчали. Только  один  раз  Толик, втеревшись между мной  и остальными, так, чтобы  Санжар  и Вилия  не  видели  его  лица,  шепнул  одними  губами:

– Хоть бы  не  оказалось  билетов!

Наконец,  из  дверей  вокзала выскочил  Игорь,  повертел  головой,  засек нас  и   подбежал,  весело  тараща  глаза.

– Вот, –   торжественно  протянул  он Санжару  три  коричневых  прямоугольничка  из картона.

– Имя  Мирзабая  что-то  значит в  этом  мире,  –  не  менее  торжественно  ответил  Санжар,  принимая  билеты.  – Когда  отправление?

– Через  десять  минут.

– Пошли.

Мы  проводили  ребят  до  самого вагона. По  дороге  Толик  сунул мне  клочок  бумаги:

– Это  мой  телефон. Если  будешь  в Москве, позвони  обязательно.

– Хорошо,  позвоню.

С  вокзала  мы поехали к  Вилии,  зажгли  сандаловую пирамидку,  помедитировали,  разглядывая  уплывающий  вверх  синий  дымок,  попили  кофе. Я  все пыталась  понять свое  отношение  к Толику  и  не  могла  разобраться, чего  в  нем  больше:  сочувствия  к  товарищу  или  женской симпатии. Во  всяком случае,  он был  мне  приятен, и  расставаться  явно  не  хотелось.

Прошли  несколько  недель  серой   литовской  зимы,  без  солнца,  с  мрачными  тучами,  рвущимися о  колокольни костелов,  с  ранними  сумерками и промозглой  сыростью  усталых домов.  Печку приходилось  топить  по  два  раза,  утром,  перед  работой,  и вечером, перед  сном,  от  постоянных  сумерек  и  холода  хотелось  выть, уткнувшись  лицом  в  подушку,  но  подушка  тоже  была  холодной  и  отсыревшей.

Несколько вечеров  я  провела  с   «друзьями»:  мы  делали упражнения,  массажи,  медитации:  к раздеванию на  людях  я  стала  относиться  совершенно  спокойно, а  попытки «раскрутить»  распознавала  еще на  взлете  и  давила в  зародыше. Приходили  и  уходили  новые  для  меня  люди:  жгучий  красавец  Витас,  томная  Герда,  напыщенный  Валентас, говорили  они  между  собой  по-литовски,  уже  не  стесняясь  моего  присутствия, я  же пропускала  их шелест  мимо  ушей,  словно  шум ветра в  проводах  или  автомобильные  гудки за  окном. Впрочем,  отдельные,  наиболее  часто  употребляемые слова  я  успела выучить прямо  из воздуха,  литовский  потихоньку  входил  в меня,  сам  собой,  без  особенных  усилий,  общий  ход  разговора  я  уже  могла  понимать,  но  предпочитала  по-прежнему  делать  вид,  будто  остаюсь  вне  беседы.

Вилия  принесла  несколько  томов  любовно  перепечатанной  под  копирку  книги  экзотического  испанца  Кастанеды  «Путь  силы  индейцев племени яки», и  я  погрузилась  в  мир  галлюцинаций,  навеянных  наркотическими  грибами. Параллельно  со  мной книгу  читали  «друзья»,  им, как видно,  достались вторая  и  третья  копии,  на  моей  же  буквы проступали  едва  заметно, словно  руки  во  сне    ученика дона Хуана, и я  продвигалась  медленнее, чем  остальные.

В  один  из  субботних вечеров  мы сидели перед камином, пили  кофе, сваренный  прямо  на  углях, молчали. Мы вообще  много  молчали  – это  называлось  «настоящим  общением», в  ту  зиму я  намолчалась  на  всю  оставшуюся  жизнь. О чем  думали  остальные  –  не  знаю,  но  мне  было  о  чем поразмыслить.

– Кастанеде  повезло,  –  нарушил  молчание  Видмантас. – Во-первых,  он  нашел  Мастера. Во-вторых,  он  понял, что  перед ним  его Мастер. И, в-третьих, у  него  хватило  ума  и мужества  сдаться  Мастеру.

– Как  это  сдаться? –  спросила  я.  Разговоры  о «сдаче»  постоянно  возникали  между мной  и Вилией,  но  она  каждый  раз  ускользала  от  прямого  ответа.  – И  что  такое  сдача?

–Сдача,  – медленно, словно  разгоняясь,  начал Видмантас, – это процесс. Длинный,  болезненный. Если  сформулировать  его  в  двух словах  – уминание  эго, гордыни.

Для  начала нужно  понять, что  в мире, кроме  твоего  драгоценного «я»,  существуют  еще  люди,  и большинство  из  них умнее,  удачливее, красивее  и способнее  тебя. Понять  не  умом,  не  на  словах,  а  ПОНЯТЬ, почувствовать: жизнью,  дыханием,  шкурой. Большинство  людей так и  умирают,  не  перебравшись  через первый  барьер,  и  дальнейшая  судьба  их  души  печальна  – в  котел  на  переплавку. Не  сумел  выделиться  из  общей массы себялюбцев –  исчезай.

Он   снова замолк. Меня   такие актерские  ходы  раздражали,  но приходилось  терпеть,  не  будешь  же  в  лицо  говорить  человеку,  от которого  ждешь  ответа  на  серьезный  вопрос,  что  его  манеры отдают  безвкусицей,  дешевыми  замашками  базарного  трагика.

– На  втором  этапе  необходимо  принять  Мастера,  то есть  человека, который  понимает мир  лучше,  чем ты,  и  знает,  что для  тебя  полезно, а  что  наоборот.  Это невероятно  трудно, действительно  трудно. Представь себе, как тяжело было  Кастанеде, прилетевшему  из  Америки со  всей  современной мощью ее  мира, склониться перед  необразованным  индейцем  без  диплома,  ни разу  в  жизни не  видевшим факс, не  выезжавшим  из своей  деревни, не  имевшем представления  о  компьютерах,  высшей математике  и  строении атома.

Принять – значит  покориться, целиком,  без  «но»  и «почему». Если Мастер  скажет:  увольняйся с  работы  и с завтрашнего дня   проси  подаяния под  окнами твоей  школы, – надо увольняться   и просить милостыню. Если скажет:  прыгай с пятого этажа, – вставай и прыгай.

– А если  убьешься?  –  спросила  я,  прерывая ровный  ход  Видмантаского баритона. – Зачем  тогда  тебе Мастер?

– Если  будешь верить  Мастеру  до конца –  не  убьешься. Пока не  примешь на себя полного подчинения  –  второй  этап не  пройден, и Мастер  тебя  будет  постоянно  проверять:  прошел  или все  еще  воздух набираешь  для  прыжка.

А вот  когда   и  это пройдет,  Мастер  начнет  лепить из  твоей  души  бессмертие. Тогда  связь между вами  станет нерасторжимой: ты  начнешь выполнять,  прежде чем  он скажет, а  то  и подумает. Ученик  полностью  растворяется  в Учителе, сливается  с ним,  становится неотличим  от него, а,  значит,  и сам становится Мастером. Тогда  «сдача»  заканчивается  и начинается разрыв,  отпочкование  молодого Учителя  от Старого. Такое  произошло  с Карлосом Кастанедой  и  Хуаном  Матуса,  так  случилось с Игорем  и Мирзабаем,  такое  на  наших  глазах  происходит с Абаем и Мирзабаем.

И,  кроме  того,  –  тут Видмантас  снова  закатил свою  излюбленную  паузу  и  по-ленински   заглянул  мне  в  глаза, – кто  тебе  сказал,  будто  со смертью все  кончается? А, может  быть,  смерть  только  начало?

 – Знаешь,  я  бы  все-таки  предпочла, чтобы  Мастер  учил  меня, как  правильно  жить, а уж помереть я сумею и без  него.

– Смерть,  –  толстым  голосом  произнес Видмантас, –  серьезное  событие  в  жизни. – Стоит  подумать  о  ней  заблаговременно.

В  дверь позвонили, Вирга  поднялась  открыть. Пришла  Юрате, из прихожей  доносились  обрывки  фраз  на  литовском. Я  улавливала  только  отдельные  слова: «очень  беспокоюсь»,  «да,  завтра  утром», «аэропорт»,  «Видмантас  привезет». Наверное,  любопытство слишком  явно проявилось на  моем лице,  Видмантас  подозрительно  покосился,  и я   тут  же перевела  взгляд  в  огонь камина  и  приняла  отрешенный  вид. Видимо, утром  кто-то прилетал, важный, раз Видмантас  поедет встречать, и Юрате  здесь. Ну  что ж,  загадка  не  из сложных,  все ясно, Мастер  прибывает, прямо  на  злобу  дня.

Войдя  в комнату,  Юрате   бросилась  к Видмантасу, потом  расцеловалась  с Вилией,  потом  обняла  меня. Вид  у  нее  был  встревоженный, я  обняла ее  за  плечи,  прижала  к  себе, словно маленького ребенка.

– Во-во, –   одобрил Видмантас,  –  посиди  с  Танюшей.  Ее  энергия  тебя  разгладит.

Мы  долго  сидели,  обнявшись,  Вирга  принесла  бутылку  водки, ее распили  молча,  по-деловому,  будто выполняя  упражнение. Меня  немного развезло,  захотелось  спать, уходить  из  теплого  дома  на мороз,  ждать  троллейбуса, потом  топать  по старому  городу  до  своей  промозглой  комнатушки  – бр-р-р, как  не  хотелось!

Юрате  тоже  начала клевать  носом, ее  перестал  бить  озноб, водка  и  тепло  камина   сняли  напряжение.

«Неужели  она  так  боится встречи  с мужем? –  думала  я. – Или  волнуется  от  любви,  от  приближения конца  разлуки?»

Мне  ужасно  хотелось  посмотреть  на  возвращение  Мастера  от  своего  учителя,  как  будет  себя вести  Видмантас, который  своим  умствованием  начал  меня  потихоньку  раздражать, что  станут  делать Вилия, Андрэ, Вирга.

Наверное, я  задремала, Вирга  трясла  меня  за плечо.

– Пойдем, я вам  постелила  наверху. Видмантас  велел  тебе  спать вместе с  Юрате  и  охранять  ее сон.

Что  он  имел в виду под  «охранять ее  сон», было  непонятно, но я  не стала  выяснять. Спать,  так  спать, совсем  замечательно,  значит, я  увижу  завтра   торжественный въезд  Мастера  в среду  учеников. Все мои  желания  сбывались  сами  собой.

В  комнатке под  крышей  стояла  теплынь,  просто  жара,  я  с  удовольствием скинула  с себя  одежду  и нырнула  под  одеяло, к  Юрате. Она  прижалась  ко мне  всем телом,  уткнулась  губами  в мое ухо  и  жарко  зашептала:

– Я  боюсь  его возвращений,  он  приезжает  неродной и  жестокий,  что  они там  с ним  делают,  никому  не ведомо,  а  он  никогда  не рассказывает, он  весь  заряжен  чужой  энергией,  черной, точно  злость,  я  несколько  недель  разглаживаю, успокаиваю, он стонет  по  ночам,  потом  просыпается  и  берет  меня,  молча,  безжалостно,  как проститутку.  Он  очень  добрый, всех  жалеет, помогает, кому  ни  попадя,  и этим  пользуются, обманывают  его, издеваются,  думают, если Мастер,  так  не  больно, а ему  больно, он  старается  быть  выше,  человеком  номер  четыре, он  и есть  человек  номер  четыре,  только  добрый  и  жалостливый,  а  они пользуются…

Она  еще  долго  шептала о том, как  любит Игоря,  и какой  он  замечательный,  и  как  хочет  от него  ребенка,  но что-то не получается,  и как  боится  завтрашнего  дня  и  ближайших  недель, при этом ее рука гладила меня  по  животу,  ласкала  груди,   массировала  треугольник. Я   лежала с  раскрытыми   глазами,  не  зная, как  реагировать,  только  в  ответ   слегка  поглаживала  Юрате  по  спине,  дожидаясь  развития  событий. И вдруг  она  смолкла, рука  замерла  между моими  ногами,  расслабилась, обмякла,  дыхание  замедлилось, стало  ровным. Уснула,  бедняжка.

Я  тихонько высвободилась  из  ее  объятий,  повернулась  спиной,  прикрыла  глаза  и  тут  же  поплыла,  полетела,  закружилась  и  пропала. 

Когда я  открыла  глаза, в  комнате  стоял  рассвет, серый,   как уши  слона.  Дышалось  тяжело,  будто хозяин  ушей  поставил  одну  из  ног  прямо на  мою  грудь. Юрате  в  постели  не  было,  но ее подушка   лежала  у меня на  животе,  тяжелая  старая подушка,  плотно  набитая  свалявшимся  пухом.

В  камине  жарко  пылали  дрова,  Игорь  сидел   на  полу,  в  низко  надвинутом  на  лоб  черном колпаке и,  отдуваясь, пил чай  из  пиалы.  Он  явно  кого-то копировал, сидевшие  рядом  Вилия, Юрате, Андрэ  и Видмантас  взирали  на чаепитие  с благоговением. На  полу  стоял  поднос  со  знакомым  хлебом,  но  выглядевшим  совсем  свежим,  конфетками,   большим  заварочным  чайником,   бутылкой  водки и стопкой  пиалушек.

– А,  красна  девица,  –  протянул  Игорь, оторвав  губы  от  пиалы. – Интересной  жизни пришла  искать. Пошла  вон,  дура.

«Ну-у-у,  подумала я,  –  опоздал  ты  с  такими  фокусами  на  три месяца. Сейчас  я уже  знаю, как  на  них  реагировать».

– Сам  пошел,  дурак, – спокойно  сказала  я,  присаживаясь  на  ковер.  – Учи,  дьявол,  пулемету. Тебя  Школа для  чего  в Мастера  поставила?

– Андрэ, – приказал  Игорь,  – сними-ка с  красной  девицы  штаны  и  выставь на  мороз. Пусть  охолонет маленько.

 Андрэ встал  и подошел  ко мне.

– Снимай  штаны, пожалуйста,  –  ласково  попросил  он.

– Только  ради  тебя,  мой  дорогой,  –  я  широко  улыбнулась Андрэ  и немедленно скинула  джинсы. Под  ними  у меня  были  теплые  шерстяные  рейтузики,  очень  симпатичные,  на  мой  взгляд, куда  красивее  старых  штанов.

– До цистита прикажете  или  до  воспаления  легких?  –  обратилась  я к Игорю.

– Пока  обратно  не  позову, –  мрачно ответил  он,  и с хлюпом  втянул  в себя  чай.  – Видмантас,  налей  девице, чтоб  не  замерзла. И не  в пиалушку, возьми стакан.

Вирга  вскочила,  вихрем  вынеслась  из  комнаты  и тут  же вернулась,  неся в  руке  обычный  граненый   стакан, Видмантас  наполнил его  до краев  и  протянул  мне.

– Выпить  прикажете?  – снова  обратилась я  к Игорю.

Он молча  кивнул.

 Я  отпила  несколько  глотков  и  поставила  стакан на  стол.

 – Правильно,  –  одобрил Игорь,  – Пить  до  дна  я  не  говорил, а  инициатива  в  нашей Школе, как  известно,  наказуется. А  теперь –  брысь  на мороз.

Я  вышла в  прихожую  натянула сапоги  и спокойно  потянула  за   рукоятку входной  двери.  Понесло холодом,  ноги  обожгло, но я,  не  задумываясь,  шагнула  наружу,  плотно притворив   за  собой  дверь. Интересно,  что  подумают  соседи, увидев  меня  рано утром  в  неглиже  на  пороге  дома  Видмантаса? Не  успела  я  посмаковать  эту  мысль, как дверь  распахнулась.  На  пороге  стоял   Андрэ.

– Заходи, Мастер  зовет.

Я  вернулась  в комнату.

–  Садись,  красна  девица. Вот  тут  поближе  к  огню. Нет,  штанишки  пока  рано,  пока  так  посиди.

– Меня  зовут Таня. С вашего  разрешения.

– Разрешаю,  – милостиво  согласился Игорь. – Итак,  она  звалась  Татьяной. Попей  чаю,  болезная,  и  будем  проверять  тебя  на  тотальность.

– Чаю  с  удовольствием. А  на  вопросы  отвечать  будете?

– На  вопросы? – Игорь  с шумом  дотянул  остатки  из   пиалы и   поставил  ее на  поднос. – Есть  такая  профессия  –  отвечать  на вопросы. Ежели  за  деньги,  она  зовется  интеллектуальной  проституцией,  ежели  бесплатно,    наукой  для  дураков. Выбирай,  по какой  дороге  пойдешь.

– А  нет  у вас  более  достойного варианта? Чтоб  не  проституткой  и не  дураком.

– Есть,  –  охотно  согласился  Игорь. – Один  добрый  молодец пришел  на  перекресток, прочитал  надпись  на камне  и задумался. Налево пойти,  нет,  нехорошо  получается,  направо,  тоже  плохо, прямо –  совсем  пропадать. Стоял, стоял  да  и придумал  –  открыл  гостиницу под  названием  «У камня». И в этой  гостинице,  говорят, никогда  не  бывает  свободных  мест.

«Друзья»  заулыбались,  я  тоже,  притча  действительно  была  красивой. Игорь  по-прежнему  напоминал мне  председателя  колхоза,  но  я  чувствовала  себя уже   не  заезжим  инспектором, а  дояркой   с  отстающей  фермы.

Юрате  наполнила  пиалу  чаем  из  чайничка и подала  Игорю. Выпитая  водка  начала свое  хмельное  действо,  мне стало  легко, весело  и  бесстрашно. Игорь картинно  утер  рукавом  рубахи  пот со  лба, взялся  за пиалу  и  захлюпал.

– Извините,  – перебила я его хлюпы, –  а что  такое Традиция,  от  кого  она  идет, кто вам  ее  передал?

– В Традиции существует такая история.  В течение многих и многих веков время от времени кто-нибудь задает такой вопрос, и на этот стандартный вопрос существует такой же стандартный ответ: Сократ тоже был наш человек.

– Извините,  но я жду серьезного ответа, а не тумана ложной  многозначительности. Если вы ее основатель, тогда какая она, к лешему, традиция? Традиция  – когда есть старики, старые книги, кладбища, рассказы у печки, былины, в общем – достаточно протяженный отрезок времени.
–  Отвечаю очень  серьезно,  – Игорь  отложил  пиалу,  по-оперному  развел  руки  и  запел. –  А ты играй, а ты играй,  может, увидишь дорогу в рай!

Все  засмеялись, я  тоже. Игорь улыбнулся  и  похлопал меня по спине, между  лопатками. Замах  руки и  звук  хлопка  звучали  впечатляюще,  но  ощутила я  только  нежное  поглаживание,  подобное  тому, каким  одаривала меня ночью Юрате.

– Хлопок  одной  руки? – спросила  я.

Все  опять  засмеялись. Атмосфера  явно  потеплела, значит, я  вела  себя правильно. 
– А ты что, ждала серьезного ответа на вопрос, где у нас кладбища? – снова  похлопал  меня по  спине  Игорь,  и  то  ли  от  выпитой  водки,  то  ли  от  чего  другого, содеянного Игорем,  по  моей  спине  покатился  огненный  шарик  и,  постепенно  холодея, застрял в основании копчика.

«Получилось, –  изумленно  подумала я. – Само  собой  получилось».

– Теперь  о  Традиции. Но сначала  –  выпей чаю, Танюша.

Юрате  подала мне  полную  пиалу,  и я  принялась,  подражая  Игорю,  с  шумом  втягивать  чай. Это тоже  понравилось, я  откровенно  косила  под   ученика,  принимающего  ярмо Мастера,  и  сия  незамысловатая  игра  принималась  «друзьями»  на  полном  серьезе.

– Сухраверди подчеркивал, – начал  Игорь, –  что существует Знание, используемое преемственным рядом мудрецов. У  основания  ряда стоит  таинственный Гермес Трисмегист из Египта, «прародитель мудрецов», давший начало двум ветвям средиземноморской Традиции: восточной и западной.

К восточной Сухраверди   относил героев Авесты – царей-мудрецов Гайомарта, Феридуна и Кай-Хосроу, а также Заратустру. Их исламскими продолжателями были суфии ал-Бистами, ал-Харакани, ал-Халлаж. Западную, греческую ветвь представляли Асклепий, Эмпедокл, Пифагор, Сократ. Наша Школа относится  к западной ветви,  но есть и восточная, которую  мы  сейчас  изучаем.

Он многозначительно посмотрел  на   лепешку  и  пиалушки с  водкой.

– Я  удовлетворил  твое  любопытство, красна  девица?

Я  молча кинула. Это, вне  всякого  сомнения,  был ответ. Требующий  проверки, нарочито  изобилующий  именами,  дабы  подавить  собеседника,  но  ответ. Хотя…

– Вот и  хорошо,  –  облегченно  вздохнул  Игорь. – А я  уже  стал  опасаться  за  Традицию.

Все  заулыбались.

Игорь  изобразил  руками  бинокль  и  наставил  его  на мое  лицо.

–  Ан   недовольна  милая,  пригорюнилась  любушка, – нараспев  произнес он. – Ты  излей  тоску свою Мастеру, распахни перед  ним  сердце  смутное, сердце мутное, грусть печальную.

– Хорошо, – продолжила  я. – Имен  натаскать  можно любых,  и ветви  настругать  тоже  не  трудно. Но только  как  знать, что эта  Традиция  на самом  деле  существует  и что вы  ее продолжатель.

– Игорь,  можно?  – вдруг вмешалась Вирга. – Можно я  отвечу?

Игорь милостиво  кивнул.

– Я расскажу  одну историю из собственной жизни, из тех времен, когда я была чем-то похожа на Таню. И так хотелось, чтобы мне все объяснили, разжевали, в рот положили,  ну просто беда.…

 А было так: жили мы в одной квартире, Игорь, Юрате, я  и Видмантас. И вот, в один ужасно-прекрасный день, начали Игорь  с Юрате при мне на тарабарском языке разговаривать. День так проходит, два. Космос великий,  вся зараза  на  меня  валится: посуда бьется, еда пригорает, я по углам плачу,  и ничего. На третий день не вынесла гордыня да как разревется, в истерике бьюсь, причитаю. Юрате надо мной сидит, страдает, а Игорь  на кухне чай пьет.
  Отревелась я, ну, думаю, конец моим страданиям.   А тут Мастер  и говорит:

– Вирга, чай будешь пить?
  А я ему:

– Бу-бузя-ба, дзинь-кампа-рук.
  С тех пор, когда мне хочется узнать вкус халвы или мяса, я их ем, а не спрашиваю у соседа: дай определение.    Чего и тебе, Танюша, желаю. Приятного аппетита.

Все  посмотрели  на меня.

– О  вкусе халвы и мяса... А, может, вы ядом потчуете, откуда я знаю?

Вирга неприязненно  отшатнулась.  На  ее  лице  проступила  обида. 

– Вопрос  справедливый, –   заступился Игорь.  – Человек имеет  право сомневаться, правда,  до  определенного  этапа. Я  тоже  тебе  расскажу  одну  историю и  тоже  из собственной  жизни.

Когда-то много  лет  назад я  пришел  к  своему учителю. Не к Мирзабаю,  до него  у меня  было  несколько  учителей. Иных  уж  нет, а  те  далече….  Тот,  о котором  я  говорю,   перебрался в Израиль,  в  город  с диковинным   названием – Реховот.

Так  вот,  пришел  я  к  нему, а  он  показывает мне  один текст. Прочти,  говорит. Это  может  оказаться  для  тебя  ничем  или  многим. Прочитал я. Ничего  вроде  не  изменилось, все  так же. Посидели  мы  на  кухне, чай попили. Чай  он  безумный  заваривал,  до сих пор  забыть не могу. Выпьешь  стаканчик  – и сразу   в  небеса. До  сих  пор  жалею, что  не  научился. А сейчас уже поздно, слишком  мы разошлись. Н-да.

Выхожу  я  от  него  на  улицу  и ничего  не понимаю.  Улица  та  же,  дома те же, прохожие  по  делам  бегут, дождик  накрапывает. А  реальность  другая. Хоть  убейся,  другая  вокруг  реальность, и сделать  с этим  ничего  невозможно. Я  тогда  вопросы  задавать  не стал, что произошло,  почему произошло,  как  называется. Когда стоишь перед  фактом, вопросы  отпадают. А когда  факта  нет,  есть вопросы. Понятно?

– Понятно, –  ответила  я.

Мы  действительно  подступили  к  барьеру,  за  которым  заканчивались  разговоры  и  начинался  опыт. Спрашивать  дальше  не  имело смысла,  нужно было или  идти вместе, или уходить в  сторону. А в  сторону, в  свою  холодную  комнатку, проверку  тетрадей  и педсоветы мне  совсем  не  хотелось.

– Надевай  штаны,  красавица,  и  пошли  на  проверку.

Я  натянула  джинсы  и  вслед  за  Игорем  и Юрате  поднялась  наверх. Комната  еще  хранила  тепло  ночи,  на  неубранной  постели   заманчиво  распласталось  одеяло  и  две  подушки  с  отпечатками  наших  голов.

Юрате  быстро  прибрала  кровать и села  в кресло, а мы  с Игорем  устроились  на  диване.

– Послушай  меня,  девица,  –  голос Игоря  был   спокоен  и  добр,  спорить мне  с  ним  не  хотелось.  – Ты  ведь умная  и книжек  много прочитала,    прекрати  валять  дурочку. Разжевывать  я  не  буду,  что  поймешь,  то твое. Поняла?

Я  кивнула  головой. Игорь  на  голову  возвышался  над «друзьями»,  водить  его  за  нос  было  куда  труднее.

– Бывает,  живет  человек  долго и  трудно,  дети  уже  выросли,  внуки  пошли, а  внутри  он все  еще мальчишка. Не  в  хорошем  смысле, а  в  плохом. Боится   принимать  решения,  не уверен  в  себе,  критерии постоянно  меняет –  ложится  спать с  одним мнением,  а  просыпается  с  противоположным.  Это называется  –  «стоп»  в  сущности. Внутренне  развитие  человека  остановилось  в  двенадцать  лет, тело  стареет,  а  содержание, главное  в человеке,  стоит  на месте. Причины  для  такой  остановки  могут  быть самые  разные,  но  главное  –  ее  отыскать,  обозначить. В  психологии  так всегда:  стоит назвать  фобию своим  именем,  как она  перестает  действовать. Когда  человек  начинает  понимать, что  с  ним  происходит, отчего он ведет  себя  так, а  не  иначе,  он изменяется. Человек  думающий,  разумный. Поняла?

Я  вновь  кивнула  головой. Не  понять было  трудно.

–Ты,  красна  девица,  затормозилась  где-то в  переходном возрасте,  оттого  постоянно петушишься  и  лезешь  на  рожон. Но  подробнее я  смогу  определить только  после  анализа. Согласна?

Я  кивнула  в  третий  раз.

– Сядь в кресло  напротив  меня.

Юрате   быстро пересела на  кровать, а  я  заняла  ее  место. Игорь  раздвинул  ноги,    вдвинул   между  ними  мои колени  и крепко  сжал. Руками  он  покрыл   мои  ладони.

–Смотри мне в  глаза. Не  опускай  веки. Чтобы  ни  произошло,  веки  остаются  открытыми.

Несмотря  на  такое  страшное  предупреждение,  ничего  не  произошло. Мы посидели  минут  десять, Игорь  буравил  мои  зрачки  своим взглядом  и крепко  сжимал  колени. Сидеть было  неудобно,  ноги  быстро  затекли,  но я  честно  не  отрывала  взгляда  от его  блекло-голубых  зрачков. Наконец,  Игорь тяжело  вздохнул  и  отпустил  мои  колени.

– Вижу,  но не  сейчас; воспринимаю,  но  не в  ближайшем прошлом. Разбито стекло, трещины  веером, страх  огромный,  и  голос  зычный  и  страшный. Припоминаешь?

– Нет,  –  честно призналась я.

– Подумай, – возможно, ты  разбила    окно  в  детском  саду  или в школе,  и  этот страх  тебя  остановил  на  годы.

Я  еще  раз  призадумалась,  но  ничего  похожего  не смогла  найти в своей  памяти.

– Не  помню.

– Думай, крокодил,  думай.  Твое прошлое,  тебе с  ним  жить. А сейчас  проверим  энергетику. Раздевайся.

« Ну-ну, – подумала  я, –  опять  раскрутка».

– Все снимать  или  только  штаны?

– Все.

 Я  разделась  и  застыла  в  ожидании  дальнейших   ценных  указаний.

– Ложись  на  кровать. На  спину.  Закрой  глаза, собирай  энергию  во  второй  центр  и опускай  вниз.

Я  послушно выполнила  указание. Спустя минуту  кровать  заскрипела, Игорь  тяжело  опустился  на меня.

– Ноги вверх.

Сопротивляться   было  бесполезно,  я  сама  залезла  в  мышеловку,  и  теперь  наступила расплата  за  бесплатный  сыр.

Он вошел  в меня и  замер, словно  застыв. Дышать  было  тяжело, я  открыла  глаза  и увидела  Юрате,  с  благоговением  смотревшую  прямо  на нас.

«Компания сумасшедших,  – подумала  я, – просто  ненормальные, и  больше  ничего».

– Держи  поле,  – жестко  приказал  Игорь. –  Бери  энергию  от меча  и  тяни  вверх,  до  макушки.

 Меня  успокоило то, что это мало  походило на  секс, Игорь  не  двигался,  замер,  напрягшись  во  мне, и  я  решила  попробовать  исполнять  его  указание. Через  несколько минут  мне  показалось,  будто  теплый  луч  пронизывает  мое  тело: начиная от  меча Игоря  и до самого  темечка. Я  совсем успокоилась  и, видимо,  непроизвольно  двинула  бедрами.

– Лежать тихо,  –  зарычал Игорь,  –  держи  поле, кому  сказано.

Спустя  несколько  мгновений он  резко  отжался  на  руках  и соскочил  на  пол.

– Одевайся.

Через  пять  минут  мы сидели,  будто ни в чем  не  бывало, я  с  Игорем  на  постели, Юрате  в  кресле.

– Разбор  полетов,  –  начал  Игорь. – Девушке  хочется  интересной  жизни,  секса, вина и фруктов.  Но мы  по  другой  части,  понимаешь. Тело  для нас – только  инструмент, а  для  тебя  – витальная  составляющая,  не  часть  целого, а целое  само. Поэтому  ты  и не можешь  охладить  энергию,  опуская  ее вниз. Там, –  указал  подбородком  на  мой  живот,  –  еще слишком  горячо.

– Значит, – спросила  я,  – рано мне  в  Красную Армию?  Придется  к  буржуинам  подаваться?

– Не  бойся,  девочка,  – Игорь  ласково  потрепал  меня  по  колену.  –Я тебя  вытяну. Все  будет  хорошо.

Внизу  все  оставалось без  изменений, похоже, что  присутствие  Игоря полностью  сковало Видмантаса,  он  перестал  строить ситуацию,  заняв  место исполнителя.

 Игорь подтянул  к себе  поднос и  разлил водку по  пиалам.

– Выпьем  за  нового  «друга»,  – картинно  произнес  он,  поднимая  пиалу.  – Пусть  ей  сопутствует  удача  на  нелегком  пути  воина. Ибо Танюша,  – добавил  он,   строго посматривая  на   друзей, –  идет  именно  таким  путем. Пускай  же  в  век сердечных  ран,  не  растравит  воспоминанье. Прощай,  надежда,  спи  желанье!

Он  выпил,  не  спеша,  смакуя  каждый  глоток. Я  тоже выпила,  водка  была дрянная,  особенно  на  пустой  желудок.

– Сдалась? – шепотом  спросила  Вилия, прижимаясь  щекой  к  моему плечу.

– Сдалась,  сдалась,  –  ответила  за меня Юрате.

– О чем  вы  там  шепчетесь?  – спросил Игорь,  разрывая на  куски  лепешку.  – Держи,  Танюша,  – бросил  мне  первый  кусок.

– О сдаче,  –  ответила  я.  – Народ  интересуется,  сдалась  я или  нет, а мне даже  не объяснили,  о чем  идет  речь.

– Народ  пусть  безмолвствует. А сдача  – это  нарушение  резонанса  между  тобой и миром. Остановиться,  оглянуться...  На  себя посмотреть. Но  показать  такое может  лишь Мастер.

Он собрал  пиалы  и принялся  наполнять  их. На  второй  бутылка  кончилась, Игорь  поставил  ее   возле стенки  и  замолк. Прошло несколько  томительных  секунд, Вирга  замешкалась, а Видмантас, потеряв   ведущую  роль,  похоже,  совсем  выпал  в  осадок.

– Неси  лестницу,  – вдруг рявкнул  Игорь. – Лестницу  на сцену.

– Какую лестницу?  –  спросил Андрэ.

– Любую, но побыстрей.

Видмантас  очнулся  от  летаргии, вскочил  и  быстро вышел. Отсутствовал  он  недолго  и вскоре  вернулся,  неся  на  плече запорошенную  снегом  стремянку.

– Установи, –  коротко  приказал  Игорь.

За  несколько  секунд стремянка  была  раздвинута  и  закреплена.

– Таня,  полезай  на  лестницу. 

Мизансцена,  которую строил  Игорь,  обещала  быть  интересной,  и  я  полезла  на стремянку.

– А  теперь  погляди, чего  за  столом  не хватает.

За  столом  явно  не  хватало  водки,  но  если  играть,  то  играть, я  изобразила  руками  бинокль, как  это  недавно  делал  Игорь,  приставила к  глазам   и, присмотревшись,  объявила:

– За столом  не  хватает  Годо.

– Замечательно! Грандиозно! А еще  чего?

 Не  догадался бы  только  полный  идиот.

– Водки,  –  твердо  объявила  я. – Горючее  на  исходе.

– Новобранец  Татьяна! –  рявкнул Игорь.  – Срочно  отыскать   и  доставить Мастеру  бутылку  водки.  Бери,  где  хочешь,  но чтоб  через  десять минут  была  здесь. Время  пошло.

– Слушаюсь  и  повинуюсь,  мой  белый  господин,  – склонилась  я  в  шутовском поклоне  и  двинулась  к  двери. Смех  смехом,  но  где  взять  водку  в  восемь  утра, магазины-то открываются  не  раньше  одиннадцати.

Подходя  к  двери,  я споткнулась  о чью-то  ногу.

– Ой, Видмантас,  извини.

– Да  нет, я  сам виноват. Расселся  тут.

И  шепотом:

– Возьми  в  холодильнике.

«Ах, Видмантас,  ах  жучище,  полная  покорность, а  под  ней  желание  провести Мастера. Не  все  так просто  в  идеальном обществе  друзей,  нет мира под  оливами…»

В  холодильнике  на  нижней  полке  аккуратно  стояло  несколько  бутылок, Видмантас  хорошо  подготовился  к встрече. Я  взяла  одну  из   них, принесла  в  комнату  и протянула  Игорю.

– Так,  – сказал  он,  ловко  срывая   жестяную  крышку.  – Почуяла,  что  событие  назревает, и осталась  ночевать. Это  раз. Достала  водку  за  три  минуты. Это  два.  Вопросы  правильные  задаешь. Это  три. Ладно, принимаю  тебя в  ученики.

 Он  разлил  водку  по  пиалам  и  приказал:

– А  ты  за  Гренаду  живи!

Пить  до конца не было  сил, я  пригубила и  осторожно вернула  пиалу  на  поднос. Остальные  сделали  так же, только Игорь  выпил  до дна.

– Продолжим  наше  утро  вопросов  и  ответов. Итак, о сдаче. Когда человек начинает учиться, он постепенно  приходит к  пониманию,  что действует не как нечто целое, имеющее постоянный критерий для любых ситуаций,  а словно некое «мы», целая компания, которая принимает противоречащие друг другу решения. Утром  у  компании  одни  критерии, а  вечером  совсем  другие, вчера  решили одно, а  сегодня уже другое и на вчерашнее решение наплевать.  Такое переживание часто служит толчком для сдачи, то есть  на  место несуществующего или мерцающего «Я» становится Мастер, конечно, если человек действительно сдался и сдача была принята.

– А как я  сдалась?

 – Сдача – интимный момент в жизни человека и его неприлично обсуждать на  людях. Даже  с  друзьями.

Он  посмотрел  на меня пристально, и я  вдруг  сообразила, как  было  расценено  мое  непроизвольное  движение  бедрами.

«Ну  и  ладно,  –  подумала  я. – Сдалась, так  сдалась. Представление  продолжается».

Спустя  полтора часа  все  были  изрядно пьяны,  а Игорь  больше  всех. Прислонившись  спиной  к  стене,   он  твердил,  словно мантру:

–Вильнюс  – просыпайся, Танюша  – просыпайся, Видмантас  –  просыпайся, Вилия  –  просыпайся, Андрэ –  просыпайся, Юрате  – просыпайся, Вирга –  просыпайся.

Пот  крупными  каплями  катился по  его  лицу, Юрате  промокала  его бумажной  салфеткой, а Игорь,  закончив  круг,  заводил по новой.

–Вирга –  просыпайся, Андрэ –  просыпайся, Вильнюс  – просыпайся,  Видмантас  –  просыпайся, Вилия  –  просыпайся,  Юрате  – просыпайся, Танюша  – просыпайся.

–Мастер  работает,– шепнула  Вирга. – Пробуждает  небесную  Школу. А  потом  у  нас  вдруг  происходят  откровения.

– Он  же  пьян?

– Он?! Да  ты  что! Он водку пережигает, а на  выбранной  энергии  отрывается  от  Земли.

Игорь  вдруг  замолк,  тяжело  вздохнул  и  повалился  набок. Юрате  подхватила  его и  осторожно  уложила  на  ковер.

– Игорь,  –  запричитала  она,  – Игоречек,  сколько просила  я  тебя, сколько  умоляла – гуляй  дома. Вернись, вернись,  пожалуйста, мы  все  тебя  очень  просим.

– Душа  Мастера  ушла  в  высшую  Школу,  – пояснила Вирга.  – Это  очень  опасно, в  астральном  выходе самое  трудное – вернуться,  вход  в  тело   узкий, и  попасть  обратно  непросто.

Прошло  минут  двадцать, Юрате  сидела  на  ковре  и  нежно  поглаживала руку  Игоря. По-моему,  он  просто  спал, как следует  нагрузившись,  но  у  окружающей  компании  были  совсем  иные представления  на  этот  счет, и  спорить с  ними  я  не  решалась. Да  и зачем? Играть  нужно  по  правилам.

– Что  же  делать!  –  вдруг  закричала  Юрате.  – Он  не  возвращается! Неужели  потерял  выход?

– Давайте  активизируем  тело,  – предложил Видмантас.  – Тогда  ему  будет  легче  его отыскать. Начинайте женский  массаж, по  полной форме.

–Да,  да! – немедленно согласилась  Юрате  и принялась  стаскивать  с Игоря  брюки. – Конечно, женский  массаж.

«Оставьте   человека в  покое,  – вертелось  в моей  голове,  –  дайте ему проспаться после  дороги  и выпивки».

 Да куда там, «друзья»  лучше  знали, как вести  себя  в  такой  ситуации. Мастер полностью  принадлежал  своим ученикам, и  я  так  и  не решилась раскрыть  рот.

Спустя  несколько минут  грузное  тело Игоря лежало  на том  самом  месте, где  мы проводили  массажи.  Полностью  обнаженным  Мастер  выглядел непривлекательно:  толстая  шея, обвисшие  мышцы  груди, жирный  живот,   весьма  скромный,  по  сравнению  с остальным  членами, меч, в  ржавой  россыпи  редких  кудряшек. Вирга, Вилия, Юрате  и  я  принялись  за  работу, сначала мы  долго  водили  ладонями,  а  потом  принялись растирать  и  мять  Мастера  от  головы  до  пяток. Кожа  покраснела,  несколько  раз  Игорь  издавал  протяжное мычание,  но  в  себя  не  приходил. Тогда Юрате упала  лицом  на  меч  и задергала  головой: коричневые  пряди  волос  рассыпались,   плечи  двигались  в  такт  движениям  головы.  Но и  это не помогло –  Игорь  крепко спал.

– Оставьте  его  в  покое,  –   наконец, я решила  вмешаться.  – Мы  свое  сделали, теперь пусть  мужчины  сидят  рядом и   держат  поле,   будто маяк.

Меня  послушались,  Андрэ  и Видмантас  уселись  возле Игоря,  а  мы  стали  собирать  посуду.  На  Юрате  жалко  было  смотреть,  похоже,  она  действительно  волновалась  за  мужа.

– Успокойся, – сказала  я,  –  все  будет  хорошо,  я  его  вытащу. К  вечеру   он  вернется.

Мастер  очнулся  только  под  вечер, вид  у  него  был  помятый,  но  отдохнувший.

– Это  Таня,  –  обнимая  Игоря,  радостно  говорила Юрате,  –  Таня  тебя  вытащила.  Как  обещала, так  и получилось!

Мастер  молча  потрепал  меня по  щеке  и  отправился  в  ванную, а  я  поехала  домой,  меня  ждала  пачка непроверенных тетрадей, холодная  печь и  готовка обеда  на  всю  неделю. С  ним  я  управлялась  проще простого  –  варила  огромную  кастрюлю супа,  каждый  день  разогревала по  две  тарелки  и  съедала  потихоньку до  самого донышка. С  тетрадями  получалось  хуже,  а  еще хуже  выходило  с самой  собой.

Всю  следующую  неделю  Вилия  не появлялась  в  школе,  секретарша  сказала,  что  она  простудилась  и лежит  с  бронхитом, четверть  подходила к  концу,  работы  навалилось  –  не меряно, и  я  даже  обрадовалась выпавшей  передышке.  Звонить  к Видмантасу  или  Юрате  не хотелось,  впечатления от встречи  с  Игорем  еще  не  улеглись, мне  нужно  было время разложить все  по  полочкам. Будущее в  этой  компании  прорисовывалось  достаточно  четко: меня  будут  курощать, загоняя во всевозможные  по  дикости  ситуации,  дабы  я  растождествилась  сама с  собой  и приняла иной взгляд  на мир,  взгляд  Игоря.

 Игра,  в  которую  так  увлеченно  играли  «друзья», мне  нравилась,  но  участвовать  в  ней  с  таким  же  самозабвением,  как    они,  мешали  мой   здоровый  одесский  скептицизм  плюс   филологическое  образование. Пять  лет  меня  учили  анализировать тексты,  не  принимая  ничего  на  веру,   и  это  настороженное  отношение  крепко въелось  в  мой  характер.

Честно  говоря,  «друзьям» я  завидовала,  мне  бы тоже  хотелось  так  же искренне  верить,  будто Игорь  не просто  уснул  по  пьянке, а  ушел  в  верхнюю Школу  и  работает  там  с  корнями  душ  своих учеников.  Но  такое  счастливое  затмение на  меня  не  снисходило.

Наконец,  я  собралась  с  духом  и  набрала  телефон Вилии. Она  покашляла  в трубку,   вежливо  и слегка  суховато поблагодарила  за  звонок  и передала, что  Игорь  ждет  меня  в любое  время, когда  мне  захочется  его  видеть.

– Ты  ему  очень  понравилась,  –  с  неожиданными  нотками  ревности   добавила  Вилия,  – ты  вообще  ворвалась  в  нашу  компанию, словно  метеор. Люди  бились  годами, а   ты  проскочила   за  несколько  недель. Одно  движение  бедрами, и  все  у  твоих  ног.

– Я  не  специально,  –  сказала  я извиняющимся тоном,  – оно  само  получилось, – и  Вилия  сразу потеплела,  покашляла,  но  уже  по-другому и распростилась  со  мной  совсем  дружески,  как всегда.

«Вот  тебе  и  интимный момент  сдачи,  –  оторопело   размышляла  я,   застыв у  телефона  с  трубкой  в руках.  –  Вилии  об  этом  мог  рассказать  только Игорь. Или он  поделился  с Юрате,  а  она  уже  разнесла  по  друзьям».

О  том, что  теперь  все  в  курсе  интимного момента  моей «сдачи», я была  уверена на  сто  процентов.  И  разозлилась.

 Игорю я  позвонила  в  половине третьего  ночи,  с  субботы на  воскресенье. Трубку  взяла  Юрате и  спросонок  никак  не  могла понять,  кто  говорит.

– Игорь  спит,  –  наконец   сообразила  она,  узнав  мой голос.  –У  тебя  срочное  дело?

– Я  хочу  видеть  своего Мастера,  –  произнесла я. – Он  разрешил мне  беспокоить  его  в  любое  время, когда понадобится.

– Да,  да,  конечно,  –  отозвалась Юрате,  включаясь в  игру.  – Сейчас  спрошу.

–  Мастер  передал, чтобы  ты  пришла  немедленно,  но только  пешком,  – ответила  она  через  три  минуты  и  положила  трубку.

– Хорошо,  – сказала  я  коротким  гудкам.

Игорь  снимал   квартиру  в Шешкине,  от  моего  дома   автобус  шел туда минут  тридцать  и  в  гору.  На  дорогу пешком  уйдет  часа  два,  да  еще  по  ночному морозу.

«Влипла, подруженька?–   спросила  я  себя,  и  начала собираться.  Можно было,  конечно,  соврать,  вызвать  через  полтора   часа  такси, выйти  за два квартала,  а  дальше  бегом,  дабы вспотевшее  лицо послужило  доказательством,  но  врать  не  хотелось. Играть,  так  играть!

Я   вернулась  домой, надела лыжный костюм, выбежала  на  улицу  и  легкой  трусцой  направилась в  Шешкине.

Ночной  город  был  великолепен! Улицы  без  людей   выглядели  совсем  по-иному,  чем  с  ними,  я  просто наслаждалась  прогулкой,  перемежая  быстрый  шаг   бегом  трусцой, и добралась  в Шешкине  в прекрасном  настроении   ровно  к  половине  пятого. По  пути  я  отрепетировала вопросы,  которые  хотела  задать  Игорю, и,  поднимаясь  по  лестнице,  предвкушала  развитие  событий.

В  двери  торчала  записка.

«Доброе  утро, Танюша.  Не  звони  и не  стучи.  Жди,  пока Мастер  позовет. Пока   делай  огненный  цветок.  Твоя  Юрате».

Огненным  цветком  называлось  то  самое  упражнение  по  набору энергии,  а мариновать  под дверью  меня  собирались,  судя по записке, достаточно  долго.

«Ладно,  раскрутчики-макрутчики.   Буду  поливать  огненный  цветок».

Но  не  успела  я пристроиться  на  подоконнике, как  дверь  распахнулась. На  пороге  стоял   Игорь,  сияющий  благостной,  добродушной  улыбкой.

–Здравствуй,  красна  девица. Как  добралась,  волка  по  дороге  не  встретила?

– Я  в  гости  к  нему  пришла,  –  ответила я,  растягивая  губы  в  такой  же  добродушной  улыбке.

– Ну,  заходи,  заходи. Утро  воскресное,  а  дел  невпроворот. Помощникам  всегда  рады.

Я  зашла  в  квартиру  и  ужаснулась. Пол прихожей  покрывал, словно  снег,  толстый слой  мелко  нарванной  бумаги. В  ход  пошли газеты,  старые  тетради,  журналы  и  даже  дефицитная  туалетная  бумага.  Суть предстоящей  раскрутки  была  ясна, Игорь  не терял времени даром. Впрочем,  возможно,  он  заранее  подготовился  к моему  визиту  или  визиту  другого ученика. Но способности  Мастера  я  оценила  плохо.

– Чаю  хочешь? –  спросил  Игорь,  потирая  руки,  и,  не  дав мне   секунды  на  ответ,  тут же  продолжил.  – Ну,  не  хочешь, как  хочешь,  дело  хозяйское. Видишь ли,  мы по  воскресеньям  обычно  уборкой  заняты,  наводим    порядок в  квартире. Очень  любезно  с  твоей  стороны  предложить  свою  помощь. Начнем  с прихожей.

–Убрать? 

– Да. Только  бумажки эти не простые,  а  волшебные. Их нужно аккуратно   рассортировать по  сортам   и сложить  в мешочки.

– А  потом меня  возьмут  в  волшебной  карете  на бал танцевать  с принцем?

– Милая,  ты  уже  на  балу. Только  в  роли  часов. Тик-так, время  пошло.

Я  сняла  с вешалки пачку  целлофановых  мешков и принялась  за  работу. Игорь  с  Юрате  завтракали  на  кухне,  остро  запахло  луком,  яичницей,  потом  кофе, я  глотала  слюну  и  раскладывала  бумажки.  Проходя мимо  меня  в  комнату,  Игорь  задержался  на секунду.

– Часы, который  час?

– Шесть  десять,  ку-ку.

– Ку-ку,  –  отозвался Игорь   и  ушел. Дверь  он  затворил  плотно, так что  в  прихожую не  долетало  ни  звука,  и я  продолжила  свою  работу  в  тишине и  одиночестве.

К  восьми  часам  почти все бумажки были  рассортированы,  спину  ломило, а колени ужасающе ныли. Игорь и Юрате  вышли  из комнаты,  одетые  для прогулки.

– О,  дело  продвигается,  –  заметил  он,  озирая прихожую. – Мы  выходим  на  прогулку  подышать  свежим  воздухом,  прочистить  каналы. А  ты,  когда  закончишь,  разыщи  в  туалете  веник,  тряпку  и ведро  и наведи порядок. Подмети,  вымой прихожую и  туалет,  не  забудь  выдраить ванну и унитаз,  только  до  блеска,  порошок   на  тумбочке. Счастливо  потрудиться.

 Они вышли, а меня  начала  разбирать  злоба. За каким  чертом  я ввязалась  в  игру: ладно, массажи,  прогулки  по  лесу,  водка  с  утра,  но  в поломойки-то я не нанималась!  Сильно  подмывало  рассыпать  бумажки  обратно  по  полу  и отправиться  домой.

«Спокойно, – сказала  я  себе.  – Не  забывай  – идет проверка. Изображай ученицу,  послушную,  прилежную  ученицу, развернуться  и  хлопнуть  дверью  никогда не поздно».

Я повторяла  эти слова,   точно заклинание,  а  сама подметала, мыла  пол,  драила  ванну. Очень  хотелось  пройтись по  комнатам,  посмотреть,  как живет Игорь,  но такой  поступок  походил  на  кражу,  а ведь меня оставили  в  квартире  одну,  полагаясь  на  мою порядочность. Кроме  того, я  подозревала, что  Игорь мог  расставить   незаметные знаки  вроде ниточек  или  перышек для проверки,  открывала  ли я  двери  в   комнаты. Так  оно и  оказалось,  но  узнала  я  об этом   спустя  много дней от Вилии.  Тест на  любопытство  Игорь  устраивал  всем  без  исключения,   и  почти  все проваливались. Поймав  ученика на  лжи,  Игорь  прорабатывал  его, создавая  комплекс вины, и  потом долго пожинал плоды  стыда,  используя  любопытного бедолагу в  нужных  целях.

Около  десяти я  закончила  уборку  и  обессиленно уселась  прямо на полу  в  прихожей. Два  часа бега плюс  пятичасовая  уборка на пустой  желудок,  без  глотка  воды  и кусочка  хлеба. Форменное  издевательство  и  больше  ничего!

Распахнулась  дверь, Игорь  и Юрате,  раскрасневшиеся  с  мороза,  вошли  в  прихожую. От них  пахнуло  свежестью  зимнего утра, воскресным  отдыхом,  здоровьем.

Игорь,  не спеша,  разделся, медленно  прошел по  коридору,  осмотрел  туалет, ванную, вышел  в  комнату. Теперь  я  знаю,  он  проверял  свои  знаки, убеждался, все  ли  на месте.

Я  продолжала  сидеть  на  полу, угрюмо наблюдая  за  прогулками  Игоря. Он  вернулся  из  комнаты  с  довольным  выражением  лица.

– Юрате,  –  торжественно  позвал  он  жену,  –  разве  так  встречают  дорогих  гостей?  Пригласи  Танюшу  отобедать с  нами. Там у  тебя  ничего  не  завалялось?

– Завалялось, завалялось,   –  отозвалась  из  кухни Юрате.

– Поднимайся,  – Игорь  протянул  мне  руку.  – Помогу я  тебе, красна  девица,  помогу  тебе,  солнце  красное. Пошли.

В  то  утро  у  Юрате  завалялся  жареный  в  духовке  гусь,  соленые  венгерские  огурчики,  «Неринга» – хлеб, замешанный  на  меду,  чеснок  из   подвешенной  к потолку связки,  ароматный  чай, вареная  картошка.

Меня угощали,  словно действительно  дорогую  гостью, Игорь  без конца шутил,  рассказывал  какие-то  байки  из  театральной жизни, Юрате улыбалась,  хоть  к  ране  прикладывай. И я  отмякла, словно  и не было  пяти  часов  рабского труда,  осоловела  от  еды  и  усталости.

Закончив  завтрак,  мы перешли  в  комнату.  Очень  скромная  мебель, явно  собранная  с  бору  по  сосенке, много  книг  на  самодельных  полках –  хорошо  знакомое  жилище  советского  интеллигента. Это  подкупало. Игорь  заметил  мой  оценивающий  взгляд.

– Вот  так  и  живем. Один  ученик стул  подарит,  другой  гуся  жареного принесет,  третий  десятью  рублями  одарит,  а  кто  просто  полы  вымоет.  Живем  на  подаяние. Духовность во все времена большей частью существовала на подаяние.

Он налил  еще  чаю  из  металлического заварочного  чайника.

– Серебряный! Купил  в  Самарканде  на  базаре  по  случаю. Теперь  таких  уже  не  делают.

Игорь поднес  к  губам  изящную  фаянсовую чашку  и  аккуратно  сделал  глоток. Без  хлюпанья  и  промокания  мокрого  лба  рукавом. Интересно, кому  он  подражал,  устраивая   спектакль  у Видмантаса. А  то, что  он  проделал  со  мной,  тоже  спектакль?

– Человеку кажется, – продолжил  Игорь, –  будто стоит ему сказать: «Я хочу заняться духовностью», – как тут же загремит  туш, пионеры  вручат ему букеты цветов, прекрасные  фемины торжественно облачат его в белоснежные одежды,  и  начнется   интересная  жизнь с бесплатной кормежкой и бесплатным  обучением, потому как иначе духовность погибнет немедленно  и  навсегда.

Хорошо, если  оно было  бы  так. Но, увы,  это  не  так. Совсем  не  так. Духовность –  не красивая  жизнь, а  тяжелый  труд,  грязь, расчистка   авгиевых  конюшен души. Духовное знание, передаваемое Традицией, содержит в себе два компонента. Первый –  практика, второй – постижение. Практика в данном случае служит инструментальной подготовкой для того, чтобы стало возможным постижение. Это  большая  работа,  и  никто  не станет  делать  ее  бесплатно.

Наверное,  удивление  слишком  явно  проступило  на моем  лице.  Игорь  улыбнулся.

– С пятнадцати лет и до сорока восемьдесят процентов заработанных денег я тратил на учебу.  Теперь ты,  красивая  и  умная  Таня,  приходишь  ко мне  и  просишь:  давай  поделимся. Пожалуйста. Но  не бесплатно.

–И сколько  вы  берете  за  урок? –  спросила я  елейным  голоском   подлизы.  – Или  у  вас  почасовая  оплата?

– Не  паясничай,  –  оборвал  меня  Игорь.  – Духовность, действительно, бесплатна. Ее невозможно продать или купить, но когда вопрос касается практики, должен быть источник,  дабы каждый мог прийти и напиться. Источник  надо поддерживать, чистить, содержать  в  технически  исправном  виде.  Тебе  повезло,  ты  сравнительно быстро   оказалась  у  самого  источника.

– Источник  – это  вы?

– Да,  – спокойно  подтвердил  Игорь, –   источник  – это я. Тебя  удивляет,  почему  речь  вообще  заходит  о деньгах, если у нас духовные отношения? А  я  хочу  спросить  тебя,  почему ты не служишь мне, как положено ученику? Как  служили  на Востоке  – душой  и  телом.

Он  пристально  посмотрел  на меня. Да,  регулярно  мыть  полы  и  чистить  туалет  мне  совсем  не  хотелось.

–То-то, –  хмыкнул  Игорь. – Деньги,  на  самом  деле,  являются облегчающим моментом. Они делают процесс обучения более светским, менее традиционным и менее обременительным для ученика. Мой мастер говорил: «Деньги – это пакт». Деньги – эквивалент той энергии, которую ученик должен был бы затратить впрямую на непосредственный процесс взаимодействия с учителем.

Но  вернемся к  твоим  вопросам. О чем  ты  хотела  спросить?

– Спасибо,  –  ответила  я,  поднимаясь  из-за  стола.  – Вы  уже  ответили  на  все  вопросы.

– Вот  и чудесно.  Копи  новые   и  звони, когда  захочешь.

Я  долго  ждала автобуса, переминаясь  с  ноги  на  ногу  на  крепнущем  морозе. Слова  Игоря  не  пришлись  мне  по  душе,  отношение  к духовности,   словно к товару,  отбивало   охоту  участвовать  в  игре. Куда  романтичнее  ходить  в  походы  или,  на  худой  конец,  собирать  марки, чем  покупать  по  высокой  цене кота  в мешке. По словам Игоря, духовность оказывалась вовсе  не  тем, что я представляла, а  плата чересчур обременительной.

 «Возможно,  – думала я,  –  меня,   действительно, влечет  только  интересная  жизнь,  а  не  духовный поиск. С  другой  стороны, почему  эти понятия  должны  противоречить  друг другу? Неужели   дон Хуан  продавал  свои  знания Кастанеде так же, как  продают  гвозди   или  половики. Не хватает  денег,  получи товар  более  низкого качества.  Интересно, бывает  ли  духовность  второго  сорта? И  почем  она у  Игоря?

А, может  быть,  есть  другие,  более  продвинутые  люди,  не  пересчитывающие  шаги  души  на  рубли  и  копейки,  возможно, Мирзабай  ведет  себя  иначе, чем   Игорь».

Нужно  было решать,  и  решение  тоненьким  лучом    маяка  уже   брезжило на    горизонте.

Честно  говоря,  сосредоточивать  информацию  я  начала  давно: исподволь, по  крошечке,  не  создавая  ажиотаж.  Потихоньку  выспросила  адрес,  уточнила, как  добираться,  на  что  обращать  внимание. Каникулы  начинались  через  неделю,  я  давно  собиралась в  Одессу  навестить  родителей, и мой  отъезд  ни   у кого  не  вызвал  бы  подозрений. Проблема  крылась  во мне самой  –  ехать  или  не  ехать,  я  колебалась,  не  зная,  готова  ли  к  такому  испытанию. В том,  что  встреча с Мирзой  и Абаем  окажется  испытанием,  сомневаться  не  приходилось, и до  последнего разговора с  Игорем   она страшила  больше, чем  влекла. Сейчас  же, переминаясь  с  ноги  на  ногу,  после  бессонной  ночи  и   тяжелой  уборки,  я  решилась: хуже   не  будет,  а  лучше – кто  знает?

Кассы  Аэрофлота   находились напротив   Центрального  универмага,  уродливой  коробки  на  берегу  Нериса,  я  пришла  туда  во вторник и, конечно  же,  попала  на  перерыв. Запомнить,  когда  какое  учреждение   закрывалось  на  обед, было  выше  моих  сил, и  в  отместку  за   пренебрежение  правилами  социума  пришлось    целый  час   гулять  по набережной,  рассматривая   грязный  снег и  черную полосу   воды  посреди  льда. От  воды  несло  опасностью,  но  опасность  мне  теперь  мерещилась  везде,  она  словно  была  разлита  в воздухе,  гнездилась  под крышами домов, шуршала  покрышками  автомашин.

Последние  пятнадцать минут  перед  открытием  касс  я простояла  на  пороге   первой  в  очереди, и  за  четверть  часа   несколько  раз  изменяла  решение. Решение  созрело –  я  лечу,  но куда, в Нукус  или  в Одессу, в этом я   сомневалась  до  последней  минуты, пока  кассирша  не  подняла вопросительно брови.

– Один билет  до  Нукуса,  –  сами собой  произнесли мои губы,  определив   тем  самым  судьбу на  многие  годы.

События  двух  дальнейших недель пронеслись, словно  во сне. Долгие годы  я  восстанавливала  их  в  памяти,  пытаясь  докопаться  до  изнанки  поступков,  понять  ситуацию  и себя  в  ней. Собственно,  началась   история  со  встречи  с  «друзьями»,  и я проиграла  тот  период  в  моей  жизни   много  раз,  словно  долгоиграющую  пластинку.

Вас,  наверное, удивляет,  откуда  я  так  хорошо  помню все  разговоры, детали  событий, их последовательность. Не  удивляйтесь:   длинные,  длинные годы  я  вспоминала  каждое  слово,  жест,  выражение  глаз. Да,  действительно,  ничего более  яркого  в моей   жизни не  случилось,  но  сейчас, спустя  вечность,  я  бы  предпочла  обогнуть эту  яркость,  оставив ее  в стороне  от  линии  судьбы.

Вильнюсский  рейс  приземлился  во Внуково,  оттуда  автобусом  я  быстро  добралась  до Домодедово.  Из вещей  со мной  была только   одна  сумка,  так что  ожидать  багаж    не  пришлось. Самолет  на  Нукус  вылетал через  четыре часа,  времени  хватало  лишь  на  переезд и  регистрацию,  но  вышло совсем  по-другому.

Домодедовский аэропорт  встретил меня  тяжелым  духом  сотен людей,  сидящих   на  чемоданах  вторые, а то  и третьи сутки. Все  рейсы  на  Сибирь откладывались,  за  Уралом  бушевала  снежная  буря. Бушевала  она,  как видно, и в  более  теплых  краях,  потому что в  списке  отложенных  рейсов  красовались  названия южных  городов.

– Ташкент, – прочитала  я на  громадном  табло   с  домашними  зелеными  лампочками, – Фрунзе, Алма-Ата, Нукус.

Мой  рейс  отложили  на четыре часа,  потом  еще  на четыре  и  еще  на  четыре. Ночь  я  просидела  на ступеньках  лестницы,  все  кресла в  залах  ожидания  навсегда  и  прочно   заняли пассажиры  предыдущих  рейсов.  Пристроив   сумку   на  колени  и уткнувшись в  нее  головой, я  продремала до  рассвета.  Мысли  о  еде  отбивал  вид  очереди  в  женский  туалет: очередь  начиналась  перед  дверью и,  многократно  извиваясь,  пересекала  зал. О том, что  творилось  внутри  долгожданного  убежища, я  предпочитала  не  думать,  поэтому  почти  сутки  провела  в  строгом  посту и  мыслях  о вечности,  наиболее  подходящее  состояние  в  поездке  к Мастеру.

Регистрацию объявили  только  в конце  следующего  дня, я  встала  в  очередь  и  оказалась в  другой  стране. Смуглые люди восточного типа  гортанно перекрикивались,  толкали  друг друга  и  меня  заодно  громадными  узлами, размашисто жестикулировали,  смеялись,  поблескивая  золотыми  зубами. Такого  количества  золотых зубов  я  никогда  не  встречала,  то  ли  в Нукусе золото стоило  меньше, чем  в  других  городах СССР,  то ли   иных материалов  для  зубопротезирования  в  эти  края  не  завозили.

Ощущение сна,  ирреальности  не  отпускало  меня  ни  на минуту: в  очереди  стояла  не   примерная девочка Таня,  отличница,  председатель  совета  дружины, а    чужой,  малознакомый  человек. События  последних  месяцев, «друзья»,  Игорь, Кастанеда, Санжар   свивались  в  причудливый вихрь,  я словно  попала  в  деревню  перед  Замком, таинственные  Мастера-вседержители   свысока  поглядывали  на   мое копошение, улыбаясь  снисходительно  и  остраненно.

 Как  оказалась  я среди  чужих людей,  куда  лечу, зачем,  и кто я, вот   в чем вопрос? Особь без  лица, лишенная  личности фигура,  бесцельно  бродящая  по  миру  в  поисках  зеркала, дабы  разглядеть  в  нем  свое  мерзкое  эго  и  с  отвращением  отшатнуться  под  сень  понимающих  и мудрых, или все  та же,   хорошо  знакомая  себе  Таня: главная,  не изменяемая  реальность,  а все  остальные вокруг меня –  марионетки, игра  моего воображения,  никто,  размноженный причудливой  игрой  зеркал?

Началась  посадка,  рыжий  «Икарус»,  скрипя  и покряхтывая,   отвез  нас  в  дальний конец  поля. За  годы  учебы  в Тарту я   хорошо налеталась  в  Одессу   и обратно и  накрепко усвоила   нехитрое  правило: заходящий в автобус  последним выходит  из  него  первым и    первым  оказывается  у трапа. Но   тут  старое,  многажды   проверенное  правило  не  сработало:  меня попросту  отмели в сторону,  толпа бросилась  к трапу  так,  словно  в  нем таилась  последняя  нитка  надежды,   будто спасение   начиналось  прямо  за  его  припорошенными  студеной поземкой  ступенями,  и  оставалось  лишь  прорваться,  добежать   быстрее остальных.

Пока  продолжался  штурм  трапа, я  отошла  за  автобус  и под  его прикрытием  быстренько  присела  на  корточки. Больше  терпеть  не  было  никакой  возможности: дальнейшее ожидание Годо  могло  кончиться загибом  матки.

В  самолете  я,  наконец,  попала  в  туалет на  всю  катушку: вдумчиво  и  без спешки, потом    съела  несколько  кислых  аэрофлотовских  леденцов,  устроилась  поудобнее  и   заснула.   После ночи  на ступеньках  сон  в  мягком кресле  под  убаюкивающий  шум  моторов  показался  блаженством,  и я проспала  почти до конца  полета.

Разбудил меня  свет,  за  тонкими стенками фюзеляжа  взошло  солнце и  сквозь   иллюминатор  щекотало   мой  нос. Я  заглянула  в  круглое  окошко  и  ахнула:  подо  мной  расстилалась  пустыня,  настоящая  желто-коричневая пустыня  с барханами и  редкими  точками  кустарника. Это была  первая  пустыня  в моей  жизни, и я, не  отрываясь, смотрела  в  иллюминатор,   пока  самолет  не  застучал  колесами по  бетону посадочной полосы Нукуса, столицы  Каракалпакии –  таинственной  страны  черных  колпаков.

Ощущение ирреальности  нарастало,  в предыдущих  поездках  я  привыкла, что  вокруг  разговаривают  на  понятном языке,  или,  как  в  Эстонии, окружающие  похожи  на   привычных мне  людей,  хоть  и  выражаются  непонятно.  В  Нукусе  все  было  чужим и слегка  пугающим. Особенно  раздражали  откровенные  взгляды   парней  и молодых  мужчин,  они,  не стесняясь,   шарили  глазами  по  моему  телу,  словно  стараясь  проникнуть  сквозь   джинсы и  куртку.

На  автобусной  станции  толстая  тетка в справочной,  выглядевшая  так,  будто она вчера  приехала из  Белгород-Днестровска,  подробно  объяснила  мне, как  найти автобус  до  Бируни.

– В совхоз  имени  Ленина  едешь, дочка? –  спросила  она  напоследок.  И уточнила: – К Мирзе?

Я  была поражена. Заметив  мое удивление,  тетка  добавила:

– Лицо  у  тебя  нездешнее,  и  одета  по-западному. А  такая молодежь в  наши  края если  забредает,  так  только  к Мирзе. Каждую  неделю  кто-нибудь да  появляется. И  сплошь  молодые  девки. Что  у  него там, медом  намазано? 

Я  позволила  себе  не  ответить  на  вопрос,  поблагодарила  бабульку  за объяснение  и  пошла  искать   свой  автобус. По  расписанию  он  отправлялся  через  двадцать  минут  и, к удивлению,  действительно стоял  в  указанном месте.

Теперь  пустыня  разворачивалась  прямо   перед  моими  глазами:  бурые  холмы  не  песка,  а тусклой,  похожей  на  высохшую   глину  земли,  желтые  долины  между  холмами,  осыпанные   крошевом рыжих  камней,  и  почти  беспрерывная  череда ржавых  кабин  грузовых  автомобилей,  разбросанных  вдоль  дороги. Откуда  в Средней Азии  столько  грузовиков,  и  почему   их  останки  не   собираются  на  металлолом, а  валяются в  пустыне, до  сих  пор  осталось  загадкой.

Вскоре пустыня  закончилась,  пошли  поля, засеянные,  наверное,   хлопком,  я   дождалась  нужного  километра  и  вышла  из  автобуса. Он укатил,  обдав  меня   напоследок  горячим  газом  из  выхлопной  трубы,  и  наступила  тишина. Только  птицы  перекликались  в  кустарнике  на  краю  поля,     за полчаса,  пока  я  искала  проселок,  по  шоссе  проехала  всего одна  легковушка.

 Проселочная  дорога   пряталась  в   посевах и  больше  походила  на  полузаросшую  тропинку,  но  она  привела меня  к  деревне. Деревней это   трудно было  назвать,  так,  небольшое  скопище  примитивных  домиков  посреди  полей. Впрочем,  адрес  тому  соответствовал  – одиннадцатый  участок  пятой  бригады   не мог выглядеть  иначе.

На  улочках  было  пусто, несколько мальчишек  с  непонятным  задором   посвистели  мне  вслед.  Наконец,  я  подошла  к  домику,  похожему  на  полученное  описание:  глинобитная  сакля,  пустой  участок прямо  у  дороги, с  трех  сторон  окруженный платанами,  арык с  ручейком  мутной  воды,  отделяющий  дорогу  от  участка. Все сходилось,  я  перепрыгнула  через  арык и  направилась  к  домику. Не  успела я пройти  несколько  шагов, как  из  домика  раздался  окрик:

– Стой! Стой,  где  стоишь!

«Сейчас  прикажут  «руки  вверх»  и потащат  на  допрос», –  подумала  я,  но  не  прекратила  движение, а  лишь  замедлила  шаг.

– Стой! – повторился  крик. – Стой, а  то в  дерьмо влипнешь!

Причина выглядела  вполне   разумной, я  остановилась  и   внимательно  оглядела  участок. Действительно, прямо  передо  мной  на  расстоянии нескольких  шагов возвышалась  солидная  куча  свежих фекалий. Над  кучей  вились  крупные  зеленые  мухи,  и  не  заметить  ее  было  трудно, я  бы и сама  увидела, но  поблагодарить  за  предупреждение  не мешало.

– Спасибо,  – крикнула  я  в  ответ  и помахала  рукой  в сторону   сакли. Из  нее  неспешно  вышел  человек лет тридцати,  в свитере, как  две  капли  воды  похожем  на  те,  что  носили  в  вильнюсской  компании  «друзей»,  и в заправленных  в  сапоги    брюках из  черного  вельвета. Брюки были  скроены  очень странным  образом –  мотня  болталась  чуть  не  до  колен,  а  штанины   сидели  наперекосяк. Все сооружение  скорее походило  на  кусок неумело  раскроенной  и кое-как  сшитой   материи, чем  на брюки.

Лицо    у  человека  было  того  же  восточного типа, что  у  мужчин,  раздевавших меня  глазами,  но  смотрел  он  совсем по-другому –  тепло  и  интеллигентно,  и  сразу мне  понравился.  Ошибиться я не  могла,   ко  мне  приближался   ученик  чародея    – Абай.

– Устала? – он  взялся  за  ручки  моей  сумки. – Давай помогу. Меня  зовут  Абай.

Я  отпустила  сумку.

– А  меня  Таня.

– Иди  за  мной и  смотри  под  ноги.

 Я кивнула  и  пошла  за  Абаем.  Начало  показалось   мне более  чем  ободряющим,  если  так  встречают,  значит...  значит,  можно  не  бояться.

|Дверь,  заскрипев,  пропустила  нас  в  маленькую  комнатку  с   земляным  полом,  сгорбленная  старушка,  одетая  в цветастый наряд,  похожий  на  тот,  в  котором ходят  цыганки,  растапливала   плиту,  вмурованную  в стенку. Увидев меня,  она  приветливо  заулыбалась.

– Здравствуйте,  –  громко  сказала я, подозревая,  что  старушка  плохо слышит.

– Апа, мать Мирзабая, не  понимает  по- русски,  –  предупредил  меня  Абай  и  произнес  несколько слов  на  своем  восточном  языке.

Старушка  еще  раз  улыбнулась,  покивала  головой  и  отвернулась  к  плите.

– Умойся,  тут  справа,  –  Абай  показал  на  дверь, потом  разувайся  и  заходи  в  комнату, –  он  махнул  рукой на   завешанный   тюлевым  занавесом проход  слева.  – А  я пока  заварю  чай, покормлю тебя  с  дороги.

– Да  не  надо,  – я  попыталась  возразить, но  Абай   строго  покачал  головой.

–Ты  на Востоке,  дорогая, –  сказал  он,  ловко  имитируя   восточный  акцент. – У  нас  сначала  гостя  кормят,  а  потом  расспрашивают. Ты  ведь  никуда  не  спешишь?

– Нет,  не  спешу.

– Вот  и  замечательно. Давай  позавтракаем. Почти  на  пленэре,  –  он   с  улыбкой кивнул  в  сторону  открытой  двери  на  улицу.

Я  пошла мыть  руки  и,  плещась  у  примитивного  рукомойника,  почувствовала,  что  Абай  меня  очаровал. Очаровал  контрастом  между его  абсолютно  правильной  русской  речью  с  изысканными  интонациями,  напоминающими   монологи старых  актеров  МХАТа,  и  убранством   дремучей сакли.  Очаровали  умные,   смеющиеся  глаза,  добрая  улыбка, и  я  сразу  прониклась  к  нему  доверием, совсем  не  так, как было  во  время  встречи  с Игорем.

« Такому Мастеру,  – подумала  я,  – я  сдамся  с превеликим  удовольствием».  

Комната  слева  оказалась  довольно  большой,  возможно,  оттого, что  в  ней совсем  не  было  мебели. Пол  покрывали  старые ковры, постель – одеяла  и  подушки  аккуратно   лежали вдоль  голых стен,  украшенных  лишь сеточкой   трещин. Посреди  комнаты   лежал  поднос  с  хорошо  знакомыми  предметами:   пиалушки,    конфетки  в  цветастых  обертках,  лепешки  и халва в промасленной  бумаге. Абай  жестом  пригласил  меня  подсаживаться  к  подносу, а сам  вышел  на  минуту  и  вернулся с  заварочным  чайником.

– Хлеб  свежий,  –  сказал  он,  наливая чай  в  пиалушки,  –  Апа  только  испекла. А  чай  я  сам заваривал,  хороший  чай,  настоящий.

Чай  действительно  оказался  необычайно  вкусным,  хлеб  мягким,  чуть  пахнущий  дымком,   а  халва – рассыпчатой  и сладкой.  Я  ела  и  ела,  а  Абай  подливал в  мою  пиалушку  и  тихонько  мурлыкал восточный мотив. 

– Так  откуда  ты  приехала? – спросил  он  после  того как  я  закончила  есть. Мои  объяснения  он выслушал  с  рассеянным видом,  продолжая  мурлыкать  свою  песенку.

– Значит,  филолог, – произнес  Абай  после  небольшой  паузы. – Вот славно! Я  давно  хотел  поговорить с  филологом, а  к нам в  основном  инженеры  приезжают. Ты  слышала про Стивена  Гринблатта?

Я  слегка  обалдела. Гринблатт  тогда только   начинал  свою  карьеру,  его  первые работы,  еще  не переведенные  на  русский,   мне  показывали  аспиранты, восторженно  рассказывая  о  зарождающемся   на  наших  глазах  течении в  критике  –  новом  историзме.

– Ты  думаешь,  –  чуть  улыбаясь,  продолжил  он,  –  будто  приехала  к   примитивным  чучмекам: верблюды,  пустыня,  татаро-монгольское  иго?

Я  протестующе  замахала  руками.

– Не  стесняйся,  так  многие  думают, – Абай  грустно  покачал  головой. – Знаешь,  если  посчитать, сколько  кандидатов  и докторов  наук   сидели  на  этих  коврах  за  последние  полгода  –   конференцию  можно  созывать. Каждый  о  своем  рассказывает, а  я  слушаю  и мотаю  на  ус.

Он  чуть  пригладил тоненькие,  слегка  опереточные  усы.

– Говорить с каждым  на  его  языке  – слышала  о  таком  правиле?

–Да,  – я  кивнула  головой.

– Давай  будем  откровенны,  – Абай  подобрал  под  себя  ноги,  усевшись  по-турецки.  – Без игр  в Мастера  и  ученика. У  тебя  есть  вопросы, у нас  есть  ответы. Захочешь  спросить  –  спросишь, а   пока  давай поговорим  о  том,  что  интересует меня. Ты  не против?

– Вовсе  нет.

Купил  он  меня, купил  на  корню,  якобы  уничтожением  дистанции,  якобы  откровенностью,  якобы  разговором  о себе,  лишь  потом  я  сообразила,  что  это была  его  техника,  построенная  на  контрасте  с мирзабаевской. Но  тогда, поддавшись   ходу  разговора,  я  долго  беседовала  с  ним о  литературе  и  новом  историзме,  о  том,  как  неизвестные  ранее  факты  меняют  наше  представление  о творчестве  и  творцах. 

– Вот  ведь как  получается,  –  рассуждал  Абай,   –  если  факт  любовной связи Пушкина  с  Елизаветой Ксаверьевной   подлинен,  то  нынешняя английская  королева через Софью,  дочь  Пушкина  и  Воронцовой,  его  потомок,  а  вместе  с  ней и  весь  королевский  дом Англии.  Это  значит,  что  Пушкин  повлиял  не  только на  Россию,  но  и  на  судьбу  всей  Европы. Человек  предчувствует  свою  судьбу,  его  звезда  видит будущее, и  знание  отсвечивает  на  личность. Отсюда  интуиция, предчувствия,  пророчества. Пушкин  не  зря  сравнивал себя  с  Байроном,   звезда  нашептывала. Оба  изменили  лицо  Великобритании,  один  через  стихи,  другой  через  корону. Возможно,  ощущая  свое  предназначение, Пушкин  не  зря  так  стремился  быть  принятым  при  дворе  русского  императора.

Но,  если  связь  его  с  Воронцовой  была  всего  лишь   платоническим  увлечением,  а общая дочь  не  более чем  рекламный  трюк  Гейченко,  тогда  эти  факты  нуждаются  в  совершенно иной  интерпретации.

О Семене Степановиче Гейченко  я  впервые  услышала от Абая  в  глиняной  сакле  посреди  арыков  и  хлопковых   полей. Внезапно  прервав  ход рассуждений, Абай вытащил  из-под  одеяла  настоящую   флейту,  приложил  ее  к  губам  и  завел  неспешную,  осторожную  мелодию,  похожую  на  свист  ветра  в саксауле,  на песнь  одинокого пастуха,  на  шуршание  барханов.  Я  зачарованно  слушала, а  когда  мелодия  прервалась,  спросила, вспомнив,  наконец,  о  цели  моего  приезда.

– Скажите,  а  где  Мирзабай?

– Не  говори  мне  вы,  –  ответил Абай,  укладывая флейту  на  место.  – Мы  с  тобой  одной  крови,  ты  и я. Правда?

– Правда.

– Где  Мирза… Утром пошел на  Султан-бобо, а  когда вернется, никто  не знает. Может,  через  час,  может,  через  неделю.

– Что  такое  Султан-бобо? 

– О-о-о... – многозначительно протянул  Абай. – С  этого следовало  начинать. Рассказ  длинный,  но  ты ведь  не  спешишь?

– Нет, я  уже  никуда  не  спешу.

Я  и вправду  никуда не  спешила,  от Абая  исходила   восточная  нега, забытое   Западом   блаженство   полуденной  дремы,  медленных  закатов,  мерного позванивания  колокольчиков  верблюжьей упряжи. Сладкая истома заполнила  меня  до самого верху,  не  хотелось  больше  никуда  бежать, ни о чем   заботиться,  я  приехала,  я  под  крылом  Мастера  и  спокойно  плыву  в  его  русле.

«Мастера?  –  спросила  я  себя. – Уже Мастера?  Да,  –  последовал  ответ. И даже чуть  больше».

 Вдруг  я  почувствовала, что  смотрю на Абая   глазами  влюбленной  девчонки,  мое  отношение  к  нему  скорее похоже на  любовь  с первого  взгляда,  чем  на  отношения  между  духовным  лидером  и  учеником. После  я  узнала:  такое  чувство  испытывали  все приезжающие,  видимо,  ученик  чародея Абай  умел  влюблять  в  себя    женщин, моментально  превращая  их  в  эмоциональных  рабынь.  И  не  только    женщин.

– Мазар  Султан-бобо,  – начал  Абай, слегка  раскачиваясь, будто  читая  молитву, – это усыпальница  Ваиса аль Карани, возвышенного Султан-Ваиса,  хранителя  одежды  Магомета. Святой  дервиш умер больше  тысячи лет назад. Он всегда ходил босой, голый, чуть прикрытый паласом, выкрикивая: «Ху! Ху!».   «Ху» по-арабски  – «он», одно из имен Аллаха.

 Изо рта Султан-Ваиса исходили только молитвы, каждый его вздох доносился до Мекки, ангелы стояли  вокруг, словно  верные  слуги. Шагнет Султан-Ваис – и оказывается в Йемене, протянет  руку – достанет  Иерусалим.

Однажды пришли к нему сподвижники пророка – Абубекр, Омар, Осман и Али, принесли одежду, посланную дервишу Мухаммедом:  хырку-плащ и кулях-колпак. Надел все это Султан-Ваис и предстал перед Аллахом, схватил камень и разбил себе голову, заливаясь слезами. Собрались птицы Хорезма и долго  плакали над его разбитой головой.

 Султан-Ваис потребовал у Аллаха всех злодеев в свое распоряжение. Возмутился Аллах:

–  Зачем  ты разбил свою  святую голову?

– Я прошу у тебя грешных людей, – настаивал Султан-Ваис.  – Я  верну  их  на  истинный  путь.

 Не смог Аллах отказать  святому  и уступил ему треть грешников,  но Султан-Ваис  не  отступил и  продолжал бить себя камнем,  молясь о судьбе оставшихся двух  третей.   Аллах  не  выдержал  силы  молитвы и отдал ему всех.

 – Твои слезы,  – воскликнул  растроганный  Повелитель  мира, – я  превращу  в  реку.

 Так  возникла  Амударья.

Когда хазрет Али вел войну, Султан-Ваис пошел к нему на помощь. Врагов было множество, но святой вместо  оружия взял в полу халата девяносто  шесть камней. Бросил один камень – многих врагов уничтожил, все камни бросил – врагов не осталось.

 Рассказали Султан-Ваису, что в битве при горе Оход у Мухаммеда был выбит камнем зуб, и он пожелал тоже лишиться зуба. Не зная, без какого именно зуба остался пророк,  святой дервиш выбил себе все тридцать  два.

Уже  в  глубокой  старости Султан-Ваис основал  особый суфийский орден Менкалинанан, дервиши, входящие  в  этот  орден   использовали  тайные  мистические  приемы духовной  практики

После смерти святого семь падишахов спорили, кому выпадет честь увезти его тело в свою страну. Хазрет Али повелел изготовить семь табутов – гробов и у каждого поставить часовых.

– В чьем табуте окажется вечером тело Ваиса, тот и увезет его с собой, – сказал Али.

Вечером оказалось, что тело Ваиса лежало во всех семи табутах, и падишахи развезли их в свои владения. Но настоящее тело Султан-Ваиса привезено только сюда, в эти места хорезмским падишахом; в остальных табутах были копии…

После  похорон вокруг  могилы  выстроили   мазар,  и на  следующий  же  день  после  окончания  строительства  произошло  чудо  –  из   ног погребенного старца  забил  родник. Чистая вода  образовала   хауз  – небольшой бассейн,  и в  нем  уже  много веков  живут  священные рыбы,  в  которых  переселяются  души  умирающих праведников.

Вода хауза  обладает   волшебной  силой,  бесплодные  беременеют,  слепые  прозревают,  прокаженные покрываются  новой  кожей.

Султан-бобо  – место  силы  и  обладает  особым геополитическим  статусом.  Еще Екатерина Великая пыталась укрепиться здесь, рассчитывая таким образом обрести ключи к Евразии. Мирза, магистр  ордена  Менкалинанан, символический хранитель этих ключей – последний  Мастер старой  школы.

Абай  замолк  и  внимательно  посмотрел  на меня.

–Танюша,  ты понимаешь,  к  кому  приехала? – мягко  спросил он. – Встреча с Мирзой – не  приятное  приключение,  а  серьезный  и  опасный поступок. Твоя жизнь переменится  после  вашей встречи,  ничто  в  ней уже не  будет так, как  было до сих  пор. Подумай  хорошенько,   еще все  можно изменить. Хочешь, я посажу тебя  на нукусский автобус?

– Нет,  –  я  отрицательно  покачала головой.

– Ты  сама решила,  –  ответил Абай, вытащил  флейту  и  заиграл. Под  звуки  его  мелодии  я  незаметно  для  себя  заснула. Мой  сон  продолжался  недолго и  был  прерван  рукой  Абая. Он  настойчиво  тряс  меня  за  плечо.

– Просыпайся. Смерть  наша  подходит.

Я  взглянула  в  окно. По  участку  неспешно двигался  мужчина  лет  пятидесяти,  плотный,  в  длинном, сильно  потертом  халате, низко  надвинутом  на  лоб черном  колпаке,  с  тяжелой палкой в  руках. За  ним, старательно  копируя  его походку,  шел   юноша  в   брезентовой ветровке  и  с  рюкзачком  за плечами. Он показался  мне  знакомым,  но я  сразу  перевела  взгляд  на  мужчину.

– Запомни,  –  скороговоркой  произнес  Абай. – Мастер  говорит мало,  но  каждое  его  движение,   жест,   поступок  –  учеба. Постарайся  быть хорошей  ученицей. И  главное: вера  должна  быть простой, без  хитростей. Как  у Пушкина –  «а я,  беспечной веры  полн». Потому  он  и спасся, таинственный  певец,  хотя  умный  кормщик и пловец  погибли.

 Мирза  медленно подошел  к домику, переступил  порог, кряхтя,  стащил  обувь  и  ввалился в  комнату. На меня  он  бросил  косой  взгляд  и  тут  же  заговорил с Абаем по-туркменски. Спустя  минуту  в комнату  вошел  юноша,  и, к своему  удивлению, я  узнала  в  нем  Толика.  Он  сделал вид,  будто  мы  не  знакомы,  уселся  напротив  Мирзы и  впился в  него  взглядом. Похоже, Толик  медитировал,  впитывая  каждое  движение,  каждую  интонацию  учителя.

Мирза  вдруг  прервал  разговор с Абаем и  обратился  ко мне. Разговаривал  он  на  ломаном  русском  с  сильным  акцентом; для  уха  филолога это   звучало дико, так могли  выражаться  продавцы  урюка  в кепках-аэродромах,  но  не   духовные Мастера.

– Зачем  приехал, девушк? Работать  нужно,  деньга  зарабатывать. Есть  у  тебя  деньга?

– Есть,  – простодушно  ответила  я.

– Давай мине,  –  приказал  Мирза  и  протянул  руку. – В  рука  клади, все  деньга  клади.

Я  достала из  сумки кошелек  и  опустила  в  ладонь.  Пальцы Мирзы  были толстыми,  кожа  на ладонях  желтого  цвета  и словно  задубелая,   кисти  почти  без  волос.  Обратный  авиабилет,  открытый  на  любое  число, вместе с  тридцатью  рублями  я  еще  в Нукусе  запрятала  под  подкладку сумки. На всякий  случай. И  не  ошиблась.

Мирза  открыл  кошелек,  пересчитал  деньги  и  спросил.

–Почему мало? Ты  бедный, да? Зачем  далеко  ездишь,  зачем  тратишь? Дома  сиди,  эконом  делай.

– Я учительница,  – сказала  я,  –  сейчас каникулы,  школа  закрыта, работать негде, а  зарплата у меня  маленькая, как  у всех учителей.

– Учительница,  – Мирза  покачал  головой и  передал  мой  кошелек  Абаю. – А тебя кто  учит  будет?

– Вот  я к вам  и приехала – учиться.

– За  дровами ходи,  – Мирза  указал  пальцем  на Толика. – Ходи  за  водой,  –  на  Абая.

Они  быстро  поднялись  и вышли  из комнаты, спустя  минуту  хлопнула  наружная  дверь.

– Снимай  штан,  – сказал  Мирза,  показывая  пальцем  на  мои  джинсы. – Ложись  сюда,  – палец  перешел на  одеяла возле  стены, – нога  раздвигай.

Указание  было  совершенно  недвусмысленным,    но  я  была  к  нему готова и  спокойно  выполнила, что  от меня  требовалось. В отличие  от Игоря Мирза  терзал меня  долго,  я изо всех  сил  прислушивалась,  пытаясь уловить энергию, волну  или  какое-нибудь   иное воздействие,  но  не слышала  ничего. Все происходящее  сильно походило  на  обыкновенный половой акт,  от моего  партнера  пахло  полем,  дымком костра,  жареной  бараниной, потом.

Наконец  Мирза  отпустил меня и перекатился  на  ковер.

–Почему ты  такой  тощий?  – спросил  он,   натягивая  шаровары. – Кушать  больше  надо,  силы  будут. Мясо  кушай,  хлеб  кушай, водка  пей. Будут  силы,  будет радость. Одевайся,  чего  лежишь.

Я  опустила  ноги,  оделась  и  села  возле Мирзы. Дверь  заскрипела,  в  прихожей  посыпались  дрова,  что-то  залопотала Апа. В комнату   вошел  Абай,  за  ним  Толик и  уселись  напротив нас.

– Апа  иди,  – приказал мне Мирза. – Кушать  делай.

Апа мало нуждалась в моей помощи,  несмотря на  преклонный возраст она управлялась со своим  нехитрым  хозяйством  с  завидной ловкостью. Я  больше  мешала, чем  приносила  пользу,  но Апа, как  видно,  привычная  к  бестолковости  помощниц,  все  делала сама,  лишь  иногда  поручая  мне  подержать   один  из  предметов  кухонной  утвари. Наверное,  так  готовили  триста,  четыреста,  пятьсот  лет назад, смотреть  на  столь древний  способ    было безумно  интересно. Прошло  полчаса,  и  я  вдруг  поймала  себя  на  мысли, что  событие,  происшедшее   между мной  и Мирзабаем, событие, еще  несколько  месяцев  назад    повергнувшее   бы меня  в  бездну  рефлексии  и  самоанализа,  не  оставило  мельчайших  царапин  на поверхности моей  души. Я отнеслась  к   нему, будто к  гимнастике,  физзарядке. В  точности,  как  учила меня  Вилия.

Вечером, перед отлетом  она пришла  ко мне  домой.

– Летишь?  – спросила  она,  согревая  руки  о  чашку с чаем.

– Лечу,  – ответила я.

– И  правильно. Пришло  время.

Вилия  надавала мне  кучу  полезных советов,  в  том  числе  про  обратный билет  и  тридцать  рублей за  подкладкой,   подробно объяснила, как  добираться, записала  номера  автобусов  и  даже  их  расписание.

Не  знаю,  почему,  но  Вилии я  верила куда  больше, чем Игорю и Видмантасу. Наша последняя встреча  вышла  особенно  задушевной, на  прощание Вилия обняла меня, словно  сестра,  и  шепнула  на  ухо.

– Ничего  не бойся, у Мирзабая не  беременеют  и  не  заражаются. Проверено. Ничего  не  бойся. 

И через  секунду  добавила:

– Смотри  на  это, как  на  спорт,  упражнение. Соглашайся на  все  и  ничего  не  бойся.

Что  такое  «это»  она  не  уточнила,  но было  понятно и  без объяснений. Я  долго  настраивала  себя,  готовила  к  такому  восприятию,  и  вот  теперь,  когда  «это»  произошло,  произошло  и  другое;  завеса  стыдливости   отползла  в  сторону,  и  мною  овладело  любопытство, неутолимая, непрерывная  жажда  познания.

Апа  испекла  лепешки, сварила  в  глиняном  горшке  мясной суп,  заправляя  его  сушеными  травками, поставила  его  на  деревянный  поднос  и  слегка  подтолкнула меня,  мол, неси, подавай.

Я  осторожно внесла  поднос  с  пышущим  жаром  горшком  и  деревянной, почерневшей  от времени поварешкой,  и поставила   перед  Мирзой. Апа  на  другом  подносе  принесла  лепешки и глубокие пиалы.  Мирза  зачерпнул  суп,  наполнил   пиалу  и передал  мне. Оторвал  от  лепешки  большой кусок  и  тоже  передал  мне.

– Кушай,  Таня.

Судя  по  лицу  Абая  и Толика,  мне  оказывали  большую  честь,  я тихонько  поблагодарила  и принялась  за суп. Он больше  походил  на  жидкую  кашу,  крупные  ломти мяса  облепляла перловка, перемешанная  с  кусками  лука  и морковки. Варево было  необыкновенно, невиданно  вкусным,  а  лепешка  с  запахом дыма  превращала  незамысловатую  трапезу  в  подлинное  блаженство.

Мирзабай  раздал  пиалы  и хлеб,  ели  молча,  как  только  чья-либо  пиала  оказывалась  пустой,  Мирза   показывал на нее пальцем  и   наливал   добавку. От  горячего  супа   по  телу  расползлась  приятная  истома, щеки  разогрелись, я  бы с  удовольствием   забилась в  уголок  и  подремала  несколько  часов.

Апа  унесла пустую  посуду, Абай  по  знаку  Мирзы  достал  из-под  одеяла  бутылку водки. Толик   выскочил  за  дверь, вернулся  с  чистыми  пиалками  и   тарелкой  винограда. Мирза  разлил  водку по  пиалам  и снова протянул  мне  первой.

– Пей, Таня.

Я  выпила,  огненный поток  прокатился  по  горлу,  раздвинул  гортань,  охватил  живот. Спустя  минуту голова  начала  немного кружиться,  я  никогда  в жизни  не пила так много водки  залпом.

Мирза  заговорил,  обращаясь  ко мне,  но по-туркменски, после  нескольких фраз  он  надолго  замолкал, оставляя Абаю время  для   перевода.

– Ты никто, а вокруг  тебя  – все. Если  хочешь  оставаться  ничем,  продолжай  брести  своей дорогой. Чтобы  стать  всем  –  войди в  резонанс  с миром. Для  этого придется  поработать и поработать  серьезно.

У  тебя  забита  срединная чакра. Мозговой  запор, ты  слишком  много читала. Эмоции  не проходят  ниже  пояса,  застревают посредине. Нужно  пробивать.

Все  религии  ведут  в  одно место. Но  дороги  длинны, а  люди  торопливы. Наша  тропинка  самая  короткая. Но и самая  опасная.

Ты  головастик без  чувств. Через  голову  не  попасть к Аллаху. Аллах хочет  тебя  целиком. Не  волнуйся, я  тебя  вытяну. Все  будет  хорошо.

Мирза снова  налил  водки  и  снова   протянул  первую  пиалу мне. Я  выпила,  пытаясь  выполнять  наставления  Вирги  о пережигании,  но    это мало  помогло, и  спустя  несколько минут  я  почувствовала  себя   совсем  опьяневшей.

Абай  смотрел  на  меня  с  чуть  заметной  улыбкой,  от  него  исходили  волны  любви  и   сострадания,  он  жалел  меня,  одинокого,  заблудившегося  в  джунглях  мира  человека, и  хотел  помочь. И Мирза,  несмотря  на  внешнюю суровость,  на  самом  деле желал  мне  добра,  наверное,  дон Хуан  так же  разговаривал  с Кастанедой,  выводя  его  из  кустов сомнений  на  путь  силы. Вдруг  я  почувствовала  словно  к спине, между  лопатками,  приложили  горячий  кирпич. Ощущение   оказалось  настолько  явным,  что  я  вздрогнула и обернулась,  но  за  спиной, кроме  покрытой  веером  трещинок  стены,  ничего не  было.

Кирпич  переместился под  ложечку,  потом  снова    на  спину,  Мирза  глядел  на  меня,   прищурясь  и слегка  покачивая  головой,  я  поняла,  что  надо мной  работают,  меня  спасают, волна  благодарности подступила к горлу,  слезы  полились  из  глаз. Что  я  могла  подарить  этим  людям,  чем  ответить  на   любовь  и  теплоту? В  тот  момент  мне  стали  понятны  святые, умиравшие  по  слову  пророка,  они  просто  любили  его  невыносимой,  раздирающей  сердце  любовью,   с  радостью   отдавая ему  самое  главное –  самого себя. 

– Курить  пошли,  – Мирза  показал  пальцем  на   пачку  «Космоса».

– Толик,  сигарета  неси,  Абай,  огонь  зажигай.

Абай  и Толик  вышли, Апа  последовала  за  ними, Мирза  указал  мне  на  одеяло  возле  стенки,  и  «это»    повторилось  с самого  начала. Повторилось, но совсем  по-иному: с первого же  прикосновения  я почувствовала, как в  меня  вливается Космос. Через меч Мирзы струилась  трепещущая  субстанция добра,    размывая, снося  баррикады  недоверия  и сомнений.  Каждым  движением он  приносил счастье,  нет,  делал меня  счастливой, любимой, единственной, желанной.  Я не  проверяла  энергетику  и  не  пыталась  войти  в  резонанс, а  просто  отдалась  Мастеру,  целиком,  от  гребенок  до  ног, закрыв  глаза  и  радуясь  близости с  любимым  человеком. Может  быть,   оттого  все произошло  гораздо  быстрее  и, к  моему  удивлению,  закончилось  волной  восторга  и  обожания.

Наверное, я  не  совсем владела  собой, и мой финальный  крик вырвался  за  пределы сакли; когда  мы вышли, Абай, улыбаясь  своей  милой  и чуть  ироничной  улыбкой,  заметил:

– Вот  не  думал, что  прибалты  такие  темпераментные.

– Она  из  Одессы, – сказал Толик,   и  это  были  первые  слова,  которые я  услышала  от  него  в  Каракалпакии.

– Пузырящаяся, словно  молодое  вино,  – заметил  Абай,   освобождая  мне  место на  бревне. Перед домом,  в  густых  зарослях  травы,  лежало  несколько   стволов, лежали  они  тут  давно,  кора  высохла  и  осыпалась,  мы удобно  расположились между  торчащими  сучками, и Абай  раскупорил  новую  бутылку  водки.

– Пей, Таня,  – протянул  Мирза  пиалу.

–Я  больше не могу,  все, больше  не могу.

– Пей, Таня,  – рука  Мирзы,  держащая пиалу,  не  двинулась  с места.–  Потом виноград  кушай.

Абай  шутливо  погрозил  мне  пальцем.

– Бунт  на  корабле? Знаешь,  что  за  такое бывает?

– Меня  вырвет!  –  я  пустила  в  ход свой  последний козырь. – Просто  вырвет.

– Не  вырвет, такой  красивый  девушк  рвать  не  будет.

Я  взяла  пиалу,  закрыла  глаза  и выпила  залпом,  стараясь  не чувствовать  вкус. 

–Теперь  кушай,  – Мирза  протянул мне  гроздь.

Я  принялась   отщипывать   ягоды  одну  за  другой,  словно  выполняя работу. Столько спиртного  мне  еще ни разу  не  доводилось пить,  куда  меньшая порция   несколько  лет  назад  вызывала   бурный  приступ  рвоты. Я  со  страхом  ожидала  первых  признаков  наступающей  дурноты,  но  они  все  не  появлялись. Ни в  тот  вечер,  ни во  все  другие, проведенные  в  Средней Азии, меня  не мутило:  свое  обещание Мирза  выполнил.

Мы  молча  курили,  долго,  зажигая  одну  сигарету  от  другой, со мной  творилось  что-то странное:  рассудочность  и  холодная  ирония,  составлявшие  привычный  тон  моего диалога  с миром,  пропали  навсегда,  бесповоротно. В  тот  вечер  в моем  характере  произошли  необратимые  изменения,  Абай оказался  прав –   ничто  в  жизни уже  не  было так, как  до тех пор.

Шумели  платаны,  медленно  разгорались  крупные  азиатские  звезды, Вселенная  вокруг  нас, не спеша,  продолжала свое  бесконечное  вращение.

– Мой  младший  брат Раджанеш,  – вдруг  нарушил тишину Мирзабай,  – книга  писал. Идти со  свой  свет писал. А  я  говорю  –  иди с  мой  свет. Зачем  искать,  голова  о  стенка  бить? Есть  свет – бери и  ходи.

Эти  слова  повергли меня  в  трепет  и  смущение. О Раджанеше  я много  читала,   за  последние  несколько месяцев  его имя  не  сходило  с  уст  «друзей». Несколько его  книг,  перепечатанных  в  четыре  копии,  давала  Вилия,  и  они  показались мне    серьезным  философским  чтением. Гуру Раджанеш  стоял  на  вершине   духовной пирамиды,  упираясь  ногами  в  гималайские  хребты  Шамбалы, назвать  его  младшим  братом  мог  только... Но нет,    дальше  я  боялась  думать, проще  всего  было  просто  жить,  погрузившись  в  ауру Мирзы, наблюдать  и  чувствовать.

–«Выводы  будешь  делать  потом,  – сказала  себе  я,  на  секунду  возвращаясь  к  прежней  рассудочной  Тане. – Все выводы  потом».

Стемнело,  с  полей  потянуло  холодом, тарелки  опустели,  сигареты  закончились. Мирза  встал,   отошел  в  сторону и исчез  в  темноте,  вскоре  оттуда  донеслось  кряхтение  и  характерные  звуки.

– Мастер  очищается,  –   с уважением   произнес Абай. – И  нам  пора.  Таня,  иди  налево  и смотри  под ноги, а  мы  направо.

Я  отошла  на  несколько  шагов  и  остановилась. Мой  организм  не  желал  ни с  чем  расставаться, ему  было  хорошо,  просто  хорошо. Вообще,  за  несколько  дней,  проведенных   возле Мирзы,  из меня  выходила  только  вода,  пища   сгорала   дотла, не  образуя отходов.

Поплескавшись  у  рукомойника,  я   вошла  в  комнату,  опустилась  на  ковер  и принялась  ждать. Спустя  несколько  минут  вернулся  Мирза,  повозился  в  прихожей  и вышел наружу. Почти  сразу  с  улицы  началось  доноситься   непонятное уханье. Не  в силах  сдержать  любопытства  я   натянула  кроссовки и  выглянула  наружу.

Луна  освещала   странное   зрелище  – совершенно  голый  Мирза   стоял   перед  домом,   махал  руками  и ухал.

– Неужели  мне   довелось увидеть  тайную  работу Мастера!   – пронеслось  в  голове, и   таинственные  обряды  дона  Хуана  закружились  перед   мысленным  взором.  Но  очень  скоро все  стало на  свои  места:  присмотревшись, я  увидела  стоявшее  перед  Мирзой  ведро,  кружкой он  набирал  из  него воду,  выливал  на себя и  ладонями  разгонял по  телу. Вода,  по  всей видимости, была  холодной, поэтому  Мирза  ухал  и  махал  руками.

Вернулись  Абай  с Толиком,  Мирза,  ничуть  не смущаясь,  продолжал  обливаться  водой,  тереть  интимные  места,  приседать,  крякать. Закончив  процедуру,  он  растерся  полотенцем,    набросил  на  плечи   халат  и вернулся  в  дом. 

Апа  зажгла  керосиновую  лампу,  тени  заметались,  задрожали  на   стенах,  полумрак  и  желтый язычок  пламени  за  стеклом  напоминали  картины  голландцев.

– Ночной  дозор,  – сказал  Абай,  словно  прочитав  мои  мысли. – Часовые  родины.

– Спать,  –  оборвал  его Мирза.  – Таня  с Толик  ложись, совсем  Толик  скучный без  девушк. Абай  –  лампа  гаси.

Апа  уже  спала   в  углу  комнаты,  Мирза   улегся  под  окном,  Абай  напротив него,  головой  к противоположной  стене,  я  возле  Абая,  а  Толик возле меня. Лампа  погасла,  и в   комнате  воцарилась  абсолютная  темнота,  даже  луна,    видимо, забралась  за тучи. Я  закрыла  глаза,  все  поплыло,  закачалось,  усталость  длинного дня   навалилась ватным  одеялом. Больше всего на  свете  мне  хотелось   спать,  немедленно и  глубоко, но  Толик, придвинувшись,   осторожно погладил меня  по  щеке. Я  не  отодвинулась  и через  секунду   ощутила  его  дыхание на  своей  щеке.

–Танечка, – зашептал  он,  почти  касаясь  губами  уха,  – Танюша,  я  так  по  тебе  соскучился.

– Почему же  тогда  не  поздоровался?  –  хотела  спросить  я,  – почему  даже  глаз  не  поднял?

Но  в  тишине  комнаты  каждый  шорох  казался  громом,  и  я  решила  промолчать.

– Танечка,  Танечка,  –  еле  слышно  шептал  Толик,  прижимаясь  ко мне всем  телом, – я  люблю  тебя.

– Вот  еще  глупости,  –  не  выдержав,  прошептала я. Место  и время  для  объяснения  в  любви  показались  мне  более, чем  странными.

– Люблю, люблю,  –  продолжал  нашептывать  Толик,  и  я  внимала  его  шепоту  с  благоволением  и  интересом. В  этой  нищей  сакле   меня  любили больше, чем  за  всю  предыдущую жизнь,  и такое состояние  начинало  казаться  нормальным.

Губы   Толика  скользнули  по щеке, и  нашли  мои  губы  от  него  пахло  водкой  и виноградом,  я  ответила  на  поцелуй, целуя  вместе  с  ним Мирзу и Абая.  Несколько минут  мы  пролежали,  обнявшись,  не   отпуская  губ,  потом  его  рука  начала  гладить  мои  плечи,  спину,   бедра...

– Таня,  –  вдруг  позвал  Мирза,  – сюда  иди, Таня.

Толик  отпрянул,  будто  укушенный,   я  села  и начала   переползать  к Мирзе. Меня  никто  не заставлял  и  не  принуждал,  но  полное  подчинение  Мастеру  казалось  настолько  естественным,  что  мысль  о  непослушании  даже  не пришла  мне  в  голову.

– Толик,  дудка  возьми,  в  дудка  играй.

Рука  Мирзы  коснулась  моей  головы,  легла  на  затылок.

– Сори, Таня, сори.

Пока  я  соображала,  о чем идет  речь,  в  темноте  раздался  голос  Абая. Сна в  нем  не чувствовалось  ни  на  каплю,  значит, все  это время   он  лежал  возле  нас,  прислушиваясь.

– Мастер  плохо  говорит  по-русски,  –  сказал Абай, – и  оттого  иногда  путает  буквы.

Догадаться,  о  чем  идет  речь,  не  составляло  труда, и в  ту  же секунду  я  ощутила  весомое  подтверждение  своей  догадке. Толик  нашел свирель и   неумело засвистел,  закурлыкал, ее  звуки,  соединяясь  с моим  чмоканьем,  слились  в  странную  мелодию. Слезы  потекли из моих  глаз  и закапали на  ковер…

Проснувшись, я  долго  не  могла  понять,  где нахожусь: в комнате  стоял  рассвет, серый,   как уши  слона.  Дышалось  тяжело,  будто хозяин  ушей  поставил  одну  из  ног  прямо на  мою  грудь. Тишина  притаилась  за  спиной Мирзабая, влажная, прилипчивая  тишина.

Я  тихонько  поднялась, стараясь  не разбудить  спящих,  выскользнула  на  улицу. На  бревнах  лежали  капельки  росы, ветерок  приносил  запахи  дыма,  домашней  пищи,  еле слышно  шуршали  платаны, незнакомая  птичка   распевала  свою  песенку,  деловито  перепрыгивая с  ветки  на ветку. Мир был  добр  и  сулил    счастье.

Позавтракали остатками  вчерашних  лепешек  и  чаем с  халвой. Мирза  пил  чай,  громко  прихлебывая,  отдуваясь  и  промокая  лоб  рукавом  халата. Теперь  я поняла, кому  подражал  Игорь. Закончив  есть, Мирза  надел еще один халат,  взял  в  руки  вчерашнюю палку  и скомандовал:

–Таня,  со  мной  ходи, Абай  с  Толик,  работай. Дрова  руби, воду  носи, печка  топи.

Я  надела  куртку    пошла  вслед   за Мирзой, по  дороге  слегка  задев  рукавом  Толика.

– А  этому  не  дала,  –  грустно  заметил   он, – удачи  тебе.

Мы  долго  шли  по  шоссе,  голосуя   изредка  пробегающим  попуткам,  пока,  наконец,  нас  не  подобрал   огромный  «КАМАЗ».  С высоты  его  кабины   пейзаж  выглядел  совсем  по-другому, и я  с  интересом  разглядывала    плоскую   коричнево-желтую равнину  с  зелеными  пятнами  полей.  Строений  почти  не  было,  лишь  изредка  мелькали  в  отдалении   низенькие  домики,  похожие  на  саклю Мирзабая.

Скоро  поля  кончились, и  пошла холмистая,  абсолютно  голая пустыня. На  горизонте   возник  круглый купол,  Мирза  попросил  остановиться,  мы   спрыгнули на  землю  и  пошли   по  еле  заметной  тропинке  по  направлению к  куполу. Тропинка    петляла,  струясь  между  едва  заметными   холмиками,  потом  пошла  вниз. Через  полчаса   пути купол  заметно  приблизился, а  холмы   ощутимо  подросли. Вдруг Мирза  упал  на  колени  и отбросил  в  сторону  палку. Пока  я  соображала,  что  следует  делать  мне,  он   расстегнул  брюки  и   обильно  помочился.

– Садись,  Таня,  – сказал,  поднимаясь  на  ноги. – Там  нет  места,  садись  тут.

Мне  не очень  хотелось,  и, честно  говоря,  был  неудобно садиться  на  глазах  у Мирзабая.

–  Садись,  –  прикрикнул  он.

Я  расстегнула  брюки  и  села. Мирза  встал  прямо  передо мной  и внимательно  смотрел  на  мои  раздвинутые  ноги.

– Ну?  – спросил  он через  минуту, –  саки давай.

– Не могу, – я  сделала  попытку подняться.

– Сиди,  –  снова   прикрикнул Мирза.  – Саки давай.

Тут  до  меня  дошло,  что  со  мной  продолжают  работать,  я  закрыла глаза и попыталась  представить  себя сидящей  в своем  туалете. В  конце  концов  удалось  выдавить  несколько  капель.

– Совсем   слабый,  –  разочарованно  сказал  Мирза. – Кушать мало,  пить  мало. Саки еле-еле,  большой  дел совсем  нет. Ты  не  больной?

– Нет,  вроде нет.

– Душа  у  тебя  больной,  –  определил Мирза. – Лечить  надо. Домой  придем,  Абай  проси. Он большой  доктор. Он  вылечит.

 Мы  снова  двинулись  по  тропинке  и вскоре   вышли на   старое  кладбище,  тропинка  закрутилась  среди каменных  могильников, выбеленные   солнцем  и  ветрами  плиты  безучастно  таращились  на   гостей. Кладбище  оказалось  огромным,   похожим  на  небольшой  город,  город  мертвых.

– Интересно,  –  подумала  я,  – а  живые  тут  есть? Сторожа,  могильщики,  кто-нибудь?

Словно  отвечая  на  вопрос,  Мирза  резко  свернул  с  тропинки,  и спустя  несколько  минут  мы  оказались  возле  маленького домика. Дверь  подпирало  бревно,  несколько  колченогих стульев   стояли вдоль  коричневых стен, на  столе перед  домом  пылились   пиалы с остатками  чая. Тут явно  жили,  но  кто,   какие  люди,  хорошие  или  плохие, добрые  или  не очень…

Мирза  подошел  к стенке  и  с  презрительным видом  помочился. Он   совершенно  четко  отвечал  на мои  вопросы, а,  значит, понимал,  что  происходит  в моей  голове. Это было  страшно,  но  я  не  испугалась, тогда  я  верила  полной  верой: Мастер  не  может  причинить  зла ученику...

Кладбище  не  кончалось,  мы  шли и  шли,  то поднимаясь  на  холмы,  покрытые   могильными  памятниками,  то  опускаясь  в  лощины. Некоторые  памятники выглядели  совсем  новыми, а  некоторые  – рядом  с ними,  полностью  разрушенными,  с  надгробиями,  похожими на пирамиду  из  камней.  Возле многих  могил  стояли  воткнутые  в  землю  шесты  с белыми  тряпочками, возле  других лежали детские  игрушки,  в  основном  куклы.  Пластмассовые, тряпичные, «магазинные»,  самодельные  –  зачем,  почему,  – спрашивать  я  не  решалась,  а  на  мысленный  вопрос  Мирза  не  отвечал.

В  одной  из  ложбинок  он    остановился  и  долго  рассматривал  меня,  неодобрительно  покачивая  головой.  Я  с  некоторым  испугом  ожидала   продолжения, наконец, Мирза  снял  с  головы  черный  колпак и  бросил мне:

– Волоса  спрячь. Мальчик  теперь будешь, кто  спросит,  говори  мальчик.

Под  шапочкой  у Мирзы  оказалась   потертая  тюбетейка,  наверное,  он  никогда  не  снимал  ее  с  головы,  потому  что  спал  всегда  в колпаке.

Перед  деревянными  воротами  мазара прямо  на   земле  сидели  несколько женщин,  между  ними  белела  чистая скатерть, по  которой  в  беспорядке  были  разбросаны  куски  лепешек,  конфеты  в цветастых  обертках  и  халва  в  промасленной  бумаге. Мирза  величаво  прошествовал  мимо,  приоткрыл  небольшую дверь, врезанную в тяжелую  створку  ворот, и вошел  внутрь. Я  последовала  за  ним.

Внутри,  за  забором, тоже  на  земле,  возлежали  в  царственных  позах  несколько  мужчин  в  халатах  и   чалмах, один что-то  лениво  пережевывал,  другие  перебирали  четки. В  нашу  сторону  никто  даже  не  взглянул, все  были  заняты  собой. Женщин сюда, очевидно,  не  пускали, поэтому  Мирза  решил   выдать  меня  за  юношу,  но нас  никто не стал  расспрашивать,  как  видно, мой  вид  не  вызывал  подозрений. 

На  достархане,  разложенном  возле стены  мазара,  в  больших  глиняных  мисках  дымилась  каша,  присмотревшись,  я поняла, что  это  плов. Мирза неторопливо  обтер  пальцы  о  халат,  запустил  их в  дымящуюся массу  и  принялся  с чавканьем   уплетать. Мне  не  предложили,  чему  я  очень обрадовалась  –  в плове  наверняка  успели  побывать  пальцы   всех  возлежащих  рядом мужчин.

Насытившись,  Мирза  громко  рыгнул,  снова вытер  пальцы  о  халат  и  поднялся. Мы  обошли  лежащих,  по-прежнему  не  обращавших  на  нас  ни малейшего  внимания,  и  двинулись  вокруг  мазара, внушительного  кубического  строения  под  большим  куполом.

В священном бассейне плавали рыбы. Большие, ленивые, жирные, они, казалось, обросли от старости зеленым мхом. Временами, красуясь в прозрачной воде, рыбы медленно и важно подплывали к самому краю  водоема. Мирза  бросил  им  несколько  крошек  из  карманов  халата,  рыбы осторожно  приблизились   и нехотя  проглотили  подношение. У меня  в  карманах  кроме   табачной пыли,  ничего  не   оказалось  рыбы   презрительно  посмотрели в мою  сторону и  уплыли  на  другой конец  хауза.

Мы  завернули  за угол  мазара  и  пошли  по  тропинке возле стены. Шли  медленно,  продираясь  сквозь  заросли  засохшего кустарника;  судя  по  всему,  по  тропинке давно  никто не  ходил. Горько  пахло  полынью, юркие ящерицы, нервно  подрагивая  хвостами,  разбегались  по щелям между  камнями.

Тропинка  привела на мощенную  булыжником площадку  треугольной формы,  посреди  площадки  возвышалась  пирамида,  точное  подобие  египетских, только  высотой  в  два человеческих роста. Вдоль основания  пирамиды  тянулись  глубокие  канавы,  заполненные  черной,  отвратительно пахнущей грязью. Присмотревшись,  я поняла,  что  сгустки  и  комки  есть  не  что  иное,  как  свернувшаяся кровь.

– Баран  резать,  – сказал  Мирза, –  пилов  варить, Султан-бобо просить. 

Кладбище, похоже,  заканчивалось у противоположной  грани  мазара,  там,  где  сидели  женщины,  а  тут,  сразу  за  пирамидой, начиналась  охряно-желтая  пустыня,  утыканная  черными   холмиками  кустарника. От  площадки  уходили  две  глубоко  просевшие  в  почву  колеи –  видимо,  следы  машин, привозивших  баранов. Прямо  перед собой,  на  расстоянии чуть   большем  километра, я  заметила   небольшой  холм и вдруг  до  отчаяния  захотела  там  побывать. Мои  рассудительность  и  спокойствие навсегда  остались   под  ковром  в  сакле Мирзабая;  не  сказав  ни  слова,  я   спрыгнула с тропинки  и  побежала  к  холму.

Почва  оказалась твердой, и  бежать  было  легко, но  до  холма  оказалось  дальше,  чем я предполагала. Стараясь  изо  всех сил,  словно  на  кроссе, я  добралась  до  него  минут  за  десять и, взбежав  на  вершину,  широко  раскинула  руки,  глубоко  вдыхая  прохладный  воздух  пустыни.

Налево,  направо  и  прямо  передо  мной  тянулась  точно  такая  же   каменистая   земля,  с пятнами  кустарников: наверное,  за  последние  две  тысячи  лет  тут  ничего  не  изменилось,  возможно,  Султан-бобо  так же  стоял  на  этом  холме,  прислушиваясь  к Аллаху  и выкрикивая  его  имя.

–Ху, –  прошептала я.  – Ху! – набирая  голос,–  Ху! –  срываясь  на  крик.

Пустыня  молчала,  и Аллах,  далекий  и  чужой  мне  Аллах,  тоже молчал.  Надеяться  на  ответ  было  просто  смешно,  кто я,  с какой  стати Он  будет  со  мной  беседовать, отвечать на  вопросы.

 Маленький  Мирза, почти  незаметный   на  фоне  стены  мазара,  махал  руками и подпрыгивал  на месте, привлекая  мое  внимание. Я  помахала  ему  рукой  и побежала  обратно.

– Зачем  пустыня  бегал?  – сердито  спросил Мирза, хватая  меня  за  руку. – Ты  шпион,  да? Секретный?

– Да какой  я  шпион, просто очень  захотелось  на тот  холм  попасть, вдохнула  воздух  и сразу  обратно.

– Какой  такой  холм?  –  заинтересованно  спросил  Мирза.

– Вон  тот, –  ткнула  я  пальцем,  –  во-о-он  тот.

– Ага,–  удовлетворенно  хмыкнул Мирза,  отпуская  мою  руку. – Пошли  пилов  есть,  ты совсем  голодный  стал, много  бегал,  воздух  дышал. Теперь  кушать  надо.

–  Я  не  хочу,  – одна мысль  о  тарелке  со  следами  грязных  пальцев вызывала  позыв  на  рвоту.

–  Тогда  на машина  садись  и  уезжай. Прямо  сейчас  садись.

 Мирза, похоже,  рассердился по-настоящему.

– Зачем  сюда  ехал,  голова  мне  морочит,  да? Мне  без  тебя  делать  нет  совсем,  да? Пустыня  бегать,  есть  не  хочет. Или  делай, или  ехать.

– Делать,  делать! –   обеими ладонями я  уцепилась  за  пальцы  Мирзы,  – все  буду  делать.

Он  вдруг обнял  меня  и  на  секунду  прижал  к  своему  халату,  и вот  тут  я впервые почувствовала  то,  о чем  раньше  только  читала  или  слышала. От Мирзы  на   меня  полился   водопад  нежности  и  любви, я  тонула,  захлебывалась  в  потоке   искрящейся  энергии,   голова  пошла  кругом, цветные  пятна поплыли перед  глазами,  я   обхватила   обеими  руками   Мастера  и  прижалась  к  нему все телом,  чтобы  устоять,  не  расплавиться  в  несущемся через меня   потоке. Чистый халат  или  грязный, моет  Мирза  руки  перед  едой  или  нет, стало   совершенно  безразличным,  я   снова, как  в  детстве,  ощутила  себя  маленькой  девочкой  в  огромном  и  опасном  мире  и  боялась отрываться  от  надежной  руки  Учителя.

Обратно  нас  подобрала попутка,  меня   усадили  на  заднее  сиденье  пикапчика, Мирза   расположился  спереди, возле водителя.  Пока  добирались  до  асфальта,  машину  изрядно  трясло,  недавно  съеденный  плов  мягко  колыхался  в  желудке. Мирза  впихнул  в  меня  несколько больших тарелок,  а потом  отдельно  принес  здоровенный кусок  мяса, и  я  сгрызала  его  с кости,  пока  не  пришло  время  уезжать.

Баран  принадлежал   хозяину  попутки,  во  всяком  случае,  тарелки  с  пловом   передавала  через   калитку  его  жена,   сидевшая    сейчас рядом со  мной,   отодвинувшись  на  максимально возможное  расстояние  и  пряча лицо в  платок. Я  никак  не  могла  сообразить,  почему  она  так шарахается, пока  не  поняла, что меня  принимают  за  юношу.  Видимо, Мирзу  тут  очень  уважали, иначе  бы  не стали  сажать  женщину  рядом с  незнакомым   мужчиной,  то есть  со  мной.

Выезжая на шоссе,   пикап   резко  перевалил  через бугорок,  что-то  загремело и  больно  ударило  сзади. Я  оглянулась: в  багажном  отделении,  прижавшись  рогами  к  спинке  сидения, лежала   голова  барана, уставясь  на  меня  побелевшими  от смерти  глазами.

 Вечером  все  повторилось  по вчерашней  схеме  –  одеяло  под  окошком, помощь Апе,  ужин и водка, много водки. Потом мы  долго  сидели  на бревнах  под  медленно  угасающим  небом, курили  и  молчали. Курение  стольких  сигарет  подряд  не  доставляло  никакого  удовольствия  и  больше  походило  на  какой-то  обряд, чем  на  привычную  и  приятную  процедуру.

– Сегодня  приходил  Йлла,  – сказал  Абай,  – протягивая мне  очередную  сигарету,  –  учитель Мирзабая. Жаль, ты его  не  увидала. Я  пытался  задержать до  вашего  прихода,  но  он  никого не  слушает.

У Мирзы,  оказывается,  есть  Учитель, то  есть  Мастер   еще  большего  масштаба, и, конечно, посмотреть  на  него  было бы  безумно  интересно.

– Он  дервиш,  –  продолжил Абай,  –  больше  чем  полдня  не  остается  на одном месте. Все  время  в  движении,  ни минуты  покоя. Хочешь  фото  посмотреть?

– Конечно,  хочу!

Абай   достал из  кармана   помятую фотокарточку  и передал мне.   На  меня  уставился  безумный  дервиш,  с  искаженным  лицом  и   бешеными   глазами.  Одет  он был  в   рваный  халат, туго  перепоясанный  шарфом,   и   высокий  черный  колпак.

– Он  сумасшедший!  – вырвалось  у  меня.

– Конечно,  –  подтвердил  Абай,  забирая  фотокарточку.  –  А с  сумасшедшего,  какой  спрос? Работать  не  заставишь, в  тюрьму  за  тунеядство  не  определишь. Псих  ненормальный, и все  дела.

– Спать пошли,  – приказал  Мирза  и  первым  поднялся  с  бревен. Я  ожидала  развития  событий,  очередной  сексуальной  раскрутки,  но  ничего  не  произошло. Мирза положил  меня рядом  с  собой,  протянул  руку  и  велел массировать. Через  несколько  минут  я почувствовала, что  он  спит, но пальцы  не  разжала  и  так  и  заснула,  держась  за  его  ладонь.

Утром  после  завтрака Мирза  объявил:

– Таня с Абай  оставаться,  Абай Таня  лечить, Толик – со  мной  ходи.

Абай  долго  играл  на свирели,  а я  сидела  возле  него, терпеливо  ожидая  лечения. Как станет проходить  процедура,  мне  было уже ясно.

Абай  отложил свирель  и  приглашающе   махнул  рукой:

– На что  жалуемся?

Повинуясь  жесту, я   придвинулась  ближе.

– Душа  спит. Смотрю  на верующих  людей  и  завидую,  хотела  бы,  как  они,  да  не могу. Словно  цепями  душа  скована.

– Будем  лечить, – деловито  сказал |Абай. – Раздевайся.

Дальше  все  происходило  будто с Мирзой,  Абай  явно  копировал  его  манеру  держаться: лечение  больше  походило на акт  любви, чем  факт  подчинения, как  у  Игоря. В  тот момент  я  действительно  любила  его,  как  вчера любила Мирзу, и такого  наслаждения  от соединения  с  любимым  человеком  больше  в моей  жизни никогда  не случалось.

–  Надеюсь,  что  это  начало  прекрасной  дружбы,  –  произнес  Абай,   сползая с  меня. – Чаю  хочешь?

Не спеша,  развалившись  на  одеялах,  мы  выпили  два  больших  чайничка.

– Так ты,  оказывается,  шпион? –  с  улыбкой  заметил  Абай.  – По  пустыне  бегаешь,  людей  пугаешь. Что  ты  там  потеряла,  признавайся?

– Да  ничего я  там  не  теряла, просто  вдруг  захотелось  на  один  пригорок,  подышать  там  воздухом.

– Сильно  захотелось?  – поинтересовался Абай.

– Очень  сильно. И сама  не  знаю  почему.

– Ну  и как? Подышала?

– А  никак. Думала,  Аллах  со  мной  разговаривать  будет,   но  Он промолчал.

– Н-да,  – Абай  покачал  головой,  – н-да. Ты  Кулибин, Ползунов,  народный  умелец. Самородок. Знаешь, куда  ты бегала?

– Нет,  откуда  мне  знать.

– Тот пригорок  –  тайное  место  силы. На  него  всегда  уходит Мирзабай, когда  хочет  обратиться  к покровительнице  ордена  –  звезде «менкалинанан».  Учеников  туда  приводят  после  специальной  подготовки,  а ты сразу рванула,  как  голодный  за  хлебом.  Медитировать там   пробовала?

–Да,  –  призналась я,  – но совсем  немного,  несколько  секунд.

– Твое  счастье. Могла  все  чакры  пережечь. Врачуй тебя  потом  до  изнеможения. Даже  за  эти  секунды  ты  себе  всю  систему  расшатала. Лечить  нужно.

– Опять?  – спросила  я.

– А что  делать?  –  тоскливо  заметил Абай.  – Мирза   приказал.  Раздевайся...

–Тебе  хоть  приятно?  – спросила  я  после, – или  только  приказ  выполняешь.

Абай  усмехнулся. На  одеяле  возле моих ног  лежала  выпавшая  из  его  кармана  фотография  Йллы. Он  подобрал  ее  и аккуратно   засунул на  место.

– Знаешь,  как я познакомился  с Йллой? Не  знаешь, конечно. Тогда  слушай. И мотай  на  ус.

Я  тогда  был  совсем  зеленым, самым молодым  сотрудником  в  лаборатории Сысоева.  Она  просуществовала недолго,  всего несколько  лет, в  ней  изучали  Джуну, Мессинга  и вообще  всякие  паранормальные явления, связанные  с  функционированием  организма человека. Сам Сысоев,  психолог, член  академии наук, со мной  разговаривал всего  пару  раз,  кто я  для  него  был, мальчишка, начинающий  ученый.  Но, видимо,  впечатлился мужик,  потому что  меня  пригласил  его  зам,  доктор  наук  и предложил  поехать  в командировку. В  длительную  командировку. Целью командировки  было  внедриться  в   закрытый суфийский  орден,  до сих  пор  действующий  в  Каракалпакии,  и  выйти  на   скрытых Мастеров. Мое  происхождение  – я родился в Оше  и  прекрасно  говорю  по-туркменски –  очень  подходило для  такой  задачи. Я  согласился. Со временем   командировка  превратилась из  средства  в цель, а  мнение  Мастеров стало куда  более  важным, чем  мнение  академика  Сысоева. Возможно, я  до сих  пор  числюсь  в  штате   сотрудников  Академии  Наук,  где-нибудь в списке  лаборантов,  но  это для меня уже  не имеет  никакого  значения.

Абай  замолк.

« Мое  отношение к  нему не  изменится,  – подумала  я,  – но  переводит  приключение в совсем иной  статус.   Я  снова  оказываюсь  в привычной  атмосфере  научного исследования, правда,   под  другим  соусом  и с  иными  ароматами».

 Позже  спустя  много лет я точно выяснила, что  никакой  лаборатории  не  было  и в помине,  и Абай  попросту врал,  хорошо понимая,  как это  для меня важно.   Вообще,  почти  все,  рассказанное  им  на  поверку  оказалось  вымыслом,   но  тогда,  в  сакле Мирзабая, я верила  каждому его слову.

– Несколько  месяцев  я  мыкался по  базарам  Нукуса  и Бируни в поисках дервишей,  целые  дни  просиживал  возле мазара Султан-бобо, даже  ночевал прямо  на  земле, укрывшись  старым ковром,  но безрезультатно. Никто  не хотел  со  мной   разговаривать,  дальше  общих  фраз  и  приветствий  дело  не  шло. Йллу  я  выделил сразу,  его маска  сумасшедшего   показалась  мне  напускной. Он то  появлялся  у мазара,  то исчезал  на  несколько  дней. От моих попыток  завести  разговор Йлла  уклонялся,  начиная  орать бессмыслицу  и  размахивая  руками, словно  ветряная  мельница.

  В  одну  из  ночей,  когда  я  дрожал  под  ковром,  пытаясь  согреться,  он  возник  из  темноты  и  опустился  на  землю  рядом  со мной.

– Кто  тебя  послал?  – спросил  он  совершенно  нормальным  голосом.

– Аллах,  –  ответил я,  и  это  была  абсолютная правда.

– Чего ты  ищешь?

– Аллаха.

–Знаешь,  к  кому  ты пришел?

– К  суфиям Менкалинанан.

– К чему  ты  готов?

– Ко всему.

– Пошли.

Мы  вышли  на  кладбище, и  там,  прямо  на могильных  плитах,  в окружении  кукол, Йлла   приказал мне снять  штаны,  встать  на  колени  и принять его так, как  женщина  принимает  мужчину. Он  «качал» меня  очень  долго,  от  боли и унижения  слезы катились по моему  лицу.  Я  глядел  на  звездное  небо  над  головой  и думал,  за каким чертом  меня  понесло  на  поиски  приключений,  преподавал  бы себе   детям  русский  язык  и  литературу,  женился  бы  на  хорошей  девушке,  приходил  бы  домой  после  работы  отдыхать  в  кругу  семьи. А вместо тихого счастья семейной жизни меня  «качает»  на  кладбище  дикий  дервиш, и  чем все  кончится – никто  не  знает.

Наконец, Йлла кончил  и велел  мне  подниматься.

–Э,  нет,  –  разозлился  я,  – теперь ты  свою  задницу  подставляй.

Йлла  подумал  несколько минут,  поднял  халат  и  тоже  встал  на  колени.  Я долго  не мог  заставить свой  организм  отреагировать  соответствующим образом,  и когда  все-таки  удалось,  налетел  на  Йллу  со   злостью  обиженного  школьника. Сейчас  мне  смешно  об  этом  вспоминать, но что  было  – то  было.

– Качать,  – перебила  я  Абая. – Почему  ты  так  говоришь,  никогда  не  слышала  такого  определения?

– Мирза  так  говорит,  – ответил Абай. – Помнишь,  что  заметил  поэт:  любовь как  глагол  в  русском  языке  отсутствует.  Материться   я  не  хочу,    ломать  язык неуклюжими эвфемизмами  тоже. 

Ну  вот, «качаю» я  Йллу  и  опять смотрю  на  звезды. Коленям  больно,  на  камнях  ведь стоим,  холодный ветер   морозит  задницу,  зачем,  в  десятый  раз спрашиваю  себя,  зачем  мне  нужна  эта  духовность?

А  как вышел  я  из Йллы,  совсем  дурно  стало: весь меч  в  дерьме  оказался,  вонь страшная, чуть  не  вырвало  прямо на месте. Вытерся  я  кое-как  и  побежал  к  хаузу  умываться. Все,  думаю, завтра  же  уезжаю  в Ош,   иду  в  гороно, пусть направляют в  любую  школу. Хуже  не будет.

Только закончил  умываться, Йлла  подошел.

  – Беру,  –  говорит,  –  тебя  в  ученики.

Так  и  не  уехал  я  в Ош, а  начал  вместе  с Йллой  скитаться  по  всей Средней  Азии.  Ездили  в Шохи-Зинда,  на  могилу  к «Живому  Царю», покровителю  суфийского  ордена Кадирийя,  молились  у  мазара шейха Бахауддина, основателя  ордена Накшбандийя, ночевали  на  могиле  первого человека Адама. И везде  практически  каждую  ночь  «качал» меня Йлла  без  всякой  пощады. Через  два месяца  такой  жизни  я  чувствовал  себя  словно  нафаршированным  энергией Йллы,  она  у  меня  через  уши  выливалась,   текла  из  ноздрей.  Каждую  ночь  я давал  себе  слово с  первыми  лучами солнца встать  и уйти,  но  утром  все выглядело  по-иному,  и я  оставался. Перелом  произошел  в поезде.

Мы ехали из Бухары  в Самарканд в  общем вагоне  на  верхней  полке. В  вагоне  почти  никого  не было,   Йлла  улегся  вместе  со мной  и принялся  за  свое  дело. На каком-то полустанке  наш   поезд  остановился    рядом со встречным  пассажирским, и я оказался прямо  напротив  освещенного  окна. Две  девушки, не подозревая, что  за  ними  наблюдают,  спокойно  раздевались  в  закрытом  купе.  Лежу я,  Йлла  меня  «качает» неистово,  будто  дерево  трясет, а передо мной  раздеваются  две красавицы. И  такая меня  тоска  охватила,  такое  сожаление  по  уплывающей  мимо  жизни,  что  с губ слетел  горестный стон, а слезы  сами собой  хлынули  наружу. Поезд  дернулся  и  пошел дальше,  девушки, прекрасное  видение,  исчезли. Йлла  спрыгнул  с полки  и посмотрел  на меня.

Этот  взгляд  изменил мою  жизнь. Все  было  в  нем:  любовь и сострадание,  жалость  и  желание  помочь,    мудрость  и  горький  опыт  суфия. Иссушенными,  грустными  глазами,  из-под выгоревших  на солнце  бровей  на меня  смотрела  Вечность. Космос  струился  через Йллу,   проникая  прямо  в мое  сердце. По  сравнению  с величием  Космоса  красивые  девушки,  семейный  очаг  и прочие  атрибуты  мещанского  счастья  показались  низменными забавами, и мне  стало  стыдно  за  свои  слезы.

Я  не выдержал  взгляда  и  отвел  глаза, а  когда  вновь  посмотрел  на Йллу,  он  снова скрылся  за  маской  безумия. Но  обмануть  меня  уже  не  получалось:  осознав тщету  тихих  радостей тела, я  растождествился  с  ним, обратив  его  в    инструмент   духовной  работы, и  перестал  страдать,   с  легкостью перенося раскрутки Йллы.

  Через  неделю Йлла понял – его  маска  раскрыта. Наверное,  он  сам  хотел  этого,  иначе  бы не  стал  открываться  даже  на  долю  секунды. Возможно, я  сумел заметить Космос благодаря  упорной  работе Йллы  по изменению  моего  тела, а  секундное  снятие маски  было  очередной  проверкой  моей  готовности. Подозреваю,   он  и  раньше   открывался, только  я  еще  не  созрел,  не  мог  увидеть  свет,  текущий из  его  глаз.

Йлла  привел  меня к Мирзе  и  оставил   с  ним. С  того  дня  минуло

два  года. Оглядываясь,  я  не понимаю,  почему  отважился  на  такое  приключение, как не  сбежал  после  первого  раза,   терпеливо  перенес  все муки  ученичества. Сегодня  я  говорю  – они  стоили  того,   но это  сегодня,  с  высоты  знания, переданного мне Учителями.

Абай  умолк.  Отхлебнул   остывшего  чаю  из  пиалы. Пальцем  указал  мне  на  одеяло.

Потом  мы  несколько  часов  сидели  на  бревнах,  грелись  под  скупым зимним  солнцем,  курили,  разговаривали. Есть  минуты,  когда  все, что  тебе  говорит  собеседник,  принимаешь  за  чистую  правду. Меня  интересовало,  сколько  лет  Мирзе, где  учился Абай,  кто  родители Йллы, почему  на  кладбище  некоторые  могилы  украшены  красивыми  плитами,  а  на  других  возвышаются  полуразвалившиеся  пирамиды  из  камней. На  часть вопросов  Абай  отвечал, часть  пропускал мимо  ушей.

–  Наш  мир устроен, как перевертыш, и кладбище  лучший  тому  пример. Под  красивыми  плитами  лежат  простые   дехкане, а  под  разрушенными  пирамидами  те, чьи  тела  забрал  Султан-бобо.

– Как  это,  забрал?  –  недоумевала  я.

–Забрал  и  превратил  в  ифритов.

– Как в «Старике  Хоттабыче»?

– Куда  страшней. Не спеши, Танюша,  не торопись,  пробьет твой  час,  познакомишься  и  с ними.

–А   детские  куклы  зачем  на  могилах?

– Детские куклы... Это  уже совсем  другая  история...

 Абай  посмотрел  на  солнце.

– Мирза  появится  примерно через  час. Время  еще  есть. Слушай, я  расскажу  тебе  один  из  сакральных  текстов  Менкалинанан. Мирза  заставил  выучить  его  наизусть,  правда, по-арабски,  но  для  тебя  я  переведу.

Абай  прикрыл  глаза  и  начал  раскачиваться. Величина  качаний   сначала  увеличивалась, я даже  испугалась, что  он  слетит  с  бревна,  но потом  начала  уменьшаться. Спустя  минут  пять  он  заговорил,  не  открывая  глаз  и  продолжая  покачивания. Голос  лился  откуда-то  из  горла,  губы  едва  шевелились,  наверное,  так  выглядели  медиумы  во время  сеанса.

– И  было  однажды: пришел Султан-бобо в  Хиву, а  там  жила  одна  знатная  женщина, и упросила  она  его  приходить  к  ней  питаться, и  когда бы он  ни  приходил, всегда  заворачивал  поесть и  переночевать. И сказала  она  мужу своему:

– Вот, послушай  меня,  пожалуйста,  убедилась я,  что  человек Аллаха, который  постоянно  приходит  к нам, –  настоящий  святой. Каждый  раз  я  застилаю  постель свежей  простыней,  и  она  всегда остается чистой,  без  мужских  выделений. Сделаем,  прошу  тебя,  небольшую  комнатку наверху,  поставим  ему  там кровать  и стол, и стул,  и светильник,  положим Коран: и, приходя  к  нам,  он  будет заходить  туда.

И было  однажды: пришел Султан-бобо  к  этой  женщине и поднялся в  комнатку,  и лег  там. И сказал  Чинар-ваису, слуге  своему: – Позови  хивиянку.

И  позвал  тот ее,  и  предстала  она  перед   ним. И сказал  Султан-бобо слуге своему:

– Скажи ей,  прошу, вот  ты  заботилась  о нас, что  сделать  для  тебя? Не  нужно ли  поговорить  о  тебе  с  эмиром  или падишахом?

Но  она  ответила:

– Среди  своего  народа я  живу!

И  сказал Чинар-ваис:

– Но  только  нет  у  нее сына,  а муж ее стар.

 И взял  Султан-бобо свой  посох,  и сделал им отметку  на  стене:

– Ровно  через  год, когда солнце  дойдет  до  этой  черты,  ты  будешь  обнимать  сына.

 И сказала она:

– Нет, господин  суфий,  не  разочаровывай  служанку  свою!

И  зачала  женщина,  и  родила  сына  ровно через  год в  срок,  назначенный  ей Султан-бобо. И  вырос мальчик,  и  было  однажды:  пошел  он  к  отцу своему, к  жнецам. И вдруг  сказал он отцу своему:

– Ой, голова моя,  голова  моя!

И приказал  отец  отнести  его  к матери,  и сидел  он  на коленях  у  нее  до  полудня, и умер.

И  поднялась  она наверх,  и положила  мальчика  на  кровать Султан-бобо,  и  заперла  дверь,  и вышла. И  позвала  она  мужа  своего, сказав:

– Пришли мне, прошу, одного  из  слуг  и  двух   быстрых  верблюдов. Я  съезжу  к суфию и вернусь.

А  муж  спросил:

– Почему  ты едешь,  ведь  до  рамадана еще  далеко?

Но  она  сказала  ему:

–Салям!

И  отправилась  она,  и  быстро  пришла  к  Султан-бобо в  Ургенч. И  было,  издалека  завидел  ее  Султан-бобо  и  сказал Чинар-ваису:

– Вон  та  хивиянка, беги, прошу,  ей  навстречу, спроси,  здорова ли,  здоров  ли муж,  здоров  ли  ребенок.

Но  она  ответила  Чинар-ваису:

– Здоровы!

И пришла  она  к Султан-бобо,  и обняла  ноги  его,  и подскочил слуга, чтобы  оттолкнуть,  но  Султан-бобо воспротивился:

– Оставь  ее,  потому что  душа ее  горестна,  и Аллах  скрыл   это  от меня!

И сказала  она:

– Разве просила  я  сына  у  господина  моего? Ведь говорила я:  не  разочаровывай свою  служанку.

И сказал Султан-бобо Чинар-ваису:

– Опояшься  и возьми  мой  посох в  руку,  и пойди; если встретишь  кого,  не  приветствуй, если  кто  будет  приветствовать  тебя,  не отвечай ему,  и положи  мой посох  на  лицо  отрока.

И  помчался  Чинар-ваис  быстрее ветра,  а  Султан-бобо и  хивиянка   пошли следом. И  положил  слуга  посох  на  лицо  мальчика –  но не было  ни звука,  ни слуха. И вышел  он  навстречу  Султан-бобо  и  доложил:

– Не  пробудился мальчик!

И вошел  Султан-бобо в дом и увидел: мертвый  мальчик  лежит  на  его  кровати. И  запер он  дверь,  и помолился Аллаху, и  лег  на  ребенка,   приложил уста  свои к  его  устам, глаза  к его  глазам, ладони  к его  ладоням, и  распластался  на  нем, и потеплело  тело  ребенка. И встал  Султан-бобо, прошелся по   дому шаг туда,  шаг  сюда, и снова  лег  на  мальчика. И  чихнул  отрок  семь  раз,  и  открыл  глаза, и позвал Султан-бобо Чинар-ваиса,  и сказал:

– Позови  эту  хивиянку,  пусть  возьмет  своего  сына.

Абай  перестал  раскачиваться, открыл  глаза   и заговорил   обычным  голосом:

– С  тех  пор во  время  беременности или  перед  родами, или когда  заболеет  ребенок, идут  женщины  к  мазару Султан-бобо  и  к могилам  его  святых  учеников и просят о заступничестве  перед Аллахом.  А в  качестве  следа,  по  которому  их можно  найти, оставляют  детскую  игрушку  или  туфельку.

– Что  значит  – след? – спросила я. – И кто  станет  их  разыскивать?

– Астральный след,  –  терпеливо  пояснил Абай, – это как  отпечатки  пальцев. Каждый  человек уникален,  и  след,  оставляемый  им  в  духовном  пространстве,  тоже  уникален. Для того,  кто  бродит по  духовным  мирам, словно  по  грядкам своего  огорода,  не составляет  труда  по  вещи, принадлежащей  человеку, или  даже  по  фотографии отыскать корень его  души. А,  прикоснувшись  к корню,  ты  становишься властелином этого  человека  и можешь  делать  с  ним, что  заблагорассудится.  Суфий  всегда  действует  во благо просящего  помощи,  а   шарлатан –  в свое собственное.

– Но ведь   ученики  Султан-бобо  давно  умерли, как  же они  могут  помочь просящим?

– В  духовном  смысле  они  живы. И  даже  сильнее присутствуют  в мире,  поскольку  тело с его  низменными  заботами  больше  не  мешает   продвижению  духа. Из  ныне  живущих  прямой  наследник  Султан-бобо –  твой  Учитель.

– Мирзабай?

– Конечно.

Солнце  прикоснулось к  вершинам  платанов, их  длинные  тени,  словно    указательные пальцы,  вопрошающе  направленные в  нашу  сторону, придвинулись вплотную. В  густой  кроне деревьев  перекликивались  птицы.

–Уйди- уйди,  –  требовал один  голосок.

– Пить-хочу, пить-хочу,  – жаловался  другой.

И  так  спокойно  было  сидеть  на бревнышке  рядом  с Абаем,  так  безмятежно  думать  о  будущем,  теперь  уже  связанном  с  его  именем,  что  я  решилась, и  произнесла невозможные,  странные  для себя  самой  слова.

– Знаешь,  я  готова  остаться  с  вами  навсегда. Хотите  женой,  хотите  служанкой,  хотите  учеником, кем угодно,  но только   с вами.

Где-то  вдалеке  стеклянно  зазвонили часы. Бом-бом-бом – пять ударов. Голубь  спорхнул  с  платана  и,  зашумев  крыльями,  перелетел  на  крышу  сакли.

– О-о-о! –  раздался  крик от дороги.

Мирза  перескочил  через  арык  и  быстро  приближался к  нам. Толик  едва поспевал  за  ним.

– Хороший  доктор Абай,  –  то  ли спросил,  то  ли  подтвердил Мирза. – Совсем  Таня  вылечил. Теперь  кушат  надо, водка  пить. Домой   ехать.

– Как  домой,  я  же  только  приехала!

– Пора, мой  друг,  пора,  – сказал  Абай.  – Если  Мастер  решил,  значит,  пора. Не  волнуйся,  мы постоянно  будем  рядом,  где бы  ты  ни  находилась.

Я  заплакала: неужели все  кончилось,  так внезапно  и  неожиданно! Мирза  прошел  в  дом, Абай  и  Толик  последовали за  ним.  Тень  от платанов легла на  мои  колени,  невидимая  птичка  в  кроне продолжала  жаловаться:

 –Пить-хочу, пить-хочу,  пить-пить-пить.

Ветерок  холодил  мокрые  щеки, под  ложечкой  горело,  словно  за  пазуху  сунули  грелку. Недавняя  эйфория сменилась  глубочайшим  унынием,  черным,  будто тень  на  моих коленях. Из  сакли  высунулся  Толик:

–Таня, Мирзабай  зовет.

Заснуть  в эту  ночь  не удалось. Каждые  полчаса  Мирза  будил   Толика и  заставлял  играть  на  свирели;  откуда  только  брались  силы  на  такую  бешеную  активность у  в общем-то  немолодого  человека. Он  явно  черпал  энергию  из  другого  источника, намного  превышающего нормальные  возможности.

 Под  утро  я почувствовала  себя  нафаршированной  энергией Мирзабая,  она выливалась у  меня  через  уши,   текла  из  ноздрей.  Спать  не  хотелось,  наоборот,  я  готова  была   лезть  на  высокие  скалы,  бежать  двадцатикилометровый  кросс,  скакать, прыгать,  энергия  распирала  меня  изнутри, словно   горячий  воздух  монгольфьер.

Есть  я  отказалась, после  ночного  пиршества  кусок  не   лез  в  горло,  но Абай  заставил  выпить  две чашки  чая. После  этого  он  достал  потертый кошелек,  высыпал  на  ковер  перед  собой  горку  монет  и завел  странный  разговор.

– Автобус  до Нукуса   стоит  рубль,  вот  тебе  рубль. Билет  до  железнодорожного вокзала  –  пять  копеек. Вот  тебе  пять  копеек. Билет  до  Москвы  в  общем вагоне  –  двенадцать  рублей. Вот  тебе  двенадцать  рублей. Чаю  попить,   проводнику  рубль  дать,  в Москве  на метро, еще  рубля  три,  вот  тебе  три  рубля.  Ну, может, мороженого  девочке  захочется  или  ситро,  вот  еще  рубль. Итого семнадцать  рублей пять  копеек. Пожалуйста.

Он  протянул  мне   горстку мелочи  и несколько  смятых   бумажек. Такая  щепетильность меня  удивила,  но, памятуя  о  лежащих  за  подкладкой  тридцати  рублях  и авиабилете, я  молча   протянула  руку ковшиком  и  приняла  деньги.

– Еду  тебе  Апа  соберет,  –  продолжил Абай. – Если  останется,  сама не  доедай,  друзей угости. Игоря, Видмантаса. Не  будь  жадиной.

– Я  не  жадная,  почему  ты  решил?

– Шутка,  –  улыбнулся  Абай. – Толик   поедет с  тобой,  мало  ли кто  покусится в  дороге  на  честь  и  достоинство молодой,  красивой  женщины.

Судя  по  тому,  как вытянулось  лицо  у Толика,  сообщение   об  отъезде застало  его врасплох.

– Но  запомни,  –  Абай  погрозил  Толику пальцем,  –  ты только  охранник,  а  не  любовник. Не вздумай сменить  репертуар. Энергия  Мастера  должна  улечься,  спокойно  осесть  на  контуры  Танюши, постороннее  вмешательство  может  все испортить.  И не красней,  как  девица,   твой  вектор  на  Танюшу  направлен  так  откровенно, что  только  дурак  не  заметит.

Затем  он,  точно как Мирза,  показал  на меня  пальцем.

– Снимай  джинсы.

Я  молча повиновалась. Неужели  опять  работать?

Абай протянул мне   кусок  черного вельвета.

– Мирзабай сшил  для тебя  юбку. Надевай.

Я  нацепила на  бедра   кое-как прихваченный  нитками  кусок материи. На  юбку  это походило  весьма приблизительно, но  выбирать  не  приходилось.

– Часы тоже снимай.

Я сняла часы.

 –Теперь  можешь  ехать. Счастливо.

«Очень  суфийский стиль  прощания, –  подумала я.   – Или  Гурджиевский. Последняя  проверка  на  привязку к  вещам. Да  не  жалко  мне  ничего,   забирайте. Подумаешь,  старые джинсы  и   простенькие  часики. Нашли,  на  чем раскручивать».

Абай повернулся ко мне  спиной  и  принялся  что-то   разыскивать  под  ковром, Толик  и Мирза уже  стояли в  дверях. Вместе с Мирзой  мы вышли  из  комнаты. Апа  возилась у  плиты, я   сказала ей несколько  слов,  старушка  ласково улыбнулась  и   провела  рукой по моим  волосам.

–  Мать Мастера  благословляет  тебя,  –  пояснил возникший   Абай,  –  желает  легкой  дороги  и удачи.

Он  слегка   шлепнул меня   ладонью  по  плечу,  улыбнулся  своей  неповторимой улыбкой  и   скрылся  в комнате.

Мирза  за  все  утро  не произнес  ни  одного слова, выглядел  он  усталым,  мешки  под  глазами  набрякли,   кожа  на лбу  сморщилась, как  видно  ночное  усилие   далось  ему  нелегко. Следуя  за ним,  мы вышли  из   сакли и, перепрыгнув  через  арык,  уже привычной  дорогой пошли  к  шоссе. Из-за  кустов  выскочила  собака  и  с  яростным  лаем бросилась  на Мирзу.  Мирза   набычился,   зарычал,   а потом  тоже  залаял,   свирепо  и страшно. Собака  вильнула   хвостом  и  убежала.

– Космос  меня  пугать,  –  сказал  Мирза,  махнув  рукой в сторону  убежавшей  собаки. – Но  я  не  бояться. Я  тоже  его  пугать. Нельзя  бояться.  Страшнее  жизни  ничего  нет. Главное  –  ничего  не  бояться.

Мы  долго  стояли  у  обочины,  дожидаясь  автобуса, я   ждала, что Мирза  расскажет что-нибудь  напоследок,   даст  совет, указание,  но  он  безучастно  глядел в  сторону,  опираясь  на  посох. Толик,  подражая Мастеру,  напустил  на  себя  такой же  безразличный  вид,  порожний рюкзачок  висел  за  его  плечами, словно  горб  отощавшего  верблюда.

Наконец,  автобус  подошел, Мирза   по-прежнему не  двинулся с  места,  а  мы   забрались  по  ступенькам  в   пропахшее  бензином  нутро. Расплатившись с  водителем, я   повернулась к  окну,  посмотреть  в  последний  раз  на Мастера. Мирза  стоял  в  той  же  позе, совершенно  индифферентный,  автобус  заскрежетал  и  резко  взял  с  места, неужели  он   не  попрощается со  мной,  неужели вот  так все  и  закончится? Фигура Мирзы  теперь  была видна   только  в  заднем  окне,  еще  секунда,  и  он  скроется  из виду,  и в  эту  секунду, словно  отвечая  на мой  призыв, Мастер  поднял  руку  и   прощально  взмахнул посохом.

Мы  сели  рядом,  но  Толик  демонстративно  отодвинулся на самый край сидения,   опасаясь  случайного  прикосновения к   моим  ногам. Минут  десять  ехали молча.

– У  тебя есть  деньги  на  билет?  –  спросила  я.

– Да,  –  кивнул головой  Толик. –  Я  вещи в  Нукус  оставлять, в  камера  хранения. Деньги,  билет,  документы, все  там  оставлять. Трешку  давал, пусть не  трогают, пока  не  вернусь.

Его  подражание  Мирзе  вызвало  у меня  улыбку. Толик  насупился.

–Слушай,  – сказал  он,  – я с  тобой  только  до  Нукуса. У меня  там  дела  есть. Сама  управишься?

– Управлюсь,  конечно.  А Мастеру как  ответишь, если  спросит?

– Меня Йлла ждать,  –  важно  заметил Толик.  – Мы  с  ним  договорились  встречаться   на  рынке в Нукусе.

– Тебе  Абай   про  Йллу ничего  не  рассказывал?  – спросила  я.

– Рассказывал,  –  ответил  Толик.  – Но  ради  духовности  я  готов  на  все. На все,  понимаешь.

– Желаю  удачи,  –   сказала  я.

– Мой  телефон  не  потеряла?

– Нет,  но он  остался  в Вильнюсе.

– Возьми, –  он  вытащил  из  рюкзака   обломок  карандаша и газету,  оторвал  кусочек  и  записал  номер.

– Пока  ты  будешь  тащиться поездом, я  успею  прилететь.

– У меня  тоже  билет, –  я  похлопала  рукой  по сумке. – Открытый,  на  любой  рейс. Так  что,  кто  раньше  будет в Москве, еще  неизвестно.

– Ну-ну,  –  усмехнулся Толик.  – Очень  уверенная в  себе  девушка.

 Я открыла  сумку,  отыскала  дырку  и просунула  пальцы  за подкладку. Через  минуту  лихорадочных  поисков   все  стало  на  свои места  –  ни  билета,  ни  денег в  сумке  не  оказалось. Наверное,  Абай  их  вытащил  во  время моей  поездки  в Султан-бобо,  даже  не  скрывая  от Толика,  то-то  он  усмехался.

Значит,  придется  ехать  поездом. Не  так  комфортно,  но  видимо,  есть  в  том необходимость,  если Мирза  устраивает  такое  испытание. Вот  только  юбка совсем позорная...

– А охранник  не  нужен,  –  успокоил  меня  Толик,  – кто  на  тебя  польстится  в  таком виде. 

Успокоил,  называется. Впрочем,  он думал о себе,  ища  причину  увильнуть  от  задания.  Я могла бы  настоять  и  заставить  его  ехать  вместе,  но  мне  сейчас  больше  всего  хотелось  остаться одной  и  хорошенечко  осмыслить события  прошедших  дней. Толик   с его мальчишескими  амбициями  и  юношеским  вожделением только бы  мешал  спокойному  ходу  мыслей.

В  Нукусе  мы распрощались,  я  поехала  на  вокзал,  купила  билет  и  через  четыре часа   оказалась  в общем вагоне  московского  поезда. Народу  было  немного,  так  что  общий  получился плацкартным;  я  заняла  нижнюю полку  в середине  вагона  и   без помех  добралась  до Москвы. Поезд, как  обычно,  опоздал,  и вместо  трех  суток   мы ехали  почти  пять,  времени  хватало,  и,  лежа  на  койке, под  успокаивающий  перестук колес,  я    восстановила в памяти   каждое слово,  звук,  цвет  и  запах.

 Первые  два  дня  есть  не  хотелось  вообще:  Мирза  основательно  засорил мой  желудок,  не  привычный к такого  рода  пище.   Чтобы  не  вызывать  подозрения  у проводника,  и  без того бросавшего  на меня  подозрительные  взгляды,  утром  и вечером  я  разворачивала   узелок, собранный  Апой,  покупала  стакан  с помоями,  громко именуемыми  чаем,  и делала  вид,  будто  завтракаю  и  ужинаю. Зато  туалет  я  посещала  каждые  два часа:  Каракалпакия   покидала  мой  организм  основательно  и  беспрерывно. 

Ощущение  «горячего  кирпича» не  покидало  меня  ни на минуту,  я чувствовала его  то  под  ложечкой,  то между  лопатками. Я попробовала   выполнить «огненный  цветок»  –  упражнение  прокатилось,  словно  санки   на  бобслее  – без  малейшего  напряжения,   легко  и свободно.  Поднимаясь  вверх,  огонь  становился  горячим,  опускаясь  вниз –  замерзал,  обращаясь  в  холодное  пламя,   бушующее  у  основания  позвоночника.  Поиграв  немного,  я  отложила  это  занятие,  теперь  оно  уже  не  казалось мне столь  привлекательным  и сложным,  перемены, происшедшие  в моем теле, начали влиять  и на образ мышления,  моя  былая  рассудочность  и  холодный  скептицизм  ушли и, как  потом  выяснилось,  навсегда.  Иногда  щеки  охватывал  непонятный  жар, и  слезы сами  собой  начинали  катиться  из  глаз,   волна  жалости  и  страха  сжимала  горло. Голод прорезался  только  на третий  день,   и я   с удовольствием  похрустела  засохшим хлебом  вместе  с   халвой.

«Что  же со  мной  произошло? – все  время  крутилось  в  голове. Отобрали  деньги,  вещи, употребили как  наложницу,  рассказывая   сказки,  подобные  детским  историям  про Синдбада-морехода. Хоть Мирза и Абай  называли  это  работой,  процесс явно  доставлял  им  удовольствие, я  чувствовала  исходящее  от них  вожделение, в  какую  бы красивую упаковку  оно ни  было обернуто. Женщину  не  обманешь:  достаточно   одного откровенного  движения, чтобы  скрываемый  интерес  вышел  наружу.

Меня  не  обижали, и делала  я  все  с удовольствием, можно  даже  сказать по  любви,  но   почему  эта  любовь так  стремительно проросла  в моем  сердце,  любовь,  не  основанная  ни  на  чем,   дурное,  щемящее чувство,  начисто отключившее  разум.  Оно  не возникло  случайно,  несомненно, Абай  и Мирза  внушили его  мне,  но  для чего?

Когда-то, посмеиваясь, я  прочитала  книжку  про  зомбирование. Проце­дура  мне  показалась  выдумкой,  а  все  рассуждения  вокруг  да  около  – досужими  вымыслами. Не произошло  ли  со  мной  нечто  подобное в  сакле  у Мирзабая? Ощущение  Космоса – сильно  похоже  на психовоздей­ствие,  изменившее  мое  сексуальное  поведение.  Я  раскрылась,  расцвела как  женщина,  со мной  произошло то,  о чем  многие мечтают всю  жизнь,  обращаются  к  врачам,  меняют  мужей. Я  же получила  это  вдруг  и  в  огромном  количестве.   Нет,  на   зомби  мало  похоже.

Значит,  Мирза  с Абаем трудились для  моей  пользы: помочь,  подтолк­нуть,   облегчить  работу.  Хотя, честно  говоря,  ни в  одной  из  книг  я  никогда  не читала  ни  о чем  похожем. Духовные учителя  всегда  выгля­дели  аскетами,  поборовшими  влечения  плоти,  всадниками,   гордо  вос­седающими  на  кобылке страстей. Путь Мирзы     выглядел  как  полное  подчинение  лошади, отождествление, слияние  с  ржущим  от похоти  же­ребцом. Хотя,  что  я  знаю  о духовных  путях,  разве  можно верить  напи­санному  в книгах? Сказал  же  мне Мирза:

 «Все  религии  ведут  в  одно место. Но  дороги  длинны, а  люди  торопливы. Наша  тропинка  самая  короткая. И самая  опасная».

Но как  это проверить?  Может,  меня  просто  использовали, восторженную   дурочку,  «поехавшую»  на  восточной  экзотике? И  не меня  одну,  вся  компания  «друзей» играла  в  игру,  допридумывая,  дополняя  реальность  до  желаемого  результата. 

Нет,  не  может  быть! Мирза – магистр  ордена  суфиев,  хранитель  ключей мазара Султан-бобо, я  же  видела, с каким  почтением  относятся к нему  местные  жители.

Откуда  ты  знаешь, что  он магистр? И, вообще,  кто  тебе  рассказал  про  орден, Султан-бобо,  суфиев? Абай! Абай  и  рассказал,  они  работают в  паре,  он  и Мирза. А  достается  обоим. И  деньги,  и  утехи.

А Игорь? Игорь  тоже восторженный  дурак? Его  то не  назовешь  ни  тем,  ни  другим. Или  он  тоже  в  доле?

Ответов  на  вопросы  я  не  находила и, как  больная  тень,  без конца  кружила  по  лабиринтам воспоминаний,  изредка  забываясь  беспокойным  сном. Я  по-прежнему  любила Мирзу  и Абая, страдала от  разлуки  с ними,  и  если  бы  они  позвали  меня,  не  знаю,  как,  но позвали, я  бы  в  ту  же  секунду,  не  задумываясь,  побежала  обратно  на  «одиннадцатый  участок  пятой  бригады  колхоза  имени Ленина», в  нежданный,   негаданный  рай, возвратиться  в который   стало  главным  моим  желанием.

Поезд  прибыл  в Москву   в  десять  утра: суета  улиц,  серое небо,  шуршание  шин  на  блестящих  от  дождя  мостовых   действовали  успокаивающе. Как  ни  крути,  но   городской  житель остается  городским  жителем:  красивый  пейзаж  и свежий воздух  воспринимаются  им   лишь  на  уровне  экзотики, в  которую  неплохо  иногда  окунуться,  но  сердце  тянется   к асфальту.   

План действий  я  разработала  в  поезде  и  сразу  отправилась  на   переговорный  пункт. Логичнее всего  было  бы  позвонить    родителям.  Но  объяснять,  почему  я  оказалась в Москве  и  прошу  деньги,  означало  вызвать  шквал  расспросов,   телеграмм,  писем.  Поэтому  я  без  сомнения  набрала  номер  Вилии.

– Ты  где?  –  спросила  она, услышав  мой  голос.

– В Москве,  на  вокзале.

– Все  понятно. Паспорт  у  тебя  остался?

– Да. Но  больше  ничего  нет.

– Поезжай  на  центральный  телеграф, я  отправлю  «молнией»  перевод на  пятьдесят  рублей до востребования. Позвони,  когда  получишь. А вообще, как  оно?

– Сон, тысяча  и  одна  ночь.  Только  кончилось  очень  быстро.

– Сказки  всегда   быстро  заканчиваются. Мы  тебя  ждем,  прямо  с  вокзала  приезжай  к  нам,  договорились?

– Договорились.

Москва меня  успокоила,  я  вернулась  в  привычную среду обитания и     почувствовала себя  гораздо  уверенней. Внимания на  меня  никто  не обращал,  юбка, криво  торчащая  из-под  куртки,  лишь  иногда  удостаивалась  недоуменного  взгляда: все  бежали по  своим  делам.

Перевод еще не  пришел,  на  последние  деньги  я  с удовольствием  пообедала  в  столовой,  погуляла  по   Горького,  снова  вернулась  к  окошку. Не  пришел.  Еще  погуляла. Опять  не  пришел.

Начало  темнеть,  перспектива  ожидания перевода   и ночного  сидения  на вокзале  была  не  из  самых приятных  в моей  жизни. Я  подошла  к телефону-автомату,  опустила  «двушку»  и  без  всякой  надежды  набрала номер  Толика.

– Привет! Ты  уже  здесь?

–Да,  утром  прилетел. А  ты?

– Утром прикатила.

–Ты  где?

– На  центральном  телеграфе,  жду перевода.

– Спускайся в метро, езжай  до Маяковского, я  буду  тебя  ждать   на  выходе.  Только  прямо сейчас,  не откладывай.

–Хорошо.

Толик  жил  в  двухкомнатной  квартире,  заставленной  старой  мебелью,   с вышитыми  крестиком   картинками  на  стенах,  изображающими   котиков,  собачек,  розы  и хризантемы. На  полочках  буфета  теснились  фаянсовые  безделушки, зато  пол  не  красили  уже много  лет,  слои  краски  разных  цветов  выглядывали  друг  из-под  друга,  как  пятница  из-под  субботы.

– Это  бабушкина  квартира,  –  пояснил  Толик.  – Она  умерла  год  назад,  а  я ничего  не  трогаю. Пусть  так  стоит,   будто  она  жива. Она  и  жива в  своих вещах,  розочках.  Я  ее  очень  любил,  бабушку.

Мы   поужинали на  кухне,  запивая  плавленый  сыр и  лепешки  Апы  черным чаем из  тонких стаканов  в  жестяных  подстаканниках,  потом перешли в  большую комнату  и, не  сговариваясь,  уселись  на  пол,  застеленный  половиком. Сидеть  было  жестко,  но  переходить на  диван  не  хотелось.

В  дверь  позвонили. Настойчиво  и  требовательно, как  полиция в  фильмах про  американскую  мафию.

– Наш  тренер  по  каратэ,  – успокоил меня  Толик.

 И уже  на  ходу  к  дверям  добавил:

–  Не  такой  продвинутый  как Санжар,  больше  по  технике специалист. Но  крепкий  такой  каратист,  очень  умелый.

Специалист  оказался  дробным  мужчиной  за  тридцать,  с  мелкими,  злыми  чертами  лица. Росту  он  был  небольшого и, наверное, как  большинство  маленьких  мужчин,  выживал  из себя  комплекс неполноценности.

– Воскобойников,  –  представился  он,  картинно  кивнув  головой. Просто  гусарский  поручик  какой-то.

– Клавдий-Публий? –  уточнила  я.

– Нет,  – удивленно   дернулся поручик, усаживаясь  на  пол возле  Толика.  –    Владимир Петрович. Кандидат  экономических  наук,  тренер  вот  этих  подрастающих  дарований. 

Под  дарованиями  он имел  в виду  Толика и  пришедшего вместе с Воскобойниковым  Игоря маленького. Видеть  его  отсутствующую  физиономию  мне  совсем  не  хотелось, впрочем, как  и  мордочку  поручика  Воскобойникова. Понаблюдав  несколько минут  за его   гримасами, я   решила, что  он  здорово  похож  на хорька,   и  понизила его  в  звании  до  корнета.

– Так вы  их  по  экономике  тренируете  или по общей  кандидатской  линии?

Черт  меня  тянул  за  язык.  Нужно  было  молчать  и  спокойно  наблюдать  за  представлением,  но  после  Каракалпакии  во  мне  словно  волчок  запустили:  он  постоянно  дрожал  внутри,  требуя  пространства для  вращения,  и, при  малейшем  нарушении  и  без  того  зыбкого  внешнего  равновесия  срывался  с  орбиты,  уносясь боевой  лошадью  на  кроншадтский  лед.

Воскобойников  тоже, судя  по всему,  рвался  в  бой. Он  немного помолчал, словно  примериваясь, каким  приемом  меня  захватить, а  потом  спросил.

– А вы,  девушка,  судя  по  наряду,  из-под Нукуса путь  держите?

– Типа  этого, – ответила  я.

– А  известно ли вам,  что Мирза  и Абай  ведут  нетрудовой  образ  жизни, пьянствуют, вымогают  деньги  у приезжих. Не  сегодня-завтра  вас могут  пригласить в  отделение  милиции  для  дачи  свидетельских  показаний  по уголовному  делу. Как  будете себя вести, уже   сообразили?

Ничего  такого  я  не  сообразила,  подобного  рода  мысли  даже  не приходили  мне  в  голову.

– Советская милиция,  –  ответила я,  впадая  в тон  и  риторику  Воскобойникова, – стоит  на  охране  закона  и   правопорядка в среде   гражданского  населения  нашей страны. Я  испытываю  глубокое  уважение  к  деятельности  стражей  порядка  и  безопасности  и  намереваюсь  говорить  правду  и  только  правду. И  ничего  кроме правды.

–Замечательно,  –  корнет  от удовольствия   потер   ладони.  – Значит,  вы признаете, что  обвиняемые  являются  тунеядцами  и  вымогателями,  следовательно,  подлежат  изолированию  от общества  в  местах принудительного  заключения. Вам  же как  пособнику  и,  не побоюсь  этого  слова, соучастнику  их  вредоносной  деятельности  также   придется дать  ответ  компетентным  органам.

Так  мы препирались  около  часа: Воскобойников  изображал  следователя,  а  я  всячески  ускользала  от  дачи  показаний,  прикрываясь  туманом  общих фраз и пустых  лозунгов. Под  конец, мое  терпение  лопнуло.

– Знаете,  Владимир Клавдиевич,  – Петрович,  тут  же поправил меня  корнет, – поскольку Мирзабай – Мастер,   он  с  легкостью обойдет  все ваши милицейские  уловки. 

– Он-то, может,  и обойдет,  –  ответил  корнет,  –  но вы-то  не Мастер,  вас и  посадят.

– Меня  сажать  не за  что,  разве  только  за  поддержание  дурацких  разговоров.  Я  в  отпуску,  и,  кому  хочу,  тому  и  даю  свои  честно  заработанные  деньги.  Кроме  того, поскольку Мирза  – Мастер,  то  меня,  его ученицу,  волны  милицейских  преследований  просто  не  достанут. И  давайте  закончим  наш  спор, я  устала  и  хочу  спать.

Посидев  еще минут пятнадцать,  гости   отбыли. Корнет  о чем-то  договаривался с  Толиком в прихожей,  а я  рассматривала  розы  и  хризантемы на  старых вышивках. Наконец,  стало  тихо, мы  долго  сидели  друг  возле  друга,  не  зная, с чего  начать  разговор.  Наконец, я  решилась.

– Ты  нашел  Йллу?

– Да,  сразу,  –   немедленно ответил Толик. Ему,  похоже,  не  терпелось  поделиться, и  слова  посыпались  из  него, словно  горох  из дырявого мешка.

– На  рынке,  где    договаривались. Он отправил меня милостыню  просить. Потом два  дня  ходили по  пустыне без  всякой  цели,  куда  глаза  глядят. Ночевали  в   заброшенных  домах,  ели  сухой хлеб,  пили  воду  из  фляжки. Ноги  стер, устал  страшно.

– Это все?  – спросила  я. – Он ничему  тебя  не учил?

– Учил,  конечно,  –  гордо  произнес  Толик.  – Йлла избавил  меня  от очень  существенной проблемы.

– От  какой?  –  спросила  я,  догадываясь и  опасаясь.

– От вожделения. Секс меня  больше не  привлекает.

Бедный мальчик! Дальше  расспрашивать я  боялась, но  он  сам  не  выдержал и  продолжил,  важно роняя  слова.

– Йлла  показал  мне,  что  чувствует  женщина. Теперь  я могу  сравнить   процесс с  обеих точек  зрения. И чем  больше  думаю  о  нем,  тем  меньше мне  хочется  принимать  участие в этих  животных  случках.

– Но ты  все-таки  не  женщина,  ты  устроен  по-иному, как  ты можешь понять другую  сторону.

– Что  по-другому?  –  Толик  пожал  плечами. – Одна  труба в  другую  трубу.  Мастер  помог мне  перевоплотиться. Теперь  я  понимаю,  –  он  доверительно  прикоснулся  к  моей  руке,  – чего  тебе  стоили  ночи  в  сакле Мирзабая.  Особенно  «сорить»!

Толик  тяжело  вздохнул.

–Заставить женщину делать такое! Нет, никогда!
 – Вот дурной!  –  теперь  уже  я  прикоснулась  к  его  руке. – Это может  быть  очень приятным. Просто  каждый  должен  играть  свою  роль  и  не  путать  жанры.

Спать мы   улеглись  на том  же  половике,   постелив   старые ватные  одеяла. Легли  отдельно,  но  рядом. Я  полчаса  плескалась  под  горячим  душем  и  чувствовала  себя на  седьмом  небе. Горячая вода  словно смыла   груз  отрицательных  эмоций  и сомнений,  поездка  в Каракалпакию  все  больше  начинала  казаться   увлекательным  приключением.

Я  уже  почти  заснула,  когда   Толик  заговорил.

– Ты  сказала,  не менять  роли. Знаешь,  –  он  смущенно  закашлялся,  – я ведь  тебя обманул. На самом  деле,  процесс  мне  известен  только  с  одной стороны. У меня еще  никого  не  было. В смысле  с  девушками.  Так,  поцелуи  на  лестничных  клетках...

Он  замолк. Бедный, бедный  мальчик. Я высунула  руку  из-под  одеяла и  погладила  его  по  голове.

– Иди  ко мне,  глупый. Иди,  не  бойся.

Утром я поехала  на  телеграф,  получила  деньги и  вечером  уже  пила  чай  с Вилией. Андрэ  вежливо  ушел  в  другую  комнату.

– Мне  Вилия  потом    перескажет,  если ты  позволишь,  – сообщил  он,  закрывая  двери.

Мы  проговорили  до  утра. Многое из  того,  что произошло, я утаила и смогла  вытащить  из  себя  только  сейчас, перед вами».

Таня  обессиленно  прислонилась  к  спинке  кресла. Часы  показывали  двенадцать,  значит,  она  проговорила,  не  останавливаясь,   почти  четыре часа.

– Свежего  чаю?  – предложил  я.

–Да, очень  хочется  пить,  –  она  улыбнулась, слегка  виновато.–  Я  оставлю вас на  несколько минут.

– Конечно. Свет  включается   у  входной  двери.

Таня  благодарно  кивнула  и  скрылась в туалете.  Я  подошел  к  окну,    с  удовольствием  вытягивая  сомлевшие  ноги. Дождь:  счастливая погода,  благодать  мокрых  листьев  и  черных  зонтиков. Везет мне  в  этой  поездке  на  несчастные  судьбы. А  проблема  одна,  главная,  становая  проблема  всех, пускающихся в  духовное путешествие:  как  отличить похожее  от подобного.

« Для  новичка, – говаривал Ведущий, –  все  кажется  похожим одно  на другое,  но  далеко  не  все  внешне  похожие  понятия  обладают  внутренним  подобием. Психометрия  учит  мудрости, то есть  умению   выбирать  в море  ложных  подобий. Мир  заполнен  похожими  друг  на  друга  вещами  –  издалека  все кажется  одинаковым. Ошибка выясняется,  когда  нужно  платить  по  счету».

 Человек  легко «покупается»  на  обещание  быстро достигнуть  вершины. Быстро, а,  главное,  легко. Потом  выясняется, что  «вершина» вовсе  не вершина, а  так,  небольшой холмик,  а  «легко» обращается  в   значительные  расходы,  потерю  здоровья,  унижения  и  бесчестье.  Над Таней  хорошо  поработали,  кто-то  замкнул  ее поле на себя и  качает  из  бедняжки  энергию. Пока  она  так  подробно  рассказывала  о  своих  приключениях,  я  попытался  отыскать  неизвестного мерзавца,  но  не  смог. Судя  по  всему,  его  уже  нет в  живых, и Таня  питает собою  царство мертвых. А, может  быть,  ее  с  самого  начала  закоротили  на  какой-нибудь  зиккурат типа  мазара Султан-бобо.

– Вот  и я!  – Таня  снова  уселась  в кресло,  но  на  сей  раз  до самой  спинки,  удобно  расположив  руки  на  подлокотниках. – Где  же  чай?

– Иду,  иду.

Я  вышел  в  ванную,  вылил  остатки   заварки и  набрал  свежей воды  в  электрический  чайник. Если  она просидит у меня еще часа полтора,  я  попытаюсь   пережечь связь. Надо  будет проинструктировать Мотла,  как вести  Таню, пока  она  привыкнет  жить с  измененной  энергетикой. Странно, как  он  сам  этого  не  заметил. А, может,  не  захотел?  Вещи  слишком  явно  лежат  на  поверхности,  психометрист  уровня  Мотла  не  мог  не  обратить  на них  внимание.

Я заварил чай  и  поставил  его  набирать  силу. Таня  внимательно   наблюдала  за моими действиями. Двенадцать  двадцать,  времени  остается  не  так  уж  много.

Да, и   еще  одно. Духовность  не существует  в  отрыве  от этики.  Все, что является поистине  духовным,   не  может  противоречить  этическому. Вот главное   правило  проверки  любых   движений  и  организаций. Если  бы  кто-нибудь  удосужился  сообщить «друзьям»  этот  простой принцип,   скольких  разочарований  и  бед  они смогли  бы  избежать. 

– Я  продолжу?  – спросила  Таня.

– Да,  да,  конечно.

–Следующий вечер  я  тоже  провела  у  Вилии;  пришли  Видмантас с Виргой  и   долго  анализировали,  обсуждали  подробности  моей поездки. Все  оказалось  значительным:  и  ночь  в  Домодедово,  и  разговор   в справочной  Нукуса,  и каждое  слово Мирзы  и Абая  из  тех,  которые   я   решила  рассказать.  Толик  маячил  в моем  рассказе  почти  за  кулисами,  его опыт  с Йллой  и  наши отношения остались  вне  разговора.

–Знаешь, как  со  мной  было? – спросила  Вирга  и,  не  успев  получить ответа, принялась  рассказывать.

– Мы  прилетели  к Мирзе в Москву  на   один  день.  Всю  дорогу  я просила Космос избавить меня  от  испытания мечом  Мастера. Целый  день  просидели  на  полу в  какой-то  квартире,  пили, молчали. Потом  Мирза показал мне пальцем  на  ковер рядом  с  собой.  Видмантас  был  рядом,  и я, и он понимали  –  это  просто  работа, духовное  совершенствование, но все  равно  было стыдно. Я  начала  раздеваться, а про себя  шептала: Видмантас, Видмантас, Видмантас. Потом  я легла  на  ковер  и начала  представлять,  будто  это  он  сейчас ляжет  на меня  и сделает то, что мы  всегда  с ним  делаем.  Мирза  посидел, посидел,  потом опустил мне  ноги и велел  одеваться. Не тронул.

– Наверное,  – предположила  Вилия,  –  твое  исправление, внутренняя  работа  заключается  в  другом.

– Наверное,  – согласилась Вирга.

Видмантас  молчал,  прикрывая  ладонью  горделивую  улыбку.

На  второй   день я вспомнила  про  остатки  еды  и принесла  их  к Вилии.

– Абай  просил, если  останется,  угостить  Игоря  и Видмантаса.

– И  ты  молчишь!  – вплеснула руками Вилия.  – Это ведь  очень  важно.

Видмантас  с Виргой  примчались  через  двадцать минут, Игорь  и Юрате  появились спустя  полчаса. Вилия   расстелила на  ковре  чистую скатерть  и  разложила   засохшие  лепешки, конфетки  в  цветастых  обертках,  куски  халвы. Игорь  привез  водку.

–Здравствуй,  красна  девица!  –  произнес  он, раскрывая  объятия,  – мы  теперь  одной  крови,  ты  и  я!
 Я  смиренно подошла  под  высочайшую  руку,  но  объятие  и поцелуй   оказались  очень  теплыми, без   намека на «раскрутку». Похоже, Игорь  действительно  был  рад меня  видеть.

Съели  все,  что  я  привезла,  выпили  водку, я  снова  рассказала  историю. Игорь  внимательно слушал,  поглаживая  бороду.

 – Здорово,  – сказал  он  после  конца  рассказа. – Везет же  людям! Тут  годами  бьешься  о  борт  корабля,  а  некоторым  все преподносят  на  блюдечке. Ты  хоть  поняла,  что  с  тобой  делали?

Я  отрицательно  покачала  головой. Пусть  объясняет,  на  то  он  и Мастер,  хоть и местного  масштаба.

– Сначала  Абай  подключил  тебя  к  «саматхи»,  состоянию  покоя. В  него  попадают после  многих часов  медитации,  после долгих лет  тренировок. Ты   влетела  в  него, не  успев  переодеться, прямо в сапогах. Потом  Мирза  пробудил  в  тебе  «кундалини»  и  прокачал    все твои  каналы  сверху  донизу. Абай,  насколько  я понимаю,  попытался  сменить полярность  чакр,  но  Мирза   остался  недоволен  результатом. Не  знаю, чем уж ты заслужила  такое  отношение,  но  напоследок Мастер поменял тебе  энергетику:  выжег  старую  и  на  ее месте   построил новую. Я  о  таком  только слышал,  тут  нужны  океаны  энергии. То-то  он   поутру еле  ноги волочил,  попрощаться  нормально с тобой  не  мог. Даже   такого  гиганта  как Мирзабай   подкосило.

Я  слушала,  чуть  рот не   раскрыв от  изумления. Прямо на  моем  теле  совершалось  простое чудо  интерпретации,  все  выглядело  логично  и  красиво,  хотя  к  реальности  не  имело ни   малейшего  отношения.  Без стеснения  Игорь  проводил  подмену  настоящей  жизни  придуманным  мифом,  а его  ученики   внимали  с  восторгом,  развесив   огромные, как у слонов, уши.

Около  двух  недель  я  оставалась  в  центре  внимания  нашей  компании,  мы собирались  у Вилии и на  разные  лады  обсуждали  каракалпакские приключения.  Потом спустя  несколько  месяцев  выяснилось, что  я  была  единственной  дурочкой, так детально  рассказавшей   все подробности. О,  расскажи я  действительно  все, меня  бы  оставили в  фокусе еще на несколько  недель, но постепенно  интерес  угас,  да  и мне  стало  не  до  того: начались  занятия  в  школе,  потянулись  домашние  задания, проверки  тетрадей,   контрольные  и  прочая  рутина  учительской  жизни.

Выговорившись,  выплеснув  из себя  трепет  и  накал  событий, я смогла взглянуть  на  них  со  стороны,  оценить  собственную  роль  и  ее место  в  общей  картине  игры. Странно,  «друзья»  утверждали, будто  я  прошла  значительный  отрезок  по  дороге  учения,  но никаких внутренних перемен я  не  ощущала – мир  оставался  таким  же  загадочным   и  туманным, как  до  начала  духовной  работы.

Да  и сама работа   оставляла меня  в недоумении – кроме   энергетических упражнений и  безусловного подчинения  всем   указаниям  Мастера  от  ученика  ничего  не  требовалось.  Как-то  так  получилось,   что требования Мастеров   оказывались  в одной  и  той  же  области.

– Если  вскрыть  голову   любого человека, –  отвечал  мне Игорь, –  то  внутри  окажутся три  самые простые  вещи: кто  начальник,   чья  писька  и  где  деньги. Мастер  работает  как  зеркало: что  есть в  ученике  –  то  он  видит  в Мастере. И  поскольку  у  большинства  людей  в  голове  одно  и то  же,  то  и видят  они  похожие  вещи. А  потом обвиняют Мастера,  мол,  брутален  и груб! Себя  вините,  родные  мои,  прежде  всего  самих  себя.

С  Игорем я  иногда  пересекалась  у Вирги и,  пользуясь случаем,  задавала  вопросы. На  отдельную  аудиенцию  у  меня  больше  не  было  терпения  – воспоминания  о  засыпанной   клочками  бумаги прихожей  и  давно  не  мытом  унитазе  убивали   любой  интерес.  Но постепенно вопросы  сошли  на  «нет»;  вернее,  ответы,  которые  давал  Игорь,  ничего  не  проясняли: за  одной  дверью  оказывалась  другая,  за  другой   –  третья. Я  начала  отдаляться  от  друзей,  все  больше  времени  проводя  в  одиночестве,  размышляя  о  происшедшем  и   копаясь в   библиотеке.

Аутентичной  литературы  о Средней  Азии  оказалось  совсем  немного:  бегло  пробежав  тома  официальных  летописцев  и  литераторов, я  обнаружила  две  книги  воспоминаний Садреддина Айни «Бухара»  и  на  несколько недель  погрузилась  в чтение.

Читала  я медленно,  тщательно  перебирая  каждое предложение,  сопоставляя, примеряя  на  себя  описываемые  ситуации.  Пролетарского  подхода  в  воспоминаниях  хватало, но  помимо   подхода  книжки  были перенасыщены  подробностями  жизни   эмирской  Бухары,  точными описаниями  характеров, психологическими  портретами  учеников  медресе,  мулл,  ходжей. Чужой,   закрытый  для  постороннего глаза  мир проходил  передо мной,  сбрасывая  покровы  таинственности  и    теряя  флер  экзотики.

 Ислам  оказался  косной,  удушающей  религией,   суфийские пиры  –  скаредными, сластолюбивыми  стариками,  эзотерические    обряды – средством  оболванивания  простофиль.  Таджикская  поэзия, примеры  которой  щедро  приводил  Айни,  напоминала  сахарный  сироп, ее  витиеватые  сравнения  и  обороты   вызывали  изжогу.

Иногда  посреди  урока,  рассказывая  детям о великих  поэтах России, я  вдруг  замирала  от  перехватывающей  горло  горечи. Как   занесло меня,  выпускницу  школы  Лотмана,  в  грязную каракалпакскую саклю,  что подвигнуло на  унижающий секс под  видом  духовной работы?

А  по  ночам  я  просыпалась  от  острого  приступа  любви: лукавая улыбка  Абая  всплывала  перед  глазами,  суровый Мирза  снова  вел  меня  за  руку  по  таинственному  духовному пути  ордена  Менкалинанан. Если  и любил  меня  кто-то в  этой  холодной  жизни кроме  родителей,  то лишь они,  полузнакомые   чучмеки  в  грязной  глиняной  сакле,  и  чувство  благодарности  за   нежданную любовь   оказывалось  сильнее   всех  доводов разума.  Задыхаясь  от  нежности, я  переносила  постель  на пол  и  засыпала,    представляя  рядом  с  собою  Абая  и  Мирзу.

« Ты ведь  читаешь  переводы,   – думала  я,  вспоминая  примитивные  строчки  таджикских  поэтов.   – Возможно,  на  родном  языке  они  звучат совсем  по-другому.  Да  и сам Айни,  основоположник  советской  таджикской  литературы,  чего  ждать  от  него, если не  социальной  сатиры, наперченной  глумлением  над   духовностью  и  очернением   проклятого прошлого». 

Меня  бросало  от  любви к  ненависти,  от  раздражения  и  усталости  к   радостям страсти. Вилия,  единственная,  с  кем  я  делилась своими  тревогами,  и единственная, которой  я   решилась доверить   все  подробности  поездки, утверждала,  будто во мне   бродят две  силы: новое кундалини  –  разбуженное  Мирзабаем, и  старый,  закоснелый  скептицизм.

Иногда она  выкладывала  на  стол свежие  лепешки  и  халву  – значит,  кто-то  из  друзей  вернулся  из Каракалпакии. О своих  поездках  они  почти  ничего  не  рассказывали.

– Встреча  с Мастером  – наиболее  интимный момент  в  духовной  жизни  ученика,  – объяснял  Игорь.

  Лишь мне  почему-то  об  этом  позабыли  сообщить  заблаговременно. Ну,  да  ладно, все равно  мои  отношения  с  «друзьями»  почти  прекратились;  я предпочитала  проводить  время  сама  с  собой  и с  книгами,  много  гуляла,  часами  просиживала  на  склонах  горы  Гедиминаса,  разглядывая  клубящийся  у  ног старый  город. Вообще  весь период  между  первой  и второй  поездкой  к Мирзабаю  я  помню  смутно,  моя  цепкая память  была, по-видимому,  занята  иным:    перебором  и восстановлением  каждой  минуты, проведенной  в  колхозе  имени  Ленина. Запомнились  только отдельные  эпизоды.

Однажды  Вилия   пригласила меня  после  работы  в  кино,  поступок  необычный, до  сих  пор  мы вместе  в кино  не  ходили. Напившись  кофе у  нее  на  кухне,  мы   вышли  на  набережную  и вскоре  очутились  у  того  самого кинотеатра,  где  я  когда-то  смотрела  «Искателей приключений». Он оказался кинотеатром  повторного  фильма, и  мы посмотрели  какую-то  занудно  лихую   картину  с  залихватским  названием «Бродяги  двадцатого  века». Картина  была откровенно  плохой,  рассчитанной  на  школьников  и недоразвитых переростков,  но  Вилия  все время  толкала  меня  в  бок  и, указывая  на одного  из  пиратов,  шептала: – Смотри,  смотри  внимательнее.

 Я смотрела,  но  ничего  не  могла  разглядеть. Когда  фильм закончился  и мы   побрели  обратно  к Вилии  отпиваться   кофе,  она,  наконец,  сообщила, что  пирата  зовут  Гамнатом, он  известный  киноартист  и  чемпион  чего-то  там по каратэ, а,  главное,  – один  из  приближенных  учеников Абая.

Сказать  по правде, о  таком киноартисте  я слышала впервые, каратэ, как  и  всякое  другое  мордобитие,  меня  не интересовало  вообще, а  роль,  исполненная  Гамнатом во  второразрядном  фильме,  мало  подходила  для ученика  чародея.

– Да  разве   о картине  речь,  –  вздыхала  Вилия,  – я  тебя  на   Гамната  привела  посмотреть.

Через  два  дня  мы снова  очутились в  том  же  кинотеатре,  на  сей  раз  показывали  двухсерийный  эпос «Ловушка»,  главную мужскую  роль  играл  тот же  Гамнат, а  женскую – неизвестная  мне   по  другим  фильмам  восточная  красавица.

–Это  жена  Гамната –  Юнона,  – шепнула  мне  Вилия.  –  Тоже ученица  Абая  и Мирзы. 

Картина   оказалась  получше предыдущей,  и Гамнат смотрелся  в  ней  куда  занятнее:  морды  почти  не били,  а  действие  разворачивалась  в  тех  краях,  откуда  я  недавно  возвратилась,  поэтому  смотреть  было  интересно.  Фильм  претендовал  на  многозначительность  и  глубину,  хотя,  если  присмотреться, представлял  собой  улучшенный  вариант  индийской  мелодрамы. Бесстрашный  и   благородный герой,  победив  к  концу  второй  серии  всех врагов,  все-таки  попадал  в  западню,  проваливаясь  в  подпол  прямо  на  специально  приготовленные  металлические  стержни.  Под  торжественную музыку  он   возвышенно  умирал,  слегка  подергиваясь,  словно  бабочка  на  булавке  энтомолога, не  забывая   одаривать прощальными  взглядами  красавицу Юнону.

Искусством  тут  и  не  пахло, но    для массовой  картины  уровень  получился  сносным. Одна мысль  не  давала мне  покоя: чем  занимался  супермен каратист,  пока  его  жена  «сорила» у Мирзы? Сидел  с Абаем  на  бревнышке  перед  саклей  или играл  на  свирели?

Игорь  все время  придумывал  новые  испытания,  и  «друзья»  с  большим  рвением  принимали  участие  в  раскрутках.  Вилия  с гордостью  рассказывала мне,  как   по  указанию Мастера  она  за  один  день,  стерев  до  крови  колени, собрала  целое  ведро  земляники,  Андрэ и Видмантас   раз  в  неделю куда-то  бегали  по  лесу,  возвращаясь  в  ободранной  одежде с  исцарапанными  лицами. Витасу  было  приказано  проверить, кто  не  спит,  и  он каждую  ночь  обходил  «друзей»,  подымая их с  постелей настойчивыми  звонками  в  дверь.

  Все  эти  сумасбродства  назывались  духовной  работой,  но,  по  сравнению  с   мучениями  Кастанеды,  они  казались  вполне  приемлемыми   трудностями  большого пути.  Путь   силы  индейцев  племени  яки  затмил  даже  Годо,  не  было  встречи,  на  которой   бы не  обсуждался  тот  или  иной  эпизод  из  приключений  дона Хуана.

В  одном  из  испытаний  я приняла  участие,  хотя после  возвращения  из Каракалпакии,  начисто  отказывалась  поддерживать  раскрутки:  с  меня  хватило Абая  и Мирзы.

– Человек  не успевает взглянуть  себе  в  глаза,  – сказал  как-то Игорь.  – Мы  постоянно  бежим,  перескакивая  из  одного  общения  в  другое,  и  практически  никогда  не  остаемся  наедине  с  собой. Люди постоянно  напяливают  на   нас привычную  для  них маску:  мать  видит  в  сыне  маленького  мальчика,  хотя  он  уже  давно  повзрослел  и  сам воспитывает   детей,  школьные  друзья  небрежно  похлопывают  по плечу, словно вы  только что  вернулись с  набега  на  соседский  сад,  а сослуживцы  на  вечеринках  никогда  не  забывают,  кто  зав. отделом,  а кто  младший  сотрудник. Попробуйте  отключиться  от  мира  на  сутки,  остаться  только  с  собой, со  своим  лучшим  другом  – собой,  и многое  в  вашей  жизни  может перемениться  к  лучшему.

Я  согласилась. Видмантас  отвез  меня  вечером  на  Ужупис,  там в  подвале  одного  из  домов  была  недостроенная  мастерская  Андрэ,  показал,  где  что  находится, и, уходя,  запер  за собой  дверь.

– Если  случится  типа пожара  или  наводнения,  разбей  окно  и вылезай  наружу.

Очень  успокаивающее   предупреждение! Но  ничего  не  произошло,  просто  ничего,  одиночество для  меня  привычное  состояние и  никаких  сюрпризов  оно  не  преподнесло. 

Мастерская  представляла  собой  довольно   большой  подвал,  разделенный  на  две части. В  дальней Андрэ  настелил  пол,  сложил  камин, оштукатурил  стены  и  развесил  свои  картины.  Мебель  заменяли старые  ковры   и  живописно  разложенные  матрасы,  убранство,  очень  напоминающее  саклю Мирзабая. Правда, в  отличие от  сакли в  углу  стоял  магнитофон  и стопочка   бобин с  прекрасным   джазом. Я  слушала музыку,   спала, рассматривала  альбомы  с картинами Брейгеля, Босха,  Караваджо,  топила  камин  и   долго  разглядывала огонь,  наслаждаясь  теплом и  игрой  пламени.

 Два  раза   Вирга  привозила мне   бутерброды  и  горячий  кофе  в  термосе,  сумку  она  оставляла  внутри за  дверью, предварительно   закрыв ее  снаружи,  и  только  тогда  стучала.    Какая  трогательная  наивность! Они,  наверное,  предполагали,  будто  я  изнываю  от  одиночества  и  наброшусь на  Виргу,  постараюсь  заговорить  с ней. Не  тут-то  было,  я  упивалась  тишиной,  уютом  и  спокойствием  и  просидела  бы в  мастерской  еще  один день.

 Самое странное  произошло  ночью. Мне  приснился  сон,  очень  явный  и  отчетливый  сон,  абсолютно походивший  на  реальность;  проснувшись,  я  долго  не  могла  поверить, будто   случившееся  не  произошло  на  самом  деле. Потом,  спустя  несколько лет, когда Мотл  рассказал  мне  о ныряльщиках,  я поняла,  что  со мной  произошло.

Посреди  ночи  я  внезапно  открыла  глаза. В  комнате  стояла  темнота,  возле  камина  чуть  освещенные  светом  углей  сидели  двое. Различить  черты  лиц было  невозможно,  но  в  том,  кто  они,  я  не сомневалась  ни секунды.

– Секретная  стала,  – сказал  Мирза. – Холодная  и  секретная.

– Мы  тебе  помогаем,  а  ты  секретная! – добавил Абай.

– Печка  топи,  – приказал  Мирза.  – Зябко тут.

Я  добавила  дров, царапая  пальцы  об острые  края  сучьев,   и вскоре    разгоревшееся  пламя  осветило   лица  нежданных  гостей.  Они  были  одеты  точно  так  же, как  в Каракалпакии,  но  лица  стали  чуть  тверже,  суровее. Даже  Абай   казался  грозным,  возможно,  из-за  насупленных  бровей. Слезы  полились по моим  щекам, в  горле  защекотало,  на  сердце  стало  горячо,  все  вернулось,  рывком,  стремительно,  сомнения  рассеялись,  как  дым, как  утренний  туман, я снова  трепетала  от  любви  и  причастности  и  хотела любой  ценой  продлить  эти минуты счастья.

– Послушай,  –  сказал  Абай.   – У каждого человека  на  духовном пути  случаются  подъемы  и спады. Иногда  ему кажется,  будто   дорога  зашла в тупик,  учителя  обманули,  друзья  предали. Так   шайтан  дурит   посвященных. Чем  ближе  подходишь  к  цели,  тем сильнее  сопротивление  злого  начала.   Иди  за  сердцем,  его  не  обманешь. Как сердце  прикажет,  так  и  поступай.

– Да, –   кивнул Мирза,  –  за  сердцем,  за  сердцем  ходи.

Дрова  прогорели,  и  темнота  начала  снова  выбираться  из  углов.

– Тапи  печка,  –  приказал  Мирзабай.

 Я  поднялась,  засунула  ноги  в  туфли  и вышла  в первую часть  подвала,  где  посреди  строительного мусора    лежали  заготовленные  Андрэ  дрова. Оцарапанные  пальцы  болели: потерев  хорошенечко  ладони  одну  о  другую, я  ухватила  несколько поленьев и быстро  вернулась  в комнату. Она была  пуста,  только  быстро  исчезающие  вмятины  на  матрасах  показывали, что  несколько  мгновений  назад  там  кто-то сидел. Секунда-другая,  и  вмятины  исчезли.

Я  осела  в  углу,  поджала  колени  к  подбородку  и  застыла  в  такой  позе   почти  до рассвета. Мысли,  ах  какие  мысли  крутились  в моей  голове,  жаль, припомнить  их мне так и не  удалось. Картина  мира,  раньше  словно   наблюдаемая  через  мутное  зеркало,  прояснилась,  связи  и  зависимости  лежали  четко, как  на  ладони. Посмотрев  на  ситуацию  с разных  сторон,  я  приняла  решение  и, успокоившись,  заснула…

В  подвале стоял  серый рассвет.  Дышалось  тяжело, недобрая  тишина  притаилась  за  дверью.

Я  долго  лежала,  пытаясь  сообразить, что  же  произошло. Засыпала  я, сидя в  углу,  а проснулась,  лежа, укрытая одеялом, с  подушкой  под  головой. Мирза,  неужели  они  приходили ко мне  в мастерскую? Нет,  не может  такого  быть,  невозможно поверить! Другая  реальность  оказалась  совсем рядом,  стоило вытянуть  руку  и  погрузить  пальцы  в  еще  теплую  золу.

Через  час  я пришла к  однозначному выводу:  все  произошло во сне. Иначе  можно сойти  с ума! Но  решение,  какое  решение  я приняла  перед  тем, как  заснуть,  и какая картина  мира  открылась  в  ту минуту перед моими  глазами? В  памяти  осталось лишь  ощущение  ясности  и полноты,  разумности  мира,  насквозь пронизанного  гармонией,  однако  что  именно   изображала  картина,  я  не могла  вспомнить. Не  вспомнила и до  сих  пор, завеса   приоткрылась  лишь  на мгновение.

Все  было  на  той картине:  любовь и сострадание,  жалость  и  желание  помочь,   мудрость  и  горький  опыт  человеческой  души, прикоснувшейся  к  вечности. Космос  втекал  в мои  глаза,   проникая  прямо  в сердце,  по  сравнению  с  его величием  детские  игры  тщеславий,  мелкие  потехи  эго  показались  низменными забавами, и мне  стало  стыдно  за  свои  сомнения.

И  вот  тут  я  впервые  обиделась  на своих  родителей,  на  школьных  учителей,  на   мудрых  профессоров из Тартуского  универа:  сколько  бесполезных  и  лишних знаний    они  вложили,  вдолбили,   подсунули в  мою  голову,  а  вот  эти  основные  понятия  не  удосужились  разъяснить.

 Где  правда,  есть  ли  компас, кому верить,  стоит ли  надеяться? Голова  кружилась  от  вопросов,  за  последние  полгода  туман  только  усилился, жизненный  опыт  шел вразрез  с  книжными  установками,  а  посоветоваться было  совершенно  не с кем.

Я  прикоснулась  пальцем  к  оконному стеклу. Окно подвала   выходило  в узкую нишу  перед  фасадом, а,  точнее, яму,  обнесенную  сверху  чугунной  оградкой. Когда-то  яму  оштукатурили,  но  с тех  пор прошли   десятилетия,  если не века: серые  куски  штукатурки с черными  проплешинами  плесени висели  клочьями  на   рыжих  кирпичах,   на полу громоздился занесенный  ветром  мусор. Полусгнившие  листья,  камушки,  несколько  смятых  пачек  из-под  сигарет,  окурки. Между  ними  бодро  прыгал серый  воробышек,  выклевывая   из  грязи  только  ему видимые  зернышки  и крошки. 

« Если  воробей,  маленькое  дурное  насекомое, и тот  может  отличать  хорошее от  плохого,  –  подумала я, –  неужели  мне,  большой,  взрослой  Тане,  и не  удастся?»

Так  прошел  этот  день,  не  самый  плохой  из  дней  моей  жизни,  я  покинула  мастерскую  более  спокойной, чем  вошла  в  нее. Идти  по  сердцу,  так велел Мирза,  я  и  буду  идти  за  сердцем,  сама  решать,  полагаясь  только  на  свое понимание  добра  и  зла,  и  никакие Мастера,  подмастерья,  избранные  ученики  и приближенные  женщины  меня  больше  не собьют  с  дороги.

Услышав  мой  рассказ,  Вилия  пришла в восторг.

– Ну,  ты  даешь,   прямо, как  у Кастанеды! Мирза  тебе  повторил слова  дона  Хуана,  только  в  иной  форме.

Она  достала  здоровенный  том,  переплетенный  заботливыми  руками Андрэ  в  красивый  кожаный  переплет,  быстро  отыскала  нужную  страницу  и прочла:

– Все пути ведут  из  кустов  в кусты,  из  никуда  в  ничто.  Главное  –  пройти по  ним  с  радостью.

Вилия  продолжала листать книгу,  отыскивая   новые  совпадения.

– Ты  помнишь,  в  самом  начале   ученичества  дон Хуан  велел  Кастанеде  отыскать во  сне  свои  руки, и пока не  найдет,  не появляться. И  ты  нашла, когда топила   камин.

Я  взглянула  на свои  пальцы. Никаких следов  царапин  или  заноз,  аккуратные,  гладкие  ногти,  розовая кожа. Все явно  произошло во сне  и  только  во сне.

Игорь  отнесся  к  моему сидению  в  мастерской   критически. 

– Спать  меньше  надо,  –  передал  он  мне через  Вилию. – На черный  день  сохрани  себе  маленький  сон. Настоящая  жизнь  происходит наяву. Сколько  я  вас  ни призываю проснуться,  а вы  все глубже во  сны  забиваетесь, как  дворняги  в  конуру. Там тепло  и  уютно,  но  главные  события  все-таки  разворачиваются  за стенами  будки.

Но я  ему  не поверила,  мне  показалось,  будто Игорь просто  ревнует, видя, как я  ускользаю из-под  его влияния. Его  упреки уже не могли  сбить  меня  с  намеченной  дороги,  тем  более, что   указали  ее  учителя  самого Игоря.

– Напиши Мирзе,  –   подсказала Вилия.  – Опиши  все, как  произошло. Пусть  он  сам  ответит,  сон  или не сон.

 Так я и  поступила,  настрочив подробное  письмо,  отправила  его  заказным  и стала  ожидать. Ответ  пришел  через  две  недели. В  конверте  оказалась   открытка  с памятником  Кирову в  какой-то  среднеазиатской  столице.  Открытку украшал  лозунг «Правильной  дорогой  идете,  товарищи!»

На  оборотной  стороне  корявыми буквами  было выведено:

– Пием  здаравье Таня.  Динег  на водка  кончались. Ждем пришли. МирзАбай.

– Вот  здорово!  –  опять  восхитилась  неугомонная  Вилия. –  Мастера  пьют  за  твое  здоровье. Значит,  все правда. Иначе  бы  не  стали  пить.

– Или  неправда,  –  возразила  я, –  и  они пьют, чтобы  вылечить меня  от  помутнения  мозгов.

– С  мозгами у  тебя  все  в полном  порядке, –  не  согласилась Вилия.  – Даже  слишком  в  порядке.  С  душой  хуже. Как  тебя  ни  греют  и  ни  ласкают,  ты  все  равно  остаешься  холодной  гордячкой. Никому  не веришь! Странный   темперамент, совсем  не  подходящий   уроженке теплых  краев. Ты  больше  на  жемайтийцев смахиваешь. Или на чукчу. Вот,  на  чукчу.

Деньги  я  отправила,  тридцать  рублей, собирала  на  новые  летние  туфли,  но  решила, что  могу  обойтись  и  без  них. Ответ на перевод  не пришел,  ни спасибо,  ни  извините,  просто  ничего. Деньги, конечно,  небольшие …

Несколько  раз  звонил  Толик. Моего  телефона  у  него  не  было  по  причине   его  отсутствия,  поэтому  он  находил Вилию  и  долго  жаловался  на  мою  холодность,  забывчивость  и  даже  коварство. Вилия  вежливо  упрашивала  беднягу  не  волноваться  и  надеяться  на  лучшее,  он  успокаивался,  а через  некоторое  время  звонил  снова. Наконец, я  не  выдержала  и  позвонила  сама.  Предложить  Толику  мне  было абсолютно  нечего,  но  он,  по-видимому,  расценил  акт  жалости  и милосердия  несколько  иным  образом.

Разговаривали мы  долго,  около  часа, Толик  начал  с  пылких признаний,  я  не  отреагировала,  и  тогда  он,  наверное, чтобы  разжалобить,  начал  рассказывать  о своей  жизни. Жилось  ему,  действительно,  плохо.  Подаяний,  выпрашиваемых  на  кладбище,  не  хватало для поездок  в Каракалпакию,  и  поэтому  он  вторгся  на  чужую  территорию – стал  «следопытом». 

Порядок захоронений на кладбище  чрезвычайно  запутан,  то  ли  по  халатности,  то ли специально,  и за  помощь  в  установлении  могилы   берут плату. Промышляет  этим  отдельная  группка,  называемая  «следопытами»,  и  Толик  начал  отнимать  у  них заработок. Для  начала  его попробовали  избить,  но он,  продемонстрировав  нападающим  несколько  эффектных  приемов  каратэ,  разогнал  «следопытов» в  течение  одной  минуты. Бойцы  из  них  были  никудышные: постоянное  пьянство  и  курение  превратили  еще  не  старых  мужчин в   ходячие  развалины.  Пили  они  в  основном  лак  для  ногтей  и  препарированный  клей БФ-2,  а чадили немыслимую  дрянь  типа  «Беломора»  или «Дымка».

Спустя  два  дня  Толика  замели в  милицию  и  составили  протокол  за  попрошайничество  и  тунеядство.  Протоколом  дело  не  кончилось,   при  личном  досмотре   под  верхней  одеждой  Толика  обнаружилась  оранжевая  туника, которую  он  носил,   подражая  послушникам суфийского  ордена,  а  на  тунике  самодельные  значки  с фотографиями  Мирзы  и Абая.   Участковый,  явно  купленный   «следопытами»,  обрадовался,  что  дело  приобретает  серьезный  характер, и  тут  же  вызвал  уполномоченного  рангом  повыше. Ранг  рангом,  но  уполномоченный  оказался  изрядным  остолопом,  слова  «суфий»  и «Мастер»  он  слышал  впервые, во всяком случае,  заперев  Толика  в  камеру,  он  отправился посоветоваться  с еще  более вышестоящими  товарищами.

 Толик уселся в  позу  лотоса  и  обратился  за  помощью  к Мирзабаю, пытаясь  представить его  перед  собой  как  можно  более  явно.   При  этом  он  глубоко  погрузился в мир  воображения  и совершенно  не  заметил  прихода  уполномоченного  и вызова  врача. Очнулся он  только  от  укола  в  руку, после чего  спецмашина  отвезла его  в психушку. 

О  неделе,  проведенной  в  дурдоме,  Толик  предпочитал  не  говорить,  но,  судя  по междометиям,  досталось ему  изрядно. В  психушке  завели  на  него дело и велели  раз  в месяц являться  на   осмотр.

–Теперь  я  настоящий  псих,  –   грустно  заключил  Толик.  – Никто  меня  не  любит,  никто  не  жалеет.

– Ты  ведь  идешь  своим  путем,  –  утешала  я  его,  – знаешь  цену,  и  никто, кроме  тебя,  не  может  ее  заплатить.

Но  Толик  ждал  от меня  другого  утешения,  приглашал  приехать, говорил, что  соскучился, что  видит меня  во сне.

– Летом я  собираюсь  к Мирзе,  – повторяла я, –  там  и увидимся.

–  У Мирзы все  по-другому,  –  не соглашался  Толик,  –  ты  ведь  в любом  случае  полетишь через  Москву,  так  приезжай  на  недельку  раньше,  место, где  остановиться, есть, а?

 Бедный  мальчишка,  бедный глупый  мальчишка…

Незаметно  наступила  весна,  за  ней  осторожное  литовское  лето. Занятия  в  школе   кончились,  нудные  недели подведения  итогов  и прочей  бумажной  копотни  тоже  сошли  на  нет. Отпуск я   собиралась  провести  в  Одессе, предварительно   слетав  на  недельку-другую в  Нукус. За  несколько  дней  до  покупки  билета Вилия  сообщила: Мирза  вместе  с Абаем  переехали  в Ферганскую  долину,  в  какую-то  деревеньку  недалеко  от Оша.

– Долина,  так  долина,  Ош,  так  Ош,  какая  разница,  куда  ехать.

– Смелая ты!  –  восторгалась  Вилия,  –  ничего  не  боишься. Вот я без Андрэ никогда   бы  не  решилась  разъезжать  по  незнакомым местам. Ладно,  запиши   телефон  родителей Абая, как прилетишь  – звони  к  ним. Если  Абая  там  не  окажется,  скажут, где  его  отыскать. Ох, как  я  тебе  завидую!

– Чему  завидуешь?

– Смелости,   решительности.  Захотела  и   поехала.

–  А  тебе  кто  мешает?  Купи билет  и  лети.

– Э-э-э!  –  протянула  Вилия.  – Ты  одна,  одной   проще.  А мне  с  Андрэ  потом  разбираться.

– В чем разбираться?

– Как  это в чем? В том  самом! Тебе  какая  разница,  сказали  – ложись  с Абаем,  легла  с  Абаем,  ложись  с Толиком,  легла  с Толиком.  А  у меня  муж  рядом.

– Так  то ведь  духовная  работа!  – удивилась я.  – Мастер   тебя  лечит,  помогает.

– Лечить-то  лечит,  помогать  помогает,  но  Андрэ  смотрит в оба  глаза. Если заметит, что  не  так,  потом  не объяснишься.

– А что может быть  не  так?

– Ну, скажем,  покажется ему,  будто мне  это  нравится.  Он  хоть  и спокойный литовский  мужчина,  но  ревнив,  словно горный  грузин.

Слова  Вилии мне не понравились,  сквозь  них  проглядывало  двойственное отношение  к  игре, в  которую  мы  играли как будто бы  вместе и по  одним  правилам. Впрочем, меня  это  уже  не  расстраивало,  я  шла своим  путем, путем  сердца.

Билет  получился  замысловатый  и довольно  дорогой: Вильнюс-Москва-Ош-Москва-Одесса-Вильнюс.   Стоил  он  мою  месячную  зарплату,  но  с ним  в кармане   было спокойнее.

Толику  я  позвонила из Домодедово,  после  начала  регистрации. Телефон  не  отвечал,  я  долго  стояла  возле  аппарата,  прислушиваясь  к  настойчивому  ритму  гудков.

« Жаль,  все-таки  жаль. Но чего? Неужели  ты  хотела  его  увидеть? Да,  хотела. Но почему тогда  не  приехала  раньше  на  неделю? Не  знаю,  боялась. Кого, Толика? Нет, Мирзу. Ха,  неужели ты  еще помнишь  о  его  предупреждении,  ведь энергия  Мастера  давно  улеглась! Откуда  я  знаю? Он  просто  тебе  не интересен. Нет,  интересен. Тогда  в чем  же  дело? Опять не знаю,  давай  отложим  этот  разговор  до  осени. Вернусь  из Одессы,  буду  умнее».

В  самолете   я  спокойно  спала,  сценарий  предстоящего  был  примерно  ясен,  сердце  билось  ровно. Аэропорт  в Оше  оказался  братом-близнецом  нукусского,   и  публика  походила  на  каракалпакскую.  Ощупывающие  взгляды  мужчин меня уже  не  нервировали, людей  вокруг себя  я воспринимала, как  разговаривающую  декорацию.

Чемодан с  билетом,  документами  и  большей частью  денег, рассованных между  вещами, отправился  в  камеру  хранения,  при мне  остались  небольшая  сумка  с  минимальным  набором  предметов  и   тридцать рублей. Перед  телефонной  будкой  сердце  ускорило свой  бег,  стало  трудно  дышать,  пальцы, отыскивающие  монетку  в кошельке,  покрылись потом.

–А  кто  его  спрашивает?  –  ответил приятный  женский  голос  с  сильным  акцентом.

– Таня. Из Вильнюса.

– Погодите  минуту.

Абай   звучал  устало и  глухо.

– Ты  где?

– В  аэропорту.

– Садись на  седьмой  автобус,  выйдешь  на  улице  Айни, напротив  школы,  розовый  дом  возле  остановки,  12  квартира. Ни с кем  по  дороге  не  разговаривай и  нигде  не  задерживайся.

Просто  Султан-бобо  и Чинар-ваис! Атмосфера  секретности,  прикосновения  к  тайне  и  эзотерии служения    полилась  из  телефонной  трубки. Двумя фразами  Абай  привел  меня  в  трепет, сомнения  испарились,  я снова  была  готова  выполнить  любое  указание  Мастера.

– Еду,  –  ответила  я  и  повесила трубку.

Ош больше  походил на  разросшуюся  деревню, чем  на город. Улицы  образовывали   одноэтажные  домики, укрывшиеся  в  зелени  кустов;  высокие здания,  в  основном   блочные  пятиэтажки,  попадались  редко. Посреди  Оша возвышалась  гора,  вершину которой  украшали  громадные  буквы   какого-то  лозунга. Автобус  долго  колесил  по  улицам,  задевая ветки  разросшихся   деревьев, на  остановках   сквозь шум  мотора пробивалось журчание  мутной  воды, бегущей в  арыках, проложенных прямо  у обочины шоссе.

Дверь  открыла  женщина в  платье  из  цветастой  восточной  ткани  и с низко  повязанным  головным  платком. Она  так  была  похожа  на Абая, что  догадаться  о  том, что  передо мной  его мать,  не  составляло  никакого  труда.

– Я Таня, я  звонила недавно.

– Заходите.

Она  улыбнулась  всепобеждающей  абаевской  улыбкой и жестом  подтвердила  приглашение.

– Абай   во второй  комнате,  идите  к  нему.

Жилище  выглядело странно: вдоль стен  стояли  нормальные горка  с посудой, тумба  с   цветным телевизором,  платяной  шкаф.  Стол и  стулья  отсутствовали, вместо  них  посреди  комнаты  возлежал ковер  с  уже  расстеленным  достарханом: судя по  всему,  ели тут  прямо на   полу, как в  сакле  у Мирзы. Спали  тоже  на  полу,  ни в  одной  из комнат не  было  ни  кровати,  ни  дивана.

Абай  сидел,  прислонившись  спиной  к стене  и прикрыв  глаза. Выглядел  он  неважно:  бледный, мешки  под  глазами,  внезапно  углубившиеся  морщины. Он  слышал,  как я вошла,  звук  открываемой  двери  был  достаточно  сильным,  но веки не поднял,  только махнул  рукой  –  садись,  мол.

Я  осторожно  опустилась  возле  него  на  ковер  и шепнула:

– Привет!

– Здравствуй, –    ответил  он  и,  протянув  руку,  положил ее  на  мое плечо.

– Болит, понимаешь,  все внутри  болит.

– Почему, ты  простыл или   что  другое?

– Другое. Люди  думают,  будто  Мастер  этакая  железная  башня,  которой  все  нипочем,  любые  беды  и несчастья,  приносимые  учеником для  исправления  и  помощи, как  об стену  горох. Если  бы!

Я  осторожно погладила  его пальцы, лежащие  на  моем плече.

– Человек  тридцать  лет  живет,  как  слон в  посудной  лавке,  крушит все  на  своем пути,  рвет  связи,   сжигает  энергетику,  наносит  вред  другим  людям,    а  потом  приходит  ко мне  и просит:  помоги. А  кто  поможет  тем,  кому  ты  навредил? Я  кто, Аллах  всемогущий?    Не могу я исправить все, что  ты  напортил!

 А  он  просит:  помоги,  помоги. Приходится  переключать  на себя  его  связи,   жечь  их  одну  за  другой  своим  здоровьем, собственной  энергией.  Космос  в  такие  дела  не  вмешивается,  не  помогает  энергетически: хочешь   идти против  потока –  иди,  но сам.

Мы не  лекарства  прописываем,  мы меняем судьбу. Потом  обращается  этот  человек к  докторам, выписывает  ему врач  какую-то ерунду  типа аспирина,  и вдруг  раз – помогает. И счастлив  пациент, наука  всесильна! А  то, что  я  на себе  его  из  ямы вытащил, он  знать  не  знает  и  благодарности  не  испытывает. Он врачу благодарен  и  медицине  продвинутой. Кольца  вот,   видишь?

Он  протянул  мне  ладони. Изящные  пальцы Абая были  унизаны кольцами  разных  видов,  цветов и размеров.  Обручальные:  бочонком  и  плоские,  серебряные – богато  украшенные  сканью,   массивные золотые перстни с  инициалами  владельцев,  кокетливые женские колечки,  остро  сияющие   бриллиантами.

– Они  думают,  мне  их  деньги нужны,  отдают,  скрепя  сердце,  полагают  –  обогатили Абая. А  на мне  кожа горит  от  их  грязных мыслей, слов,   поступков. Вот, погляди.

Он  сдвинул  кольца  со  своих мест, переместив их  на  первую  фалангу;  некоторые   пошли  легко,   другие сопротивлялись, словно приклеенные. Под каждым кольцом остался след  –  белая полоска,  будто кожу  травили кислотой, выжигая  естественный цвет.  

Абай  умолк,  капельки  пота  проступили на  смуглом  лбу. Я сняла его  руку  со своего плеча  и нежно  поцеловала.

Эту  ночь  мы провели  вместе,  под  одним  одеялом, и то, что  произошло,  походило  скорее на  встречу  влюбленных  после  долгой  разлуки,  чем   на  раскрутку  ученика  Мастером. 

Абай проснулся  с  первыми  лучами солнца, и уже  по  первым  его  движениям  я   поняла – вчерашнее  было  только минутой  слабости. Передо мной  вновь сидел  лукавый Мастер  с  раздвоенным  языком: плакать,  жаловаться,  возражать  не имело  смысла,  причитающийся мне  кусочек  счастья  подошел  к  концу.

– Вот  адрес,  –  протянул  Абай  клочок  бумаги,  –  после  завтрака  отправляйся. Там  Мирза  и все  остальные.

– Кто  остальные?

– Увидишь,  –  улыбнулся  Абай.

Солнце  трепетало  над  горою,  листья шуршали  под  порывами  ветерка,  а я  рыдала, как последняя  дура, уже  не стесняясь  слез.

  Название  деревни  стерлось  из моей памяти, небольшой  населенный  пункт  посреди  Ферганской  долины,   автобус  шел  туда  около  часа, солидные  дехкане  в  халатах  бросали  на  меня  осторожные взгляды: видимо, люди  моего типа   редко  попадали в  эти  края.

Деревня  представляла собой  одну  улицу –  крепкие  дома  за  высокими  заборами,  жили  тут основательно, богато  жили. Я  долго  шла  вдоль  заборов, выискивая  нужный  номер  дома,  порядка в  нумерации  не было  никакого,  два,  три, четыре  строения  могли   идти  под  одной  и  той  же  цифрой. Как  видно, хозяева  потихоньку  расширяли  усадьбу, превращая  небольшой  первоначальный  домик  в  целый квартал. Наконец, тот дом, который  ищу.

Забор, как  у всех,  тяжелые  ворота,  окна  занавешены. Я  стояла перед  створками,  не  решаясь  постучать или  повернуть  ручку, как вдруг  они  распахнулись  сами  собой,  и навстречу вышла… Вилия.

–  Привет,  –  сказал  она,  прикасаясь  губами  к моей  щеке.  – Абай послал  тебя  встретить, а  ты  все  не  идешь. Мы  уже  беспокоиться  начали.

Первым  моим  движением  было  развернуться и больше  никогда  не  видеть этих  людей:  притворщиков и  лгунишек. Будь я  мужчиной,  наверное,  поступила бы  именно  так. Вообще,  в  критические  минуты  надо слушаться  первых  движений,   окажись я  тогда  решительнее, вся  жизнь пошла бы  по-другому.

Но в  голове  тут же  закрутились  иные мысли,  объяснения,  оправдания,  варианты: словом,  та  дребедень, которую мозг  услужливо  подсовывает  по  заказу  желания. А  уезжать  мне  не  хотелось,  несмотря  на  унизительность  ситуации; ведь там,  за  оградой,  был Мирза  и, скорее всего, Абай,  примчавшийся  на такси. Закончить  так  бесславно столь  чудесно  начавшееся  путешествие  мне   вовсе  не  улыбалось.

« Поиграю  еще»,  – произнесла  я  про  себя   наработанную  фразу,  отлично, впрочем, понимая, что  игра  давно  кончилась.

Вилия  взяла  меня  за  руку,   чуть  потянула.

– Пойдем, пойдем.

И я  не  стала  сопротивляться.

 Переступив  порог, мы  оказались  в  большом  дворе.  Забор  и встроенные в  него  ворота   соединяли  два  примыкающих  к  улице дома. Перед  домами тянулась небольшая  аллея,  а сразу  за  деревьями  начинались  хозяйственные  постройки:  сарайчики, навесы, беседки  с  натянутыми  веревками,  на  которых  сушились какие-то  листья.

Вилия  повела меня  в  дом слева  от ворот, навстречу по  аллее  танцующей  походкой  плыла  неимоверная красавица, я  таких  только  на  картинках  видела  или  в кино, но  ее  лицо  откуда-то  было мне  знакомо. Проходя мимо  нас,  красавица  улыбнулась,  хорошо  так улыбнулась,  тепло  и  ласково,  и  от  ее  улыбки  мне  стало спокойнее.

– Не  узнаешь? ­– шепнула Вилия.

– Нет.

– Это  же  Юнона,  жена  Гамната.

Теперь  я поняла, почему ее  лицо  показалось мне  знакомым. Конечно,  это  она.  А  где  же  муж-супермен?

– Гамнат  тоже  здесь,  –  добавила  Вилия.  – Только  в  город  уехал. Ну,  заходи.

Перед  входом мы сняли  обувь. Дом  выглядел  вполне  нормально – справная постройка,  с прохладными, чисто  выбеленными стенами. Мы  прошли по коридору  и оказались  в  большой  комнате. На  полу,  застеленном  ковром, сидел Мирзабай  и  рядом Игорь, Андрэ, Вирга, Видмантас, Юрате, Витас, Валентас, Герда  –  почти вся  вильнюсская  компания  и еще   какие-то незнакомые мне  люди, в  основном  молодые, но один  довольно  пожилой,  всего человек  двадцать. Я  обомлела –   почему  же мне  никто  не  сказал?  В  жизни  бы  не поехала  сюда в составе  такой  делегации! Но  сокрушаться и  жалеть  было  поздно,  да и Мирза  не  оставил мне  на  это  ни  одной минуты.

– Таня! Ко мне  ходи, садись  тут, – он  похлопал  рукой по  ковру рядом  с  собой. Незнакомая  блондинка   нехотя  отдвинулась,  и я  оказалась  возле Мастера. Мирза  взял мою  голову  обеими  руками  и поцеловал  в  лоб. От него исходило  тепло уверенной  силы,  но  я  прикрылась  и отчаянно  решила  не  поддаваться.

– Сумка  давай.

Я  протянула  сумку. Фигушки,  два  раза  на  одни  грабли  наступает  только  полный  идиот. Наученная  опытом  прошлой  поездки,  я взяла с собой лишь самые  завалящие  вещи.

Мирза  долго  рассматривал  содержимое  сумки,  забрал  все  деньги, снял  с моей  руки  часы,  еще  раз  пересмотрел старые кофточки,  потертые  брюки,  залез  в  пакет  с  бельем и, не  обнаружив  ничего  стоящего,  отложил  сумку в сторону.

– Штан  снимай,  стена  ложись.

Неужели  он собирается меня «качать»  на  глазах  у  всей публики, при свете  дня? Нет,  это невозможно! И,  кроме  того,  я  твердо  решила, что  кроме Абая  больше  не  стану  ни с кем.

– Я  не могу,  мне  сейчас  нельзя.

– Вчера  Абай  дал,  а сегодня  нельзя?

– Так получилось,  –  я  смущенно  пожала  плечами.

– Хорошо. Тогда  чай  пей.

Кто-то из  сидящих у  двери легко  поднялся и выскользнул  за  дверь,   через  минуту  в  круг  вошел Толик  с подносом  в  руках. Содержимое  подноса  оставалось неизменным:  конфетки,  лепешки,  халва,  но  лицо  Толика  было  вытянутым  и  грустным.

– Толя  секретный,  –  объявил Мирза,  наливая  чай в пиалу. – Таня  качал, драться  на  кладбище, деньги  собирать, правда  говорит  не хочет. А  где  правда, где правда?

Лица собравшихся  выражали  глубокое  внимание. Мирза  передал  мне пиалу  и сообщил.

– Нет правда. Никому  не  верь. Игорь  не верь, Абай  не верь, Мирза  не верь.  Таня  верь,  Таня  честный.

Это  звучало  подозрительно,  особенно  сразу  после  того, как я  провела  Мирзу. Неужели  он  заподозрил обман? И  откуда  ему знать  про меня  и Толика? Наверное, сам  рассказал,  дурачок,  теперь  чай  носит, расплачивается.

Когда чай  был  допит, Мирза  поднялся  и вышел  на  улицу, все  последовали  за  ним. Пройдя в  одну  из  беседок,  он  уселся  на  пол, достал  пачку «Космоса»  и  закурил. Народ расположился   вдоль  стен  беседки,  тоже  закурил. Тишина.

Спустя полчаса Мирза  уронил голову  на  грудь  и  заснул: все  тотчас  принялись  перешептываться друг с  другом. Я осыпала  сидящую  рядом со мной  Вилию  градом  вопросов, из  ее  ответов  вырисовалась  следующая  картина.

Усадьба  принадлежит  Хакиму, прежнему  учителю  Абая,  старому суфию. Его  дом  справа от  ворот, одну  из комнат  предоставили Абаю,  в остальных живет сын суфия  с семьей. Дом, в  котором  остановился Мирза,  занимает  дочь  суфия  со  своим  семейством, но сейчас они переселились  в  один из сарайчиков,  уступив  место  гостям. Главное  занятие  хамулы – выращивание  табака,  прямо  за  домами начинается плантация,  а  листья, которые  сушатся  на  веревке,  – табачные.

– Никогда  не  слышала  о ферганском  табаке?!  –   удивилась  я.

– Я  тоже  не  слышала,  –   согласилась Вилия.  – Абай  говорит, будто  этот  табак  не  для  курения,  из него  изготавливают  взрывчатку,  вроде динамита, весь  урожай  на корню  закупает  государство и платит хорошие  деньги.  Вся  деревня занимается   таким   промыслом, поэтому  тут  никого  не  трогают,  дают  спокойно  жить  по  своим  законам,  лишь  бы  табак  вовремя сдавали.

Работа  с учениками  идет  круглосуточно:  пары  разбили  и  обменяли  между собой,   женщины по  очереди  проводят  сутки  вместе с Абаем и выходят  из его  комнаты  полностью  обалдевшие, а мужчин Мирза  без  конца  дергает,  устраивает раскрутки  и  проверки. Тем, кто попал  в пару, приходится  несладко:   пара  не  должна  разлучаться  ни на секунду,  поэтому  ходить в туалет  приходится вместе, спать,  разумеется,  тоже, возникает  множество  неудобств  и  напряженки,   опираясь   на  них,  Мирза  устраивает  раскрутки. Спят  все  в  одной  комнате,  в  той,  где пили  чай, незнакомцы  – группка москвичей  из компании Санжара, хорошие  ребята,  но  у Мирзы  впервые,  головушки  у  них кругом  пошли.  Толика  держат  в  черном  теле,  он что-то там нарушил, и Мирза его  гоняет, как  сидорову козу.  Пожилой  –  профессор  из Саратова  ищет  снежного человека,   кто-то его  послал  сюда,  только  вчера  приехал.

– А Юнона? – спросила я, – Юнона тоже  попала  в пару?

– Нет, Гамнат и Юнона  на  особом положении. Живут  в отдельной комнате, их  пару  не  разбили. Гамнат  тут  вообще  национальный  герой,  по  улице  не  дают пройти, узнают, приглашают  в  гости,  просят  сфотографироваться вместе. Я  была  с  ним  позавчера  на  базаре  –  ни  один  продавец  денег  не  взял,  так  завалили  машину  продуктами, что с  трудом   уехали.  Вообще  для окружающих мы киногруппа, снимаем  фильм,  репетируем. Под  прикрытием  Гамната  все  идет, как по маслу.

– И  для  Хакима?

– Не  знаю. Я  его  только  издалека  видела. Старенький  такой  дедушка,  весь  в  белом.

– А  где Абай? Он  здесь?

– Да,  приехал  несколько минут  назад. Он в  город  уезжал,  к маме. Отдохнуть  от нас. Наша  любовь, говорит,  хуже  чумы.

– Почему  хуже?

– От чумы,  говорит, умирают только один  раз, а я,  говорит,  с каждым  из вас  умираю.

Мирза  поднял  голову,  обвел  взглядом  сидящих  и  остановился  на мне.

– Таня,  где  правда?

– Не  знаю. Думала,  ты  скажешь.

– А  что такое  жизнь, цель или средство?

Эти слова  он  произнес  без малейшего  акцента,  нормальным  голосом, глядя  прямо  в  глаза, У меня сразу  зашумело в  ушах,  неужели Мастер  приоткрылся?

– Не  знаю. Честное слово,  не  знаю.

Наверное, я произнесла неправильные  слова, Мирза  замотал  головой  и  моментально вернулся  к  прежнему  акценту.

– Гамнат  спроси. Гамнат  артист  бальшой,  кино снимался, Москва  ездит. Гамнат спроси.

– Я  бы  спросила,  да  где  он?

– Толя, позват  Гамнат.

Толик,  сидевший  у входа  тут  же подскочил  и  выскочил из беседки. Спустя  несколько минут  он вернулся.

– Гамнат  только что приехал,  сейчас  придет.

– Мирза,  –  аккуратно  подал  голос  профессор,  –  а  кроме  Гамната  больше  спросить  некого?

Мирза  не  ответил,  несколько  минут  сидел  молча, словно  не  расслышав  вопроса.

– Покажи писька, – вдруг  сказал  он,  обращаясь к профессору.  – У  тебя  большой  писька или  маленький. Таня покажи.

Лицо  профессора  пошло красными  пятнами. Он  закашлялся  и попытался  возразить.

– Я, собственно,  имел  в виду…

– Писька  вытаскивай,  –  оборвал его Мирза. – Не  хочешь писька  –  ходи  отсюда. Друзей  прячешься, секретный? Шпион? Ходи  отсюда.

Профессор  молча  расстегнул  штаны,  запустил  руку  в  ширинку  и,   зажав что-то в  кулаке,  продемонстрировал  Мирзе.

– Таня  плохо видел, – не согласился Мирза.  – Середина  становись,  штан спускай.

Профессор,  красный  как  знамя  на  первомайском параде, встал  посреди  беседки  и расстегнул  штаны. Они  упали  до колен,  обнажив  ситцевые в  горошек  трусы. На  дальнейшее  у  него  духу  не  хватило,  и  он так  и  замер  посреди  беседки.

– Вирга,  помогай,  – приказал  Мирза.

Вирга подползла  к  профессору  и  резким  движением  стянула  трусы. Смотреть там  было не  на что,  сморщенное  хозяйство  пожилого мужчины. Профессор  закрыл  лицо  руками,  но остался стоять.

– Виртуоз! – еле  слышно  простонал  Игорь. – Какая  работа,  великий  Перкунас, какая  работа!

– Одевайся,  – скомандовал Мирза  через  минуту.  Профессор  натянул  штаны  и  сел  на  свое  место.

Он уехал   этим  же вечером,  и я  до сих  пор  не понимаю, почему он согласился  на   такое унижение. Для  прочей компании  раскрутки давно  превратились  в  повседневную  работу,   рядовой фон  жизни,  новичку же подобное  обращение  должно  было  показаться  диким. Но  почему  он согласился, почему  не встал  и не  вышел  из  беседки?

Заскрипели  ступеньки,  и  через  порог  легко  переступил мужчина  среднего роста,   босиком,  в  белой  футболке  и светлых  парусиновых  штанах.   Не  узнать  его  было  невозможно,   только  в  жизни  он выглядел куда  открытее  и  симпатичней, чем в кино. Гамнат мне сразу  понравился, киношный  образ уплыл  куда-то вбок, словно  никогда  и  не существовал.

– Вот  он  я,  –  произнес  Гамнат, усаживаясь на  пол. Двигался  он  ловко  и мягко,  будто  каждое  движение доставляло  ему удовольствие.

– Таня  правда  ищет,  – сказал  Мирза.  – Знаешь,  где правда?

– Нет  правды  на  земле,  –  улыбаясь,  процитировал  Гамнат,  –  но правды  нет  и выше. 

– Так  нет  правда?  – переспросил Мирза.

– Я  не  встречал,  – пожал  плечами  Гамнат.  – Надо  Абая спросить.

– А я  говорю вам – есть правда. Меня слушай, я  знай. Я правда. 

Воцарилась  тишина. Спустя  минут  десять  Мирза  приказал Гамнату:

– Ты  с Таня  побудь,  она  бегать  любит,  милиция  приведет.  Говорить  надо,  качать  не  надо. Юнона  обижаться, зачем  обижать  красивый  женщин?

Снова  курили, Мирза медленно переводил взгляд с  одного из сидящих  на  другого, словно прощупывая, просвечивая внутренности. Он напоминал  большую  сову, даже  мигал похоже. Каждый, на  кого падал взгляд,  потом признавался,  будто чувствовал,  как внутри  кто-то прохаживается  на мягких  лапах.

Спустя  час  перешли в  комнату,  Толик  принес  остатки  лепешек,  вареную  картошку,  помидоры, халву,  конфеты. Перекусили,  Мирза  приказал  занавесить  окна  и  ложиться спать. У каждого  было  свое место,  я  осталась  в  замешательстве  стоять возле  двери.

– Сюда  ходи, – Мирза  показал на  ковер  рядом   с собой. – Ложись  тут.

– А  Гамнат?

– Спать   у меня,  говорить с Гамнат.

Откатили  от стен  свернутые  валиками  одеяла, расстелили,  улеглись. Снова  воцарилась тишина,  на сей  раз  напряженная. Словно  все чего-то  ждали. И  оно не  замедлило последовать.

– Вирга,  ко мне  ходи,  – приказал  Мирза. – Раздевайся.

Дальнейшее  напоминало сцену  из порнофильма, с  одним  лишь  исключением,  что  никто  из присутствующих  не воспринимал  происходящее   как  сексуальный  контакт.

 Мирза подмял  Виргу, развалив  пополам, будто  курицу  на  сковородке, его  голые  ягодицы  мощно  двигались  перед  моим  лицом. Вирга  дрожала  и ойкала,  не  останавливаясь,  словно  в  истерике. Ее  глаза,  на  откинутой  в сторону  голове смотрели  прямо   в меня,  не  замечая,  не  видя.   От толчков Мирзабаевых  бедер  Вирга  покачивалась, раскинутые груди  студенисто  вздрагивали.

 « Качать, – мелькнуло у  меня  в  голове. – Вот оно откуда   – качать». Потом я спросила  у Вирги, что  она  чувствовала,  лежа  у  всех  на виду под  Мирзой:

– Я  держала  поле,   – ответила  Вирга,  –  впускала  в себя Космос.  Меч Мастера  пронизывал меня  насквозь. Вечность огненным  цветком  раскрылась в моем  темени. Я  никогда  не  делала  такого  цветка. Это  был  один  полюс,  холодная  вечность  с  белыми  искрами  звезд. А  другой горячим  горлом жизни  трепетал  во мне  мечом Мастера. От минуса к  плюсу  протекал ток, и  я  содрогалась,  точно  на  электрическом  стуле. 

– Ты  видела меня  рядом?

– Нет,  я  вообще  никого  не  видела. Какие-то  иероглифы  вертелись  перед  глазами,  пирамиды,  человеческие  лица  на  звериных  туловищах. Мирза  уже  соединялся  со  мной: накануне  вечером,  ночью  и утром, но   такого  не  происходило. Потом  Мастер взорвался во мне,  будто  огнем  опалил, и я улетела  прямо  в Космос. Жаль только, что  ничего  не помню,   но было мне  там  хорошо, как  никогда  в  жизни.

Спустившись  с Вирги, Мирза   обтерся ее  трусиками,  взглянул  на перекошенное  лицо Видмантаса  и  приказал  блондинке:

– Видмантас  ложись. Видмантас  тяжелый. Помогай  Видмантас.

Блондинка  перебралась  к  Видмантасу, быстро сбросила  одежду  и  замерла. Вирга, продолжая  дрожать,  оставалась в  той  же  позе  с  поднятыми  вверх  ногами.

– Таня,  Вирга  вода  давай.

Я  выбежала из  комнаты:  в  прихожей  стояло ведро, покрытое  деревянной  крышкой, а  в  нем  вода из колодца. На  крышке  лежала большая  эмалированная кружка, по  краям  эмаль  отбилась,  и черная  изнанка   прочерками  проступала  сквозь  белую  облицовку.

Я  опустила  Виргины  ноги вниз, смочила  губы, потом  влила  в приоткрывшийся  рот  несколько  капель.

– Качай  женщина,  –  громко  приказал  Мирза  Видмантасу. – Как, я качай.

Спустя  минуту  сцена  повторилась,  но  выглядела,  словно  любительский спектакль после премьеры в Большом  театре. Видмантас   дернулся  несколько  раз  и  начал   сползать,   блондинка, явно  ожидавшая  большего, удерживала  его,  не  разжимая ноги, и  с  надеждой  смотрела  на Мирзабая.

– Ты  зачем  сюда  приехала? – вдруг закричал  на  нее Мирза.–  Ты проститутка! Убирайся! Вон  пошла.

Ничего  не понимающая  блондинка  отпустила  Видмантаса,  он  соскочил с  нее, как  ошпаренный,  и откатился в  сторону. Блондинка,   совершенно  не  стесняясь своей  наготы, откинула волосы  на  спину  и села. Фигура  у  нее  была  просто  потрясающая:  большая  грудь,  широкие  бедра,  узкая  талия. Правда,  молодость  осталась  далеко  за  плечами, но  держалась  она  как  женщина,  привыкшая  к  мужскому  вниманию  и  знающая  себе  цену. Почему  блондинка  оказалась в  нашей  компании, я  и так  и  не узнала: кажется,  ее прислал  кто-то  из ленинградских  знакомых  Игоря.

Мирза  натянул  брюки,  подошел  к  ней  и  ударил  по  щеке.

– Проститутка!  Вон ходи!

Вирга  застонала,  приходя  в себя, я  посадила ее, прислонив  спиной  к  стене,  прикрыла  одеялом и  дала  в  руки  кружку. Блондинка  за это  время  успела  одеться  и стояла  посреди  комнаты.

– Забирай вещи,– не успокаивался Мирза. – Вон!
Блондинка  отвернула  одеяло,  достала  из-под  него сумку и  выскочила из комнаты.

– Видмантас!  –  Мирза  показал  на  него  пальцем. – На  автобус  посади  и смотри, пока  уедет. Тогда  назад  ходи. Понял?

– Понял!  –   кивнул  Видмантас  и побежал вслед  за  блондинкой.

Вирга  оделась и смотрела  на  окружающих уже  нормальными  глазами.

– Мы  правда  ищем,  – сказал Мирза,  усаживаясь  рядом  со мной. – Наш  путь прямо  в Космос.  Качать  жену  надо. Муж  качать  надо. Мужчина  не  хватает, в Крым  поезжай. Кавказ  поезжай. Мирза  не  поезжай. Проститутка!

Он   откинулся  на спину  и протянул  руку  Вирге.

– Массаж  делай.

Спустя несколько  минут  Мирзабай заснул,  и  от его  спящего  тела  по  комнате  начала  разливаться  почти физически  ощущаемая дрема.

– Такому  не  учатся,  –  раздался  отчетливый  шепот Игоря,  –  с таким  рождаются. Давайте  спать,  ребята.

И,  действительно,  все  заснули; я  держалась  дольше  остальных,  рассматривая  счастливое  лицо Вирги,   нахмуренный  даже  во сне  лоб Игоря, по-детски  свернувшегося  калачиком Толика. Происходящее  было  выше  моего  понимания,  оставалось  только  плыть  по  течению  и  наблюдать.

 Обида  на Абая  не  стихала,  он опять обвел  меня вокруг пальца,  словно  маленькую  дурочку. Играть  с  ним  в  открытую, с  протянутым сердцем  было  невозможно:  из  любой  ситуации он выходил победителем. Поэтому  его  называют Мастером, а меня ученицей. Ну, да  ладно, я тоже  научусь,  я упрямая,  я  все высмотрю, все  выгляжу,  фиг  потом меня проведете…

Спали  недолго, минут  сорок, Мирза  проснулся  первым  и  шумно вышел из комнаты. За  ним  подались  остальные,  снова  сидели  в  беседке, курили.  Закатное солнце  щекотало  узорные  листья  винограда,  обвивавшего  стены  беседки,  где-то  далеко  звенел  колокольчик, синий  дымок сигарет  пробивался  сквозь  щели  в  крыше, растворяясь в вечереющем  небе.

– Таня,  – вдруг вспомнил  обо мне  Мирза. – Гамнат  ходи,  с Юнона говори.  Если Гамнат  качать  захочет, –  он  хитро  прищурился, –  Гамнат  не  давай. Скажи, Мирза  запрещать. Ходи,  ходи.

За  порогом  дома  я  наткнулась  на Видмантаса. Он сидел, прислонясь  к стене, его  лицо, обычно  спокойно-равнодушное,  искажала  гримаса  страдания.

– Проводил?  –  поинтересовалась я,  опасаясь, как  бы  Видмантас  не  заговорил  о Вирге.

– Не совсем,  –  ответил  Видмантас.

Оказалось,  что  прежде, чем  выполнить  приказ Мирзы,  он  рассказал  обо всем Абаю,  и  тот забрал  блондинку  к  себе  в комнату. Я  увидела  ее  только следующим  утром,  совершенно  ошалевшую,  со счастливыми  глазами.  Видмантас  вел  ее  к  автобусной остановке:  в конце  концов,  указание Мирзы он  выполнил.

Гамнат с Юноной  жили  в отдельном  флигеле, но прежде, чем  отправиться  туда,  я  пошла  искать  туалет. Им  оказалась   небольшая  будка  над  ямой, когда-то  вход занавешивал  кусок  ткани,  но  Мирза  велел ее убрать, и  теперь сидевший  на  корточках  оказывался   нос  к  носу с партнером,  ожидавшим  его  на  бревнышке  перед  будкой.  Расстояние от бревна  до  входа  в  будку  не  превышало метра,  так что  ноги   ожидающего  почти  упирались  в  лицо   справляющему  нужду.

На  бревнышке  сидел   один  из  москвичей, значит, внутри  кто-то был, я  отошла  за  куст винограда  и стала  ждать.

– Бумага  есть? –  вдруг спросил москвич,  обращаясь  к  сидящей в  будке.

– Есть,  но мало.

Я  узнала голос Юрате.

– Сейчас  листьев   нарву.

Он  подошел  к  ближайшему  кусту,  сорвал  с  него   несколько  листочков  и  передал внутрь.

– Спасибо.

Юрате  вылезла  наружу  и  принялась  поправлять  одежду,  видимо,  внутри  не  хватало места.  Москвич   жадно смотрел  на  ее  ноги, в  его  взгляде  можно было  прочитать  все, кроме  духовности.

– Слушай,  – сказал  он,  запуская  руку  между  ногами Юрате.  – Давай  здесь,  не могу  ждать  до  ночи.

– Нет, – игриво  вывернулась  Юрате,  – только  ночью  и  только   возле  Мирзы.

– Да  какая  разница, –  настаивал  москвич. – Что днем,  что  ночью,  процесс-то  один и  тот  же.

–Зря ты  так  думаешь, – возражала  Юрате. – Днем  это  будет  обыкновенная  случка,  а  ночью,  рядом  с Мастером,  духовный  поиск.

– Не  понимаю  разницы,  –  не  соглашался  москвич, пытаясь  ухватить Юрате  за  грудь.

– Мужу  пожалуюсь, – грозила  Юрате,  закрываясь  руками.

– Мужу  не  до  тебя,  ему  сейчас  новую  партнершу  подсунули. Ну, давай же, тебе  ведь понравилось  ночью, а  сейчас еще  лучше  будет.

– Какой  нетерпеливый! До  темноты  два часа  осталось,  не  расплавишься.

– Кто  его  знает,  с кем  ты  будешь, когда  темнота  наступит. Может,  тебя  к Абаю  пошлют,  может  к  кому  другому.  Подумай, возможно,  другого шанса не представится: или  сейчас,  или  уже  никогда  в  этой  жизни.

Я  вышла  из-за  куста и  пошла к  уборной. Москвич  опустил  руки  и  отодвинулся  в  сторону, Юрате как  ни  в  чем  не  бывало  поправляла  кофточку  и  юбку.

– Ты  все  еще  одна? –  спросила. – Не нашли  тебе пару?

– Космос – моя  пара,  – сказала  я,   втискиваясь в  будку. – И я  хочу  остаться  с  ним  наедине,  когда  присяду  на  корточки.

– Ух! –  фыркнул  москвич, – какие  нежности. Деликатного  воспитания дамочка!
– Пойдем!  – Юрате потянула  его за  рукав. – Это  наша  Таня,  ты  с  ней  поосторожнее.

– А что? – продолжал  улыбаться  москвич, – заколдует?

– Заколдует,  не  заколдует,  а  неприятности  наживешь. Сам  Игорь  ее  боится. Пошли.

Они  ушли, а я  от  неожиданности  замерла  над  зловонной  ямой. Значит,  Игорь меня  боится. Вот  так штука,  вот так  новости! Хорошо  это  или  плохо, правда или  очередная  раскрутка? Но забавно,  забавнее  некуда!

Дверь  в  комнату  Гамната  и Юноны  была  прикрыта,  возможно,  они  еще  не проснулись  после дневного  сна. Я  осторожно постучала.

–Заходи,  Таня, –  донесся из-за дверей  голос  Гамната.

Жилище   артистов как две  капли воды  походило  на комнату,  в  которой  мы  спали: голые стены, ковер, скатанные  валиком  одеяла,  две  дорожные сумки и  больше ничего. Посреди   белел развернутый  достархан.

– Садись,  – Гамнат указал  на  место возле  достархана.  – Чай  будешь?

– Буду.

Юнона   налила в чистую  пиалу  крепкого  зеленого чая,  приподняла салфетку,  под  ней  оказалась тарелка  с  голландским  сыром,  хлеб, нарезанный ломтями,  немного масла в  запотевшей стеклянной масленке, брынза  на  блюдечке, печенье.

– Угощайся.

Вблизи  она  не  казалась столь ослепительно красивой,  лицо было осыпано  веснушками,  лоб и верхняя  губа  блестели от пота: как видно, она  только что  допила свой чай. Но  хорошее  у  нее  было  лицо,  открытое  и  благожелательное, и Гамнат  сидел   спокойно,  располагая к  разговору. Я  положила  ломтик  сыра на  хлеб,  откусила, запила  чаем.

– Тебя Мирза  разговаривать  прислал,  –  спросил  Гамнат. – Вопросы,  наверное, есть, сомнения?

– Хватает.

– У всех хватает. Тот, кто  идет,  у того всегда  есть вопросы.

Тут я  не  удержалась  и спросила:

– Гамнат, а почему вы снимаетесь  в таких  плохих   фильмах?

– О, какой  хороший   вопрос! – Гамнат  улыбнулся. Даже  тени смущения  не  пробежало  по  его  лицу: этот человек  умел  принимать  удары,  не  закрывая  глаз.

– Во-первых, Танюша,  давай  договоримся:  мы все  – ученики  Мирзы  и Абая,  говорим  друг другу «ты». Договорились?

– Договорились.

– А во-вторых,  кино,  это  очень  сложная, а местами   и  грязная  система  отношений,  уловок,  взаимных  обязательств, личных  предпочтений и просто  удачи. Не всегда все  получается  так, как  ты  хочешь. Если  выбор стоит между тем, чтобы  смириться  с  порядком  вещей,  и  тем, чтобы  впасть  в  душевное  смятение,  – выбери  первое.

– Еще  чаю?  – спросила  Юнона, заметив, что  моя  пиала опустела.

Хорошо  мне стало  сидеть,  разговаривать не  спеша;  симпатия  теплым  лисенком  грела   живот. Гамнат  начал  рассказывать  о себе,  про  кино,  о том, как  встретил Юнону   и увез  ее в ЗАГС  прямо  с  киносъемок  на  старенькой  машине,  о каратэ –  духовном  пути  силы. Тут  я  прервала  его повествование.

– Мне всегда казалось, будто  каратэ не  более, чем  мордобой. Во  всяком  случае, тот единственный  фильм, который  мне  довелось  посмотреть, ни  о чем  другом  не  свидетельствовал.

– А,  это  ты  о «Бродягах»,  –  с ходу  подхватил  перчатку Гамнат. – Там,  действительно,  один мордобой. Но  это  не есть  каратэ. Давай, я  тебе  кое-чего  покажу.

 Он легко  подскочил,  сбросил  футболку  и сделал  несколько  разминочных  движений. Тело  у  него  было  без  выпуклых,  рельефных  мышц,  а  гладкое, точно вылитое из  металла, вернее  из плотной  резины. Палец, если ткнуть  в  такую,  углубляется   на  несколько  миллиметров и   замирает, будто  упершись в  камень. 

Юнона  достала из  сумки спичечный  коробок  и поставила  на  подоконник.  Гамнат  подпрыгнул  и нанес  удар, рука  остановилась  на  порядочном  расстоянии  от  коробка,  но  он  отлетел  назад и, ударившись  о стекло,  развалился  на  две части.

– Ого,  –   заметила Юнона,  – на  этот  раз  ты у Мирзы  основательно  зарядился.

– Ты  воздухом толкаешь, –  не согласилась  я. – Создаешь  направленную  струю,  она и  отбрасывает  коробок.

– Попробуй,  – предложил  Гамнат. – Помахай.

Юнона  достала  новый  коробок, я размахнулась  и  повторила   движение  Гамната. Коробок  не  шелохнулся.  Я  снова  размахнулась, и  на сей  раз  остановила  руку  почти вплотную  к коробку. Тот  же  эффект.

– Смотри, –  Гамнат  отодвинул меня в сторону и повторил прыжок. Коробок  снова  отлетел  к  стеклу,  но  остался  цел.

– Настоящий  удар  наносится  не  рукой,  а  энергией,  летящей впереди  руки, –  произнес  Гамнат, усаживаясь  на  ковер. – На  определенном  уровне  продвижения   боец превращается  в  философа,  энергия  Космоса меняет  прежде всего,   внутреннюю сущность каратиста,  и  тогда, выходя  на  бой,  он  думает  уже  не  о  физическом   уничижении  противника,  а  о  его  моральном  преображении.

– Каратэ  как  философия  мордобоя,  –  иронически  хмыкнула  я.

– Тот, чья  цель  мордобой,  далеко  не  продвигается,  – ответил  Гамнат. – К  сожалению,  по-настоящему продвинутых  людей  в  каратэ почти  нет.  Оттого я и ушел к Мирзе  и Абаю.

– Скажи, – спросила  я,  резко меняя  тему, –  почему Мирза и Абай «качают»  своих  учениц? Неужели  нельзя  по-другому?

– Знаешь, о чем  я попросил  Абая  в  нашу первую  встречу?  –  ответил Гамнат. – Я  попросил  его  избавить меня  от  подчиненности  сексу,  от  привычного  для любого мужчины  оценивающего  хотения  любой  женщины.  И  знаешь, что  он  мне  ответил?

Я  промолчала. Зачем  отвечать  на риторические  вопросы?

 – Эротический  крючок    самый  крепкий. Соскочить  с  него  непросто.  В  паре Мастер- ученик  Мастер   играет роль зеркала,  возвращая  ученику  его  отношение  к миру.  Только  мир  учит  долго и больно,  и  не  всякий способен  понять  урок. Мастер  сжимает учебу  и  преподносит  в  доступной  ученику  форме. Смотрись  в  Мастера  и  меняй себя.

– Так  что,  получается –  все ученицы  хотят  Мирзу  и Абая?

– Конечно!  Неужели  ты  думаешь,  будто  Мастерам нужен  секс? И,  если  нужен,  то в  таких  неимоверных  количествах? 

Я  чуть  не  задохнулась, выражаясь  возвышенным  языком  литературы,  –  в  зобу  дыханье сперло. Значит,  я  сама к Абаю  прицепилась,  сама  хотела  «сорить»  у Мирзы, Толик  сам  захотел  ложиться под Йллу, вообще, вообще, вообще   все  дело  наших собственных  рук  и мыслей.  Сами  детки  виноваты! Здорово  придумано,  ничего  не  скажешь!

– Согласен, трудно   сразу  переварить, –   сказал Гамнат,  –  ты  поживи, подумай,  посмотри  на Мастеров.  Понимание придет  следом. Только  не  делай поспешных выводов,  дай  воде  отстояться. И  еще  одно  запомни: все,  что  делаешь,  делай  добровольно. Наше  ученичество –  это свобода  в подчинении и подчинение  при  полной  свободе. Когда  ты  с  радостью  подчиняешь  собственную  силу   воле Мастера,  барака осеняет   твою  голову.

– Что  такое  барака?

– Благословение,  благодать. Начало  просветления.

В  дверь  постучали, и на пороге  возник  Толик.

– Таня,  пора  спать. Мирза  зовет.

– Спокойной  ночи, – Юнона   ласково  прикоснулась  к  моей  руке.

–  И вам. Спокойной  ночи.

 Не  успела  затвориться  дверь, как  Толик обнял  меня  в  сумраке  коридорчика,  обхватил, прижался   всем  телом  и  зашептал, обжигая  ухо своим  воспаленным  дыханием.

– Танечка, Танюша, я  люблю  тебя,  приходи  ночью в  беседку,  я так  соскучился,  сил  нет  смотреть  на тебя  и виду  не  подавать,  приходи,  очень  тебя  прошу.

Вот  же  глупый мальчишка! Я  не стала  вырываться  из  его  рук,  а  прошептала  в  ответ:

– Нет,  нет, Толик,  я  люблю Абая. Забудь,  один  раз  было,  и все. Больше  не  будет. Забудь.

– Его  все  любят,  –  продолжая  сжимать меня  в  объятиях,  шептал Толик.  –  Ему  наплевать  на  тебя, у  него  каждую  ночь  другая, а  я  тебя  люблю, только  тебя  и всегда  буду  любить, понимаешь, всегда,  только  тебя, тебя  одну!

– А  если Мирза  узнает, не  боишься? Кстати,  откуда  он  узнал?

– Да я сам  ему  рассказал.  Он спросил: – Таню  по  дорога  качал? – я  и признался. 

– На  этот  раз  он  пошлет  тебя  туалет  чистить, –  я попыталась  высвободиться,  но Толик  не  отпускал,  все  сильнее  прижимая меня  к стене.  Его  бедра  начали  ритмически  двигаться, а дыхание  участилось:  он  терся  об меня, словно  медведь  о дерево,  судя по всему,  собираясь  довести  дело  до конца,  но тут  за  дверью  зашуршало,  раздался голос  Гамната,  и  Толик резко   отскочил  в сторону. Я  сорвалась  с  места и    спустя несколько секунд  вошла в   общую  комнату.

В  комнате стоял  характерный  запах секса, Юрате, прикрываясь  одеялом,   лежала  возле  Мирзы. Халат на  Мастере  был  запахнут, но, судя  по  лицам учеников  и  глупой  улыбке Юрате,  надел  он его  за  несколько  секунд  до моего  появления.

–Таня,  ест  правда? –  спросил  Мирза,  указывая пальцем  на место  рядом с  собой.  – Гамнат  ученый, Гамнат  артист  большой. Нашел правда?

Я  отрицательно  покачала  головой.

– Завтра Абая спроси, –  сказал Мирза, протягивая мне  руку,  – теперь массаж  делай. Толик,  свет гаси. Всем  спать.

Я  долго  лежала,  разминая пальцы  Мастера. В  комнате  стояла  густая  темнота, наступившую  тишину  заполняло пыхтенье:  новоявленные  пары, подогретые увиденным,  осуществляли  более  близкое  знакомство.

Заснуть  не  удавалось; Гамнат  и  Юнона живут  в  отдельной  комнате потому, что справились с  желаниями? А  Игорь остался  здесь,  значит –  он  не справился? Видимо  так,  иначе Юрате  не  лежала бы  рядом с Мирзой. А кто  сейчас  с Игорем? Впрочем,  какая мне разница, пусть  Юрате  об  этом  думает,  сам  факт  его  присутствия  в  нашей комнате переводит  Игоря из разряда Мастеров  в  ученики. Но я ведь и  раньше так  думала,  я и  раньше  относилась к  нему.…  Нет,  относилась,  иначе  бы  не  позволила  делать с собой  то, что  позволила. Позади, теперь-то  все позади,  картина  просветляется,  эмоции выпадают  в  осадок, да  здравствует  солнце,  да  здравствует разум!

Эта  блондинка   с Абаем!  Душила  бы,  душила бы всех  блондинок,  одну  за  другой! Интересно, чем  они  сейчас заняты? Как  чем, ты  не понимаешь? Встать,  прокрасться  в его  комнату,   закатить  Абаю звонкую  оплеуху,  одну,  другую, третью! А  потом  ей, и  вцепиться  в  волосы,  исцарапать  в  кровь  лицо,  разорвать  губы!
  Ух,  понесло,  ты  сошла  с ума,  ты  определенно  поехала! Немедленно  спать,  отодвинуть  в  сторону  эмоции  и мысли и спать. Спать, кому  говорю. Прекрати  плакать. Спать…

Ночь  прошла  неспокойно:  несколько  раз  меня  будил  шепот  Мирзабая: – Сори,  сори!

Испуганно  сжимаясь  в  клубок, я  укрывала  голову  одеялом,   но спустя  несколько  секунд,  разобрав  приглушенное   чмоканье, с  облегчением  понимала:  обращались   не  ко  мне.

Утром  после  умывания,  изматывающей очереди  в  будку и  напряженного переглядывания супругов,  распределенных  по  разным  парам,  все  собрались  в  большой комнате –  завтракать. Гамнат  и Юнона  не  появлялись,  их  особое  положение    проявлялось  и  в  этом,  зато  рядом с Мирзой  оказался  Абай. Я  заглянула  ему в  глаза,  он  приветливо  улыбнулся,  поздоровался  и  тут  же  перевел  взгляд  на  Юрате. Каков  негодяй! Я  уже собралась   швырнуть  ему в  лицо  тарелку  с  жалким  завтраком,  но  в  последнюю  секунду  сдержалась. Билет  куплен, и кино  нужно  досмотреть   до самого  конца,  до  надписи   «конец фильма».

После  еды Мирза  указал пальцем  на Вилию, Андрэ, Витаса  и  коротко  распорядился.

– Домой.

– Как,  уже  все? – удивилась Вилия.

– Четыре  дня  пожили, – ответил Абай, –  и хватит. Тут  не  курорт. Поезжайте  домой, чемодан  разбирать.

Вилия, снаряжая  меня  в  первую  поездку, часто повторяла: встреча с Мастером,  как  чемодан. Привозишь его  домой  и долго  распаковываешь,  раскладывая  каждую  вещь на место.

 Вот  оно  и вернулось к  ней,  любимое  изречение. Отъезжающие собрали  сумки,  подошли к Мирзе  и Абаю,  под  высокую руку прощаться,  затем  обошли  вокруг комнаты,  целуясь  с каждым, сидящим  на  полу. Прижимаясь  к моей  щеке,   Вилия  шепнула:

– До  скорой  встречи!
То  ли  она  намекала, что и меня  быстро  спровадят,  то ли  действительно  желала  встретиться  и поговорить  в  домашней  обстановке  –  так  и  осталось  загадкой.

Посидели,  помолчали. Абай получил  новую  девушку, вильнюсскую  Герду  и  удалился с  ней  на  свою половину. Сволочь! Мирза  достал  из-под  одеяла  две  бутылки водки,  схватил,  не глядя,  чью-то  сумку  у  стены,  вытряхнул  содержимое  и   вложил  бутылки. Потом  добавил  к  ним  пиалушку, встал  и  буркнул:

– Купаться  пошли.

 Мы  вышли  из ворот  и  двинулись  по улице. Мирза  шел  первым,  за  ним,   ступая след  в  след, остальные.  Шли  быстро, в  направлении  противоположном   остановке  автобуса, жара стояла  на  земле,  пот  проворно  пробивал кожу и  горячими струйками струился    вдоль  позвоночника. Куда купаться,  где, и купаться  ли,  кто  знает, какую процедуру  имеет в виду  Мастер  ордена Менкалинанан?

Улица  закончилась,   дальше   простирались поля,  засеянные  табаком. Некоторое  время  мы  шли  по  обочине  шоссе,  а  затем Мирза  резко  свернул  в сторону  и  по  узкой  тропинке  двинулся прямо  через  поле. Тропинка привела  к  небольшой  купе  деревьев,  Мирза  выбрал  место  в   тени  и уселся  так, чтобы  табачные  кусты  заслоняли нас   от  проезжающих  по шоссе машин.

Невидимые  птички  пересвистывались в  кроне,  шелестели  листья, ветерок   освежал  раскрасневшиеся  лица. Мирза  достал  бутылку,  ловко  сорвал  крышку,   налил  полную  пиалу  и выпил. Налил  вторую  и передал  по  кругу.  Водка  была теплой,  горькой  и  острой, закончив  бутылку,  Мирза  откупорил  следующую и  вновь  пустил  пиалу  по кругу.  Жара,   чересчур  легкий  завтрак  и  теплая  водка  быстро  сделали  свое  дело, я  захмелела, наверное,  так  же, как    остальные.

Мирза  взял  бутылки,  разбил  их  о  ствол дерева  и  поднялся.

  – Пошли!

Мы  снова  выстроились  в  шеренгу  и  двинулись  дальше. Меня  слегка  шатало,   ноги  цеплялись  одна  за  другую.  Тропинка   закончилась, и мы оказались  на  краю  небольшой  ложбины, видимо,   русла  реки. Сейчас  от  нее  остался   ручеек, и  кто-то  устроил  запруду,  набросав   веток,  обломки  стволов,  какие-то  сучья,   тряпки. Перед  импровизированной  плотиною  образовался  небольшой  пруд,  к  нему  решительно  направился  Мирза. Подойдя к  воде,  он  сбросил  с  себя  одежду  и с  шумом  рухнул.

Пруд  оказался  мелким, по  пояс, вода  желтой  и мутной,  но  даже  такое  купание  сулило  прохладу.  На   берег  полетела  одежда: джинсы  вперемешку  с  юбками.  Наготы  уже  не  стеснялись,   утренние  посиделки  перед  будкой  отбили   скромность,  точно   теннисный  шарик ракеткой, далеко  за  черту привычных  понятий.

Я  тоже   начала  было разоблачаться,  как  вдруг  вспомнила  о  придуманных  «месячных».  Увы!  Залезть в  пруд  означало  разрушить  легенду  и  тогда… Не-е-ет, я  лучше пережду.

Впрочем,  пруд  уже  заполнился  до предела,  опьяневшие  от  теплой  водки,  горячей  воды  и  палящего  солнца,   «друзья»  начали  шалить, словно  сорвавшиеся  с уроков  пятиклассники.

Мирза  выбрался из воды  и во всеоружии  наготы  подошел  ко мне, уселся  рядышком. 

– Кровь много  идет?  –  спросил  он  заботливо.

Я  кивнула.

– Пройдет. Один  день,  еще  один и пройдет.  Гамнат качать  тебя  хотел, – Мирза  хитро  прищурился,  – а я  не  разрешай. Юнона  обидится. Хороший  женщин  Юнона?

– Очень  хорошая.

– Хочешь  Юнона  качать?

– Нет. Я  женщин  не  качаю. Я  и с  мужчинами  не  очень. Я  вообще  не  по этой  части. Только  у вас распустилась.

– Кровь кончай,  найдем  тебе  подходящий  пара. Свадьба  сделаем.  Хочешь за  Толик?  Замуж  хочешь?

– Не  хочу.

– Почему  не  хочешь? Хороший  Толик.

– Я  за Абая  хочу. Выдай  меня  замуж  за  Абая.

– Абай  нельзя. Абай  секретный.

– Почему  нельзя? Почему,  за  кого  хочу,  нельзя, а  за  кого  не  хочу,  можно?!

– Опять  правда  искать?  Нет правда, Танюша. В  мире  нет  правда. У  меня есть. Меня  слушай.

– Я  и слушаю.  Я  и прошу  – выдай  меня  замуж  за Абая.

– Нет,  – Мирза  отрицательно  покачал   указательным  пальцем.  – Он  больной.

– Абай  больной?

– Больной. Голова у  него  больной. Нельзя  тебе  с  ним.

«Друзья»  вылезли  из  пруда  и  обступили  нас.  Прямо  напротив  моего  лица  закачались мечи  вперемежку с  треугольными  щитами. Я  поспешно  поднялась.

– Быстро  одеваться,  – приказал  Мирза.  – На автобус  поедем. На  святой  место  поедем. Если  хорошо молится  на  святой место  –  бараку получать можно.

Всю  обратную дорогу  я  размышляла,  почему Мирза  принял  на веру  мое вранье. В  тесноте   нашего  общежития,  полной  открытости туалетных  дел, умывания, спанья вповалку, даже  обыкновенный человек  легко мог  вычислить  обман. А  Мирза, Мастер, перебирающий   нити,  ведущие  от  души  ученика  в Космос,  как  он  не  заметил  отсутствия  «месячных»?  Не мог не  заметить! Значит, принял  игру, согласился, понял! Понял или,  опережая  на  шаг,  подготовил  ответ?

Размышления  мои  закончились  ничем,  но скоро, очень скоро  картина прояснилась,  и я  в  полной  мере  смогла  оценить отклик  Мастера.  Суровый отклик.

Действительно,  возле  дома  нас  поджидал  автобус. Водитель  и его  помощник  разговаривали  с Гамнатом,  их  лица выражали   глубочайшее  почтение.  Все  шумно  расселись:  Мирза  впереди,  рядом  с Гамнатом,  за  ними  Абай  с  Юноной. Гамнат   поднялся  со  своего места,  стал  в  проходе.

–Товарищи, – громко  сказал  он. – Сегодня  мы  выезжаем  на  место  съемок. Прошу  быть  внимательными. Каждый  выполняет свою  функцию,  вечером  после  окончания  поездки  соберемся  на  производственное совещание.

Эту  лапшу  он  гнал для  водителя  и  его  помощника,  ну,  заодно и  нам  напоминал,  чтоб  не  забыли. Автобус  выскочил из  деревни  и  долго  катил  среди полей,  усаженных  табаком,  мимо живописных  рощ,   домиков  на  фоне  отрогов  Тянь-Шаня,  окутанных  вуалью перистых  облаков.

Вдали  на  одном  из  холмов  показалась  мечеть,  автобус свернул  с  шоссе  и  начал  пробираться вдоль   проселка. Перед   холмом он  на  несколько  секунд  притормозил:  дорога  круто  уходила  вверх,  и водитель  примеривался,  как  преодолеть  подъем.    Тут меня дернуло.

– Останови  автобус,  –  попросила   я  Мирзу. – Дай  мне  подняться  пешком.

– Зачем?–   удивился Мирза.  – Сиди  автобус,  езжай  спокойно.

 – Нет, хочу ногами, сама хочу.

 Мирза что-то  сказал   водителю  по-узбекски,  автобус  остановился, и   я выскочила  наружу.

Подъем  оказался крутым  и нескончаемым, настоящий   туристский «тягунчик»,  в  конце которого  падаешь, вытянув  язык. Солнце палило  нестерпимо,  хотелось  пить, кузнечики  звенели  в  сухой  траве, желтое  здание  мечети  с  небольшим минаретом постепенно  приближалось. Не  знаю  почему,  но я  была уверена,  что  на  вершине  холма  меня  поджидает  откровение,  только его  нужно заслужить  болью  в ногах и потом.

– Паломница  явилась, –  насмешливо  сказал Абай.  Все  сидели  под стеной, в короткой, словно  мини-юбка, тени  до колен.

–Таня  особенный,  –  поцокал  языком  Мирза. – Таня  удивительный  и  настоящий. Нет  другой, как  Таня.

От  его  слов  мне стало  холодно. В чем  я  ошиблась? Ошиблась  ли?

– Садись,  –  приказал  Мирза. – Как  все будь. Садись  под стена.

Абай  отпер  двери,  и  мы   вошли внутрь. Это  была старая,  давно  закрытая властями  суфийская  мечеть,  совершенно  пустое  здание  с  растрескавшимися стенами. Абай  рассказывал  ее  историю,  называл  имена,  но  подробности ускользали  от моего  внимания,  я  ждала откровения, а  оно  не приходило.

Мы  вышли  из мечети и  разбрелись вокруг здания. Ферганская  долина лежала  перед нами:  зеленые кущи   садов,  квадратики  коричневых полей,  дрожащий  воздух, черные  черточки  орлов, парящих  в  мареве жаркого  неба.  Я завернула  за угол  мечети  и  пошла  по  тропинке прямо  возле стены. Шла  медленно,  продираясь  сквозь  заросли  засохшего кустарника;  судя  по  всему,  по  тропинке давно  никто не  ходил. Горько  пахло  полынью, юркие ящерицы, нервно  подрагивая  хвостами,  разбегались  по щелям между  камнями. Перед  небольшой треугольной  площадкой  в стене  оказалась  ниша  наподобие встроенной  арки, а в  ней  немного  тени. Я  улеглась  на  горячую  землю,  закрыла  глаза  и попыталась  уснуть  в  надежде, что  откровение посетит  меня  во  сне.

– Не  спи,  –  раздался  голос  над  ухом. – На черный  день  сохрани  себе  маленький  сон. А сейчас  – не  спи!

Передо  мной  стоял Гамнат.

– Пошли  скорее,  увидишь  молитву  Мастеров.

Мы быстро  проскочили   тропинку  и вошли  в мечеть. Там  было  сумрачно  и пусто,   желтые квадраты света, лежавшие  на  полу  от  двух  окон,  не заполняли  объем. «Друзья»,  утомленные водкой, купанием,  поездкой,  разбрелись,  в  мечети  остались  только Мирза  и Абай. В  углу  кто-то сидел  на полу, сжавшись  в  комочек. Присмотревшись, я  узнала  Юнону. Гамнат  подошел  к Мастерам,  а  я   присела  рядом  с Юноной. Она  сидела  молча, напряженно  уставясь в спины мужчин, ее  глаза  в  сумраке мечети влажно блестели.

Последовав  ее  примеру, я  тоже  принялась  рассматривать молящихся и вдруг  поняла,  что  больше  не   смотрю  на  Абая, как  на  Мастера. Я  видела  в  нем    обманувшего  меня  мужчину,  обожаемого негодяя,  я  готова  была  бить  его  по  щекам  или  целовать    ноги,  а, может,  и  то,  и  другое  одновременно. Его  склонявшаяся в намазе  спина вызывала  во мне  бурю противоречивых  чувств, он  был моим  возлюбленным, любимым,  любовником,   но никак  не Мастером.

Мирза,  несмотря  на  то, что   спала  я  с  ним куда  больше, чем с Абаем,  страшил  меня  по-прежнему, его  коренастая  фигура внушала  опасения, тревогу  и  даже страх.

Страх  усиливался,   переливаясь  в   нутряную,  глубинную  тоску,  тоска  перешла  в  отчаянье,  мои  внутренности  мелко  дрожали, вибрация  начиналась  чуть  ниже  живота  и, сотрясая тело,  упиралась  в  подбородок. Жить  было немыслимо,  невозможно  и  незачем,  если  бы  я могла в  ту минуту  прыгнуть  под поезд  или повеситься,  то  сделала бы  это,  не задумываясь,  не колеблясь,  лишь бы  остановить  тоску  и  нудь.

 В  своей прошлой,  додуховной  жизни  я  размышляла  о  самоубийцах  и  не могла  понять, как  по своей  воле можно  оставить наш    сияющий мир и погрузиться в  черную  пучину  небытия. Тогда,  в сумраке мечети,  рядом с  трясущейся  от  страха  Юноной, я поняла, ощутила и  пожалела  несчастных,  попавших  на крючок   силам  разрушения.

 Ища поддержки,  я протянула  руку, Юнона,  повинуясь  такому  же чувству, подставила  открытую  ладонь,  наши пальцы  соприкоснулись  и  тут  же  разлетелись  в  разные  стороны: между ними проскочила маленькая молния. Разряд  оказался  настолько  сильным, что   слегка  обжег  подушечки  безымянного  и указательного,  несколько  дней  подряд  я   ощущала боль  при каждом прикосновении.

Но  разряд  принес  облегчение;  Юнона  перестала  дрожать,   вибрации  в моем  животе  тоже  утихли.  Чтобы  немного  успокоиться,  я перевела взгляд  на желтый  проем  окна.  Из  него  доносилось  тугое  гудение  ветра,  словно  там, в  бархатной  синеве  неба  кружился  огромный  шмель,  не  решаясь  залететь  внутрь. Золотые  клубы  горячего  воздуха   порывами   вливались  в  проем  и,  рассеиваясь  по мечети,  осыпали  ее  танцующими  блестками бараки. Все плохое  осталось  там,  за  стенами, а  хорошее  вместилось  тут,  внутри,  рядом  с молящимися  Мастерами.

Я  вновь  посмотрела  на Мирзу  и Абая  и вздрогнула.  Их фигуры  окутывал  черный туман:   мерцающая   бездна  клубилась  вокруг  голов, скользила  по спинам,  танцевала   у  щиколоток. Испугавшись,  я  бросила  взгляд  на  Гамната –  с  ним все было в порядке,   ровное  сиреневое  свечение   тонким  ореолом  облегало его  голову. Вернувшись  к  Мастерам,  я  опять вздрогнула  – тьма  исчезла.

« Показалось, – решила  я. – После яркого света  окна  колбочки, в  сумраке  мечети   не  переключились  на палочки,  или наоборот –  вот  и показалось».

За  дверью  послышался  голос  Игоря,  несколько человек ввалились  вовнутрь,  и   зыбкая  атмосфера  предощущения  чуда  тут  же  рассыпалась.

– Мастера молятся,–  строго  заметил  Гамнат. – Постарайтесь  совпасть.

«Друзья»  сразу  уселись  на  пол: кто  принял позу  лотоса, кто  принялся выполнять «огненный  цветок»,  и  пошла  привычная  лабуда,  хорошо  знакомая  по Вильнюсу. Я  тихонько поднялась  и, стараясь  не  шуметь, выбралась  из  мечети.

Со всех сторон  площадки  собирались  «друзья»,  ныряли внутрь и  включались  в  духовный  поиск. Мне было  грустно,  обидно,  больно  и сладко:  цветные  запахи Ферганской  долины  плыли  вокруг,  словно   ожившие ноты,  пряные на вкус  и  нежные  на  ощупь.

Кто-то положил  руку  на мое плечо. Я  обернулась.

–  Не  расстраивайся, Таня,  –  Юнона  чуть сжала пальцы.  – Ты  идешь  своей  дорогой,   ты  другая,  и  путь  у  тебя  другой.  Не  расстраивайся.

Горячий  воздух  быстро  подсушил  слезы,  когда  Мирза,  а  за ним   все  остальные выбрались  из мечети,  я  совсем успокоилась  и  была  готова  к  дальнейшим  приключениям. И  они  не  заставили  себя  ждать…

Абай  поднялся  в  автобус  последним. Уже  стоя  на ступеньках,  он обернулся,  протянул  в сторону  мечети   раскрытые  ладони, сложил  их  ковшиком  и, словно зачерпывая  невидимую субстанцию,  поднес  к лицу.  

Спустившись  с  холма,  мы  долго  ехали по   долине,   пока  не  оказались  на  берегу  горной речки.  Ледяная вода  сердито   бормотала,  с  головокружительной  скоростью   проносясь  мимо берегов, усеянных  черными валунами. Мирза около  километра  шел  у самой кромки, выбирая место; в  конце  концов ему приглянулась  лужайка  возле  небольшого  порога.  Налетая  на камни,  река  свирепо  шипела  и пенилась,  водяная  пыль,  переливаясь  всеми  цветами  радуги,  висела  в  воздухе. 

Подъехал  автобус,  шофер  с помощником  достали  из  багажника   большой казан, продукты,  набрали воды прямо  из  речки  и  под  руководством  Гамната  принялись  варить  плов. Мы расселись   двумя  кружками: в  большом – Мирза  и  «друзья», в  малом – Абай,  Герда, Юнона  и я.  Гамнат  приходил  и уходил,  то примыкая к общему  молчанию,  то  снова  заводя   веселую перебранку  с  шофером.

– Ферганская  долина, – негромко  заговорил  Абай, – родовое поместье суфиев. Раньше  тут  были  целые суфийские  деревни,  медресе,  тайные  школы. Суфии  неспроста  выбрали  это место –  Ош  самый  эзотерический  город  Средней Азии. Его  покровитель   – царь Сулейман,  гора, которая в центре  города  так  и  называется  –  гора  Сулеймана.  Когда-то он  прилетал сюда  на ковре самолете  и  трон  свой,  по  преданию,  скрыл в  недрах  горы.  Вы  обратили  внимание  на  лозунг у  самой  вершины?

– Да, –  я  кивнула  головой. – Громадные  белые буквы.

– На  том  месте,  –  продолжил Абай  –  стоял  домик,  небольшое  медресе. В  нем  просветлел  Бабур,   завоеватель  Индии.  Аллах  послал  ему   миссию  и  указал, как ее выполнить  здесь  на  горе  Сулеймана. При советской  власти медресе  разрушили,  от  него  остался только фундамент. Хаким,  хозяин  дома, в  котором мы  остановились,  когда-то  учился  в  этом  медресе. Впрочем,  он ведь сеид,  потомок Магомета. У  них  учеба  проходит  не  так, как  у простых  смертных.

– А  как?  –  поинтересовалась   Герда,   закуривая  очередную  сигарету. Курила  она  непрерывно, и  табачный  дым, перебивая  запах  свежей  воды,   тянущийся  от  реки,  начал меня  раздражать.

– В  одной  из  комнат  медресе  ставили  палатку  из  белого  шелка. Сеид,  предварительно  постившийся  сутки, уединялся  в  ней  на  два  дня. Без  еды  и питья, не  выходя  из  палатки. Почти сразу  он  впадал в  транс  –  в  трансе   его  посещали небесные  посланцы Магомета, обучая   тайнам  Корана  и  скрытым  заповедям  ислама.  Особо успешных учеников,  говорят,  навещал   пятый  имам. Но это  лишь слухи. Вообще, все, что  касается учебы  сеидов,  основано  исключительно на слухах. Сами  они  никогда  не  раскрывали  подробностей,   рассказы  же тех, кто  наблюдал  за  происходящим  со  стороны,  далеки  от  истины.

Хаким  –  последний  суфий  в известном  роду,  его дети  отошли  от веры,  превратились  в простых  дехкан. Я  пытался расспрашивать  его  про палатку  и  визит  имама, но   он  отмалчивался. Сказал  лишь, что   посещение  напоминало  сон,  очень  явный  и  отчетливый  сон,  абсолютно походивший  на  реальность.

Абай  продолжал  рассказывать,  а  я ощутила, как  мои  веки  слипаются. Дым  от  сигарет  Герды  ел  глаза, я  отползла  в сторону,  опустила голову  на  траву и  заснула.

Во  сне, наверное,    под  впечатлением  рассказа  Абая,  мне привиделся  старец в  белой  чалме,   белом халате  и с кинжалом, в   богато  украшенных  золотом  ножнах на поясе.  Он  испытывающе  глядел  на  меня,  постукивая  ногтями  по  ножнам. Пальцы  у него были  длинные,  коричнево-темного  цвета,  ногти аккуратно  заправлены,  наподобие  когтей.  Их постукивание напоминало  перекличку вагонных колес. Брови  старца  низко  нависали  над   глазами,  крючковатый  нос   походил  на  клюв,  и вообще весь он  смахивал  на  хищную  птицу,  готовую  сорваться  с места  и  растерзать  добычу.

Взгляд  у  него  был  недобрый, улыбка  острая,  губы, как  ниточки, и смотрел  он прямо в середину моего  сердца, словно  втыкая  ледяную иглу. Не отводя  глаз, старец оторвал  от ножен   коричневый палец  и погрозил  мне. Жест  был страшен, я  подняла  руки,  чтобы  прикрыть лицо,  и  с ужасом  обнаружила их  отсутствие. Вместо  рук   по  бокам  туловища болтались  обрубки, заканчивающиеся  там,  куда  раньше  доходили  рукава  летней  блузки.

Я проснулась  в  поту, сердце  колотилось  от страха, ноги  дрожали.  Опустив  руки  в  холодную воду реки,  я попыталась  смыть сновидение,  но оно не  уходило:  лицо старца, его  змеиная  улыбка  струились  перед  глазами.

– Нехорошо  спать на солнце, – пожурил  меня  Абай.  – Сны  дурные могут  присниться.

Еще  под впечатлением  от  увиденного  я  рассказала Абаю  про старца. Он  долго  выспрашивал  подробности,  уточнял  детали,  потом   задумался.

– Знаешь,  кого  Таня  сейчас видела  во  сне? – спросил  он  подошедшего  Гамната. – Хасана, Старца Горы.

– Горы  Сулеймана?  –  уточнила я.

– Если  бы, –  усмехнулся  Абай.  – Слышала  про  ассасинов?

– Читала.

–  Хасан  –  основатель  ордена. Мечеть,  в  которой  мы  молились,    построена его  последователями.  Их  потомки  до  сих  пор  живут  в  Ферганской  долине. Давно  разрушен  Аламут,    от  ордена  остались  одни воспоминания,  но  ассасины  все  еще  ждут  человека, который  придет  и  скажет  тайное  слово.  Говорят,  в  каждом  поколении  он  приходит  –  иногда  из Афганистана, иногда  из Ирака,  и  горе  тому, кто  не выполнит  его приказания.

– А  я  читала, что  это быльем поросло, –  вмешалась  Герда.  – Старые-старые  сказки.

– Мы  рождены, –  усмехнулся  Абай, –  чтоб  сказки  сделать  былью. Так  говоришь,  пальцем  он  тебе  грозил?

– Да,  грозил.

– Дела.…  Однако  плов  готов,  пошли  обедать.

Достархан  расстелили прямо  на траве, огромное блюдо  с  пловом  поставили  посредине,  уселись  вокруг  него  одним  кругом. Мирза  налил  водку в  пиалу, выпил сам,  ухватив  двумя пальцами  горсть  желтого, сочащегося  жиром риса,  отправил в рот. Его  движения  в точности повторили  по  очереди  все, сидящие в  круге.  Гамнат  и Юнона  водку пить  отказались.

– У  нас  выступление  вечером,  не сможем  работать.

Круг  замер,  ожидая  «раскрутки»  непокорных,  но  Мирза молча  ткнул  пальцем в следующего.

Особенно  вкусным  оказался  чеснок,  сваренный  целиком,  вместе с кожурой. Мирза  разрывал каждую  головку  на  части  и  оделял   друзей. Мне  он  бросил  целую.

– Ешь, Таня. Кровь  много ходи,  здоровье  лечить  надо.

Плов  доели,  пустые   бутылки  Мирза  приказал  разбить  о камни,  шофер залил  угли костра  водой,   и  автобус покатил  обратно, сквозь   пламенеющую  под  лучами   закатного  солнца  Ферганскую  долину,   мимо  маленьких  уютных  домиков, в  которых  потомки  ассасинов  ожидали  появления  человека  с  тайными  словами  на устах. 

Вернувшись,  мы  разбрелись по  усадьбе: некоторые пары  отправились  к  будке,  другие  уселись в  беседке,  Абай  вместе с  Гердой удалились на свою  половину,  а   Мирза с  оставшимися  «друзьями»  пошли в комнату. Я тоже  было   двинулась за  Мирзой,  но он остановил меня.

– Гамнат  ходи. Гамнат  большой  артист,  к  нему  ходи.

 Гамнат,  к моему  удивлению,  даже  обрадовался.

– Вот   и хорошо!  Съездишь с  нами  на  выступление,  развеешься.

Пока   он  с Юноной  переодевались, я  сидела  на  крылечке  и  размышляла  над  словами  Мирзы. Что  он  имел  в виду?  Что  я  такая  же  актриса, как  Гамнат? Значит,  он  раскусил  мою  игру  и  гонит меня. Но, с  другой стороны,  Гамнат  и Юнона  –  избранные ученики, преторианцы,   находиться вместе с  ними  – скорее   награда, чем  наказание. И  чему  обрадовался  Гамнат? Неужели  ему  так  интересно  мое  общество? И  от  чего  развеяться? От   видения  в  мечети  или  от  угрозы  Хасана?

Ответ  ни  на  один  из вопросов   так  и  не всплыл в моей  голове. Гамнат  и  Юнона,  одетые по-концертному,  вышли  из  комнаты,  за  воротами  нас  ожидала  «Волга»  директора   кинотеатра. До Оша  доехали  минут  за  двадцать,  водитель  не  обременял себя  соблюдением правил  и  несся   на огромной  скорости.   У входа  в  кинотеатр  машину  поджидал  лично  директор  и  с почетом проводил  дорогих  гостей в  свой  кабинет  подготовиться  к  выступлению.

– Наш  администратор,  –  представил  меня  Гамнат, и  директор с  уважением  протянул  липкую  ладонь.

Свободных мест в  зале  не было, сидели  на  ступеньках, приставных стульях.  Гамнат  вел  вечер  легко,  публика  ловила  каждое   слово,  охотно  отзываясь  на  шутки. Демонстрировали  отрывки  из  фильмов, в том числе  уже виденных мною,   и я,  к собственному  удивлению,  нашла  их вовсе  не  такими  дурными, как  помнилось. Видимо обаяние   Гамната  изменило  мое  отношение  к  ним. По  залу  прокатывались  душные  волны  обожания,  я  чувствовала  их кожей, словно  надо  мной  проносили  включенную рефлекторную  лампу.  Гамнат их тоже  чувствовал; когда,  по моим  расчетам,  лампа  достигала  подмостков,  он  неуловимо  преображался. Легкие  шаги, которыми он  мерял  сцену,  рассказывая  и показывая  разные  эпизоды  из актерской  жизни, превращались в  прыжки, так, будто он  хотел  подпрыгнуть  от  распиравшей  его  энергии  и,  пробив крышу  кинотеатра,   унестись  в ночное  небо.

После  выступления,  пока  Гамнат  и Юнона  переодевались  в  кабинете,  директор  протянул мне  конверт.

– Как  договаривались. Можете  не  пересчитывать, все  точно.

– Добре, –  ответила  я,  с ходу перевоплощаясь  в администратора.

Толпа  у  входа  в кинотеатр не  рассеивалась,  мы вышли  через  заднюю  дверь,  и  директор лично  отвез  нас  к  приятелю Гамната.  В машине  я  молча передала Юноне  конверт,  она  также молча спрятала его в сумочку.

Приятель  жил  во  дворе,  образованном   небольшими  домиками. Перед каждым  домиком  был палисадник, мы сидели  в одном из  них  на  толстом  ковре, пили чай,  немного водки,   закусывая ягодами  с огромных  виноградных гронок. Луна  висела  над  нашими  головами  желтая, словно  лампа. 

Разговор  шел  о каких-то  знакомых,   неизвестных  и  плохо  понятных  мне  делах,  и скоро я перестала  слушать, погрузившись  в свои   бесконечные  подсчеты  и  размышления: кто-кому-когда-что сказал  и как-он-почему-зачем ответил.

С  моей  точки  зрения,  большинство  людей,  и я  в  числе  этого  большинства,  постоянно  проигрывают в  жизни,  неправильно  решая  ежедневные ситуации. К сожалению, моих  аналитических  способностей  хватало  только  на   видение  неправильности.  С  тех пор  прошло много  лет,  но я  ничему  не  научилась:  набитых  шишек, увы,  недостаточно  для  преодоления  пропасти  между  наблюдателем  и  советчиком. Хорошим  советчиком, а  не  болтуном-всезнайкой.

Из  глубины  размышлений  меня  вывел  разговор  о домике Бабура. По  словам  друга  Гамната,   на вершине  горы  собираются  построить  телевизионную антенну,  одна  из опор должна   вонзиться  точно  в  развалины медресе. Поэтому    остатки фундамента снесут,  на  их  месте выроют   глубокий котлован  и  зальют  бетоном.

Меня  сильно подмывало  спросить,  что  это  за  просветление  такое, после  которого  начинается  война,  гибнут  десятки  тысяч  человек, сжигаются  города, исчезают  народы. Задать вопрос  я  не  успела, Гамнат  вдруг  напрягся,  его  спокойное  лицо  окаменело, 

– Если  они  только  притронутся  к  медресе, –  сказал он,  играя  желваками, –  я  своими  руками  уничтожу  тех, кто  тронет  с места  хоть  один  камень.

Сидящие   на  ковре мужчины  подняли руки  и  повторили  жест  Абая: протянув  в сторону   горы раскрытые  ладони, сложили  их  ковшиком,  и, словно зачерпывая  невидимую субстанцию,  поднесли  к лицу. 

Затем  разговор  снова  перешел  на  местные  новости, и   я  уплыла к  своим  берегам. Спать  легли поздно,  в  открытое окно  светила  луна,  звезды  прятались   среди  листьев  шелковицы.  Я  начала  потихоньку погружаться в дрему,  как вдруг  увидела человека. Он висел  над шелковицей, ухватившись  за  нее, будто  ныряльщик  за  камень  на морском  дне,  и внимательно смотрел  на меня. Его  ноги  были  подняты  вверх,  тоже, как  у ныряльщика. Я  приподнялась  на  локте, не  зная, что  делать,  он  отпустил  руку  и уплыл  вверх.  Сон, очередной сон без  разгадки….

Проснулась я  рано,  до рассвета,   умылась  и вышла во  двор. Гамнат  разминался  на  небольшой  площадке  перед воротами:  подпрыгивал,  отжимался, приседал.

– А,  Танюша!  – приветственно  помахал  он  рукой,  не переставая  приседать. – Как  у  тебя со  спортивной  формой,  в порядке?

– Вроде  ничего, –  я  пожала плечами.  – А   в чем вопрос?

– Пробежаться  можешь?  Если  можешь,  гарантирую  потрясающее зрелище.

– Ради   зрелища  можно  и пробежаться.

– Ну,  пошли.

Мы  выбежали  на  улицу  и  затрусили  мимо  спящих  дворов.  Стояла   молочная тишина утра,  нарушаемая  лишь  журчанием  воды  в  арыке  и  пеньем   ночных птиц. 

Через  десять минут  неспешного  бега  мы  оказались перед  горой.

– Наверх сможешь?  –  спросил Гамнат.

– Если  не  бегом,  то смогу.

– Полезли!
 И мы полезли прямо  по  глинистому  откосу.  Взбираться  оказалось не  тяжело, довольно  пологий склон  горы  густо порос   кустами,   за  ветки  которых было  удобно  цепляться.   Дожди проточили в  глине  множество   ложбин  и  рытвинок,  куда  плотно упирались  ноги.

Взобрались мы минут  за  двадцать  и,  обежав   громадные  буквы  лозунга,    уселись  на    теплом  фундаменте  медресе.  Раскаленные  за  день  камни  ночью  не  успели  остынуть,  сидеть  было приятно  и  странно.  На вершине  стояла  тишина,  еще более глубокая, чем  внизу,  ее  нарушало  только  посвистывание ветра в  ржавых   подпорках  букв.

Ош покрывал  туман,  Ферганская  долина  темнела вдалеке,  неразличимая  в  предрассветных  сумерках.  Облака уже  пламенели, словно  на картинах Тернера,  глубокая  синева неба потихоньку  отходила,  светлея,  наливаясь  голубизной. Над  горизонтом  проявились  первые  лучи, краешек солнца пробил  черную  полосу,  больше,  еще больше –  и вот  оно полностью  поднялось,  гигантская  желто-красная глазунья.

Туман  сник, опал,  город выплыл из темноты,  заиграл  красками  мокрых  от  росы крыш,  загомонил,  зашуршал.

– Пора,  –   поднялся Гамнат. – Что бы с  тобой  не  произошло  в  жизни,  помни  –  ты  встречала  восход  на  горе  Сулеймана,  в  медресе Бабура.

  Обратно к Хакиму нас отвез  приятель Гамната: ехали не   спеша,  наслаждаясь  утренней  прохладой,  врывавшейся  в  открытые  окна   старенького «Жигуленка». 

– Вечером  мы  возвращаемся  в Ташкент, – сказала  Юнона.  – Запиши наш телефон, мало  ли…

Мы  обменялись адресами, все так   походило  на  начало  прекрасной  дружбы, что  к  горлу  подкатил ком. Увы,  увы!

«Друзья» стояли во  дворе,  собираясь  на купание. Игоря  и Юрате  не было,  как выяснилось,  их  отправили вчера вечером,  даже  ночью. Мирза  вдруг  сел, приказал  включить  свет, поднял  Игоря  и велел  уезжать. Почему, зачем  –  никто  не  понял  да и  не  пытался:  таинственны пути  Мастера,  непредсказуемы его поступки.

Гамнат  подошел  к Мирзе:

– Вам пакет!  – и протянул  конверт, полученный  от  директора  кинотеатра.

–  Абай неси,  –  отвел  его руку Мирза.  – Абай  деньги  знает.

Гамнат  и Юнона пошли  на  половину  Абая, я  пристроилась  к  «друзьям», Мирза  вышел  за ворота, мы  за  ним и  двинулись по уже   знакомой  дороге. Не  успели отойти  на  сто-двести метров, как сзади  послышался  крик:

– Таня,  Таня!

Мирза остановился.  Подбежал  запыхавшийся Толик.

– Абай  просит  Таню вернуться.

– Таня,  ходи  Абай,  –  распорядился Мирза,  обернулся и  пошел дальше.

– Ты  знаешь, что случилось? –  спросила я Толика.

– Не,  откуда.  Абай  велел  тебя вернуть, вот  и все.

Абай   с Гердой сидели в  беседке, курили.

«Подзадержалась  она у  него, –  с  раздражением  подумала  я.  – Меня  так отправил  после  одной  ночи…»
– Знаешь, Танюша, –  произнес  Абай,  не успела я переступить  порог  беседки.  – Не  нравится  мне  все  это. Старец Горы просто  так во  сне  не  приходит. Тем  более  – грозит.  Уезжай-ка  ты побыстрее,  уезжай  от греха. Дома, в Вильнюсе, он  тебя  не  достанет. А  здесь  все  его. Уезжай. Прямо  сейчас, бери сумочку и  беги.

Спорить возмущаться,  отрицать? Бесполезно! С кем спорить,  с Абаем? Что  отрицать?  Возможность  Старца влиять  на  наш  мир  из  Космоса? Ставить  эксперимент  на  себе,  нет уж,  увольте.

– Спасибо,  хоть предупредил. Больше  ты  мне  ничего  не  хочешь сказать?

 – Больше  ничего.

Абай  прикрыл  глаза  и устало  прислонился  к  стене  беседки.  Бедняжка! Наверное,  тяжело  поработал  этой  ночью!!!

Я  выбежала  из беседки,  быстро  нашла свою  сумку и  хотела  уже  выскочит  за  ворота как  вспомнила  о  Гамнате. Надо  бы попрощаться.  На  осторожный  стук в  дверь  никто  не  отозвался.  Я постучала еще  раз, уже  громче.  Тишина. Значит  –  не судьба.

Если  б  знать  тогда, что  больше  никогда  его  не  увижу, стояла  б  под  той  дверью  до вечера.  Но  знание,  как правило,  приходит  слишком  поздно,  когда  уже  ничего  нельзя изменить.

Я  шла  к автобусной  остановке,  кусая от  злости губы.  Наверное,  обида  слишком явно  проступала  на  моем  лице,  идущая  навстречу  женщина  вдруг  остановилась  и протянула мне   огромный  розовый персик.

– Съешь,  съешь,  милая. И все  будет  хорошо.

Я  поблагодарила и  пошла  дальше, а подаренный персик  за первым  же поворотом выкинула  в  арык. Кто  знает, может  эта  любезная  женщина  – потомок ассасинов,  посланец  Хозяина  Горы. Еще  заснешь  на  веки  вечные,  качайся потом  в  хрустальном  гробу  в  ожидании добра молодца...

Через  сутки  я  оказалась  в  Одессе, в  своей комнате,  рядом  с  родителями, на  улице моего  детства. Меня  ждал  длинный, спокойный  отпуск,  наполненный  книгами,  размышлениями  о  пережитом,  неспешным принятием  решений. Но  не тут-то  было –  через  неделю все пошло  крахом.

Месячные,  о  которых  так  долго  говорилось  в Оше,  так  и не  наступили. Я  внушала себе, что  это просто  задержка, что  так  бывает,  мало  ли,  но   безмятежный  отдых  и  покой  пропали,  не  успев начаться.

Я  никому  не  стала  рассказывать, а набралась  терпения  и принялась  ждать,  но  и на  второй срок  ничего  не  произошло. Сомнения  рассеялись:  я  была  беременна. Анализ  крови,  сделанный  по  указанию  районного  гинеколога, Марьи Петровны,  знавшей меня  с  самых первых  шагов  по   багряной  лестнице  женских беспокойств,   однозначно  подтвердил мое  предположение.

–Почему  не  бережешься, дурында? –  обругала  меня Марь Петровна,  расшифровав анализ. – Про  аборт  и  не  думай, можешь   бездетной  остаться. Замуж  теперь  иди, если  знаешь,  от  кого  ребеночек.

– Знаю,  –  кивнула  я  головой.  – Только  замуж  он  меня не  возьмет.

– Женатый, поди? –  посочувствовала Марь Петровна.

– Да  нет,  не  женатый,  хуже, чем  женатый.

– Хуже  не  бывает,  –  ответила  состоящая в  третьем  браке Марь Петровна  и прочитала мне  небольшую лекцию  о поведении  будущей матери.

Просиживая  целыми  днями  на  моем  любимом  Ланжероне,  я  попробовала взглянуть на   события  последнего года, как  на  литературный  текст,   применив к нему   знакомые инструменты  анализа.  Оказалось, что  мои  приключения,  несмотря  на  замысловатость  сюжета,   обладали весьма  примитивной фабулой:  увлеклась, влюбилась,  забеременела, а  он  не  хочет  жениться.  Добрая  треть   художественной  литературы  построена  на такой ситуации.  Не я первая, не я последняя…  

От  литературы  все это  отличалось  тем,  что  я  была внутри текста:  любила  Абая,  сердилась  на  него и  носила  под сердцем  его  ребенка. Скорее  всего,  он  и  признать  младенца   не  захочет,  скажет  –  Мирза виноват. А Мирза укажет  на  Толика,  он Таня  качал,  теперь  женись. Не-е-ет, лучше  я  сама  как-нибудь разберусь,  без подсказок  Мастеров  и  подмастерий.

Родителям я  ничего  не  сказала и  к  концу  августа вернулась в Вильнюс,  жить  дальше.  После  долгих  размышлений  я  решила  не  решать,   предоставив  ситуации  разворачиваться  своим  чередом. В  конце  концов,  ребенок  от  любимого  человека, Мастера,  не самое  плохое  приобретение  в  жизни.

С  «друзьями»  я  решила  не  общаться, толку  от  них  было мало: слепые  котята,  мяукающие  красивые  фразы, не понимая их смысла. Разговаривала  я  только с Вилией,  но  ходить  к  ней  в  гости  избегала,  не  желая  расспросов, рассказов,  обсуждений  и  догадок. Беременность должна  была  стать  явной  еще  не скоро,  я  рассчитывала  отработать  две  четверти,  а  на  декретный  отпуск  уехать  к  родителям. Им  еще предстояло  обо всем  сообщить,  но, как  и когда  – я  пока  не  представляла.  Потом, все  потом,  – с  этой мыслью   вставала  утром  и  ложилась  вечером,  ходила  на работу,  занималась  проблемами  быта, читала,  прогуливалась  по  желтеющей  с каждым  днем  горе Гедиминаса.

 Закончился  сентябрь,  октябрь  подходил  к  середине,  зарядили   осенние  литовские   дожди, жара  Ферганской  долины   представлялась  чем-то  немыслимо    далеким.

В один  из  дней, когда   серые  пальцы  дождя  с  самого  утра  стучали  в  оконные  стекла, Вилия    отвела  меня в  уголок  учительской  и голосом,  полным   затаенного восторга  и  тайны,  произнесла:

– Знаешь,  кто  вчера  ко  мне  приехал?

– Санжар?

– Нет!

– Толик?

– Нет!

– Мирза?

– Нет! Но  почти  правильно.

– Абай?

– Он  самый!  Позвонил  по  телефону,  спрашивает,  можно  прийти?  Конечно, говорю,  всегда  рады,  а  ты  где?  А я,  говорит,  из будки  звоню,  рядом  с вашим  домом. Я чуть  со  стула  не упала.  Открываю двери  –  Абай! С  каким-то мешочком,  мокрый, стоит, улыбается.  Проговорили  чуть  не до  утра,  он  про  тебя спрашивал, как  живешь,  чем  занята.  После  уроков пошли  сразу ко мне,   договорились?

Разве я могла сказать  нет? Глупый  персонаж,  ведомый  на  ниточках  всезнающим автором. Глупый,  глупый  персонаж!

Абай,  одетый  в  джинсы  и   свитер  Андрэ,  совсем не  походил  на таинственного  Мастера  из  каракалпакских степей. Меня он встретил  очень  тепло,  даже поцеловал  в  щеку. Мы сидели  на  диване,  пили кофе  с  бисквитами, посыпанными  перцем,  говорили  о  картинах  Андрэ,  о методе  деконструкции Деррида, Шонберге, Хиндемите,  Упанишадах,  словом,  вели  обыкновенный  интеллигентный  треп. Абай  чувствовал себя в нем,  как рыба в  воде,  живо  откликался  на   замечания,  шутил, держался  на равных,  вовсе не подчеркивая  дистанцию. Посреди  разговора,  когда  Андрэ  рылся  в стеллаже,  разыскивая  альбом  Красаускаса, а Вилия ушла на  кухню  заваривать  очередную  джезву,     я тихонько  сказала Абаю:

– Нам нужно поговорить. По  серьезному  делу. Только,  пожалуйста,  без  раскруток.

Он  промолчал, Андрэ  принес  альбом,  Вилия  вернулась  с  булькающей  джезвой,  и  снова  рассыпался  бестолковый  разговор  ни о чем.

Через полчаса  Абай   откинулся  на спинку  дивана и прикрыл  глаза. Все  сразу  замолкли, и в  наступившей  тишине, сквозь  общеинтеллигентное  выраженье его лица  начали  проступать  черты Мастера.

– Душно, –  сказал  он, открыв  глаза.   Накурили.  Хочу  на воздух. Таня,  составишь мне  компанию?

Мы  вышли  вдвоем,  сумерки  валились  на Вильнюс, словно  снег.

– Покажи  мне старый  город,  –  попросил Абай.

Мы  гуляли  по  Вильнюсу  около  двух  часов:  постояли   у ратуши,  покрутились  по  кривым улицам, послушали   бой  часов  на  башне перед   усыпальницей  литовских  королей.

Пошел  дождь, Абай  распахнул  зонтик,  я взяла его под руку  и  чуть  не  заплакала  от  счастья.  Мы прошли  мимо университета,  поднялись вверх  и оказались  на  треугольной  площадке посреди  старого  города, образованной  пересечением  трех  улочек.  На улицах и площадке  было  пусто,  дождь  разогнал  прохожих,   Вильнюс  принадлежал нам  одним. 

  Я остановилась  под старым фонарем,  висящим  на  цепи, перекинутой наискосок  через  улицу. Фонарь скрипел,   покачиваясь  от  порывов  ветра, стоя  под  зонтом,  мы  образовывали   перевернутый  треугольник,  похожий на сечение пирамиды   или наконечник стрелы, вонзившийся посреди  треугольной  площадки.

– Мне  от  тебя  ничего  не  нужно,  – сказала  я,  глядя  в  лицо  Абая,  –  но  хочу, чтоб ты  знал. Я  беременна,  от  тебя,  буду рожать. Но мне  ничего  не  нужно. Ничего, кроме  твоей  любви.

Он  закрыл  глаза. Желтый, колеблющийся  свет  фонаря, пробиваясь  сквозь черный  нейлон  зонта,   удлинял  тени, заострял  нос,  выделял морщины.  Выражение  лица  Абая  напомнило  первый вечер  в  Оше,  признание, вырвавшееся из  глубины  груди. 

– Держись  подальше  от нашей  компании,  Танюша,– вдруг сказал он, едва   разжимая  губы.

Я  этого  ждала,  да,  этого я  и  ждала,  но  все  равно во  рту  стало  горько, а ноги  налились  свинцовой  тяжестью. Дождь уютно постукивал  по  зонту,  желтые  блики  со скрипом метались над нашими  головами.

Абай   положил  зонтик  на  плечо,  неловко  прижал  его  щекой, так, что  я  оказалась  под дождем,  стащил  с  безымянного  пальца кольцо  и  тихо  попросил:

– Дай правую руку.

Еще  не  понимая,  в  чем  дело, я  молча повиновалась,   он  надел  это кольцо  на мой  безымянный  палец, перехватил  зонтик рукой  и  поцеловал  в  губы.

Обратно  мы шли  молча,  тесно  прижавшись  друг к  другу, и не  было  в моей  жизни более  счастливых минут, чем во  время  той  неспешной  прогулки. Мой  любимый, мой муж, мой Мастер,  шел  рядом,  крепко   держа меня  за  руку,  а  его  ребенок,  наше  общее  продолжение,   пока  еще  незримо, но вполне  явственно,  зрел  во  мне.

У дома Вилии дождь  кончился,  Абай  закрыл  зонтик,  и перед самой  парадной  отпустил мою  руку.

– Иди, Танюша.  Я  тебя позову.

Между  самым счастливым  и  самым  несчастным вечером  прошло  меньше  двух  недель. Вилия  больше  не  звала меня, видимо, предупрежденная  Абаем, а  только  приносила  новости:  приехал Толик,  прилетел Гамнат, Абай  отправил  его  обратно  за Мирзой, прилетел  Мирза. Андрэ  предложил  Абаю  остаться  в  Литве,   друзья  соберут  деньги,  купят  дом  в  деревне,  на  берегу  озера, или  даже хутор и сделают  маленький  город Мастеров. Выходные все  провели на  даче у  Валентаса, двое  суток  раскрутки,  гигантское  количество  водки,  бессонные  ночи.  Видмантас напился  и на  коленях просил Абая посвятить его  в Мастера, а Мирза послал  его  чистить  замерзший  туалет, тогда Видмантас  обиделся  и убежал  пьяный  в лес без пальто, нашли его  через  час,  совсем синего,  но  уже  трезвого,  он не понимал,  как  очутился   посреди  леса  в  домашних  тапочках. Приехал Воскобойников  с Игорем маленьким, Абай  начал собирать  гвардию, особый  отряд для  важной  работы. Все  туда  не  попадут,  только  избранные. Избирать  будет  Абай,  по  только  ему  ведомым  принципам.

Самая последняя  новость перед  трагедией  была  о вступительном взносе.  Вступительный  взнос  – тысяча  рублей,  она с  Андрэ  уже  заплатили, Вирга  с Видмантасом  тоже,  не  хочу  ли я присоединиться?

Нет, я  не  хотела.  Тысяча рублей  – огромная сумма,  почти   годовая  учительская  зарплата, и,  кроме  того,  деньги  мне  скоро понадобятся  для  совсем  другой  цели. Если    Абай захочет меня  увидеть  –  позовет.

Вилия  сделала большие  глаза  и  замолчала,  наверное, я  не  очень  трепетно  упомянула   имя Мастера. «Ну  и  ладно,  – подумала  я,  – пусть  себе дуется». Меня  с  утра  мутило,  приступы  дурноты сменялись волнами  изжоги,   поэтому  ахи и  охи Вилии  казались детским  лепетом.

Тем вечером  я пошла спать  рано, как  только  перестало  тошнить,  долго  лежала,  рассматривая танцующие по шторе пятна света. За окном  дрожали  на  ветру уличные  фонари, а   под  одеялом  царили  тепло и уют.

Мне  приснилась Средняя  Азия,  молитва Мастеров  в   мечети ассасинов; жар Ферганской  долины снова  охватил мое  тело, и вдруг страх, пронзительный  страх  вонзился  в  живот, словно искривленный  ноготь Старца  Горы. Страх  все усиливался,   переливаясь  в   нутряную,  глубинную  тоску,  тоска  перешла  в  отчаянье, физически  ощутимое, как нескончаемый  гудок паровоза. Я  проснулась  от  голоса Абая,  часы  показывали  глухую середину   ночи, мои  зубы  стучали  от пережитого  ужаса.

– Таня,  –  звал  голос из-за  двери, – Танюша.

Чтобы  пробиться сквозь  обитые ватой двойные  створки   Абай  должен  был  кричать во всю мочь, рискуя  перебудить  соседей – но  это я  сообразила  уже  потом,  гораздо  позже. А  тогда,  услышав  зов, я  вскочила  с постели  и побежала  открывать. У  двери что-то произошло, мне  показалось,   будто на  мою  голову   рухнул потолок. Я упала  на  пол и потеряла  сознание.

В себя я пришла, когда  серый  туман  рассвета  начал  заполнять  комнату. Тело  затекло,  руки  и  ноги  замерзли и плохо  повиновались,  низ живота   болел  так, точно в  меня всадили  раскаленный  кол. Я  с  трудом поднялась,  по  ногам  скользили  горячие  ручейки:  приподняв  рубашку, я  с  удивлением  обнаружила катящиеся вниз  красные  капли. Это была кровь, случилось плохое,  нужно  в  больницу,  как  плохо жить без телефона, я с  трудом  оделась, напихала  в  трусики  побольше  ваты  и  заковыляла  на улицу. К счастью, прямо  рядом  с  домом    ездок  запоздалый  выползал  из  такси,  водитель  окинул  меня оценивающим  взглядом  и  спросил:  в  больницу?

Оказалось  самое  худшее, то, о чем я  не  хотела   думать – выкидыш. Меня  уложили  на операционный стол, выскребли  остатки и перевезли в палату –  приходить  в  себя.

Сутки  я  пролежала  пластом,  отвернувшись к  стене,  жить  не  хотелось,  боль  не  отпускала,  и мысли,  такие  же  надсадные, как  боль,   тоже  не  отпускали.

От Мирзы  и Абая  не  беременеют – общеизвестный  факт. Что  же  произошло  со  мной?  Слабость Мастера? Любовь? Как я  хотела   в это верить! Раскрутка? И выкидыш  тоже  раскрутка? Невозможно,  Мастер  не  может  быть  так жесток  с  учеником. Почему  не может?  В  книгах  остаются  только  истории с  удачным концом,  но ведь,  несомненно,  были  и другие,  закончившиеся  не  столь радостно  и  духовно. Когда  дон Хуан  приказал  Кастанеде  прыгать  в  пропасть,  кто  знал, чем  закончится   прыжок?

Ученик  уверен,  убежден:  Мастер желает  ему  добра, владеет  ситуацией,  и  в  конце  все  обязательно  будет  хорошо. Чем  сильнее  вера,  тем  больше  шансов на  благополучный  исход.  Абай  цитировал Пушкина: «беспечной  веры  полн», таким  должен  быть  ученик, чтобы  спастись. А  если Мастер –  не Мастер? Или  не  совсем Мастер. А ученик  верит  и прыгает в пропасть! Он  спасется?  Достаточно  ли  для  спасения  одной веры  в Мастера,  безотносительно  к  тому,  кем  на  самом  деле является   объект веры  ученика. В  книжках  написано – достаточно,  но  можно  ли  настолько доверять книжкам? Тогда, кому  верить,  где  правда?  Мирза  говорил:   мне  верь, – я поверила, и вот  результат.

Только  на следующий  день  мне  пришло в  голову  позвонить в  школу. Я ведь  исчезла  внезапно,  не  оставив  телефона, не  сообщив  причину. Секретарша   явно  обрадовалась моему  звонку.

– Мы  уже  не  знали, где искать:  дома  тебя  нет,  соседи  не  в курсе. Хотели  в милицию  обращаться…

Узнав,  что в  больнице я  по  женской  части, она  долго  пыталась  выспросить  причину, пришлось   аккуратно  осаживать ее  на  дальних подступах. Закончив  разговор,  я   вернулась  в  постель,  уткнулась лицом  в стену  и  заснула.

Говорят, с горем  нужно  переспать. Я  переспала  с горем  и  родила  лихо. Оно  сидело  на кровати  у  изголовья  и  тянулось  ко мне  фиолетовыми пальцами.

Разбудило  меня   прикосновение  к щеке. Я  боялась  открыть  глаза, все  еще находясь  под  властью  кошмара. Прикосновение  повторилось.      Вилия  сидела возле  кровати и молча плакала,  кусая  губы, очевидно, боясь разрыдаться  во весь  голос.  Такое  сочувствие  умиляло.

– Как  хорошо, что  ты  здесь, – неожиданно сказала Вилия. – А мы  думали,  тебя  тоже  арестовали.

– Арестовали!?

Честно  говоря, сердце  мое  было  неспокойно,  я  чувствовала, я  знала:  добром  эти  игры  не  кончатся. И  Абай  видимо  подозревал,  не  зря    отправил меня  подальше.

Вилия  отерла  слезы  и  начала  рассказывать, но спокойствие  убегало  от  нее,  рыдания  то и  дело  прорывались  сквозь  струйку сбивчивой  речи.

– Играли  в карты   у Вирги  и Видмантаса. Все, кроме  Игоря  и Юрате,  он в командировке, ставит  спектакль в Рыбинске. Мирза, Абай, Гамнат,  я  была, Андрэ, Толик, Игорь маленький и Воскобойников.

–  Лицом  лысый, Клавдий-Публий? –    не  удержалась  я.

– Нет,  – удивленно   дернулась Вилия, – с  бородой,   Владимир Петрович. Абай  затеял  в  дурака  играть,  дураком  каждый  раз  выходил Мирза.  Играли  долго, часа  два, чай пили, потом  водку. Потом  пошел  разговор  о Мастерах  новой  школы.

– Старые  типа Игоря  и Мирзы, – сказал  Абай, – уходят  со сцены.  Орденом  Менкалинанан   теперь командую я.

  Мирза  только головой покачал.

– Космос, – говорит, – ­  большой, места  всем  хватит.

  А потом  затмение  какое-то  нашло, я  уже  не понимаю, как  оно  получилось, Гамнат  что-то спросил, вроде  почему,  или  как. Абай его  обвинил в   мятеже и  малодушии, Гамнат  сначала  удивился, а потом   принял;  мол, если Мастер  говорит,  значит,  оно  так  и есть. Тогда  Абай  назначил  ему  наказание:  каждый  из присутствующих  мужчин должен   Гамната ударить. Начали  с Видмантаса,  он  чуть  хлопнул  Гамната по  груди,  Андрэ  тоже,  Мирза, словно  подчиняясь  Абаю,  по  шее  слегка  наподдал, в  общем –  обычная  раскрутка. Дошла  очередь  до Воскобойникова,  Абай  ему  говорит:

– Гамнат  сильный, очень сильный, ударь его, как  следует, как  надо! 

Никто  и сообразить  ничего  не  успел, как  Воскобойников   подпрыгнул  и ударил  Гамната   ногой в  живот. По-настоящему  ударил, злобно. Гамнат зашатался, но  выстоял, тогда  Абай  Толику  кричит:

  –­ Теперь  ты  давай,  превзойди  учителя.

 Ну, Толик  с  разбегу  ногой  по  голове,  Гамнат  опять не   упал,  только  кровь  из уха пошла. Я  как  сейчас  его  вижу, стоит, шатается,  глаза удивленные,  сам  не верит,  но молчит,  терпит:  Мастер  велел – значит,  так  надо.

Потом  Игорь  ударил, потом  снова Воскобойников.  Они втроем, как  волки,  кровь  почуявшие,  набросились  на  Гамната  и  били его минут десять, на пол  свалили,  ногами  стали  пинать. Я  попыталась  их  оттащить,  они  мне так  локтем  заехали,  аж к стенке  отлетела.

Успокоились,  сели  отдышаться. Гамнат на  ковре  лежал, весь  распухший, в  крови, а Абай  опять  говорит:

 – Только этого  мало!

 Тут Вирга  не  выдержала,  бросилась  на  Гамната,  телом своим  его покрыла.

– Не  дам! – кричит,  – не  дам!

Ее  оттащили, начали  дальше бить. Я выскользнула  из комнаты,   побежала на кухню, к  телефону,  позвонила  в  милицию. Чувствовала  – страшное  происходит,  неправильное.

Милиция быстро приехала, Абай  велел  не  открывать – Толика  у  дверей комнаты  поставил сторожить, но  Видмантас рванулся,  отпихнул его в  сторону  и  впустил.

 Вызвали  «скорую»,  увезли Гамната в  больницу,  да поздно – он  умер через  два  часа.  Нас  всех  доставили в   отделение, допрашивали  до  самого  утра, когда  протокол  написали, меня  и Виргу  отпустили.

Мужчины  теперь  в  тюрьме, в  Лукишках, что  будет, я  не  знаю. Я вообще  ничего  не  знаю,  не понимаю,  я  как сумасшедшая,  хожу по комнатам, руки  дрожат,  боюсь  на  улицу  выйти.  Вчера  секретарша  позвонила,  тебя  искала, спрашивала,  не  знаю  ли  где  ты? Я  решила, что  и  тебя  посадили,  а  сегодня, когда   к ней перезванивала и врала,   будто грипп, она  мне  про  тебя  рассказала.

Вилия  перестала  сдерживаться  и   заплакала,   я  тоже  зарыдала,  и  так мы  плакали, наверное,  час  или два,  пока  не  пришла медсестра  с  обедом.

– Да  не убивайтесь  вы  так,   – сказала  она,    выкладывая  на  столик   поднос  с  тощим  больничным  обедом. – Молодая  еще,   родишь.

Вот  и все.  Из  больницы  я вышла  через  три  дня,  в  полном  недоумении  и растерянности. Сразу поехала к Игорю,  не  к Мастеру, а  к участнику,   просто  старшему  и  более опытному человеку.

Мы  пили  чай  на  кухне,  долго  разговаривали  о пустяках,  делая  вид,  будто  ничего  не  случилось. Потом  Игорь  замолк,  посмотрел на меня очень  тепло  и  дружелюбно и сказал.

– Да,  старушка,  попали  мы  в историю. Но  ты-то в  ней  с самого краю,  так что,   если в  милицию вызовут,  ни в чем  не  сознавайся  и ничего  не  рассказывай. Твои  поездки  носили  чисто  развлекательный  характер,  отдых  такой,  туризм.  В момент  убийства  ты  была  далеко, а все  остальное –  острова. И  вообще  я  тебе  советую,  ты  ведь в  нашей  компании человек  новый,  совсем  недавно  пришедший. Уйди  на  дно,  ни с кем  не  встречайся,  ни к кому  не  ходи,  ежели  к  тебе  придут  –  двери  не  открывай. Пропусти вал  над  головой,  а  как  наступят  лучшие  времена  – поговорим.

Но  лучшие  времена  так  и  не  настали. Спустя  несколько дней, около  девяти вечера ко мне  позвонили.  Я  осторожно приоткрыла  дверь  и заглянула  в  образовавшуюся  щель. За порогом  стояла  Юнона.

– Таня,  это я. Ты можешь мне помочь?

Лицо  Игоря  возникло перед моими  глазами. Не  знаю, чем  объяснить  мое  поведение, страхом,  дурью,  малодушием,  но я совершила поступок,  которого стыжусь  до сих пор  и не  знаю, как  избавиться  от  стыда.

– Нет, – сказала  я  и  начала  закрывать  дверь.

– Таня! – воскликнула  Юнона,  –  ты  хоть  знаешь,  где  найти  Виргу?

– Не  знаю.

– Жаль,  я  так  на  тебя  рассчитывала.

Юнона  резко  обернулась  и ушла, прежде, чем успела  закрыться  дверь. Я вернулась  в  комнату, побродила  по  ней  несколько минут и вдруг сообразила, что  наделала.  Наскоро  набросив  пальто, с  трудом  застегнув  дрожащими  руками молнию  на  сапогах,  я выбежала  на  улицу.

 Шел  снег;   крупные  хлопья  медленно  валились  вниз,  покрывая   выбоины,  грязь и   трещины тротуаров. В  желтом  свете  фонарей  улица выглядела  сказочной,  только   роль  злой  волшебницы  в  этой  сказке  досталась  мне.

Юнона  исчезла,  я  искала  ее больше  часа,  но  безрезультатно. Когда  на Высшем суде мне  предъявят  тот вечер,   я  низко  склоню  голову  и соглашусь  с  любым  наказанием.

 Через  две недели меня  вызвали  в Комитет  государственной  безопасности  на  допрос. Значит, властям дело  показалось серьезным,  коль скоро его  передали в КГБ. Я  решила молчать,  как  Игорь  советовал.

Следователь,  молодой,  интеллигентного вида  литовец, говорил  по-русски  с  легким  акцентом, удивительно похожим  на  произношение  Видмантаса. Улыбался  он  приветливо  и  держался  непринужденно, и вообще,  по  всем  данным  запросто  мог   сидеть   на ковре рядом с камином. Для начала следователь выложил  на  стол пачку фотографий  и предложил  ознакомиться.

Я  принялась  перебирать  снимки  и  чуть  не  охнула. Вот Мирза,  я и Толик  стоим  на  шоссе,   поджидая автобуса до  Нукуса,  вот  компания  «друзей»  купается  в  запруде, а я,  Крошечка-Хаврошечка,  одиноко сижу на  берегу,  вот я с Гамнатом  трусцой  бежим  по  утреннему Ошу. Получается,  нас  хорошо пасли,  отслеживали  каждый шаг? Что  же я могу  добавить, если  им  все  известно?

– Послушайте, – сказала я,  возвращая  фотографии  на место, – если  вы  такие  умные  и всеведущие, почему  вы  допустили  убийство? Почему  не  остановили,  не ворвались,  хотя бы  не позвонили  в  дверь?

– Мы   не  всемогущи, –  развел  руками следователь. – Такого  поворота  событий  никто  не ждал. Черт  знает, почему    оно случилось. В этом  мы  и  хотим  разобраться. С вашей  помощью.

– Вы  правы – черт  знает. Но  не  я.  Мне нечего  сказать.  Я  не  была  там той  ночью, я вообще   почти прекратила  все  связи  с  Мирзой  и Абаем.

– Вам говорили, будто   от них не  беременеют? –  спросил следователь.–  Ведь говорили,  правда?

Я, как  дура,  кивнула  головой.

– Хочу  вас  разочаровать,  почти все  женщины,  побывавшие  в  сакле Мирзы,  прошли   процедуру,   недавно  перенесенную вами. Кто  по  своей  воле,  а у кого само  получилось. Вас просто  использовали, сексуально использовали. Понимаете?

 Я понимала. Он  хотел  разозлить меня,   разозлить  и  вызвать обиду на Абая, а  потом вытащить нужные  ему  сведения. Нет. Ни  за что.

– Ну,  как  хотите, – спустя  полчаса сказал следователь,  уразумев,  наконец,  что  говорить  я  не  собираюсь. – Только учтите:  такое  поведение  несовместимо с высоким  званием  советского  педагога. Вы меня понимаете?

Я  кивнула,  хотя в тот момент  плохо  соображала,  о чем он  говорит. Понимание  пришло через  неделю, когда   директор  школы, вызвав меня в свой  кабинет, вежливо  объяснил, что  работа  по воспитанию  подрастающего  поколения  несовместима  с  моим  образом  жизни,  и  поэтому  он  просит меня  подать  заявление  и  оставить  пределы вверенного ему  учреждения.

Я уволилась  и   вернулась в  Одессу.  После  года  безуспешных попыток  найти  работу  –  меня  не  хотели  брать  ни в  одну  школу  несмотря  на  явную  нехватку учителей,  –  устроилась    на  полставки в Музей  чуть ли   не  пыль  с  картин вытирать. Там  и  работаю  по сегодняшний  день.  Наш  челн раскололся,  но, хоть гроза и  выбросила меня  на  берег, жизнь не задалась,  пошла  вкривь  и  наперекосяк,  и винить я могу  только  саму себя. Свое  любопытство.

– А  что  произошло с Мирзой, Абаем? Чем кончилась  вся  эта  история? – спросил  я.

Таня  глубоко  вздохнула  и устало  провела  ладонями  по  лицу.

– Был  суд,  Абай получил   пятнадцать  лет  строгого  режима,  Воскобойников  тринадцать, Мирза  двенадцать,  Игорю маленькому  и  Толику  дали  по восемь, Андрэ  и Видмантасу  два.

С  тех пор  прошло  восемнадцать  лет, Мирза  вышел,  живет  в  Ташкенте, Игорь большой  купил  ему  дом,  дела у  Игоря идут  хорошо,  он все  еще Мастер, как  видно, людей,  боящихся  жить самостоятельно,  всегда  хватает. Что  стало с Воскобойниковым, Игорем маленьким  и Толиком,  я не  знаю,  моя  связь с Вильнюсом   и «друзьями»  прервалась  навсегда. Абай  умер  спустя  шесть  лет  от  туберкулеза,  умер  сам  или ему помогли,  неизвестно; рассказывали,  будто Юнона  поклялась, что живым  Абай  из тюрьмы  не выйдет. Вокруг Мирзы  опять  собираются  люди,  величая  его пиром, человеком,  близким  к  Богу,  дервишем, Мастером. Глупцы не умирают,  а только  меняют  друг друга.

Она  умолкла. Впервые  за несколько часов  в комнате повисло молчание.

– Таня, –  разорвал  я  давящий  круг  тишины, – как  вы  думаете,  для  чего  они  убили Гамната?

  –  Я сама  не понимаю.

 Она сморщилась, словно  от  боли. Морщинки, будто полоса ветра  на  воде,   мелкой  рябью осыпали  ее    лицо,  и снова  разгладились.

– Все прошедшие  годы  я  пыталась разгадать:  зачем Абаю  понадобилось  это убийство? Смерть  Гамната была   ненужной,   бессмысленной,  она противоречила  всякой  логике, спутала  игру, перемешала  карты. Гамнат – самый  преданный, самый  богатый  и  самый  известный  из учеников, одним  своим именем  открывал перед  Абаем  огромные возможности. И почему Мирза не  остановил избиение, ведь скажи  он  хоть слово,  все  бы прекратилось  в  ту  же секунду. А убийство моего  ребенка,  как оно  связано  со смертью Гамната?

– Может  быть,  Гамнат  им  мешал? Он ведь  был  харизматичен,   его  любили,  завидовали.

– Нет,  нет,  исключено. Да  и не стал  бы  Абай  из-за  такого  убивать. Вообще, убийство  и  Абай – это  совершенно  противоположные  вещи.  Он излучал  добро, сострадание,  бросался  на  помощь  каждому.  Помните  наш  разговор в квартире  его  родителей?  Тогда  маска  гуру упала с  его  лица,  и под  ней  оказался  страдающий,  одинокий человек. Он не врал,  я  точно  знаю,  невозможно так  ловко врать,  столь искусно притворяться.

– Можно, Таня,  еще  как можно. Вам трудно  быть  объективной, вы ведь  любили его.

– Любила.… И  до сих пор  люблю. Несмотря  ни на что. И  с  годами  у меня  возникло  некое  объяснение тому, что  произошло.

Она  замолкла и  поглядела  мне  в  глаза, словно  оценивая, стоит  ли  делиться  сокровенной  тайной.

– Я  думаю, что,  начиная  игру с Силами разрушения,   люди в  конце  концов становятся игрушкой в  руках  этих  Сил. Космос, или кто  там еще, люто подшутил над Абаем. Его  поманили,  завлекли,  а  потом  использовали,  насладившись возникшей энергией злобы.

 Иногда  мне  кажется,  будто к дому  Вилии  была приставлена   невидимая  воронка, сквозь которую  Силы высосали  до  дна   черную экспансию  смерти. Смерть для  них лакомство,  любимая пища,  они  ищут,  они создают  ее, влияют на  умы, устраивая  перевороты, провоцируя войны. Силы  Зла  забрали  моего  любимого, убили  мое  дитя,  разрушили мой мир.

– То, что  вы  говорите, Таня,  похоже  на  правду. Не на всю,  конечно, но на  правду.  Экстрасенсорные суперспособности  иногда оказываются западней, ловушкой,  подстроенной  Злом. Это вы  поняли  верно. Про все   остальное  я  должен  подумать: картина,  нарисованная  вами, слишком  сложна, чтобы разобраться в  ней  с помощью  одной беседы.

Таня  отвернулась. По  внешнему   карнизу  окна, суетливо  вспархивая  крыльями, топтались голуби, словно  прислушиваясь  к  нашему   разговору.  Происшедшее  сильно  повлияло  на  психику Тани, и немудрено, ведь само  Зло  прошло  рядом  с  ней,  ударило,  вертануло  волчком  и  отбросило в сторону. Так  она вертится  до  сих пор,  не в  силах остановить  безумное кружение, выйти  из мертвого круга  вопросов  без  ответов.

Что я мог сказать ей? Что  люди  опять оказались не  добры  и мудры, а жестоки  и глупы? Что похоть  и  жажда  власти по-прежнему  сводят  их с ума,  отбирая немногие  крупицы  здравого смысла?  И что  спасти  человечество способна лишь психометрия,  но  ее мир не   принимает всерьез. Мир  слишком мал, чтобы  вместить мудрость психометрии, и поэтому  он смеется ей в  лицо  грубым  смехом  нищего,  принявшего подаренный  ему бриллиант  за    дешевую стекляшку.

Таня сидела  передо  мной, откинувшись  на  спинку  кресла,  чуть  вытянув  ноги в черных  полусапожках. Кожа  на квадратных  носах  сбилась,  и, хоть поврежденные места были тщательно  закрашены  кремом,  но  поверхность блестящей после  «бархатки»  кожи  в подкрашенных  местах  сникла,  ровный  бег  глянца  нарушали  матовые  провалы  ссадин. На никелированных пряжках  чернели  остатки ваксы,  обидное  упущение, сводящее  на  нет  усилия   чистки,   правый каблук был  стоптан, набойка  вытерлась  почти  до  кожи, еще  немного,  и  понадобится  солидный  ремонт.   В  Реховоте   уже  давно перестали  чинить обувь, попросту    выбрасывают  износившуюся пару  и покупают  новую, сапожник  –­  умирающая  профессия.  В  Одессе,   судя  по  Таниной  обуви,  перспективы  у представителей  этого  ремесла  более  благоприятны.

 Длинная  юбка  почти  прикасается  к   обрезу   полусапожек, оставляя  небольшую щель, сквозь  нее видны чулки, или  гольфы,  или  колготки –  разобрать  невозможно. Есть  несколько  видов  чулок,  дорогие, как правило,   гладкие,  телесного цвета с искрой,  плотно  облегающие  ноги.  На Тане   мутноватые,  с хаотично   разбросанными  рисками, наверное, самый  дешевый  сорт. Почти  убежден, что пальцы  давно  проделали  в  них  небольшие  отверстия,  сквозь которые  поблескивают  ногти. Возможно,  поэтому Таня,  в  отличие  от  Лоры,  не  сняла  полусапожки,  хотя  на  вид  обувь  выглядит  отсыревшей.

Юбка  темно-зеленая,  твидовая,  приятной  на  взгляд  фактуры. Достаточно  свободна,  чтоб  не  подчеркивать  фигуру,  но  и  вполне  узка,  чтобы  не  разметываться при  быстрых  движениях. В  твиде  симпатичны   выступающие бугорочки, образующие  затейливый  рельеф,  особенно  когда  материал  натянут,  как  сейчас,  коленями Тани.

В  юбку  заправлен  черный  свитер-гольф,  с  воротником  под  самое  горло,  тонкий  поясок  темно-зеленой  кожи ладно отделяет верхнюю часть  от  нижней. Застежка  на  поясе  –  две серебряные  змеи,  переплетенные  то  ли  в  схватке,  то ли  в  любовном  объятии.

Руки   покойно лежат на  подлокотниках  кресла,  ровно  подстриженные  ногти  покрыты  бесцветным  лаком,  безымянный  палец  правой  руки украшает  серебряное  кольцо. На  кольце  орнамент: три ниточки, выходящие  из  одной  точки,  за  ним значок,  напоминающий  зеркальное отражение  номера, и рогатка,  с кокетливо   отставленным  вбок  хвостиком. Дальше не видно,  мизинец  прикрывает.

Затрещал телефон. Надо  попросить  М. Стороженко  заменить  аппарат.   Этот  музейный  экспонат  слишком беспощадно трезвонит.

Оглавление журнала "Артикль"               Клуб литераторов Тель-Авива