Катя Михайлова

Тысяча и одна ночь

Говорит себе: «Ну чего тебе это стоит?

Персонажи какие вокруг –

характеры, стать, фактура!

Вон сюжетов в воздухе сколько, какие истории, –

просто тупо садись и делай литературу».

Говорит себе: «Не ленись, если вяжешь лыко,

раз у лодки твоей пока не заметно крена».

Только дома – ужин и чай, кальян и его улыбка,

и свечи, поскольку проводка перегорела.

«Только ждёт тебя тот,

кто как книгу тебя листает,

кто и сам – рассказчик с огромным стажем.

Кто в тебя поверил – со всеми твоими тайнами, –

и кто сам тебя и придумает, и расскажет».

И идёт (нет – уже бежит) домой, поминутно

оглядываясь от страха,

зажмуриваясь от света.

«Слушай,

тебя никто не убьёт наутро.

Ты теперь вообще

бессмертна».

Всё - как было ещё в начале:

разговорчики двух витрин.

Мы, по сути, с тобой встречались

раза два или, может, три.

А хотелось бы, чтобы каждый -

вынут, выпотрошен и прощён;

чтоб не знать ни тоски, ни жажды...

Нам с тобой повезло ещё;

кто-то вместе - и ежечасно -

все сознательные года, -

но, по сути, и не встречался.

И не встретится

никогда.

Два марсианина

с радужными надкрыльями

всюду искали своих, как воды в пустыне.

Два марсианина 

так отчаянно мимикрировали,

что чуть-чуть друг друга не пропустили.

Думали, что больны, вызывали лекарей,

наблюдали повадки людей – 

в метро их тысячи.

После первого же полёта они уехали,

сняли комнату за Мытищами

и устроили там конкретный локальный странный

Марс – с его невиданными растениями,

пылевыми бурями, розовыми туманами

и почти незаметными 

силами тяготения.

И под вечер, особенно если погода лётная,

в сумерках, чтоб не смущать человеческий разум,

два марсианина бродят по небу – лёгкие,

легче людей 

в два с половиной раза.

Демисезонное

Всё будет прекрасно -

в апреле растает наст

и встанет смолистый запах

в лесах сосновых.

И станет тепло,

и любимые выберут нас,

а если не выберут -

значит, найдутся новые.

Все кончится просто,

нет смысла рубить с плеча, -

как начиналось:

беседой за чашкой чая.

Я только боюсь того,

что буду скучать

(и - знаешь,

я временами уже скучаю) -

по каждой фразе,

которую нечем крыть,

по сладкому этому мороку

и ознобу,

по полному неумению говорить,

по этому отчуждению

ледяному.

По нашей игре,

что стоила свеч и встреч,

по славному принципу

"весело и зловеще";

по жажде твоей

присвоить меня, как вещь, -

и по тому, как приятно

быть этой вещью.

Я буду скучать по всему,

что тает весной -

по всем ледяным скульптурам,

по всем морозным узорам.

И по сквозняку, который

я чувствовала спиной -

тому, от которого ты

укрывался мной;

не будет ни сквозняков, ни меня -

так скоро.

По нежным и беспощадным

твоим рукам -

вернейшему средству,

что делает выносимым

хождение это

по всем девяти кругам.

Мы всё-таки - были.

И мы пережили

зиму.

***

Его имущество – старая скрипка и тёплый плед, –

чтоб мог заснуть в произвольном месте любой страны.

А лучше всего он играет на тонущем корабле, 

и знает это, 

как знает четыре свои струны.

И музыка то струится шёлком, то бьёт как кнут,

лишает воли, уводит от пошлых земных забот.

Но тот, кто знаком с ним дольше пяти минут,

увидев его на борту, 

не взойдёт на борт.

Если что 

Если что, мой хороший – это нас не убьёт,

и тем более ничего не случится с миром.

Если что – в аптечке найдутся бинты и йод.

Мы в Москве, не в лучших традициях драм Шекспира.

Не сдадимся унынию – это не лучший грех,

и безумие нас теперь не возьмёт без боя.

Мы же лёгкие люди, мы тени, мы – не из тех,

кто сломается даже под самой большой любовью.

Просто каждый сольётся в вагоне метро с толпой,

просто каждый возьмёт билет на другом вокзале.

Одного из слепых перестанет вести слепой

(а зато мы отлично слышим и осязаем).

Мы очнёмся, мы смажем полозья своих саней

и укатим туда, куда нам укажет разум.

Если что – это просто сделает нас сильней.

Только лучше б оно нас убило,

на месте, сразу.

Игровая Комната 

Да, я возьму тебя на руки, но сперва –

открывай свой ротик, учись говорить слова;

что тебе нужно? Это же очень просто.

Я понимаю, я старше, мне больше лет.

Маленьким девочкам пуще пряников и конфет

нужно хорошее руководство.

Маленьким девочкам надо, чтоб их вели

за руку – в комнату страха или на край земли.

Маленькой девочке нравится быть ведомой

долгими лабиринтами из стеллажей и строк;

странное вызывает у них восторг,

в страшной сказке они наконец-то дома.

Я понимаю – я старше и я умней, –

девочке просто надо, чтобы играли с ней.

Верь же мне до конца – это очень просто!

Твой Питер Пэн, твой Кэрролл и все дела.

Хочешь увидеть место, где ты ещё не была?

Значит, закрой глаза

и держись за воздух.

Присказка

В этой сказке не будет покоя и тишины -

то-то в ней будет весело,

то-то в ней будет классно.

Жили-были сто лет назад

поджигатель войны

и ответственный за противопожарную

безопасность.

Девичье 

У моей подруги

(нет, вы её не знаете, не у той)

красота редким образом сочетается с добротой

и с мечтой о таком же ласковом, верном муже -

чтоб его окружать заботой, готовить ужин,

чтобы детки, дом,

чтобы радость, мир и покой.

Только каждый её мужчина оказывается монстром,

даже если выглядит папой римским;

то злым духом, распределённым на этот остров,

то головорезом, пиратом морей карибских.

Вот он вроде бы добр, надёжен, и принц - не кто-то там,

даже рыбу не станет резать простым ножом;

через пару недель обнаруживается комната

в тёмной части замка -

с останками бывших жён.

Или - простой, крепко сбитый, статный,

кулак из жести,

не чурается крепких словец, не слабак, но и не невежа.

Только вот по утрам откуда-то - клочья шерсти,

в коридоре и на пороге - следы медвежьи.

Или, скажем, красиво ухаживает, дарит розы, танцует вальс,

кормит ужином при свечах, заводит под балдахин,

шепчет нежно и вкрадчиво "я без ума от Вас" -

и улыбка красивого рта обнажает его клыки.

..А с одним оказалась совсем беда;

в кои-то веки всё было "так",

только он исчез, растворился в воздухе без следа,

навсегда -

очевидно, серьёзный маг.

Нужно ли говорить, - я теряла покой и сон,

билась о стену лбом и сходила с ума от зависти.

- Как ты не понимаешь, в этом-то вся и соль,

в этом, видишь ли, весь и замысел.

Оборотень, и что? Ночью воду не пить с лица.

С некромантом зато не страшно бродить над бездной.

Сердцеед тебе показал бы, как разделывают сердца, -

господи, неужели не интересно?!

Я бы тоже вот так жила,

ежедневно меняя лица,

или шлялась по морю, бросив родне "привет!"

Только мои чудовища все оказываются принцами -

милыми, добрыми,

без особых примет.

Про слабость

Ей нравится прыгать с разбега в холодный северный водоём.

Ей нравятся те, у кого тяжела рука.

Она не боится боли;

её болевой приём

бодрит, как глоток воды из чистого родника.

Где сыщешь того, кто хотел бы остаться с ней?

Спроси, что ей нравится – будешь и сам не рад.

Она не боится ни крыс, ни пиявок, ни пауков, ни змей,

ни стаи голодных собак последи двора.

Она не боится быть замужем за никем:

ей нравятся перемены, и ветер, и дрожь огней.

Её одиночество бродит на поводке

из дома в дом, прирученное, за ней.

Она не боится силы, а силе метит в ученики;

не боится, что небо однажды разверзнется над головой.

А только того, что он просто придёт, и коснётся её руки,

и скажет:

«Ну ладно, хватит.

Пойдём домой».

Занимательная механика 

Механизм - надёжный, отлаженный, заводной, -

там, где раньше, по ощущеньям, была душа.

Всё в порядке - в порядке, да, заведённом мной;

я тебе его не советую нарушать.

Всё в порядке: минуты складываются в дни,

а весна, несомненно, следует за зимой.

Я сменила номер, чтобы ты не звонил,

я сломала все пальцы, чтоб не звонить самой.

И не трогай меня, и не открывай меня,

не напоминай, что были с тобой близки:

мало ли какая железная шестерня,

мало ли в какие крошечные куски.

вечное воз-вращение

аттракцион, знакомый давным-давно.

я не пойму, почему я ещё жива.

парк развлечений работает день и ночь –

крутятся, крутятся, крутятся жернова.

если всё сон – не слишком ли длинный сон?

я наигралась, мне нечем уже платить.

остановите чёртово колесо!

я не могу, не умею с него сойти.

над головой проносятся облака,

там, под ногами, осенью лес горит;

вечное возвращение

вечный кайф

милый горшочек, пожалуйста, не вари!

что-нибудь сделай, иначе я прыгну вниз;

только один из знакомых моих живых

знает, как запускается механизм, –

но не умеет, не может

остановить.

Мифологическое

Саламандра приходит в гости, садится за

стол.

Не надо хозяину дома смотреть в глаза. 

Саламандра, как может, гасит в себе азарт. 

Саламандра плывёт, задевает его ногой,

так изящно напротив сворачивается - нагой. 

Саламандра повсюду носит с собой огонь. 

Друг её василиск разливает по чашкам чай. 

Каменеет она, со взглядом его встречаясь. 

Ей так хочется выманить из него печаль

и спалить дотла. 

Тени мечутся по стене. 

У неё в груди сотни маленьких кастаньет

всё стучат: "у него в душе тебе места нет". 

Может, это и к лучшему - в странных его садах,

в глубине его комнат мерцают - гранит, слюда, -

очертания тех, кто камнем стал навсегда. 

Он уложит спать в очаге из своих камней. 

Ей приснится, что он ей скажет - "иди ко мне". 

Он под утро ей тихо скажет - 

"иди ко мне".

Там, где сошлись деревья в лесную секту, в чаще глухой, где есть чего опасаться, 

встретить нетрудно Железного Дровосека, - если вы там сумеете оказаться; 

там, где ни ветра, ни васильков, ни маков, где человеку жить никакого проку, 

циник холодный, рубящий правду-матку, в чаще лесной пробивает себе дорогу.

Даже медведи его стороной обходят, слыша сквозь чащу кровь леденящий скрежет,

если идёт охота - конец охоте, каждому ясно - такой без ножа зарежет;

вот и идёт он лесом, кусок железа, взглядом одним валя вековые сосны, 

добрый десяток верных холодных лезвий в редкий полуденный час отражают солнце.

А по утрам растворяется без остатка - сон вспоминаем, если проснуться рано, -

та, что глядит и глядит на него без страха, не опасаясь приподнимать забрало.

Так и идёт, весь дрожа от птичьего меццо, - будто бы в уши вонзаемые рапиры;

просто он весь целиком состоит из сердца, 

просто он слишком живой для этого мира.

Забытый вальсок

Стрелки идут к двадцати одному ноль-ноль. 

Тихо играет послевоенный вальс. 

Каждый из нас контужен своей войной, -

но не настолько, чтобы не танцевать. 

Каждый начитан, наслышан, имеет стиль, -

в этом один от другого не отстаёт. 

Как ты умеешь поддерживать и вести, -

опыт из мирной жизни берёт своё. 

Каждый исследовал свой болевой порог,

каждый отлично знает - не дремлет враг,

каждый готов за секунду взвести курок, 

выдернуть вмиг чеку, если что не так. 

Но, пока оркестр не доиграл,

но, пока ещё мы на одной стороне, -

пальцами, 

избегая открытых ран,

ты прикасаешься нежно к моей спине.

История с кладбищем

Слушай, юный друг,

пока деда не попустило, -

расскажу тебе сказку про кладбище. 

Ну, прости.

За оградой дремлет 

нездешним сном Августина,

под соседним крестом 

отсыпается Августин. 

А к полуночи снова 

сон не идет, зараза;

Августина вздыхает, 

со лба убирает прядь

и тихонько стучит по кресту 

три условных раза:

"Ты не спишь? 

Я не разбудила?

Пошли гулять". 

"Может, в следующий раз 

попробовать утопиться?"

"Ну и где этот их обещанный 

Страшный Суд?"

"Как насчет искупаться?"

"Может, закажем пиццу - 

кто сказал, что на кладбище пиццу 

не привезут?"

"Как он вообще поймал тебя 

в свои сети?"

"Что она сказала, 

когда ты упал под стол?"

"Хорошо, что у нас 

отличается опыт смерти, - 

вместе нам будет интересно 

еще лет сто".

Августин говорит себе: 

ну и как дружить с ней?

Августина все меньше 

думает о душе. 

Августина не замечала его 

при жизни;

после смерти он определенно 

похорошел. 

Августина почти перестала 

мечтать о принце -

юном, свежеубитом, 

на черном лихом коне;

прекратила ночными звонками 

пугать убийцу

и не троллит бывших любовников 

при луне. 

И со стороны как будто бы 

даже рада...

В чем убита - в сорочке,

фривольной и кружевной, -

Августина бежит туда, 

где ее ограда, 

странно, ярко и зло 

ощущая 

себя 

живой.

Смотреть

Тишину дробя стуком рам, завывает ветер. 

Я смотрю и смотрю на тебя, - что ты сделаешь с этим?

Не кручу, не верчу, не крушу, не смещаю оси, - 

я же просто смотрю,

иногда - задаю вопросы. 

Не целую в уста, не зову тебя жарким меццо,

ни кинжала и ни креста - для тебя - у сердца;

не ношу тебе чаю с медом и кофе с ядом, -

никакого другого оружия, 

кроме взгляда. 

Ни двойного ствола, ни ласковых слов, ни лести, -

я же столп соляной, я скала, я стою на месте;

как мне справиться с тем, что я тебя - просто - вижу?

Почему ты все ближе. 

Зачем ты ко мне 

все ближе.

Another Brick In The Wall

Человек каждый день поднимается, как на бой.

Человек каждый день поднимается, как на сцену.

Человек очень занят – 

он между собой

и ещё одним человеком возводит стену.

Выше стены Китайской,

Китайской стены длинней.

Птица не перелетит,

не перелезет ящер.

Ласточкиного гнезда не совьют на ней,

и оставят надежду всяческие входящие.

За кирпичом кирпич, за плитой плита.

Без обеда, без ужина и без чая.

Смотри, человек, - я любил тебя так и так,

я вот так, и так, и так тебя не прощаю.

Хоть бы одна бойница, одно окно,

хоть бы свободный вечер -

майский, ветреный и бесценный...

Человек говорит: мне давно уже всё равно.

Мне не больно. 

Мне просто нравится строить стены.

А там, на благословенной твоей стороне,

столько прекрасных мест, - 

что же ты тянешь вожжи?

Человек стоит, прислонился щекой к стене.

Человек другой никуда не уходит тоже.

Слушай: 

на случай магнитной бури или грозы,

или переезда чьего-нибудь на Ямал, -

а давай придумаем новый, другой язык?

Чтоб никто нас не понимал.

Чтобы наши знаки ни электричеством, ни огнём

не брало. 

Чтоб любой шифровальщик зашёл в тупик. 

Чтобы мы в полный голос могли говорить на нём 

в самый час-пик.

Чтобы мы, как киты со своею собственной частотой,

слыша чистый голос друг друга, 

ловя за волной волну,

на своих маршрутах об этом или о том

говорили. Давай же, ну,

я не зря в такой-то нечеловеческий карачун

с проводами вожусь 

(защитный костюм, плоскогубцы, грязь).

Я ведь тут не кручу-верчу, запутать хочу, -

я пытаюсь наладить связь.

Если искала такого – вот он, извольте.

Если ждала такого – ответь сполна.

Мой человек приходит домой на взводе;

прут раскалённый, натянутая струна.

Мой человек не темнит и не ставит сети,

не напускает тумана, не бьёт вожжой.

Мой человек видит мир в чёрно-белом цвете –

«решка-орёл», «чёт-нечет» и «свой-чужой».

С ним не проходят игры по низкой планке –

эту мечту можно сразу похоронить.

Он игнорирует шпильки мои, булавки,

женские штучки слетают с его брони.

Мой человек не читает мне долгих лекций –

в нём сегодня не ветер, а ураган.

Хочется грудь раскроить и выдернуть сердце,

выдернуть сердце и бросить к его ногам, –

только сидишь, прикованная к дивану,

и не умеешь высказать ничего.

Мой человек говорит: мол, я деревянный.

Я никого не встречала живей, чем он.

Не всерьёз

А ты не хотел - настоящего. Ты хотел

таблетку от боли, снадобье от тоски.

Ты сам пригласил меня в свой укромный скит,

ты сам так легко касался запретных тем.

Ты нет, не хотел - серьёзного. Так, каприз.

Когда твой вечер был холоден, сер и пуст,

ты просто хотел узнать - какова на вкус,

как это - смотреть в глаза мои сверху вниз.

Не кровью, но ты подписался на это сам.

Скользнул в запыленном зеркале твой двойник.

Ты сам так легко под кожу ко мне проник -

к моим персонажам, кинжалам и небесам.

Ты сам пожелал моих снов, моих слов и ласк,

и с целью прогулки - пройтись со мной в самый ад.

Ты не виноват, мой хороший, не виноват, -

ты просто не знал тогда, что такое власть.

Не нужно, не бойся - моих не увидишь слёз;

и поздно увидишь, испуган и поражён,

как руку свою занесёшь надо мной - с ножом.

Прости, но со мной не получится -

не всерьёз.

Пенелопа 

С любимыми не расставайтесь ©

Боги знают, в каких морях, у каких штурвалов он стоял, пока ты распускала, ткала, вышивала; получала весть – и немедленно оживала, вспоминала, как смеются и говорят. А потом - соблюдала снова манеры, меру, в общем, всё как и полагается, по Гомеру; было плохо со связью, значительно лучше – с верой, что, по правде, не разделяют людей моря.

Долетали слухи о сциллах, огромных скалах, о суровых богах, о том, как руно искал он; ты ткала и пряла, ты шила и распускала, на людей привыкала не поднимать ресниц. И узор становился сложнее и прихотливей – из-под пальцев рождался то зимний сад, то весенний ливень; зажимала нити в ладонях своих пытливых – и они становились цветами, чертами знакомых лиц.

...Сколько раз жёлтый диск в воду синюю окунулся, сколько раз горизонт зашипел, задыбился и всколыхнулся; в это трудно поверить, но он наконец вернулся, – он ступил на берег, и берег его признал. Он – не он, в седине и шрамах, рубцах, морщинах, он – с глазами, полными тьмы из морской пучины, – он спросил у людей: приходили ли к ней мужчины, он спросил у людей: принимала ли их – она?

И в глазах людских он увидел – страх, и печаль, и жалость; «Вышла замуж? Позорила имя моё? Сбежала?» - «Нет, живёт где жила, чужих детей не рожала; нет, не принимала, все годы была верна. Прежде, правду сказать, женихи к ней ходили стаей, - но уж десять лет, как навещать её перестали: не ходить бы и Вам, – она вряд ли кого узнает, кроме ткацких станков да, быть может, веретена».

«Что вы мелете? Я иду к ней, и не держите». – «Там, где жили вы – не осталось в округе жителей; Вы и сами, правитель, увидите и сбежите – что ж, идите, так и случится наверняка. Двадцать лет вас жена любимая ожидала, всё ткала и пряла, и шила, и вышивала, – и за долгие годы негаданно и нежданно превратилась в огромного паука».

«Да, теперь она – о восьми ногах, – в ритуальном танце этих ловких ножек храбрец не один скрывался; уж она своё дело знает, не сомневайся… впрочем, к ней-то – кому бы, как не тебе, сходить? Та, кого называют Арахной – и мы, и боги, – слишком многих встречала в сетях своих – слишком многих. Только ты, Одиссей, герой, только ты и мог бы этот остров от мерзкой твари освободить».

А снится нам

Но с кем здесь играть, где же место, откуда родом,

где клетка для хода, где козырь из рукава,

где клетка - как частный случай моей свободы?

У дома, у дома зелёная где трава?

Кому из-под паранджи рассылать мне взоры?

Где в этой пустыне скрываются миражи?

Куда здесь метать ножи, направлять рессоры,

куда слать ракеты, на что наводить мне жизнь?

Пульсирующая жилка на чьей-то шее,

на голову всем наступающая весна,

на ком-то в метро футболка с принтом мишени...

Подай же мне знак, не оставь меня, дай мне знать. 

Где тень, от которой не спрятаться даже в ванной, 

кто голоден так же и так же неутомим;

где мой незабвенный, нетленный, обетованный,

земным притяжением склеенный этот мир?

Придёт и возьмёт за горло, волной накатит

и скрутит - чего ожидали вы, первый дан.

Где крестик на найденной в трюме пиратской карте, -

где карта, где трюм, где корабль, где - океан?

Кто тронет плечо торопливо и крикнет "вода!",

кто чувствует тоже, - как ночи и дни темны,

как давит на плечи железобетонным сводом

свобода -

как частный случай моей тюрьмы.

Глубинное

мы с тобой инородны ты пепел я ил со дна

да я глубоководна да кровь моя холодна

здесь не слышен ни вздох ни выкрик только движение тел

эти глаза привыкли к немыслимой темноте

не становись возле меня знать тебе не след

что для меня воздух и что для меня свет

я говорю «до завтра» и уплываю спать

а что у меня на завтрак лучше тебе не знать

что говоришь про храбрость и какую-то власть

в жизни бы не жила здесь если б не родилась

послушай о чём толкую

тебе-то зачем ко дну

зачем тебе на такую

дикую

глубину

Путник

Ну куда ты теперь уходишь? 

Побудь ещё,

мой усталый друг, едва оправившийся от ран.

Эти травы совсем недавно прислал мне чёрт -

чуешь, какой огонь по жилам твоим течёт?

Рано ещё, милый. 

Дождись утра.

Не торопись –

там ливень стоит стеной.

Или не мягко стелила тебе кровать?

Не уходи, не поворачивайся спиной, -

посиди немного, поговори со мной;

за калиткой волки - могут и разорвать.

Не выходи в этот холод один, босой;

столько недель дороги - напрасный труд.

Месяц по небу идёт с наточенною косой.

Все дороги в деревне свиты в одно кольцо, и

ты в объятья мои вернёшься уже к утру.

Ну к кому тебе там? 

Всяко со мной веселей.

Просто доверься мне, и дело пойдёт на лад.

Дом твой сгорел давно, а жена - в земле:

в нашей деревне - ночь, за пределами - двести лет.

Твоё место здесь.

Как я долго тебя ждала.

Синицей в руках

Мне всё, говорят, до фени,

мне редко бывают рады.

Я – злобная птица феникс:

в костёр, а потом – обратно.

Не вью, извините, гнёзда, -

характер дурной, волшебный;

вам дорого обойдётся

моё перевоплощенье.

Пожары тушить - готовы?

Я создана так нелепо, –

я, знаете, не для дома,

и, видимо, не для неба...

Вот только, сказать по правде,

смотрю я в иные лица –

и хочется, хохмы ради,

немного побыть 

синицей.

Оглавление журнала "Артикль"               Клуб литераторов Тель-Авива