בס''ד

Э. Бормашенко

Мир взбесившихся симметрий

"Я люблю глубину и утонченность

математических и физических теорий, по

сравнению с которыми эстетик и физиолог

выглядят просто халтурщиками".

О. Шпенглер, "Закат Европы".

Премьер Натаниягу в недавнем обращении к народам мира с умоляющими интонациями в нетвердом баритоне просил не относиться к Израилю, единственной ближневосточной демократии, и ХАМАСУ, каннибальской шайке, зверством своим похваляющейся, симметричным образом. Не думаю, что западные уши отверзлись заклинаниям премьера.

 Прогрессивная общественность, чем далее тем более симметрически относится к палачам и жертвам, насильниками и изнасилованным, трудягам и паразитам, солдатам и дезертирам, уравнивая граждан в правах, и обесценивая обязанности. Как же и когда родился мир, в котором голос Сахарова и Чикатило, голос основателя Microsoft и профессионального тунеядца в четвертом поколении, голос США и голос Каймановых островов в ООН почитаются в одну цену?

Обидно, но за создание этого мира несет ответственность мы, физики, и это наше изобретение пострашнее водородной бомбы. После ядерной войны может быть на земле и что-нибудь уцелеет, а если прогрессивная, гуманитарная мысль не сменит вектора своего развития, то на земле рассядется стадо двуногих, на которое будет жалко и атомной бомбы. Споры естественнонаучной картины миры, безответственно проросшие в гуманитарных мозгах, привели к удивительному смещению психики образованных людей, приученных видеть в однородности окружающего мира высшее благо.

                                               ***

В советские времена студенты физики относились к братьям гуманитариям с едким, заслуженным презрением. Было ясно, что на истфаки, шли недоросли, не совладавшие с интегралами, производными и законом Фарадея. Да и как было относиться к молодым людям, по доброй воле приуготовлявшимися в парторги и секретари райкомов? Чем там они занимались на кафедрах общественных наук? Считали марксистских чертей на зубцах Кремля.

Не мирясь с унижением, историки КПСС и политэкономы цепляли на физиономии мудрые, снисходительные улыбки всепонимающего превосходства: ковыряйтесь там в ваших чашках Петри и ускорителях, мы-то владеем отмычкой, отворяющей все двери, великим знанием, обнимающим все ваши проводники с током и без тока, - марксистско-ленинским учением. Я тогда не понимал, что само непобедимое, оттого что верное учение родилось из ньютоновой механики, из начетнической уверенности в том, что существуют всеобщие законы, регулирующие поведение общества, с той же точностью, с какой механика Ньютона ведет по небу планеты.                 

Сама мысль о том, что научные законы общественного развития возможны, отнюдь не тривиальна. Раньше законы диктовались с небес, и утверждались властью тоже помазанной с неба. И никому не приходило в голову их выводить и доказывать. Нам сегодня трудно себе представить, что большую часть своей истории человечество не знало физики Ньютона и химии Лавуазье.

Донаучная Вселенная была не слишком комфортной, но чрезвычайно структурированной. В ней была вертикаль: над нами небо, под ногами ад, и в телесной жизни были верх и низ. Правое ассоциировалось с добром, левое со злом. "Приветствуя друг друга, люди пожимают правые руки. По латыни sinister означает левый, и в геральдике, употребляя это слово, говорят о левой стороне поля герба. Но sinistrum в то же время означает нечто дурное, и в разговорном английском языке сохранился только этот смысл латинского слова". (Г. Вейль, Симметрия). На знаменитой фреске Микеланджело "Сотворение Мира" в Сикстинской капелле Вс-вышний протягивает Адаму правую ладонь, но Адам уже согрешил и отвечает на рукопожатие левой рукой.     

В округе были святые и проклятые места, и в жизни было добро и зло. И время было структурировано. Были дни благоприятные, и дни, в которые ничего путевого не жди. Насмерть стояли незыблемые иерархии, пирамида царской власти была перевернутой в общество Вселенной, управляемой  сверху. Неоднородность и неравноправие были вмонтированы в мироздание, в котором органично паслись добрые баре и верные оруженосцы.

Развал этого ладно скроенного и крепкого прошитого иерархиями мира начал Декарт, не имевший ничего такого и в мыслях. Если бы Декарту предложили сесть за один стол со своим слугой, он вызвал бы хама на дуэль и ловко заколол шпагой (Декарт был лихим офицером). Но Декарт изобрел систему координат, положившую на мир оцифрованную сетку. Мир накрылся сеткой чисел, это было начало нового Универсума. Все точки этой сетки равноправны и начало координат может быть смещено куда угодно.  

Еще Ньютон верил, что существует абсолютная сетка, абсолютные пространство и время, эманируемые Тв-рцом, и относительно этой сетки и движутся все наличные тела. Ньютонов мир еще структурирован, он соотнесен с абсолютной системой координат. Но уже в механике Галилея-Ньютона появляется свободно движущаяся частица. До Галилея человечество прекрасно обходилось без свободы, все движущееся было кем-то или чем-то движимо. Эта мысль было настолько самоочевидна, что оспаривать ее мог только безумец.   

Следующий рывок принадлежит Лагранжу, в его механике уже не только точки пространства, но и все системы координат равноправны. Никакой предпочтительной системы координат – нет, все они хороши, вопрос в другом: удобна ли выбранная сетка? Это был день рождения того мира, в котором мы с вами живем. Заметим, что на дворе Великая Французская революция, обнаружившая, что король не помазанник божий, а тиран и деспот, дворянские привилегии отменяются, свободные граждане уравниваются в правах, иерархии сметены. Свободные граждане первым делом так густо залили Францию кровью, как и не снилось коронованному помазаннику. 

С того самого времени окружающий нас мир становится все более бесструктурным, однородным. Вертикали нет, над нами не небеса, а атмосфера; и центра у мира нет;  высоких и низких мыслей нет, грехов нет, здесь постарался Фрейд: у него и благородные мысли растут из телесного низа; пространство однородно и изотропно, а значит, жить следует там, где удобно. Аристократии нет, чести нет, на арену выходит масса свободных элементарных частиц.  Аристократы, спора нет, дурно правили миром, но как еще будут управляться элементарные частицы?  

Самое время, расположившись в покойном кресле напротив компьютера, замурлыкать о "конце истории". В самом деле, исторический процесс возможен лишь там, где наличествует перепад людских температур и давлений, а в гомогенном мире им неоткуда взяться. В Космосе равноправия царствует Симметрия,    преобразование, оставляющее вещи неизменными. Симметрия занимает все большее место в современной физике, быть может, и главенствующее, вполне претендуя на роль фундаментального кирпичика мироздания. Вернер Гейзенберг говорил: "вначале была симметрия". Современное высокое естествознание во многом сводится к разглядыванию и выявлению симметрий.

Сами физики прекрасно знают, что к идеям симметрии мир вещей не сводится, что он устроен куда сложнее. Но перемолотые средним и высшим образованием детские и студенческие головы превращают идеи равноправия и симметрии в священное писание, верховодящее всем наличным бытием.   

                                               ***

                                   "Гансу Касторпу показалось, что он понял,

                                   отчего древние зодчие, воздвигая храмы,

                                   сознательно, хотя и втихомолку, нарушали

                                   симметрию в распорядке колонн".

                                   Т. Манн, "Волшебная гора".  

Переехав в Израиль, я надеялся найти на кафедрах общественных наук мыслителей, не желающих плестись за десятитомником Ландау и Лифшица, внимать философам, выстраивающим миры, соразмерные человеку, а не элементарным частицам, настолько неразличимым, что их можно принять за одну и ту же пылинку. Но переезд из одной точки однородного мира в другую меняет немногое. Вместо подсчета марксистских домовых здешние философы стараются не упустить из вида гарвардских и принстонских чертей. А тамошние гуманитарии, тоже видимо в школе не справившиеся с проводниками с током и без тока, обустроили неслыханный мир, в однородности не уступающий Лагранжеву.

Недавно прочитал бестселлер Стивена Пинкера "Языковый инстинкт". Автор старательно пытается убедить читателя в том, что речь Шекспира ничуть не лучше слэнга чернокожих американских уголовников, просто эти языки "обслуживают разные культурные цели". Западные обществоведы с парткомовским рвением убалтывают меня в том, что Моцарт не лучше тамтама, что теория групп не выше арифметики маори, а "Анна Каренина" в одну цену с эпосом папуасов. Всепонимающая, снисходительная улыбка, зависшая на  физиономиях гуманитариев, подозрительно напоминает усмешечку преподавателей научного коммунизма. Им невдомек, что выстроенный им паморочный Космос исподволь слизан с Лагранжева, и для человеческой жизни непригоден.

Земная жизнь, зачинающаяся в вонючей капле, и завершающаяся в яме с червяками - асимметрична. Приличный элементарным частицам однородный мир – бессмысленен; смысл неотделим от предпочтений.   

В выдуманном продвинутыми интеллектуалами плебейском, высокосимметричном Космосе следует тщательно охранять права борцов за исламскую свободу, весело отрезающих бритые журналистские головы перед кинокамерами. Ибо эти боевики свободные люди, и их садистские вожделения ничуть не хуже побуждений доктора Швейцера и академика Сахарова, так как духовный мир однороден и изотропен, верха и низа в нем нет, и все моральные системы координат - равноправны. А нежелающий жить в этом мире взбесившихся симметрий – мракобес и клерикал, и на уважающей себя кафедре философии ему места нет. Обескураживает, что левому уравнительскому беспределу противостоят только кровопийцы вроде джихадистов или Александра Гелиевича Дугина (неровен час, они и сговорятся с профессорами от философии), тихий голос разумного правого консерватизма не слышен.    

Изумительные, ошеломляющие успехи физики невольно подмяли человеческий дух. Шпенглеровский восторг перед утонченностью физических теорий – понятен, но он становится нам в копеечку. В школе от  физики не отвертишься. В теории относительности разберутся не все ученики, а мир без верха и низа, добра и зла, правого и левого, талантливого и бездарного, выпадет в их мозгах в сухой осадок. И хуже того, начинает казаться, что никого другого мира никогда и не было. Но я твердо помню, что был. Великие мастера прошлого знали о бездарности совершенных симметрий. "Дюрер рассматривал свой канон человеческого тела скорее, как стандарт, от которого необходимо отклоняться, чем, как образец, к которому следует стремиться" (Г. Вейль, Симметрия). Кажется, нет ничего важнее сегодня, чем передача этого знания в будущее.              

Оглавление журнала "Артикль"               Клуб литераторов Тель-Авива