Эли ЛюксембургП Р И Н О Ш Е Н И Я С Ы Н О В Е Й К Т У Р Ы
Скупой на похвалы, на изъявление каких бы то ни было эмоций, наш рав впервые за много лет назвал сегодня меня «каббалистом». Публично при всех. Я вспыхнул весь, растерялся. Мы обсуждали какую-то сложную тему. Время было уже к рассвету, поближе к молитве, все мы устали, рав неожиданно произнес: – Вот Эли, к примеру… Всегда о себе заявляет как тренер по боксу, как школьный учитель. Никто и никогда от него не слышал, что он каббалист, что учит Каббалу. Про это не говорит, ему необходимо это скрывать – живет в ином облачении. Но мыслит зато совершенно иначе. Все это в лучших традициях «нистарим», скрывавших свою истинную сущность и намерения.
Сказал рав: – Подумаем шире, подумаем глубже – мыслями запредельными: жизнь, как биологическая форма существования – аномалия, явление исключительное. Аномалия в мире духа, в сфере высших миров. Мы говорим о жизни в наших, земных понятиях, а мир духовный един, естественен и бесконечен. И уж, конечно же, вечен!
Странный приснился сон. После огромных духовных усилий и размышлений – о смысле жизни и бытия, после «тикуна» – серьезной работы по исправлению, спустился вдруг рядом со мной брусок. По цвету, вроде бы, из металла. Размерами с небольшую гантель – явно из космоса. Материальная субстанция чего-то духовного. Моей же души, как я полагаю, моих же собственных достижений. Вначале я попросту ошалел: такого не может быть, ну быть такого не может! Но очень быстро с ним свыкшись – брусок всегда находился на уровне глаз и виска – сообразил: это мне дар небесный. Обыкновенное чудо, которое будет всегда при мне: моя защита, охрана, моя одежда и пропитание. Моя гарантия на всякие тяготы жизни. Ибо, сунув руку в этот странный кирпич, я мог извлечь из него все, что угодно: деньги, пищу, любое сокровище. Даже поспорил несколько раз, что никакая сила на свете, кроме мысли моей, сдвинуть с места брусок не сможет. Цепляли к нему машину с буксиром, бульдозер. И паровоз, и кран. А он и в самом деле не двигался, был рядом со мной – справа, на уровне головы, не подчиняясь ничьей посторонней воле. Военные спросили однажды: а можно ли применять его на войне? С врагами, в бою, броню пробить, скажем? И тайно взяли на танкодром, под величайшим секретом, меня и брусок, естественно. И он их пронзал – могучие танки, стальных этих монстров, с легкостью шила, входящего в масло. Пронзал и снова ко мне возвращался, как бумеранг, пронзал их и возвращался. И стало им ясно, что я в течение короткого времени могу остановить армию с лавиною танков. То же самое будет с любой их военной техникой: ракетами, самолетами – значение не имеет. Проснувшись, долго смеялся этому сну. Детскому сну, в сущности. Припомнилась притча-сказочка рабби Нахмана из Брацлова. Была на свете страна, вобравшая в себя свойства всех остальных стран мира, и был в ней город, сосредоточивший в себе свойства всех городов той страны. И в городе том находилась улица, являвшая собой как бы все остальные улицы города. И дом был на улице той. И комната в доме была, служившая главной. А в ней сидел человек, вобравший в себя черты характера, ум и духовные силы всех остальных людей мира. Сидел человек и смеялся. Смеялся, смеялся, смеялся….
ЗАУНЫВНЫЕ ХАСИДСКИЕ ПЕСНИ, РВУЩИЕ ДУШУ НА ЧАСТИ, ЕВРЕЙСКИЕ ПЕСНИ О БЕЗЫСХОДНОЙ ТОСКЕ, ИЗЛИВАЮЩИХ Б-ГУ СУДЬБУ, КАТОРГУ НАШЕЙ СУДЬБЫ. БУРЛАЦКИЕ ПЕСНИ, МОТИВЫ… ЕВРЕИ – ЧЕРНОРАБОЧИЕ МИРА, ТЯГЛОВЫЙ СКОТ, БУРЛАКИ МИРОВОЙ ИСТОРИИ.
Была суббота, день клонился к закату. В этот субботний час, как обычно, отправился на прогулку – в Неве-Яаков и обратно, километров восемь, субботний мой моцион. Шел я районом Кирьят-Камениц, где проживают религиозные люди, исключительно ортодоксы. Из бетонной пристройки вдруг высыпала навстречу стайка детишек. В пейсиках, с длинными, чуть не до пола, кистями цицит, в бархатных забавных кепченках. С любопытством принялись меня изучать. Как птицу залетную и диковинную, чуть не руками ощупывать. Меня, одетого по-дорожному, для прогулки. Вопреки всем представлениям о субботе. Шел я долиной. За ней простиралась пустыня. Было видно, как на ладони Мертвое море, Маовитский в струнку хребет – библейский, ни с чем не сравнимый по красоте пейзаж, близкий моей душе и сердцу. Небо было отлито из чистого хрусталя, отливавшего голубыми искрами. «Тупиковая ситуация, отчаянно безысходная», – думал я. «Ушел я из прошлой жизни, порвал окончательно, а в новую – жизнь каббалиста – так и не смог войти. Не получается, не могу. Прошлое не пускает. А может, что-то еще. Вот ребятишки, ты только на них погляди: учатся Торе, как я завидую им! Быть бы одним из них – все бы за это отдал. В будущем воплощении эту судьбу и выберу – непременно! Быть ешиботником с юных ногтей – счастье какое: Тору, одну только Тору, Б-же Ты мой!
Я прилетел в Бухарест, выглянул на летное поле в иллюминатор. Вот город, где я родился, подумалось мне. Город, который я видел еще оттуда, будучи там, задолго до своего рождения – я выбрал его. Мне все показали в мельчайших подробностях, я согласился, следуя великому принципу справедливости, добровольного выбора. Своей судьбы и семьи, города и страны. Все состоялось именно так, не отрицаю. Никто не вправе этого отрицать. Самолет остановился неподалеку от обветшалого, грязного здания аэропорта. На голой почве, меж взлетными полосами густо росли бурьян и колючки. Местность кругом была удивительно неприглядной. Убогой, унылой. Так выглядели летные полосы и здания аэропортов в зачуханом Намангане. В Коканде и Андижане, это я помню, но не вязалось никак со столичным городом в европейской стране. И сделалось вдруг тоскливо: если таков у румын парадный вход, то какова же страна? И вспомнилось разом – внезапной вспышкой – все, что увидел я здесь до своего рождения. До слез, до боли ставшее родным и знакомым. А ведь покинул я эту страну в годовалом возрасте, бездну лет назад.
Сказал рав: – Из всех ощущений, отпущенных человеку – эмоций, инстинктов, переживаний – самым сильным является ощущение Б-га. При том условии, что душа у человека чиста, давно очищена. Ни с чем не сравнимое наслаждение.
Прочитал недавно в комментариях рава Ашлага на тексты священной книги «Зоар» о той громадной опасности, подстерегающей каждого, кто изучает Каббалу. Опасности, настигшей, похоже, вот и меня: провалы памяти, полное исчезновение накопленной информации, мизантропия затяжная. Хроническая усталость: физическое и духовное бессилие, творческая импотенция. Есть духи, сказано в комментариях, духи Великой Бездны, похищающие знания у тебя. У каждого, кто изучает Каббалу, вверх устремленного: духи-вампиры, духи-губители. Они внушают тебе, жарко нашептывают, что ты, мол, давно у цели, давно уже там, наверху, цадик уже и мудрец. И ты обольщаешься этим, в душе твоей возникает спесь. А это как раз и падение – в пропасть, Великую Бездну. Почти безвозвратно! Не это ли самое имел в виду раби Яаков-Ицхак из Люблина по прозвищу «Провидец»: – Всякий мудрец, кто начинает думать, что он уже святой – перестает таковым быть.
Несколько лет подряд мои руки терзает жесточайшая экзема. А может, и другая болезнь: шелушится и отстает кожа, кровоточат и лопаются раны. Никакие мази не помогают, никакие припарки и травы. Всех врачей обошел, врачи оказались бессильны. Каббала говорит, что любая болезнь, это какое-то духовное искажение. Какой-то процесс, происходящий в душе. А тело наше, физический план, только его вторичность. Истина, в общем-то, давно и многим известная. Когда рубцы на моих ладонях слегка заживают, возникает новый покров. В эти места я пристально вглядываюсь, как хиромант – на иссеченную сетчаткой кожу: бороздочки, звездочки, пересечения. Раньше которых не было. Я так это все понимаю: ведь я над собой работаю, во многом себя изменил – натуру свою, характер. А это должно проявиться. На теле – просто обязано. На этих, скажем, руках, в виде язвочек, ран. Если душа изменяется – иные линии на ладонях, иное поле судьбы.
ВОШЕЛ ВДРУГ РЕБЕ, ЗАСТАВ НАС ЗА ИГРОЮ В ШАШКИ. СМУТИЛИСЬ МЫ, БРОСИВ ИГРУ, ВСЕ ПОВСКАКАЛИ. РЕБЕ ПРИВЕТЛИВО УЛЫБНУЛСЯ: ПРЕКРАСНЫ ПРАВИЛА ЭТОЙ ИГРЫ! ВО ПЕРВЫХ – ХОДИТЬ МОЖНО ТОЛЬКО ВПЕРЕД, ВО ВТОРЫХ – НЕ ДЕЛАТЬ ДВА ХОДА РАЗОМ, НО САМОЕ ГЛАВНОЕ – ПРОБРАВШИСЬ В «ДАМКИ», ТЫ ВПРАВЕ ХОДИТЬ УЖЕ, КАК УГОДНО.
С Марком Абрамовичем попали в Меа-Шаарим, квартал ортодоксальных евреев. Черны здесь улицы от черных одежд кишащего люда. Пересекают улицы где угодно и как им угодно, не обращают внимание на светофоры, свистки полицейских. Деловиты, глубоко озабочены женщины и мужчины – погружены в духовные размышления. Налет суровости в лицах, одухотворенных и ясных. Сказал я Марку: – Уж так близка мне эта среда, так родственна! По духу, по сердцу. Все эти улицы, переулки. Тут хочется жить – вне суеты бессмысленной, бестолковой. Будто великий разлит здесь покой, будто Рука Вс-вышнего здесь простерта. Именно так себя ощущаю. Каждый раз, попадая сюда... Вы разделяете, Марк, это мнение? – О, нет! Со мной обстоит совершенно иначе. Всегда возникает оцепенение и тревога, какой-то необъяснимый страх... Особенно, эти одежды! Я удивился: – С чего это вдруг? – Должно быть, с детства еще, с войны. Таких же точно людей, в этих же одеяниях, помню в вильнюсском гетто. Такие же улочки, переулки, тесные и кривые, кругом обреченная суета с беготней. И все – накануне акции, ликвидации. Едва увижу нечто похожее, как возникает предчувствие катастрофы. Стойкий, звериный инстинкт, и ничего с собой не могу поделать.
У Ханки странные с деньгами отношения. Никогда не копила их, копить их просто боится. От денег, как от врага, как от чего-то опасного, вредного, скорей стремится избавиться. Особенно ненавистно ей выражение «на всякий случай, на черный день…» Это всегда пугало меня, ввергало в недоумение, выражалось в насмешках по поводу странной «фобии». Жена трудилась, как каторжанка – в России, в Израиле – в качестве инженера. Всегда «зашибала» нормально, я бы сказал – прилично, жила экономно, по строгости: на тряпки не тратилась, на украшения, драгоценности, как многие женщины – на удовольствия, развлечения… Бывало, я приставал к ней, пытаясь дознаться причины. – Когда они станут необходимы – они появятся! – спокойно объясняла она. – А лишних держать не надо, лишних я просто боюсь. И в самом деле, так обстояло всегда: едва возникала необходимость в какой-нибудь сумме – большой, огромной и даже бешенной, как деньги тут же являлись. Как будто с неба. Деньгами, буквально, нас засыпало, А я, до крайности возбужденный, обалдевал от явного чуда. – Да ты уймись, успокойся! – говорила она. – Пойми: в этом смысле я нахожусь под покровительством высших сил, и хватит на эту тему. Но я опять этой темы касался – в других настроях кружил: мистических, философских. – Если скопились у человека деньги, – делилась со мной жена, – они притянут к себе и причину – все их потратить. И хорошо, если причина окажется доброй, людям на пользу: тебе ли, другим. А ведь чаще бывает иначе – случай несчастный, именно черный день. Этого больше всего и боюсь! К чему я о деньгах начал – издалека, по долгой кривой? Вы обратили, конечно, внимание на перекрестки Израиля – в последнее время, чуть не во всех городах: религиозные люди в черном, почтенные люди, а не шпана там какая, подходят к окошкам автомобильным, тряся коробочками с «цдакой» – подайте, мол, добрые люди на Б-гу угодное дело? И им дают, не больно уж щедро, как я заметил. Да я и сам, чего тут скрывать! Прижимистый тоже, рука коротка: бывает, даю. Не то, чтобы часто… Они заменили мальчишек арабских, бесцеремонных и наглых, всякой мелочью торговавших – идею их переняли. Итак, о сестре, близкой душе, хронически, безнадежно больной… Известно ей стало, что в Штатах придумали препарат, в аптеках там появился: какое-то чудо-лекарство. Уже проверено и испытано, и очень может помочь. Безумно дорого, правда. Один лишь укол обходится в двести пятьдесят долларов. Весь же лечебный курс – десять тысяч баксов! Ханка тут же воскликнула: – А мы вот возьмем и поможем, и деньги на это найдутся. Любой использовать шанс! Ради ее здоровья. Вдруг окажется, что именно это поставит бедную на ноги. Как ты считаешь? – И думать здесь нечего. Поступим, как поступают всякие нормальные люди! Чего не сделаешь, ради родного, близкого человека? В таких случаях дома продают, машины… И вот сегодня, оказавшись в пробке, на перекрестке, обратил внимание на пожилого еврея. В черном он был, как и положено старому ортодоксу. С большим картонным листом на груди – портретом ребенка, и крупными буквами текст… «Должно быть, деньги на операцию собирает – смертельно больной ребенок! И вовсе не обязательно своему. Чужому, скорее всего. Чтоб душу спасти, любую еврейскую душу – ради «мицвы». Почтенный, старый еврей, похожий на персонажа библейского, и не стыдится ничуть. Под жгучим солнцем, в хамсин окаянный шастает от машины к машине, обливаясь потом в этих черных одеждах. Кто это может быть? Руководитель ешивы, известный рав?
И защемило сердце, взвыло что-то внутри – «машина, дом, покровительство…» Да я бы сам от машины к машине бегал, тряся коробочкой, с утра до вечера, в любую погоду! Как важно не жмотиться, подать на «мицву». Покуда тебя не коснулось – побыть в этой шкуре. «Подай немедленно, как можно скорей, и побольше»!
Сказал рав:
Нелепую чушь обсуждали сегодня в ешиве – еврейский поклеп на самих же себя. Ну и пресса израильская, ну же и извращенцы! …В вади Кельт, пустынной местности под Иерусалимом, арабские террористы закололи насмерть двоих парней. Они в ручей поплавать спустились из поселка соседнего, сельскохозяйственного в Иудейской пустыне. Убийцы их поджидали за скалами. Родители погибших парней дали журналистам такое вот объяснение. Дескать, во всем виноваты хасиды, брацлавские хасиды, это они обратили их к вере, к «тшуве»… «Бедные дети! Потеряли всякую бдительность, осторожность: хасиды ребятам внушили, что Б-г им отныне защита. Убережет их Б-г от всякой опасности. Они перестали всего страшиться…» В ешиве к такому пришли решению: все это травля левых – засилье «эрев– ха-рав», колена иноплеменных! Нынче пришла их власть, как и было Моше предсказано… Когда выходили мы из Египта, то каждый пятый был «эрев-ха-рав» – попросту не еврей. Попутчик. Как бы тремпист, удравший от рабства. На это в Торе есть точные указания: «тьма примкнувших, сорняк инородцев…» Через сорок лет подошли к Иордану, раскинувшись станом, границам Земли Обетованной – Эрец Исраэль. Принялись жребий кидать: какая область кому достанется, какие части страны: Иегуде, Дану, Нафтали… Всем, короче, двенадцати коленам. Жребий бросал Моше. Подошли к нему знатные из «эрев-ха-рав»: а нам где жить, какая часть страны для нас достанется? Сказал им Моше: – Нет, не положено, нет удела земли для вас… Не огорчайтесь, наберитесь терпения, придут времена, когда вся страна будет в вашей власти. Земля и народ. Временно, разумеется, не надолго.
Я ПРОСЫПАЛСЯ С КРИКАМИ, ПЕРКОШЕННЫМ РТОМ, ЗА МНОЮ ГОНЯЛИСЬ БЕСЫ, ЖИВОТНЫЕ АДА. ОТПУСКНИКУ АДА – МНЕ ДАЛИ ШАНС ИСПРАВИТЬСЯ, Я ДОЛЖЕН СПЕШИТЬ, СТАРАТЬСЯ, ИСПОЛНИТЬ ВСЕ ОБЕЩАНИЯ… СКАЗАЛ КОМУ-ТО СЕГОДНЯ: ЗАПАХ СЕРЫ МНЕ СТРАШНО НРАВИТСЯ. С ЧЕГО ЭТО ВДРУГ – ВОЛНУЕТ МОЕ НУТРО?
В Карловых Варах купил билет, пошел купаться в бассейн. Знаменитые минеральные воды: давно мечталось – попить их, поплавать… После бассейна отправился в раздевалку, принял душ. Рядом с моей кабиной мылись отец с ребенком, хохоча и балуясь, изьясняясь на родном немецком – дойче шпрахе. И странные мысли потекли в моей голове. Немецкая речь… Мне, еврею, всегда была ненавистна. А слышать ее в Израиле, на улицах Иерусалима, возле Стены Плача? Не кощунство ли, согласитесь? Но здесь было все иначе – из уст ребенка, невинного существа. Младенца, можно сказать. На их почти территории. Я тер себя полотенцем, я одевался. «А знает ли юный фрицик про шесть миллионов? Евреев. Под звуки этой же речи, которых сожгли. Зарезали, задушили, живьем закопали в землю. Его соплеменники. Папочка говорил? Просто так, испытывая огромное удовольствие, хохоча и балуясь, как и они. Миллион еврейских младенцев, таких же, как он. Раскалывая им головки о стены, ухватив за ножки. Или же, в воздух кидали, накалывая на штыки. И тоже весело гогоча. Пары в душевой стояли – священная клокотала месть. Я обнаружил в себе злодея, и испугался открытию. «А мог бы и я проделать подобное с этим ребенком, ангелочком арийским? За пухлые ножки, головкой о кафель?» Припомнилась из Талмуда фраза – еще из ешивы – крепко запавшая в память: «Тот, кто лишен побуждений животных, не может достойно, со всею страстью служить Б-гу! Всего важнее их обуздать…» Ярость моя, мое злодейство – это от бокса, я понимаю: не дать повергнуть себя на землю, не дать победить. Любыми силами взять реванш. В Каббале зовется оно «решимо» – неистребимая память… Плохой я, видать, еврей. А есть и другие – по отношению к немцам – гораздо меня добрее, отзывчивей, милосердней. Цвика Юдович, иерусалимский врач, хирург гениальный, вот что мне рассказал: – Был я недавно в гостях в Германии, у бывших институтских друзей. Врачи они тоже. К Германии, как ты понимаешь, свое у меня отношение. Страна и народ – уж очень не симпатичны: Вторая мировая война, Катастрофа… С такими вот мыслями туда и приехал. Они же в полном восторге от немцев. А я и вида не подаю. Зачем мне спорить и рвать отношения? Короче, возят меня по Берлину. Ах, погляди направо, ах, погляди налево: какая площадь, какой дворец замечательный! А этот квартал старинный – разве не чудо? Его, слава Б-гу, во время войны не разрушили…. Так вот, это их восклицание «слава Б-гу», чуть в обморок меня не свалило. Из уст евреев, ты понимаешь? Которым прекрасно известно, за что союзники Берлин бомбили – гнездилище дьявола, мирового зла. Бункер, где Гитлер прятался? Посокрушались мы с Цвикой, поцокали языками: а что поделаешь, такой мы народ! Поведал и я ему байку. Про вещи еще печальней – евреев Америки, беженцев из Германии, чудом спасшихся от лап нацистов. – Хоть плачь, хоть смейся – бывшие жители того же Берлина. Когда узнали, что город бомбят, стирают с лица земли «родной их город», – из окон выкидывались, из небоскребов. Кончали жизнь самоубийством.
Посетил могилу великого МААРАЛ-а – в Праге – сотворившего Голема: он оживал и действовал только тогда, если в пасть ему вкладывали бумажку с особым каббалистическим текстом. И вновь каменел, когда ее вынимали. Делать умел это только он, практический каббалист, рабби Лива Бен Бецалель, живший четыреста лет назад в здешнем гетто, чья жизнь и удивительные чудеса стали эпосом теологической классики средневековья… Склеп его обомшелый на Старом еврейском кладбище, толпы паломников со всего света, туристы. Долго стоял у склепа, погруженный в глубокие размышления. Сделал множество снимков, и вновь подходил к надгробию, клал руки на камень, касался лбом и губами. От этой встречи я многое ожидал, предвкушая открытие, потрясение, и нечто подобное состоялось. У склепа… Пришли вдруг мысли об Интернете. Наш мир превратился в одну деревню, как бы квартиру. Одним нажатием кнопки мы входим в мир виртуальный – во времени и пространстве, извлекая необходимую нам информацию. Мгновенно можем достичь контакта с любым другим человеческим существом: делиться мыслями, передать сообщение. Однако само пространство нельзя потрогать, увидеть. Оно виртуально, как бы духовно. Но информация в нем существует, передается. Издавна был убежден, что где-то в небесных сферах, духовных мирах, хранится вселенский архив – память о каждом живом существе. Обо всех событиях, происходивших с людьми на протяжении всей истории человечества – убежден абсолютно! И будет время: придут на смену иные поколения Интернета, захочет кто-то узнать, а что на самом деле произошло с Лотом и его семьей в Содоме, в живых картинах и образах, цветных и озвученных? Кто был на самом деле Йосиф Флавий – предатель, или же истинный патриот? Как строились пирамиды египетские? Что за существа населяли Олимп: инопланетяне, или же все это мифы на самом деле? Писателю, историку, археологу – разве не интересно? Да просто любопытному человеку. Быть подключенным впрямую к процессу вечности. Соорудив аппарат по аналогии Интернета, одним нажатием кнопки. Весь тут вопрос – когда подойдем к такому открытию: к каналу, к приемнику и источнику? Такие вот мысли унес я с могилы великого МААРАЛ, а, умевшего извлекать из пространства дворцы и замки, приглашавшего к себе короля на ужин со всей его свитой, как иудейский князь, как царь библейский. А после ужина все возвращая обратно, в пространство и вечность, оставшись с женою и домочадцами в жалкой своей хибаре… Грязь превращавший в розы на глазах у всех горожан. Посылая Голема, навевавшего ужас на антисемитов – стеречь по ночам еврейские дома и окраины. Был на могиле Кафки. Об этом тоже мечтал – писателя всех времен и народов. Второго по мощи после царя Соломона. Мне хочется думать, душа Кафки – душа каббалиста, душа МААРАЛ-а. Испугана, обморожена. В последний «тикун» на грешной земле, последний свой отпуск.
«… В РАЮ ВС-ВЫШНИЙ ИСКУССТВЕННО СОЗДАЛ ЧЕЛОВЕКА» ПУСТАЯ ВРОДЕ БЫ ФРАЗА, ВСЕ ПРАВИЛЬНО В НЕЙ, А ЧТО-ТО ВСЕ-ТАКИ ЕСТЬ: ЮМОР ЛИ, ТАЙНЫЙ НАМЕК С ПОДВОХОМ….
Что-то с желудком разладилось, изжога принялась грызть, плохое усвоение пищи. Кто-то боржоми велел попробовать. Я и попробовал. И сразу же помогло, рукой будто сняло. И стал я захаживать в «русские» некашерные магазины. А мне ведь туда нельзя, они свининой торгуют. Как доты их магазины, как бастионы: витрины и двери железными плитами обложили, чтоб ортодоксы не подожгли. Такое не раз уж было… Знаю, что грех совершаю – с кипою на голове, с торчащими наружу цицит. А потому, что-то другое на голову напяливаю, засовываю цицит в штаны. Чтоб не свисали, никто не увидел. В конце-то концов, мне только боржоми – лечится! А ради здоровья даже субботу отодвигают, Г-споди… Сели мы это с женой обсудить. Сказала она: – Когда я служила у Бубера на улице Эмек Рафаим, там тоже открылся такой магазин. В перерывы я стала туда заскакивать, чтобы купить сигареты, исключительно сигареты. В отделе нашем Шрага работал, религиозный еврей, он мне выговор сделал: религиозная женщина, а нарушаю запрет, решение Рабанута. «Ясно, что никакие продукты не покупаешь, но люди ведь могут подумать. Все, что угодно… Скажут в сердце своем: значит, и нам туда можно! И вообще, ты как бы их статус поддерживаешь, само их право существовать, даешь им прибыль». И в заключении подсказала: – Знаешь что, посоветуйся с равом, как тебе быть со своим боржоми! Раву я все рассказал. Дело он просто решил. Проще пареной репы: – Приходишь домой и снимаешь трубку. Говоришь им, чего бы хотел заказать, даешь свой адрес. Привезут тебе целый ящик. Заплатишь за эту услугу еще пару шекелей, зато никто тебя там не увидит, не станут думать порочно. Совету мудрому я не внял. Пренебрег, не последовал. То ли бес оказался меня сильней, то ли нервы себе щекотать понравилось – все продолжал туда шастать, захаживать. И вот что однажды вышло… В тот день боржоми в магазине не оказалось, забыли им завезти. Не долго думая, поехал в другой магазин, соседний. Меня там, кстати, не знали. Прием оказали самый суровый, хотя кипу, как обычно, снял. Кепку напялил, засунул в брюки цицит… Сидела за кассой юная дама, уткнувшись в книгу. С лицом насупленным, отрешенным. Тем самым, хорошо нам знакомым – советских работников прилавка: вас много, а я одна, пошли бы вы все к едрене-фене! Крутился меж стеллажей упитанный, высокий парень. С серьгою в ухе, с длинной, толстой косичкой. И все, и никого в магазине больше. А на стене, напротив входных дверей, громадный плакат: «Еврейский народ ел, ест и будет есть – ло кашер!» Последних два слова на иврите, естественно, для инспектора. И тут же мне сделалось тошно, немедленно захотелось уйти. Однако вежливо осведомился: – Будьте добры, а есть ли у вас боржоми? Она подняла медленно голову, глазами меня, пробуравив, мгновенно вычислив, определив, чего-то буркнула, и снова уперлась в книгу. Признаться – я ничего не расслышал. Зато вскипело что-то, весь я изнутри взвился. Зашел клиент, чего она себе позволяет? Как будто ей здесь Россия. Как с полным ничтожеством. И я зацокал ей укоризненно языком, чтоб обратила внимание, хоть чуточку устыдилась. – Чего ты мне цокаешь, как собаке, я ведь уже сказала! Глядя на мои цицит, они немножко свисали. Приняв за лазутчика ортодоксов, а может и за инспектора по кашруту, Б-г ее знает – с глубоким презрением и отвращением. А я собою уже не владел. Вернее, владел, но плохо. – Милочка, в Израиле не принято с клиентами так обращаться! – А что ты хочешь, чтоб я с тобой целовалась? – Мне поцелуев ваших не надо! Зашел в магазин клиент, а вы с ним… Как будто с цепи сорвались. Тут подлетел упитанный с косичкой парень. – Ты что жену мою оскорбляешь? Оставь немедленно магазин, сейчас же вон убирайся! Я ошалел, озверел. Кровь мне бросилась в голову. Ах так, вы вон меня выставляете? Поганый ваш магазин! И верно делают, что вас поджигают, так вам и надо, я это только приветствую… И в самом деле, вылетел вон, вздевая руки от возмущения: – Да пропадите вы пропадом, горите, синим огнем! Ноги моей больше у вас не будет! Вскочил в машину, и улетел, трясясь от злости, обиды. Такие пилюли я не глотал. Глотать не намерен. Я это дело так не оставлю! И будь, что будет, хотя бы тюрьма! Как эта парочка пожалеет: паршивый их магазин, и их самих – спалю со спокойной совестью! Вдруг проклюнулся где-то в груди робкий, насмешливый голос: «А что случилось, из магазина выгнали? Спасибо скажи, что морду еще не набили! Тебе же сказали: кончай ходить в подобные магазины. А ты, как козел, упрямился, по доброму не хотел! Тебя с позором и выгнали. Так что – прости…»
Каких только тем не обсуждаем в ешиве: – Дарвин – какое счастье, что не еврей! Ведь надо же, до чего додумался: от обезьяны род человеческий! Какое же наказание было назначено – душе его? На том, разумеется, свете? Кто-то версию выдает: – Мартышкой, небось! В мартышку обратили, в потешники… При ком-нибудь из великих святых, борцов за веру, за Б-жью истину.
И в том же тоне, в том
же ключе: – А почему бы не сатаны? Мартышкой-забавником на плечах самого сатаны? Вполне подходящее место.
Если меня спросить, какое самое сильное мое впечатление об Израиле – яркое, неизгладимое по сей день, то расскажу вам такую историю. Когда открылся доступ к подземным раскопкам под Стеной Плача: тоннели, колодцы, каменоломни – с обзором для публики и туристов, купил и я входной билет, и пошел. Помню огромный куполообразный зал, ярко освещенный прожектором, весь черный и прокопченный. Приблизился к стенам, не понимая, откуда взялись тут копоть и гарь: уж не покрашено ли, а может придумка дизайнеров для эффекта? И положил на них руки, на стены, обе ладони. Провел ими сверху донизу, и поглядел – действительно оказалась сажа. Густая, жирная – откуда она взялась? И тут же прозрел – копоть сожженного Храма! Римскими легионами, уйму веков назад. Такая свежая, будто огонь бушевал вчера. Б-же ты мой, пепел сожженного Храма на моих ладонях, никем доселе не тронутый, не потревоженный. И эта мысль взволновала необычайно. Сдвинулась бездна столетий, ожили и сомкнулись эпохи: столько империй, столько народ исчезли, а я вот жив, и жив мой народ! Мы снова сюда явились, снова здесь, будто и не было ничего! И ощущение чуда – воочию и наощупь – пронзило меня. Мало-помалу волнение улеглось, на смену явились другие мысли. Догадки, открытия. Я попытался их выразить раву. – Иду я на работу каждое утро, а мне навстречу парни и мужики, бодрыми группами, легионами – рабочие иностранные, румынские парни и мужики. Их много нынче в Израиле. В Иерусалиме особенно. Гляжу я на них и думаю: а ведь нет случайных вещей, не так ли учит Каббала? Ничего случайного в мире нет… Сказал рав: – Барух боне Иерушалаим! Благословен Ты Г-споди, отстраивающий заново Иерусалим! – …И думаю дальше: а кто эти ладные, ловкие люди? Румыния, Рим, «откормленные тельцы Эсава», как выразился раби Акива? Сказал рав: – Короче, чего из Румынии вдруг? И именно к нам? – …Сказано царем Соломоном: время строить и время разрушать, время любить и время ненавидеть. Имея тем самым в виду, что тот, кто разрушил однажды, обязан это отстроить, а тот, кто ненавидел – раскаяться, возлюбить. Если не в этой жизни, то в будущих воплощениях. Этому тоже учит Каббала, разве не так? Сказал рав: – Итак, Вс-вышний их всех сюда возвратил? Таков твой вывод? – Гляжу я на них и думаю: не эти ли люди разрушили некогда Храм, сожгли его, надругались. Сравняли Иерушалаим с землей, затем и вовсе его распахали – Элия Капитолина. По миру нас разогнали. По сей день не в силах собраться, римский галут продолжается. А их вот Вс-вышний сюда возвратил, трудиться и восстанавливать. Это по первой части. А вот по части другой – любви… Я часто бываю на почте. Вижу, как иностранные работяги отсылают посылки на родину, доллары – страшно довольны: зарплату у них высокая. Сытно едят и хвалят Израиль. Похоже – нас любят. Великая истина восстановлена, справедливость и истина.
СКАЗАЛ РАВ: ЕСЛИ РАЗВЕСИТЬ НА ГВОЗДИ ЛЮДСКИЕ СТРАДАНИЯ, СКАЗАЛИ БЫ, ВЫБИРАЙ, КАЖДЫЙ БЫ ВЫБРАЛ ТОЛЬКО СВОЕ, ИБО ЛЮБОЕ ЧУЖОЕ НАМ ПОКАЗАЛОСЬ ЗНАЧИТЕЛЬНО ХУЖЕ, МУЧИТЕЛЬНЕЙ.
Мы говорили про Мертвое море с Абрамовичем Марком. Брезгливо поморщась, он вдруг сказал, что эти воды ему отвратительны. Не море, конечно, само по себе, а именно купание в нем. Из любопытства спросил, как экстрасенса, парапсихолога. Об уникальном явлении – Мертвом море, целебных свойствах его. – Если мне память не изменяет, еще у Йосифа Флавия приводятся факты: цари и императоры, знатные воины и полководцы сюда приезжали. Из дальних, заморских стран, здоровье свое поправить. Источники серные, мазаться глиной, просто поплавать… – А я вот ногой ступить не могу, брезгливость не позволяет. В этих местах стояли Содом и Гоморра. Я явственно ощущаю трупы людей, растворенные в этой воде – всеми порами, каждой клеточкой тела. Фуй! тошно и омерзительно… – Это верно, цветущих пять городов здесь стояло, включая Содом и Гоморру. Тела их грешные земля не захотела принять, а души их – ни Ад, ни Рай, не Чистилище. Трижды Г-сподь Вс-вышний давал этим людям шанс, возможность исправиться: первый раз наслав Потоп на их поколение, затем, рассеяв злодеев по миру – строителей Вавилонской башни. И вот – история с Лотом и ангелами – излилась сера горящая и опрокинулись города. Земля и небо не приняли их. Тела их нынче – соленая, кислотная жидкость. Ужасная кара. Сказал мне Марк: – Ты можешь мне возразить: тысячи лет прошло, давно и в помине гадости не осталось! Это мой бред и выдумка, больное воображение… Именно так я и думал, Марк угадал, прочитав мои мысли. А мне вот Мертвое море всегда помогает. От хворей, болячек. С удовольствием еду в летние месяцы. Раз десять-пятнадцать – мой обязательный моцион. С друзьями, и никогда не один. Ну как такое себе не позволить? Всего лишь час туда и обратно. Не в Африке ведь живем, рядом почти… И вдруг один из друзей отказался, перестав с нами ездить – от глины, купаний, лечебных ванн. Спросил я его: – А что за причина? – Уриной теперь лечусь! Мочей, одним словом – попросту пью. Ванны горячие делаю, собрав ее за неделю. И тот же самый эффект, если не лучше. Море вполне заменяет, советую и тебе. – Пьешь, говоришь, и это тебе не противно? И что же за вкус у нее, у этой самой мочи? – Как бы тебе сказать? Вкус плоти, живой человеческой плоти. Разве что растворенной – жидкостной плоти…
Сказал я раву: – Приношения в жертву птиц и животных в Храме – в Первом и во Втором, строгие указания для священников на этот обряд – какой в этом смысл, зачем это Вс-вышнему нужно? Сказал рав: – Душа человека составлена из двух частей: Б-жественной и животной. Наши грехи, совершенные умышленно или случайно, это, как правило, порывы животных страстей, материи низменной, тленной. Принося в жертву животное, мы как бы каемся перед Б-гом: Г-споди, согрешила во мне животная часть, вот я ее сжигаю, уничтожаю… А почему ты спросил? Вопрос не очень-то сложный, мог бы и сам догадаться. Сказал я раву: – Говорил я с одним человеком – про Тору, религию, и вдруг он мне заявляет: читал я, мол, Библию вашу, читал внимательно, и вот какой вывод сделал. В Библии вашей самая непривлекательная личность – именно Б-г! Какой-то мстительный и жестокий, мелочный и придирчивый. Больше скажу – кровожадный! Жертвы да жертвы Ему нужны... А я, к стыду своему, |
