Александр Мелихов

ГОЛОС ИЗ-ПОД ЗЕМЛИ

Я и не знал, что помимо всемирно известного «Дневника Анны Франк» року было угодно сохранить довольно много ее литературных зарисовок, эссе, сказок и даже фрагментов неоконченного романа. Поэтому за чтение изданной московским «Текстом» в 2007 году книги Анны Франк «Рассказы из Убежища. Жизнь Кади (неоконченный роман)» (перевод с нидерландского Д.Сильвестрова) берешься с особым трепетом. Наше сочувствие хрупкой девочке, более двух лет вместе с семью другими затворниками скрывавшейся в городской квартире, но так и не избежавшей страшной гибели в концлагере Берген-Бельзен в неполные шестнадцать, столь огромно, что ужасно хочется найти в ее произведениях признаки несомненной гениальности. Ужасно хочется. Но так и не удается.

Первое, что бросается в глаза в «Жизни Кади», - книжность: «последнее, что она ясно помнила, - чей-то крик… машина… она упала… а потом наступила тьма», «над ней склонилось чье-то участливое лицо, обрамленное белым чепцом», «с беспокойством смотрела на маленькое бледное личико, которое безмятежно покоилось на подушке»… Сильнее всего это заметно в прямой речи: «Вы не могли бы мне помочь, сестра Анк, и сказать, как мне улучшить свое отношение к матери, чтобы она больше не чувствовала, что я не могу любить ее так, как люблю папу? Я ведь знаю, что меня, свое единственное дитя, мама очень любит! …Она бы онемела от удивления, если бы ей кто-нибудь сказал…»

И так далее в том же духе: «Что я знаю о мыслях и чувствах мальчиков? Я никогда не была знакома ни с одним мальчиком»… Но тут, когда Кади уже начинает ковылять с палочкой, судьба посылает ей знакомство с обаятельным Хансом, и они начинают беседовать на самые возвышенные темы. «Почему Бог, о котором я никогда не думаю, если со мной все в порядке, должен помочь мне теперь, когда мне это понадобилось?» - спрашивает она, и Ханс отвечает: «Раньше, когда ты благополучно жила себе дома, ты же не намеренно молилась без особого смысла… А теперь, когда ты его ищешь, потому что испытываешь боль и страх, теперь, когда ты действительно стараешься быть такой, какой, по твоему мнению, должна быть, теперь, конечно, Бог тебя не оставит».

Неужели эта умненькая девочка никогда не читала Карамзина?.. Впрочем, сентиментализму не нам учить немцев. А бедная Аня, к сожалению, не вынесла из родного Франкфурта ничего еврейского. Я говорю «к сожалению», потому что в своем амстердамском убежище она даже не могла ощущать себя страдающей за какую-то особую веру, не могла ощущать себя хранителем какого-то особого наследия – ей и свою героиню Кади легче было изобразить «христианкой», страстно сочувствующей  своей еврейской подруге Мэри, чья семья каждый вечер ждет депортации. Знали бы они, что это будет за депортация! Однако и без того…

«Кади вошла в дом, где вся семья, уже наготове, сидела в тренировочных костюмах и с рюкзаками. Все были бледны, и никто не сказал ни слова, когда Кади вошла в комнату. Неужели им месяц за месяцем сидеть так каждый вечер с бледными, охваченными ужасом лицами?» На улице Кади хватает немецкий патруль, но, посмотрев ее паспорт, дает «христианке» такого пинка, что она летит на мостовую. «Не думая ни о боли, ни о чем другом, Кади встала и поспешила к дому… Почему на долю Мэри выпал ужасный жребий, а она могла жить в свое удовольствие? В чем разница между ними? Разве она хоть сколько-нибудь лучше Мэри? Разве они обе не одинаковы? В чем Мэри провинилась? О, нет, какая ужасная несправедливость!»

Бедняжка и в самом деле не видит разницы…И кажется, что эти тщетные вопросы она будет задавать в своем убежище изо дня в день, из часа в час, из минуты в минуту…

Но нет, во всех остальных набросках и размышлениях больше не найти ни бесполезных вопросов, ни бессильного протеста. Если речь идет о земном, это обычные девчоночьи воспоминания о каких-то разборках с одноклассниками и учителями, либо… Либо коммунальные склоки – не знаю, как еще назвать препирательства между чужими людьми, силой обстоятельств запертыми в одной квартире. Вот внизу что-то грохнуло – может, упала бочка на складе за стеной, а может быть, и обыск… А может, просто воры. Но ведь взломанная дверь привлечет полицию…И вот мужчины, «белые аж до кончика носа», спускаются на разведку – а ступени скрипят, а кто-то не может унять кашель…Вроде, тревога ложная, но лучше все же посидеть тихо.

«Мы решили не открывать краны и не спускать воду в уборной, но так как встряска почти всем нам подействовала на желудок, то можно себе представить, какая вонь стояла в уборной, когда мы все по очереди там отметились». Но этим дело еще не кончилось: «На следующее утро оказалось, что уборная совсем засорилась, и отцу пришлось все рецепты блюд из клубники (наша теперешняя туалетная бумага) плюс несколько кило какашек длинной деревянной палкой выковыривать из унитаза».

А как же распределять подобные приятные обязанности? Кто будет чистить картошку по утрам и вечерам, кто будет мыть посуду? Соседи по заточению ворчат: «Девочкам следовало бы больше помогать нам, а не сидеть, вечно уткнувши нос в книгу: девочкам не нужно так много учиться (современно, не правда ли!)» «Ван П., однако, имел еще наглость сказать, что для Марго, которая уже целый год моет посуду и утром, и вечером, это вообще не работа»…

«Не относись папа чересчур благосклонно к подобным личностям, самое лучшее было бы как-нибудь ткнуть их носом в то, что мы и другие люди в подлинном смысле слова спасли их от смерти. В трудовом лагере нужно будет уж никак не картошку чистить…или блох у кота искать»

Блохи приплетены не для красоты слога: «Дело в том, что из-за безразличия Ван П-в мы напустили в дом полно блох. Каждый месяц мы предупреждали их и говорили: «Отдайте кошку, чтобы ей сделали дезинфекцию!» И всегда слышали в ответ: «У нашей кошки нет блох!» Но когда блохи со всей очевидностью обнаружились и мы так чесались, что не могли спать…» - блохам посвящено довольно много проникновенных строк, временами они возникают в самых неожиданных местах – в ванне, в трусах...

Однако у людей культурных споры возникают не только из-за блох или картошки. Анна просит у «высокообразованного Пф.» трех в неделю дополнительных часов работы за письменным столом, но он обрушивается на нее с негодованием: у него серьезная работа, а у нее «всякая там мифология». «Я тоже  серьезно работаю!» (Она и сама не знает, насколько она права!) - «Ты бессовестная эгоистка! В конце концов я вынужден тебе уступить, а то чего доброго скажут, что Анна Франк засыпалась на экзамене из-за того, что менеер Пф. не уступал ей свой столик!»

Эти несчастные воображали, что ей еще предстоят какие-то экзамены, не догадываясь, с каким блеском она уже сдала свой главный экзамен!.. Мало того, менеер Пф. расхвалил некую книгу «Анри из дома напротив», а Анна позволила себе отозваться о ней свысока, и тут уж целых двое взрослых напускаются на нее за то, что она знает слишком много для своего возраста: «Позже, когда повзрослеешь, тебе ничто не будет доставлять удовольствия, и ты станешь говорить: обо всем этом я читала двадцать лет назад». Проверить их прогноз не удалось – дерзкой девчонке так и не пришлось повзрослеть…

Но, к счастью, она, похоже, не так уж часто предается мрачным предчувствиям: книги, домашняя работа, тщательная подготовка ко сну, скрип пружин, чье-то шарканье, подозрительные звуки из уборной, затем ночное пробуждение…

«Мне нужно встать, чтобы сделать по-маленькому, в жестянку, которая стоит под кроватью на резиновом коврике от случайной протечки.

Когда мне приходится это делать, я всегда задерживаю дыхание, потому что в жестянке журчит, словно ручеек сбегает с горы».

«Бывает, что ночью, по-разному – между часом и четырьмя слышатся выстрелы. Еще толком не понимая, в чем дело, я обычно вскакиваю с кровати. Но иногда я настолько погружена в сон, что мне на ум приходят французские неправильные глаголы или какая-нибудь ссора там наверху; а когда все кончается, я вдруг соображаю, что стреляли зенитки, а я так и осталась в постели. Но чаще всего я просыпаюсь. Тогда я быстро хватаю подушку, носовой платок, набрасываю халат и в тапочках бегу в папино гнездышко…

Оказавшись в большой постели, кажется, что уже не так страшно, если только пальба не такая уж сильная».

В марте сорок четвертого Анна посвятила страху специальное эссе: сначала при звуках канонады она не могла ни есть, ни спать и все время дрожала, а однажды во время бомбежки, среди горящих домов она бросилась бежать куда глаза глядят, не думая о близких и не чувствуя усталости, - пока не оказалась среди ночной природы. «Я очутилась среди травы, над головой мерцали звезды и сияла луна, ночь стояла ясная, было свежо, но не холодно. Не слышно ни звука; смертельно уставшая, я села на землю, расстелила одеяло, которое все еще держала в руках, и положила на него голову.

…Оказавшись одной среди природы, я поняла, почти бессознательно, что страх ничем не может помочь, что он бесполезен и что каждому, кто ощущает такой страх, как я испытала тогда, самое лучшее – посмотреть на Природу и осознать, что Бог гораздо ближе к нам, чем думает большинство людей.

С тех пор, хотя вокруг меня еще не раз падали бомбы, я никогда больше не испытывала настоящего страха».

Хотелось бы надеяться, что этот высокий строй души не оставил ее и в концлагере…

А уж в убежище она то и дело воспаряла в такие возвышенные сферы, где не оставалось места ни блохам, ни картошке, ни выстрелам, ни бомбежкам – одни только феи, эльфы да цветы. Как и в мире Андерсена, у каждого цветка свой характер. «Роза похожа на избалованную маленькую девочку, красивую, нарядную и, на первый взгляд, просто очаровательную, но тронь ее или обрати внимание на другую, и она сразу покажет свои коготки», «колокольчик же не столь великолепен, но имеет настоящих друзей, которые ценят его мелодии» - так маленькую Еву учит девочка-эльф, а когда Ева становится взрослой, она догадывается, что с нею говорила ее собственная совесть.

Все сказки Анны не только предельно моралистичны, но и беспредельно добры – в них зло не карается, но раскаивается. Да и почему бы ему не раскаяться, если в мире нет никаких причин быть злым? «Если даже лишиться семьи и остаться совсем одной, то и тогда можно сделать свою жизнь прекрасной: как бы ты ни был беден, твои душевные богатства всегда будут доставлять людям радость»

Даже стремление во всем доискиваться причин, столь опасное, по мнению многих моралистов, ни к чему дурному привести не может: «Если бы только каждый, совершая какой-нибудь поступок, сперва спрашивал себя: «Почему?»! Думаю, тогда люди стали бы намного честнее и лучше. Ибо можно очень легко стать добрым и честным, если никогда не упускать случая проверить самого себя».

Видите, как просто?

Нет, эти глубокомысленные размышления умненькой хорошей девочки не открывают нам никаких глубин. Они всего лишь позволяют нам понять, какое это чудо – умненькая хорошая девочка.

Всего лишь.

Но это ужасно много!

До ужаса много…

Оглавление журнала "Артикль"               Клуб литераторов Тель-Авива