Ирина Маулер

Михаил Юдсон

                                 ТУРБИНА ЖУРБИНА

Александр Журбин – знаменитый композитор, создатель мелодий, знакомых многим и многим – от первой советской рок-оперы «Орфей и Эвридика» до музыки к кинофильмам, среди которых всем известные «Эскадрон гусар летучих», «Тяжелый песок», «Московская сага». Такие его мюзиклы  как «Чайка» (по Чехову) и «Биндюжник и Король» (по бабелевскому «Закату») стали событием в музыкально-театральной жизни. Кроме того, Журбин –автор нескольких книг  прекрасной прозы. А его грандиозная Четвертая симфония «Город Чумы», основанная на текстах в переводах с арамейского (пророк Даниил), латыни  (Блаженный  Августин), французского (Камю, Арто) и других языков – совершенно новое слово в музыке. Александр Журбин – это некая ажурная турбина. В композиторе замечательно сочетается тонкая мелодичность и невероятная, как выражались  конструктивисты , энергийность. Журбин  посылает   свой музыкальный мессидж «урби эт орби», городу и миру. Любой, побывавший на его выступлениях, слушавший его  диски, видевший его телевизионную передачу «Мелодии на память», ощущает могучее воздействие таланта и обаяния. Одна из нас  имеет (пусть и начальное) музыкальное образование и даже пишет авторские песни, а вот второму в детстве медведь на ухо наступил, да не какой-нибудь плюшевый Винни-Пух, а матерый Потапыч, генерал Топтыгин. Но побывав на концерте Александра и его жены Ирины Гинзбург-Журбиной («Дни Журбиных» в Израиле), мы оба получили настоящее наслаждение, чего и вам желаем. А сейчас послушаем Журбина.

 ­­­­­­­­

– Александр, расскажите, пожалуйста, о своих житейских корнях. Были ли у вас в роду музыканты и вообще, как говорил Хлебников,  «творяне»?

 – Я родился в простой инженерной  семье, сразу после войны. По прихоти судьбы  это случилось в Ташкенте, куда моя мама  приехала  из Москвы к родителям, спасаясь от  столичных  «холодов и голодов». Недавно, после тридцати пяти лет разлуки, я побывал в городе моего детства и не узнал буквально ничего, так изменился  Ташкент. Я искал былой домик на холме, места, в  которых жил и учился, – увы, все кануло. А может быть и хорошо, что теперь это живет только в моей памяти. Мои родители  не имели никакого «официального»  отношения к музыке. А неофициальное было – мама прекрасно поет, у нее замечательный голос, она природно  музыкально-одаренный  человек. И поэтому, наверное, не случайно, что мой брат Юрий Гандельсман многие годы в Израиле играл в Симфоническом оркестре Зубина Меты,  а сегодня он  профессор  музыки в  университете в штате Мичиган. Мой сын Лев Журбин – состоявшийся американский композитор, сотрудничающий  с  Михилом Барышниковым,  Фрэнсисом  Копполой и многими другими звездами.

– Так что же такое, по-вашему, талант – генетика или божественная искра?

– По-моему, это сочетание  Богом  данного дара, колоссальной работоспособности и упорства «графомана». Я очень много работаю и очень много пишу, чем и горжусь. В списках произведений, написанных мною, симфонии и кантаты, мюзиклы и песни. Еще я пишу серьезные книги, веду передачи на телевидении… Кстати, очень бы хотелось много еще чего делать, но к сожалению времени на все не хватает.

– Давайте, как сказал бы Блаженный Августин, начнем «аб ово» вашего «опус магнум», то есть с яйца главного опуса. Россия – родина всего, вплоть до слонов, но уж никак не рок-опер. Как зародилась «Орфей и Эвридика», что послужило, по набоковскому выражению, творческой пульсацией?

– В 1969 году вышла на сцену первая мировая рок-опера, это была «Томми» группы «The Who»,  а чуть позже «Иисус Христос – суперзвезда» Эндрю Ллойд Уэббера. Казалось, соблазн  призрак рок-оперы бродил по планете, и, конечно, он не обошел и меня. В то время я учился в аспирантуре Ленинградской консерватории и был, как говорится, «широко известен в узких кругах». С  предложением о создании рок-оперы я обратился к моим друзьям, известному либреттисту Юрию Димитрину и руководителю ансамбля «Поющие гитары» Анатолию Васильеву. На дворе стоял  где-то 73-74-й год. Мы долго искали тему, многое было тогда нельзя – запрещены библейские темы, эротика, наркотики и многое другое. И вдруг мне пришла мысль – греческая мифология! Орфей и Эвридика! Ведь там главный герой – певец, и это любовная история, такую тему запретить невозможно. Я подошел к роялю и напел: « Орфей полюбил Эвридику». С этой фразы  все и закрутилось. А дальше пошло так, как будто Провидение говорило, что мы все делаем правильно. Мы пригласили в качестве постановщика Марка Розовского – в тот момент, когда опера еще  даже не была готова, и я в спешном порядке дописывал партитуру для срочных репетиций. В течение 3-4-х месяцев первая в Советском Союзе рок-опера «Орфей и Эвридика» была поставлена. Образно говоря, я вытащил счастливый лотерейный билет.

– Вы закончили Ташкентскую консерваторию по классу виолончели, Гнесинский институт по классу композиции, в 29 лет стали всесоюзно известны. Слава пришла к вам рано – это случилось неожиданно или вы ее ждали и торопили?

– Когда-то я услышал от Кости Райкина замечательную фразу: «Бог замечает тех, кто выпрыгивает».  Да, я выпрыгивал, я  очень много работал и очень хотел преуспеть. И честолюбив был всегда. Свалившаяся на меня тогда слава дала первый сильный толчок, инерция которого продолжается до сих пор. На мои концерты собираются полные залы, в какой-то степени благодаря тому, что я автор «Орфея и Эвридики», проданной на сегодняшний день миллионами копий. Хотя с тех пор я и создал немало других   музыкальных произведений, лучших, чем «Орфей», на мой взгляд. Самыми значительными своими мюзиклами я считаю «Разбитое зеркало» по Брехту, «Фьоренцу» по Томасу Манну, «Чайку» по Чехову, «Униженные и оскорбленные» по Достоевскому и «Доктор Живаго» по Пастернаку.

– Заметно, что вы любите хорошую литературу.

– Да, я много читаю, в мою электронную библиотеку закачано более 40000 страниц, а книгами заставлены в доме все стены. Мой вкус разнообразен – предпочитаю сюжетные романы, хотя с удовольствием читаю и Марселя Пруста, в романах которого практически отсутствует действие, и Роберта Музиля. Люблю тренировать мозги, читая Эриха Фромма, Карла Густава Юнга, Хайдеггера, Фукуяму. Мой принцип – знать многое о немногом и понемногу обо всем.

– Шелдон Харник, автор стихов мюзикла «Скрипач на крыше», сказал о вас, что у Журбина редкий дар – он с равным успехом может сочинять серьезную и развлекательную музыку. Но все-таки,  при этом работает другой участок души?

– Когда я начинаю писать музыку, то понимаю одно – писать надо интересно, не банально и не примитивно. В это время, естественно, я не осознаю, какое полушарие мозга у меня трудится. Единственно, что я знаю – уже сочиненную музыку никогда не надо переделывать. Как-то я советовался с Дмитрием Дмитриевичем Шостаковичем, нужно ли переделывать одно мое музыкальное произведение, вносить исправления. Он сказал: «Обязательно переделайте, но только в следующем сочинении». Я никогда не пишу музыку на компьютере (хотя умею), а только ручкой. Я считаю, что ручка – это настоящая антенна, и если Бог хочет мне что-то передать, то это что-то, перейдя через ручку-руку,   выльется на лист бумаги. По времени же – все по-разному. Симфонию можно писать год, а вот песня – легкий жанр, если она не складывается сразу, потом уже точно не сложится. Оскар Фельцман всегда любил повторять, что пишет песню ровно столько, сколько читает слова к ней.

– Расскажите, пожалуйста, историю создания особенно популярной вашей песни «Ах, эти тучи в голубом».

– А было так: меня пригласили писать музыку к фильму «Московская сага» по книге Василия Аксенова. Среди всего прочего, в этом романе была такая героиня Екатерина Градова –  она сочиняет стихи «Ах, эти тучи в голубом», которые превращаются в популярную советскую песню и ее поют на всех фронтах. Но в книжном варианте стихотворения были очень длинные строки, и на них музыка никак не ложилась. Я попросил своего друга, поэта Петра Синявского, подправить текст, и в результате получилось совсем другое стихотворение (хотя все мысли Аксенова были сохранены), на которое я и написал музыку. Сначала Аксенов не очень жаловал песню, но ее начала исполнять Кристина Орбакайте, потом неожиданно запела вся страна – тогда и Аксенов изменил свое мнение. Забавно, что как-то в интервью у  Василия Павловича спросили, нравится ли ему эта песня, и он ответил: «Еще бы, ведь это я сам напел мелодию Журбину».

– В начале 90-х вы уехали жить в Америку. Почему туда, а не в Израиль? И как вы считаете, если бы вы тогда приземлились в аэропорту «Бен-Гурион» – сложилась бы ваша судьба так же творчески удачно?

– Это был фатальный год – 1990-й. Страна в полном смысле слова  развалилась. Мой брат по приглашению Зубина Меты эмигрировал в Израиль. И у нас возник извечный еврейско-русский вопрос: что делать? Я очень нежно отношусь к Израилю, но я всегда понимал, что вряд ли смогу реализоваться в этой стране. Ведь в  Израиле, насколько я знаю, нет ни одного музыкального театра (в бродвейском смысле) и всего две киностудии. Что бы я здесь стал делать? А в Америке множество музыкальных театров: Бродвей, «офф-Бродвей», и очень развитое кинопроизводство, безусловно, лучшее в мире.  Но, несмотря на это, Америку очень тяжело завоевывать, если ты в ней не родился. Это уже удел наших детей. Вот мой сын чувствует себя в этой стране, как рыба в воде. Есть такая притча у Кафки в романе «Процесс»: человек приходит в канцелярию и говорит, что ему надо к начальнику. Привратник останавливает его и просит подождать. Человек ждет день, месяц, год, жизнь и наконец спрашивает у привратника, когда же его пропустят. На что привратник отвечает, что никогда, поскольку и двери-то вообще нет, а есть одна глухая стена... Так вот, я долго ждал, когда в Америке откроется моя дверь, и вдруг понял, что двери там для меня нет в принципе.

– Как вы считаете, существует ли нынче такое понятие, как эмигрантская культура?

– Сегодня для творческого человека место проживания большого  значения не имеет. Интернет полностью уничтожил границы. А что касается эмиграции... Понимаете, эмиграция – это невозможность вернуться назад. А сегодня – бери билет и лети куда хочешь. В Америке, кстати, я  решил заняться созданием этой самой  эмигрантской культуры и основал театр «Блуждающие звезды». И  хотя в нем играли известные и талантливые актеры, в том числе, скажем, Елена Соловей – мы не смогли выжить. Зачем  американской «нашей» публике смотреть «своих», которые рядом с ними покупают огурцы на Брайтоне? Ведь то и дело приезжают далекие и громкие «Современник», «Сатира», «Таганка»… И в какой-то момент я четко понял, что заветной американской двери для меня нет. Поэтому сейчас я большую часть времени нахожусь в России, там моя основная работа. Зато мои выступления стали  гораздо более востребованными в США – ведь теперь я там гость!

– Вы автор нескольких книг прозы, одна из них – с очень точным названием: «Композитор, пишущий слова». Замечательная, надо сказать, проза – музыкальный строй, ритмика текста, довлатовский «воздух фраз» – пауз от пуза. Вам не хотелось бы написать традиционный роман, манновского размера, что-то вроде «Александра и его братьев», в широком смысле?

– Скажу по секрету, я написал два романа, но никогда их никому не покажу, потому что, мне кажется, у меня нет дара к сочинительству. Мне больше подходит писать тексты  в жанре  «нон-фикшн». Сейчас я заканчиваю новую книгу «Музыкальные перекрестки» – о стилистических сдвигах, «сшибках» в  музыкальных произведениях разных эпох.

– Ваша, мягко говоря, нелюбовь к опозданиям и необязательности – это то, что ваш любимый Томас Манн называл «ясность творческого плана жизни»?

– Я человек точный и не люблю, когда опаздывают на встречи. Хотя всякий художник, в принципе, где-то разгильдяй (ведь творчество – вещь спонтанная и на часы мало обращает внимание), я не могу себе этого позволить. Ведь в серьезном  музыкальном  бизнесе свои законы, которые за 35 лет работы приучили меня к порядку и обязательности. Кроме того, я всегда заодно стараюсь создать комфортные условия для тех, с кем  сотрудничаю .

– Вы живете на три дома, в самом , пожалуй, «бермудском» из треугольников сегодняшнего мира: Израиль, Россия, Америка (кстати, аббревиатура вашей жены – ИРА). Конечно, Бог еврея метит и хранит, но каким видите Израиль лично вы, и чем, по-вашему, отличаются «русские» евреи, живущие в местах обетованных?

– Конечно, каждая страна накладывает на граждан свой отпечаток. В отличие от американских евреев, русские израильтяне очень политизированы и вовлечены в вечный процесс борьбы. В Америке же русскоязычная община практически не принимает реального  участия в политической жизни. Между прочим, когда в России смотришь телевизор, то ситуация в Израиле видится совсем иначе,  нежели на месте. Безусловно, Израиль – это страна чудес, и кроме  «Железного купола» ее защищает Бог. Надеюсь, и дальше Он будет хранить наш народ.

– Как складывалась судьба одного из ваших самых «еврейских» мюзиклов «Дибук»?

– Вообще у меня на эту тему целых четыре мюзикла. Очень успешный «Биндюжник и Король» по Бабелю, «Блуждающие звезды» по Шолом-Алейхему, «Шалом, Америка» по Шолому Ашу. «Дибук» – последний в этом ряду. Он существует (на бумаге) уже лет семь. Но постановки все нет. Не могу понять, в чем дело. Может, мистика не дает? Но я очень надеюсь, что его премьера все- таки состоится в 2013 году. Был разговор о постановке и с израильским театром «Гешер», но пока там что-то не складывается. И это, наверное, не случайно, ведь основа этого произведения –  трагическая каббалистическая легенда. Когда я писал музыку, со мной даже происходили странные истории: например, мое пианино  в обычной тональности стало вдруг звучать на октаву ниже, чем положено, и это было похоже на мистический утробный звук Дибука. Что, впрочем, меня насторожило – но вовсе не испугало. Мюзикл  «Дибук» я благополучно закончил. И один из музыкальных московских театров сейчас собирается его поставить.

– Иосиф Райхельгауз, вспоминая о совместной работе над вашей «Чайкой», говорил о «бешеной энергии композитора», втягивающего всех в водоворот рабочего азарта. Вы – человек, выплескивающий энергию, заряжающий других?

– Да, конечно, я экстраверт, так как мне жизненно необходима  аудитория, ее отдача и интерес. Все, что я пишу, я пишу для людей и о людях. И я полностью согласен с Гете, который говорил,что «самое интересное для человека – это человек». Я всю свою жизнь пишу для своего «альтер-эго», в расчете на понимание современников и, надеюсь, потомков.

– Своей симфонией «Город Чумы», где литературная подстежка – от пророка Даниила до Камю, вы хотели показать «духовный лик зла», как называл чуму Антонен Арто?

– Чума, в символическом смысле – это болезни, войны, зависть, ненависть,болезни – словом, все то, что губит человечество. И все это живет в человеке. Возможно, Провидение насылает чуму на народы за какие-то грехи. А ведь были люди, которые и во время эпидемии чумы проходили по зараженному городу и не заболевали, и были врачи, спасавшие больных и выходившие из этого ада невредимыми. Но моя Четвертая симфония – не только о зле. Главная ее задача, как и каждого художественного произведения, дарить надежду.

– Что бы вы хотели пожелать нашим читателям?

– Всем, и прежде всего – израильтянам – мира, спокойствия, порядка. Понимаю, что это почти недостижимо: арабо-израильское противостояние – это надолго, может, навсегда. Но все-таки банальное «худой мир лучше доброй войны» в данном случае очень подходит. Поскольку арабов никуда не деть, надо пытаться как можно дольше удерживать состояние «no violence», то есть без насилия. Понимаю, что это звучит наивно. Но иногда банальные и наивные вещи – самые правильные. Поэтому я абсолютно банально хочу поздравить всех с наступающим Новым годом и наивно пожелать всем здоровья, удачи и любви. И чтобы новый год был лучше старого! А это не так уж недостижимо...  

Оглавление журнала "Артикль"               Клуб литераторов Тель-Авива