ОСТАВИЛ ТРОН И РИМ
Ещё пекло, когда центурия «Молниеносного»,
Спеша, неслась во весь опор к Хадере.
Внезапно выскочив из-за холма
Передовые чуть не сбили с ног
Прохожего в изодранном плаще и
Широкополой шляпе – тот едва
Успел отпрыгнуть в сторону. Последний всадник,
Оборотившись, крикнул: «Не зевай, агенобарб,*
А то до дому не дойдёшь. Хей-хоп!»
Прохожий – впрямь рыжебородый – долгим
И грустным взглядом проводив отряд,
Вдруг на чистейшей произнёс латыни
Коротенькую фразу: это был
Девиз промчавшегося легиона.
Который помнил он ещё с тех пор,
Когда был римским императором Нероном,
И удалился в Иудею
Учиться царственной религии евреев**.
* - Рыжебородый (таково было и прозвище Нерона)
** - Существует легенда,
что Нерон не покончил жизнь самоубийством, а отрёкся
от власти и скрылся в Иудее, где принял иудаизм.
06, 12, 2005
СРАБОТАЛА ИДЕЯ
Идея, прямо скажем, не сверкала,
Но – гляньте-ка – сработала: подсунуть
Троянцам деревянного коня,
Набитого ахейцами – примите,
Мол, наш подарок. Ну, понятно, те
Пожадничали и ввезли за стены.
А ночью греки вышли и открыли
Своим ворота. И уже к утру
На месте Трои – смрад и головешки.
А ведь Лаокоон предупреждал:
Не верьте вы данайцам – их дары
Вам выйдут боком. Лучше оттащите
Его назад. Да кто же станет слушать,
Когда бесплатно? Что хочу сказать?
Что хитроумность Одиссея вовсе
Не в мерине поддельном заключалась,
А в знанье психологии. На месте
Коня он мог подставить что угодно:
Слона, корову - лишь бы только что-то
Большое и беплатно. Этот ход,
Естественно, сработал.
Но поскольку
Любую хитрость валят на евреев,
То Джойс, а вместе с ним француз Берар
Зачислили в семиты Одиссея:
Известно, мол, кто этим знаменит.
Ещё три тыщи лет до «протоколов»…
Х Х Х
В том месте снов и тишины,
Где я болтался горстью чёток
В тени костёла, и в холодный
Любил смотреться монастырь,
И католическим старухам
Дарил копейки от души -
Грибами пахло и чужбиной.
Но приезжали в гости к нам
Высокие и свадебные гости,
И я летел за ними на коленях
По скользкому от близкой крови полу,
И непонятных звуков языка
Ловил стихи и радовался жизни.
Как я был счастлив в этом октябре! –
В прозрачном холоде над Неманом серьёзным,
И у хозяйки доброй на дворе,
Где яблоки росли, и ночью звёздной
Кричал петух, и жук звучал в коре.
Где звонкие я складывал дрова
Для пасти однотрубного органа
С окаменевшей глиною на швах,
Где у соседки древнее сопрано
Светлело, как лучина в головах.
Где я два дня Вергилия читал,
И пас быков, и птичье слушал пенье,
И узнавал счастливое уменье
Лесную тишину читать с листа.
Где я забыл, что значит пустота.
Где я обрёл и вынянчил терпенье
Для зоркости, для доли, для судьбы
Страдать и петь с тростинкой у губы,
Которой вкус труда и смерти равно впору,
Где я слова по-новому чертил,
А монастырь густел, венчая гору,
И серп луны меж избами всходил.
.
* * *
Угомоните этот город,
Он сверху донизу распорот
Колючим нордом и Невой.
Угомоните этот город,
Чтоб не хватал меня за ворот,
Как пешехода постовой!
Оставь меня, я слышу чётко,
Как мимо шелестит пролётка,
Сквозная музыка подков,
Покуда город сытым зверем
Торгует верой и безверьем
Со всех прилавков и лотков.
Увы, ошибся русский гений:
На лошади не Пётр – Евгений,
Куда же смылся Государь?
Должно быть, в Вене или в Йене,
А в городе остались тени –
Блок, Пушкин, улица, фонарь.
Пройдём, оставивши за кадром
Нелепый дом с кинотеатром,
Музейно-банковский актив…
Как встарь, при каждом повороте
Звучит, звучит на чистой ноте
Два века проживший мотив.
Я вижу сердцем и стихами
Букет цветов Прекрасной Даме,
Фасадов кислое вино.
Опять задаст Евгений драпу,
Усталый царь сойдёт по трапу
В Европу прорубать окно.
Оглавление журнала "Артикль"
Клуб
литераторов Тель-Авива