Мехти  Али

Дети — цветы жизни

Было это давно. Тогда мне фартило, выходил в море штурманом, от бабок карманы лопались. Блин, до чего же веселая жизнь была! Девок длинноногих имел самых разных, водяру глушил первостатейную и на все клал с длинным прибором. Времена были лихие, каждый брал себе свободы, сколько хотел. На нашем траулере я отгребал до полторы тысячи зеленых и был еще недоволен, матросам платили тоже прилично.

Раз как-то решил по бабам пойти. Только сошел на берег, хотелось гульнуть. Захожу в этот притон... ну ты сам знаешь, сейчас такие местечки прибрали, народ на отшибе развлекается. Мама-роза, дрянь, глаза стеклянные, на роже три пуда пудры вроде штукатурки, золотые финтифлюшки разные наверчены. А еще не знал тогда, какая она тварь, какие все они твари. Молодой парень, дело молодое. В ту пору и не задумываешься, что да как. Ну, думаю, времени-то терять не стоит, потом еще тащиться в Говсаны. Говорю:

— Ну как там у тебя с девочками. Только мне посвежее, надоело на ваши чушкопетские разноцветные тряпки и штукатурку таращиться.

— Что ты, что ты! Я тебя давно знаю. Только сейчас все плохо, плохо! Тебе ведь первостатейный товар нужен. А этого сейчас нет. Одна была как раз по тебе, мышиный глаз, такая девушка, прелесть, пальчики оближешь! Хотя...

— Ладно, не тяни. Что там у тебя есть? Мне идти скоро.

— Есть одна... молоденькая, совсем девочка, хорошая вещь. Только дорого, новый товар, совсем новый, только в дело пустила. И дура. Сам смотри, дорого будет. Почти совсем чистенькая, как раз такому парню, как ты.

— Не тяни.

— Двадцать и еще сверху тридцать.

— Пятьдесят, что ли? Ты по-человечески говорить можешь?

— Э-ээ, не груби только... Я тебе покажу! Пятьдесят! Как хочешь, хорошая вещь.

— Ну-ка, погляжу я на твой товар...

— Не пойдет. Давай деньги, потом иди.

Думаю, черт с ней, любопытство разобрало... что это за хорошая вещь. Я-то ее, мерзавку знал хорошо. Попробует меня кинуть, вмиг ей отъевшуюся харю набок сворочу, тогда я и не церемонился... Ну и пошли, а там комнаты такие маленькие, душные, словно камеры в тюряге и еще там кушетки бывают узкие и евроремонт типа... смех, да и только.

Застывший вгляд, толстые пальцы, медленно постукивающие по краю стаканчика, наполненного прозрачной жидкостью.

— ... И что?

— Что? (очнувшись...) Вижу: сидит девочка лет одиннадцати, может двенадцати... ноги до пола не достают. Тихо так сидит и тупо смотрит на стенку.  Я сначала не врубился. Думаю, может она здесь убирает что, хер его знает, какие у них тут порядки. Вон, у нас бабы мужские туалеты чистят, почему бы маленьким девочкам не прибирать в притонах... Говорю: мол, ты что тут делаешь, девочка? проваливай, у меня дело важное. А она молчит... и продолжает смотреть. И вдруг дошло.

И вновь нависшая продолжительная тишина. Взрыв хохота за соседним столом. Вздрогнув, опрокинул в себя стакан — и дальше:

Словно обухом по голове дали. Всякое видел, но чтобы такое... Все тогда в в новинку было. Это сейчас никого маленькими рабынями не удивишь. Но тогда... Дубаи всякие только начинались. Не злой я парень был. Понимаешь, не злой! Работал много, гулял много. Жизнь легко давалась. Думал, всегда так и будет. Ошибка....

Тихое бульканье водки, льющейся в аккуратный стаканчик.

Споткнулся я! Присел с ней рядом на постель. Вижу, чертовы пятна у нее на шее. Ты знаешь, какая кожа бывает у малолеток? и на ней красные пятна. Засосы, значит... Говорю и сам себе дивлюсь... до чего ж ласково... Все разузнал — и к шалаве. Знаешь, я никогда баб не бил, терпеть это не могу, бить женщин. Только эти мамочки-розочки не женщины, не бабы они, помяни мое слово, нет в них ни сердца, ни жалости, шакалье у них сердце, собачье... Отозвал в другую комнату и так приложился, что вмиг в нирвану уплыла.

Поехали к ней. Знаешь, поверил я ей тогда сразу. Боль, она боль... (вдруг бешено застучав кулаком) не спрячешь. Я ее по дороге в донерхану завел. Видел бы ты, как она жрала! Оказывается, эта тварь ее даже толком не кормила. Дом — ноев ковчег. Отец-алкаш с балкона выкинулся. Мать померла от нужды. Живет с пятилетним братом в подвале. Соседи помогали, как могли, но потом по рукам пошла. Сироты. Да здравствует самый счастливый народ в мире! Я потом наказал: этим ребятишкам с кокпита еду давать каждый месяц. Узнаю, что кто к девочке хоть пальцем притронулся — вмиг пущу под винты. Потом я в Атлантику ушел. Жениться думал. Была соседка одна. (обессиленно....) Ту историю уже знаешь. Чуть было богу душу не отдали, машины стали, жара такая, что на палубе можно было бы яичницу готовить. Рыба протухла, пришлось ее в море побросать. Еле починились. Потом все наверстали...

Тогда уже беки к власти прорвались. Армяне город за городом брали. Жрать было нечего. Мы из Казахстана муку везли, дрянную такую, только скотину ею и кормить, сам помнишь, какой хлеб тогда пекли. А  капитан чемоданчик вез... ма-аленький такой, там на четыре мильона баксов начальникам большим лежало... Как прошли горло и вошли в нашу лужу, ко мне старпом и ввалился. Говорит: ну его, на х...й... старик на этих бабках сидит, как пес, а нам только утереться... У меня никого нет, у тебя только мать старенькая. Давай к нему пойдем, подговорим на дело. Кейс в шлюпку — и мы туда. Кто концы-то найдет? Нынче целые автопарки из районов захваченных увозят, курочат все, продают, мы что, не люди? Матери своей живо телеграмму из Махачкалы дашь, сорвем когти, заживем в России, как короли. Ты ж сам русский наполовину! — А квартира? — А хули с ней, с квартирой, тут на брата по миллиону зеленых выйдет. А старик пусть берет себе два. Уговорил. Пошли к кэпу, а он взвился: вы что, говорит, ума лишились, знаете, что это за люди, они не то, что в России — на северном полюсе нас найдут, семьи порешат всех до последнего, даже детей малых не пожалеют... Ни в какую...

Лежу ночью в каюте и сон страшный вижу: вот беру топор из шлюпки, иду в каюту к кэпу. Над головой заношу рукоять, в красный цвет выкрашенную... крови-то крови! и бабки зеленые в чемоданчике-то этом, деньги, много денег. Это черт меня смущал, а? Блядь! Ты человек ученый, знать должен: дьявол это был или нет? Вдруг вижу, словно бы сон продолжается... дверь скрипнула, вошел кто-то, совсем так тихо вошел... Приоткрыл глаза, вижу — старпом наш. Смотрим друг на друга... все у меня внутри перевернулось. Враз я понял, что думал, верно, он про то же... Вот он, дьявол! Если бы...

Если бы! Как в Баку прибыли, кэп все с рук на руки и сдал. Даже мешок муки, сволочь, не дал сбыть налево. А через месяцев беков и скинули... Смех да только. Выходит, мы могли бы спокойно все эти бабки прибрать, никто бы точно концов не нашел, кто там будет разбираться, миллионами тогда воровали, кто хотел и кто мог... Демократия, значит. До сих пор думаю я про тот топор с красной рукояткой, бурное море, шлюпка, рыба дохлая, чертово месиво, что в море мы вилами кидали, девочка на краю кровати сидит, глазами голодными смотрит... не плачет даже, не умеют сироты плакать, давно уж все слезы выплакали... Не говори мне ничего, все и так ясно... Князь мира сего... так что ли?

И снова пауза, нескончаемая, томительная пауза.

— Что дальше?

— Дальше? А ничего. Мать через пару месяцев попала под машину. Протащило ее по асфальту шагов шесть-семь, все кости переломало. Какие бабки были, все отдал, чтобы ее спасти. К тому времени нам уже шею против часовой стрелки открутили. Пришлось на берег сойти. Мастерить стал. Вон теперь... кантуюсь с этими суками. Мать все болеет, бедная. Инвалид она, ни одного места в ней живого нет, да еще диабет... Иногда вижу во сне море. Синие волны...

— А девочка?

— Девочка? Что — девочка? Сгинула, пропала. Был человек — нет его. А было ей лет двенадцать. Ну, выпьем, что ли... за детей. (Хрипло расхохотавшись...) Дети — цветы жизни.

Баку, март 2010 г. от Р.Х.

Оглавление журнала "Артикль"               Клуб литераторов Тель-Авива